Вместе с Натальей Синдеевой Михаил Козырев, Дмитрий Быков и Михаил Шац рассуждают о том, какими переживаниями для мужчин сопровождается преодоление отметки в пятьдесят лет, какие мысли сопровождают их в этот период жизни, как складываются их отношения с женщинами и детьми и как не бояться начать пробовать что-то новое для себя.
Синдеева: Всем привет. Программа «Синдеева», и у нее специальный теперь появился формат. Формат я придумала буквально полгода назад, когда мне исполнилось пятьдесят, я решила снять эту стигму, которая была внутри меня, и она есть у многих, и назвала это такой спецпроект «Жизнь после пятидесяти».
И у нас случился первый пилотный выпуск перед Новым годом, куда я позвала девушек: Ирину Хакамаду, Татьяну Лазареву и Юлию Ауг. Но я подумала: какая-то несправедливость все-таки, я из того старого поколение офлайна, где я понимаю, что гендер — это важно, и я решила позвать сегодня мужчин, и понять, как у них жизнь после пятидесяти.
Сегодня у меня в гостях Дмитрий Быков, Михаил Шац и Михаил Козырев. Я хочу вам сказать большое спасибо за вашу смелость, что вы согласились прийти в эту программу.
Быков: А выбор у нас был?
Синдеева: Итак, ребята, значит правила игры такие. После того, как мы начнем, у нас есть карточки на столе, там есть несколько тем. Темы сформированы, я сразу могу сказать, практически под впечатлением от первой той программы, в комментариях, которые были в YouTube. Кстати, все, кто смотрит нас на YouTube, как обычно, ставьте лайки, подписывайтесь. И пишите в комментариях, пишите свои вопросы.
Поэтому все, что здесь написано, это не то, что я такая захотела с вами про это поговорить. Мне, конечно, про это тоже интересно, но это все, о чем писали зрители, когда они говорили: ну хорошо, а у мужчин-то это как?
Итак, средний возраст. Я хочу начать с этого, потому что для многих средний возраст определяется не только возрастом, но определенным состоянием. Вот в той программе я делилась с девчонками тем, что все мои изменения, которые случились за этот год, они были связаны с тем, что по определению юнговских характеристик личности, в какой-то момент в тебе проявляется самость.
Вот во мне эта самость стала проявляться, что это такое, это когда ты хочешь снять все маски, все личности, которые ты на себя напяливаешь в течение там жизни. И эта самость начинает просто стучаться и говорить — услышь меня. Поэтому сейчас в произвольном порядке, кто хочет, тот может начать, про кризис среднего возраста. Был ли он у вас, что это для вас такое и как вы из этого выходили?
Козырев: Я могу сказать, что я не могу подписаться под тем, что я наконец начал обретать эту самость, но я обрел тамость и тутость. Тамость — это я открываю земной шар с удовольствием во второй половине жизни, и это доставляет мне невероятное наслаждение. Понятно же, что мы же все вырастали вот с этими глобусами, которые вращали, исключительно осознавая, что никогда ни в одну точку земного шара, кроме вот этого вот большого куска мы не попадем, так было. Потом вдруг границы раскрылись, и особенно вот в последние несколько лет, последнее десятилетие я путешествую по земному шару, и абсолютно счастлив в этой тамости.
А тутость заключается в том, что последнее десятилетие у меня прошло под знаком моих дочерей, у меня двойняшки Соня и Лиза, это мой первый в жизни был эксперимент, поздний, но, сейчас я употреблю это чудовищное слово, которое я ненавижу больше всего, но осознанный эксперимент. То есть все мои дни, все мои будни дома проходят в ощущении абсолютного космоса.
Вчера мы решили, им по десять лет, мы с Настей вчера мы решили — сегодня мы разделим детей, то есть один будет проводить день с одной девочкой, а другой — с другой девочкой. Соответственно, они ушли на каток, а мы с Лизой решили рисовать комиксы. Весь день занимались тем, что мы рисовали, придумывали сюжеты, рисовали комиксы. Вечером заказали японскую кухню и посмотрели «Железного человека» всей семьей, и потом еще перед сном почитали им вслух «Манюню».
Ну а что, на что можно жаловаться с такой жизнью? Я абсолютно счастливый человек.
Синдеева: То есть у тебя вообще не было вот этого кризиса такого экзистенциального, что ты начинаешь задавать себе вопрос — а кто я, а что я, зачем я, почему я это делаю.
Козырев: Я с точки зрения ощущения себя никчемным ничтожеством, это тоже мое перманентное состояние. Я каждый раз, какой бы ни был у меня замечательный эфир или какой бы я ни написал хороший текст, я встаю из-за стола с ощущением, какое дерьмо я в очередной раз сделал, почему я, вот там-то надо был вот так вот, а здесь-то надо было наоборот, и все абсолютно не вышло.
Но мой как бы основной переломный момент и жизненный кризис связан был с тем, что я сказал «Нет» наркотикам, и это был самый тяжелый период в моей жизни.
Синдеева: Это сколько тебе лет было, Миш?
Козырев: В 2008 году. У меня была тромбоэмболия легочной артерии, и я, собственно, несколько минут провел по ту сторону…
Синдеева: В коме.
Козырев: Да. И с тех пор в общем-то это был последний день, когда я что бы то ни было употреблял. И вот после того, как я из этого вышел и я понял, что мне просто нужно весь образ жизни пересматривать, вот это были самые тяжелые годы. Потому что мне пришлось отказаться от каких бы то ни было, просто от общения с друзьями полностью, я не мог никуда ходить, я боялся, что при мне где-то что-то я увижу или какой-то соблазн появится.
Вот эти годы, когда я постепенно шаг за шагом оттуда выходил, это были самые тяжелые годы. Вот, наверное, собственно, тогда…
Синдеева: А кто тебе помог выйти из этого? У тебя был… К тебя когда Настя появилась?
Козырев: Любимая женщина, да, Настя как раз.
Синдеева: Да, Настя как раз мама твоих детей, то есть она тебя…
Козырев: Конечно, я должен сказать, что еще, конечно, Аня Форштретер.
Синдеева: Это наш главный продюсер.
Козырев: Да, мой главный ангел-хранитель тоже, то есть эти две женщины меня вытащили. Пока мама моя еще была жива, я, конечно, ей об этом не рассказывал, я публично об этом не говорил, потому что это мой самый страшный кошмар, что мама об этом бы узнала.
Синдеева: А мама не знала?
Козырев: Не знала.
08.14
Синдеева: И не догадывалась?
Козырев: Нет, абсолютно нет. То есть она, вот в этот момент я оказался в больнице, она об этом, естественно, узнала, но никаких причин этого она вообще… И слава богу в общем.
Я не могу сказать, что у меня были такие друзья, которые… Вот приезжал ночами ко мне человек с крепким пуэром и душеспасительные беседы…
Синдеева: Все говорят.
Козырев: И в психотерапию по отношению к самому себе я не верю. Я отношусь к такому типу людей, которым психотерапевты особо не помогают. Но, тьфу-тьфу, по крайней мере, с моей главной проблемой, с наркотиками, они старались, но не помогли.
Синдеева: Дима, у тебя был, есть?
Быков: Как сказал мой друг Миша Ефремов, своего среднего возраста не знает никто, пока жив, поэтому кризиса среднего возраста у меня не было. Но меня стали душить воспоминания, вот это, видимо, с связи с тем, что я прожил больше, чем осталось, и количество прожитого очень давит, конечно, лет с сорока пяти.
Но меня предупреждали, у нас специальность на журфаке вела Маргарита Арсеньева, женщина очень умная, и когда она нам объясняла «Зеркало» Тарковского, то она сказала, что вот вы войдете в это состояние после сорока лет, когда воспоминания начнут вас преследовать. И они не выстраиваются же в стройную цепь, они душат по ассоциации какой-то. Моя проблема в том, что я слишком много помню, и помню плохого. И оно меня определенным образом душит. То есть все время, когда я не работаю, я разбираюсь со своим прошлым. Это отвратительно, и поэтому я стараюсь большую часть жизни тратить на сочинение чего бы то ни было.
А проработать это я ни с кем не могу…
Синдеева: Почему?
Быков: А потому что нет такого психотерапевта, которого я считал бы умнее себя.
Шац: Проблема.
Синдеева: Если нас смотрят психотерапевты, посмотрите, у вас уже два есть клиента точно.
Быков: Знаете, у меня все-таки Женя, дочь моя, клинический психолог, и если надо, она мне говорит конкретно, что делать.
Однажды вот не выдержал, Женьке звоню: вот меня преследует такая-то и такая-то мысль, вот я хочу убить одного человека, который очень сильно мне там повредил когда-то. Она предложила мне ряд практик, я говорил: это все без толку. «Ну что я могу тебе сказать - эклер». Эклер помог.
Синдеева: Да ладно?
Быков: Эклер помог. Она всегда рекомендует какие-то простые и такие действенные вещи.
Синдеева: Ну хорошо,
Быков: Ну как бы начались угрызения совести уже по поводу эклера, переключился на это.
Синдеева: Переключение фокусов произошло.
Быков: Нет, если говорить серьезно, то это вещь непобедимая. Понимаешь, старость, счастливая старость — это хорошее здоровье плюс плохая память. У меня память очень хорошая, на все: на стихи, на людей, на события, на слова. И я поэтому либо оглушаю себя все время чем-то, либо это перерабатываю в какие-то тексты, в какие-то сочинения.
Синдеева: А что значит — оглушаю, извини?
Быков: Ну оглушаю тем, что я беру на себя срочную работу, перевод книги. Мне совершенно не надо ее переводить, но я это делаю. Или вот сейчас мне надо писать сценарий, я не умею и не люблю этого делать, но я это делаю, потому что иначе я просто буду отравлять пространство себе там и окружающим. Алкоголь же из моей жизни исключен, он никогда на меня хорошо не действовал, поэтому я, как сказал Владимир Левин когда-то, трудоголизм сильнее алкоголизма, потому что он не дает последствий.
Синдеева: У тебя не возникает ощущение, что ты просто начинаешь это прятать? Опять же, вот то, что тебя беспокоит, вот эти воспоминания, ты прячешь, замещаешь работой, но оно же никуда не девается, рано или поздно оно как-то…
Быков: Наташа, спрятать можно от других. От себя ты ничего не спрячешь никогда, я с собой всегда был достаточно откровенен. Ну как Козырев, который встает от стола с ощущением «Опять я написал фигню». У меня это редко бывает, но бывает. От себя какие-то вещи не спрячешь, поэтому маскироваться бесполезно. Я пытаюсь как-то это перерабатывать в рассказы.
Синдеева: Миша? Спасибо.
Шац: Я не знаю, во-первых, что такое кризис среднего возраста. То есть в целом я, конечно, понимаю приблизительно, о чем это, о том, что в каком-то возрасте ты начинаешь вдруг, вдруг ты понимаешь — а что дальше? Так, как раньше, ты не можешь, а что будет дальше, ты не знаешь. И вот он, кризис среднего возраста, наверное.
Я переживал их множество, и они были в совершенно разном возрасте. Действительно средний возраст неизвестен, поэтому все это можно отнести туда. Но что после пятидесяти — я абсолютно точно освежился вообще…
Синдеева: Это вот, кстати, заметно, знаешь…
Шац: Я прямо вообще, мне комфортно в этом возрасте, мне отлично. Я прекрасно себя чувствую, тьфу-тьфу, я занимаюсь много спортом… Но это все, так сказать, это внешнее. А главное, что я почему-то понял, что в оставшееся мне время мне бы хотелось делать то, что в принципе я хочу, а я хочу жить по-разному. Я хочу жить по-разному, и что в этом смысле, я принял какие-то новые вызовы, я изменил профессию, и это тоже не самое главное.
А самое главное, у меня появились прекрасные собеседники — мои выросшие дети. Это абсолютно непознанные мною мир, я прямо извиняюсь перед ними за то, что раньше я мало обращал на них внимания. Но сейчас для меня это вот люди, с которыми мне интересно говорить, мне интересно с ними что-то обсуждать, мне интересно с ними по возможности проводить время и так далее.
Соня вообще стала моей коллегой, это средняя наша дочка. Я не знаю, мне кажется, все прекрасно, вообще я не вижу пока проблем. Хотя, конечно, да, память, в смысле которую упомянул Дима, у меня хорошее здоровье и память не такая цепкая, как у Дмитрия, поэтому в целом, может быть, это лишает меня того пласта проблем, который есть у Дмитрия. Но в общем вот так.
Синдеева: Пишите в своих комментариях, есть ли у вас кризис среднего возраста, был ли он и с чем он был связан. Итак, приступаем к бумажкам. Предлагаю начать с тебя. Давай.
Шац: Да, забытое ощущение тащить билеты.
Синдеева: Карточки.
Шац: Чего вы боитесь? Наверное, самый большой страх у меня в моей ненужности. Я вот думал об этом. Понятно, что у каждого из нас, наверное, есть страх смерти, я так понимаю, что каждый, наверное, моментами думает об этом и боится этого, может быть. Это вполне оправдано. Но я говорю о страхах, которые могут тебя преследовать более-менее постоянно. Вот я понимаю, что в какой-то момент я пережил и профессиональный абсолютно такой крах, и в этот момент, я это отчетливо понял, я вдруг понял, что я не знаю, а как это жить дальше. Вот, собственно, тогда, когда ты никому особо не нужен в профессиональном плане, вот этот момент меня очень пугал. Я провел довольно много… Ты знаешь, я чувствовал себя как будто вот у меня впереди еще довольно много наверное здоровья позволит пожить, но я ничего не знаю, что мне делать. И вот это был у меня очень большой страх, я пережил его годами. На самом деле, коротко говоря, просто подняв жопу с дивана и заставив себя что-то делать, я его очень довольно быстро пережил. Но вот этот страх, что куда я поднимусь сейчас и куда я пойду, в каком направлении, это в общем, как оказалось, не суть важно, в каком направлении.
Синдеева: Ты говоришь, что это длилось несколько лет. Почему ты осмелился начать что-то новое делать?
Шац: Забавный случай был. Я искал себя, да, я думал, может быть действительно есть теория малых дел, можно заниматься какими-то мелочами вокруг. И одно, от которого я оттолкнулся, была проблема ЖКХ, которую я начал решать в доме. Я подумал, ну давайте в доме сделаем что-то такое, похожее на прекрасную Россию будущего, и обломался я об это. И я понял — ну, уже всё, давайте заканчивать с этим, давайте просто встречаться с людьми, говорить, может быть, кто-то из них что-то мне скажет. И в итоге вот каким-то странным образом я там начал историю со стендапом, которая вдруг потянула за собой массу совершенно новых знакомств и интересов. А дальше YouTube, который тоже я начал делать…
Синдеева: Мне кажется, это так смело было. Ты стендапер, там же они все по 20 лет, по 25, там другая культура, и Миша, как он нашел в себе смелость вообще туда зайти, на эту территорию… Было страшно?
Шац: Да это скорее наглость была, чем смелость. Но в целом было страшно, конечно.
Козырев: Я могу рассказать, что…
Шац: Да, ты видел мое выступление тогда.
Козырев: Я хотел как раз, я прилетел в Питер
Шац: В 2018, да?
Козырев: Да, на какой-то конкурс стендаперов, который кто-то учреждал, но мне важно было, мы думали в тот момент, может быть, сделать на Дожде, кого-нибудь пригласить. И я весь вечер, они сменялись с калейдоскопической быстротой на сцене, слушал какое-то чудовищное закомплексованное не смешное дерьмо. И вечером этого дня я пошел на двойной концерт, двойное шоу, которое делал Антон Борисов и Миша. Это просто была другая лига, то есть я в таком восторге вышел после их шоу, оно было…
Синдеева: Потому что ты тоже старый такой же, как и Миша, понимаешь.
Козырев: «Шац и мат» он назывался. И я думал, ну вот же, вот же есть, это тонко, смешно, остро, остроумно… Значит, есть где-то в этом мире стендап для меня, вот с таким ощущением.
Синдеева: Хорошо, это для нашего поколения. А скажи, как тебя двадцатилетние принимают? Вот те, который как раз зрители стендапа, которые ходят.
Шац: Слушай, ну по-разному принимают, конечно, по-разному. С другой стороны, общаясь с ними вот сейчас очень много, я чего-то, конечно же, я выхватываю их проблемы, их взгляды какие-то, то, что их интересует. Хотя им в целом в общем-то в принципе интересно, как эти бати 50+ вообще живут, о чем они думают в целом.
Синдеева: Дим, чего-нибудь боишься?
Быков: Я боюсь беспомощности, зависимости.
Синдеева: Физической, да?
Быков: Физической, ну вообще мне бы не хотелось, чтобы молодая жена превратилась в сиделку, поэтому я постараюсь как можно долее определять сам свою жизнь. Я и так от нее сильно завишу, а зависеть совсем я бы, конечно, не хотел.
Синдеева: Я все-таки дам комментарий, у Димы молодая жена. У вас разница 30 лет?
Быков: Да, у нас 30 лет. Уже не очень это свежая новость, уже шесть лет мы отмечаем, так что некоторый опыт у меня уже есть пребывания, так сказать, в образе старого мужа. Но я очень боюсь состояния, при котором я впаду, не скажу в маразм, но в старческую деменцию. Вот этого я очень не хотел бы. Мне бы хотелось вот как мать моя, до 85 лет сохранять абсолютную когницию, вот полную включенность во всё. Этого мне бы очень хотелось. Она прожила 84, и даже в больнице все поражались тому, насколько она в себе. Вот этого мне, да, хотелось бы, насколько она острит всегда, этого мне бы хотелось. Поскольку я все-таки из рода долгожителей, у меня есть такие надежды.
Синдеева: Спасибо. Миш, у тебя есть?
Козырев: Я боюсь рака.
Синдеева: Блин, вот зачем ты боишься, начнешь себя прогнозировать с этого страха…
Козырев: Ну, это просто моя собственная личная история, потому что папу и маму я похоронил с онкологическими заболеваниями крови, и это такой безотчетный страх это при том, что я врач по образованию, с которым я ничего не могу поделать. И конечно, каждый день, когда мои родные и близкие здоровы, и эта напасть обходит нас стороной, я благодарю судьбу.
Синдеева: А что ты делаешь для того, чтобы этот страх хотя бы отодвинуть? И люди делятся со мной постоянно вот этой проблемой, что мы боимся, но мы ни хера не делаем, простите. Ты ходишь проверяешься, делаешь постоянно какие-то, не знаю, скрининги, тесты?
Козырев: Дело в том, что у меня есть какой-то набор болезней, которые обязывают меня регулярно проходить чекапы, проверки, и МРТ, и компьютерную томографию, и сдавать полный анализ крови. И то же самое я стараюсь, моя супруга гораздо более ответственный человек. Но сказать, что я делаю все, я не могу. Да, можно больше гораздо.
Синдеева: А ты застраховался?
Козырев: Нет.
Синдеева: Вот можно я скажу, это вообще в качестве просто очень важного пойнта для меня и для всех. Вот когда я столкнулась с этой проблемой, и когда я в какой-то момент поняла, что очень важно про это поговорить, именно потому, что опять же снимать стигму вот этой болезни, мне повезло еще, я была застрахована. Случайно, просто вот меня страховой агент замучил и заставил застраховаться от критических болезней. Это стоит недорого. Я в каждом эфире, на разных площадках рассказываю про то, что ребята, застрахуйтесь. У всех страховых компаний крупных есть вот это вот страхование от критических болезней, это стоит реально от десяти тысяч рублей до тридцати тысяч рублей в год, в зависимости от того, какую программу ты выберешь. Но это хотя бы, не в смысле, что это покроет твои расходы, хотя это очень важно, потому что это дорогая болезнь, это еще такое помощник как бы для тебя, что делать. Просто застрахуйтесь, ну правда, это несложно. Вот ты боишься и при этом не делаешь.
Быков: Какая сумма? О какой сумме идет речь?
Синдеева: Смотри, я тебе могу сказать. Вот у меня была страховка, где у меня было покрытие полтора миллиона евро, и это стоило двести евро в год. Двести евро в год. Это только рак и сердечно-сосудистые заболевания. Сейчас есть российские, это российская страховая компания, которая перестраховывается как-то с западной.
Шац: То есть она позволяла тебе получить помощь и за рубежом, да?
Синдеева: То есть это недорого. Есть страховки, которые вообще стоят от пяти до десяти тысяч рублей, но у тебя покрытие в России, то есть тебя лечат в России, но это тоже хорошо, потому что мы знаем, какие дорогие препараты. Поэтому я в данном случае не пытаюсь быть амбассадором страховых компаний, но я понимаю, насколько это важно и насколько у нас нет этой культуры.
Быков: Дочери и отец.
Синдеева: У тебя взрослая уже дочь, про которую ты тоже рассказал.
Быков: Да, я пытаюсь не лезть в ее жизнь.
Синдеева: Сейчас. А раньше?
Быков: Перед ней как раз у меня самое большое число, так сказать, внутренних вин, потому что Женька, собственно, досталась мне во времена, когда я был еще довольно взрывчат, плохо собой владел, и некоторый избыток родительского темперамента, то есть крики, какие-то негодования, швыряние вещей в стену — этого ей досталось. Это очень печально. Насильственное наведение порядка в комнате…
Синдеева: То есть все было, да?
Быков: Да. Негодовательные разговоры о том, что она мало читает, хотя читала она колоссально много и абсолютно бессистемно. И именно ей, ее пророческому дару, я обязан двумя большими удачами. Когда Пилипенко, наш главный, дал мне сигнал «Поттера» русского, 50 экземпляров их вышло, он сказал, посмотри, у тебя девочка, может быть, ей понравится. И Женька сказала: «Через год это будет читать весь мир», она за ночь прочла «Философский камень» и сказала: «Через год это будет читать весь мир». И не ошиблась.
И второй раз, когда я дал ей почитать, мне прислали рукопись на отзыв «Географ глобус пропил», она ее читала всю ночь, хохотала под одеялом, и сказала: «Имей в виду, это хит. Это будет автор, который еще и тебя затмит со временем». Ну затмить не затмил, но мне приятно, что я с ним дружу. Я тогда дал совершенно восторженный отзыв. Женька вообще не ошибается никогда, то есть она всегда выигрывает в лотерею, всегда выигрывает пари. Роды, не знаю, надо ли об этом разговаривать, роды мы оплатили благодаря тому, что она поставила на Байдена, когда все ставили на Трампа, это было довольно…
Синдеева: Роды твои?
Быков: Ну, не мои, а Катькины.
Синдеева: Ну, в смысле Катины роды…
Быков: Я и мои бы стоили дороже. Да, Катькины роды мы оплатили в хорошем очень центре именно потому, что у нас были вот эти деньги, выигранные в очень рискованном пари. Никто не ставил на Байдена, и я ей много раз говорил: «Женька, подумай». «Нет, будет Байден». И она выиграла. Она никогда не проигрывает пари.
Синдеева: А можно еще ей позадавать вопросы, прогнозы в ближайшее время, что она скажет.
Быков: Можно. У меня есть несколько людей, несколько, которые не ошибаются никогда, которые имеют насколько мощный дар предвидения, что это просто… Мы можем с вами провести эксперимент, я могу одной из девочек послать вопрос, что я сейчас делаю, и она ответит, хотя она этого не знает.
Синдеева: Ну-ка давайте, напишите.
Быков: Если она ошибется, это будет очень редкий случай. А, вот жена мне пишет: «Как там происходит ваша вечеринка на тему «Смерть близко»?
Козырев: Кстати, отличное название, вечеринка «Смерть близко. С Синдеевой».
Синдеева: Фигушки. Катя, мы не сдадимся. Дима, скажи, пожалуйста, вот она взрослая дочь уже, она как бы приняла все твои вот те глупости, те ошибки, которые ты совершал, потому что вот папа уже извинился и так далее? Или у нее там есть эта боль? Ты не знаешь, вот вообще ты понимаешь это?
Быков: Она, будучи хорошим действительно психологом профессиональным, всю жизнь борется с моим чувством вины и пытается мне внушить, что я хороший отец.
Синдеева: Круто.
Быков: Что я в принципе неплохой человек. Она меня первой поздравляет со всеми праздниками, спасибо ей большое. Она заботливая дочь, нормальная заботливая дочь. Она не ставит меня в курс своих проблем. Я знаю, с кем она хороводится, мне очень нравится этот мальчик рыжий, и я в общем слежу за ситуацией…
Шац: Я тебя видел.
Быков: Несколько раз мы выпивали вместе кофе, и он прекрасный малый, Пол этот…
Синдеева: Пол? Он иностранец?
Быков: Пол, он ирландец. Я в курсе, и я стараюсь не лезть в это. Но Женька всегда мой первый утешитель, это безусловно так.
Шац: Сколько ей лет?
Быков: Тридцать. Но собственно, она досталась мне, когда ей было три года, и как ни странно, она выросла довольно похожей на меня. Единственное что, я был тогда, понимаешь, нервный, у меня была нервная работа, я был действующий журналист, много ездящий, много пишущий. Ну, не очень много, но все-таки. И конечно, я дома периодически орал, скандалил. Это называлось «Быков лютует», Женька делала хитрую морду и говорила: «О, Быков лютует». Это было довольно смешно. Она очень быстро научилась к этому иронически относиться, молодец девочка, спасибо ей большое. Жена не научилась, а она научилась.
Синдеева: У тебя тоже взрослые уже практически, то есть одна очень взрослая, а вторая почти, подрастающая.
Шац: Я думаю, не знаю, этот опыт, который мы сейчас прорабатываем с Соней, это вот старшая дочка, ей 23, в этом подкасте, показывает, мы говорим с разными людьми совершенно, к нам приходят люди взрослые и молодые, мужчины и женщины, все, у кого… В любом случае, любой может быть гостем нашего подкаста, потому что у каждого есть или были родители, и соответственно, или дети есть, поэтому тема это общая абсолютно. Один и тот же ответ на все эти вопросы — разговор, только разговор с детьми, или детей с родителями наоборот, не важно, кто будет инициатором этого, но это нужно делать перманентно, продираясь через иногда неприятие, какое-то отрицание, какую-то враждебность.
Синдеева: Но разговор, это монолог все-таки или нет?
Шац: Нет, это диалог.
Синдеева: А если не получается диалога? Вот ребенок просто закрывается, и ты можешь как этот, ты говоришь…
Шац: Мои тоже прошли через это. Есть понятный подростковый период, в котором это действительно крайне проблематично, но потом… Слушайте, не знаю, у меня с Соней лет шесть назад, не то что какие там диалоги, собственно, «Папа, закрой дверь» это ее фраза, которой заканчивался наш недолгий разговор.
Синдеева: Что ты делал в тот момент?
Шац: Ну что я делал, я ждал.
Быков: Открывал дверь.
Шац: Я ждал.
Синдеева: Как говорит Таня Лазарева, которая процитировала этого психолога, что когда твой ребенок входит в подростковый возраст, ты должен стоять с тарелкой супа под дверью, и как только ребенок позволил тебе открыть дверь, ты говоришь: «Конечно, вот, пожалуйста, тебе горяченький супчик».
Быков: Суп в морду!
Синдеева: Вот, смотрите, вот это разная реакция, то есть ты суп в морду. А ты, тебе говорили: «Закрой дверь», дальше?
Шац: Я закрывал дверь. И при любой возможности, когда мне можно было задать какой-то вопрос, я опять стучался, опять потом закрывал. И так продолжалось довольно долго, пока наконец я уже…
Синдеева: Ты набирался терпения, что с тобой происходило?
Шац: Да, я набирался терпения. Конечно, я психовал, я злился.
Синдеева: А ты выражал ей это или нет? Или ты сам внутри себя…
Шац: Когда стал умнее, перестал выражать. А так вообще, конечно, и через злость я проходил, и через какие-то «Почему ты так со мной разговариваешь! Кто тебе дал право!» и так далее, вот эти все…
Синдеева: А у тебя был подростковый возраст у Жени?
Быков: Нет.
Синдеева: Как не было? Везет…
Быков: Она всегда со мной разговаривала очень сострадательно. Может, она понимала, что мне нелегко, но Женька никогда не орет. Она вообще очень спокойный ребенок, поэтому ее так любят аутичные дети, с которыми она работает.
Синдеева: Миш, у тебя они еще не вошли в подростковый возраст, но скоро…
Козырев: Да. Я стучусь к ним в комнату всегда. Даже когда они там были, по три года было, я все равно, у нас принцип такой, я никогда не вхожу без стука. Я очень боюсь пропустить вот этот момент, когда им станет со мной неинтересно, он не за горами.
Синдеева: Вот это, кстати, важный вопрос, который тоже задают.
Козырев: Он не за горами, он вот где-то маячит, но пока я просто наслаждаюсь тем, что им прямо интересно со мной. Что бы у них ни случилось, они приходят ко мне советоваться, иногда мы просто гуляем по району, и они мне рассказывают, что происходит в японском аниме, в сериале, который они смотрят. Я могу в этот момент в общем думать о чем угодно, потому что это реально рассказ на час того, что этот там, я не знаю, какой-нибудь слепой саблист Затойчи пришел к ней в дом, а там вампир, а у вампиров есть души, а демоны, и так далее, вот это все… Им пока важно, что я говорю и какими мыслями я поделюсь. И я понимаю, что в какой-то момент наступит вот этот вот перелом, когда им будет скучно, не интересно что бы то ни было мне рассказывать, делиться, и они, конечно, предпочтут компанию своих ровесников или останутся только с мамой. Я изо всех сил этот момент оттягиваю, и должен сказать, что это часто требует определенных усилий. По времени ты должен вырубать день какой-то и полностью этот день посвящать им.
Синдеева: Вот появился какой-то не Пол, который тебе понравился, а какой-то не нравится. Что делать-то?
Козырев: Сейчас я чувствую твою внутреннюю боль.
Синдеева: Нет, еще пока в этом смысле нет, но я к этому готовлюсь.
Козырев: Надо выслушивать, разговаривать, понимать. Пытаться понять, что она в нем нашла, возможно, встречаться… Как бы у меня впереди у них еще очень много всяких увлечений, неосознанных абсолютно, потому что в этом смысле они, конечно, еще девочки-девочки. И когда на экране, например, фильма кто-то целуется, они делают так: «Ой...»
Синдеева: Миш, а у тебя, скажи, было с Соней такое, что какой-то у нее появился молодой человек, и прямо очень тебе не нравилось?
Шац: Знаешь, я до сих пор не знаю, тот ли это человек, ее ли это молодой человек, с которым она меня однажды познакомила, я до сих пор не очень понимаю, потому что меня блокировали в Stories, они не дают мне Stories смотреть в своем Instagram. А Instagram сейчас, собственно, как навигатор.
Синдеева: То есть ты не знаешь, кто у Сони молодой человек сейчас?
Шац: Я не знаю, есть ли у нее молодой человек, но я знаю, что она мне скажет, когда сочтет нужным.
Синдеева: А почему ты у нее не спрашиваешь об этом?
Шац: Потому что, я считаю, что это можно испугать тогда. Если бы я видел какую-то угрозу…
Синдеева: То есть это заход на ее пространство?
Шац: Конечно. Она скажет мне это ровно тогда, когда сочтет это нужным, и это будет гораздо более полезно для того, чтобы принять его или не принять.
Синдеева: Дима, а у тебя было такое, что тебя…
Быков: Нет, у меня наоборот, был полный восторг.
Синдеева: Женя какая-то вообще великолепная.
Быков: Однажды надо было ее доставать из кафе, у нее тогда был барабанщик, ударник…
Козырев: Хорошо не басист.
Быков: Не-не, у нее всегда по духовным таким практикам. Он ее повел в кафе, и у них не хватило у обоих. Я приехал их выкупать. Она потешалась безумно, он чувствовал себя очень неловко. Но я сказал: «Женя, прекрасный выбор, мальчик-бессребреник, настоящий художник, музыкант. Вот если бы это был какой-нибудь нувориш, тогда нет, а так я очень одобряю». И у них долго было это, он еще ей под окном масляной краской признание писал, весь дом стонал. Все это было, да. И мне нравилось, что она выбирает таких людей, если угодно, моего склада.
Шац: Тешит себя надеждой.
Быков: Я хотел бы надеяться.
Синдеева: Но вот знаете, я сейчас как раз подумала о том, что как на меня повлияли отношения с папой. Я могу сказать, папа меня не воспитывал, потому что я с ним была там до трех лет, и дальше папа ездил по всяким военным городкам, а я жила с бабушкой-дедушкой. На меня, наверное, повлиял дедушка очень сильно, который был очень близким для меня человеком. И вот я сейчас стала, слушая вас, думать, а как он со мной, то есть что повлияло на меня? Дедушка, я всегда знала, что он со мной и на моей стороне, несмотря на то, что вроде как бабушка меня всегда защищала перед дедушкой, но я знала внутри, прямо у меня было это чувство, что вот он всегда меня понимает.
Козырев: Я одну вещь хочу сказать. Ты только что произнесла фразу, и мы часто по этому поводу разговариваем дома, о том, что ты всегда должен быть на стороне ребенка. И ребенок всегда должен быть уверен, что бы ни случилось…
Быков: Свои не сдадут.
Козырев: Да. И я часто спорю сам с собой. Ну вот, конкретно, это редко бывает, но Соня нахамила няне, вот просто я слышу, как она кричит на нее, просто повышает голос. Должен ли я быть в любом случае на ее стороне? Нет, не должен, она не права. Я говорю: «Извините, пожалуйста», отвожу ее в комнату, и как бы стараюсь не на повышенных тонах объяснить ей, почему нельзя это делать.
Синдеева: У нас идеальная Женя и идеальный папа Миша, просто я в шоке вообще.
Быков: Надо скрестить. Это было бы забавно.
Синдеева: Я сейчас скажу, что у нас есть еще программа «Женщины сверху», у нее есть YouTube-канал, ведет его Анна Монгайт, и там есть очень потрясающий формат, там «Дочки-матери», когда опять же приходят мамы с дочками, и в том числе, рассказывают про то, что они иногда между собой даже не обсуждают. Так, Миш, тащи бумажку. Карточку.
Быков: Я, кстати, получил ответ от девочки.
Синдеева: Да? Ну что?
Быков: Я спросил: «Что я сейчас делаю?» «Вы сеете слова, которые взойдут через неделю». Через неделю это выйдет, да?
Синдеева: Ну практически.
Быков: Ты проследи, чтобы… Она умеет…
Козырев: Главное, что для тебя эта фраза работает в любое время дня и ночи.
Быков: Нет, не всегда.
Синдеева: Не всегда через неделю.
Быков: «Вы сеете слова», а если бы я ел сидел?
Синдеева: А если бы еще был прямой эфир?
Быков: Нет, все не так просто. Через неделю ты выпустишь?
Синдеева: Да, как раз смонтируют. Круто.
Шац: Господи, это прямо какой-то «Джуманджи» вообще…
Быков: А что там у Миши?
Козырев: Слабак.
Синдеева: Мы в очень маскулинном таком живем обществе. Если посмотреть на вот этих президентов-мачо, не только нашей страны, они все типа если ты проявляешь слабость, то ты как бы, если ты идешь на переговоры, если ты пытаешься быть в каком-то диалоге, то ты типа слабак, лучше потрясти оружием и всем остальным. Может ли мужчина быть слабым? Где может мужчина позволить себе слабость?
Козырев: В каких-то критических ситуациях, я думаю, что я вел себя мужественно, я тешу себя такой надеждой, так оцениваю по прошествии лет. Но я могу проявить слабость, у меня слезы выступают над хорошей сильной литературой и на фильмах.
Синдеева: А это слабость? Вот это как раз…
Козырев: Как бы мужчина не должен плакать. Это в общем.
Синдеева: Вот, подождите, это нас учили с детства, мужчина не должен плакать.
Козырев: Когда возникают, ты сейчас коснулась вопроса, как ведут себя глобально политики или общая этика в обществе предполагает, что ты должен обязательно мериться размерами. У меня нет такого, что называется, поверх всего у меня нет такого вектора, я не хочу ни на кого изо всех сил, чего бы это ни стоило, произвести впечатление как супермачо-самец. У меня есть ощущение того, что надо быть честным по отношению к себе и по отношению к своим родным. Надо быть искренним, и если в какой-то момент это требует признать поражение, то надо признавать поражение, это не страшно.
Синдеева: И даже если публично?
Козырев: Честность в признании собственной неправоты, мне кажется, важнее, чем отстаивание этой позиции.
Быков: Я не могу себе этого позволить, но я понимаю, что это правильно, что это срабатывает, что надо признаваться в слабостях. Я тебе скажу одну штуку, ее тоже лучше бы вырезать, конечно.
Синдеева: Нет уж, давай все не будем вырезать.
Быков: Ну давай что-то оставим. Вот у меня была одна девочка очень умная, и она мне сказала: «Если ты чувствуешь, что ты сегодня не хочешь или у тебя не получается, так мне и скажи». И в тот момент, когда я это говорил, я чувствовал такой прилив сил и желания, что все получалось великолепно. Иногда надо расслабиться. Иногда чем больше ты хочешь продемонстрировать что-то, тем меньше у тебя выходит, но стоит тебе расслабиться, и он вскакивает прямо как молодой конь. Это правильная мысль, довольно точно.
Синдеева: Вытаскивайте карточку. Миш, давай ты.
Шац: Давай. Господи, сразу попал.
Козырев: Я видел это.
Синдеева: Значит, в программе «Синдеева», которую мы сделали с девочками, у нас была тема климакса, на что, значит, попала Юлия Ауг. Она сказала: «Слушайте, я бы готова была на эту тему поговорить, но у меня пока его не случилось»., на что Хакамада так очень мрачно сказала: «Что вы пристали к этому климаксу? У мужиков тоже есть климакс, и они так же потеют, и так же, и так далее». Я говорю: «Как? У мужчин климакс?». Я не знала, простите.
Есть ли такое понятие — мужской климакс?
Козырев: Я, честно говоря, обескуражен был, что вы об этом говорили в той программе…Нет, не бывает, я считаю. Я так научен в медицинском институте, я этого не встречал. Те гормональные перемены, которые происходят в мужском организме во второй половине жизни, они не подходят под это определение.
Быков: То есть месячные не прекращаются?
Козырев: Все-таки да, продолжаются стабильно.
Шац: Я почему-то вспомнил строчку из «капустника» медицинского института, который я закончил, там была короткая строчка, «Уж климакс близится, а Германа все нет».
Синдеева: То есть вы считаете, что нет такой проблемы?
Шац: Ну вот я лично не испытываю проблемы гормонального перехода. Наоборот, я вам хочу сказать, что мое состояние сейчас, мне кажется, даже лучше, чем десять лет тому назад. Может быть потому, что я обращаю внимание на спорт, не знаю, но мне вот сейчас вполне себе хорошо. Потею я редко.
Быков: Мне кажется, что с тех пор, как изобретена виагра, главная проблема снята, вот об этом можно теперь думать без ужаса. А насчет остального я боюсь одного, что все-таки слабеет память и интеллект, меньше дел можешь делать одновременно и так далее. Но это победимо, вот это победимо, это можно растренировать.
Шац: По поводу виагры у меня в стендапе была шутка…
Быков: Расскажи.
Синдеева: Давай, скажи ее.
Шац: У меня была шутка в стендапе, что я настолько стар, что помню первый состав виагры, и я сейчас не о группе говорю. Вот о чем была шутка.
Синдеева: Ребята, я прошу прощения. Смотрите, виагра, говорят, что у этого есть последствия, то есть это влияние на сердце…
Шац: Я не пробовал, честно. Клянусь.
Быков: Я пробовал, чтобы понять, никаких последствий это не дает.
Синдеева: И все нормально?
Быков: Лев Щеглов, великий сексолог, говорил: ну как вальс на протезах.
Шац: Прекрасно.
Быков: Ну можно, танцевал же Мересьев и ничего.
Синдеева: Мне головой очень хочется секса, ну вот я честно, головой. Мне кажется, что я хочу секса просто всегда, много, хочу, я про это думаю.
Быков: А тело хочет спать.
Синдеева: А тело хочет спать, ну честно, вот оно хочет спать.
Быков: Ну спи.
Шац: Попробуй поменяться местами, может быть, с ним как-то их, возможно, это решит проблему.
Козырев: В одном из каких-то спектаклей, по-моему, квартетовцев, Леша Кортнев говорит о том, что мы же помним это состояние — три красавицы в однокомнатной в Бутово, берешь коньяк и туда, свободная хата… А сейчас — какие-то левые телки, где-то в Бутово, ехать еще, да и времени столько… Не, спать.
Вот это в общем отражает перемены настроения. С возрастом, конечно, телу хочется спать, а душе хочется любви. В общем, собственно, надо просто балансировать, этот маятник, он качается из одного состояния в другое.
Синдеева: Хорошо, у тебя молодая жена, вот у нее точно должно быть состояние — хочу секса всегда.
Быков: Тут дело даже не в желании секса. Она настолько быстро развивается, быстро соображает, все время острит, и мне хочется все время ей доказывать, что я еще на что-то способен. Поэтому да, особенно потому, что она очень язвительный человек.
Ну вот я тебе расскажу, недавно мы сидим, значит, в компании, и на меня напала мизогиния. Я говорю, что женщина, в ее жизни секс играет, как правило, гораздо большую роль, чем у мужчин, и женщина за хороший секс отдаст все — родину, детей, друзей… Она говорит: и плохой секс. Вот в эту секунду я понял, что вот эта женщина никогда, она всегда будет впереди. Это очень сильно сказано, согласись.
Синдеева: Круто.
Быков: Всегда хочется как-то догнать.
Синдеева: Кто вытаскивает карточку?
Шац: Я только что вытаскивал, так что Дима.
Синдеева: Дима, давай.
Быков: Достигаторство. Вот это мне близко, потому что я должен себе подвешивать какую-то морковь к носу постоянно. Да, я должен себе ставить какие-то сверхзадачи. У меня есть цель написать еще три романа, они придуманы. Они должны быть очень хорошими, они совершенно каждый в своем жанре и совершенно разные. Я сейчас очень сильно мучаюсь с одним, но я это сделаю. То есть у меня есть такая концепция бога-читателя, что он нас хранит, пока мы ему интересны, пока я могу для него какой-то мед собрать, бог-пчельник, пчеловод. И мне кажется, что вот если я хорошо напишу эти три книги, какое-то время я еще поживу, такое у меня ощущение, то есть он меня как-то еще немного похранит.
Синдеева: Дима, критерий оценки для тебя в данном случае, это только твоя оценка? Вот я написал, понимаю, что хороший роман. Или популярность, деньги, количество публикаций?
Быков: Нет, я знаю, что это хорошо придумано. Я знаю, что это придумано хорошо и что это никто, кроме меня, не напишет. Это очень мощный роман, и тот, и другой, и третий, и это я сделаю.
Синдеева: Хорошо.
Быков: Я ничего не понимаю в машинах, в телевидении, в стендапе, может быть, в физиологии, хотя не знаю. Но здесь я понимаю. «ЖД» когда я написал, его ругали все, а через десять лет он сбылся, просто сбылся в 2014 году. Я знаю, как это бывает, понимаете. Я там угадал какие-то вещи, которые невозможно было угадать, там убийство Политковской, там атаман Батуга, эти гопники все в ДНР, я это угадал. Какие-то вещи я знаю. Вот эти три романа нужны, это пустующие клетки в табличке Менделеева. А как они будут восприняты, это неважно, они выстрелят.
Шац: Я абсолютно согласен с Димой, мне тоже нужно ставить какие-то цели. Вот я сейчас ставлю, и каждый год я это немножко пересматриваю. У меня, может быть, нет таких планов, как у Димы, чтобы заполнить некую таблицу, но вот на короткой дистанции, а у меня короткая дистанци,я ну такая средняя, скажем, средняя.
Синдеева: Но ты прямо пишешь, условно, себе эти цели? Я имею в виду то есть формулируешь для себя конкретные цели.
Шац: Я формулирую для себя цели конкретные, да.
Синдеева: То есть прямо там, не знаю, сделать это, вот как…
Шац: Да. Обязательно. Для меня это очень важно.
Синдеева: Вот ты, условно, дожил до пятидесяти лет и типа ничего не достиг. Ну вот дальше человек определяет для себя, ну вот как бы что-то бежал, делал, делал, и потом вдруг понял, а что у тебя, у тебя ничего за тобой нет. Сталкивались ли вы тоже с таким, что надо себя… Ты столкнулся, ты рассказал, когда надо себя перепридумывать было. Вот у тебя такое было, когда ты…
Козырев: Ну, у меня было и есть ощущение того, что вещь, которая мне лично казалась очень важной и на которую я потратил большое количество времени, она на самом деле вообще оказалась неважной. И ты встречаешься с тем, что помнят и знают тебя совсем не по этому, тебя помнят и знают по какому-нибудь фильму «День Радио».
Ты в общем старался построить некую музыкальную вселенную на территории, на которой в этой галактике всегда царила популярная музыка, а ты старался дать возможность настоящим поэтам и музыкантам быть услышанными, и на это была направлена большая часть моей жизни.
Синдеева: И тебя за это не помнят?
Козырев: Это в общем оказалось, во-первых, это оказалось в общем в результате проигрышной философией, потому что потом пришел шансон и стер вообще это все на хрен. И какой смысл бороться, я не знаю там, с Филиппом Киркоровым путем Бориса Гребенщикова? Филипп Киркоров вечен и будет всегда, Борис Борисович тоже будет всегда для вот крохотного вот такого вот небольшого количества людей. Но с этим ничего не поделаешь, и это абсолютно предсказуемо.
Синдеева: Но это разочарование твое или…
Козырев: Ну горечь, конечно, была и есть, да. Но ты возбуждаешься от новых каких-то вызовов, которые либо сам себе делаешь, либо жизнь делает. Другое дело, что с годами лень вступает в свои права, и я эту лень пока объясняю тем, что зато я больше времени провожу с детьми, зато мне… Хорошо, я который год не могу заставить себя оторвать задницу и сделать мой YouTube-канал. Но у меня есть два объяснения на это. Первое, я так и не нашел, какое уникальное предложение я могу выдвинуть зрителям, вот почему надо именно меня смотреть, нет у меня такого. Много у меня было разных идей, стопка всяких возможных вариантов, не могу я. А второе — зато у меня больше времени на детей. Но я мечтаю о том, чтобы осуществить эти проекты, я хочу снять фильм сделать документальный, с идеей, которая мне кажется очень важной, и очень надеюсь, что звезды совпадут и я его осуществлю. И еще, конечно, у меня какая-то там очередная волна работы над фильмами с точки зрения саундтреков, и две большие работы только что закончились, новые начинаются, я с удовольствием подбирают музыку к фильмам.
Понятно, что ко мне обращаются те люди, которые помнят, в первую очередь, «Брат-2», эта работа, которая вызывает у меня очень тяжелые как бы ощущения, и я многократно пересматривал свою роль в этом. И да, уже ответил, как бы сформулировал, что я жалею о том, что я принял в этом участие, такой эффект это оказало на страну.
Шац: Ты себя Сахаровым считаешь, да? Академиком Сахаровым, который изобрел…
Козырев: Отказался от своих… Да.
Быков: А мне кажется наоборот, только благодаря саундтреку там и появилось что-то человеческое. Твоя была идея «Птицу» туда поставить федоровскую?
Козырев: Да. «Дорогу» в смысле?
Быков: Да, «Дорогу». Она сработала.
Козырев: Это самое сложное было. Я сидел и часами разговаривал, уговаривал их, они категорически не хотели.
Синдеева: Уговаривал Федорова или уговаривал…
Быков: Я сам себе и небо и луна… Вот благодаря ей она работает.
Козырев: Группа «АукцЫон» категорически не хотела ни в каких идеях, связанных с массовой культурой, принимать участие. Они принципиально и до сих пор идут своим путем, эта была самая сложная вещь, которую я…
Быков: Но это отлично получилось.
Козырев: Да, но только у меня есть такая теория, что этот фильм, когда его посмотрел Путин, он в общем понял — вот она, национальная идея. И собственно, все последующие…
Синдеева: А ты думаешь, он его посмотрел?
Быков: Он не понял ничего, получается.
Синдеева: Ты думаешь, он его посмотрел и вот это определило нашу жизнь?
Козырев: Абсолютно.
Быков: Он его посмотрел, факт, но он его не понял, я боюсь.
Козырев: Дело в том, что одна важная фраза Балабанова, которая мне, например, она сподвигла меня безусловно принять в этом участие, Балабанов говорит: давайте, я хочу снять комикс. Это должен был быть иронический стебовый комикс.
Быков: Ну он и был.
Козырев: А вышло…
Шац: Из-за саундтрека, ты считаешь?
Козырев: Нет-нет, из-за самого сценария.
Быков: Он просто на такую почву упал.
Шац: Ну понятно.
Козырев: Как бы беда еще заключается в том, так как я с Лешей общался, я знаю, что те пороки, те претензии, которые можно предъявить этому фильму, это претензии к самому Леше. Да, он был националистом, да, он не любил евреев.
Быков: Он был трагическим националистом.
Козырев: Да. Но при этом он обладал невероятным талантом, и естественно, вот это все, что произошло с этим, не случайно. Но он…
Быков: Понимаешь, он не любил евреев, но себя он не любил больше. Вот это важно.
Синдеева: Это ему тогда прощает все остальное?
Быков: Трагический человек.
Синдеева: Нет, я просто… Он был трагический человек.
Быков: Пазолини тоже был не ангел, знаешь. Но нет, он был трагический человек.
Козырев: Короче, я знаю точно, если бы отмотать назад и еще раз мне предложили бы это, я бы, конечно, согласился безоговорочно.
Синдеева: А, все-таки бы согласился.
Быков: Не нашел бы сил отказаться.
Козырев: Нет. Потому что это такое приключение, в которое меня позвали, ну как от этого отказаться.
Быков: Да, конечно.
Козырев: Другое дело, что я точно так же бы, наверное, жалел потом, то, что сегодня произошло.
Синдеева: А можно я тогда еще спрошу коротко. Вот успех двадцать лет назад для каждого из вас и успех сейчас?
Шац: Для меня, мне кажется, самая большая разница того и сейчас, это в том, что тот, как мне кажется или мне казалось потом какое-то время, приходил ко мне как-то сам по себе. Ну вот я не прикладывал для этого каких-то трагических усилий, да. А вот сейчас я должен приложить именно трагические усилия, то есть очень-очень сильно заморочиться этим.
Синдеева: Заработанные, выстраданные.
Шац: Да-да, выстрадать это, да. Я думаю так.
Козырев: Я бы добавил к этому еще одну деталь. Двадцать лет назад для меня очень важно было количественный масштаб происходящего. Я выходил на сцену «Нашествия» и просто охреневал от счастья, что двести тысяч человек вот стоят сейчас на той фигне, которую я придумал, и они влюбленно поглощают вот то, что я им сейчас даю.
Это ушло, и в какой-то момент, более того, еще вызвало у меня ощущение бессмысленности существования, и вдруг мне стало важно маленькие залы и маленькое, небольшое количество тех самых «своих», которых нужно найти и успокоиться. Вот мне…
Синдеева: Но это ты чуть-чуть не обманываешь сам себя? Что просто нет этих двухсот тысяч…
Козырев: Конечно, в этом есть еще и обман, успокоение.
Синдеева: Успокоение.
Козырев: Но послушай, если ты, не знаю, пятнадцатилетняя фигуристка или семнадцатилетний чемпион мира, ты же понимаешь, что ты достиг вершины, и дальше ничего близко ты не сможешь сделать всю свою жизнь, хоть что бы ты там… Ну там шоу…
Синдеева: Как красиво про себя объясняешь.
Козырев: Ну да, у меня так сложилось, что в какой-то момент была вот эта вершина. Я понимаю, что никогда больше я не буду стоять перед двумястами тысяч, но мне сегодня, честно говоря, это и не нужно. Мне гораздо ценнее, что мы, например там, не знаю, с Дубасом или с другими моими театральными приятелями стоим перед залом, в котором сидит триста человек, но этот зал услышал каждую мысль и ее воспринял, обмен энергией тут совершенно другой. Или зрители моей программы на нашем телеканале.
Синдеева: А что за успех двадцать лет назад и сейчас, у тебя поменялось что-то?
Быков: Ничего абсолютно. Ну главный критерий был — одобрение матери. Матери нет, хотя я ее присутствие ощущаю и примерно понимаю, когда она одобряет, когда нет. Но одобрение нескольких людей, да, и они, слава богу, рядом. Это один коллега, одна женщина и одна жена. Вот это важно. Хотя, кстати говоря, одобрение двух первых жен для меня тоже значит много.
Синдеева: Вот, они же тоже для тебя тогда были важными.
Быков: Много, да.
Синдеева: А сейчас?
Быков: Мы же все дружим довольно тесно. Есть хороший кадр, где я, только что выйдя из комы, сижу с тремя женами, как такой падишах в центре, очень люблю этот кадр.
Синдеева: Мы уже много обсудили.
Козырев: Муза.
Синдеева: Муза. Вот мы чуть-чуть коснулись этого, это как раз про наших не обязательно жен, это может быть кто угодно. Вот насколько это важно, насколько без этого невозможно, как раз это и достигаторство, и стремление к успеху. И вообще, что делать, если рядом муза с тобой, вдруг она попала в кризис?
Козырев: В моей ситуации у нас такой кризис по синусоиде, то есть по четным числам Настя хнычет, что она в кризисе, а по нечетным — я, вот так вот у нас получается. То есть у Насти тоже есть постоянная рефлексия, хотя вот, слава богу, в прошлом году ее документальный фильм был замечен, награжден, она сняла этот «Байкал. Приключения Юмы» про нерп, пять лет ездила на Байкал, у нас весь дом завален этими маленькими нерпятами. Она снимает очень хорошие фильмы, но, к сожалению… Короче, я понимаю ее рефлексии, она понимает мои. Мы распределяемся. В тот момент, когда под ней начинают шататься эти досочки на перекидном мосте, я стараюсь ей подставить плечо и руку дать, и наоборот. Это таким вот образом. Что касается музы, с годами это состояние упоенной ослепляющей влюбленности в какую-то девушку, которая рядом с тобой, и ради которой ты готов на все, что угодно, оно заменяется скорее каким-то ощущением верности, тепла и какого-то оправдания твоего существования. Вот эти чувства входят в то, что для тебя действительно важно. Я каждую идею, которая у меня возникает, я рассказываю ей, и мы занимаемся таким интеллектуальным пинг-понгом, и она гораздо чаще одобряет меня и внушает мне надежду, чем я сам себе это делаю. Я как бы иногда задают себе вопрос, видя то, как живут мои приятели, сверстники и коллеги, друзья, когда у них дома находится человек, который в общем ничего не делает. Некоторые просто занимаются детьми, это не сказать ничего не делать.
Синдеева: Да, вот это вот не надо.
Козырев: А некоторые, у которых даже нет детей, они просто вот прямо реально «балду гоняют». Я, конечно, не могу, мне настолько хорошо, что у меня…
Синдеева: То есть женщина реализованная для тебя это важно.
Козырев: Да. Реализованная и реализующая. Это, мне кажется, я не могу себе представить, если бы у моей любимой женщины вот не было дела любимого.
Синдеева: Козырев, ты какой-то идеальный. Послушать тебя, идеальный папа, идеальный муж, даже противно чуть-чуть с тобой становится сидеть, слишком все хорошо. Но мне нравится, что наши зрители об этом узнают сейчас. Дим, давай, я хочу тебя к нам вернуть.
Быков: Раньше, когда внезапно приезжают родители с дачи, сублимация энергии происходила через стихи сразу, немедленно. И это всегда так было. Но сейчас таких ситуаций уже нет. У меня вот, не то, чтобы у меня есть муза, у меня есть два куска в Москве, где ко мне приходят лучшие идеи, это улица Правды и Беговая. Почему это так, я не знаю, может, там такая сила тяжести.
Шац: Там ВГТРК, кстати.
Быков: Да, может быть.
Синдеева: Это ты серьезно? То есть ты, в смысле, когда приходишь туда гулять, у тебя…
Быков: Когда я там хожу, знаешь, где железнодорожный переезд…
Синдеева: Да.
Быков: Вот там. И сейчас я сюда ехал через них, и мне ударил в голову замечательный стих, я его сразу придумал, я вот сейчас приду домой его писать. А что касается музы, то наверное, вот Катька с этим справляется лучше всего, потому что она насмешлива, мне все время хочется ей понравиться. Вот в этом смысле, да, она меня очень этим заводит.
Синдеева: Чем женщина может помочь мужчине, вот давайте, которая рядом? Чем мы вам можем помочь, когда вам тяжело?
Быков: Знаешь, есть гениальное стихотворение Веры Павловой.
Муза возбуждает, когда приходит.
Жена возбуждает, когда уходит.
Любовница возбуждает, когда не приходит.
Хочешь, я проделаю все это одновременно?
Вот это гениально.
Синдеева: Вот так надо.
Козырев: Мне очень помогает, когда Настя посмотрит на меня, послушает и говорит, скажет: «Послушай, хочешь выпить пива — иди напротив в паб». У нас напротив прямо паб.
Синдеева: Я знаю.
Козырев: Я перехожу дорогу, наливаю пинту и остаюсь сам со своими мыслями, и часто нахожу какой-то выход. Это, конечно, утрированно, но оставлять и не доставать — это важный рецепт для всех, и для мужчин, и для женщин. Оставлять и не доставать. Бывают такие периоды, когда просто нужно оставить человека в покое и оставить его наедине со своими мыслями.
Синдеева: Дим, скажи, несмотря на молодость твоей жены, наверняка у нее же тоже бывают какие-то ситуации, когда там ей нужна какая-то твоя поддержка и так далее. И при этом, может быть, она не готова про это говорить.
Быков: Мы не разлучаемся абсолютно.
Синдеева: Вообще?
Быков: Да. Без Катьки я беспомощен абсолютно. Но не в том смысле, что я не знаю, где что лежит, но, если я с ней не разговариваю, я чувствую себя неловко крайне. Я и сейчас с ней переписываюсь. Помнишь, как в том анекдоте? Вот и сейчас, извините за плохой почерк… Вот и сейчас, да. Мы не разлучаемся совершенно. Мы ездим всегда вместе, будь то командировка или гастроли.
Синдеева: А как она себя чувствует, вот находясь рядом с таким талантливым человеком, таким известным человеком, вот как у нее?
Быков: Я думаю, она воспринимает меня совершенно не с этой стороны. А находясь рядом с понимающим собеседником, я надеюсь, она чувствует себя неплохо. Нет вещи, которую я с ней бы не обговаривал, и это так было с первого дня, поэтому у меня нет опыта сепаратного существования абсолютно. И я сдохну, если он появится, довольно быстро.
Синдеева: Катя, никуда не отходить от Дмитрия, потому что нам очень нужно три романа, как минимум.
Быков: Она не отходит. Да, еще три романа, а потом на все четыре стороны.
Козырев: Романа в литературном смысле.
Быков: Да-да, в литературном.
Синдеева: Есть один вопрос, который еще вне как бы отношений, и он, конечно, еще связан отчасти с политикой. Это вопрос нашего зрителя, и это вопрос, который я очень люблю задавать всегда своим гостям. «Хотелось бы услышать мнение мужчин за пятьдесят, ощущают ли они свою ответственность за то, что их поколение и наше поколение упустило шанс, выпавший России в девяностые? За то, что по большому счету променяли свободу на колбасу и кредитный Solaris? Спасибо». Николай, 30 лет.
Быков: Коля, вытягивать страну предстоит нам, гораздо скорее, чем вы думаете, очень скоро, из очень глубокой бездны. И на нашем поколении лежит та же ответственность, что и на шестидесятниках в 1986 году, и сделать «Огонек», и сделать «Московские новости», и сделать гласность — всё это придется нам, частью возвращенцам, частью пересидентам здесь.Поэтому на нас пока еще рукой не машите, мы свое слово далеко не сказали. Мы будем говорить его в ближайшие шесть-семь лет.
Синдеева: Даже после этого не хочется вам слово давать, если честно.
Шац: Да все сказано.
Синдеева: Вам есть что сказать?
Козырев: Я не разделяю этот оптимизм, к сожалению.
Синдеева: Хорошо.
Козырев: Я отвечу на этот вопрос — да, у меня есть ощущение, я не могу сказать, собственной вины за то, что была эта надежда, которая в результате была погребена, а скорее вопрос к себе — а что я еще мог сделать для того, чтобы вот это «окно существования», которое…
Это был недолгий период в моей жизни, когда я мог назвать человека во главе государства «Это мой президент» и я за него готов, это был очень небольшой период, но возвращаясь все время к этому периоду жизни и задавая себе вопрос, я, как правило, вынужден ответить — вот я сделал все, что мог. Больше, чем я сделал, в тот момент у меня не было ни шансов, ни сил, и я вынужден признать, что обстоятельства оказались сильнее. И как я люблю эту цитату у Гребенщикова, сложно быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране. Страна оказалась очень неритмичной.
Шац: Но я бы хотел сказать, что я не чувствую никакой ответственности вообще за это, за что-то упущенное. Я прожил там те годы, я прожил абсолютно ритмично, выражаясь языком Бориса Борисовича. Мы делали прекрасные вещи, в которые верили.
С другой стороны, та свобода, которая была тогда, упала мне в руки, я не боролся за нее. Ну да, я вышел там в августе к Ленсовета, 20 какого-то августа, защищать его от танков, которые так и не пришли в целом, понимаешь. Поэтому я это получил, я этим воспользовался, воспользовался вот так, как мог. И ответственности за то, что что-то пошло не так, я, честно говоря, не испытываю.
Синдеева: Но я тоже…
Шац: А по поводу шести-семи лет, я бы даже больше хотел. Я уверен, что наше поколение, он еще вполне в рабочем состоянии.
Быков: Оно своего последнего слова отнюдь не сказало.
Шац: Да. Оно в рабочем состоянии еще вполне.
Быков: Дай бог..
Синдеева: Мне очень нравится Димин здесь комментарий, потому что я тоже не чувствую…
Быков: Optimistic Channel.
Синдеева: Не только потому, что Optimistic Channel, потому что я чувствую, что наше поколение еще очень себе даже сможет и сказать, и высказаться, и это всё случится. Я здесь тоже очень верю в это и надеюсь. Подписывайтесь на канал «Синдеева», на канал…
Шац: Шац. У нас все …
Синдеева: На канал «Папа, дверь закрой», на канал «ЖЗЛ» Дмитрия Быкова, на канал «Женщины сверху». Ставьте лайки, пишите свои комментарии и пишите, кого бы вы хотели еще видеть в гостях.
Спасибо, что досмотрели до конца. Я надеюсь, что он вам понравился так же, как женский выпуск, там уже миллион просмотров, на женском выпуске. Ребята, у меня для вас подарочек. Значит, F@ck this job, это фильм, который сняла Вера Кричевская, фильму дали прокатное удостоверение со второго марта, фильм начинает показываться по стране. Все подробности, где он будет показан, будет в ссылке, там прямо города, где мы будем. Начинается все из Москвы, и мы с Верой Кричевской поедем по этим городам, у нас будут встречи со зрителями. Мы очень надеемся, что нам никто и ничто не помешает.
Я хочу сказать, что еще этих кепок, вот есть у меня, у Зыгаря, и вот они только-только привезли их, поэтому держите.
Козырев: Да, это атрибут сезона 2022. Кепку с такой надписью я буду носить много лет.
Шац: Да, это отлично.
Синдеева: Ребята, я хочу сказать вам спасибо большое, потому что вы правда нервничали, я это видела, и я знаю, как мальчикам всегда тяжело говорить в общем-то на темы, которые заходят как бы чуть глубже, чем просто о политике или о природе. Спасибо всем большое. Это программа «Синдеева», «Жизнь после пятидесяти». Ребята, спасибо вам большое.
Шац: Спасибо большое.
Козырев: Спасибо большое. Всем здоровья.
