Сценарист и режиссер Иван Вырыпаев в своем интервью рассказал о жизни и работе в Польше — а также объяснил, чем российская аудитория и театр отличаются от западных.
Синдеева: Вообще у меня первый вопрос. Когда я готовилась к программе, то есть у меня такое в голове: Иван в Польше, Польша, Польша… И тут я вдруг где-то читаю, что вот Иван в Польше, и то ли он там ставить не будет, то ли он вернулся. Ты можешь мне уточнить?
Вырыпаев: Нет, я всё-таки физически… Я живу в Варшаве, вот, у нас с женой есть там продюсерская компания, мы открыли, мы занимаемся театральным… Театром, продюсируем спектакли, делаем спектакли. И, в общем-то, как-то мы там. Другое дело, что сейчас у меня так сложилось, что у меня как-то стало больше международных проектов разных, то есть или предложений, или возможностей. То есть как-то расширилась очень, например, как-то есть сейчас проект, который вообще международный, связан там с Англией, с Нью-Йорком, с чем-то ещё, вот. Ну а в России тоже есть какие-то сейчас переговоры, чтобы что-то делать. Я очень люблю Россию и очень скучаю по русскому зрителю. Мне очень это… как сказать? Важно быть как-то здесь. Но вот эти три года, я три года уже не живу, и вот в течение трех лет я не сделал в России ни одного спектакля.
Синдеева: А вот это всё-таки с чем связано? Нет запроса здесь, или ты как бы все силы тогда вложил в жизнь в Польше? Вот ты как отвечаешь?
Вырыпаев: Ну, как раз запрос вот наоборот, запрос очень большой.
Синдеева: Мне тоже кажется, что на твои пьесы сейчас…
Вырыпаев: И в этом было бы мне даже как-то комфортнее и проще здесь, наверно, потому что всё-таки есть какой-то запрос. Вот. Но это связано с нашим… Наш отъезд ― это такой многоплановый. Наверно, он связан с дочкой, с тем, что всё-таки у меня, у нас дочка должна была пойти в садик, вот, мы должны как-то… Мы решили для неё выбрать страну, нужно было выбирать. И мы выбрали Польшу, вот. Ну, как-то вот так. Потом, ну и так уже сложились теперь обстоятельства. У меня в Москве, я вот думаю, у меня очень много предложений. Я вот сейчас приехал на четыре дня, мне говорят сразу там какие-то люди: «Давай вот это сделаем, давай центр сделаем, давай мы тебе сейчас дадим деньги, театр какой-то сделаем, место». Но проблема в том, что я не прижился в Москве. Я жил здесь 16 лет. Я иркутянин, и я, в общем-то, не смог себя найти в Москве. У меня работа сложилась здесь, друзья сложились, но вот энергетически я не прочувствовал себя, мне тяжело в Москве. Я не могу эту энергию, мне очень тяжело здесь жить физически. Я даже вот здесь четыре дня, я вот думаю: «Надо…», ну, мне тяжело.
Синдеева: Правда?
Вырыпаев: Да. И Варшава для меня ― спокойный город. Я не только театром занимаюсь, у меня ещё есть какая-то своя внутренняя жизнь, и вот она как раз вполне себе соответствует там такому спокойному, тихому, уравновешенной такой жизни.
Синдеева: Но знаешь, я очень много посмотрела твоих интервью и почитала, и ты там об этом уже рассказываешь. Ты сказал, что «я в Варшаве обрел дом», вообще по-настоящему.
Вырыпаев: Да.
Синдеева: «Дом ― это наша квартира, вот там мой лежит ковер». А зрителя ты любишь российского, и ты говорил о том, что иностранный театр тебе меньше нравится.
Вырыпаев: Это так.
Синдеева: И поэтому я подумала: ну что же важнее тогда, да? Всё-таки мне кажется, несмотря на то, что семья ― это наша основа и так далее, что для человека творческого всё равно это реализация на своей аудитории, которую ты любишь, очень важна.
Вырыпаев: Ну, я всё равно, мне кажется, для меня всё равно семья тоже важна. Я думаю больше о дочке сейчас, как ей нужно… Её воспитать.
Синдеева: В какой среде.
Вырыпаев: Не в среде даже, а в каком-то таком… На земле. То есть нужна какая-то такая земля, вот. Но я не разрываю связь с Россией, вот просто сейчас мне нужно было три года, чтобы там в Польше как-то свою жизнь наладить и так далее, а сейчас вот я думаю, что что-то я тут буду делать.
Синдеева: А что особенного вот в этом русском зрителе?
Вырыпаев: Отличаются, да, очень сильно.
Синдеева: Вот как?
Вырыпаев: Значит, я вот это понял. Отличаются прежде всего чувственностью. Значит, у нас особая, вот я не знаю, это славянская ли чувственность, российская… Вот есть такая определенная чувственность, которая говорит о том, что человек хочет чувствовать больше, чем просто концепция или просто идея. Например, западный театр, скажем, немецкий или польский ― он концептуальный. Ты приходишь, там говорят о каких-то проблемах, социальных там. Ты смотришь, ну да, интересно, это важно, безусловно, это очень важно, это анализ общества, это очень важно. Но о смысле в жизни там не говорят, там, наоборот, табу на это.
Синдеева: Да.
Вырыпаев: Все очень боятся смысла жизни. У нас в театр, по крайней мере, в театр, в котором я занимался, в театр «Практика» или ещё, приходят люди за смыслом жизни. Они действительно туда приходят вот по-настоящему, чтобы что-то изменилось в их жизни. И это очень редко. Вторая вещь ― кто эти люди. Значит, если, например, в Польше и есть такие люди, то они точно не люди, которые ходят в театр. Это люди, которые, например, где-то живут на природе или ещё где-то там, занимаются в каких-то йога-сообществах, это какие-то буддистские центры. Но это не… А у нас эти люди, которые ходят в буддистские центры, и ещё богатые люди, они вот именно ходят в такой театр. В Польше бизнес совершенно не там, он в такой мещанской сфере находится. То есть у нас бизнес, часть бизнеса есть, находится в серии «хочу развиваться».
Синдеева: Это может так сказать о некоторой духовности, вот о которой всё время говорят, славянских или русских людей?
Вырыпаев: Да.
Синдеева: Да?
Вырыпаев: Да.
Синдеева: То есть ты… Это не миф.
Вырыпаев: Да, я считаю, что не миф. Я раньше с этим был не согласен, но вот… я потому что не сторонник, потому что у этого есть своя крайность, тогда мы в какую-то русскую идею… Это всё, я не это хочу сказать, чтобы не упасть вот в эти все радикальные крайние вещи.
Синдеева: Да.
Вырыпаев: Я не знаю, что такое русская духовность, в смысле что она лучше, чем какая-то другая духовность, я тоже так не думаю. Перуанская, не знаю, или индийская, или там тибетская, или там ещё какая-то. Но я думаю, что существуют некие ментальные конструкции под названием народ, да, нация, и это не обязательно, слово «русский» здесь я бы тоже не упоминал, потому что я бы упоминал слово «российский».
Синдеева: Российский.
Вырыпаев: Вот. Но как бы не знаю, почему, наверно, это зависит от территории тоже, от расположения земли, но здесь вот есть в людях большее желание понимать что-то большее, чем просто строить внешний комфортный мир. По крайней мере, мое наблюдение такое.
Фото: Театр «Практика» / Facebook
