В гостях у Натальи Синдеевой побывал Никита Ефремов, который рассказал о своем «счастливом, как в сказке» детстве в семье известных родителей, отношении к нынешнему времени и непростым моральным выборам, которые приходится совершать, а также о том, почему он предпочитает театр в противовес кино и как пишет музыку.
Программа «Синдеева» в бутике BORK. И сегодня у меня в гостях Никита Ефремов, актер театра и кино, представитель большой семьи, сын Михаила Ефремова, внук Олега Ефремова, внук
Аллы Борисовны.
Аллы Борисовны.
Правнук Бориса Александровича Покровского.
Покровского. И по маминой линии тоже всё прекрасно.
И по маминой линии!
ИЗВЕСТНАЯ СЕМЬЯ
Я где-то прочитала, что он говорит: «Мои все родственники в энциклопедии».
Все родственники в энциклопедии. И я в Википедии уже. Всё, жизнь удалась!
Никита, скажите, а на вас давит этот груз вообще семьи или, наоборот, он вас держит?
Он как-то мне был безразличен, в общем, до того момента, когда у меня стали постоянно спрашивать, давит на меня это, не давит.
Это невозможно не спросить.
Я понимаю. Давит не это, давит то, что идут какие-то сравнения скорее. То есть само это по себе ― я как бы понимаю, что все люди разные. Я, в общем, не претендую на какие-то, наверно, пока ещё какие-то великие места в истории, не знаю. Хочется, конечно, тщеславие, какая-нибудь зависть, играет внутри что-то, да. Что-нибудь сделать.
Но я, конечно, понимаю, что родственники действительно великие. Давит, наверно, сравнение, когда тебя пытаются: «А вот дед то-то делал лучше». С другой стороны, я понимаю, что у меня сразу какой-то вопрос самоидентификации, то есть кто я, собственно, такой, да, он у меня ещё, видимо, хромает, поэтому я четко не могу так сразу ответить. Ну, молодец дед. Я как-то почему-то всё равно иногда включаюсь так, что, мол, какая разница, я же не дед! Но так по большому счету я о нем вспоминаю только, когда спрашивают, а так нет.
А что воспитывало вас в детстве?
Что воспитывало? Меня воспитывал такой замечательный предмет, как мама. Меня воспитывала мама, и её отец ― дедушка, и моя бабушка с маминой стороны. То есть как-то до какого-то времени, лет до шестнадцати, ну, потом уже мы с папой начали общаться, потому что я и повзрослел, и у него времени побольше стало, и футболом я стал увлекаться, вот. А до этого это была мама, бабушка и дедушка.
Вот я читала в интервью вашем, вы так тепло вспоминали дедушку.
Да.
Хотя он ушел в семь лет. И вы до сих пор его помните.
Ну это такое время было.
То есть это потому что детство?
Это потому что детство, потому что это под Воронежем такая речка Битюг, и мы там жили. Там какие-то привозили горы щебня, домик на дереве, какие-то яблоневые сады. Я там, помню, гулял. Не гулял, а научился кататься на лодке, ну, так, не по-городскому ― с двух сторон, а с одной, и чтобы в конце подворачивать так модно. И что-то я практикуюсь и вижу, у нас жил ветеран. Я же, по-моему, где-то эту историю рассказывал.
Вы рассказывали, но расскажите, вдруг зрители не читали.
Там шел по другой стороне ветеран в такой… как это называется, где синие полоски? Я всё время забываю, это, как её, белые и синие полоски. Как называется?
Тельняшка.
Тельняшка, да. Идет в тельняшке какой-то, в обрезанных сапогах и с козой. И поет арию Ленского. То есть какое-то такое странное было время. Ты гребешь… Я даже вообще не знал, что это. И на всю реку: «Паду ли я, стрелой пронзенный».
То есть это какое-то такое детство было, как из сказки, если честно. Все какие-то были там свои, прямо как, не знаю, в каких-то детских рассказах или что-то еще. Дедушка был очень добрый, и поэтому я его, в общем, так вспоминаю. То есть он меня учил плавать, учил рыбачить. Какие-то такие истоки.
ВОСПИТАНИЕ
Вот вы где-то сказали как раз про насильственную доброту со стороны мамы и бабушки. Это вот что это?
Это бывает. Это сейчас уже… Ну, как это.
А у вас дети есть?
У меня нет.
Просто у меня есть, я поэтому тоже переживаю. Может, у меня тоже насильственная доброта?
Это про причинить добро. Это про неумение, наверно, людей предлагать свою помощь, она часто навязывается. Помощь ― она ценна, наверно, но, как мне кажется, когда её человек спросил и получил. Часто бывает так, что у меня просят, я не могу чего-то сделать. Что-то я оправдываться начал. Вот.
А так ― ну есть такие моменты, когда тебе причиняют добро. Из хорошего…
Ну а как? Вот в чем оно? Нет, вы уточните, потому что я хочу урок для себя вынести какой-то из этого.
Грубо говоря, да чего тут урок? Если не просят, не надо ничего делать.
То есть имеется в виду помощь какая-то лишняя, подстелить…
Потому что потом ребенок может уже начать, он же тоже формулировать свои мысли не умеет, запрос. Вообще нормальное общение какое-то: «Я хотел бы этого» или «Дай мне, пожалуйста, то-то». А когда там насильно притаскивают продукты или, я не знаю, как-то так гиперопека, забота. «Я вот за тебя заплатила интернет», хотя… это да, такая, она вроде бы…
Ой, как это важно, то, что вы сейчас говорите.
Мелочь такая вроде бы, да, такая. Но при этом у меня, например, пропадал момент какой-то самостоятельности. Сейчас это уже так балансируется.
А когда вы это осознали? Отпустила вас мама или бабушка. Или когда вы уже…
Это же всё равно всё идет, это всё равно всё до сих пор есть и всегда, наверно, будет. Мне просто кажется, наверно, что надо лет в 17–18 дать молодому человеку или молодой барышне понять, что такое деньги, то есть как-то… Не знаю, у меня есть знакомая, которую родители лет в 17–18 отправили работать куда-то, какие-то сендвичи делать или что-то такое, в общем. Она поняла, что такое работать, что такое деньги, что это за мир, собственно.
Не перелелеять, что ли. Потому что «пусечка, пусечка, ты мой один такой сладенький, попочку тебе подтереть» ― это как-то, в общем…
А у вас был вот этот момент?
Был чуть-чуть.
Когда вот вас отпустили. Я не знаю, когда вы почувствовали в первый раз, не знаю, что такое ответственность собственная?
Ответственность… Да такого я прямо момента не вспомню, я и до этого чувствовал ответственности какие-то. Потому что первый раз, наверно, давно было. Ну, когда я, наверно, стал зарабатывать свои деньги какие-то приличные, стал снимать квартиру, тогда, наверно, и… Но это тогда было в кайф. То есть я снимал квартиру, сейчас я наконец-то сам буду всё оплачивать.
Готовить, убирать за собой и так далее.
Да, да.
А эта появилась вся самостоятельность? Вот если вас опекали так.
Я вообще педантичный человек, я перфекционист такой. Из-за этого много моих проблем. И лень на самом деле тоже из-за этого, потому что так думаешь, что надо сделать идеально, а если идеально не получится, ну зачем тогда вообще делать, в принципе?
А так я педантичный, у меня есть это: что всё надо протереть, всё это так аккуратненько.
Тяжело вашим девушкам или женам с этм.
Я с этим пытаюсь справляться, это такой контроль. Может быть, на самом деле этим родительским контролем тоже ребенку прививается такой контроль, постоянный контроль ситуации, хотя это неправильно. Чего контролировать? Тут такой хаос происходит, как ты его будешь контролировать? Только нервы потратишь.
А был какой-то тяжелый такой период в отношениях именно с мамой, с бабушкой, когда нужно было отстоять своё и это тяжело принималось?
Отстоять свои границы?
Да.
Есть, наверно, был. Мне не хочется, честно говоря, об этом прямо вот так, вываливать это и рассказывать. Мне кажется, что это всё-таки имеет отношение к какой-то внутренней кухне. Но так если эту ситуацию разбирать, то, наверно, из-за боязни за меня, да, что в какой-то момент я либо что-то не то сделаю, либо как-то я не приспособлен, этот контроль шел, да, какой-то. Из желания помочь.
Потом ребенок в какой-то момент становится как делом. Мама-то героиня всё равно, в девяностые годы растить ребенка ― это очень тяжело было. Но потом это остается как такое… как навязчивая идея. «Моя прелесть».
Ой, что же мне такое сделать-то? Я вот смотрю на своего пятнадцатилетнего сына и тоже немножко начинаю бояться, что не переопекаю ли я его.
Ну, это, во-первых…
Я поэтому и спрашиваю, понимаешь?
Во-первых, все ситуации частные очень. Но вообще иногда для того, чтобы мне улучшить отношения с родными, стоило какое-то время создать четкую систему общения какого-то. То есть вот если там человек очень хочет такой любви, чтобы всё было хорошо, и ласково, и нежно, одного желания недостаточно. Всё-таки это нарабатывается система. Это скорее идет от уважения, потому что иначе это может просуществовать, а потом всё равно уже у всех начнут вылезать какие-то грешки. Я забываю позвонить или уделить какое-то внимание, или мама, наоборот, очень хочет какого-то этого внимания. Интересы сталкиваются. Здесь надо учиться строить отношения.
Я вообще думаю, что это очень много от Советского Союза, в этом есть такое.
Ну да, я думаю, что это есть такое.
Да. И, честно говоря, я не знаю, это, наверно, всё надо частно решать, то есть частные ситуации.
Ну ладно, перейдем к общим.
Ура!
О КОНСТАНТИНЕ РАЙКИНЕ
Вот Константин Райкин ― ваш учитель. И я читала, с каким восторгом и насколько аргументированно вы о нем говорите. И вот Райкин оказался в ситуации, как многие сейчас, в общем-то, деятели культуры, в сложной ситуации, потому что год назад он позволил себе достаточно резко высказаться на совете по культуре, после чего началась открытая конфронтация с Мединским. А потом начались проверки в театрах и так далее.
И вот недавно Константин Аркадьевич выступил с таким прямым резким заявлением, по нашим временам очень смелым. В общем-то, конечно, многие люди подумали: «Господи, он себе просто роет могилу». Вы же у него учились, он для вас мастер.
Вот вы сейчас говорите, я вспомнил фразу, которую говорит, по-моему, Ди Каприо в фильме «Остров проклятых»: «Лучше прожить долго, но зверем или умереть человеком», грубо говоря. Я не знаю, насколько он там роет или не роет себе могилу, это, безусловно, высказывание… как у Шварца там: «И это королю?», да? Грубо говоря.
Но он хочет, наверно, остаться всё-таки честным, и это его прерогатива и право. И я его в этом поддерживаю. Я не знаю ситуации для того, чтобы… здесь всё равно как бы такой испорченный телефон. Просто очень много лицемерия в том, что как бы… какая-то такая негласная, скажем, такая амнистия, но не связанная с законом и с преступлениями, она на наших глазах очень много распространяется куда-то в другую сторону. Но здесь же всё-таки надо понимать, что власть-то у силовиков. Что тут про это говорить?
Я недавно слушал на ютубе замечательные три часа, там почему-то немного просмотров, двести тысяч или триста тысяч. Там все переговоры Березовского, которые были записаны.
Да?
На ютубе есть прямо там, как Березовский говорит с Невзоровым.
Ага. То есть не фейк.
Нет. Ну, конечно, сейчас всё равно скажут: «Это всё фейк, это всё подстава», но тогда надо этих артистов награждать, которые это делали. Но там очень крутые вещи, когда там Невзоров говорит, что он слил какую-то информацию конкурента Собчака, потом ему звонит Березовский, собственно, этот разговор. И как-то так его разводит на извинения. Потом сразу же Березовский звонит Чубайсу, они там что-то перекрывают.
Здесь же вот эти истоки, как всё это происходит, отличный такой сериал трехчасовой. Мне очень интересно было это всё послушать, всем вообще советую, левым людям.
А как ты сейчас, как ты… вы, извини…
Да на ты можно.
Можно на ты?
Конечно.
О НАШЕМ ВРЕМЕНИ
Как ты чувствуешь дальше вот наше время? Что ждет-то так?
Не знаю. Дальше 70 лет отметим Владимира Владимировича. А что ждать-то? Ну, здесь же сколько людей, столько и мнений. Денег-то, по-моему, здесь… Я не знаю, я как бы… так отдаленно я понимаю, что я очень не хотел бы столкнуться с моментом своей беззащитности перед этим, потому что я понимаю… Это всё такие пафосные слова, но это правда, что там очень много…
Это, с одной стороны, очень удобное время, да, когда ты по знакомству можешь решить мелкие или не мелкие детали, с другой стороны, это же тоже вопрос твоей честности, нечестности, что ты так пользуешься этим. С третьей стороны, это же кошмар, что можно так решить. С четвертой стороны, все так как бы…
Многие нашли себе.
Ну, то есть кто-то кричит про то, что у нас ахтунг в стране, он левый, а при этом паркуется вторым рядом, я не знаю. Но это такие мелочи всё это.
Да, это очень точно.
Наблюдать так очень смешно как бы. Вообще надо соблюдать закон, но…
Но вот здесь можем подвинуться.
Но здесь я постою вторым рядом, закрою номер салфеточкой, типа того. Это… я не знаю, что будет дальше. Я знаю, что точно будет весело, как у нас всегда бывает. Но это страх как бы, это же действительно ― вот человек говорит то, что он думает.
И страшно становится, в общем-то.
В принципе, это проверка на порядочность какую-то, проверка на… ну как, на отношение к ситуации, что важнее в этом мире кому. Соответственно, я смотрю на Константина Аркадьевича, ему важнее это сказать, ему важно это сказать. И как в роли, он туда врастает в них, он отвечает на важнейшие для себя вопросы постоянно, так и здесь он отвечает для себя на какой-то или задает очень важный вопрос. И то, как там ему отвечают, тоже свидетельство каких-то важных…
Здесь нельзя прямо говорить. Я так побаиваюсь, что скажешь прямо, потом это вырвут из контекста. Тоже может быть такой момент.
Мы не вырвем. А кто-то может, да.
Ну да. Такое.
Ну да.
Так что время такое, за ним можно следить, как за хорошим сериалом таким.
Если бы только он не внедрялся в нас, понимаешь, этот сериал, как-то мы становились участниками его. Государство в лице чиновников считает, что если они дают деньги, неважно, театру, кино и так далее, то они вправе что-то делать. И почему-то в этот момент все забывают, что это наши с тобой деньги. Это не государство, это наши деньги.
Не знаю, я вот, например, плачу налоги, значит, я так… Что тут удивляться? Всё тут понятно. Есть замечательная штука у Достоевского, «Сон смешного человека», что если бы все в одну секунду захотели бы, чтобы мир поменялся, он бы, наверно, поменялся. А тут…
По-моему, в «Статском советнике» «СДД», Михалкова кто-то спрашивает, по-моему, персонажа Михалкова Никиты Сергеевича, что такое «СДД». «Сожрите друг друга».
Вот сейчас мы находимся…
Постепенно же, а как. Всё равно же любой любого может сожрать.
Скажи, на какие-то компромиссы можно идти, на какие-то нельзя. Вот я в творчестве. Есть что-то такое, что ты никогда не ...
Я пока, к сожалению, не сталкивался.
К счастью. Давай так, давай всё-таки.
Мне кажется, к сожалению, потому что этот выбор определит. Это хорошо ― сталкиваться с серьезными выборами. Я не хочу идти как бы так… Я, может быть, когда-то избегал и избегаю, сейчас боюсь наврать, конечно, каких-то там… То есть я не… Ну, про выход в море. То есть там, да. Я не знаю, как быть в этой ситуации. Я не ездил туда, вот. И мне очень жаль пока, что так всё складывается.
Но не хочется, наверно, участвовать в какой-то пропаганде, с другой стороны, я понимаю, что у нас там «Карточный домик» не снимут, наверно. Будем как-то что-то делать.
КИНО И ТЕАТР
Скажи, а что ты больше любишь? Это такой всегда банальный вопрос. Что острее, что ли, для тебя? Даже не то, что ты любишь, что острее для тебя ― игра в театре или…
Очень хорошо Тема Быстров сказал, который как раз у Юры Быкова снимался в фильме «Дурак». Он очень круто отличил. Потому что в кино ты только отдаешь, нет такого энергообмена, а в театре ты отдаешь и получаешь. Для меня острее в этом смысле театр, потому что у тебя один вот этот шанс, выход к зрителю, здесь и сейчас это всё происходит. То есть если в кино можно сделать дубли или как-то ещё…
С другой стороны, кино дольше хранится, да, а спектакль острее, театр, потому что это здесь и сейчас.
Бывает, когда зал не чувствуешь?
Бывает, очень часто.
Тяжело?
Вообще моменты вдохновения и какого-то полета крайне редки, в основном поэтому и нужна, наверно, и поэтому очень уважаю Константина Аркадьевича, потому что я спорил с ним и вообще был плохим студентом.
Почему?
А?
Почему плохим?
Ну, ленивым был, чего, дураком был. Это всё банально. Не понимал. Не то что сейчас я буду себя оправдывать, ничего, я просто дурак был, и всё. Вот. Сейчас я понимаю, насколько важна профессия, что надо опираться на неё. И сейчас уже где-то падают те вещи, которые мне объясняли, что надо это, это, что на вдохновении каком-то это не проедешь. Нужна профессия. Сейчас я это очень остро понимаю. Так.
Фильм «Маяковский», который ещё не вышел в прокат, который снял Саша Шейн. Была премьера, ты уже видел его готовым?
Я, к сожалению, не видел, вообще ничего сказать не могу, потому что для меня самого это загадка.
Столько лет снимался фильм.
Да, мне очень интересно. Я вообще не знаю, что там, я сам, если честно, жду, чтобы посмотреть и потом что-то сказать.
А ты Маяковского до этого вообще любил, читал как-то?
Любил, я его читаю, то есть мне он очень нравится, его усердие, его количество редактуры, его серьезный подход к этому ко всему, совмещенный с гением, и вдохновение какой-то вот этой разносторонней личности. Да.
Жалко, мы не смотрели оба фильма! Но вот те, кто видели…
Но обсудить так хочется!
Так о нем говорят, что хочется! Потому что мне Колокольников рассказывал про то, как это всё снимал, и как раз он-то шел долго к Маяковскому.
Сейчас я встречаюсь с вашим поколением. У меня в гостях был Паша Табаков, Саша Молочников. Вот я смотрю на ребят, да, молодых. Они меньше как-то гуляют, они почти… вернее, выпивают, наверно, но как-то не так, как мы. Занимаются благотворительностью, все волонтерят. Это очень круто.
И я пытаюсь понять, почему вы оказались такими, да?
Наверно, интернет, мне кажется. Потому что это количество информации, которая доступна, да. Наверно, в ваше время не было такой широкой, что ли, картины происходящего, и вот эти какие-то бугорки, маячки совести наверно, не так много имели возможностей, может быть, сработать, потому что все знали, что всё плохо, но сейчас видна вся конкретика. То есть сейчас картина эта…
Она более выпуклая, да?
Она более выпуклая, всегда есть конкретные, опять же, карточки, что-то. Для того, чтобы быть благотворителем, что там, потыркать цифры? По большому счету, это и есть те люди, которые титаническим трудом занимаются. Но так-то, по большому счету, для этого надо перевести деньги, потому что в большинстве своем благотворительные организации ― да, тепло нужно, надежда, забота, но в первую очередь операция там где-то. И это уже момент, во-первых, это можно сделать легче.
Мне кажется, что интернет, действительно, информационный бум, широкая картина мира открылась.
ДЕНЬГИ
Скажи, а что деньги? Вот скажи. Их надо много вообще? Понятно, что они нужны, мы это даже не обсуждаем. Но их надо много? Много для чего?
Да для жизни. Что тут плохого-то? Деньги ― это такой тяжелый момент. Честно сказать, поскольку я плачу все налоги, я не считаю себя вором ни в коей вообще мере. Я вообще мало знаю людей, которые безо всяких схем… то есть у меня конкретно всё везде по контрактам, поэтому…
Конечно, нужны деньги, потому что хочется и по миру поездить, хочется инструменты хорошие себе купить, хочется, может быть, дополнительное образование получить, хочется… хочется хорошую чугунную сковородку, в конце концов, чтобы жарить как-то себе это!
Здесь есть гриль сумасшедший.
Ну вот грубо говоря, да, хочется, потому что как-то это хочется… хочется хорошую обувь, чтобы она долго носилась, а не распадалась через год, это вложение. Хочется иметь возможность ходить к хорошим врачам, хочется иметь возможность действительно… ну, во-первых, хочется купить квартиру каким-нибудь детям будущим, да, чтобы у меня была эта возможность. Хочется действительно скопить, чтобы у них не было каких-то этих. Хочется…
А всё-таки хочется детям скопить, да?
Конечно. В этом я не вижу ничего плохого. Дальше уже как ты их воспитаешь, не то что они будут на этом сидеть. Но тут же непонятно, что будет. Опять же, да, возвращаемся к сериалу. Хорошо бы уже, чтобы был какой-то там, да, момент наследия. Хочется…
Скажи, а тебе никогда не хотелось уехать?
Вообще?
Ага.
Мне здесь интересно. Но это такое желание, постоянно все: «Блин, как я задолбался в России, какая голимая страна», но при этом…
Нее, все здесь.
Сидят. Здесь движуха какая-то. И потом, с моей профессией, я всё-таки русскоговорящий артист. То есть если меня там будут всё равно куда-то звать, это всё будут либо роли русских, либо что-то ещё. Может быть, было бы интересно в театр, но пока я как-то нет. Хочется иметь возможность домик на озере Комо иметь, да.
Пока это есть у Владимира Соловьева.
Да. Хочется иметь возможность правда поесть замечательной итальянской еды. Хочется иметь возможность посмотреть на китов где-нибудь в Канаде. Хочется! И вообще в идеале как-то это так всё совмещать.
Гармония была.
Да.
У тебя какие-то особые отношения с музыкой, потому что вот когда я читала твои интервью, ты как-то про музыку говоришь очень аккуратно и мало, и при этом чувствуется, что это любовь твоя.
Я считаю, что музыка ― это такое прямое проявление высшей силы, потому что это же непонятно. Там, конечно, есть свои законы, всё такое там, но, во-первых, это полностью дело… Я считаю, мне просто, когда я общаюсь с инструментами, я никакой не профессионал…
А вот как? Ты сочиняешь или играешь?
Я играю. Я как-то так в основном, это такой мой личный доступный мне психотерапевт какой-то. Просто у меня нет каких-то… У меня есть желание, да, записать там альбом, что-нибудь там сделать.
А ты на чем играешь?
Я играю чуть-чуть на барабанах, чуть-чуть на гитаре, чуть-чуть на фортепиано, учился на скрипке.
Сам всё? Сам?
Нет, на фортепиано ― это было образование второе, как второй инструмент после скрипки. А на гитаре и на барабанах ― да. Но я сейчас уже вижу, куда ушли, тоже мой перфекционизм мне мешает, потому что я вижу в инстаграме, как люди играют, я сразу так расстраиваюсь, потому что я думаю: «Блин, я-то вообще ни хрена не умею». С другой стороны, потом смотришь ― на двух аккордах люди такие создают песни! Это какой-то personal Jesus такой какой-то для меня.
Аккуратно, потому что я не хочу, что это было, как у Тригорина: «Что пописываете, чем нас одарите?». Потому что я не могу назвать себя музыкантом. Но музыка для меня ― это, конечно, мощнейший энергетический ресурс.
А ты сочиняешь?
Сочиняю. Мы все писали понемногу чего-нибудь.
Ну то есть шансов когда-нибудь увидеть…
Возможно, но тут как-то Петя Федоров делает, он это делает аккуратно и не стремится это как-то так продать. Вот мне тоже продавать это как-то не хочется, наверно. Хочется какого-то… Ну, тоже бред сейчас скажу. Своего зрителя, своего слушателя или что-то такое. Но пока как-то…
Вот у меня есть какие-то эмоции, чувства, я сажусь, и у меня что-то льется. Иногда это бывает талантливо, чаще всего это ужасно. Это какое-то индивидуальное общение. Я же не знаю, как это всё рождают. Вот как со стихами, я не понимаю тоже, как это всё, из чего, откуда это идет. И вот откуда это…
Ты пишешь?
Ну вот какое-то это… Принято смотреть наверх, может, это снизу. Я не знаю, то есть это какая-то непостижимая вещь для меня, но очень важная. Я не знаю, как её облечь в какую-то… вот «музыка ― это то-то».
Что тебя держит в равновесии? Музыка?
Да я в равновесии очень редко.
Не нужно оно?
Оно нужно. Состояние душевного покоя нужно, но я как бы человек такой, который не умеет с ним пока обращаться. То есть оно у меня если есть, то я думаю: «Что это я вообще так?». Надо либо чтобы гиперкруто было, либо уж совсем страдать. А вот с ним надо учиться обращаться, я вот как раз сейчас учусь его как-то принимать, да, потому что для артиста это нестабильное состояние. Для него гораздо стабильнее какие-то переключки всякие, а вот состояние душевного покоя ― нет. Поэтому…
Вот у меня была Ира Горбачева, я её спросила, тяжело ли ходить на пробы и особенно если ты получаешь отказ. Вот это вообще психологически…
Папа меня научил, что типа попробовался и забыл.
Вот, она так же сказала.
Ну…
Да?
Да, иначе никак. Это же такой момент.
Слушай, а бывает такое наоборот, что ты так хочешь у кого-то сыграть, или у какого-то режиссера в театре… Вот есть такое. Не знаю, позвонил режиссеру, сказал: «Хочу у тебя сыграть».
Ну, был такой момент, режиссер согласился. Но как-то так всё сложилось против, например. Очень сильно хотеть… Ну как, вот люди, которые очень сильно хотят влюбиться, «хочу-хочу-хочу». Надо немножко расхотеть.
Отпустить, да?
Какая-то безответственность когда появляется, гиперперенапряженный сразу становишься, как-то это неправильно.
Слушай, как тебе проект «Гражданин хороший»? Он же «Гражданин поэт».
Мне очень нравится проект. И смех, и грех. Да нормально, это высшее проявление художественной самодеятельности. Ничего нет, фотик, задник, стул и всё, и поехали. Ну, это и коммерческий проект в какой-то степени, я же понимаю, что они этим и деньги зарабатывают.
Да. У нас ― я могу теперь уже проанонсировать ― у нас в новогодние праздники будет специальный концерт «Гражданина хорошего». Или «Гражданина поэта», я честно…
«Господин», по-моему. Хороший, плохой, уже там…
Да. «Пятьдесят оттенков красного», посвященный столетию революции. Мы сняли этот концерт и получили права. Так что я приглашаю наших зрителей.
Вот ты где-то сказал, что ты хотел бы, чтобы были созданы профсоюзы актерские. Ну, и не только актерские, да? Вот это из чего родилось?
Я съездил в Лондон, посмотрел, как там устроена работа на съемочной площадке, то есть как это всё происходит.
Вот в чем? Это защита?
Ну почему? Во-первых, это юридическая защита, во-вторых, это как бы момент занятости, да. Что ты точно будешь работать. Во-вторых, с той же массовкой ― она приходит уже готовая, смотрит на второго режиссера, вырубает телефоны. Очереди, кто будет работать на таком-то проекте, там очередь подошла, водители у кого-то.
Ну, то есть это обеспечивается какая-то юридическая защита, в конце концов, потому что ты еще… Ну, это вообще правильная организация работы. Это же работа какая-то.
Такое социалистическое что-то идет от слова «профсоюз».
Ну и хорошо, что это социалистическое.
Да?
Это же работа. Творчество ― это конкретно вот в кадре, с режиссером на репетициях. А всё остальное почему должно быть в хаосе-то? Я так не считаю. Они же были, в конце концов. Были же в социалистическое время профсоюзы.
Мне кажется, они не очень были как-то работающей структурой.
Ну почему? Сейчас нет, тогда-то были. Вот и фильмы были замечательные, и все на своем месте были. А здесь надо что-то по знакомым, куда-то устраиваться, что-то звонить.
А индустрия на эту тему вообще что-то думает? Какие-то вопросы обсуждаются создания профсоюзов?
Да нет, наверно, это невыгодно. Зачем?
Невыгодно кому, продюсерам, производителям?
Продюсерам.
Ну опять же, вот же, тогда можно возглавить это движение, понимаешь, актерское.
Замечательно. И мне потом скажут: «А!». Возглавлять должны как раз и продюсеры, и ведущие артисты прямо, я имею в виду уже такого большого уровня, потому что они уже друзья с продюсерами. Поэтому там…
А каких режиссеров театральных ты любишь, смотришь, ходишь?
Мне очень нравятся, я не буду оригинальным здесь, и Бутусов, и Додин, и Могучий, и Серебренников, и Саша Молочников что делает, мне очень нравится, и Кирилл Вытоптов мне очень нравится. И Иван Вырыпаев, и Виктор Анатольевич Рыжаков. Я сейчас боюсь кого-то забыть просто! Много их.
И много ходите в театр, да?
Да, стараюсь много ходить, да.
Три блиц-вопроса. Понятно, практически Новый год скоро. Такие простые итоги года от Никиты Ефремова.
Да.
Самое главное событие, на твой взгляд, этого года.
Ну, у меня печальное. У меня погибли два однокурсника. Я как-то об этом вспомнил. Казимир Лиске и Полина Шанина. И это произошло в один год, и как-то… То есть хотелось бы выделить что-то радостное, наверно, но вот это для меня было каким-то потрясением.
А герой года?
Герой года? Да мне кажется, что этот… Илон Маск, наверно, вообще герой каждого года сейчас. Он такие вещи классные придумывает. Мне кажется, что он крутой.
Сейчас спрошу просто про разочарование года, а потом к Маску вернемся.
Да. Разочарование года? Наверно, арест Серебренникова, да.
К Маску. А вот про будущее. Ты вообще как-то себе представляешь…
Я хочу в космос, хочу в космос.
Хочешь в космос, да?
Я хочу посмотреть, как это.
Так надо уже записываться там.
Ну, боюсь, когда уже это всё будет происходить, там, во-первых, будет очередь, что-то ещё. Но пока можно с парашютиками попрыгать, тоже интересная вещь.
Слушай, а вообще ты себе представляешь? Я вот задаю себе иногда вопрос, мне кажется, что через двадцать лет вообще будет всё другое.
Это класс!
Даже представить невозможно. Класс, нет, какое оно будет.
Ну вот замечательно, если там уже делают… Есть же уже, знаю, батарейки, которые вот так три раза перевернешь, там заряда хватает на полмесяца. А мы всё пользуемся…
Ой, сейчас у меня мой друг…
Но это вопрос противостояния ― прошу прощения, что прерываю ― большим корпорациям.
А вот, кстати, корпорации ― это зло или?
Ну, это не зло, это просто бизнес. Нет никакой политики на самом деле давно уже, есть только экономика. Сейчас сказать, круто же, нашим сказать, круто же, что загрязняться-то ничего не будет, да? Давайте, блин, как в Лондоне автобусе сейчас перейдут на какое-то топливо из кофейной гущи. Мне скажут: «Ты дурак! А как мы тебя кормить-то будем?».
А как же наши родственники?
Да нет. Но всё равно там что-то же происходит, наверно.
Нет, я думаю, всё равно эту эволюцию не остановить, она всё равно придет.
Не остановить.
Как бы мы ни сопротивлялись этому, она всё равно нас настигнет. Я вот только сегодня встречалась со своим приятелем, который месяц провел в Сингапуре. Он пошел с его другом-сингапурцем в магазин, в супермаркет. Они набрали тележку продуктов, вот он зашел и вышел. Он говорит: «В смысле?». А его лицо считали. С одной стороны, это невероятно круто и интересно.
Что, своровал в смысле?
Нет! Считывает, все сингапурцы, жители Сингапура оцифрованы. И стоят камеры, которые считывают твое лицо. Тебе не надо ни телефон, ни прикладывать, ни карту.
А, и у тебя там с карточки сняли.
И у тебя сняли с карточки.
О, класс.
Представляешь? То есть ужасно интересно.
Никит, у меня есть подарок от нашего партнера, бутика BORK. Мы здесь на Смоленке, нам здесь уютно.
Ого.
Вот, чайник всегда пригодится.
Спасибо большое.
И в холостяцкой, и не холостяцкой.
Спасибо.
С наступающим!
Спасибо, взаимно.
Спасибо.
Спасибо!
