В гостях у Натальи Синдеевой — актер театра и кино, фотограф Владимир Мишуков. Поговорили о съемках в сериале «Содержанки», работе с Константином Богомоловым и неизбежной дегуманизации в эпоху цифровых медиа. Также Владимир рассказал об особенностях воспитания ребенка с синдромом Дауна, и о том, как поездка в протестную Беларусь вернула ему надежду на человека.
Понравилась толстовка Натальи Синдеевой? Такую же вы можете приобрести в нашем магазине.
Синдеева: Благодаря компании DeLonghi и грилю я делаю вид, что я умею готовить и делаю это.
Мишуков: Давай посмотрим.
Синдеева: Я честно скажу, я не буду обманывать, если мясо я, например, жарю в гриле и у меня это хорошо получается, то вафли я буду делать в первый раз. Володечка, смотри.
Мишуков: Давай попробуем.
Синдеева: Ты фотографию сейчас не забросил с учетом того, что ты сейчас очень много снимаешься?
Мишуков: Да, я, конечно, не фотографирую. Дело в том, что я всегда, когда что-либо делаю, это всегда было очень осознанно, это погружение. Мне часто говорят: «А ты не мог бы взять фотоаппарат на площадку?». Я говорю: «Ребята, это другое мышление совершенно». Со мной всегда мой телефон, на самом деле, при помощи него можно достичь хороших результатов. Я фотографирую, я мыслю категорией, конечно.
Синдеева: Нет, именно как проекты.
Мишуков: Ты знаешь, нет. Вот мой только постоянный проект ― это Платон, которого я снимаю все время, поэтому это такой не прекращающийся проект. А так какие-то делаю видео, я видео много снимаю всяких и выкладываю тоже, в том числе в инсте.
Мишуков: Я, например, могу как-нибудь в следующий раз поделиться мастер-классом, как делать селфи.
Синдеева: Реально?
Мишуков: Да.
Синдеева: Ой, расскажи!
Мишуков: Это определенный интересный способ. Прямо сейчас тебе рассказать?
Синдеева: Да, сейчас, пока мы жарим.
Мишуков: Я почти уверен, что у тебя хороший телефон. Включай смело на видео 4К.
Синдеева: Так.
Мишуков: Выставляешь кадр, в этот кадр входишь и существуешь, как ты хочешь. Потом ты делаешь стоп-кадр, скриншот, который будет тебе, и твоей фазе соответствовать, и твоему положению в кадре.
Синдеева: То есть если я хочу как раз потанцевать, но хочу, чтобы у меня было фото…
Мишуков: Конечно, но чтобы получился кадр, понимаешь, для этого ты только выстрой хорошую композиционно картинку и войди в нее, делай все, что хочешь, и у тебя получатся изумительные кадры.
Мишуков: Вот достаточно, мне кажется.
Синдеева: Мне кажется, уже многовато.
Мишуков: Распредели его нормально.
Синдеева: Мне кажется, уже многовато.
Мишуков: Нет-нет-нет.
Мишуков: Давай я попробую, интересно, что получится. Да, говори.
Синдеева: Фотография ― это любовь. Или…
Мишуков: А, фотография ― это количество любви, зафиксированное на пленке или на матрице.
Мишуков: «На какой фотоаппарат вы снимаете? На какой технике работаете?». Я говорю: «Я снимаю на матрицу сердца». И это правда, другого не может быть. То есть если бы был такой клоунский образ, я его даже когда-то придумывал, я бы, знаешь, куда крепится объектив, байонет, я бы его сделал в области…
Синдеева: Сердца?
Мишуков: Да, вот сюда прикрепляется объектив такой, и ты такой: чик! Чик! Щелкаешь. Все остается там. Вот, например, видишь, какие бусы, да?
Синдеева: Да.
Мишуков: Это сделала мне моя подруга Наташа Туркия, она живет в Коктебеле, замечательный художник. Я ей сказал: «Наташ, исходя из твоего ощущения и понимания моей психофизики, характера, можешь мне что-то такое сделать?». И она в течение дня сделала мне бусы, и они, знаешь, чем они… Я увидел, я даже не удивился, они прямо мои. Их крупность вот эта, массивность, да. Есть камни ограненные, а есть неотесанные, видишь, совершенно. Турмалин, агат, гранат, коралл. И это выражает меня, потому что я где-то.
Синдеева: И тебе не тяжело это?
Мишуков: Я бы сказал, знаешь, это время разбрасывать камни и время их собирать. У меня, видимо, сейчас такой момент, я их собираю, чтобы потом, если кто-то что-то, может быть, и бросить в кого-то, я не знаю, шутка. Но тем не менее я первый раз в жизни ношу это.
Синдеева: У меня поровнее. Мои лучше!
Мишуков: Все-таки, знаешь, нет равенства полов. Все-таки женщина лучше, чем мужчина, поэтому приходится это признать.
Синдеева: Да, я хочу чуть-чуть времени добавить, чтобы они немножко поджарились.
Мишуков: Да-да, хорошо.
Синдеева: А что делают дети, скажи?
Мишуков: Смотри, старший занимается, закончил, мастер по дереву, делает эксклюзивную мебель, так что если вам на ваш…
Синдеева: По дереву?
Мишуков: По дереву, деревянные столы.
Синдеева: Что, прямо сам мастер?
Мишуков: Он столяр, да, он делает.
Синдеева: Да ты что!
Мишуков: Да-да, он делает очень интересную разнообразную мебель. Женя.
Синдеева: Интересно, а как это все происходит, скажи?
Мишуков: Это происходит таинственным образом. Дочка, Прасковья, учится сейчас уже на четвертом курсе лингвистического университета.
Синдеева: В Москве, да?
Мишуков: Да. Младшая заканчивает.
Синдеева: Школу?
Мишуков: Заканчивает школу, да, у нее есть намерения, она как-то смотрит на обучение в Канаде или еще где-то, у нее есть какие-то, она все для этого делает. Так что все чем-то заняты.
Синдеева: Смотри, у меня правда получились получше как-то, поаккуратнее.
Мишуков: Ты знаешь, в чем дело? Я просто робок оказался, ты меня задавила своим авторитетом, соответственно, мы можем что-то прибавить, давай я тебе добавлю.
Синдеева: Конечно. Ну что, приятного аппетита!
Мишуков: Ммм!
Синдеева: Нормально. Слушай, пять минут.
Мишуков: Это DeLonghi?
Синдеева: DeLonghi.
Мишуков: DeLonghi даже.
Мишуков: Вкусно.
Синдеева: Правда вкусно.
Мишуков: Да, очень.
Синдеева: Хорошее тесто просто. Мне помогли сделать.
Мишуков: Там, наверно, нет муки, оно сделано из чего-то другого.
Синдеева: Вообще это очень крутая штука, вот эта насадка, видишь, для вафель. А так она обычно плоская либо рифленая, для мяса, для рыбы, для овощей и так далее. Это также пять минут, пока мы с тобой болтали…
Мишуков: А, подожди, насадку можно менять, что ли?
Синдеева: Да, вот эту меняешь, ты снимаешь.
Мишуков: А, так это универсальная вещь вообще!
Синдеева: Да, очень, правда, удобная. Я, например, овощи, рыбу и овощи, в смысле, мясо либо овощи вообще, вот это первый раз. Так что спасибо большое DeLonghi и вообще всем спасибо. Владимир Мишуков. Спасибо тебе большое! Завидуйте мне.
Мишуков: Ты про что, про секс-символа опять?
Синдеева: Да-да-да. Невозможно, слушай, в каждой статье практически, понимаешь, об этом.
Мишуков: Я не знаю, с чем связано. Нет, я отвечаю на этот вопрос очень просто: «Кто-то, видимо, должен». Пока я сейчас, я дежурный по стране, видимо, наверно.
Синдеева: Да, ты знаешь, как-то все остальные сдали свои позиции.
Мишуков: Назначили.
Синдеева: Да ладно, радуйся. Пойдем. Бери это все с собой.
Мишуков: Давай.
Синдеева: Программа «Синдеева» на «Флаконе», в нашей уютной студии, и сегодня у меня в гостях Владимир Мишуков, фотограф, актер театра и кино, мой старый-старый приятель. Старый не в смысле старый…
Мишуков: В хорошем смысле.
Синдеева: И еще мы родились в один день, 11 июня.
Мишуков: Да, в один день, Наташ.
Синдеева: Ну, у нас разница два года.
Мишуков: Мне нравится, что ты не скрываешь этого.
Синдеева: Я не скрываю.
Мишуков: Замечательно. Я все думал, скажешь ты об этом или нет. Молодец. Мне это очень нравится.
Синдеева: Нет, слушай, чего скрывать-то. Я отлично себя чувствую.
Мишуков: Я тоже думаю, что это…
Синдеева: А в последнее время Володя еще как бы точно на тебя повесили этот ярлык секс-символа российского кино.
Мишуков: Мы будем об этом серьезно говорить с тобой или как-то обойдем шуточно?
Синдеева: Можем пошутить на эту тему.
Мишуков: Давай.
Синдеева: Но тебя же правда, этот ярлык к тебе сейчас прилип. Я вот сейчас, когда готовилась к программе, знаешь…
Мишуков: Почувствовала даже это как-то.
Синдеева: Почувствовала, знаешь, где-то в заголовках, где-то… И сразу куча каких-то разговоров про твои романы и так далее.
Мишуков: А странно, да? Удивительно.
Синдеева: Ну что, ты снялся в фильме Богомолова, в сериале «Содержанки», и мне кажется, это штука, которая этот вот, не открыла твою сексуальность, а стала ярлыком для тебя.
Мишуков: Ну да, мы открыли, как бы сказать, его друг в друге, я бы так сказал. Я имею в виду сериал и, соответственно, актеры, они как-то встретились, оказалась очень органичным полем площадка для проявления…
Синдеева: А скажи, вот мне показалось, что после этого фильма, знаешь, как бы наконец Владимир Мишуков-актер встретился с профессией. У тебя же много ролей до этого было, но вот ощущение такое, что вот после именно «Содержанок»…
Мишуков: В живой беседе я могу иногда тебя перебивать? В хорошем смысле тоже.
Синдеева: Ты вообще можешь меня перебивать, да-да, нужно перебивать.
Мишуков: В живом. Послушай, Наташа, смотри, я сейчас придерусь к твоему вопросу. Дело в том, что конечно, до «Содержанок» у меня уже начался роман с профессией, я бы сказал так, возобновился, до этого были работы, которые я очень люблю, и дорожу ими, это, в обратном порядке, это и «Слоны могут играть в футбол» Михаила Сегала, и «Рыба-мечта» Антона Бильжо, и «Зимний путь» Тарамаева и Львовой, и еще ряд небольших каких-то там, фильм «Дочь» моей однокурсницы Наташи Назаровой, не все сейчас придет в голову. Единственное что, это все в основном показывалось на фестивалях, и за мной закрепилось такое, как бы сказать, клише, что я такой актер интеллектуального авторского кино, с чем я категорически не согласен, но тем не менее, это так. И вдруг «Содержанки». Благо за это взялись такие силы, и Ира Сосновая, и …, и Богомолов, они как бы интеллектуально оснащенные люди.
Синдеева: Конечно.
Мишуков: И поэтому я попал в поле их зрения. Но все-таки это мейнстрим, я его так ласково и шуточно называю артхаус мейнстрим, который просто, что называется, приподнял меня на определенную как бы высоту, откуда увидела большая часть народа. Вот и все.
Синдеева: Конечно. В том числе, поэтому.
Мишуков: Знаешь, что приятно? Что после этого, после первого сезона, когда вдруг много людей увидели, что я существую, и до этого не видели вот те фильмы авторские…
Синдеева: Они пошли смотреть.
Мишуков: Они стали смотреть это.
Синдеева: Нет, я тоже об этом как раз подумала, я подумала, что наверняка эффект был именно такой.
Мишуков: Да, именно.
Синдеева: Потому что люди тебя узнали.
Мишуков: И я тебе скажу — миссия выполнима. Короче, занимайся своим делом и будь самим собой, и все вернется на круги своя.
Синдеева: Володя, скажи, пожалуйста, правильно же я понимаю, в «Содержанках» первый сезон режиссер Богомолов, второй сезон режиссер Даша Жук.
Мишуков: Даша Мороз была креативным продюсером.
Синдеева: Вот, она была креативным продюсером. И сейчас будет Юрий Мороз.
Мишуков: Сейчас будет Юрий Мороз, да.
Синдеева: Папа Даши Мороз будет режиссером.
Мишуков: Вы осведомлены.
Синдеева: Слушай, а скажи, пожалуйста, как это вообще, три разных режиссера? В общем канва-то одна, развитие одно, герои одни. Как это? Я понимаю, что сериалы это какая-то отдельная история, это все-таки не полный метр…
Мишуков: Не полный метр, это, конечно, это другая концентрация. Я тебе скажу, мне нравится, вот на сегодняшний момент, соотноситься и работать с многосерийным кино. Это в большей степени похоже на жизнь, я бы так сказал. На жизнь, которая неподвластна жанровому определению, комедия, трагедия, драма соседствуют с такой быстротой и скоростью. Ты сейчас смотришь, наблюдаешь одну серию, и у тебя сложилось впечатление, что ты про этого персонажа все знаешь и понимаешь, вдруг во второй серии поворот вообще в неожиданную другую сторону, как и в жизни, понимаешь, когда люди совершают какие-то поступки. Поэтому в этом контексте три сезона и три разных режиссера меня как актера, как профессионала, устраивает вполне, потому что я понимаю, что мне предлагается, как тебе сказать…
Синдеева: Но это разные обстоятельства, это разные…
Мишуков: Это разные религии. Это абсолютно разные…
Синдеева: Да?
Мишуков: Конечно. Не настолько, чтобы уж прямо совсем шиворот-навыворот, но тем не менее, да. Это как если бы, знаешь, если бы у нас была сменяемость власти, это как будто ты сначала один президент, потом второй, потом третий. Ну разве не интересно попробовать?
Синдеева: Какой тебе больше президент понравился?
Мишуков: Какой президент понравился больше? Во-первых, надо дождаться взаимодействия с третьим, я имею в виду с Юрой. Каждый по-своему хорош, каждый хорош. Конечно, Богомолов задал тон, планку, и она была для меня чрезвычайно сложна. В первый съемочный день я был в таком состоянии, я думал, что я…
Синдеева: Когда он тебе поменял текст весь?
Мишуков: Во-первых, да, он начал его менять. Я еще не догадывался, что это будет вообще каждую съемку, каждый съемочный день.
Синдеева: Каждый раз будет.
Мишуков: Но я почувствовал, что я с этим не справлюсь. Я смотрел на свою партнершу Мороз, она улыбалась и подмигивала, что типа все в порядке, все будет нормально. И я тебе скажу, конечно, не сразу я включился как бы в его контекст. Но потом, когда я понял, о чем речь, и понял, что это все адекватно, что это все имеет, как бы сказать, смысловую нагрузку, я это взял…
Синдеева: То есть это не просто каприз режиссера.
Мишуков: Нет-нет. Он сделал, он задал определенный тон вот этого, как сказать, минималистичного выражения снаружи, но внутри должно быть все переполнено и гореть. И это, как бы сказать, это не сыграешь, если у тебя внутри ничего нет, то этот минимализм, за который нас многие, я помню, упрекали, что типа они сидят, болтают, ничего не делают, это очень сложно. Вот я сейчас, видишь, эмоционален, я могу руками себе помочь и так далее, а там вот это движение невозможно, одним мизинчиком, понимаешь.
Синдеева: Это, собственно, то, что всегда Богомолов и в театре пытается сделать с актерами.
Мишуков: Возможно. Не поверишь, я до этого…
Синдеева: Ты не смотрел его спектакли?
Мишуков: До этого, до работы с ним на площадке…
Синдеева: Ты ему сказал об этом?
Мишуков: Да я не помню даже. Я помню, что когда мы снимали, снимали уже, я пошел, посмотрел два спектакля, и во время одной из смен я ему сказал о том, что мне очень понравились, его «Три сестры» очень понравились, и первый спектакль по… Как же его…
Синдеева: Достоевского?
Мишуков: Нет-нет, вот этот, который очень яркий…
Синдеева: «Идеальный муж»?
Мишуков: Да.
Синдеева: Так это почти визитная карточка, да.
Мишуков: Мне понравилось. Я обрадовался, знаешь, особенно когда я смотрел «Три сестры», мне понравилось, они существовали в очень схожей манере, которая предлагалась мне в этом сериале, так же сдержанно. Но я все понимал, благо, я знал «Три сестры», у меня в дипломном спектакле я играл Вершинина из этого же спектакля, из этой пьесы. И я понимал все, до меня все доходило, эмоционально пробивало. Я думал, отлично, метод работает.
Синдеева: Я могу сказать, что я не люблю «Три сестры» ужасно.
Мишуков: Я знаю, его мало кто любит. А мне нравится.
Синдеева: Не люблю. Мне прямо физически, я уходила с трех или с четырех, наверное, спектаклей, но богомоловские «Три сестры» это первые «Три сестры», которые мне очень понравились.
Мишуков: А, даже так? Прекрасно.
Мишуков: И там не было, как бы сказать, всегда ждешь, что на классике будет кто-то выпендриваться, там этого не было, на мой взгляд, совсем. Там было абсолютно четкое донесение смыслов.
Синдеева: А бы «Бесов» еще не посмотрел?
Мишуков: Нет, еще нет. А когда? Я сейчас, видишь…
Синдеева: Ну, да. Скажи, правильно я понимаю, что сейчас в «Театре наций» идет спектакль, в котором ты играешь, и сейчас он даже показывается. Я почему так аккуратно говорю, потому что я не понимаю, как работают театры, насколько репертуар весь запущен или нет. То есть, сейчас идут спектакли?
Мишуков: Не то слово. Там «Театр наций» сейчас ставит рекорды в этом смысле, у них там, по-моему, шестая премьера за начало сезона.
Синдеева: Ты вернулся в театр?
Мишуков: Меня вернули в театр. Дело в том, что мне замечательный талантливейший молодой человек, режиссер Талгат Баталов вдруг позвонил полтора года тому назад и сказал: «Вот как бы есть намерение, не хотел бы ты, что называется, поучаствовать?». У меня было ощущение, что он звонит и мною кого-то хотят заменить, и это нужно делать, как бы послезавтра спектакль. А оказалось, что он мне позвонил загодя, за полгода, за восемь месяцев до начала репетиций. Я думал, ничего себе. И я прочитал эту пьесу, я прочитал сначала роман, он произвел на меня сильнейшее впечатление. Потом, когда была сделана уже на основе его пьеса, первый драфт, я прочитал и сказал: «Не, я это не выучу никогда в жизни, я вообще не смогу это запомнить, просто невозможно». Второй драфт был уже более щадящий, мы с ним встретились у меня на кухне, говорили долго, он до меня как-то донес искренне, я поверил ему, что если я откажусь, то он не будет ставить. Вот так стоял вопрос.
Синдеева: То есть вот так, спектакль фактически под тебя делался?
Мишуков: Ну как-то он… Нет, изначально это был выбор Романа Должанского и Евгения Миронова вместе с Талгатом же, но Талгат предложил мою кандидатуру, он как-то очень определенно держался за меня. Я считаю, это рискованный ход, потому что я давно не работал в театре, последняя моя работа была восемь лет назад.
Синдеева: Страшно было, скажи, вернуться?
Мишуков: Очень страшно. Я два с половиной месяца отодвинул вообще все, я предупредил всех друзей, что я, как бы сказать, я друг, но я не друг, я с утра до ночи просто читал, учил, читал, учил. Я читал поэзию Уэльбека самого, как сказать, погружался, погружался. Погрузился, вот-вот мы вышли уже на взлетную полосу…
Синдеева: И тут случился карантин.
Мишуков: Да, вот только мы должны были оторваться от земли, и карантин. И я в течение месяца после этого каждый вечер, сидя у себя дома на кухне, предполагая, что вот-вот сейчас карантин закончится, изматывал себя повторением. И потом я понял через месяц, что что-то кажется, не закончится, и все, отложил ее. Прошло полгода, я забыл все.
Синдеева: Прямо забыл? Ну нет.
Мишуков: Нет, это так.
Синдеева: Ты хочешь сказать, тебе заново надо…
Мишуков: Текст литературный, сложный, да. И мы пришли, за пять дней произошло мало того, что восстановление, произошло еще и изменение, потому что там, как бы сказать, слияние уже двух режиссур, художественного руководителя и самого Талгата. Поэтому сейчас мы показали только всего два спектакля.
Синдеева: А будет еще в ближайшее какое-то время?
Мишуков: Да. Он будет в ноябре.
Синдеева: Я все время теперь делаю поправку, если не закроют театры.
Мишуков: Единственное что, я очень надеюсь, я всех приглашаю. Единственное что, никого не буду приглашать лично по одной простой причине: я принадлежу к такому типу актеров, мне лучше не знать, кто сидит в зале, потому что я начинаю очень думать об этом человеке, и как бы сказать, это немножко уносит меня в другие акценты.
Синдеева: А если этот человек окажется на первом ряду?
Мишуков: Нормально. Там уже безысходность, там я его уже понимают, что … , и я уже, как бы сказать, подумаю, что показалось. Но лучше не знать, ты знаешь. Мне лучше не знать.
Синдеева: Володя очень известный фотограф. На самом деле сейчас тебя большое количество людей узнали как актера, но профессиональная тусовка, люди, которые любят фотографию, знают тебя как фотографа. У тебя миллион суперкрутых проектов. Знаешь, мне так было приятно, я когда начала сейчас готовиться, что я восстановила в памяти…
Мишуков: Да, мы с тобой, у нас были пересечения.
Синдеева: Понимаешь, такие твои как раз фотопроекты. Один из последних проектов, который мне очень понравился, это на «Снобе», сложное название…
Мишуков: С Ольгой Тупоноговой-Волковой, называется Bipolargrotesque.
Синдеева: Да. В общем, биполярочка практически.
Мишуков: У тебя дождемся, а у меня…
Синдеева: У меня «Дождемся», да, а у Володи биполярочка, где Володя предстает в женских образах. Притом не просто в женских образах, в женских платьях, а это фактически все самые такие яркие внутренние…
Мишуков: Этапы, вехи женщины.
Синдеева: Этапы женщины, вехи, которые ты… Ну невероятно, я смотрела на тебя и прямо казалось, то есть я не видела тебя, я видела совершенно женщину, с ее историей. Вот у тебя есть фраза, за которую я зацепилась, про то, чтобы быть женщиной, надо иметь невероятное мужество. Вот она мне понятна, я понимаю, что ты хотел сказать. Но ты можешь развить, в том числе, этот проект, через эту фразу? там же было эссе твое, на «Снобе», просто если вдруг не видели наши зрители, где ты вспоминаешь историю, когда тебе было восемь лет, ты там с ребятами участвовал в каком-то карнавале, ты переоделся в женское платье…
Мишуков: Я попробую проанализировать. Не поверишь, но пока я не сделал эту серию, я даже, честно признаюсь тебе, удивительным образом не вспоминал эту историю. Мы когда вместе с прекрасным фотографом Ольгой Тупоноговой-Волковой осуществили эту съемку, вопреки всему, долго готовились, где-то года полтора, думали, размышляли, встречались, придумывали образы, выражения и так далее, и начали отдавать и предлагать,в разные издания, и в основном это классифицировали как «гомосятину»даже, вот такое оскорбительное слово я слышал, как бы ну зачем это нужно и так далее, и еще какие-то были термины, не помню. И я понял, что в принципе нужны в хорошем смысле «костыли», нужен текст, который некоторым образом что-то объяснит. И вот я сел, уже, как бы сказать, уже с свершившейся фотосессией, которая для меня ясна, понятна, я понимал, о чем я говорю, про что. Потому что, ты понимаешь, как бы сказать, для того, чтобы мое предложение, я говорю, что мне очень хочется почувствовать, что такое месячные, менструация у женщины, и попробовать выразить ее вот таким вот художественным образом. Понятно, что для этого нужно было подготавливаться, все сознательно, и держание вот этого автомата перед определенным, как бы сказать, органом тела, это тоже все как бы сознательные акции. И я понял, что надо что-то сочинять, надо каким-то образом… И надо сказать, после того, как я это сделал, сразу же, благодаря Сергею Николаевичу, его прозорливости, сразу это сработало, прямо сразу взяли в «Сноб».
Синдеева: И ты когда начал писать это эссе, ты вспомнил об этой истории?
Мишуков: Да. Я вспомнил. Я начал писать и я понял…
Синдеева: То есть он жило где-то, где-то там у тебя.
Мишуков: Да, у меня жило. Я начал понимать вообще, думать, а что произошло вообще, что со мной происходит вообще, может, я действительно биполяр уже по полной программе. Как бы сказать, у меня не было никогда каких-то таких…
Синдеева: То есть ты себя как гендер не искал, у тебя не было…
Мишуков: Нет-нет, ни в коем случае. У меня не было таких, знаешь, потугов, я легко отношусь к переодеванию, к клоунаде, но у меня не было такого, знаешь, чтобы я закрывался дома там один перед зеркалом, доставал мамины платья, этого у меня никоим образом не было. Я относился к этому, ну кривляться и дурачиться я любил всегда, и для этого платья хороши, и все, что угодно. И я начал вспоминать, и я вдруг вспомнил и фильм «Тутси», который произвел на меня в 1983 году, когда он в то время выходил, сильное впечатление. Я тогда не отдавал себе отчет вообще про что это, на меня просто производила впечатление сама борьба, противопоставление личности вот таким образом. А здесь начал вспоминать, вспоминать, и просто погрузился и вспомнил, действительно это было. Я вспомнил этот стыд, это странное, где мне хотелось убежать, закрыться…
Синдеева: Расскажи эту историю.
Мишуков: Эта история очень простая. Это было, как сейчас помню, в пионерском лагере «Елочки», как он назывался. Представляешь, я это помню. И мы действительно перед карнавалом с моим товарищем попросили у девочек платья, переоделись, они нас накрасили, с такими, знаешь, вот этими карандашами, всеми этими делами, и мы как бы дурачились, подражали повадкам женским воспитателей наших и так далее. Пошли, все как бы уже произошло, а потом побежали переодеваться уже на танцы, и в этот момент появились откуда-то кучка деревенских парней, как у нас раньше, помнишь, называли, местные. Их всегда все пионеры, как бы сказать, побаивались, потому что «местными» нас пугали, естественно, все наши руководители.
Синдеева: Ну, иногда небезосновательно.
Мишуков: Да, небезосновательно, вот как я уже понял, да. Вдруг я оказался, там были сумерки, еще что-то, не знаю, или мы так были хорошо загримированы, он вдруг просто, знаешь, как бы резко так как-то меня запрокинул, засунул руку между ног и как бы так, знаешь, смачно облапал. У меня даже, я до сих пор не знаю, он понял, что я мальчик или нет, непонятно. Но они ржали, и вот этот момент, я вырвался, и они пошли дальше, и мне дико стало стыдно, я помню, было ощущение какого-то, знаешь, хотя казалось бы, ну смешно. Я вот в памяти его воспроизвел, что меня вот этот парадокс как бы…
Синдеева: Может быть, тогда не анализировал, но ты почувствовал, что такое оказаться…
Мишуков: У меня никогда не было проблем взаимодействия…
Синдеева: Девушкой или женщиной, которую вот так вот унизили.
Мишуков: Да, возможно. Я всегда как-то, знаешь, я жил во дворе дома, где был, помню, момент, так получилось исторически, там в основном были одни девочки, а я был один мальчик. Потому что взрослые вырастали, они уже куда-то уходили в другие дворы, и для меня вот это соотношение было абсолютно естественным. Я рос в семье, где у меня два старших брата, я младший, то есть у меня как бы нет такого, знаешь, как бы дефицита общения с мужским населением, я всегда был как бы пацаном, но у меня как-то выработалось, что девочки это такие же существа, как и мальчики. Поэтому, видимо, меня это сильно тогда и резануло. Я вспоминаю всю свою жизнь, да, всегда приходилось так или иначе, как это сказать, быть непроизвольным феминистом. Я ничего в феминизме не понимаю, но на сегодняшний момент я могу себя таким назвать, я бы сказал, за последний год во мне сформировалось. Я феминист, абсолютно сознательный, потому что я понимаю, что уже произошел очень сильный перекос, и я понимаю этих людей, которые тоже, конечно, с перегибами, всякий активизм, он всегда с перегибами.
Синдеева: Это как пружина, понимаешь.
Мишуков: Да, нужно понять, чем вызвано. Если твои пальцы, или прости, хочется вспомнить, мужские гениталии засунуть между дверьми и прижимать так долго, то в какой-то момент, конечно, ты взорвешься, и в этот момент требовать от человека адекватного поведения не считаю правильным. В этот момент надо просто выровнять позиции и разобраться, что происходит. Я не за оголтелый феминизм, который, знаешь, который на пути своем отрывает и срубает головы мужчинам.
Синдеева: А скажи, пожалуйста,твой этот даже детский опыт, который наверняка где-то остался в подсознании, он как-то обуславливал твое поведение с женщинами? Не знаю, с актрисами, с женой, вообще…
Мишуков: Я тебе скажу. Я готов к так называемым каминг-аутам, в пределах какого-то возможного. Дело в том, что оглядываясь назад, я понимаю, что я мальчик, который воспитывался в тоталитарной системе, со всеми вот этими атрибутами октябрятской, пионерской, комсомольской, предкоммунистической, благо, я не вступал в партию.
Синдеева: Не успел просто.
Мишуков: Нет. Уже к тому моменту я уже был сформирован. Но я был достаточно максималистичным человеком, и вспоминая всех своих даже хороших учителей, там все было построена на, как бы это сказать, утверждении своих каких-то систем и неприятии каких-то других. И все это под таким в общем как бы тоталитарным режимом, соответственно, он не мог дать другие плоды, а этот тоталитарный режим…
Синдеева: Ты сейчас имеешь в виду, в том числе, в отношениях с женщинами, да?
Мишуков: Нет, я хочу тебе сказать как бы, я себя пытаюсь некоторым образом, как это правильно сказать, обнажить, насколько это возможно. Это не было у меня в жестких формах никогда, но я руководствовался такими понятиями патриархального общества. Патриархального, помноженного на, у меня есть даже такой термин, который я отчасти сам и выдумал, патриархальный тоталитаризм или тоталитарный патриархат, они очень хорошо сочетаются, где мужчина знает, как надо. Это все как бы очень сильно поддерживается религиозными источниками, потому что когда, например, ты, будучи молодым человеком, а у тебя родители, скажем, имеют опыт развода и у твоей супруги тоже опыт развода родителей, тебе не на что опираться, ты, будучи молодым человеком, ищешь какие-то опоры. И в тот момент, когда произошла Перестройка, если ты помнишь, возникло очень много как бы религиозного влияния, помнишь, сколько образовалось всяких, все школы и институты вечерами были заполнены вот этими собраниями разных людей, которые там были, и адвентисты, и еще что-то. Мы вообще впервые в жизни заполучили библию в руки, если ты помнишь, у нас же до этого не было даже доступа. Я не был никогда, как бы сказать, никаким приверженцем этого, но это точно доходило, потому что я видел, что много друзей, товарищей, которые стали ретранслировать идеи из этой, как бы сказать, значительной книги. Конечно, там много было такого, связанного именно с тем…
Синдеева: Ты считаешь, что эта религия в большей степени или социум все равно, который всегда был патриархальным?
Мишуков: Но это рядышком, потому что, если говорить про нашу страну, то там за эти сто лет, которые были дореволюционные, послереволюционные и советские, все равно привычки, они не менялись, и по-прежнему, мужчина — глава семьи.
Синдеева: Вот, то есть это влияло, конечно.
Мишуков: Конечно, влияло. Я думаю, что когда ты не знаешь, как существовать, ты начинаешь этому доверять в большей степени, и в какой-то момент, если оглянуться, ты довольно часто выражаешь типа не буквально, а иногда и буквально, «молчи, женщина, я знаю, как надо, я знаю, как вести этот корабль», и причем из чистых побуждений, из любви, из желания вытянуть эту лямку.
Синдеева: Когда ты стал себя ловить на этом и перестал себя так вести? Мне кажется, вот этот проект твой…
Мишуков: Да, он как раз об этом. Он об этом.
Синдеева: Но это прямо, мне кажется, это было для тебя очень важной такой психологической, может быть, даже…
Мишуков: Понимаешь, в чем дело, вот смотри, вот опять-таки, при том, что я соотносился с девочками во дворе, я конечно же, у меня не было сестер. У меня есть сестра, которая младше меня, она родилась у отца уже в другом браке, у меня не было такого, знаешь, контакта. А когда у тебя, знаешь, у меня четверо детей, двое из которых мальчики, и две девочки, когда рождаются девочки, они рождаются для того, видимо, и вообще, все люди рождаются для того, чтобы произвести какое-то впечатление. А дети рождаются от переизбытка чувств, и ты как бы к ним очень прикован вниманием хотя бы потому, что половина твоего ребенка, она состоит из тебя, а другая половина из человека, которого ты выбрал из сонмища людей, то есть это просто идеальный человек, и он тебе очень много несет информации. И конечно, когда я стал наблюдать за своими дочками, я вдруг обнаружил, например, по первой, Прасковье, когда ей было три года, удивительную вещь, что в три года девочка уже женщина. То есть она в проявлениях вот этой самости, в природных проявлениях, я зафиксировал, у меня была даже целая фотосерия, которая так и называлась «Прасковья», она и об этом, в том числе, как она тянется к определенным вещам, к которым мальчики в этом возрасте не тянутся, женский журнал посмотреть, например, и так далее. Я это прямо, знаешь, я получил информацию и я понимал, например, что старшему сыну чуть больше досталось, но он меня уже много раз простил, я как бы несколько раз прошелся по нему воспитательным ремнем, тоже благодаря вот этим, знаешь, источникам, которые говорят о том, что не жалей розг своих, если ты любишь, и ты это, скрепя сердце, делаешь. И делал, у меня была пара-тройка раз, за которые я каюсь, скажем так, но они не были произведены в озлобленности, слава богу, и у нас обид между собой нет. Но мальчик, он был такой, что я тебе скажу, он приходил из школы, у него то здесь рассечение головы, то палец сломан, это просто невозможно, там как бы единственное, что приходит, хочется сказать, понимаешь, и в какой-то момент это было. А девочки, конечно, ты понимаешь…
Синдеева: Сколько мальчику?
Мишуков: Мальчику 25 лет сейчас. Поэтому это, как бы сказать, ты должна понять, что мальчик уже, и мы с ним уже проговорили, и это было давно, и сейчас, если бы опять заново, надо просто черпать силы в других источниках, я так скажу, для этого. Наташ, я бы сказал, еще хорошо я отделался, потому что на нашей жизни, скажем так, у нас, если ты вспомнишь, сплошные перемены. Я помню, мы пошли в школу, у нас новая форма, вот эта синяя. Я тебе говорю, я помню очень много таких вещей.
Синдеева: Да, точно, ты сейчас сказал, я это…
Мишуков: Понимаешь, если так вспомнить, естественно, так мы дойдем до этой Перестройки, которая, понимаешь, поменяла в корне наше как бы мировоззрение, взгляды и так далее. И ты не знаешь, куда девать эту свою человечность, которую тебе твои любимые учителя по литературе и по театральному мастерству тебе предлагали. И в какой-то момент, когда эта Перестройка произошла, и она до сих пор происходит, ты не знаешь, как распорядиться с этими гуманистическими ценностями, которые ты заполучил от прекрасных людей, а они как будто бы не востребованы.
Синдеева: А вот сейчас, как ты считаешь, сейчас какое время, например, для наших уже детей, вот которые сейчас растут?
Мишуков: Дегуманизация. Я думаю, что к сожалению, я понимаю, что я сейчас это говорю, и ловлю себя на мысли, что сейчас скажут: «Ну, старичок пришел…»
Синдеева: Да-да, я тоже себя каждый раз с оговоркой…
Мишуков: Но есть такое. Хотя, ты знаешь, недавно общался с Владимиром Мирзоевым, и он написал мне как раз письмо, реакцию, я ему прислал это эссе и фотографии из «Сноба», и там он очень здорово употребил такой термин, как гомо сапиенс виртуальный, что-то смысл такой, что мы сейчас стали виртуальными в большей степени, давно уже на самом деле. Скажем, писатели, интеллектуалы еще в XIX веке, когда печатали свои книги, это виртуальная реальность, мы, которые занимались фотографиями или журналами, или еще чем-то, уже давно в этом мире существуем. Но сейчас доступ у всех к этому ресурсу, и как бы сказать, от этого все писателями не стали, как бы не стало больше людей, оснащенных интеллектуально. И в этом есть, как бы сказать, такой вал, где тебе противопоставить могут, твоему интеллектуальному накоплению, какую-то такую очень резкую, я бы сказал, парадоксальную вещь, которая носит больше скандальный характер, чем смысловой.
Синдеева: Да, но вот ты сейчас сказал про дегуманизацию, я здесь с тобой согласна, с одной стороны, потому что действительно я тоже это наблюдаю. А с другой стороны, я вижу, насколько, например, насколько вот это новое поколение, скажем так, подростки до двадцати…
Мишуков: До двадцати.
Синдеева: До двадцати. Они какие-то становятся, опять же, наверное, я беру из какого нашего круга, они другие, ты знаешь.
Мишуков: Подожди, это конечно, но я тебе скажу, мне проще. У меня дети, старшему 25, Прасковье 20, Варваре 17, Платону 13, и соответственно, у меня такой диапазон, и я некоторым образом могу, как бы сказать, они в рафинированных условиях никогда не жили, единственное, может быть, чуть-чуть могу их отличать, они все у меня учились во французской школе на улице Достоевского, это школа с изучением французского языка, но все остальное… Я вижу, что другие, это, конечно, априори, потому что это как бы веточка из нашей веточки, а мы тоже чья-то веточка, это как дерево, которое разрастается. С одной стороны, да, но с другой стороны, не поверишь, я пришел к этому счастливому моменту, когда я не придумываю, не рисуюсь, а действительно приглашая их на премьеру моего фильма или спектакля, или показывая, они первые, мои, кстати, зрители, которым я показал Bipolargrotesque, перепроверяя свои сомнения. Я ориентируюсь на их мнения, они мне сообщают, понимаешь…
Синдеева: И как, они все одинаковые?
Мишуков: Они все разные.
Синдеева: Да, и что там?
Мишуков: Они по-разному все говорят, но я тебе скажу… Нет, более того, я всем по отдельности показал. Я показал сначала сыну, потом одной дочери, другой, и все приняли. А это рискованная заява. Одна удивилась, например, тому, что «Ой, папа, я не знала, что ты можешь быть такой моделью», в смысле сам факт.
Синдеева: Что ты такой красавец.
Мишуков: Да-да, понимаешь, я тоже не ожидал. Но это привет Оле Тупоноговой. Сын считал как раз вот эту парадоксальность, как сказать, мужского, женского. Младшая дочь ― что-то еще, неважно. Но суть в том, что они меня все поддержали и я после этого, знаешь, такой: «Фух, мне ничего не страшно». И, в принципе, как сказать… Они критичные, они могут мне сказать, они мне говорили в жизни моей, где я неправильно поступал, в отношениях с женой, они меня могут поставить на место совершенно спокойно.
Синдеева: Правильно я понимаю, у нас не светская, конечно, программа, но все равно…
Мишуков: Нормально.
Синдеева: Но все равно я не знала, да.
Мишуков: Да-да.
Синдеева: Что вы с женой расстались. И сколько лет назад?
Мишуков: Да, мы развелись уже больше трех лет.
Синдеева: Да?
Мишуков: Да, развелись.
Синдеева: Это же вообще, двадцать три года, и ты ее увел у Звягинцева.
Мишуков: Ты знаешь, не совсем так.
Синдеева: Или не так? Вот расскажи. Андрей Звягинцев, друзья, нет, подожди, это очень важно. Режиссер. Он, кстати, ни разу тебя в кино не снял у себя.
Мишуков: Я не знаю, это нельзя ему вменять в вину, может быть, это и хорошо.
Синдеева: Скажи мне, как…
Мишуков: Как это произошло?
Синдеева: Я не знала этого, правда.
Мишуков: Хорошо, послушай. Дело в том, что… Как бы сказать? Это так называемая личная жизнь, я в последнее время везде утверждаю, что другой жизни, кроме как личной, и не бывает, вся жизнь личная, да.
Синдеева: Все личное, да.
Мишуков: Надо сразу предостеречь. У Андрея я, конечно же, жену не отбивал, они к тому моменту уже развелись, прожили два с половиной года…
Синдеева: А вы на тот момент дружили с Андреем?
Мишуков: Нет, мы с Андреем… У нас был общий учитель, мастер, но мы учились в разное время. В то время, когда Андрей учился, я служил в армии, у нас разница в возрасте пять лет. И, соответственно, когда я начал учиться, я слышал некоторые такие какие-то легендарные истории о его этюдах, о его способе существования. Я понимал, что это талантливый человек и так далее. Но при этом мы не были знакомы. Мы познакомились с ним тогда, когда у нас уже с женой был как раз старший сын, ему уже было полтора года и так далее.
Синдеева: А, то есть вот так.
Мишуков: Да, это все чисто… Нет-нет, если я там кого-то увел, я увел у другого артиста, с которым она встречалась, он тоже известный, но я не буду, если так можно сказать, я не увел, просто не было ничего такого. Знаешь, «увел» ― это немножко цыганщина такая, как будто своровал лошадь в стойле. Нет, такого не было, да. Поэтому у нас… И с Андреем мы как раз познакомились позже, видимо, я был, мое поведение, мое желание было продиктовано тем, чтобы изжить комплексы второго мужа. Я пошел, как бы сказать, на открытие, навстречу, просто Андрей замечательный человек, нельзя было с ним не дружить. И наша дружба уже насчитывает почти двадцать пять лет, мы с ним дружим двадцать пять лет.
Синдеева: Ты фотографом работал у него на нескольких фильмах, да?
Мишуков: Да, конечно.
Синдеева: И твои фотографии в этих фильмах есть.
Мишуков: Да.
Синдеева: Но я как раз подумала, думаю: он тебя не снимал в кино, интересно. А никогда? То есть ты, я не знаю, ему не говорил: «Андрюха, а чего ты меня не снимешь?».
Мишуков: Ты знаешь, нет, может быть, в шуточку что-то и бывало такое. Нет, серьезно нет, конечно. Я знаю, так сказать, как сам художник и творческий человек, я знаю всю сложность интимного этого творческого процесса. Я думаю, он вполне адекватно меня оценивает, просто пойми, есть материал, есть истории, есть персонаж. Я думаю, что если вдруг у Андрея на сегодняшний момент возникнет какая-то параллель со мной, мы попробуем наверняка. Но, так сказать, паразитировать на дружбе? Наоборот, в этом есть какое-то, знаешь, обаяние в смысле того, что мы бескорыстно дружим, и это так и есть давным-давно. Мне от него никогда ничего не нужно было, кроме него самого.
Синдеева: Если вы встречаетесь, не знаю, за бутылкой вина, вы о чем говорите?
Мишуков: Ты знаешь, мы…
Синдеева: Извини, я просто сейчас думаю, пришло вот в голову, что интересное.
Мишуков: Да-да-да. Ты знаешь, мы говорим очень много… Как сказать? Мы говорим очень много, конечно же, про кино, потому что кино для нас есть один из главных выразителей вообще мирового устройства. Мы, конечно же, говорим очень много, Андрей сейчас даже очень активен в этом, про политическую и социальную составляющую в мире, в нашей стране. И в принципе мы такие, так сказать, ребята, экзистенциально мыслящие. Нам есть о чем поговорить всегда.
То есть… Иногда про драмы, когда как-то у меня был, прошлый год был сложный по многим-многим понятиям, я помню, мы как-то с ним очень разделяли, да, вместе.
Синдеева: Ты оказался в Беларуси, и, собственно, я честно не видела твоих специальных репортажей для телеканала Дождь.
Мишуков: Ничего-ничего, Наташ, не стесняйся, нормально, хорошо. У тебя даже не возникло подозрения, что это может быть кто-то не из своих.
Синдеева: Да. Но ты делал, да, для нас несколько таких сюжетов.
Мишуков: Да, четыре, по-моему.
Синдеева: Включался, да. Расскажи мне, пожалуйста, ты же случайно там оказался, да? И в этот момент случились протесты. Про людей расскажи.
Мишуков: Да, я не специально туда поехал, конечно же. Я поехал туда…
Синдеева: Что ты увидел? Как человек, который…
Мишуков: Я поехал туда сниматься, и был интересный проект с режиссером Вадимом Перельманом и оператором Владом Опельянцем, очень интересно, прекрасно, тяжело, трудно, но увлекательно. И в редкие выходные, промежутки я был просто, не мог быть не устремлен туда.
Синдеева: Конечно.
Мишуков: Потому что, во-первых, я жил в квартире, которая находилась прямо на площади
Синдеева: Где все собираются?
Мишуков: Площадь Победы, по-моему, она называется, да. Неважно. И, соответственно, когда все это началось, когда отрубили интернет на три дня, я скажу… Ты давно такого не испытывала? Три дня нет интернета. Ты думаешь: «Ничего себе! Да не может быть!». Вот тебе подтверждение моего, так сказать, термина «хомо сапиенс виртуальный». Вдруг нет возможности.
Синдеева: И все, да?
Мишуков: Никак и ничего. И ты находишься рядом с событиями, а ночью стрельба и взрывы. И бесконечное постоянное гудение гудков автомобилей. И я тебе скажу, конечно, меня группа предупреждала, зная мой темперамент, типа не выходи, а я, знаешь, ночью оденусь, выйду, а потом думаю: «Так, завтра смена, я всех подведу». Оденусь, выйду и вот так. Ночами я не выходил, но в дневное время я ходил, и на меня это произвело сильнейшее впечатление.
Я помню, когда я оказался в центре трехсоттысячной… Не хочется говорить слово «толпы». Трехсоттысячной группы людей, народа, которые могли на два-три замолчать в минуте молчания, а потом так же легко скандировать часто оригинальные, интеллектуальные лозунги, как и их транспаранты в том числе.
На меня стала литься интересная информация. Я как бы абсолютно отождествлен с этим народом, абсолютно поддерживаю. Жыве Беларусь, жыве вечно! И я наблюдал такое количество прекрасных лиц, у меня произошло… Как бы сказать? У меня вера в человечество возбудилась вновь.
Синдеева: Опять.
Мишуков: Да. Белорусский народ мне вернул надежду на человека, потому что то, о чем мы с тобой говорили, про дегуманизацию и так далее. И я стал… Это ускорило мое мышление, я стал думать, что происходит, почему так вообще. И люди предложили тот самый ненасильственный путь, про который столетиями твердили и Толстой, и Ганди, путь непротивления злу насилием. И они предложили такой эффективный способ, что меня это поразило.
Во-первых, это красиво. Этот красно-белый флаг, который из недр, из сердца, из души этого народа возник, он стал так везде и всюду фигурировать, девочки им оборачивались, для них это уже фетиш новой жизни, это не то, что, знаешь, знамя, которое у них сейчас имеет абсолютно советскую предысторию, что нужно под тяжестью, под грузом этого тоталитарного режима осознавать, что это такое. Все, другое отношение. И это все легко.
И что произошло? Вдруг они вышли, а те, которые заточены на насилие, его начали применять, а оно как бы не проходит, потому что обратной реакции нет. Не то что витрины не разбиваются и мусора нет, это вообще отдельный, так сказать, феномен. ФенОмен, феномЕн, правильно как? Да, белорусского народа. Но я тебе скажу, это…
Я понял, что уже все свершилось на самом деле, дело за малым. Дело в том, что за 25 или 26 лет режима этого чувака сформировалось новое поколение как раз вот это.
Синдеева: Очень хорошо у меня кто-то в программе сказал, я забыла кто: «Сформировалась нация». Вдруг Беларусь стала нацией.
Мишуков: Да, именно, понимаешь. Но им свойственна, этому народу, деликатность, интеллигентность, мягкость, это отличительная черта. Я это просто вижу везде, у любой кассирши в любом магазине. Это было не потому, что над ними довлел тоталитаризм, а это проявление этого народа.
Так вот, они за эти 26 лет выкристаллизовывались как нация, рожая и воспитывая новых людей, детей, которые являются, многие из них, лучшими мировыми айтишниками, ты это знаешь прекрасно.
Синдеева: Да, да.
Мишуков: Это все не случайно. Куда как раз этот дядька и не влез, потому что ничего в этом не понимает. И сейчас произошло как бы столкновение как раз этого интеллектуального и маскулинного, то, что как бы является образом вот этого тоталитарного патриархата, патриархала, тоталитаризма.
Синдеева: Да.
Мишуков: И тем уникальнее вдруг при всей этой ситуации, когда он лишил всех кандидатов возможности как-то противостоять ему, вдруг возникают три женщины.
Синдеева: Это вообще фантастическая, конечно, история.
Мишуков: Ты должна понять меня, ты должна понять вообще мой поток. Дело в том, что в начале года мы с Ольгой делаем вот эту историю, потом по прошествии времени… А, и я репетирую в Театре наций «Покорность», тоже связанную с этой темой насилия. Потом я оказываюсь соведущим вместе с Настей Красильниковой программы «Хватит!» тоже про тему насилия, приезжаю туда к Перельману сниматься, нахожу ключ к роли через это же. Там мой персонаж такой, который насильник, скажем так, в семье. И вдруг это происходит.
И я такой думаю: это просто нельзя не заметить, это три красавицы, которые «Жыве Беларусь», понимаешь, и что происходит? И зло отступает. Оно просто сейчас обнажилось по полной программе. Им все говорят: «Вы не свергнете эту власть, пока не оторвете ему голову и так далее», а они говорят: «Мы не это хотим, мы не про это». И смотри, что происходит, происходит…
Единственное, что меня угнетает во всей этой ситуации, ― это реакция мира, в том числе реакция нашей страны. Она постыдная, потому что это люди одного с нами языка, одной культуры, это фактически район Зеленограда для меня, понимаешь? И я помню, когда я с Пашей Капиносом, оператором, мы оказались в центре вот этих событий, я попросил его подержать меня за коленки, а сам забрался на столбик, чтобы снять всех этих людей. Я только залез, и меня прямо слезы накрыли, потому что в меня вошло это какое-то осознание, понимание, что я, будучи представителем своей страны, мы очень и очень далеки от этого единения, от этого действительного единства народа, от этого душевного ощущения. Может быть, в силу того, что мы большие, разрозненные, многонациональные, многорелигиозные, я не знаю.
Синдеева: Ты знаешь, я думаю, что мы тоже в какой-то момент все это пройдем, у нас это все появится.
Мишуков: Возможно, но сейчас этот пример, который там происходит, пропускать нельзя. Он удивительный, он колоссальный, он трагический. Сейчас идет просто, ты знаешь, тотальное посягательство на душу народа. Она уже просто… Какие аргументы нужно привести цивилизованного миру, чтобы сейчас каким-то образом повлиять на ход истории? Обратного пути уже нет, все. Только если просто какой-то вообще дикий способ, который, я надеюсь, не произойдет. Этот народ уже победил, он победил, я бы сказал, дело за малым. Но боль, еще боль продолжается, людей сажают, людей унижают. Сегодня происходит, ты видела, сколько, сводки?
Синдеева: Да.
Мишуков: Там же что-то невероятное просто! Я всячески пощу это в своих сторис, еще где-то. И тогда, когда я там оказался действительно совершенно случайно, я просто выложил. Я привык, знаешь, я не просто снимаю документально, мне важно снимать, чтобы это было художественно осмысленно. Я выложил это у себя где-то в своих соцсетях, ваши корреспонденты заметили, и тут же произошел контакт с вами и с «Новой газетой», между прочим. Я параллельно работал на два издания.
Синдеева: Вообще. И главное, приятно, что бесплатно, знаешь.
У нас совсем заканчивается время. У меня два вопроса, я хотела…
Мишуков: Ой, как мало. Не поговорили совсем.
Синдеева: Да, представляешь, мы с тобой проговорили.
Мишуков: Я болтун, прости.
Синдеева: Мне нравится.
Мишуков: Да.
Синдеева: Даже не так. Я очень хотела поговорить немножко о Платоне, потому что Платон ― особенный ребенок. Он родился с синдромом Дауна, и ты об этом рассказываешь.
Мишуков: Да.
Синдеева: Это очень важно, у тебя большой проект был, фотопроект.
Мишуков: Да, несколько, два же.
Синдеева: Да. Скажи мне, пожалуйста, он же повзрослел, и вот это, знаешь, они правда удивительные.
Мишуков: Они разные.
Синдеева: Да.
Мишуков: Они разные.
Синдеева: Какой сейчас Платон?
Мишуков: Хороший.
Синдеева: Какое у тебя сейчас с ним взаимодействие?
Мишуков: Да. Он прекрасный. В силу просто моего графика мы с ним так стали пореже видеться. Как только у меня возникают какие-то недели, я сразу же, что называется, с ним стараюсь плотно существовать.
Он сейчас… Он по-прежнему не говорит, у него особенность, он не говорящий. У него есть со зрением определенные сложности, но у него сейчас очень много всяких вспомогательных занятий, он очень коммуникабельный, с моими как раз детьми очень плотно взаимодействует. Я не знаю, он муза для меня. Когда я с ним рядом…
Синдеева: Как он тебе, не говоря, передает эти свои чувства?
Мишуков: Это какой-то очень… Это трудно передать, ты знаешь. Сейчас скажу, что тактильно, ― не совсем правда. Скажу, что на каком-то таком сенсорном уровне, ― тоже. Это все есть. Я настроен на него, я не думаю, что он настраивается на меня как-то особенно, но я думаю, что все дело в теплообмене. Мы на теплообменном уровне, и через него мне много сообщается. Это для меня как поэзия. Поэзия, как говорил Бродский, ускоряет мышление. Он для меня есть некое поэтическое ускорение моего мышления. И я начинаю понимать, что мир…
Благодаря ему, его рождению я понял, что мир многообрАзен, многоОбразен, сложен, парадоксален и устроен вообще не таким способом, который мне на протяжении моего детства в тоталитарном государстве сообщался. Не так все, все гораздо сложнее, и поэтому понятие нормы как таковой даже и не существует. И так далее, и так далее, и до сих пор это все продолжается. Но это уже на таком чувствительном уровне, что ты начинаешь относиться и к животным по-другому, и к людям, у которых другие особенности. Ты просто больше начинаешь доверять своим врожденным органам чувств и принимать информацию более открыто, ты становишься более восприимчивым. А там происходят с тобой изменения или не происходят, уже зависит от твоих собственных накоплений.
Синдеева: Еще один вопрос про Полунина, тоже мне понравился очень твой проект.
Мишуков: Это хорошо.
Синдеева: Я брала у него интервью, и я даже когда сегодня к тебе шла, Полунин мне сказал: «Что такое счастливый человек? Его можно сразу заметить по тому, как он танцует, подпрыгивает и так далее», я как раз когда шла, вдруг я поняла, что я жду тебя и сама так, знаешь, пританцовываю, у меня прекрасное настроение.
Мишуков: Правда, да?
Синдеева: Да, правда. И ты где-то сказал: «Мне очень нравится снимать детей и клоунов», потому что клоуны, в общем-то, те же дети? Скажи, а ты как в себе это сохраняешь, эту детскость?
Мишуков: А ты чувствуешь, да, что сохраняется?
Синдеева: Мне кажется, да.
Мишуков: Это правда, так оно и есть. Поэтому я тебе скажу, ты сейчас затрагиваешь очень… Я сегодня как раз по этому поводу размышлял, в связи со Славой в том числе, потому что мы с ним друзья.
Синдеева: Ты был на «Желтой мельнице» же, да?
Мишуков: Конечно.
Синдеева: Там все это снимал.
Мишуков: У меня же там два больших фотоальбома: Polnopolunie и Slava Durak.
Синдеева: Да-да-да.
Мишуков: Конечно, да.
Синдеева: Я хочу поехать, сейчас закончится это все.
Мишуков: Обязательно всем на «Желтую мельницу», особенно в наше время вот в этом всем, потому что там, если хотите провести карантин, все на «Желтую мельницу».
Синдеева: Да-да, все туда.
Мишуков: Не знаю, Слава обрадуется моему объявлению или нет. Знаешь, я хотел в связи с чем сказать?
Синдеева: Про детскость.
Мишуков: Да. И не только. Например, я немножко сейчас хочу противопоставить с политической составляющей. И к синдрому Дауна это имеет отношение. Мне, конечно же, режет слух, когда я слышу, что кто-то в оскорбительной форме употребляет термин «даун», дабы унизить, принизить человека. Это понятно, да. И вообще любая физическая инаковость используется как нечто оскорбительное. Это отвратительно, омерзительно и не обсуждается.
Меня в той же степени, когда я слышу, обрати внимание, часто ты можешь это, иногда даже сами можем употребить невольно, когда мы говорим: «Да он клоун!». Говорим в отношении какого-нибудь политика типа Жириновского или кого-то.
Синдеева: Да-да.
Мишуков: Когда я это слышу, меня режет просто очень сильно, потому что сразу у меня перед глазами глаза Славы, всей его компании, всех его друзей, я очень плотно с ними взаимодействовал, взаимодействую, был на всех их конгрессах дураков. Когда я это слышу, у меня ступор. Я с этим категорически не согласен. И как это удается? Ты знаешь, мои друзья: Полунин, мой достаточно близкий товарищ Норштейн Юрий Борисович, мой друг…
Синдеева: Все академики Академии дураков, да?
Мишуков: Художник Борис Жутовский, да. Ты знаешь, я тебе скажу. Им всем свойственно, как раз Бродский-то и говорил: «Сомнение и хороший вкус». Это такая колебательная система, сомнение и хороший вкус. Это система ребенка, который пробует жизнь на вкус и тыркается в разные стороны: айда здесь попробую, айда здесь попробую. Понимаешь? Неожиданно. А дай-ка я надену эту штуку, а что может быть? А что может быть? А главное, почему ты это делаешь?
Синдеева: Ты как раз показал, все, я жду такую майку.
Мишуков: Послушай, я тебе подарю. Например, почему я в это нырнул? Это моя природа, она защищается, она сопротивляется. Вдруг меня окрестили секс-символом и определили в мачо, как бы сказать? В категорию мачообразных самцов. И все начали спрашивать: «А как вы, вы так и будете про это?». Я думаю: «Ха-ха, сейчас вы узнаете». Такое количество подписчиков от меня отвалилось, которые надеялись, что я до конца их жизни…
Синдеева: Будешь вот этим.
Мишуков: До их старости буду все время этим Глебом Ольховским, олигархом, понимаешь? А я сказал: «Ребята, не пройдет». Я актер, артист, это моя удивительная возможность в хорошем смысле этого слова переворачивать все с ног на голову, но не эпатажа ради, а ради того, чтобы быть живым, живым и только до конца.
Синдеева: И оставаться ребенком. У нас закончилось время. Владимир Мишуков, актер, фотограф, прекрасный парень и секс-символ, мачо, отец четверых детей.
Мишуков: Жыве Беларусь!
Синдеева: Жыве Беларусь! Спасибо тебе большое. У нас, смотрите, есть теперь новые такие толстовки, можно их покупать в интернет-магазине.
Мишуков: Мы обязательно до///демся.
