В гостях у Натальи Синдеевой побывал режиссер Константин Богомолов. Он рассказал, почему, по его мнению, не стоит требовать от России радикальных перемен «здесь и сейчас» и скачок в счастливое будущее, почему он не готов голосовать за Собчак в 2018 году, но, возможно, изменит свое мнение в будущем, а также почему главная пытка для Кирилла Серебренникова — это лишение его возможности работать, что само по себе является совершенным наказанием.
Синдеева: Программа «Синдеева» в бутике BORK. И у меня сегодня в гостях мой приятель, друг, один из талантливейших режиссеров нашего времени Константин богомолов. Костя, привет!
Богомолов: Привет!
Синдеева: Кость, ты знаешь, можно я с тобой сегодня буду не про творчество, хотя, наверняка мы его тоже как-то коснемся…
Богомолов: Прекрасно! Наконец-то!
Синдеева: Ну, потому что я посмотрела твои какие-то последние выступления, и я чувствую, что что-то у тебя там тоже где-то наболело, о чем хочется поговорить. И можно я начну с выборов 2018 года? Вот, собственно, с чем мы пришли к этому 2018-ому году, как ты планируешь дальше жить, и как ты себе видишь дальше нашу жизнь вот еще, не знаю, на сколько лет?
Богомолов: Как я планирую дальше жить? Я планирую дальше жить, работать и сколько мне будет отмеряно. Я не вижу каких-то предпосылок апокалипсиса, конца света или чего-то, или отчаяния, или чего-то еще. Я вообще не склонен к драматизации всей нашей истории: и последних 5-ти лет, и 15-ти лет, и 25-ти лет, и всего прочего. И, тем более, я терпеть не могу, когда начинается вот это, знаешь, я начинаю в фэйсбуке, какие-нибудь сердобольные дамы начинают постить что-нибудь из Мандельштама, значит, «мы живем, под собой не чуя страны», или что-нибудь в этом роде. Вот. Это какой-то пахнет адской пошлятиной, значит, и неадекватом по отношению к тому времени, в котором мы живем, и по отношению к тем временам, в которые жили те люди, которые сочиняли эти тексты. Я, честно говоря, не понимаю, по поводу чего такая паника и по поводу чего такой ужас, всеобщий скепсис и драма? Ничего ужасного не происходит. Мы вышли всего лишь 25 лет с небольшим из какого-то гигантского исторического периода, связанного с какой-то гигантской империей, с большой авторитарной, тоталитарной, потом авторитарной истории. И чего мы хотим? Чтобы за 25 лет что-то глобально, быстро, стремительно изменилось? Вот сейчас вот все по мановению палочки должно измениться, и все должно пойти прекрасно. А, прости меня, вот последние пять лет, все воют, что там последние пять лет, а десять лет назад что-то сильно отличалось кроме цен на нефть? Ну, вот кроме цен на нефть что-то было по-другому? Ну, вот в чем это было ощущение свободы? В том, что определенные люди давали деньги этим изданиям, а теперь эти люди сказали «нет, мы не даем деньги этим изданиям»? Это была свобода? Возможность закрыть эти СМИ тогда была?
Синдеева: Ну, была, нет, процесс же тогда начался.
Богомолов: Ну, все тогда! Если возможность закрыть в любую секунду есть, сменить владельцев, закрыть, убрать…
Синдеева: Ну, тогда и начался этот процесс.
Богомолов: Ну, так если такая возможность сама существует! Правильно? Она существует, такая возможность? Она существовала в 2003? Система не отличалась. Ты понимаешь, меня всегда поражает, вот как бы мы все вышли оттуда! Мы имели преференции, там, условно «мы», либеральное сообщество, имело преференции в 2005 году, и потом этих преференций лишилось. Деньги стали, поток денежный перенаправился в другую сторону, и мы стали вопить: «Ой-ей-ей, ай-яй-яй! Нас лишили свободы! Нас лишили воздуха свободы!»
Синдеева: Ну, смотри. Людей сажают в тюрьму больше сейчас по всяким делам, по экономическим, по фиктивным делам. Мы же тоже люди, да?
Богомолов: Людей сейчас сажают больше в тюрьму по всяким делам, включая экономические дела, включая и справедливые экономические дела, правильно? Потому что гораздо больше арестовывается всяческих там, допустим, реальных взяточников. Правильно?
Синдеева: Мне кажется, что процесс не потому, что мы боремся с коррупцией. А это какая-то игра опять одних заинтересованных…
Богомолов: А когда это было по-другому?
Синдеева: То есть, ты считаешь, не изменилось ничего за последние там…
Богомолов: Я считаю, что ничего не изменилось. Я считаю, что мы – часть той системы, в которой мы росли, благодаря которой мы разжирели, и которая нас лишила сейчас киви, авокадо и всех прочих прекрасных плодов.
Синдеева: Ну, хорошо, и мы должны сейчас…
Богомолов: Это большое лукавство, понимаешь? Вот все, что происходит с нами и нашей оценкой современной реальности – это вообще-то большое лукавство.
Синдеева: Ну, это значит, мы не должны думать над тем, как бы нам хотелось поменять?
Богомолов: Мы должны думать над этим, но одновременно мы должны понимать, что происходит какой-то гигантский процесс, который глобально не так уж трагичен, пессимистичен и плох. Потому что 25 лет выйти из, в общем-то, страны, которая была построена Сталиным, и отстроена полностью Сталиным, и ничего в ней в постсталинское время не очищалось и не менялось по сути дела, да? За 25 лет, мы прожили 25 лет, выйдя из этой страны! 25 лет! Это смешной срок! Для гигантской империи! Римская империя распадалась, ты помнишь, гораздо более (надеюсь, помнишь), гораздо более длительный срок. Но, послушай, это гигантский срок был для распада! А у нас 25 лет! И мы уже хотим что-то… Чего мы хотим?
Синдеева: Не, ну, может быть, смотри, был вот этот вот…
Богомолов: Или, извини, извини, пожалуйста, а мы сами готовы жить в той реальности, о которой мы так мечтаем? Мы сами готовы жить в немецкой реальности? Мы сами готовы?
Синдеева: А что ты имеешь в виду под немецкой реальностью?
Богомолов: Послушай, ну, например, мы сам и готовы, значит, не требовать каких-то вещей, которых мы здесь требуем, можем требовать? Не требовать каких-то преференций, да? Не платить взятки всем и каждому? Не договариваться, не договариваться с каждым?
Синдеева: Мне кажется, постепенно мы были бы к этому готовы, знаешь?
Богомолов: А мне кажется, мы постепенно к этому и готовимся. Мы продолжаем быть к этому… А, секунду! А сколько лет? А ты думаешь, если бы было вот так, как в 2007 году, сейчас продолжалось бы? А мне кажется, был бы кирдык полный!
Синдеева: Ну, это было тоже неприятное время на самом деле.
Богомолов: Это было наркотическое время! Наркотическое денежное время!
Синдеева: Денежное время, которое, конечно, подменяло все другие ценности.
Богомолов: Абсолютно! Абсолютно!
Синдеева: Это я согласна.
Богомолов: Ну, так о чем речь? Что, 1997 год, допустим, был не наркотическим временем?
Синдеева: Но там вот как раз было время…
Богомолов: Это было время, когда мы освобождались, да, мы освобождались!
Синдеева: И казалось, что вот мы должны прилететь! И мы же летели!
Богомолов: Ну, это прекрасные романтические ощущения, которые испытывает каждая девушка, которая выходит, значит, из школы. Но, послушай, ну, правильно? Потом происходит первый секс, первое еще что-то, первое еще что-то, и выясняется, что все не так просто. И все в этой жизни, все сложно. Что есть плохие дяди, что есть хорошие дяди, у всех свои интересы, и надо вообще как-то сложно проходить через эту жизнь.
Синдеева: Ну, хорошо, давай по-другому, ладно. Вот ты сейчас глобально на историческом, наверное, промежутке…
Богомолов: Да! Я мыслю на историческом промежутке.
Синдеева: Наверное, ты даже прав.
Богомолов: Я тебе больше скажу! Извини, я тебе больше скажу! Я абсолютно убежден, что вообще глобально сейчас очень важный момент, когда и в искусстве, и в политике, и в социальной жизни все, что происходит с нами — есть проявление не конкретных проблем этого 10-летия или этой 5-летки, или этого человека, который стоит у власти, или вот тех людей, которые там к власти пришли, понимаешь? Или социально-экономической ситуации. Это проявления метафизические проблем этой цивилизации. Я абсолютно уверен в этом. Мы находимся в уникальном периоде, когда все наши социальные, политические, экономические проблемы являются уже не проблемами конкретных политических шагов, выбора этой политики или той…
Синдеева: То есть, это вектор?
Богомолов: Это метафизические проблемы! Мы столкнулись с проявлением метафизических проблем, и мы стоим перед метафизическим выбором вообще с этой цивилизацией. Что делать с этой цивилизацией?
Синдеева: И что делать?
Богомолов: А она сгнила, и приходят варвары.
Синдеева: И дальше?
Богомолов: Приходят варвары к этой римской цивилизации. Под этой римской цивилизацией я имею в виду не Советский Союз! Я имею в виду Европу. Это римская цивилизация! И Трамп, с одной стороны, это варвар, который приходит и говорит, как и любой варвар говорит: «Иерусалим наш!» И он отдает его не иудеям, он отдает его христианской цивилизации! Вот это никто не понимаем, что Трамп решением о, допустим, том, что Иерусалим – столица Израиля, говорит: «Иерусалим принадлежит этой цивилизации», христианской цивилизации условно. Да не отдает он его! Только иудейской вере… Он, как и любой варвар, хочет обозначить, что это его. И, а, с другой стороны, отсюда русские варвары приходят. И это варвары, которые приходят в прогнившую цивилизацию! И эта цивилизация пытается отчаянно защищаться. А она изнутри еще варваризируется! Потому что выясняется, что она изнутри прогнила. Потому что выясняется, что она изнутри дико фальшивая! И что с этим делать?
Синдеева: Ну, я так понимаю, что мы в своей жизни уже с тобой вряд ли увидим какие-то изменения.
Богомолов: Мы находимся, слушай, это круто! Мы, вот странные мы люди, мы находимся внутри, внутри изменений! Мы хотим…
Синдеева: Да! Нор мы же хотим увидеть результаты этих изменений, да?
Богомолов: Их не бывает! Не бывает…
Синдеева: На таком коротком сроке?
Богомолов: Мир не бывает без, не бывает эпох без изменений. Никогда не увидим результаты. Проблема в том, что мы – глупые люди, слабые люди, и мы хотим получать удовольствие от жизни. Мы как раз – остаток вот той римской империи. Мы еще помним ее прекрасные блага, мы еще смотрели фильм «Греческая смоковница» и «Эммануэль», мы еще видели все это счастье жизни, диско 80-х и прочее, и мы хотим того же? С новыми технологиями. А это уже не будет! Все, это уже не будет! Ребята, давайте, меняйтесь, живите внутри этого пространства и внутри этого процесса, который происходит. А происходит процесс? Да. Вот прямо я тебе могу сказать определенно. Вот, на мой вкус, происходит процесс гибели римской империи, европейской цивилизации. Медленного ее… Это ведь потом названо гибелью, а на самом деле это была трансформация! Трансформация! И варвары приходили туда, где уже и так все было варваризировано изнутри, там вес было готово к этому, по сути дела. Кстати! Вот этот тренд к архаизации – тоже типичный варварский тренд, как и тренд к некоему, значит, монотеизму условному, да? В противовес европейскому язычеству последних десятилетий. Они используют христианство как монотеистическую религию, естественно, для строительства новых государств, для новой консолидации, эти варвары. Это естественно.
Синдеева: И ты говоришь о том, что нам надо сейчас, наблюдая за этим изнутри, просто жить?
Богомолов: Жить в этом. Жить в этом, пытаться почувствовать этот процесс, пытаться принести этому процессу пользу, если угодно.
Синдеева: А вот как? Давай, про это поговорим. Вот как этому процессу принести пользу?
Богомолов: Ну, вот и я пытаюсь внутри этого процесса, я пытаюсь понять его течение. Я пытаюсь понять, что, например, там, условный Путин – это не человек, который узурпировал власть, а это есть проявление какого-то большого процесса. Да? И люди, которые приходят ко мне в зал театральный – это не люди, которые «господи, что же с ними, значит, сделали эти страшные журналисты «Первого канала» или РТР? Как же они нам компостировали мозг!» Нет. Это проявление какого-то глобального сложного процесса, который происходит. Это не злыдни, которые, значит, с которыми, мы сейчас вот этих злыдней уберем, и все будет хорошо, все будет прекрасно. Не будет! Потому что это большой процесс. Потому что я работал много в Польше, где за правые силы, где произошел мощнейший правый разворот! Архаизирующий тренд мощнейший! Там голосуют за них молодые. Я абсолютно убежден, что европейская цивилизация на протяжении там долгих 10-летий постнацистских макала свои же народы в грязь, говоря им: «Так, смотрите, ах вы, говнюки, ах вы, свиньи! Вот, что вы наделали! Вот, что с вами! Вот! Ай-яй-яй! Фу! Фу!» В свои, вот в эти ваши какашки, вы здесь накакали! Фу! Ну, а что происходит с любым живым существом, которое в течение, ну, там, хорошо, лет пять помакали в какашки? Ну, 10, ну, 20? Ну, 30 лет меня макают в какашки. В какой-то момент это живое существо говорит: «Да идите вы! Да пошли вы куда подальше! Да подумаешь!» Прощать надо уметь, даже страшные эпизоды жизни. Прощать! Мне сегодня там говорят, десталинизация в этой стране. Что? Зачем?
Синдеева: Что надо сделать? Простить?
Богомолов: Да!
Синдеева: То есть, принять это?
Богомолов: Да!
Синдеева: И постараться понять и простить?
Богомолов: Да! Да! Принять и простить. Когда сегодня там говорят…
Синдеева: Ты считаешь, что это будет иметь результат?
Богомолов: Я считаю, что обратное не будет иметь, это не будет иметь результата непосредственно. Мы все хотим результата. Это очень такое тупое технологическое европейское мышление: мы сделаем это, у нас будет это. Не будет. Накапливается годами и десятилетиями информация, оседает медленно-медленно. И человек, который занимается репетиционным процессом, вот репетиционный процесс создания спектакля – это создание некой цивилизации, создание некой вселенной, это выращивание в пробирке человека какого-то, организма в течение там сжатого срока трех месяцев. Даже в течение этого срока трех месяцев я знаю, что вот нельзя это сделать за месяц! За полтора – трудно, за два – более-менее, лучше за три. Понимаешь? И нельзя сказать человеку: «Это так и так, вот здесь этот персонаж должен играть, вот он то-то и то-то», и он у тебя заиграет! Не будет так. Ты сидишь с человеком, ты ему объясняешь все, он все понимает, а у него не получается. Не происходит результат, ну, не получается у него. Не чувствует, не осело еще внутрь. Нельзя человеку объяснить: это хорошо, а это плохо, и он будет различать. Не получится! Это нужно провести с этим время! Время, понимаешь? Надо с этим жить, надо это… Вот у замечательного английского режиссера Донована есть прекрасная притча, мне ее кто-то рассказывал, как его притчу, может быть, я, может быть… Но притча прекрасная. Один американец, который собирал китайскую керамику (она для актеров всегда вот), собирал китайскую керамику. И все время его обманывали. Старинную. Его все время обманывали. Ему подсовывали какую-то новоделку там, подделки. Он решил сам все понять про это, поехал, узнал, что есть какой-то монастырь в Китае, поехал туда, взял с собой компьютерную технику, деньги, поехал туда. Его там приняли, забрали компьютерную технику, взяли деньги за месяц обучения, дали ему в руки какую-то, значит, вот тарелку и сказали, заперли в сарае и сказали: «Сиди там». Он сидит день, его выпустили и сказали: «Не выпускай только из рук вот эту тарелку». Он сидит там весь день в темноте. Его выпустили вечером, накормили, уложили спать, на следующий день то же самое: сиди с тарелкой в темноте. Он так просидел месяц. С этой тарелкой. В конце этого месяца ему сказали: «Ну, все, вы готовы, вы обучены, вы теперь можете различить старинную и новую керамику, и в награду вам за то, что вы были так терпеливы, мы вам дарим вот эту старинную китайскую керамическую тарелку». Он берет эту керамику и говорит: «Что вы, издеваетесь? Мало того, что вы меня продержали, деньги бешеные, продержали меня месяц в сарае, так вы мне еще подсовываете фальшивую керамику!» Понимаешь? Вот! Вот, что должно происходить с людьми! Их нельзя, нельзя, невозможно им все это объяснить быстро, рассказать. А это то, чего хочет наша либеральная общественность.
Синдеева: Да и не только либеральная общественность. Неужели люди… Ну, как бы, мы же все хотим изменений.
Богомолов: Надо жить!
Синдеева: Нет, то, что надо не плакаться, жаловаться, а надо жить и учиться в этом жить – это правда. Но человек же все равно о чем-то мечтает, он к чему-то стремится
Богомолов: Да! Ну, и давайте стремиться, хотеться и все прочее, и при этом учитывать, что я могу сколько угодно мечтать быстро научиться говорить по-английски, но мне надо сидеть и тупо учить. Еще я могу столкнуться с собственной бездарностью, с плохим учителем, с тем, что мне не хватит денег на это, и т.д., и т.п., да? И это масса факторов. Мы вот эти факторы все учитывать не хотим. Мы хотим быстро и прекрасно научиться.
Синдеева: А ты не хочешь? Или ты уже это все понял, поэтому?
Богомолов: Я знаю, что научиться быстро нельзя. Это фальшь, лажа и обман.
Синдеева: Ну, после твоего мировоззренческого такого выступления, конечно, мне тебя сложно опускать на землю, хотела задать тебе вопрос.
Богомолов: Давай.
Синдеева: Вот сейчас Собчак участвует в предвыборной кампании. Мы понимаем прекрасно, что какие будут в любом случае результаты. Но один из сценариев, который, я так понимаю, надо тоже рассматривать, что через 6 лет она может вполне себе, подготовив уже некую политическую базу, там, может быть, партию создаст, пойти баллотироваться на реального президента через 6 лет. Вот что ты по этому поводу думаешь?
Богомолов: Я ничего по этому поводу не думаю, потому что сейчас я за Ксению голосовать не буду. А через 6 лет я не знаю, что будет. Я - открытый человек к изменениям, понимаешь? Вот у меня были периоды, я кого-то не любил, потом кого-то любил, потом передумывал. Я - открытый к изменениям человек. Для меня это нормальная вещь – меняться.
Синдеева: Да, мне тоже кажется, менять и взгляды свои можно.
Богомолов: Вот. И про Ксению сейчас… Я с уважением большим отношусь к ее как бы действиям и прочее, но сейчас голосовать я за нее, ну, не буду. Но вот что-то во мне… Причем, ты знаешь, это не рациональном. Не знаю, это не на рациональном уровне. Я достаточно человек какого-то чувства, ощущения, интуиции.
Синдеева: Но, а ты пойдешь все равно голосовать?
Богомолов: Я, скорее всего, не буду в России в этот момент. Голосовать на участке, значит, там, в Италии, где я буду в этот момент, это будет связано с туром моего спектакля по Италии, значит, я вряд ли буду, потому что я буду переезжать из городов в города, ну, и просто, честно говоря, я в этом отношении ленивый человек. Но, если бы я был в Москве, наверное, я бы пошел голосовать, да.
О Кирилле Серебренникове
Синдеева: Вот, конечно, мы с тобой все равно коснемся Кирилла Серебренникова. А ты был на премьере «Нуреева»?
Богомолов: Я видел спектакль летом на том единственном прогоне.
Синдеева: Когда был прогон. Скажешь что-нибудь? Я не видела, меня не было в Москве.
Богомолов: Я не имею права комментировать работу, режиссер работу режиссера не должен комментировать. Это большой сложный спектакль, как бы.
Синдеева: А вот как бы ты охарактеризировал как режиссер вот ту ситуацию, которая сложилась, собственно, на премьере?
Богомолов: Почему как режиссер?
Синдеева: Ну, вот, нет, я сейчас не про сам спектакль.
Богомолов: Запрет?
Синдеева: Кирилл сидит под домашним арестом, идет премьера, на этой премьере Мединский, Чемезов, Эрнст.
Богомолов: Ну, мне кажется, это неадекватная… Знаешь, безотносительно к тому, кто на этой премьере, это вполне естественно, что на премьеру Большого театра приходят, тем более, на такую, значит, резонансную премьеру приходят всякие первые лица. Я, конечно же, могу сказать, что это совершеннейшая, на мой взгляд, несправедливость, дикость и неоправданная какая-то жестокость, что режиссеру не дают права, независимо от того, там, его же не обвиняют в маниакальных убийствах, значит, ежедневных, каждого, кого он встретит, да? Вот. И в гримерках Большого театра трупы не обнаруживались, значит, убитые с его отпечатками пальцев, значит. Как-то странно, что человека не, человеку не дают возможность выйти и проконтролировать выпуск спектакля, когда такое количество людей обращаются с этой просьбой к суду. Для меня это какая-то неоправданная как бы жестокость, неадекватная. Поэтому просто как, даже не как режиссер, а просто как человек, я могу это прокомментировать только таким образом. Это, ну, странно, неправильно и как-то для меня дико.
Синдеева: Ну, и для режиссера деятельного, конечно, оказаться…
Богомолов: И пребывание под домашним арестом, и, тем более, в течение такого длительного времени, мне кажется, что человека, который беспрерывно там работает, создает, человека, у которого в работе проекты, в общем-то, равносильно уже состоявшемуся наказанию. Однозначно. Ну, я об этом все время говорил.
Синдеева: А ты, извини, ты себя не ставил вот так вот на место, если бы ты оказался? Я даже не могу представить, что чувствует сейчас Кирилл. То есть, мы можем предполагать. Но вот ты пытался себя представить вот в такой ситуации?
Богомолов: Ну, наверное, себя представляешь в такой ситуации. Ну, слушай, ну, я не знаю, чем себя человек будет спасать в этой ситуации. Человек себя в этой ситуации спасает, наверное, какой-то либо внутренним запасом сил, стойкости, либо работой, либо сочетанием того и другого. Домашней работой, да? Там, писанием, монтажом там, и т.д., и т.п., что можно сделать на компьютере дома. Вот. Или на листе бумаги дома. Рисованием. Ну, творчеством. Чем человек спасается? Творчеством, чтением и образованием. Вот. Любой человек. Вот. Другое дело, что, повторяю, что, мне кажется, что для такого деятельного, активного, социально активного и как бы общительного человека, как Кирилл, это, конечно же, смерти подобно – вот подобное полугодовое, значит, заключение. Вот. Повторяю, вообще безотносительно к тем, справедливости или несправедливости обвинений, которые выдвинуты против людей, которые находятся в данный момент под стражей.
О роли личности в истории
Синдеева: Вот ты где-то сказал, по-моему, вот на этом форуме, который Кудрин делает, что нужно рождать сложных людей.
Богомолов: Формировать сложных людей сложно, но можно. Но это нету, мне кажется, я вообще сторонник того, что решает все личность. Вот я как бы не за идеи того, что, значит, общество что-то как-то, да? Система может что-то решить. Нет никаких систем. Любая система прогибается под силой личности. Это доказано историей. Личность сильнее любой системы. Несет эта личность зло, или несет эта личность добро. Энергия, харизма и мощь, и неуспокоенность отдельного человека пробивает все. И способна променять все. Никакая система, даже самая крутая, даже самая идеально выстроенная не устоит. Уверен.
Синдеева: Но вот американцы-то держатся пока. Просто не хватает силы и харизмы?
Богомолов: Ну, значит, не хватает силы и харизмы.
Синдеева: Ну, потому что вот сейчас я была в Нью-Йорке, они говорят, нет, конечно, система держит удар и победит.
Богомолов: Ну, круто, прекрасно, значит, такая система. Но найдется человек, который пробьет и эту систему. Найдется. Так вот, все решает личность. И, в конечном счете, как бы, производство сложных людей – это тоже вопрос как бы личностной политики. Если я стою во главе чего-то, какого-то министерства, какого-то театра, какой-то организации и хочу производить сложный контент, который будет производить сложных людей, да? Я осознанно хочу это делать, я хочу тянуть к себе. Значит, я выстраиваю каким-то таким образом сложную хитрую политику. Для меня это интересно, это мой азарт. Должен быть везде азарт. В том числе и азарт в воспитании каких-то сложных людей. Понимаешь? И хитрость должна быть.
Синдеева: А вот если в семье? Ну как, вот это же тоже, мы же воспитываем своих детей? Вот ты про это думал?
Богомолов: Слушай, я… По отношению к семье у меня очень простой принцип. У меня дочь, которая должна ощущать, что мир не враждебен, что мир прекрасен, что все ее любят, и что она – принцесса. Вот и все. Это мое убеждение. Дальше я не верю ни в какие…
Синдеева: А если она начинает соприкасаться с системой, она не такая?
Богомолов: Я ее обучаю своим хитростям. Я ее обучаю, как реагировать на какие-то детские гадости, которые, естественно, в школе уже начинают там возникать, на какие-то моменты агрессии детской. Как умно, хитро реагировать, не теряя себя, не теряя свою личностность, сохраняя юмор, иронию и абсолютную уверенность в собственной, собственном, значит, королевском происхождении.
Синдеева: Да?
Богомолов: Да, да. Это единственный, мне кажется, способ. Личный пример, личная заразительность. Понимаешь, я вот учился там режиссуре, и я понимаю, что режиссуре нельзя обучить. Мы подражаем миру, да? Мы вот приходим в мир, мы всему учимся подражать. И, становясь взрослыми, надо уметь оставаться подражательными. Все это миметические вещи. Мы подражаем как бы тому, что нам нравится, и то, что нам нравится, является отражением нашего внутреннего мира, да? Ребенок должен, надо дать ему пример, который ему понравится, который будет ему в кайф, который вызовет в нем азарт, который он предпочтет другим примерам – вот и все.
О творчестве. «Жить, как чувствовать»
Синдеева: Вот эта твоя фраза тоже очень мне нравится. Ты всегда говоришь там, я живу так, как я чувствую. Собственно, то, что ты сейчас и говоришь. Но эти же чувства тоже меняются, да, наверняка?
Богомолов: Да.
Синдеева: И настроение, и все. И вот, вот как ты эту органику ты все равно находишь? Что ты? Ты не разочаровываешься? Или ты, там, не злишься в какой-то момент?
Богомолов: Я злюсь, я разочаровываюсь, но я считаю, что мир создан для меня. Вот и все. Ну, вот как эта органика? Мир создан для меня. Я знаю, что, ну, прости за такую вульгарность, но я знаю, что все дураки, а я прав. Вот и все. Это единственное. Ну, а как еще жить в этом мире? Ну, а как еще? Дальше, ну, я знаю, что я прав. Я считаю, что вот я прав, то, что я считаю хорошим – оно хорошее. То, что я считаю плохим – оно плохое. Я даю себе право на изменения. Я сам изменись. Ну, вот, например, я всегда слышу все. Если это критика, которую я слышу, она согласуется с тем, что я там думаю, я воспринимаю. Если она не согласуется, я не буду ее воспринимать, от меня это отлетает. Вот и все. Это, как бы, ну, я расслаблен по отношению к этому. И любовь к себе, на самом деле, порождает во мне любовь и к другим.
Синдеева: А уверенность? Это вот подтверждает, что ты всегда уверен в себе? Или?
Богомолов: Это очень сложный вопрос. Я занялся той профессией, которая потребовала от меня продуцировать во внешний мир ощущение уверенности. Это не значит, что я лично очень уверенный человек, но я научился технологиям производства этой уверенности, да? Я умею более-менее убедительно создавать какие-то энергии того, что я прав, идите за мной и т.д., и т.п. Но это не значит, что я… И я научился очень ловко скрывать. Чем мне это дается, вот какими там психическими, душевными и там нервными затратами – это второй вопрос. Они довольно большие. Но, с другой стороны, мне дано много психической энергии, чтобы как бы самоподпитываться и компенсировать эти затраты.
Синдеева: А если тебе завтра предложат возглавить МХТ? Я знаю, ты уже говорил, что ты не можешь как режиссер руководить театром.
Богомолов: Если мне завтра предложат возглавить МХТ, я скажу одну очень простую вещь: у МХТ есть, на мой взгляд, выдающийся и лучший сегодня в стране художественный руководитель Олег Павлович Табаков, дай бог ему здоровья. И я искренне говорю, что лучшего как бы руководителя для театра…
Синдеева: Но он великий же, правда.
Богомолов: Абсолютно. Это человек, идеально держащий баланс, идеально управляющий, идеально где-то чувствующий, что надо где-то отступить от своих же собственных там вкусов, идей, представлений, и где-то настаивать. В общем, это… Настаивающий на них… Это идеальный абсолютно человек, поэтому я отвечу очень простую вещь.
Синдеева: Но еще, может быть, потому что он – актер, да? Все-таки именно поэтому он пускает разных режиссеров, потому что…
Богомолов: Абсолютно! По большому счету потому, что он дико талантливый сам по себе человек, который сохранил любопытство к миру, и который умеет собирать вокруг себя людей и слушать этих людей. Вот это очень важное качество для любого руководителя, на мой взгляд – умение не оттаптывать все, что живое, талантливое. Потому что, честно говоря, большое количество наших руководителей театральных…
Синдеева: Но они же, как правило, режиссеры сами. Может быть, в этом есть конфликт?
Богомолов: Безусловно, безусловно. Без длительных комментариев, но, безусловно, ты права. Это так. И в этом проблема.
Синдеева: Ведь Олег Ефремов тоже, когда руководил МХТ, он же тоже актер, прежде всего, и поэтому тоже был великим.
Богомолов: Абсолютно! Поэтому, поэтому я говорю, если я когда-нибудь возглавлю какой-то театр, а мне, безусловно, было бы интересно возглавить какой-то театр, да, я в эту секунду в этом театре остановлю свою режиссерскую деятельность.
Синдеева: То есть, здесь не будешь?
Богомолов: Я могу не останавливать свою педагогическую деятельность, и т.д., и т.п., но… некую условно педагогическую деятельность по воспитанию актеров, по формированию труппы, там, да? Но режиссерскую деятельность я обязан буду остановить.
Синдеева: Да, но у тебя же все равно, ты как режиссер, наверняка есть ревность? Ну, такая же творческая к другим режиссерам? Тебе же надо либо самому тогда все ставить в своем театре, либо… А если отдаешь.
Богомолов: Нет, нет, я… Для меня это чужая профессия, я всегда это повторяю. Я не занимаюсь… Это не та профессия, без которой я не могу жить.
Синдеева: То есть, ты бы прям вообще перестал режиссировать?
Богомолов: Я легко в любую секунду, если мне дадут много денег, перестану всем этим заниматься.
Синдеева: Да ты что?
Богомолов: Абсолютно.
Синдеева: Неожиданно.
Богомолов: Для меня это совершенно не является вопросом моего существования. Я бы писал тексты, я бы жил на море, смотрел бы что-то.
Синдеева: Ну, хорошо, а если бы ты руководил театром, то?
Богомолов: Руководил бы театром, не ставил бы прекрасно, приглашал бы замечательных режиссеров и собирал бы актеров.
Синдеева: То есть, ты хочешь сказать, что вот этой потребности ставить, она не вот изнутри?
Богомолов: Нету абсолютно потребности ставить.
Синдеева: То есть, что? Ты ремесленник просто?
Богомолов: Да, я ремесленник, который благодаря этому, благодаря этой ремесленной как бы своей, ремесленному ощущению профессии, много видит со стороны. Вот для меня это же очень важная вещь! Я много вижу со стороны в этой профессии. Я не зациклен в ней. Я поэтому могу менять свои стили легко. Я поэтому могу бросаться из одного стиля в другой, потому что то, что я нашел, не является для меня, ой, я нашел свой стиль, свой язык, все, я теперь буду на этот язык, значит, прости господи, делать известно, что. Для меня это не является, я пробую, я учусь. Я хорошо знаю как бы театральные технологии. Я хорошо знаю, как сделать так, чтобы актеры хорошо играли, да? Я многое за эти годы сделал с точки зрения изменения в этой стране, в этом театральном пространстве отношения к актерской игре, понимаешь? 10 лет назад то, как меня играли актеры, что это такое? Сегодня это совершенно другой уровень отношения, понимаешь?
Синдеева: Да, не буду называть одного актера, который просто на моих глазах, я видела, как он рос с тобой.
Богомолов: И это, и это многие, слушай, я много людей, прости меня, но я много людей, я без ложной скромности говорю, я многих людей открыл, я многих людей реинкарнировал. Люди, которые приходят ко мне, не играют плохо. И актеры это знают. Поэтому, кстати, актеры меня так любят, они меня очень любят.
Синдеева: Хотя ты там жестишь, да?
Богомолов: Я жестю, но никогда при этом они не обижаются. Меня любят актеры и готовы ко мне идти, потому что я их никогда не подставлю. Потому что я знаю, как сделать так, чтобы они хорошо играли. Понимаешь? Но творчество, создание вот спектакля для меня не является жизненно необходимой вещью.
Синдеева: Ох, как удивительно!
Богомолов: Жизнь гораздо более интересна. Слушай, я для себя выработал очень простую формулу. Когда я буду умирать, я не буду вспоминать, как я ставил какой-то спектакль в каком-то театре. Я буду вспоминать простые вещи. Я буду вспоминать море, дочь, какие-то прекрасные моменты жизни, но ни в коем случае не буду…
Синдеева: Хотя это – основная часть твоей жизни.
Богомолов: Хотя 90 процентов моей жизни проходит в театре, я эти 90 процентов не буду вспоминать, понимаешь? И если каждый человек просто про это задумается хоть на секунду, что вот эту всю фигню, за которую мы боремся и за которой гоняемся, в момент смерти, в момент, кода ты будешь тонуть в воде, я не знаю, не дай бог, падать на самолете, да? Если у тебя будет какой-то продолжительный момент, секунд 30, минута? Или ты будешь просто лежать на кровати и понимать, что ты уходишь…
Синдеева: Но мы точно про это никогда…
Богомолов: … у тебя это никогда не пронесется в голове. У тебя пронесутся совершенно другие картинки. И в эту секунду ты поймешь, на какую фигню ты протратил свою жизнь.
Синдеева: Но мы же продолжаем тратить на эту фигню, да?
Богомолов: Да, потому что мы трусливые слабые люди. Потому что мы живем в социуме, потому что в этом социуме надо зарабатывать деньги, быть успешным, значит, то, се, пятое, десятое. Потому что мы зависимые, слабые, убогие люди. К сожалению.
Синдеева: Это в том числе, может быть, проблема цивилизации, о чем ты говоришь.
Богомолов: И это в том числе проблема этой цивилизации, конечно же! Отчасти, а, может быть, и не отчасти, это тоже проблема этой цивилизации, понимаешь? Мы искренне считаем, что если мы, значит, вот поставим спектакль, значит, сделаем какое-то, что-то этакое построим, значит, то вот это мы и вспомним потом. Но, блин, не это вспомним в момент смерти. А это важнее, чем то. Знаешь, я тоже для себя в какой-то момент формулу выработал. Важнее не то, как тебя вспомнят, важнее то, что ты вспомнишь в момент смерти.
Синдеева: Ну, да.
Богомолов: А мы живем с идеей, как бы нас вспомнили. Это тщеславие.
Синдеева: Но ты же точно тщеславен?
Богомолов: Да. Очень.
Синдеева: Но понимаешь это?
Богомолов: Но понимаю это, да. И это позволяет мне каким-то образом балансировать, да? И каким-то образом все-таки помнить, что все это игра. Вот мы с тобой разговариваем – это тожеигра. То, что я сейчас произношу – это тоже игра.
Синдеева: Да, на одре точно мы вряд ли вспомним с тобой это.
Богомолов: Ну, конечно. Это тоже игра. Я сейчас для тебя произношу это. Через пять лет я буду произносить другое, понимаешь?
Синдеева: Вот ты же такой международный, интернациональный уже тоже режиссер. Тебе никогда не хотелось вот где-то там застрять, не знаю, опять же вот?
Богомолов: Нет, нет.
Синдеева: Нет? А это языковая, это культурная?
Богомолов: Во-первых, это а) языковая вещь, во-вторых, мне там тяжело среди людей, чем здесь. Именно возвращаясь к разговору об этой империи римской. Потому что, слушай, потому что, потому что степень проквашенности мозга стандартными формулами, она такова, что ты ощущаешь себя даже хуже, чем Ксения Собчак ощущает себя на программе Первого канала, значит, который сейчас все обсуждают, который она пришла там, да, и с двумя долдонами, значит, которые ее перебивают и все прочее, не дают ей сказать слова, да? И которых не прошибешь ничем. Правильно?
Синдеева: А она молодец. Ее тоже не прошибешь.
Богомолов: Ну, она молодец, да, конечно. Смысла особого я не вижу, но, наверное, молодец. Значит, кроме психической травмы я смысла в этой передаче не вижу, честно говоря, в приходе на такую передачу. Вот передача Соловьева, она там, хотя бы там диалог. А здесь… Вот. Но я там ощущаю себя в той цивилизации, ну, тоже с каким-то набором. Там редкие люди, с которыми устанавливаешь контакт, и они как бы с тобой начинают говорить, да, мы тоже так думаем, на самом деле, но мы не можем это сказать, пронести, понимаешь же? Потому что здесь же такая, вот как бы все вот так вот должно быть. Вот попробуй там произнеси какие-то вещи, понимаешь? Даже в шутку. Что? Как?
Синдеева: Ну, да.
Богомолов: Ну, и все. вот, понимаешь? А язык, это само собой язык. Поэтому, конечно, я предпочитаю здесь. Потому что здесь, в конечном счете, я ощущаю себя более свободным. Не ханжески.
Синдеева: Не ханжески?
Богомолов: Да! Ты понимаешь, ханжеская цивилизация. Ханжеская цивилизация!
Синдеева: Фильм «Настя» должен быть уже вот когда? Вот скажи, пожалуйста.
Богомолов: Не знаю.
Синдеева: Но он смонтирован? Домонтирован для зрителя по Сорокину? Когда? Почему?
Богомолов: Нет, потому что я взял на себя монтаж и, как идиот, монтирую уже десятый раз, понимаешь? Но, слушай, я такой человек.
Синдеева: А я так понимаю, в монтаже и «Год, когда я не родился» даже?
Богомолов: Да.
Синдеева: И тоже? Заяви.
Богомолов: «Год, когда я не родился», есть окончательная версия, но я делаю авторскую версию. А «Настя», значит, а «Настя», ну, будет, ну, в следующем году будет.
Синдеева: А «Настя» будет к прокату? Или?
Богомолов: Нет, это совершенно не прокатная история.
Синдеева: А что это?
Богомолов: Ну, потому что странное очень кино, медленное такое, странное, медитативное абсолютно, артхаусное, и…
Синдеева: Фестивальное?
Богомолов: Слишком артхаусное даже для нашей бедной несчастной, значит, любящей артхаус публики. Да.
Синдеева: Так это будет просто фестиваль, или?
Богомолов: Ну, я не знаю, как это будет. Выпущу и выпущу, а дальше посмотрим, понимаешь? Я же что-то делаю. Если я делаю совсем что-то свое, то нету практически шансов получить успех.
Синдеева: Почему? Потому что ты делаешь только то, что прям?
Богомолов: Ну, потому что, когда я делаю свое, совсем свое, это не воспринимается публикой. Я же очень четко рассчитываю и понимаю, что вот это будет воспринято, это съедят.
Синдеева: Это всегда?
Богомолов: Да, абсолютно всегда. Вот этот спектакль рассчитан, он будет съеден публикой, будут разговаривать о том, что да, это круто, это все. А вот это не поймут. У нас же сложной публики, в общем, нет.
Синдеева: Это про сложных людей, которых надо рожать?
Богомолов: Нет, нету.
Синдеева: А где она есть?
Богомолов: Ее везде мало. Ее везде, к сожалению, очень мало. Театр требует 800 или хотя бы 100 человек в зале, а дай бог собрать на один спектакль 20 более-менее чего-то понимающих, про что ты хочешь сказать.
Синдеева: Конец года…
Богомолов: Я четко понимаю, что… Вот нам Гончаров, когда мы пришли на курс, сказали, помните, что все, что вы делаете, нужно только вам. Режиссер нам сказал. У вас будут союзники, поклонники, там фанаты, ненавистники. Вы главное помните, что все, что вы делаете, нужно только вам.
Синдеева: То есть, не зрителю? Или это как следствие?
Богомолов: Я просто помню, что все, что я делаю, нужно только мне. Я это только пойму, я это только, да, знаю, про что я хочу сказать. Я не рассчитываю на то, что я найду там в зале союзников. И тех, кому это нравится, я не рассматриваю как союзников. Ну, им понравилось, хорошо.
Синдеева: А что ты испытываешь, когда не принимается спектакль?
Богомолов: Восторг.
Синдеева: Ну, прям искренне.
Богомолов: Абсолютно. Я пережил момент, когда на прогоне «Турандот», я считаю, одного из лучших моих спектаклей, из 800 человек в зале на прогон на пап-мам, на прогоне папы-мамы, 2 часа спектакль, 800 человек в театре Пушкина, 600… я сижу за режиссерским столиком в зале. 600 человек из 800 выходят из зала, хлопая дверьми с комментариями. Ты сидишь в центре зала за режиссерским столиком. За 2 часа.
Синдеева: И ты хочешь сказать, что ты?
Богомолов: А что мне делать? Дальше у меня начинает автоматически вырабатываться…
Синдеева: Ужас! Ты говоришь, у меня мурашки прям.
Богомолов: У меня автоматически начинает вырабатываться защитная реакция. Вот эта защитная реакция, да и идите. И дальше она переработалась в мощнейшую энергию. Мне теперь не страшно, я получаю кайф. Мне наплевать. Вот человек не воспринимает это, я вижу эту энергию как бы сопротивления, протеста, а она мне нравится, она круче, чем аплодисменты для меня! Я готов идти на этот конфликт, я не боюсь. Я перестал бояться зрителя, я перестал бояться непонимания. Я легко могу идти на этот конфликт. И эта энергия, она чувствуется залом, и она побеждает. Знаешь, как с хулиганами во дворе? Чтобы победить, надо дать психа, да? Неадеквата, да? Как собака на тебя несется, надо на нее, наоборот, пойти, не бежать от нее, наоборот, пойти агрессивно. Вот и все. И то же самое со зрителем. И то же самое с публикой. Надо… Они так, они же хотят произнести типа «что это такое?» Но, когда они чувствуют, что человек не только не боится, а как бы смотрит на них и говорит: «Ну, давайте, ну, вперед».
Синдеева: Это требует от тебя серьезной психологической…
Богомолов: Я закалился. От меня это ничего не требует, я получаю только удовольствие сейчас от этого, клянусь тебе. Я легко перевариваю эту энергию.
Синдеева: Кость, я тебя поздравляю с наступающим.
Богомолов: Спасибо!
Синдеева: Компания BORK тебе дарит тебе чайник прекрасный.
Богомолов: Прекрасно! Спасибо!
Синдеева: Он сложный, умный чайник.
Богомолов: Да, я вижу. Спасибо.
Синдеева: У него здесь миллион всяких разных программ.
Богомолов: Спасибо, супер!
Синдеева: Вот. Спасибо тебе большое. Какой-то такой получился разговор.
Богомолов: Прекрасно! Спасибо тебе.
