Актриса Яна Троянова одна из немногих публичных фигур активно выражает свою гражданскую позицию. Она объяснила, как относится к присоединению Крыма, акциям Навального, политике и цензуре в российской культуре.
Полную версию программы смотрите здесь.
Ян, ты очень активно, одна из немногих известных публичных фигур выражаешь свою позицию, притом не просто ее выражаешь, а так активно, призывая. Ты выходила на митинг, призывала бойкотировать выборы, ты сейчас 5 числа вышла на митинг «Он нам не царь».
Это, конечно, вызывает невероятное уважение, это круто. И при этом иногда страшно, ну вот мне, даже мне ― ты уже знаешь, мне ничего не страшно. Но вот когда я со стороны смотрю, я думаю: «Господи! Но ведь это же риск потерять в том числе»… Может, тебя поэтому не снимают, кстати? Может, какие-нибудь большие режиссеры боятся тебя снимать?
Ты знаешь, присылают. Большие как раз ничего не боятся. Мелкота боится. И то так странно, мне каналы каждый день присылают что-нибудь. Либо меня приглашают ведущей, либо шлют сериалы.
Ты про «боятся»… Знаешь, доверяй себе, не верь себе.
И когда политика вошла в твою жизнь? Вот смотри…
Она в наши жизни вошла у всех.
Правильно, всех. Но…
Кто-то отрицает просто, а я не отрицаю.
Но все равно когда ты это почувствовала? Когда ты поняла, что тебя это заботит?
Это Крым.
Крым, да?
Да, конечно. Это Крым, и всё. И дальше начался новый путь. Понимаешь, вот мы что-то себе вечно там придумываем: «Вот мой путь, вот я сейчас за Аллой Борисовной». Мне говорят: «Стой, Крым». Я говорю: «Как Крым? Не может быть! Мы не агрессоры, нет, только не это». И ты начинаешь врубаться, что происходит, медленно, но верно.
И каждый раз я пыталась, может быть, в середине пути этого свернуть и сказать: «Не твое дело, ты кто, ты актриса, иди снимайся». Но это говорило мое здравомыслие, может быть. Хотя нет, скорее всего, просто голова, которая от сатаны, да. Она говорила тебе, но сердце говорило тебе: «А ты можешь по-другому?». И у меня всегда был четкий ответ: «Нет». Я не могу иначе. И я возвращалась на этот путь.
И я всё понимала изначально, что могут и прикрыть карьеру, но карьера меня раньше разочаровала. Меня нигде за жопу не взять, потому что я не живу на государственные деньги.
Нечего терять, вот.
Мне нечего терять.
А вот давай сейчас, извини, перебью тебя. Вот смотри…
Хотя терять всегда есть что, да, конечно.
Есть. Но давай так. Вот смотри, ты в одном из интервью сказала, что да обязано государство финасировать, особенно авторское кино.
Совершенно верно, да.
С одной стороны, я с тобой согласна.
Да.
С другой стороны, как только появляется госфинансирование, возникает вот эта зависимость, да?
Да.
И вот Вася твой отказался от госфинансирования несколько лет назад осознанно.
Да, осознанно, да.
Он сказал: «Я больше этого делать не буду».
Да.
Да, я буду с трудом искать деньги, да, это сложно, да, это, как правило, некоммерческие проекты.
Да.
Но я независимый.
И вот здесь возникает опять дилемма, да, твоя, потому что ты говоришь, да, и ты права, они должны давать нам деньги.
Обязаны.
Потому что это наши деньги.
Абсолютно верно.
Это наши деньги. И для того, чтобы кино развивалось…
Да он так же считает, да, просто тогда был выпад его, да, когда он не захотел на «Страну ОЗ» брать деньги, потому что отменили нецензурную брань в кино. И он пишет сценарий, как истинный бунтарь, с нецензурной бранью, причем все его картины до этого были совершенно практически без мата. Некоторые вообще чистые, «Жить» ― ни одного слова.
То есть это протест.
Да, это такой протест, да еще и не на государственные деньги, потому что он понимал, что если будут государственные, он никогда не выпустит картину. Поэтому он так же считает, что деньги должны давать, это наши деньги, мы должны снимать, это вообще престиж страны и так далее.
Но, может быть, поэтому люди так осторожны публичные, потому что у каждого его вот эти вот крючки, понимаешь? Которые…
Так надо понять, что это не крюк. Вот я сейчас пишу сценарий, ты думаешь, куда я с ним пойду? Я пойду получать государственные деньги. Вот когда мне откажут… Мне же еще не отказывали. Ведь, руку-то на сердце положа, мне еще никто не отказывал. Я свою «коротышку» сняла на государственные деньги, в Свердловской области, правда. Министр культуры нам предложил с Василием: «Давайте, у нас тут лоты, давайте будем участвовать». Давайте. Мы поучаствовали. И правильно, и надо участвовать. Я была дебютантом, почему нет-то? Мне дали миллион рублей, мы за всё отчитывались.
И поэтому я пойду деньги просить государственные.
Не остановишься? Вот тебе дали денег, снимаешь кино…
Буду снимать.
Цензуры нет. В своей позиции публичной не появится у тебя…
В публичной… Я не смогу уже остановиться, я же говорю, контакт уже произошел. Я себе предлагала жить иначе, ответ прозвучал: «Нет». Я не могу. Я не могу смотреть, когда ущемляются свободы, я очень свободолюбивая. Я Водолей, понимаешь, которую родил Овен, это о многом говорит, и поэтому…
Ну, наверно, единственное, что может произойти, чего я очень тоже не хотела бы, ― опускание рук. Сама знаешь, да, когда ты бьешься, бьешься.
Да, бьешься, да.
И вдруг руки опускаются, и ты говоришь: «Я старею, в конце концов, уже, да». То есть я же и правда не молодая, мне 45 лет. И что, я собираюсь всю жизнь скакать по баррикадам? Да ну нафиг, это тоже несерьезно. А я ведь хожу на митинги, меня так же толкают, дубинкой прилетает, и всё это есть.
И поэтому разве что я, не знаю, слягу, что ли.
Слушай, а как ты думаешь, вот эти дети, 14-, 15-, 16-летние, которые сейчас выходят, вот что они чувствуют, почему они выходят? И как ты думаешь, они сохранят в себе этот запал? Это наша надежда?
Это наша надежда. Знаешь, я на них смотрю, я их фотографирую там. И ты знаешь, они не идут на наши призывы. И потом, я не делаю призывы, я сообщаю, куда я иду. Я тоже соображаю, что я делаю, да, то есть я не ору: «Приходите, всё такое, будет классно, повеселимся!». Это должен быть выбор каждого человека. Я сообщаю, куда я иду. А я иду 5-го туда-то, и это, в принципе, не призыв. Это моя позиция. Я туда иду.
И эти дети меня вообще поражают. Они идут чисто интуитивно кто-то, некоторые идут с родителями, и родители подходят, и мы общаемся, я говорю: «Как, вы с детьми пришли?». Они говорят: «Они нас привели, мы идем, потому что идут дети», и это поразительно. Это их страна. Я тебе клянусь, это их страна. Мы-то всё уже, всё просрали. Пусть они ее заберут. Они любовью… Они же такие не агрессивные.
Они вообще не агрессивные, они такие светлые.
У них прекрасные лица, да.
Это правда.
Это и есть свет, это светоносцы, понимаешь? Нам до них далеко. И мы единицы, кто хоть как-то их, если поддержим, то хорошо, потому что они в нас уже не нуждаются. Я иду больше даже из-за них. Я пытаюсь хотя бы, когда особо крикливый ребенок стоит и на нас идет эта волна с дубинами, я его сшибаю и останавливаюсь, потому что нас еще пока обходят стороной. Почему-то носятся за ними. Ну, слушай, конечно, мрак всегда будет за светом носиться, а свет ― они, это они надежда наша. Они наше будущее.
Я никогда не любила детей. Я раньше, когда про нас говорили: «Вы наше будущее», я уже тогда знала: нет. Представляешь? Я ребенком знала, что мы не будущее.
Да ладно?
Да. Я чувствовала. Я чувствовала, что в нас еще есть вот это системное мышление и вообще рабское, что мы пока не готовы. Это я готова, это ты готова, ну ладно, наберем мы еще людей, да, нас, может быть (может быть!), 10% в стране.
Ты сказала в одном интервью, что у нас душевная страна.
Ой, да.
Вот скажи мне, почему ты считаешь, что она душевная?
Вот все равно она у меня самая любимая именно из-за этой душевности, да.
А вот где ты ее сейчас видишь, эту душевность?
Она есть, она всегда была. Слушай, ну неспроста у нас эти все фонды, как орешки, открываются, щелкаешь только. Помогать и больным…
Опять ты сейчас сказала вот так вот. Это в каком-то кругу тех самых, не знаю, процентов.
А как люди? Ты не поверишь, люди дома сидят и с телефона отправляют всегда деньги. Да ну, перестань, сосед заболеет, мы все равно все пойдем помогать.
Знаешь, почему? Я всегда…
Наряду с тем, что мы очень обособленно сейчас все живем, да, но мы остаемся душевными. Да где еще так сядем и поговорим?
Все правильно.
Вот душевно откроемся.
Вот смотри, это есть, да. Но мне недавно мой сын пятнадцатилетний прислал ссылку на одну невероятную историю, очень тяжелую, которая случилась в соседней Белоруссии, но когда мы с ним это прочитали… Почему он мне это прислал? Потому что он понимает, что вот это в соседнем доме может быть так же.
Да.
Да? И Белоруссия ― это наш соседний дом. И они так же смотрят…
Сколько твоему сыну, прости?
Пятнадцать.
Пятнадцать.
И они так же смотрят эти федеральные каналы. Значит, очень коротко. Парень-инвалид на коляске, мама бьется очень долго за то, чтобы в подъезде установили подъемник, пандус, потому что невозможно, парень растет, и таскать его на второй или какой-то этаж невозможно.
Она обошла все инстанции, она в итоге добилась того, что… Написала письмо в администрацию президента, спустили распоряжение, нашли деньги. Но необходимо было собрать подписи подъезда и дома.
Да-да.
На то, что они не против, чтобы поставили пандус. 106 человек, 106 подписали против. И такого вообще не было, чиновники приехали в их дом, начали убеждать: «Это за наш счет, это на вас никак не отразится».
Да-да.
Уговаривать их подписать разрешение на установку пандуса.
Почему мне сын прислал это? Почему его это так задело? Потому что видно интуитивно, он тоже чувствует, что в наших людях вот это равнодушие. Я почему про душу? Мне тоже всегда так казалось, что вот мы такие душевные. Да нифига.
Нет, они не равнодушные, они злые.
Да.
Это злоба такая.
Но как это может быть?
Знаешь, такая немотивированная.
Ну как это?
Вот так. И тут же рядом свет будет, понимаешь? И тут же рядом будет та, которая пойдет и отдаст последнее. Это контраст, да.
Это всё есть. Но мне уже почему-то кажется…
Мы не можем все быть такими душевными и святыми, да. Мы вообще, кстати, на святость, если что, не претендуем.
Ну да.
Я тебе к тому, что вот на таком контрасте страна существует, что вот такие злые. Это просто злоба какая-то тупая. Не подписать. Ну.
А как ты думаешь, почему вот большинство людей голосует, опять же, за Путина? Вот опять, извини, у меня такие флешбеки.
Да, конечно, пожалуйста, да.
Вот у нас недавно в «Бремени новостей» был репортаж про девочку. Вернее, про группу подростков, часть из которых несовершеннолетняя. Девочке 19 лет, ее мама была у нас в эфире. Их обвинили в создании террористической организации.
Длинная история, при том, что был внедрен специальный какой-то спецслужбист, который, собственно, их провоцировал, который как бы сам и создал эту организацию. И девчонок и молодых этих ребят посадили, они сидят в СИЗО, и это очень тяжелая статья.
Да, да.
Из которой ну просто шансов выйти, в общем-то, немного.
Раньше была «измена родине», сейчас терроризм вкатывают, да.
Приблизительно, ты понимаешь.
Да.
И это молодые вообще студентки.
Да, какой терроризм.
И сидит мама, и Паша Лобков ее спрашивает. Она обращается к Путину в эфире, потому что мы же все думаем, что царь хороший, да?
Да-да-да.
Очень такое эмоциональное обращение.
Что он нами занят. Главное, мы думаем, что он нас слышит.
И он ее спросил: «А вы за кого голосовали?». И знаешь, у нее такая пауза, и она говорит: «За Путина». Он говорит: «А сейчас вот вы…». И представляешь, она всё равно продолжает говорить, что он… «Ну мы же не можем не верить в того человека, которого мы выбираем», ― искренне говорит мама, которая переживает сейчас эту трагедию.
Да, слушай, они зомбоящиком промыты. И, кстати, вот это не рабское сознание, это промывка.
Промывка, да.
Они верят искренне.
Да.
Я недавно летала в Екатеринбург, я разговаривала с людьми. У них пенсии нищенские, им не на что жить.
Да.
Они приторговывать опять начинают потихонечку уже.
Да.
Потому что жить не на что. И при этом они говорят: «А что он тебе сделал?». Я говорю: «Да мне пока ничего, я могу вообще с вами не разговаривать, но вы посмотрите, как вы живете». Дома мрак вообще у людей. К ним заходишь, вот так смотришь и думаешь: «Господи, у них этот ремонт был сорок лет назад, и он до сих пор». Да, и это, конечно, печально, а люди положили жизнь и здоровье на то, что трудились всегда, и сегодня они получают несколько тысяч рублей. И пять тысяч отдай за квартплату.
Поэтому о чем с ними говорить, когда они почему-то верят? Да вот, я тебе говорю, душевность.
Да.
Это тоже душевность, это тоже ее предикат, нашей души. Они верят, они любят. Мы способны, мы просто не имеем информации правдивой по телику.
Хотя, казалось бы, вот вроде уже интернет есть.
Да.
Все там тоже есть.
Но они правда не умеют пользоваться интернетом. Это пока сегодня так на руку властям, что люди до сих пор… Они мне говорят: «А где там, говорят, на тебя что-то подписываются. А где?». Я говорю: «Это инстаграм называется». Представляешь? Они не знают.
И они чистые в этом, конечно, они хорошие, они прекрасные. Я говорю: «Ну, вы тут держитесь», прикалываю их, да, а они мне искренне говорят: «Да чего там, мы на картошке, мы это». Отворачиваешься от них, идешь, и слезы катятся, потому что они такие душевные, вот она, настоящая душевность. Вот наш народ великий, который победил. Еще говорят: «Сталин победил». Какой Сталин? Люди на себе все вытащили, на трупах своих семей, да?
Да.
Какой Сталин вообще? Он только мешал на самом деле ускорению противостояния. Вообще это не победа, да. Мы выстояли.
Уничтожал.
Уничтожал, да, я это и назвала «мешать».
Слушай, Екатеринбург, твой родной город.
Да.
Ройзман, которого сейчас в итоге…
Да, но пока он еще мэр.
Да, пока мэр, слава богу.
Да, и настроен бороться.
Скажи, пожалуйста, а вот его фонд
Фонд «Город без наркотиков», да.
«Город без наркотиков».
Но он там уже не числится.
Нет, вот скажи, его очень сильно критиковали, при этом ты сама рассказывала, что в девяностые годы это был просто ад, люди рядом близкие умирали.
Конечно, а Ройзман был спасением в нашем городе.
Вот, скажи. Его очень критиковали за вот эти методы, да.
Да плевать. Они забыли, что он барыг прогнал из города. Плевать на эту критику, которая вообще необъективная. Потому что он прогнал барыг.
Которые продавали.
Цыгане, да. Они его мечтали застрелить и обещали, он носил куртку, сзади написано «Евгений Ройзман» было. Показывал: я не боюсь, я не прячусь, посмотрите, у меня нет бронированной машины. Он ходил по городу открыто. И, конечно, в такого человека не посмели бы стрелять.
Он выжил их всех. И поэтому то, что дальше фонд продолжил помогать уже наркоманам, как следствие, да, где-то, может быть, методы были жесткие, но это родители приводили детей, и да, где-то приходилось кого-то посадить на наручники, потому что мечтать убегать никто не запрещал, и, собственно, бежали, да.
Но ведь там как раз период при зависимостях нужен сухой. Он плохой на самом деле, это тоже не продвинутый метод, сегодня я это очень хорошо понимаю. Держать ― это пытка. Но это так все просто преподносили. Это были нормальные центры. И всё равно они имели…
Почему Екатеринбург не вышел весь на улицы после того, как отменили мэрские выборы? Вот тоже.
Всё равно хороший выходит процент.
Хорошие люди, но всё равно не вышли.
Видишь, я же летала на днях, и мне люди говорят: «А что тебе сделал Путин?».
И они видят Ройзмана как все-таки оппонента в данном случае.
Ну конечно.
Они не выходят, потому что они за Путина, не против Ройзмана, да?
Да, совершенно верно. Хотя они знают, что Женя для города сделал очень много хорошего. Да вообще, знаешь, еще не умеем выходить. Поверь, это всё репетиции сейчас идут. Учимся выходить, учимся. Нас же раньше-то выгоняли пойти с транспарантами, флагами и барабанами и говорить: «Первомай! Спасибо Сталину!».
Дети наши этого не застали.
Вот! И они поэтому выходят легко. А мы, наше поколение и старше, не умеем выходить. Мы учимся пока, нам надо время, к сожалению. Но опять же, знаешь, я ведь в итоге-то все равно прихожу к тому мнению: всё понятно, оппозиционер, окей. И тем не менее я не хочу тоже будить спящих. Общаясь с народом, я понимаю, что, а кто я такая, сегодня им что-то вещать вообще? Им нормально. Это их путь. Пусть они не хотят знать свободы, пусть они уже вымирают.
Ох, тебя сейчас заклюют.
Да. Но мы все вымрем. Пусть мое поколение, я вымираю пускай, потому что я из системы пришла сюда. Пусть молодежь забирает эту страну, я буду… Я только от одной мысли, понимаешь, счастлива, что будет свобода, будут права человека защищены. Сегодня, знаешь, читая дома Конституцию Российской Федерации…
Сегодня? Ты сегодня читаешь дома?..
Нет, сегодня вообще!
Я думала, дома сегодня с утра.
Сегодня, в ситуации сегодняшнего дня. Читаем дома вслух, я всегда, Сигарев слушает, и начинаем мы читать, особенно ту главу, где права человека.
О правах и свободах.
Да. А он там сидит и только хохочет, говорит: «Ну фантастика!». То есть это фантастика действительно.
А у нас хорошая Конституция.
А она хорошая прямо, она мне нравится.
Да, очень хорошая.
Хоть там Сигарев и начинает: «Вот тут немножко бы подправить». Я говорю: «Замолчи, она прекрасна». Конституция Российской Федерации прекрасна.
