Журналист, заместитель директора Детского хосписа «Дом с маяком» Лида Мониава рассказала о том, как, несмотря на «Прямые линии» с Путиным, отделения реанимации в больницах не дают родным увидеться с умирающими детьми и что делать, если вы попали в такую ситуацию.
Синдеева: Вы коснулись вопроса реанимации. Мы как-то так все выросли вот в этом нашем советском здравоохранении, когда у меня много лет назад умирала мама, она попала в кому с инсультом. И я прилетела, и она лежала в реанимации. И меня к ней не пускали. И я вот так вот заглядывала как-то через дверь какую-то приоткрытую, и в течение трех суток, пока она лежала, меня ни разу к ней не пустили. И мне тогда даже казалось это естественным. Ну, то есть, у меня это не вызывало никакого вопроса, потому что я знала, что так всегда. И это, конечно, все ужасно. И только вот сейчас, когда я опять же вдруг стала слышать о том, что, оказывается, родителей к детям таким не пускают, и это может длиться не то что сутки, двое, а это длится неделями, месяцами! И опять же этот вопрос поднимался, опять же все на той же «Прямой линии». И что дальше с этим случилось?
Мониава: Ну, вот у нас сейчас есть подопечный ребенок Тимур. Тимуру 7 месяцев. Все эти 7 месяцев он находится в отделении реанимации, и маму пускают один раз в день с 3-х до 4-х. То есть, всего час все эти 7 месяцев маме видеть своего ребенка. И иногда в отделение поступает какой-то тяжелый пациент, и даже на час ее не пускают. Мама едет полдня туда к дверям реанимации и может услышать, что сегодня, простите, нет, или сегодня всего пять минут. Я у этой мамы спрашиваю, ну, вы скажите, что вы хотите быть целый день. Пойдите к главному врачу, давайте там позвоним с вами в департамент здравоохранения. Я вижу, что люди просто не знают своих прав. Это как с советских времен осталось.
Синдеева: То есть, нет уже никакого указа, нету закона. По закону мама должна быть со своим ребенком всегда.
Мониава: Да, по законодательству ребенок имеет право не разлучаться, но для самого учреждения закрытая система гораздо удобнее, гораздо выгоднее. Чем меньше там лишних глаз, тем меньше скандалов, и все учреждения держатся за свою закрытость из последних сил, потому что понимают: как только они откроют двери, они получат огромное количество скандалов из-за плохого ухода, из-за нехватки расходных материалов. Врачам придется больше разговаривать с мамами, потому что мамы начнут спрашивать, а что вы делаете, а почему, а зачем? А они не привыкли разговаривать, работая в закрытом учреждении. И очень судорожно реанимации пытаются не открывать двери, несмотря на законодательство, несмотря на все эти «Прямые линии» с Владимиром Владимировичем, ничего не меняется в реальности.
Синдеева: Практический совет. Вот что делать таким мамам и вообще родственникам в такой ситуации, если оказывается, нету никакого нормативного акта или чего-то? Что делать? Куда писать, звонить?
Мониава: Очень сложно дать практический совет. Я могу сказать со стороны, что нужно позвонить на горячую линию Департамента Здравоохранения и придти к главному врачу. Но люди, которые находятся в таком слабом и зависимом положении — это совсем не те люди, которые могут отстаивать свои права и вообще за что-то бороться, потому что жизнь их ребенка зависит от этого врача. Недавно у нас маму не посадили в машину скорой помощи с ребенком вместе, хотя она имела право. Мама говорит: «Я понимаю, что я имею право, я понимаю, что я должна сейчас добиваться, но если я начну это делать, то врач будет весь на нервах, и как он потом моего ребенка будет спасать и реанимировать?» Просто в момент, когда ребенок в реанимации, ну, мама не способна. Это не та ситуация, когда можно за что-то бороться и что-то отстаивать. Это мы — люди здоровые, мы сейчас не зависим от этих реаниматологов. Мы должны как-то пытаться помогать открывать двери реанимаций. Но не родственники умирающих людей будут это делать, к сожалению.
Синдеева: Ну, то есть, вот я пытаюсь какую-то практическую все равно пользу из разговора вынести. То есть, если человек сталкивается с этой проблемой, все, кто вокруг рядом родственники, там, не знаю, друзья, знакомые должны попытаться дозвониться до…
Мониава: Главного врача больницы и Департамента Здравоохранения, Министерства Здравоохранения, четко сказать, что я имею право, я здесь буду, вы меня никуда не выгоните.
Синдеева: И, как правило, после этого двери открываются?
Мониава: Нет, двери не открываются. Начинается скандал, портятся взаимоотношения. К сожалению, все пока очень сложно.
Синдеева: А вот, как вы считаете, что нужно сделать, чтобы это сдвинуть? Еще.
Мониава: Я считаю, что Министерству Здравоохранения нужно принять какой-то рычаг управления. Вот если маму не пускают, чтобы этот врач был уволен, который маму не пускает, чтобы он получил выговор. Чтобы врачи понимали, что если они сейчас откажут маме, то что-то им потом за это будет. Что они не цари и боги в этом отделении, что они не могут распоряжаться вообще возможностью людей видеться друг с другом. Пока нету никакого рычага воздействия и контроля, ничего не меняется.
Синдеева: А что по этому поводу Министерство Здравоохранения вообще делает, говорит? До них доходит это? Есть ли какие-то встречи с вами? Не знаю, разговоры.
Мониава: Министерство Здравоохранения во всех интервью говорит, что двери реанимаций должны быть открыты, но при этом, когда конкретный ребенок находится в реанимации, я звоню в Министерство Здравоохранения и говорю, что маму пустили всего на час, она хочет быть круглые сутки, я в ответ слышу, что, ну, круглые сутки, наверное, не получится, ночью все-таки придется уйти. Ну, давайте, мы сейчас позвоним, еще на пять минут пустят, а так круглосуточно все равно нет.
Синдеева: То есть, ручное управление полностью.
Мониава: Да.
