Любовь Соболь: «Если бы я могла отмотать пленку и не заниматься расследованием по Пригожину — я бы не стала отматывать»

Синдеева: Программа «Синдеева». Сегодня у меня в гостях Любовь Соболь. Люба, привет!

Соболь: Привет!

Синдеева: Мы только что договорились за кадром, что мы перейдем на «ты», несмотря на то, что мы фактически так нормально разговариваем в первый раз. Это тоже удивительно, как устроена жизнь, когда все переплетается, все тесно, а никогда близко не общались.

Соболь: Кажется, что все время рядом.

Синдеева: Конечно, я все время вижу эфиры, все время вижу разные трансляции, включения.

Соболь: А я постоянный зритель Дождя.

Синдеева: Да, спасибо.

Соболь: Я не помню, когда я начала смотреть телеканал Дождь, но, мне кажется, чуть ли, наверно, не с самого основания.

Синдеева: Нам десять лет в этом году вообще. Не верится. Люба, я, конечно, начну с последней новости. Она не то чтобы такая уникальная, но по своему иску она, конечно, уникальная. Арбитражный суд постановил взыскать с ФБК, с тебя, с Навального 88 миллионов рублей по иску от комбината питания, собственно, того самого пригожинского, по поводу которого ты делала расследование. Я думаю, наши зрители достаточно хорошо знают эту ситуацию.

У меня первый вопрос: а что вы вообще будете делать с этим иском, и что такое 88 миллионов, и что такое как бы взыскать? То есть что будет происходить дальше?

Соболь: Сейчас мы будем его обжаловать, потому что будет дальше апелляция, мы попробуем все-таки отбить хотя бы какую-то часть этой суммы. Понятно, что дело политическое и шансов на это очень мало, потому что у меня нет никаких сомнений, что суд принимал решение самостоятельно, потому что я помню реакцию суда, куда ходили мои коллеги, юристы Фонда борьбы с коррупцией.

Они рассказывали, что, конечно, суд сам сидел с такими ошарашенными глазами и смотрел на этот иск, потому что он казался изначально просто троллинговым, потому что никаких оснований для взыскания с нас полутора миллиардов рублей, суммы, которую первоначально к нам заявляли, ко мне, Навальному и Фонду борьбы с коррупцией, конечно, юридически никаких оснований нет.

Поэтому у суда это вызывало какую-то легкую даже усмешку, наверно, она даже немного подтролливала, сама как-то подтрунивала представителей «Московского школьника», а потом все это выразилось вот в эту сумму ― 88 миллионов.

Синдеева: Но это все равно очень большая, огромная сумма.

Соболь: Это огромная сумма. Это огромная и непосильная сумма.

Синдеева: Вот смотри, допустим, вам не удалось отбиться. Мы понимаем, что это политическое дело, все, эта сумма осталась. Что происходит дальше?

Соболь: Сейчас мы как раз размышляем над тем, что делать дальше, потому что непонятно, закончились ли эти претензии к нам или нет, потому что это же не первый иск, который подан ко мне и к моим коллегам. У нас есть еще иски за московские протесты, которые подавали.

Синдеева: Сколько сейчас общая сумма?

Соболь: А я даже не скажу, не знаю, потому что иски идут.

Синдеева: Я думала, что вы посчитали все.

Соболь: На самом деле нет, мы посчитали, действительно, на данный момент есть какая-то сумма, достаточно внушительная, вот с этими 88 миллионами это уже больше ста миллионов рублей ― ко мне, к коллегам, к Навальному, к другим кандидатам, которые выдвигались на этих выборах.

То есть там просто идут некоторые суды, будут еще беседы. То есть там разные стадии процесса. Но в целом, конечно, сумма огромная. Я понимаю, что те претензии, которые выставлены сейчас ко мне уже лично, я, конечно, отбить не смогу. Я даже собирать не буду.

Синдеева: И что будет? Вот объясни мне, что будет? Ты, как юрист, объясни мне просто юридически процесс дальше.

Соболь: Юридически дальше будет апелляция, решение вступает в силу, соответственно, потом наступает 60-дневный срок погашения добровольного этого долга, а потом начинается возня с судебными приставами, которые могут прийти домой ровно так же, как следователи…

Синдеева: То есть что они могут сделать? Опечатать что можно?

Соболь: Они могут прийти домой, они имеют право доступа в жилище, фактически то же самое, как следователи, они могут вломиться в квартиру и могут опечатывать имущество. У Навального была история несколько лет назад, когда у него пытались, по-моему, арестовать, какая-то такая история, я боюсь напутать что-то, хомячка, который был у его дочери. То есть, условно говоря, они могут арестовать даже собаку, потому что по Гражданскому кодексу это имущество. То есть они могут взять, не знаю, пальто, еще что-то.

Синдеева: Сколько квартира стоит, в которой ты живешь?

Соболь: Ох, я не помню, сколько она стоит, это квартира мужа. Но она недорогая по московским меркам.

Синдеева: Нет, я…

Соболь: И, конечно, не хватит. Конечно, ее не хватит, у нас очень маленькая квартира.

Синдеева: Хорошо, а что дальше? Смотри, что дальше происходит?

Соболь: 38 квадратных метров, это дом-хрущевка.

Синдеева: Вот смотри, окей, у вас нет возможности заплатить, у вас начинают арестовывать, не знаю, имущество. Что дальше?

Соболь: У них это не получится сделать.

Синдеева: Почему?

Соболь: Потому что у меня нет имущества фактически. То есть у меня фактически нет имущества.

Синдеева: Хорошо, что дальше?

Соболь: И поэтому, конечно, такую сумму даже то имущество, которое находится у меня в квартире, условно говоря, какое-то мое платье, какая-то моя тарелка, вилка, ложка, не знаю, ноутбук…

Синдеева: Понятно, не собрать.

Соболь: Конечно, не хватит на погашение 30 миллионов рублей. Поэтому дальше они будут периодически приходить и просто будут мучить нас, изматывать. Они будут доставлять нам какие-то политические издержки, они будут приходить каждую неделю к нам с приставами домой и, не знаю, кошмарить просто мою семью. Забирать ноутбук у моей дочки, не знаю. Вот что-то такое делать.

Синдеева: Скажи, а что вот вы сейчас обсуждали? Так как сумма уже огромная, вы наверняка все равно думали над какими-то сценариями, предполагая, что все-таки не удастся отбиться.

Соболь: Предполагали, что если бы это была сумма меньше, то, наверно, можно было бы фандрайзить и собирать эти деньги со сторонников, да, то есть просить помощи у людей, которые нас и так поддерживают. Мы это обсуждали с моими коллегами и с кандидатами от оппозиции, которые участвовали в этих выборах, когда нам стали предъявлять это иски. Но в какой-то момент эта сумма стала критической, а сейчас я понимаю, что она просто неподъемная. Никакие 88 миллионов собрать просто невозможно, и люди, которые принимают это решение в Кремле, это прекрасно понимают.

Наверно, они еще хотят сделать нас невыездными, потому что когда такие долги, когда они вступят в силу, когда пройдет 60 дней, тогда приставы могут принять решение о запрете мне выезда за границу. То есть они доставляют нам всевозможные издержки, мне, членам моей семьи для того, чтобы я просто, не знаю, морально, наверно, сломалась, надломилась и перестала заниматься тем, что я делаю. Но это, конечно, у них не получится.

Синдеева: Вот это у меня был на самом деле главный вопрос вообще, и весь разговор мне хотелось говорить о тебе как о маме, как о жене, как о женщине, которая живет в полном кошмаре, да? И этот кошмар длится уже несколько лет. И, конечно, ты совершенно восхищаешь своей стойкостью, позицией, и вся эта кампания по выборам в Мосгордуму тебя проявила не только как политика, да, который вдруг во многом расцвел, да, за этот период, но еще, конечно, как очень сильную женщину.

Но ты молодая девушка, у тебя маленькая дочка. Вот насколько вот эти риски, вот этот кошмар, в котором вы живете всей своей семьей, насколько это вообще приемлемо, да, учитывая, что у тебя есть ответственность перед твоим ребенком и перед твоей семьей?

Соболь: Наверно, человек ко всему привыкает. Ты говоришь: «Кошмар, кошмар, в котором ты живешь несколько лет», а я так это не ощущаю. Я занимаюсь любимым делом, делом, в которое я верю. Я хожу на работу уже, не знаю, я работаю вместе с Навальным уже скоро будет девять лет как, и я до сих пор хожу каждый день на работу с горящими глазами. Я работаю больше восьми часов в день, я не работаю с девяти до шести. Наверно, сейчас я уже никогда не смогу перестроиться на эту работу.

Синдеева: Это-то понятно.

Соболь: Мне неинтересно работать простым юристом. Я считаю себя хорошим квалифицированным юристом, который мог бы, не знаю, прекрасно развиваться именно по юридической карьере, но мне это лично… Я понимаю, что я заложник, наверно, того воспитания, тех жизненных обстоятельств, которые случались в моей жизни.

Мы недавно это с моим мужем обсуждали, вот мы обсуждали. Мы периодически, конечно, обсуждаем разные перипетии нашей жизни, и мы понимаем, что мы, конечно, заложники тех, не знаю, той личности, которая сформировалась в нас в школьные годы, в университетские годы, понимаем, что сейчас мы не сможем изменить себя, да, и закрыть на все глаза.

И даже если бы была возможность, не знаю, отмотать как-то пленку назад и сделать так, чтобы я не занималась расследованием по Пригожину, который, я понимаю, гораздо опаснее, чем любые денежные суммы, который стоит постоянно за моей спиной и который ждет, да, любой возможности, когда ему дадут отмашку, развяжут руки и он сможет каким-то образом мне отомстить. Я не стала бы отматывать.

Я не жалею ни о чем, ни о каком решении в своей жизни, в том числе которое я принимала по работе. Я делала то, что я считала нужным, я честна перед собой, я честна перед своей семьей, не знаю, как бы грубо ни говорилось, перед своей страной.

Синдеева: Я очень хорошо это понимаю и задаю тебе эти вопросы, потому что мне тоже часто задают похожие вопросы. У меня не так все, наверно, кошмарно, потому что за мной, слава богу, никто не следит, не ходит с камерой и так далее, но так или иначе тоже, в общем-то, не то чтобы спокойная жизнь.

Но я все время думаю про своих детей и про твою дочку, которая растет и перед которой, конечно, у тебя есть ответственность не только за то, что мама делает все правильно и она такая большая молодец, ей будут гордиться. Это, в конце концов, физические риски.

Соболь: Физические риски есть у всех жителей, которые живут в России. К сожалению, мы все не застрахованы.

Синдеева: Давай не про всех. Я про тебя.

Соболь: Если рационально подходить, да… Эмоционально, конечно, да, эмоционально, конечно, риск есть. Но если подходить рационально, то никто не застрахован. Сколько? У меня недавно был случай, когда мой друг, который политикой вообще не занимается, он ехал на такси, его остановили менты, его начали раздевать догола. Там не подбросили наркотики, но его проверяли на наркотики, специально так издевались над ним изощренно, раздевая догола, специально, чтобы он просто дал взятку и они от него отстали.

Это было ночью, он был беззащитный. Он позвонил мне и сказал, не знаю… Просто я сказала, что я его адвокат, на каком основании, начала с ними разговаривать просто с позиции какой-то юридической, не знаю, казуистики вот этой. И они тогда поняли, что у него есть защита, и от него отстали. То есть это человек, который не выходил на митинги, который не занимался политикой, не записывал видеорасследования против топ-коррупционеров, и он был полностью беззащитный перед силой государства. Так оказывается любой человек в нашей стране.

У меня наоборот, наверно, как бы грубо ни звучало, но, наверно, у меня чуть больше защиты перед вот этой полицейской государственной машиной, потому что я сейчас нахожусь здесь, я не в тюрьме, потому что у меня есть публичность, у меня есть какая-то гласность, есть люди, которые меня поддерживают, есть люди, которые готовы выйти, не знаю, за меня на улицы. И поэтому это, конечно, не стопроцентная гарантия, но какая-то защита все равно есть. И я понимаю, что Пригожин, который очень хотел бы физически ликвидировать меня, членов моей семьи, не может это сделать.

Синдеева: Тебе бывает страшно? Вот по-честному.

Соболь: Мне было страшно за мужа, когда на него напали.

Синдеева: Напали.

Соболь: Мне было страшно. Мне было страшно смотреть видео, которое было снято в подъезде, с камеры с подъезда нашего дома, как это все происходило. Да, мне было страшно.

Синдеева: Как ты, что ты сделала с этим страхом? Я помню тоже, у меня был период такого первого давления на Дождь, когда мне в какой-то момент тоже стало страшно физически. Я просыпалась ночью, мне страшно, я ходила, не знаю, оглядывалась. И я вдруг в какой-то момент поняла, что нет, я не могу жить в страхе. Я не могу бояться, да, и я просто, не знаю, провела какую-то с собой работу внутреннюю, и поняла, что не могу бояться, и выдохнула. Но это потребовало от меня больших усилий.

Соболь: Я не могу, наверно, стать каким-то примером того, как победить страх, потому что вот за себя… Да, я сказала, что мне за мужа было страшно, было даже не столько страшно, сколько я видела, как мой муж оседает на асфальт, как ему становится физически плохо. Меня, конечно, это внутри… У меня все клокотало внутри. Но за себя, как животный страх того, что я боюсь, что мне сделают физически больно или как-то еще, что меня посадят в СИЗО или в тюрьму ― у меня никогда его не было. Даже наоборот…

Синдеева: А ты готова сидеть в тюрьме?

Соболь: Как бы пафосно ни звучало, я готова была. Я была готова, я думала, что меня этим летом посадят под домашний арест, я была прямо готова к этому. Мне сообщали адвокаты и говорили, что сейчас по делу о массовых беспорядках, которое на тот момент цвело и пахло, которое развивалось, оно еще не было прекращено, там нужен был организатор. Меня допрашивали ночью после очередного ареста именно по делу о массовых беспорядках, причем фигурировали два числа ― 27 июля и 3 августа, то есть события, они, видимо, планировали это дело как-то распространить уже на две этих акции. И, скорее всего, планировалось, наверно, что я буду организатором, потому что им нужен был организатор.

Я думала, что меня посадят под домашний арест, но я поняла, что я не буду его соблюдать. Я понимала, что я не буду его соблюдать и меня посадят в СИЗО. Я была готова к этому морально. Я не знаю, вот когда меня спрашивают журналисты вообще, боюсь я или нет, это очень частый вопрос, особенно от каких-то западных журналистов.

Синдеева: Так он же очень естественный.

Соболь: Потому что они не привыкли, западные журналисты, что есть люди, которым угрожает, я не знаю, убийца. И я поняла для себя, я анализировала, я сначала пыталась как-то говорить: «Да, мне страшно, я с этим борюсь». А потом я поняла: зачем я вру, как-то лукавлю? Мне не страшно. Я потом начала думать: а почему мне не страшно? И поняла, что я фанатик. Вот я фанатик идеи.

Синдеева: А вот ты фанатик чего? Давай попробуем, да.

Соболь: Фанат идеи справедливости, не какого-то конкретного лица, да. Условно говоря, Навальный для меня, например, наверно, персональное такое олицетворение идеи справедливости. Но вообще я фанат самой идеи. Я не люблю, когда сильные обижают слабых. Я не люблю, когда есть какая-то точечная несправедливость. Условно говоря, сейчас было видео, буквально вчера я видела, как какие-то певцы издевались на видео над котенком, который был сбит на дороге.

Это обсуждал вчера весь интернет, мне написало огромное количество людей, которые говорили, что с этим надо что-то сделать. Отдельный котенок, да? Сколько котят помирает в мире, да? Очень много. Но вот людей зацепило это, это тревожит их, они не могут спать, они не могут есть, их бесит, что эта несправедливость случилась, что кто-то измывается над маленьким трупиком котенка. Вот я такой же человек, я не могу, меня будет это тоже бомбить.

Синдеева: Когда ты это про себя вообще поняла? Что это было в детстве, что было в школе?

Соболь: Не знаю, наверно, с самого детства я была такой. То есть я не могу промолчать. Если я вижу, что что-то идет неправильно, я подойду, я буду учить, буду воспитывать, я скажу что-то, да. Если что-то рядом происходит на улице, я подойду, я скажу. Если кого-то обижают, я, не знаю, вступлюсь. Я такой была с детства.

Синдеева: А муж твой?

Соболь: Муж у меня полностью поддерживает меня.

Синдеева: Это я знаю. Вот он какой был?

Соболь: Он поддерживает меня именно морально.

Синдеева: Он такой же был или ты его?

Соболь: Он тоже такой же. Он внутри, мне кажется, мы буквально как одно целое, то есть у нас нет разницы никакой ни в политической позиции, ни в общественной. Он, может быть, даже более чувствительный, чем я. У меня как-то наросла уже кора с учетом того, сколько какой-то информации я получаю в течение дня, сколько людей мне пишет со своим каким-то горем, с проблемами, с какой-то неустроенностью, не только даже по коррупции, а в целом просто как к человеку обращается очень много людей. У меня как-то наросла немножко вот эта защита от внешней информации, а у него еще нет, он тяжело это воспринимает.

Синдеева: Когда ты допускала, что тебя могут посадить в СИЗО, потому что ты бы не соблюдала домашний арест, как бы ты дочке все это объясняла?

Соболь: Дочка знает, где я работаю. Дочь знает, что есть Путин, дочь знает, что маму могут посадить в тюрьму, что есть коллеги, которые сидят в тюрьме, что Путин плохой, что Путин ворует денежки, что мама борется. И она хочет мне помогать, когда вырастет. Это немножко наивно, но она видит, что для мамы это важно.

А мне важно… Мне нравится, когда-то я прочитала давно, еще когда у меня не было, я не помню, у меня, по-моему, еще не было тогда ребенка, но мне понравилась позиция Божены Рынски, как ни удивительно. Она писала, как нужно воспитывать ребенка. У нее самой нет детей, но мне очень понравилась ее позиция.

Синдеева: Будет скоро.

Соболь: Я ее полностью разделяю. Что?

Синдеева: Скоро будет, дай бог.

Соболь: Да, дай бог. Но я разделяю полностью позицию из ее поста, когда она написала, что главное, чтобы мать была счастлива, потому что тогда будет счастлив и ребенок, потому что главная задача мамы ― это не правильно привить как-то ребеночка, чтобы, не знаю, шарфик все время был замотан или что-то еще, а главное, чтобы мать была самореализована и счастлива, тогда это будет передаваться ребенку.

Синдеева: Да, но мать в это время садится в тюрьму и сидит десять лет в тюрьме. И где тут про счастье для ребенка?

Соболь: Маму может сбить грузовик, когда она пойдет на улицу. С мамой может произойти все, что угодно. Но если мы смотрим сейчас, то мой ребенок счастлив. Если пообщаться с моим ребенком, то это становится видно через пять минут.

Синдеева: То есть она тоже революционерка.

Соболь: Я не хочу хвастаться… Нет, она не революционерка, у нас просто с ней сильная такая какая-то эмоциональная, наверно, есть связь. Мы очень открыты друг другу, мы никогда ничего не скрываем, я никогда не вру своему ребенку, я никогда ей не даю, не знаю, специально каким-то образом не показываю какую-то изнанку жизни, условно говоря. Но когда она меня спрашивает, я всегда к ней открыта.

Я вижу, что это всегда проявляется в обратную сторону: условно говоря, я всегда знаю, что происходит в детском саду. Но я знаю, что другие родители этого не знают. Я обо всем узнаю первой, условно говоря, я знаю, кто кому когда понюхал попу в туалетной комнате. Дети боятся об этом рассказывать своим родителям, они знают, что это что-то запрещенное, у них появляется интерес к другому какому-то телу, еще что-то, какие-то вот эти проявления, да, как устроен мальчик, как устроена девочка. И они понимают, что родители могут наругать, они не рассказывают. А мне приходит ребенок и все рассказывает.

Синдеева: Что ты ей на ночь читаешь?

Соболь: Ой, на ночь мы обычно разговариваем. Я люблю с ней поговорить и рассказываю, обычно я ее спрашиваю, чем запомнился этот день, что было хорошего в этот день, что было плохого. Вот таким образом складывается…

Синдеева: А сказки рассказываешь?

Соболь: Что?

Синдеева: Сказки рассказываешь?

Соболь: Сказки я рассказываю и читаю тоже, но мне очень нравится с ней общаться сейчас. Да, мне кажется, сейчас период, ей пять с половиной лет, сейчас самый классный период, когда ребенок уже умеет выражать свои эмоции, мысли, он уже хорошо говорит. Мне нравится просто. Мне нравится просто с ней общаться и, не знаю, познавать какие-то там ее рассуждения, какие-то ее тревоги, переживания и делиться своими.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, не можем мы, конечно, обойти все равно политику. Вот «умное голосование» и тот результат, который мы сейчас получили в Мосгордуме. Опять же не буду повторяться по поводу того, как все, как большинство тех, на которых в том числе сделало ставку «умное голосование», тут же, попав уже в Мосгордуму, быстренько переобулись. Им, в общем-то, даже, наверно, и переобуваться не надо, но все, они уже служат партии, и неважно, от какой партии они.

Соболь: Не все.

Синдеева: Скажем так, часть из этих кандидатов. Как сейчас, вот уже сейчас с этой позиции, из сегодняшнего дня ты оцениваешь «Умное голосование»? И сразу второй вопрос. Конечно, я не могу здесь не коснуться Нюты Федермессер, потому что я вот сейчас сижу и думаю: вообще если бы Нюта прошла в эту Думу, то это точно не было бы хуже для Мосгордумы и для нас, москвичей.

Соболь: Не скажу за Нюту Федермессер, но мне кажется, что она где-то очень радовалась, где-то, наверно, в августе примерно, что она спрыгнула вовремя с горящего поезда, потому что…

Синдеева: А ты это предполагаешь или ты с ней общалась?

Соболь: Я предполагаю.

Синдеева: Ты с ней общалась после того, как она снялась?

Соболь: Нет, я с ней не общалась. Нет, я с ней не общалась в августе и в сентябре, но я предполагаю, что она была рада, что она ушла из этой истории на тот момент, раньше, а не позже.

Синдеева: Допустим, она была тогда рада. Но мы сейчас говорим как раз для москвичей.

Соболь: А что касается итогов, то я считаю, что самый главный итог ― что москвичи поняли, что у них есть сила, что они решают.

Синдеева: А в чем в итоге сила? Понимаешь, что в итоге прошли люди, которые подчиняются полностью решениям из мэрии, несамостоятельны, голосуют, как велит партия. То есть что поменялось?

Соболь: Во-первых, это не так. Сейчас, конечно, подсвечиваются, в том числе СМИ, какие-то истории, они, конечно, интересны, да, о том, как, не знаю, Яндиев проголосовал за Шапошникова, как Соловьева назначили главой комиссии. О Соловьеве никто не знал.

Но надо смотреть немного по-другому. Показывается как раз с этого ракурса, но самое главное ― голосовали действительно за Соловьева, которого никто не знал. Почему голосовали за него? Потому что это был протест. Москвичи топали ногами и говорили: «С нами так нельзя».

Синдеева: Мы же про результат сейчас.

Соболь: А про результат я скажу. Самый главный результат для меня ― что москвичи действительно почувствовали свою силу, что не хватило совсем чуть-чуть для большинства. Если бы гораздо больше людей поняло, что от них что-то зависит, то сейчас бы Московская городская дума была с другим председателем, а не с Шапошниковым. Москвичи поняли.

Синдеева: А как? Подожди, как бы это случилось? Смотри, при недопуске…

Соболь: Нет, я хочу договорить. Поняли, что сейчас можно прийти просто на участок и проголосовать и, условно говоря, главный единоросс Москвы проиграет. Можно сколько угодно бегать вокруг ТИК в Гольяново, ничего не получится, потому что мы решаем. Нам долго говорили, что не зависит ничего, сушили явку, на муниципальной кампании сушили явку. А сейчас…

Синдеева: Нет, по факту, к сожалению, как результат, оказалось, что опять же не зависит.

Соболь: Нет, почему? Зависит.

Синдеева: Мы же про результат, да, то, что в итоге будет приниматься, какие законы в той же Мосгордуме, понимаешь?

Соболь: Я сейчас очень внимательно слежу за теми процессами, которые происходят в Московской городской думе. Я общаюсь с депутатами, я понимаю, что сейчас им всеми возможными способами выкручивают руки правительство города Москвы и Собянин. Это происходит буквально даже в мелочах, то есть им вкидывают огромные пакеты законопроектов прямо накануне голосования, ночью в систему вносят, чтобы они не успели ознакомиться, чтобы они не успели прислать, условно говоря, мне или Владимиру Милову бюджет, который может им помочь проанализировать, да, что-то подсказать, чтобы просто затормозить как-то, вставить палки в колеса.

Им даже поменяли нумерацию кабинетов, чтобы оппозиционным кандидатам, которые прошли, достались кабинеты похуже, а единороссам, которые прошли, кабинеты получше. То есть даже в мелочах пытаются им гадить, но все равно там происходит дискуссия. Мне нравится, что есть дискуссия, что задается тон. Я думаю, мне нравилось, что когда на инаугурации говорили про отставку главы Московского городского Избиркома еще год назад, представить это было сложно, а сейчас это есть. И это хороший пример, это же задает тон, что мы действительно, москвичи, ― власть, что мы имеем право задавать вопросы, мы имеем право выступать.

Да, сейчас у нас нет большинства, чтобы принять закон, но мы можем поставить вопрос, можем озвучить, можем добиваться. Понятно, что в случае, если бы я, Яшин…

Синдеева: Нет, озвучить можем, добиваться, да.

Соболь: Жданов, Гудков, Галямина, Янкаускас и другие оппозиционные кандидаты, наверно, у нас бы еще больше могло быть возможностей, чтобы задавать эти вопросы, у нас было бы гораздо больше политического влияния.

Синдеева: Ты понимаешь, опять же задавали вопросы. Но мы же помним Государственную…

Соболь: Но сейчас я вижу, как фракции… Опять же объединение фракций. Это же замечательная история, когда летом стояли на сцене люди, которые еще несколько месяцев назад не пожимали бы друг другу руки, а сейчас это объединение.

Синдеева: Люб, ты все права. Про процесс. Знаешь, извини…

Соболь: Это не процесс, это результат. Есть совместные заявления сейчас от трех фракций по конкретным московским проблемам, и я думаю, что у них получится всем вместе объединиться, надавить и какие-то вопросы…

Синдеева: Нет, наверно, какие-то даже хозяйственные они смогут решить. Наверно, это тоже будет такая кость, которая будет кинута.

Соболь: И политические вопросы они задают. Мы видим, что они выступали в защиту фигурантов «московского дела». Предыдущая Московская городская дума этого не делала. Освободили…

Синдеева: Но опять это только озвучили.

Соболь: Нет, это же важно, это политическая позиция москвичей.

Синдеева: Смотри, Навальный очень резко высказывался по поводу ― и вообще весь конфликт Навального случился с Ксенией Собчак, когда она пошла баллотироваться в президенты. И ее позиция, во многом, во многом очень схожая с тем, о чем ты сейчас говоришь, была в том, что да, я понимаю, что у меня нет никаких шансов, да, я никогда не стану президентом, но у меня есть возможность быть трибуной, у меня появляется большой охват, большая аудитория, где я могу озвучивать другую повестку, другие проблемы, сказать то, чего никто никогда не говорил.

Результат этого ― ноль, кроме озвучивания. То же самое, как сейчас происходит в Мосгордуме. И у меня, соответственно, что тогда был вопрос к Навальному, почему он был так категорично и вообще все ФБК по отношению к Собчак, и так глобально я не понимаю, чем это отличается от того, что происходит сейчас, и того, что было с ее выборами.

Соболь: Как не приду на Дождь, всегда вопросы про Собчак.

Синдеева: Слушай, а ты понимаешь, я сейчас объясню, это очень просто.

Соболь: Давай.

Синдеева: Во-первых, смотри, есть несколько причин. Первая ― Собчак была пять лет ведущей телеканала Дождь, да, Собчак…

Соболь: Это замечательно, я могу ответить. Я могу ответить.

Синдеева: Вторая причина в том, что Навальный не ходит на Дождь, говоря, что потому, что Дождь поддерживал Собчак, что мы такие… Как это? «Мурзилки Собчак» и так далее.

Это адски обидно было, да, с одной стороны, с другой стороны, как раз Дождь по отношению к Собчак вел себя и относился к ней как к ньюсмейкеру, даже где-то перегибал. Поэтому на Дожде этот вопрос очевидно возникает.

Соболь: Очевидно, слишком много чести. Мы сейчас очень долго обсуждаем персону Ксении Анатольевны.

Синдеева: Нет, просто сейчас мы же не про Собчак, это же опять про ценности, позиции и последовательность, да.

Соболь: Я могу ответить, конечно. У меня вопрос, наверно, к Собчак, которую мы здесь так много обсуждаем: почему она сейчас не выступает со своими политическими позициями, не использует свою трибуну, свои социальные сети, свои возможности как популярного человека для того, чтобы действительно добиваться положительных демократических изменений в нашей стране? Если она действительно ратует за это дело, то почему же сейчас мы это не видим?

Мы видим просмотры, мы видим желание хайпа, но мы не видим как раз того желания положительных изменений.

Синдеева: Вопрос не про Собчак.

Соболь: Вот в том-то и дело.

Синдеева: Нет, правда, вот не про нее. Смотри, я в данном случае про результат.

Соболь: Чем отличается Евгений Ступин, кандидат, который прошел от коммунистов и который сейчас голосует так, как он считает нужным, он сейчас отстаивает интересы жителей, он сейчас борется? У него очень мало опыта политического, у него очень мало, я не знаю, полномочий, он не получает никакой зарплаты по сравнению с Шапошниковым, который получает многомиллионную зарплату ежегодно, но он как депутат борется за интересы жителей.

Вот он отличается от Собчак тем, что он верит в то, что он делает, и действительно бьется за идею, а Собчак нет. Вот чем это отличается. Поэтому Собчак я не поддерживаю, а Ступина, которого никто не знает и на Дожде каждый вопрос не задают про него, я поддерживаю и буду помогать ему и информационно, и организационно, и как юрист. Вот и все.

Я не верю, что Собчак действительно занимается политикой, потому что она хочет добиться положительных демократических изменений в нашей стране. Я не верю в это.

Синдеева: Так она же в тот момент так же, как ты сказала, понимаешь, что ей важно так же это озвучить.

Соболь: Я не доверяю ей как политику. Я не доверяю ей как политику и имею на это право. Я не верю в чистоту ее помыслов политических. Я думаю, что она зарабатывает себе популярность, она зарабатывает себе какую-то, не знаю, возможно, зарабатывает деньги на этой истории, точно зарабатывает популярность. Вот она зачем там.

Я не вижу, что она действительно хочет добиться положительных изменений. Последние политические какие-то заявления, которые я от нее слышала, такие громкие, это о том, что она поддерживала пенсионную систему, реформу пенсионной системы, увеличение пенсионного возраста. Я считаю, это отвратительно, я считаю, что это неправильно. По этому вопросу я с ней готова была спорить, дебатировать и обсуждать пенсионную реформу.

Я помню, у нас даже была небольшая переписка в твиттере публичная по поводу пенсионной реформы. И она мне не ответила на мои вопросы.

Синдеева: Смотри, смотри, давай… Мы же сейчас правда не про Собчак, хорошо, ты ответила в целом на этот вопрос. Пропускаем его дальше, потому что мы просто иначе застрянем на этой теме, потому что я-то как раз считаю, что она, да, недостаточно и точно сейчас не политик, но сказать, что она никак не участвует и не высказывается, например, по тому же «московскому делу» и так далее, я не могу. Надо быть справедливой.

Смотри, вопрос… Все, не можем мы все равно без этой политики чертовой. Что у тебя, что у Леши вообще такие высказывания, всегда против, да, так в целом ― против этого, против того и так далее.

Давай мы сейчас с тобой поищем, за что мы «за», да? Не против кого, не против чего, за что. И это как раз к вопросу про прекрасную Россию будущего. Она какая для тебя? У нее какой политический строй?

Соболь: Я расскажу сейчас. На самом деле почему все время против? Потому что столько они всего делают сейчас, эти депутаты, члены Совета Федерации, которые очередные ограничения хотят наложить. Вчера придумали эту историю, сенатор Клишас очередной, о том, что будут сажать за пропаганду в интернете на 15 лет. Опять ― как эта пропаганда вообще квалифицируется? Ничего не понятно. Конечно, как можно эти инициативы поддерживать? Естественно, когда ты политик или общественный деятель, ты должен выступать и говорить, что это, конечно, жулики и воры, конечно, мы выступаем против них, потому что они просто враги нашей страны. Поэтому так и получается.

Но когда мы идем на выборы, мы, естественно, идем не только против, мы идем еще и за. И когда мы озвучиваем свои позиции, выборы ― это прекрасная возможность, как я писала в своей программе, сделать наш голос громче и сказать, озвучить те идеи, за которые мы выступаем.

Я сосредоточилась на трех проблемах, которые волновали жителей моего избирательного округа. Это качественное и безопасное питание детей ― это был пункт «за». Я выступаю за то, чтобы наших детей в детских садах и школах кормили качественно и безопасно, потому что сейчас это не происходит. И в том числе поэтому я и получила претензии на 88 миллионов рублей, потому что сейчас вся Москва знает, что Соболь выступает за качественное и безопасное питание детей, которое «повар Путина» Евгений Пригожин им не обеспечивает, а Собянин закрывает на это глаза, и все свои службы, Департамент образования, Департамент здравоохранения тоже закрывают глаза на некачественную поставку питания в детские сады и школы города Москвы. При этом огромные госконтракты Пригожину отписываются.

Синдеева: Извини, просто хочу все успеть.

Соболь: Выступаю за повышение зарплат, второй пункт моей программы был ― за выполнение майских указов, повышение зарплат сотрудникам бюджетных организаций, потому что даже по официальной статистике Росстата в Москве средняя зарплата врачей и других категорий бюджетников, соцработников и так далее ниже той, которая положена по майским указам 2012 года.

И я выступаю, конечно, за борьбу с коррупцией, потому что сейчас она происходит в том числе в сфере ЖКХ и благоустройства в городе Москве, и это очень большая коррупционная нагрузка на наш бюджет, который должен расходоваться на нас, москвичей, в виде того же качественного здравоохранения, качественного образования и так далее. А оно расходуется на некачественное благоустройство, и расходуется оно потому, что там есть коррупционные интересы чиновников.

Вот эти пункты были «за» моей программы. Что касается прекрасной России будущего, то, конечно, это собирательный образ той страны, в которой я хочу жить. Я хочу, чтобы жила моя дочь, мой муж, моя семья. Это страна, где уважается…

Синдеева: Какой политический строй?

Соболь: Политический… В принципе, меня устраивает то, что написано сейчас в Конституции. Меня устраивает та система сдержек и противовесов, которая там заложена. Сейчас…

Синдеева: Почему? Президент достаточно имеет большие полномочия, власть. То есть ты считаешь, что президент нам нужен.

Соболь: Я считаю, что президент нам нужен, я считаю, что главное не то, что записано на бумаге, а главное ― что на самом деле исполняется, да. Конституция же сейчас фактически бумажка, которая не исполняется. Как шутят в интернете, это набор оппозиционных лозунгов.

Синдеева: Нет-нет, я просто. То есть ты за президентство.

Соболь: Я за то, чтобы были представители у людей и они действительно выражали волю народа. Это должен быть парламент и должен быть президент, должна быть система сдержек и противовесов, которые действительно работают.

Синдеева: Как только появляется опять же президент, мы опять же потенциально становимся заложниками личности определенной, да, которая каким-то образом оказалась у власти. Неважно, каким, неважно, какие обстоятельства этому способствовали. Но так или иначе мы становимся заложниками этой личности, да, эта личность может оказаться приличным человеком, а может оказаться неприличным человеком.

Соболь: И для этого существуют выборы, когда личность, которая каким-то образом не устраивает людей, можно поменять. Поэтому я точно выступаю за ограничение срока президента двумя сроками подряд.

Синдеева: Ты рассматриваешь вариант, допустим, опять рисуем такую идеальную Россию будущего…

Соболь: Я считаю, что сменяемость власти ― это замечательная система, которая придумана человечеством и которая, конечно, должна быть в России. Сменяемость.

Синдеева: Есть, на твой взгляд, еще кто-то, кандидат…

Соболь: Я против монархии в России.

Синдеева: Кроме Навального, который мог бы быть президентом?

Соболь: Я думаю, что есть. Я думаю, что мы все…

Синдеева: Кто это мог бы быть?

Соболь: Очень много людей узнаем, которые захотят быть политиками, и выражать какие-то свои политические амбиции, и представлять определенные группы населения, когда будет для этого легальная возможность. Сейчас вся политика очень сильно маргинализирована Кремлем, специально сделано так, чтобы не появлялись эти политики, не появлялись.

Синдеева: Идеальная, хорошо.

Соболь: Специально сделано так, что выжженная земля, где, не знаю, пророс Навальный, несмотря на все эти посадки брата на три с половиной года колонии и так далее, где выстоял, которого сейчас знает весь мир, да. Но и других людей, которые потенциально могли бы стать известными интересными политиками. Сейчас просто они не приходят, потому что это опасно. Но они потенциально есть.

Синдеева: Смотри, хорошо, давай в другую игру поиграем. Завтра что-то такое изменилось, и вот наступила эта прекрасная, я, кстати, тоже верю, что она рано или поздно наступит, я оптимист в этом смысле. Скажи, начинаются выборы, Навальный может пойти, ты можешь пойти на выборы, не знаю, еще кто-то. Ты пойдешь на выборы президентские сама?

Соболь: Как я дочке говорю? Если бы да кабы, на языке выросли грибы.

Синдеева: Нет, давай так поиграем.

Соболь: Так мы общаемся с дочкой. Нет, мне кажется, что вот эти прожекты ― я точно не склонна к ним, да, строительство этих прожектов.

Синдеева: Хорошо, например, Навальный точно понимает: он хочет стать президентом. Он не скрывает этих амбиций.

Соболь: Он не скрывает.

Синдеева: И он ради этого во многом рискует всем, что у него сейчас есть. Поэтому у меня к тебе вопрос.

Соболь: Нет, он рискует во многом тем, потому что он верит в ту идею, ради которой он работает. И я поддерживаю, я буду голосовать за Навального-президента. Мне нравится Навальный как президент, я верю в него как в лидера, который может привести нашу страну в прекрасную Россию будущего, где будут соблюдаться и уважаться права и свободы человека, будут независимые суды, а на телеканал Дождь не будут приходить следователи с повестками после митингов оппозиции.

Синдеева: Да, но у меня такой вопрос. Но при этом, смотри, Навальный еще не президент…

Соболь: Если ты спрашиваешь, наши какие-то амбиции сходятся или расходятся, мне нравится быть в команде Навального. Мне нравится работать в команде. Я вижу, что когда я работаю в команде вместе с ним…

Синдеева: То есть своих амбиций таких пока нет. Президентских.

Соболь: Я никогда… Я, наверно, такой человек, который очень много работает, но я амбициозный человек, в какой-то степени я карьерист, да, но при этом… То есть мне как-то все равно на статусы. Я до сих пор, например…

Синдеева: Нет, так это же не только про статус, это же про опять же невероятную возможность.

Соболь: Мне хочется делать дела. Мне хочется делать дела.

Синдеева: Ну так президент вообще может сколько всего сделать!

Соболь: Я не думаю этими категориями. Я хочу видеть, что я могу что-то сделать, я могу где-то самореализоваться, могу применить где-то свои знания, опыт, чему-то сама научиться и сделать что-то хорошее. Мне кажется, что я бы могла в прекрасной России будущего, если уж строить эти прожекты, мне было бы очень интересно заниматься судебной реформой. Я очень много думала в своей жизни, я каждый раз хожу в суды, я вот сегодня была с утра в суде, и каждый раз я понимаю, что, в принципе, наладить нормальную судебную систему в России реально.

Это краеугольный камень, в который много чего упирается, в том числе бизнес, в том числе развитие экономики, в том числе та же пенсионная система, повышение пенсионного возраста. В конечном счете все эти несправедливости, все эти перекосы можно исправить нормальными судами.

Синдеева: Согласна. Знаешь, про все хорошее. Путин тоже все, кстати, говорит про хорошее все.

Соболь: Для меня это амбициозная задача, мне это интересно. Мне очень интересно об этом думать.

Синдеева: Смотри, я спрошу тебя все-таки, потому что опять же мы находимся на Дожде, это тоже… Скажем, это то, что меня волнует. Соответственно, у меня к тебе вопрос. Что будет со СМИ в прекрасной России будущего, на твой взгляд?

Соболь: Что именно? Будут ли государственные СМИ?

Синдеева: Вообще, да, что будет со СМИ? Все, завтра случилась эта Россия будущего.

Соболь: Как минимум нужно прекратить давление со стороны государства, чтобы не было пропаганды. Посмотреть, как развивается вообще этот бизнес. Да, то есть строить, конструировать, мне кажется, нужно сначала отпустить, посмотреть вообще.

Синдеева: А как он сейчас развивается? Там половина государственных.

Соболь: Мне кажется, что как раз когда государство… Должно ли государство регулировать, более широко возьмем, бизнес? Конечно, должно. Есть налоговые, какие-то административные барьеры. Бизнес регистрируют. Должно ли оно каждый раз конструировать, какой там человек должен заниматься бизнесом? Нет.

Синдеева: Нет, государственные СМИ должны быть в России будущего?

Соболь: Думаю, что должны быть. Почему нет?

Синдеева: А почему?

Соболь: Почему нет?

Синдеева: А почему?

Соболь: Пусть они будут.

Синдеева: А зачем? Чем они будут?.. То есть, все будет то же самое. Окей, другой знак будет, какая разница? Просто сейчас знак такой, а будет другой. Определять будет опять же как раз условный президент.

Соболь: Ликвидировать их всегда успеют. Условно говоря, поддерживать… Ликвидировать можно, а на месте…

Синдеева: Да нет, это же вопрос, мне кажется, такой достаточно краеугольный, потому что когда ты говоришь про судебную реформу, да, потому что тебе, наверно, ближе…

Соболь: Одно дело ― СМИ государственное, а другое дело ― СМИ государственное, которое устраивает государственную пропаганду. Это разные вещи. Есть информационная политика.

Синдеева: Подожди. Так а чем оно будет? Как может быть? Подожди, это из нашего бюджета точно так же, вот как ты страдаешь из-за коррупции, я страдаю точно так же. Почему из нашего бюджета, из наших денег, из наших налогов финансируется огромное количество государственных СМИ? И ты сейчас говоришь, что в России будущего есть место государственным СМИ. С какого перепугу-то, если это вообще-то бизнес?

Соболь: А ты видишь это только как частный рынок?

Синдеева: Я лично?

Соболь: Да.

Синдеева: Конечно, конечно. И это только частный рынок, это только конкуренция, такая здоровая конкуренция, в которой все живет. А в противном случае, чем это отличается от того, что есть сейчас, кроме идеологичности?

Соболь: Я говорю, тем, что говорят на этом российском государственном телевидении, кто говорит, и как говорят, и что говорят.

Синдеева: Хорошо, будут говорить по-другому, но только это опять будет политика партии, условно. Неважно, просто другой партии с другим знаком.

Соболь: Необязательно это будет политика партии. Я думаю, что крупные какие-то СМИ в любом случае должны существовать. Условно говоря, у кого-то… Не знаю, это сложный вопрос. Я не готова так ответить, не знаю.

Синдеева: Хорошо.

Соболь: Я думаю, что это должны обсуждать в том числе люди, которые занимаются этим непосредственно как люди, которые вовлечены в этот процесс. Но у меня нет никакого, не знаю, пунктика о том, что, условно, государственные СМИ нужно четко ликвидировать.

Синдеева: Нет-нет, просто, понимаешь, когда ты говоришь про судебную реформу, то же самое про свободные СМИ, свободные, независимые СМИ. Это такой же краеугольный камень, потому что это тоже влияет на все, да. И то, что мы сейчас оказались в таком обществе с такими…

Соболь: Но одно дело ― господдержка какого-то финансирования. То же самое, возьмем театры, да, то есть то, что государство дотирует какие-то театры, не значит, что в этом театре должна быть постановка о том, какой хороший Путин и плохой, не знаю, Навальный, условно говоря. Или о том, какой плохой Запад.

Синдеева: Нет, а почему тогда, подожди, а почему СМИ дотируется, а какая-нибудь, не знаю, сеть кофеен не дотируется?

Соболь: Ну вот, я говорю, что это нужно обсуждать. Это нужно обсуждать. Я говорю, вот как у меня сейчас, находясь здесь, сейчас, в 2019 году у меня вызывают тревогу государственные СМИ не потому, что они душат частные какие-то СМИ и так далее, а потому что там гонится пропаганда, потому что там есть Киселев, Соловьев, Симоньян и так далее.

Синдеева: Подожди, хорошо, а если бы не было пропаганды? Но мы же оказываемся в неравных историях. Независимые коммерческие СМИ и государственные. Мы на одном рынке, и при этом у нас совершенно не равные условия. Я сейчас не про политическую даже, не про пропаганду.

Соболь: Как разные условия театров, не знаю. Условно, есть государственные театры, есть частные театры и так далее.

Синдеева: То есть ты считаешь, что поддержка государства нужна…

Соболь: Я считаю, что она… Я не говорю, что она нужна. Я говорю, что я как раз не выступаю с той радикальной позиции, что нужно точно удалять все государственные СМИ, точно нет, на свалку истории. Я к тому говорю, что точно не должно быть пропаганды, точно нужно смотреть, как это, отпустить давление государства на этот информационный поток и посмотреть, как это все будет, дать эту свободу, а потом уже смотреть, как перестраиваться.

Действительно, государство должно, условно говоря, поддерживать, информационно, не знаю, помогать обществу, не знаю, коммуницировать и так далее. Оно не должно навязывать свою…

Синдеева: Мне просто кажется, что это совершенно частная история, она должна жить в обычной конкуренции. Хорошо, я просто вернусь, извини, к Навальному, потому что ты коснулась. Ты говоришь, ты бы хотела такого президента. У меня опять же, и это вопрос, связанный со СМИ, да. Навальный в какой-то момент, когда завел свой собственный ютуб-канал, фактически тоже стал СМИ, да, и считает себя и СМИ, и конкурентом всем другим СМИ, и позволяет себе воспитывать периодически другие СМИ за то, что они не публикуют что-то, его расследования и так далее.

Но при этом у меня главный вопрос к нему: чем в данном случае Навальный отличается от Путина, который не ходит, не дает интервью независимым журналистам, которые задают сложные вопросы? Он собирает «Прямую линию», на «Прямой линии» мы более-менее понимаем, какие вопросы. И то же самое Навальный. Условно, он сам себе сейчас СМИ: я сейчас вышел, я вам сейчас все расскажу. Я вам все расскажу. При этом единственный, к кому он ходит на интервью, ― это, по-моему, Женя Альбац на «Эхе Москвы», и точка.

Я вот когда смотрю со стороны на это, когда я думаю про будущего, например, такого президента, как Навальный, то меня берет немножко оторопь, да. Потому что как же так? Если ты открытый политик, то ты уже сейчас даже не ходишь на интервью, потому что у тебя есть теперь свое собственное СМИ. И у Путина есть свои собственные СМИ в количестве большом федеральных государственных СМИ.

Как это здесь-то женится? Что ты, Люба Соболь, про это думаешь?

Соболь: Да, вот я как раз хотела спросить, почему вопрос-то идет ко мне.

Синдеева: Слушай, я тебе сейчас объясню. Потому что ты член команды, ты все время говоришь, да. Ты как раз сказала: «Я хотела бы такого президента».

Соболь: Да, но вопросы о Навальном, наверно, нужно задавать Навальному. Его информационную политику он формирует самостоятельно, поэтому, наверно, задавать нужно ему.

Синдеева: А у тебя не возникает в этот момент вопросов?

Соболь: У меня не возникает в этот момент. И я понимаю, наверно, почему Навальный достаточно часто… То есть, на него обижаются СМИ, потому что он действительно вынужден отказывать людям. Он не может ходить и давать всем интервью, он не может давать…

Синдеева: Нет, он просто их, мне кажется, не дает.

Соболь: Невозможно. Я столкнулась с этой ситуацией этим летом, когда все сидели, я была на голодовке, мне физически было очень плохо, я просто лежа работала. Я работала очень много, но работала лежа, не было сил абсолютно. И все СМИ обижаются на меня, потому что я всем вынуждена отказывать. Я в какой-то момент просто всех в одно место собрала перед очередной акцией, акция в субботу, собрала в пятницу. Это была не пресс-конференция, я просто говорю. Саша, девочка, которая мне помогала, я ей говорю: «Саша, скажи, пожалуйста, всем, что это не пресс-конференция, просто все, кто хочет задать мне вопросы, пусть придут в одно время, я не смогу»…

Нельзя физически. Он боится выйти в тираж в том числе. Если он каждому будет отвечать на одни и те же вопросы, а журналисты задают, как правило, одни и те же ему вопросы.

Синдеева: То есть, понимаешь, это же странно. Если ты политик, если мы требуем от политиков… Сейчас мы требуем от них открытости, мы говорим, что вот, у вас там федеральные каналы, пропаганда и так далее.

Соболь: Мне кажется, он открытый. У меня нет такого ощущения. Возможно, мы с разных углов смотрим, да, ты смотришь со своей стороны, СМИ, конечно.

Синдеева: Я как СМИ, конечно. Я смотрю и не понимаю.

Соболь: Я смотрю со стороны команды. Мне кажется, что его можно, что есть Навальный везде.

Синдеева: Его много в своем.

Соболь: И в том числе в соцсетях, и да, есть такая история, что соцсети каким-то образом сейчас подменяют в каком-то роде СМИ.

Синдеева: Да, но там же это я, вот что хочу, то и говорю. Хочу ― отвечаю на комментарии, хочу ― не отвечаю. Когда ты приходишь к журналисту… Почему Путин не ходит к российским журналистам? К журналистам, которые могут задать вопрос. Да потому что зачем отвечать на какие-то непростые, сложные вопросы? Извини, что я спрашиваю про Алексея, мне интересно, что именно ты про это думаешь.

Соболь: Я думаю, что он участвует в достаточно большом количестве дискуссий и очень часто занимает ту позицию, за которую его критикует, скажем так, фейсбучная аудитория, да, аудитория, не знаю, которая может быть у телеканала Дождь и так далее. Он часто высказывает свою позицию и не боится острых дискуссий. Я не видела ни разу, чтобы Навальный уходил от острых вопросов или от острых дискуссий. Он их часто сам провоцирует, задавая какие-то вопросы.

Мне кажется, когда ты говоришь, что он кого-то критикует, да, он критиковал, не знаю, Долина по поводу Брилева, какие-то другие вопросы, не знаю. Он писал открытое письмо Нюте Федермессер, которое широко обсуждалось, да, он мог бы, наверно, отойти в сторону. Я не знала, что он напишет это письмо, например, что он будет его писать. И там разразилась такая дискуссия, его обвиняли в том, что он травит кого-то, еще что-то.

Синдеева: Нет, в том-то и дело. Чтобы этого не было, как раз-то мне кажется, что открытый политик ― и в чем и есть-то кайф его открытости, да, что он открыт к любым вопросам, а не, условно, у меня сейчас есть труба и я сейчас вам все расскажу. Захочу ― отвечу на какие-то ваши вопросы, захочу ― не отвечу.

Давай в данном случае мы как бы абстрагируемся, как бы это не Алексей Навальный, а политик нового формата, да. Мне кажется, что политик нового формата должен быть максимально открытый. И если мы хотим действительно изменений, то это очень важно.

Соболь: Я согласна, что политик должен быть открытый.

Синдеева: Но ты же ходишь, понимаешь, и это очень круто.

Соболь: Но я со своей стороны… У меня есть на это время, мне это еще не надоело, я летом бы не пришла, потому что летом у меня не было ни сил, ни времени, ничего у меня не было на это. Я была в каком-то другом совершенно коконе, в другом мире, потому что во время голодовки у меня было, мне кажется, измененное сознание даже.

Да, сейчас есть время, сейчас пришла, потому что это ты, кому-то другому я могла отказать. Я отказываю журналистам часто, то же самое, они, наверно, так на меня не обижаются, а вот на Навального… Наверно, так как он гораздо дольше в политике, больше с ним журналистов контактировало, гораздо больше к нему претензий. Хотя есть журналисты, которые на меня обижаются, что трубки где-то не беру.

Синдеева: Нет, ты знаешь, опять же, извини, правда, мне очень не хочется, чтобы наш разговор получился про Навального.

Соболь: Я согласна, что это важно ― быть открытым. Но просто со своей стороны я не вижу его закрытости, я не вижу, что он уходит от вопросов, я вижу, что он очень открыт и вступает в большое количество острых дискуссий, за которые его в том числе и критикуют.

Синдеева: Как тебе Владимир Зеленский и вообще вся эта история в Украине, которая случилась с выборами?

Соболь: Мне Зеленский нравится как шоумен и не нравится как политик.

Синдеева: Почему?

Соболь: Мне нравится как шоумен, он достаточно такой шоумен новой волны, очень активно ведет инстаграм.

Синдеева: А почему как политик не нравится?

Соболь: Да, сейчас была эта пресс-конференция, когда он первую пресс-конференцию, когда его спрашивали.

Синдеева: Двенадцать часов!

Соболь: Сначала же как это получилось? Его спрашивали, начали задавать вопросы. Он ответил на несколько вопросов и сказал: «У вас есть дети? У меня есть, я пошел домой, до свидания». Естественно, люди переживали, потому что решалась судьба востока Украины, было очень много вопросов у общества по тем решениям, которые он принимал.

Поэтому в ответ на эти претензии о том, что он закрытый, не дает, не устраивает нормальную пресс-конференцию, он провел вот эту большую пресс-конференцию. И по картинке, да, как это было устроено, это было хорошо.

Мне не нравится то, что он делал как политик, потому что он шел с определенной программой на выборы, которая сейчас не реализуется. Он шел под эгидой…

Синдеева: Мало времени совсем прошло все-таки.

Соболь: Это все видно сейчас. Видно, что сейчас за ним стоят олигархи, видно, какие решения он принимает, видно, кто у него возглавляет администрацию президента, и видно, что когда рассказывалось о борьбе с коррупцией и о том, что будет обновление, новые люди, то формально это не произошло.

Синдеева: Еще мало времени.

Соболь: Просто вернулись люди, которые были отстранены от определенных денежных ресурсов при предыдущем президенте.

Синдеева: То есть ты считаешь, что у него нет перспективы?

Соболь: Нет, я считаю, что Украина ― самостоятельное государство, которое должно самостоятельно принимать собственные решения. Я просто за этим наблюдаю, потому что это интересно, конечно. Соседнее государство, там очень оживленная политическая жизнь, там есть как раз разные группы, разные интересы. Там совершенно все другое, нежели в России. То есть у нас такая вот вертикаль, а там нет. Там президенту могут не подчиняться суды, да, президенту могут не подчиняться в парламенте, там нужно договариваться в парламенте, там есть разные группы, не знаю, кто-то кого-то покупает.

Синдеева: Да, там жизнь политическая есть.

Соболь: Политическая жизнь кипит, бурлит, и за этим, в принципе, интересно наблюдать. То есть у меня не так много времени, чтобы это делать, но краем глаза, конечно, я смотрю.

Синдеева: У тебя очень красивые все время костюмы, платья, и вообще ты очень хорошо одеваешься.

Соболь: Спасибо большое.

Синдеева: И вообще красный цвет очень тебе идет. Это такой какой-то, мне кажется, идеальный образ, который ты нашла, очень клевый.

Соболь: Спасибо.

Синдеева: Вопрос: сколько ты зарабатываешь, как ты себе это позволяешь вообще, на что ты тратишь деньги? Где ты отдыхаешь, как ты себя иногда просто, я не знаю, как-то себя восстанавливаешь? Я все-таки хочу вернуться в нашу женскую какую-то повестку, хотя никуда без политики не получается.

Соболь: Начнем с платьев.

Синдеева: Да.

Соболь: У меня их на самом деле не так много. Очень много платьев, которые… Я явно не гедонист по своему складу характера.

Синдеева: Но у тебя все время красивые костюмы. Вот сейчас я посмотрела столько интервью, там все время разные костюмы, разные туфельки. Нет, я обратила внимание.

Соболь: Мне кажется, что я в какой-то степени чувствую себя вынужденной это делать, потому что я достаточно много появляюсь в публичной плоскости, в паблике, мне приходится как-то выглядеть нормально, не знаю, красить ресницы, лицо и так далее, чтобы выглядеть более-менее пристойно. Но в целом у меня никогда не было пунктика, что я хожу по каким-то магазинам, покупаю одежду. Я обычно прихожу раз в полгода в магазин, беру просто несколько платьев, примеряю и покупаю.

Синдеева: А где ты покупаешь?

Соболь: Совершенно в разных магазинах, сейчас скажу, но в целом у меня обычно процесс покупки может занимать от одной минуты до десяти минут, то есть я очень быстро определяю, что мне нравится, что мне не нравится. У меня более-менее стандартная фигура, под которую очень много что может подойти по размеру, по лекалу. Поэтому этот процесс для меня не доставляет какого-то большого удовольствия, я просто понимаю, что это необходимость.

И очень часто вещи, которые сейчас я использую, записываю программу «По фактам» на канале «Навальный LIVE» или где-то еще, где приходится постоянно как-то обновлять гардероб, чтобы просто в одной и той же кофте не сниматься каждый день подряд. Поэтому я использую просто то, что покупала пять, восемь, десять лет назад. Я примерно одной и той же фигуры со времен школы, поэтому мне это делать легко.

Синдеева: Сколько тратишь денег на одежду?

Соболь: На одежду я немного трачу денег, немного. Не знаю, последний раз я покупала платье перед тем, как меня задержали в очередной раз из-за акции протеста. Я просто после работы вечером под закрытие магазина уже, который нашла просто в инстаграме, мне понравился шоурум, я поехала туда. И на выходе вместе с пакетами подходят ко мне: «2-ой оперативный полк, Любовь Эдуардовна, пройдемте».

Синдеева: «Можно я переоденусь пока? Я хочу красиво выглядеть».

Соболь: А у меня как раз это было перед выборами, буквально за пару дней до дня голосования. Тогда, я помню, еще узнала девушка-кассир на кассе и сказала, что они с молодым человеком не поддерживают Метельского, будут голосовать против. Мы с ней так приятно пообщались, мило, я выхожу и думаю: «Ну»… И девушке я крикнуть не успела, я потом только позже сообщила.

Синдеева: Какая зарплата?

Соболь: У меня порядка ста тысяч рублей зарплата. Я считаю, что это небольшая зарплата для моей квалификации.

Синдеева: Она небольшая зарплата, да.

Соболь: Которая… Мне периодически выдвигают предложения об устройстве на работу.

Синдеева: А ты когда-нибудь хотела, скажи, уволиться из ФБК?

Соболь: Нет, уволиться никогда.

Синдеева: Ни разу не было, никогда? Вот так хлопнуть дверью и сказать: «Все, не могу».

Соболь: Нет, я в отпуск не могу себя выгнать сама. У меня уже куча накопленных дней отпуска, меня постоянно пытается выпихнуть туда бухгалтер. Мы сошлись на том, что в этом декабре я просто формально буду в отпуске, а фактически я буду работать.

Синдеева: А муж зарабатывает больше, чем ты? У него тоже какая-то очень необычная специальность.

Соболь: У мужа необычная, у него очень плавающая зарплата, но в целом да, зарабатывает больше денег.

Синдеева: То есть кормилец в семье у вас муж. Ну, так.

Соболь: У нас совместные доходы.

Синдеева: Да, но на сто тысяч, в общем-то, сложно достаточно в Москве.

Соболь: В Москве да, но если нас послушают регионы, наверно, они скажут, что это какая-то заоблачная огромная зарплата.

Синдеева: Нет, я понимаю, но мы же говорим про Москву, конечно.

Соболь: Для Москвы это небольшая зарплата, я говорю. Я могла бы получать гораздо больше, но мне важны не столько деньги, да, не знаю, могу я позволить себе какую-то черную, красную икру или что-то еще или нет. Не знаю, я не притязательна ни в еде, ни в одежде. У нас скромная квартира, которая чистая, аккуратная, недавно отремонтированная, но очень скромная. То есть мне не нужна позолота, мне не нужны дорогие супер, не знаю, какие-то украшения, часы, мне все это надоедает на самом деле очень быстро.

Синдеева: Хорошо, а девочковое есть что-то, вот что тебе хочется? Неважно, это может быть не вещь, а что-то. Есть такое?

Соболь: Нет, мне очень много всего, чего хочется. То, что я не могу себе позволить по времени. Мне постоянно что-то хочется. Я очень увлекающийся человек.

Синдеева: Хорошо, а есть что-то, что бы ни было, ты не можешь себе отказать в этом?

Соболь: Нет, если это не вещь, это скорее увлечение, это не вещь.

Синдеева: Какое?

Соболь: Я хочу пойти, у меня давняя мечта, на курсы керамики и на курсы мозаики. Я подписана на какие-то аккаунты в инстаграме, где все эти мастер-классы проводятся, я постоянно на это смотрю, когда мне удается.

Синдеева: Но ты не пошла.

Соболь: Я не пошла, да, я ходила на гончарный круг. Я очень хочу пойти на какие-нибудь танцы, я сейчас ребенка отдала в замечательную школу.

Синдеева: Ой, танцы ― я все расскажу потом за кадром.

Соболь: Я ходила, начиная с пятилетнего возраста, на все виды, которые только можно, занималась хип-хопом, даже тверком и чем только нет, и бальными танцами. Постоянно я что-то вижу, меня что-то увлекает, я хочу.

Синдеева: О, я поняла! Нам надо с Соболь сделать программу танцевальную! Я уже давно хочу сделать танцевальную программу, а если это будет с Любовью Соболь, то она как раз будет соответствовать формату Дождя.

Соболь: Я хотела учить арабский язык, я даже купила самоучитель и начала заниматься этим. То есть мне постоянно хочется обновить…

Синдеева: Ты увлекающаяся.

Соболь: Да. Я хочу обновить свой французский, у меня был очень хороший французский язык, который я… Когда я училась в Московском университете, у нас была очень хорошая сильная программа французского.

Синдеева: А ты доделываешь?

Соболь: Да, доделываю. Но уходит же, то есть какие-то увлечения появляются, какие-то новые. Я доделываю. Я кандидат в мастера спорта, да.

Синдеева: В каком?

Соболь: По самбо и дзюдо. Я занималась. Видишь, значит, ты не все интервью читала при подготовке.

Синдеева: Отлично! Да, я это, кстати, не видела. Я только про баллончик, который ты залила себе в сумку и перестала с ним ходить.

Соболь: Да. То есть у меня есть какие-то достижения, у меня есть награды, я занималась бегом, я занималась лыжным спортом в свое время, получала…

Синдеева: А сейчас занимаешься спортом каким-то?

Соболь: Сейчас нет, не остается времени. Я буквально недавно записалась на йогу и отходила несколько занятий. Мне нравится.

Синдеева: Люба, у меня подарка для тебя два. Один, значит, я тебе дарю майку нашу. Это майка, в ней очень много смысла. Мне кажется, к твоей работе это тоже относится. У этой майки очень интересная история. Когда был Майдан, Тимур Олевский, наш журналист, находился в это время на Майдане. И в какой-то момент ― тут расходятся показания, потому что я считаю, что это было в прямом эфире, а мои коллеги говорят, что нет, это вроде было в записи.

Но так или иначе мы наблюдаем, как Тимур находится на Майдане, начинаются выстрелы, начинается стрельба, дым адский, все это происходит в эфире. И Тимур бежит и кричит: «Не стреляйте, я журналист!». Вот такой истошный какой-то крик, а при этом в это время выстрелы. И вот он продолжает бежать, как-то убегать от этих выстрелов и продолжает это громко кричать. И в какой-то момент раздается крик: «… такую работу!».

Это все задокументировано, вот этот ролик в какой-то момент попал на YouTube, набрал какое-то миллионное количество просмотров. И спустя два или три года пришел к нам парень работать и увидел этот ролик. И он сел и нарисовал этот логотип. И это правда, как мне кажется, про вашу и нашу работу не в том смысле, что она у нас дурацкая, просто она сложная и эмоциональная.

Соболь: Такая некая самоирония.

Синдеева: Конечно. Поэтому это тебе майка.

Соболь: Спасибо большое.

Синдеева: У нас, кстати, есть эти майки на сайте Дождя.

Соболь: Спасибо большое.

Синдеева: Еще, мне кажется, остались. У нас есть спонсор, компания De'Longhi, это такое счастье, что у нас есть спонсор, это наши кофейные аппараты и чашечки. И вам, пожалуйста, в ФБК или домой эти красивые бокалы.

Соболь: Спасибо большое. Я подарю, наверно, мужу, потому что я кофе не пью, но муж у меня его обожает.

Синдеева: Слушай, это вот такие бокалы, они не нагреваются, там можно и чай, и кофе, и все. Они красивые.

Соболь: Муж у меня обожает кофе.

Синдеева: Тогда мужу привет.

Соболь: Компенсация за тяжелую…

Синдеева: Спасибо большое. Может быть, нам сделать танцевальную программу? Вот у меня продюсер Аня, профессиональный танцовщик бальных танцев.

Соболь: Это, наверно, будет немного юмористическая, с юмористическим уклоном, потому что я люблю танцевать, но мне кажется, что я танцую не очень.

Синдеева: А я нормально танцую.

Соболь: А петь тоже очень люблю, но петь вообще мне запрещено на публике, это просто что-то ужасное, да.

Синдеева: Я все думаю, как бы нам сделать что-нибудь веселое и смешное.

Соболь: Поэтому я занимаюсь политикой, потому что все остальное у меня получается плохо.

Синдеева: Любовь Соболь в гостях. Спасибо большое, Люба. Давай, удачи.

Соболь: Спасибо вам.

Синдеева: И, кстати, я поздравляю же, ты вошла в сотню женщин, влияющих, вдохновляющих, по рейтингу Би-би-си. Это очень круто.

Соболь: Спасибо большое.

Синдеева: Единственная российская женщина. Это очень круто, поздравляю тебя.

Соболь: Можно было войти в этот рейтинг, только чтобы посмотреть реакцию Марии Захаровой на вопрос, который ей задавали по этому поводу.

Синдеева: Да!

Соболь: Я получила полное удовольствие, смотря.

Синдеева: Да, и очень интересно, нашли ее твит, как раз когда она вошла в этот рейтинг несколько лет назад. Найдите в интернете.

Соболь: Спасибо большое за приглашение.

Синдеева: Спасибо!

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.