В гостях у Натальи Синдеевой впервые за несколько месяцев не по скайпу, а вживую — актер Максим Виторган. Они обсудили темы, которые сейчас всех интересует — как (и если) пандемия изменит сферу занятости и приоритеты в жизни не только в России, но и во всем мире, а также что сейчас происходит в России в частности — и стоит ли идти голосовать тем, кто не считает саму процедуру голосования легитимной. А еще — немного о Платоне и новых отношениях после развода с Собчак.
Синдеева: Вот так мы отмечаем возвращение программы «Синдеева» на территорию «Флакона». За последние шесть месяцев, по-моему, это первый раз. Я очень рада. И сейчас мы находимся в очень приятном пространстве «Флакона», за стенкой нашей студии постоянной, и в гостях у меня Максим Виторган, режиссер, актер. И пять лет назад мы с тобой встречались.
Виторган: Пять лет назад?
Синдеева: Представляешь, пять лет назад. Я сегодня залезла и сама очень сильно удивилась. Это была, может быть, одна из первых программ на «Флаконе», как раз мы сюда переехали. И тогда наш разговор начался с того, что я сказала: «Макс, ты сейчас здесь у нас не как актер и режиссер, а как член нашей семьи, потому что и Ксения Собчак тут у нас работает, и теперь вы семья, ты, значит, здесь, у нас большая семья».
И ты знаешь, за эти пять лет все изменилось, и Ксении нет ни с нами, ни с тобой. Мы остались, и, мне кажется, наша семья, я сейчас уже говорю, Максим, о тебе как о человеке, который очень близок с Дождем на протяжении многих лет, что очень меня радует, потому что есть друзья, которые с тобой проходят через разные этапы твоей жизни. Ты как-то все время в нашей жизни есть.
Виторган: Я, между прочим, очень критично настроен к Дождю всегда. Я помню…
Синдеева: Так послушай, самое… Я всегда за критику от близких людей, потому что она точно будет настоящая, искренняя. Критика всегда расстраивает, она все равно не радует, но я, например, могу сказать, что я всю критику от здравых людей, особенно от близких, читаю, фиксирую, возвращаю это, условно, сюда, что с этим можно сделать. Поэтому это нормально. Но не то чтобы меня это радует, но это…
Виторган: Нет, знаешь, не обязан же Дождь нравиться всем и даже мне.
Синдеева: Да, сто процентов. Макс, смотри, конечно, так как действительно вот эти пять лет разговор с того, что у нас семья, я не могу с тобой не поговорить про личное. Жизнь после Ксении Собчак. Давай назовем это так.
Виторган: Давай, назови так, хорошо.
Синдеева: Как оно? Жизнь есть?
Виторган: Есть ли жизнь после Ксении Собчак? Есть, да. Есть, да, да, конечно.
Синдеева: Какая?
Виторган: У меня, в общем, не было в это как-то, честно говоря, сомнений. Да никакая, это моя жизнь, слушай, это же ты так назвала этот период, понимаешь? Не я. Жизнь как была моя, так моя и осталась. Я… Как тебе сказать? Душа моя, мое сердце, мои нервы, мои знания, мой мозг получили огромное количество, большое количество реально новой информации разного характера и разного толка, новой пищи для себя разного характера и разного толка.
Синдеева: Как Платон, как вы взаимодействуете? Потому что это же, знаешь, мы, взрослые, все равно рано или поздно договариваемся, успокаиваемся, находим в этом какие-то свои плюсы, да, даже если мы тяжело переживаем расходы. А дети ― они же… Как сделать так, что вы сделали?
Виторган: Слушай, мы стараемся, мы находимся в плотном, насколько это только возможно в связи с рабочими графиками, общении с Платоном, и я, и тем более Ксения. Ксения никоим образом не то что не препятствует, а всячески способствует моему общению.
Синдеева: Потому что я же помню, сколько ты, и Ксения всегда рассказывала про то, как ты сколько времени, и сил, и желания уделял Платону с самого начала.
Виторган: Да, эта ситуация претерпела некие естественные изменения, но, в принципе, нет, мы в этом смысле стараемся. Слушай, мы взрослые ответственные люди, ну как?
Синдеева: Нет, слушай, тоже не у всех так, поэтому мне хочется. Это же тоже пример, послушай, суметь так построить. Правда, не у всех так, понимаешь? То, что вы смогли это сделать, это вам просто большой респект за мудрость.
Виторган: Тьфу-тьфу-тьфу, все в этом смысле хорошо, да.
Синдеева: А скажи, а есть ли какие-то вещи, о которых вы договорились с Ксюшей по ребенку именно? Знаешь, условно, про какие-то, не знаю… Я вот помню, когда я…
Виторган: Что ты имеешь в виду? Например, что?
Синдеева: Сейчас я тебе расскажу. Знаешь, какие-то… У всех же в семье разные ценности потом в итоге, в разных семьях, да, разные требования, не знаю, к воспитанию, к режиму и так далее, да. И для того чтобы ребенок не сходил с ума, что в одной семье так, да, то родители, которые разошлись, часто договариваются. Я помню, в моем случае так было, да, мы о каких-то вещах договорились, что это очень важно, что вот это ― режим мы соблюдаем, условно, да, чтобы ребенок не разрывался от разных условий и правил.
Виторган: Нет, у нас все-таки, у нас вообще Платон режимный ребенок изначально.
Синдеева: Это я помню, да. Мне кажется…
Виторган: С рождения. Это моя принципиальная позиция. У меня трое детей, у меня все трое детей…
Синдеева: Режимные.
Виторган: Были режимные, я считаю, что это сильно облегчает жизнь и ребенку, и родителю, потому что это сохраняет нервы ребенку, ребенок привыкает к определенному расписанию, это благотворно сказывается на, не знаю, аппетите, пищеварении, нервной системе и так далее. Я не знаю, что такое бессонные ночи, например, за всех трех детей, за время трех детей. Конечно, исключения бывают, но как система. Я этого, например, не знаю. И, в общем, у нас изначально было так дело поставлено, и Ксения в этом смысле ничего не разрушала, оно так и продолжилось. Мы обсуждаем какие-то вещи, не знаю, связанные с его коммуникациями с няней, в общем, какие-то вещи, да, чем ему заниматься, чем не заниматься и так далее, да. Это мы делаем, да.
Синдеева: Ксюша, мне кажется, тоже, конечно, очень ответственный родитель неожиданно, потому что она, знаешь…
Виторган: Ты знаешь, у меня никогда в этом смысле не было никаких сомнений как раз. Я-то всегда говорил о том, что, понимаешь, человек… Нет, то, что она сумасшедшей мамашей будет, это я не сомневался.
Синдеева: Нет?
Виторган: Тут вопрос скорее…
Синдеева: То есть несмотря на все ее…
Виторган: Тут вопрос скорее в перспективе, есть другая опасность, как в любом случае, это мое убеждение. Есть опасность во взаимоотношениях матери и сына, то, что сына в какой-то момент надо освобождать из-под ига матери, как-то отрывать его, отрывать мать от него, отрывать его от матери каким-то образом, не обязательно радикально, но каким-то. Такая проблема, я думаю, что в перспективе есть как раз, да. Нет, она сумасшедшая мамаша, как и было сказано.
Синдеева: Давай про пандемию тоже немножко поговорим.
Виторган: Вся эта история очень, конечно, интересная, очень многослойная и очень многогранная для анализа, для того, чтобы ее рассматривать, фантазировать. Хотя понятно, что уже рвотный рефлекс вызывает фраза «Мир никогда не будет прежним».
Синдеева: Сто процентов. Я сама ее раз уже пятнадцать упомянула.
Виторган: Но это очень интересно. Знаешь, например, вот я думаю, в принципе в перспективе, мне видится в перспективе, в каком-то витке развития человечества существует такая проблема. Человек рискует столкнуться ― уже как такое масштабное социальное явление ― с ненужностью, невостребованностью. Прямо в масштабах планеты Земля я имею в виду. Потому что исчезнут какие-то профессии, понимаешь, через десять-пятнадцать лет, например, профессия водителя, шофера явно потеряет, появятся все эти беспилотные автомобили и так далее, да. И огромное количество людей, сколько там миллионов, миллиард, сколько людей, окажется в этом смысле невостребованным.
И таких примеров, я думаю, можно набрать еще много. И вот эта перспектива, вот когда человек предоставлен сам себе, а когда человек предоставлен сам себе, у него, как правило, ощущение, что он никому не нужен. Как правило, у него ощущение, у многих людей, что он вообще не существует, понимаешь? И вот эта проблема, с которой человечеству предстоит столкнуться, потому что даже самые богатые и самые обустроенные страны, которые обеспечат этого человека материальными благами, как удивительным образом показывает практика, это человека все равно не успокоит.
Человек, получающий деньги и не работающий, понятно, что есть разные люди, да, но как массовое явление такое, как психотип такой, человек, получающий деньги и не работающий останется неудовлетворенным.
Синдеева: Но. Можно я скажу?
Виторган: Давай, давай.
Синдеева: Ты сейчас говоришь с нашей позиции, условно, людей, которые уже росли по-другому, для которых работа ― это важно, для которых… Мы, конечно, не можем представить себя без работы и так далее.
Представь, что это уже не завтра случится, но, условно, через десять-двадцать лет. Подрастает новое поколение, которое уже, может быть, другое.
Виторган: Я думаю, что даже больше, не через десять-двадцать.
Синдеева: Окей, к этому моменту уже поколение будет другим. Может быть, для них вопрос своего собственного развития, чтения, условно, книжек или умения, не знаю, плести чем-то и так далее, может быть, станет…
Виторган: Отвечу тебе.
Синдеева: Гораздо важнее, потому что… Сейчас, я договорю эту мысль. Ты работаешь для того, чтобы, условно, заработать себе на жизнь, обеспечить себя, семью и так далее. Это раз, да. Ты больше работаешь для того, чтобы больше заработать и так далее.
Мне кажется, этот карантин в том числе вскрыл следующую штуку: тебе не надо так много всего. Вот я, например, сидела дома и думала: «Господи, я хожу в одних и тех же штанах и в майке». Окей, мне хочется, как девочке, нарядиться, наверно, мне надо, не знаю, десять иметь луков, да. Но мне не надо больше. Мне не надо еще что-то, да.
То есть ты отсекаешь, ты вдруг понимаешь, сколько всего ненужного наслаивалось. А это ненужное требует денег, а это ненужное требует как бы, понятно, твоей активной работы. Мы видим сейчас молодежь, они шерят квартиры, шерят машины, вообще они им уже не нужны, да. То есть им не надо много. Но они хотят путешествовать, они хотят развиваться, они заканчивают миллион всяких курсов, онлайнов, таких, они учатся петь, они что-то еще делают. И если тебе не надо много денег на то, чтобы просто обеспечить себя совершенно ненужным, то тебе не надо, может быть, так много работать? И тогда твоя значимость, то, о чем ты говоришь, важность, нужность и так далее, она просто уходит. Ты нужен сам себе.
Я об этом подумала на карантине, что, может быть, мы туда придем, понимаешь?
Виторган: Ты просто возглавляешь optimistic channel.
Синдеева: Это сто процентов.
Виторган: Поэтому у тебя такой… Нет, я с тобой совершенно согласен, и более того, да, ты меня перехватила, это действительно, подобного рода развитие событий, если оно будет таким, если будет такая проблема, действительно может привести, например, к некоему ренессансу в искусстве, в философии, в каких-то гуманитарных науках.
Синдеева: Мне кажется, да.
Виторган: Но, но. Это действительно так, но люди, к сожалению или к счастью, так устроены, что они все равно все время ищут доказательство собственного существования. Они ищут его в отражении, в глазах собеседника, они ищут его в новой машине, они ищут его в новых курсах, в новом обучении. Человек все время на самом деле, чем бы он ни занимался глобально, он ищет подтверждения… Или это можно назвать другими словами, некий смысл собственного существования или подтверждение собственного существования в извне. Конечно, это все внутри него происходит, но ему кажется, что он извне это ищет.
И если у одного поколения это был материальный успех, да, что значит не надо много денег? Конечно, я могу существовать в значительно меньшем количестве вещей, метров и так далее. Конечно, но это излишество подчеркивает то, что я живу не зря, и так работает мозг, поверь мне, я знаю конкретных людей, очень у многих людей так работает, что я не просто… То есть вот моя жизнь, вот она. Вот она, в этих квадратных метрах, понимаешь, вот она, в этой машине. Это подтверждение моего существования.
Может ли все пойти так, как… Дальше ты говоришь, что молодое поколение, которое шерит и так далее. Да, они видят эти ценности вдругом сейчас, это самое молодое, которое начинается. Это действительно так, это очень интересное явление, что вот такой виток. То есть, грубо говоря, когда мы были молоды, если говорить про нашу страну, или сорок лет назад, пятьдесят… Нет, уже не сорок, уже больше значительно, да. Шестьдесят лет назад, семьдесят в какой-нибудь Америке, да, и сорок лет назад у нас, предположим, да. Конечно, да, мы настолько были повернуты в этот период первоначального накопления капитала, настолько были повернуты в открытии границ в этот период, на каких-то материальных ценностях, которые подтверждают наше существование, что да, видимо, маятник там качнулся в обратную сторону, понимаешь? И это, в общем, тоже интересное явление.
Синдеева: Нет, это очень интересно.
Виторган: Но по сути, как ни странно, на мой взгляд, и к глубокому сожалению всех гуманитариев, просвещенных гуманитариев, по сути, по механизму это одно и то же явление.
Ты знаешь, я уверяю тебя, вот смотри, я уверяю тебя, что ты говоришь: «Я сидела и подумала, что мне не нужно такое количество лишних вещей и так далее».
Синдеева: Сто процентов, поняла.
Виторган: Мне всего этого не нужно, значит. Дальше, может быть, еще энное количество людей задумалось об этом так же, как и ты. Но посмотри на количество людей, которое ломанулось друг другу навстречу, как только это стало возможно. Посмотри на количество людей, которые все вот эти онлайны, прямые эфиры и так далее. Человеку недостает себя, понимаете?
Синдеева: Правильно.
Виторган: Ему себя недостаточно.
Синдеева: Мы социальны. Нам очень важно поддерживать эту социальность. Я, когда сейчас открыли веранды, притом что мы очень жестко держали карантины, мы считаем, что, конечно, не вовремя все это открыли, все это неправильно, если есть в этом опасности. Но, конечно, мы тоже помчались.
Виторган: А я нет!
Синдеева: Знаешь, а мы помчались. Когда мы встречали людей, хотелось обниматься, целоваться. Мы социальные. Я очень социальна, мне очень нравится светская иногда жизнь, мне как раз нравится, знаешь, мне очень нравится общаться, я питаюсь энергией от людей.
Я вдруг поняла, что как же мне кайфово сейчас внутри моей семьи, с моими детьми, понимаешь, я увидела что-то совершенно другое. Ведь так же можно жить! Если раньше я себе не могла представить «давай уедем, условно, на пенсию в деревню». Я сказала бы: «Да нет, ну какая пенсия в деревне, что мы там будем делать?». Условно, да. А сейчас я подумала: а я, мне кажется, смогла бы. Знаешь, если у тебя кайфовые отношения…
Виторган: Наташа, послушай, я просидел сейчас два месяца за городом, я до этого там жил несколько лет за городом и был инициатором того, чтобы жить за городом, потому что мне нравилось возвращаться за город и слушать тишину, понимаешь? А до этого всю жизнь, всю свою жизнь до этого я этот загород отвергал категорически и представить себе не мог, что я буду жить за городом. Это, мне кажется, исключительно наши возрастные изменения.
Синдеева: Возраст? Это возрастные, да? Думаешь, все-таки?
Виторган: Да, и не надо пытаться придать этому некое социальное явление такое. Нет, я, к сожалению, думаю, что на самом деле человек не развивается вообще сам по себе. Его существование ― это существование по кругу, он проходит в разные сегменты круга.
Синдеева: Так.
Виторган: А существование цивилизации ― там есть некая спираль такая, да. Социум, цивилизация ― они развиваются по спирали, как ни странно, да, понятно, технический прогресс. Но даже социум развивается по спирали. Но сам по себе человек состоит… Вот этот круг, и все.
Синдеева: Да, все правильно, но этот круг…
Виторган: Даже не шар, а круг.
Синдеева: Согласна, но вот этот социум меняющийся и так далее, он все равно человека ставит в эти условия, он начинает так же меняться.
Виторган: Очень… Понимаешь, все события в мире, знаешь, какой-нибудь там ураган прошел, где он был, в Каролине он был или где, не помню, уже забыл, неважно. Понимаешь, в мгновение ока в самой развитой, продвинутой стране в мире вот этот легкий налет цивилизации, который надо было поскрести так ноготочком, понимаешь? Без всяких политических целей, в отличие от событий, которые сейчас происходят. Все, он в мгновение ока слетел с людей, массовое мародерство, понимаешь, убийства и так далее. В самой с правовой точки зрения обеспеченной стране мира, понимаешь, да? Поэтому это очень…
Синдеева: Мы вдруг все посмотрели на государство, не мы, все люди во всем мире, в любых странах посмотрели: «Ну что, давайте, нам помогайте, спасайте». «Сидеть дома? Сидеть дома».
И это же тоже интересная такая история.
Виторган: В этом смысле да, смотри, то, что пало энное количество мифов, понимаешь, связанных с государствами какими-то, да, мы увидели, например, чего стоит медицина едва ли не в лучшей стране мира, такой как Англия, например.
Синдеева: Да.
Виторган: Да, и увидели, чего стоит медицина в Германии или в Израиле, например. Я уж не говорю про Италию.
Синдеева: То есть она много проявила очень интересного, да?
Виторган: Да, много, много, конечно. Конечно, многое очень проявила, многое стало в этом смысле понятнее и яснее. Приведет ли, например, эта ситуация, что сейчас, ты думаешь, кардинальным образом изменится ситуация в здравоохранении?
Синдеева: Мне кажется, что изменится, потому что…
Виторган: Optimistic channel. Окей.
Синдеева: Даже возьмем нашу страну. Говорим только про Москву, на самом деле мы оказались одними из самых крутых с точки зрения медицины, с точки зрения… Я сейчас не говорю про нехватки масок и вот этого всего, это все, что наша система…
Виторган: У нас действительно, надо признать как факт…
Синдеева: Надо признать как факт, что мы…
Виторган: У нас был некий временной гандикап, и Москве, не Россия, а Москва использовала неплохо, это правда.
Синдеева: Да, понимаешь, и у меня были свидетельства людей, которые попали в больницу здесь и которые попали там, которые сидели на карантине в больницах здесь и там. То есть мы правда большие молодцы оказались, да. Но то, что оказалось в регионах не готово, да, и так далее, возможно, что эта ситуация изменит, как бы повлияет.
Виторган: Вообще, знаешь, я думаю, в какой сфере будет, например, влияние? Тоже, наверно, в разных странах по-разному, но тем не менее. Ты говоришь по поводу того, что сказали сидеть дома, все сели дома и так далее. Ведь какое-то время назад представить себе такую ситуацию, связанную с карантином, я имею в виду сейчас не вирус, а именно вот эту дисциплинарную ситуацию.
Синдеева: Что ты сядешь, да.
Виторган: Что вот так будет сделано, казалось совершенно невообразимым. Только в фильмах про фантастику.
Синдеева: Три месяца назад нас спросили бы, четыре, да, мы бы не поверили.
Виторган: Только в фильмах про фантастику, и все. К чему это приведет? Я думаю, что то, что произошло, раздвигает, знаешь как? Раздвигает рамки доступного. Это как, знаешь, муж с женой когда ругаются, они поначалу как-то ругаются, но как-то сохраняют какие-то отношения. А потом постепенно слово за слово, с каждым словом все больше и больше, они начинают ругаться наотмашь, понимаешь? И дозировка эта увеличивается все время.
Вот так же, я думаю, во взаимоотношениях власти и общества. То, что будет….
Синдеева: То есть государство…
Виторган: Будет позволять себе больше. Я сейчас имею в виду даже не то что наше.
Синдеева: Нет, не только наше.
Виторган: Да-да-да, нет-нет-нет. То, что Италии предстоит узнать то, чего она раньше не знала в своей теплой беспечности, во взаимоотношениях государства и человека, я думаю, что это факт. Будет проще запрещать, проще приказывать, проще нарушать и так далее, и так далее.
Синдеева: Но вот это как раз тоже очень интересно, почему мы так быстро-то вот этому все поддались, понимаешь? Условно, даже эти свободные итальянцы. Ты понимаешь? То есть это что, от страха?
Виторган: А это плохо?
Синдеева: Не знаю, ну как? Мы позволили себе нарушить все наши практически права.
Виторган: Вот смотри, мы знаем пример Швеции, которая не вводила карантин.
Синдеева: Да.
Виторган: Я, кстати, не знаю, как в Норвегии было. Но при этом жители, собственно говоря, соблюдали мягкий карантин такой по уровню собственной сознательности, и все. Понимаешь? Я, честно говоря, не знаю. Сейчас сняли типа…
Синдеева: Вот вопрос Швеции ― это на уровне опять же государства было принято такое решение. Люди сознательные, слава богу, дай бог, у них там все хорошо.
В Италии, в других странах и в России на уровне государства принимается другое решение, в свободных странах люди вполне себе могли сказать: «Нет, ребята, не надо нас сажать в такие жесткие условия. Мы не хотим, давайте мы пойдем по другому пути». Они привыкли выходить на улицы по любому поводу, французы, понимаешь, это правда, ты знаешь, да?
Виторган: И как ты думаешь, почему они это сделали, почему они не пошли на улицы в этот момент?
Синдеева: Что это? Это сознательность, страх? Это такой испуг, государство сейчас нам сказало, мы должны сесть? То есть почему люди свободные приняли эту несвободу просто беспрекословно?
Виторган: А ты не думаешь, что это произошло просто потому, что они выбирают свою власть и доверяют ей, например?
Синдеева: Да. Мне кажется, кстати, это другое, знаешь, просто другое зрение.
Виторган: Такая просто мелочь как бы. Понимаешь, они привыкли им доверять. А в тех вопросах, которые их не удовлетворяют, они выходят на улицу. Здесь сказали: «Окей, хорошо, вам надо, чтобы мы посидели, мы посидим».
Да нет, понимаешь, это сложное все. Я не думаю на самом деле, что вот такие прямые последствия этих событий будут какие-то очень существенные, честно говоря, не думаю.
Синдеева: А как думаешь, поведение людей изменится немножко или нет? Вот опять же…
Виторган: Нет, нет! Вообще.
Синдеева: Не поменяется, да?
Виторган: Вообще нет.
Синдеева: То есть не станут люди аккуратнее.
Виторган: Нет. Нет, вообще нет.
Синдеева: Знаешь, это правда. Я сюда пришла когда первый раз неделю назад, мы все соскучились, мы не были несколько месяцев. Нет, мы не обнимались, не целовались, за руки не здоровались. Сейчас уже прошла неделя, ты понимаешь, что ты не можешь, ты все равно начинаешь взаимодействовать.
Виторган: Нет, нет, я тебе еще раз говорю: человек ― кружочек. Ничего не изменится, понимаешь? Я тоже, вон я выложил из карманов штанов, понимаешь, вещи, чтобы они здесь не топорщились. Вот там лежит маска и санитайзер у меня. Пока ношу.
Синдеева: Да, я тоже пока ношу.
Виторган: Но это, в общем, тоже ненадолго, понимаешь?
Синдеева: Слушай, ты высказывался уже по поправкам в Конституцию. В общем, позиция твоя понятная, и более того, ты всегда высказывался, что, условно, если голосование, в котором ты уверен, что ты не можешь ни на что повлиять, то чего участвовать в этом условном фарсе?
Виторган: Были разные, разный контекст, понимаешь? Я не считаю, что…
Синдеева: Что всегда.
Виторган: Да, двадцать лет было одно и то же. Контекст был разный, и в 2012 году, на мой взгляд, был смысл идти голосовать, хотя понятно, что это были тоже не выборы, хотя понятно было, что никого другого выбрать тоже не могли. Но в этом был некий контекст, была попытка сделать так, чтобы, значит, как-то увидели, как-то отреагировали и каким-то образом скорректировали движение.
А зачем это, например, делать в 2018 году, я вообще не понимаю. Вообще не понимал.
Синдеева: То есть понятно, что это фарс, это ненужная штука, что уже давно все приняли, что от меня ничего не зависит. С другой стороны, это за много лет последних в первый раз, когда ты можешь пойти и активно написать «нет», понимаешь, когда у тебя есть такая возможность, что я против.
Написать это слово «против», потому что есть такая возможность, понимаешь?
Виторган: Напиши на заборе, реально больше толку будет, правда. Я прямо совсем не понимаю, не верю, я посмотрел и почитал всех. Это точно так же, как я и на выборах 2018 года, я помню, я смотрел какое-то, значит, интервью свое, читал, и я там говорю в этом интервью, что я подожду, посмотрим, может быть, я и схожу голосовать, если я пойму, если я найду в этом хоть какой-то смысл.
Но я реально в этом не вижу никакого смысла, все смыслы, которые мне предлагают, для меня неубедительны. Потому что если ты хочешь сказать «нет», если ты хочешь некой манипуляцией сказать «нет», значит, сделай так, не поддайся на эту манипуляцию, сделай так, не делай того, на что они тебя провоцируют.
Синдеева: На что они тебя провоцируют.
Виторган: Понимаешь, вот и все.
Синдеева: Ладно, в этом тоже есть логика.
Виторган: Но вообще на самом деле, послушай, я когда-то, это, наверно, был год тринадцатый, что ли, я не помню, я давал интервью Роме Суперу и сказал ему в этом интервью, что сейчас наступают такие времена, которые надо пережить.
Синдеева: У меня был вопрос.
Виторган: Да?
Синдеева: Да.
Виторган: Вот эти времена, по-моему, идут.
Синдеева: Просто ты, представляешь, в тринадцатом каком-то году пережить, сейчас двадцатый год.
Виторган: Очень не хотелось бы, чтобы эти… Хотя вариантов немного, но очень не хотелось, чтобы эти времена переросли во времена, когда надо выжить. Это не одно и то же, не одно и то же. Поэтому очень не хотелось бы, хотя надежд мало.
Я вообще-то должен тебе сказать, что я какое-то время назад дома перебирал какие-то бумаги. И я нашел газету, не помню какую, неважно, газету за 208 год.
Синдеева: Так.
Виторган: И там большое мое интервью, по-моему, в связи с выходом фильма «День выборов». Большое мое интервью, значит, в этой газете. И там такая вещь, все, что я говорю на общественно-политические темы, я просто Нострадамус, понимаешь? Я просто пророк. Там без конкретики, без деталей.
Синдеева: И что ты там наговорил?
Виторган: Но общее направление…
Синдеева: Расскажи, что ты там наговорил?
Виторган: Неважно, неважно…
Синдеева: Что будет в 2024-м?
Виторган: Вот все ровно так и произошло. Там что-то про силовые структуры я что-то говорил, просто вот ровно точно так же! Но все, что я говорю про женско-мужские отношения, я полный лох вообще.
Синдеева: То есть нигде не угадал?
Виторган: Вот все, что я там говорю, вся моя дальнейшая десятилетняя жизнь опровергает.
Синдеева: Так это, может быть, связано с тем, что у тебя такая девушка уникальная попалась, понимаешь?
Виторган: Понимаешь, просто вся моя дальнейшая жизнь, все мои… А я там с важным видом, мне сколько, не знаю, 36 лет уже в тот момент, понимаешь? Я уже такой, мне кажется, что я уже знаю жизнь. Я уже так уверенно говорю и вот это про мужчин, про женщин, что нужно мужчинам, что женщинам, какие там подводные течения и что что обозначает, что значит. Полная лажа вообще, полная!
Синдеева: Девочки, не читайте интервью Максима про мужчин и женщин.
Виторган: Или читайте и делайте наоборот.
Синдеева: Да, и делайте наоборот. А ты сейчас в отношениях?
Виторган: Да.
Синдеева: Таких уже прямо серьезных?
Виторган: Да, я не знаю, ты должна как-то… Ну да, серьезных. Я просто…
Синдеева: Не знаю, серьезные ― жениться.
Виторган: На абстрактные вопросы мы получаем абстрактные ответы.
Синдеева: Жениться?
Виторган: Пока мы не думали об этом.
Синдеева: Детей?
Виторган: Пока не думали об этом, но у Нино есть прекрасный сын, мой друг Саня.
Синдеева: Да?
Виторган: Да.
Синдеева: А сколько ему лет?
Виторган: Четыре. Четыре и семь месяцев.
Синдеева: А как они с Платоном?
Виторган: Прекрасно, прекрасно, все замечательно, да. Хорошо, ладят, очень смешные, они такие инь и ян ― беленький Платон, темный Саня. Саня весь такой экстраверт, такой весь и, значит, Платон, интроверт, который так всматривается.
Синдеева: А, кстати, интроверт, интересно, это как бы передается по наследству или нет?
Виторган: Не знаю. Не знаю.
Синдеева: Кто интроверт?
Виторган: Мне сложно тебе сказать. Интроверт?
Синдеева: Да.
Виторган: Ты знаешь, и во мне, и в Ксении, несмотря на внешнее поведение, конечно, в общем, наверно, мы по сути интроверты, я так думаю. Не знаю, я не специалист в этом деле, не знаю.
Синдеева: Бабушка участвует в воспитании Платона? Бабушка с Ксениной стороны.
Виторган: Конечно, конечно. Он обожает с ней, все время к ней бегает в гости играть, у них там свои есть игры, я так подсматривал пару раз, смешно они играют во всякие путешествия. Пока он сидел сейчас во время карантина дома, они с бабушкой в самолете на море летали, раскладывали.
Синдеева: Мечтали, да?
Виторган: Да-да, она ему раскладывала у них какие-то ракушки где-то на ковре в ванной, он собирал чемодан, и они летали на море, да. У них там свои, со мной он в это не играет, у него у каждого свое.
Синдеева: А с тобой что делает? Что ты делаешь с ним? Ваши какие?
Виторган: Ты знаешь, что я делаю с ним? Разговариваю, что я делаю.
Синдеева: Сажаешь его и говоришь: «Платоша, давай поговорим».
Виторган: Нет, ходим, гуляем, разговариваем. Заставляю его, он парень очень осторожный.
Синдеева: Осторожный?
Виторган: Да-да.
Синдеева: У меня Лука осторожный.
Виторган: Очень-очень осторожный, я заставляю его где-то лазить везде, как-то что-то.
Синдеева: Преодолевать.
Виторган: Да-да-да, цепляться. Потом читаю ему всякие книги, пою ему песни перед сном по телефону.
Синдеева: Да?
Виторган: Да, по видеосвязи, если вдруг… Если я не могу, то они меня набирают, уже когда он в кровати лежит, я ему пою песни, да.
Синдеева: Мы наблюдаем за последние, наверно, уже несколько лет очень быстрые реакции на информационные поводы, разные, да, не знаю, от дела «Седьмой студии» или «Сети», это приводит всех нас в шок, это большая, знаешь, какая-то волна возмущений, или протестов, или выступлений и так далее. Потом все это потихонечку забывается, но не потому что забывается, а потому что появляется другой повод, в общем-то, не менее важный и так далее.
И вдруг в какой-то момент мне показалось, что мы научились как бы спокойно, очень ровно как-то относиться к этим всем судебным процессам, к этой адской какой-то несправедливости. То есть мы уже так не возмущаемся, да?
Виторган: Да-да-да.
Синдеева: И это, мне кажется, какая-то ужасная такая опасность. С одной стороны, понятно, что невозможно все время возмущаться, с другой стороны, ты знаешь, я вдруг недавно поняла, что дело «Седьмой студии» идет уже несколько лет, сейчас идет вторая волна, в ближайшее время будет опять суд, будет опять объявлен приговор, и мы не знаем, чем все это закончится, да, хотя уже какая-то была надежда, все вроде выдохнули.
Но при этом уже у общества, у нас, у людей не хватает вот этой эмоции показывать эту несправедливость и держать, может быть, этот накал.
Виторган: Да-да-да, чтобы остро воспринимать это, да, конечно.
Синдеева: Понимаешь? И что, смотри, с этим делать?
Виторган: Не знаю. Не знаю, не могу тебе сказать. Не понимаю, как это работает, не знаю. Не знаю, как, у меня точно такое же, то есть я тоже к этому всему стал значительно глуше, нежели был энное количество лет назад. И привыкание к этому, и вот это подпаивание по капле ядом.
Синдеева: Да, то есть это какой-то похожий на этот процесс, да?
Виторган: Да, да. Понимаешь, это… И что с этим делать, совершенно непонятно. Я злюсь на себя и понимаю, что я становлюсь, то есть меня конкретно, как этого самого… Медведя в цирке, понимаешь, так подкармливают. Подкармливая сахарком, убивают во мне мои инстинкты в этом смысле. И как этому противостоять, я не знаю совершенно, потому что, понимаешь, я не из тех людей, я не готов свою жизнь посвятить…
Синдеева: Борьбе такой.
Виторган: Борьбе, понимаешь, да? Я не готов этого делать совсем.
Синдеева: Но при этом ты сам неравнодушный человек, у меня то же самое. То есть и я неравнодушный человек, но у меня то же самое, притупляется вот эта реакция. То есть оно в какой-то момент опять, знаешь, новое какое-то дело, в тебе опять все бурлит, а потом раз ― и…
Виторган: Надо, знаешь, у кого позаимствовать? У тех, кто смотрит и читает всякие источники информации, рассказывающие о том, как развелся Прилучный и… Как ее зовут?
Синдеева: Я не знаю даже.
Виторган: Я забыл имя.
Виторган: Я не выговорю все равно, да. И Агата, значит, как развелись Паша и Агата или Джиган и кто там, не помню, как зовут его жену. У этих-то людей запал не иссякает, понимаешь? Они вот так вот, от развода до развода фигачат все, понимаешь, и изучают тему. Не иссякает каким-то образом. Сложно, я не знаю, как этому противостоять, правда. Я много об этом думаю и абсолютно в этом смысле бессилен, понимаешь?
И я смотрю на людей вокруг, и они подразделяются на очень интересные такие категории. Кто-то начинает говорить: «Да нет, послушайте, это ваш либеральный обком, все не так ужасно, как вы рисуете». И я понимаю, что в этом есть не просто человеческая слабость, а инстинкт самосохранения, не в смысле, что человеку угрожает что-то от власти, понимаешь, а ему надо остаться дальше в жизни, иначе это очень выхолащивает. И ты чувствуешь, как тебя это опустошает.
Кто-то, значит, переводит, выходит вообще за рамки этой конъюнктуры, за рамки этих вопросов. Люди пытаются себя сохранить, ругать их, наверно, за это нельзя, неправильно.
Синдеева: Нет-нет-нет, нельзя.
Виторган: Но что с этим делать, я тоже не понимаю. Просто, понимаешь, как тебе сказать? Если бы подобное какое-нибудь дело, как с Голуновым, предположим, да, произошло бы в какой-нибудь Италии, то, во-первых, резонанс бы был, мы тоже так говорим, что это такое резонансное дело…
Синдеева: Нет, резонанс был внутри, простите, все той же песочницы.
Виторган: Любой развод Прилучного и Джигана, понимаешь, собирает больше аудитории.
Синдеева: Ваш тоже развод имел больший резонанс, наверно.
Виторган: Да, понимаешь, да? Поэтому… Но там, в этой какой-нибудь Италии была бы шире вообще аудитория, которая бы этим заинтересовалась.
Синдеева: Конечно, конечно.
Виторган: Понимаешь, здесь же еще все время мы сталкиваемся с одним и тем же кругом людей. Он сейчас, кстати, по моим наблюдениям…
Синдеева: Расширяется?
Виторган: Я бы так сказал: это, конечно, не выборка такая, верить этому, наверно, не очень правильно, но просто личные наблюдения. У меня раньше в инстаграме, стоило мне написать пост на какую-то социально-общественно-политическую тему, большинство комментариев, во-первых, это вызывало мало комментариев, вызывало мало вовлеченности, во-вторых, большинство из них носило характер либо «зачем вам вообще это нужно, куда вы лезеты? Артист, играй!», до каких-то, если там что-то неприглядное говорилось о власти, значит, до «езжай в свой Израиль», вот до каких вещей.
Сейчас ситуация изменилась в моем инстаграме, я не знаю почему. Ситуация изменилась принципиально. Я только на этом основываюсь, ни на чем больше.
Синдеева: Сколько у тебя подписчиков?
Виторган: Типа 700 тысяч, 800, не знаю.
Синдеева: Это нормальная выборка, кстати.
Виторган: Ситуация изменилась. Во-первых, это самое большое количество комментариев, это самая большая вовлеченность, больше, чем что-либо иное. Во-вторых, это уже как минимум, знаешь, давай я так мягко скажу.
Синдеева: Разделяющее.
Виторган: Да, совсем не однозначность оценок и совсем такая, никто меня уже так не ругает и такими словами, и вообще эта мысль, что не нравится ― уезжай в свой…
Синдеева: Уже такого нет?
Виторган: Да, уже как-то она отошла на второй план совсем. Но не знаю, насколько можно делать какие-то выводы по этому поводу.
Синдеева: Я это тоже наблюдаю, знаешь, но я сейчас не по своему инстаграму, а вообще по людям из другой немножко жизни, с которыми я дружу, общаюсь, которые, несмотря на десять лет моей бурной общественно-политической жизни, случайно такой образовавшейся, очень близкие мне друзья, они так с уважением, но говорят: «Мы тут свою грядку обрабатываем, нам все нормально и так далее».
Нет, все, эти все люди совершенно по-другому сейчас стали реагировать.
Виторган: И дальше будет больше.
Синдеева: Да. Макс, ну что, у нас… Понимаешь, у меня было там еще пару вопросов, но я их не буду тебе задавать, потому что не хочу, разговор на такие мировоззренческие темы мне интереснее.
Виторган: А у тебя была пара личных вопросов еще? Не задавай. Я вообще должен сейчас сказать, что это только исключительно из-за наших личных отношений.
Синдеева: Из-за любви ко мне, да, я этим воспользовалась. Или нет.
Виторган: Потому что никому другому я вообще…
Синдеева: У меня для тебя есть подарок.
Виторган: Вот это прекрасно, надо было тебе сначала вручить мне подарок, а потом задавать все вопросы!
Синдеева: Макс, это тебе от компании DeLonghi, очень кайфовые бокалы, они удобные, их можно нагревать.
Виторган: Прекрасно.
Синдеева: Спасибо тебе большое.
Виторган: Спасибо.
Синдеева: Я вообще очень рада тебя видеть. И ждем уже новых каких-то спектаклей. Когда театры-то откроются?
Виторган: Ты знаешь, боюсь, что нескоро. Я думаю, что нескоро, у меня в этом смысле пессимистичный прогноз, потому что что открыты театры, что закрыты, в общем, это небольшое влияние имеет на власть, поэтому это, в общем…
Синдеева: Ну да, поэтому никто не будет сильно париться.
Виторган: Никто не будет особо по этому поводу париться.
Синдеева: А из кино что-нибудь сейчас планируется, съемки?
Виторган: Планируется, я вот начинаю уже с 1 июля.
Синдеева: Что?
Виторган: Начну ездить из Москвы в Питер, из Питера в Москву.
Синдеева: А что?
Виторган: Сериалы, один в Москве, другой в Питере.
Синдеева: А, в двух, да?
Виторган: Да-да-да. Уже будет, не знаю…
Синдеева: Сериалы позволяют зарабатывать артисту, скажи? Это хороший заработок?
Виторган: Конечно, конечно.
Синдеева: Да?
Виторган: Нет, ну конечно. Конечно, это…
Синдеева: Ну и хорошо, что все запустилось.
Виторган: Надолго ли, не знаю. Но так хорошо, конечно.
Синдеева: Слушай, мы с этим со всем справимся, мы же optimistic.
Виторган: Это да, это правда.
Синдеева: Макс, спасибо тебе большое.
Виторган: Да, спасибо тебе.
Синдеева: Максим Виторган у меня. Спасибо компании DeLonghi, «Флакону», где мы теперь будем вести программу «Синдеева».
Виторган: Спасибо.
Синдеева: Спасибо!
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
