«Я не понимаю, что такого я делаю, чтобы заслужить такую ненависть»: Вера Полозкова — о борьбе с травлей, воспитании детей одной и поиске позитива

Смотри, мы с тобой последний раз в эфире разговаривали в семнадцатом году вообще. В семнадцатом! Это было три года назад. Невозможно, я сейчас просматриваю и думаю: господи, у тебя тогда только Федька еще был, и мы с тобой обсуждали Федора, как он растет, ты говорила о том, что ты хочешь иметь больше детей. За это время уже родился Савва, которому два года, да, и буквально полтора месяца назад родилась Ариша, и ты теперь мама троих детей ― раз.

Да, многодетная, боже мой.

До этого ты была мамой мальчиков, и ты очень четко, я помню, говорила тогда: «Да, я точно знала всегда, что я мама мальчиков, несмотря на то, что не хочу останавливаться и что шанс, наверно, еще будет». И вот он у тебя случился, ты теперь мама еще и девочки. Расскажи, пожалуйста, ты почувствовала эту разницу?

Дело в том, что просто история даже не про мальчиков и девочек конкретно, а про то, что у тебя с каждым ребенком всегда совершенно отдельные отношения и свое собственное к нему отношение. Во-первых, они в разных возрастах очень, потому что Федян уже начинает философствовать, выдавать невероятно смешные концепции мироздания, трогать меня до слез тем, что он говорит, и так далее.

Саввун просто домашний тайфун и ураган, сносящий все на своем пути и при этом расположенный больше всего к флирту и к поеданию в своей жизни…

А он все еще продолжает, скажи, пожалуйста, он продолжает флиртовать? Я про это смотрела у тебя.

Он, наоборот, только обороты набирает. Вот есть ему уже не так интересно, как женщины и развлечения. Он как-то быстро очень понял про свою неотразимость абсолютную и использует ее по поводу и без повода.

А Ариша ― что-то такое совсем удивительное и новое. У меня был очень лютый период, прошлый год, это была какая-то очень уникальная, незапланированная, вообще внезапная история посреди такой бури в моей жизни, что я была очень растеряна и, честно говоря, не думала, что я вытяну вообще троих и как это вообще дальше будет. Но когда она родилась, она сняла все противоречия, все сомнения и сразу же вызвала такую реку любви в свой адрес, что стало понятно, что другого варианта просто не было никакого, просто она всегда знала, что она у меня будет, и все.

Скажи мне, пожалуйста, я тебя все-таки спрошу, несмотря на то, что ты, видимо, настолько эмоциональный человек, что притягиваешь к себе постоянно вот эти бури. Когда мы с тобой три года назад говорили, у тебя тоже был какой-то невероятный кризис.

Я разобралась, мне казалось, более-менее с этими бурями. Но я попала в какую-то такую историю, которая, наверно, была самым лютым моим испытанием лет за пятнадцать.

А ты можешь об этом рассказать?

Как сказать? В общем, на самом деле по итогу, наверно, будет корректно сказать так, что я воспитываю троих детей одна.

Вау.

Обеспечиваю их финансово самостоятельно. Но мы с Саней остались в довольно доверительных и, в общем, партнерских отношениях по поводу детей.

Тогда я все-таки задам тебе вопрос, Вера, извини, я этого не знала и буквально, просматривая твои интервью, собственно, и твой рассказ про Сашу… И тогда тоже был сложный период, кстати, с Сашей тоже тогда было, да?

Это в каждых отношениях ходит циклами абсолютными.

Я не знала и, ты знаешь, сейчас я, конечно, в такой растерянности, потому что разговор с тобой ― это всегда личный разговор, это не разговор с поэтессой Веры Полозковой, это разговор с человеком, которого ты любишь, которого ты даже считаешь своим другом. И вдруг ты только в эфире узнаешь, что произошло в его жизни. Это удивительно.

Я же не супер какакой-то светский человек, я не знаю, я же не девушка с обложки, да, чтобы всех интересовало какое-то качество моей личной жизни. Но я думаю, что я, если бы то, что со мной происходило на протяжении полугода в прошлом году, вот все: здоровье, работа, большая какая-то личная беда, мамино здоровье ― если бы все происходило со мной, например, лет в девятнадцать, то я бы точно не вывезла вообще. Я бы где-то уже прилегла бы в какой-нибудь психдиспансер, если не что-нибудь похуже. Но прошло время, и я с тобой разговариваю, видишь, каким веселым и беспечным голоском.

Да, когда мы с тобой разговаривали вчера, так ты вообще щебетала птичкой, и меня это очень порадовало.

Вера, скажи, пожалуйста, в одном из интервью ты говорила, что ты не хотела бы… Что одиночество, такое показное одиночество, когда люди к 60–70 годам говорят, что все, я одинок, мне никто не нужен и так далее, что это неумение построить доверительные отношения, неумение построить понимание, принятие и так далее.

Абсолютно.

Но я же правильно понимаю, да, что ты не то чтобы планируешь теперь в одиночестве быть всегда, это просто стечение обстоятельств.

А я никогда не буду в одиночестве, у меня трое детей.

Прекрасно! У нас есть суперневеста с тремя детьми! Вера, вообще красавица.

Смотри, как яблочко наливное.

Веруня, скажи, пожалуйста, как сейчас ты этот карантинный кризис-то переживаешь, учитывая, что ты теперь одна все это тащишь еще и финансово?

Саня регулярно здесь появляется, к детям. А няня ― от услуг няни мы отказались, потому что это общественный транспорт и все прочее, в общем, сложности. И я тебе могу сказать, что я… Как бы сотню концертов сыграть, объехать всю страну, ночевать в микроавтобусах и поездах ― это один род. Люди считают, что это очень сложно. Но я, мне кажется, заработала свою личную медаль и выстояла сколько уже, получается? Дней шестьдесят с тремя, без няни.

В квартире без выхода на улицу.

Не в доме, нет, в квартире. Ко мне заходит моя мама, которая живет через улицу, забирает иногда старшего играть в шахматы и решать с ним логические задачки, а в остальном мы предоставлены друг другу.

И как тебе это состояние?

Не такой ужас-ужас, как я предполагала. Вообще если бы мне рассказали, я знала, что будет непросто, когда родится Ариша, но что мне еще максимально, что это будет задача со звездочкой, потому что все будут, бабушки, дедушки, няни ― все будут в своих норках самоизолироваться еще, вот тут я, конечно… Если бы мне рассказали это заранее, мне кажется, я бы просто пришла бы в такой ужас, что не стала бы даже вообще туда смотреть. А по итогу ― не знаю, я их очень люблю, я никого не переубивала, я не разочаровалась в том, что я в жизни делаю. Я успела кучу всего еще переделать, я закончила книжку, я… Что еще? Да миллион всего. Успела стать, не знаю, амбассадором косметической линии или поработать в рекламе, успела… Что только я не сделала! И все это я сделала за два месяца.

И ты крутая.

Ты тоже.

Вера, давай тогда про книжку. Все, у меня все просто порушилось, вообще весь мой концепт разговора с тобой порушился.

Нет, это не закрытая информация, я думала, что ты знаешь.

Нет, не знала, ты знаешь, дело даже не в том, что вы с Сашей расстались, с которым у вас были совершенно удивительные, сложные, как и у всех, наверно, отношения. Удивительные, наблюдать за вами было очень приятно. Дело даже не в этом, а в том, что эти испытания, которые на тебя сейчас свалились, ты говоришь, что ты не выдержала бы. Конечно, ты бы выдержала, да, я наблюдаю за тобой, ты бы справилась и в 19 лет. Мы не знаем, на что мы способны, и ты бы тоже все смогла.

Под задачу приходит всегда.

Конечно, в том и дело. Я хотела тебе сказать, что это испытания, которые сейчас тебе нужны зачем-то, знаешь, для того, чтобы обрести опять себя новую, другую. Верунчик, скажи, пожалуйста, книжка какая?

Ты знаешь, очень важная, потому что…

Она когда родилась, скажи, в какой период?

Семь лет назад. Это сборник текстов, это сто текстов за семь лет, с 2013 года.

А когда у тебя последняя выходила книжка?

В 2013 году, не поверишь.

Детская которая? Нет?

Детская в 2017-м.

Да.

А взрослая ― в 2013-м, до этого. И уже в 2017-м я понимала, что мне нужна, конечно, срочно новая книжка, потому что я ушла с горизонта и книжного, и фестивального, и всякого, и вообще мне просто самой себе нечего предъявить в качестве результата моей работы.

И вот наконец… Она очень долго и мучительно собиралась, она тридцать раз переделывалась, перепридумывалась, и вот наконец я ее отпускаю в свободное плавание, что всегда едва ли не сложнее, чем, не знаю… С чем это сравнить? Вот повзрослевшего ребенка отпустить учиться за границу. Мне кажется, это примерно такая же история, потому что ты сходишь с ума от беспокойства.

Ты пока не знаешь, подожди.

Ты понимаешь, что это неизбежно, ты понимаешь, что у тебя куча вопросов вообще к тому, как это все сейчас будет, но тебе нужно это сделать, потому что просто пришло время. И вот я сейчас с ней мысленно прощаюсь.

Скажи, пожалуйста, вот объясни мне, пожалуйста, ты же собираешь тексты, написанные за семь лет, да? Понятно, что ты не все можешь поместить туда тексты.

Да. Они, конечно, появлялись везде, в смысле в социальных сетях они появлялись, они читались на концертах, они произносились, пересылались и так далее. Но дело в том, что книжка ― это не история про отдельный текст в каждом случае, это то, что они составляют как общее целое за большую какую-то… За огромный промежуток времени. Это такой слепок личного опыта за семь лет.

Хорошо, а ты можешь тогда коротко сказать: эта книжка ― это?.. Я такая-то или…

Эта книжка ― это очень личная, очень грустная, к сожалению, книжка. Называется «Работа горя». Дневник, поэтический дневник за семь лет. Семь лет, в которые было абсолютно все: и сумасшедшие какие-то вершины, и ужасные падения, и смерти друзей, и рождение детей, и любовь, и предательство, и разлука, и все, что угодно. И вот оно все наконец… По ощущениям, какой-то огромный отрезок времени просто завершен, про это есть книжка, пора ее издать.

Сейчас, извини, у меня тут нет ничего удобного. Я вообще все сама теперь делаю: свет выставляю, камеру ставлю, причесываюсь, крашусь.

А ведь думали мы, что мы столько всего умеем? Моя подруга возглавляет благотворительный фонд в Украине, живет в Москве, потому что замужем за москвичом, и воспитывает дочку. Она бизнесвумен, и умница, и суперадминистратор, и все на свете. У нее всегда были домработницы, няни, куча помощников, всего. Она два месяца сидит в Москве, самолеты не летают. Она рулит работу фонда, она делает онлайн-обучение, она сама готовит, она сама воспитывает четырехлетнюю дочь, следит за ее занятиями, она все убирает и говорит: «Стоп»…

Зачем? Слушай, у нас похожая ситуация.

Нафига у меня было столько людей? Я же все умею сама.

Ты знаешь, да, я тоже подумала, что ведь я же все могу. Зачем тогда? Но люди ― это же часть нашей жизни и семьи, да. У меня, например, моя помощница, которая со мной столько лет, что я даже не могу представить, как это я вообще без нее, потому что это уже как часть нашей семьи.

Вера, у тебя были вот эти ситуации, которые мы с тобой как раз еще в том эфире обсуждали, это все эти наезды на тебя, травля, которая была, и вообще, ты знаешь, когда я сегодня очень много посмотрела интервью с тобой разных, у меня было время, и я не знала. Я этот эпизод пропустила, видимо, в прошлый раз, про то, что в двадцать лет началась такая первая травля, когда против тебя ополчилась вся поэтическая такая братия авторитетная, да, и тебя попытались уничтожить. И тогда ты сказала, что Быков тебе сказал, что если ты появилась на небосклоне, то лет пять-шесть тебя будут гнобить, если ты выдержишь, то ты уже, значит, состоялась.

Скажи мне, пожалуйста, ты вообще вспоминаешь вот эти эпизоды? Они болезненны для тебя? Или все, уже прошло, ты уже выдохнула, уверена? И, кстати, вопрос: а как ты сейчас общаешься с Быковым, с Дуней Смирновой, с Татьяной Толстой? Я посмотрела кусочки этих интервью.

Никак, никак ни с кем.

Не общаешься.

Ни с кем. Дмитрий Львович в недавнем эфире Иры Шихман кричал: «Кто такая она? Кто такая Вера Полозкова?!». Он пять раз ее переспросил. «Кто она такая?!». Это было очень трогательно, просто так было трогательно, прямо вообще.

Но я тебе могу сказать…

Подожди, у вас же до этого, до этого эпизода, который случился много лет назад, были нормальные отношения. Или он просто еще тебя…

Он говорил, что мы не знакомы, что он меня не знает, в общем-то. В общем, там какая-то такая грустная история, которую мне даже трудно комментировать, я не знаю, честно, что там произошло. Но факт есть факт, вот так.

А что касается ребят этих, то самый последний эпизод ― совсем недавний, прошлогодний, когда человек разразился аж целой тирадой на Colta.ru о моей жалкости и ничтожности, Дима Кузьмин, и все его радостно поддержали, что да, так и есть, вообще куда она суется? А я всего-навсего приняла участие в какой-то беседе в центре Вознесенского по поводу современной литературной ситуации, которая его никак совершенно, в общем, не задевала.

Я удалилась из фейсбука, я просто…

Скажи, тебя это так же ранит?

Ты знаешь, меня ранит вранье, потому что же, я не знаю, когда про тебя раздает интервью Марат Гельман, что ты продажная сука, которая принимает участие в фестивалях, на которых ноги нашей не будет, потому что их курируют убийцы в погонах… Я не знаю, мне кажется, что… У меня несколько раз молоко пропадало, я несколько раз спать переставала, я начинала умирать просто, когда я это читала.

Люди еще такие там специальные, они приходят, они разговаривают просто уже таким тоном с тобой в комментариях, что ты не понимаешь, как вообще эта грязь могла проникнуть в твою жизнь, в твой дом, потому что ты точно ничего плохого не делала, ты делала свою работу. Ты никого не кинула на деньги, никого не подвела, не оболгала, не бросила, не уничтожила, ничего. Ты просто сделала то, что обещала, и все. А то, что поднялось, ― это просто какой-то неадекват ужасный, результат человеческого помешательства и безумия, в общем, ты к этому не имеешь отношения.

Но когда я поняла, что я устала просто это людям объяснять, я ушла из фейсбука. Я думала взять паузу на пару месяцев. Я два года в него ни разу не заходила.

Скажи, пожалуйста, вообще возможно травле как-то противостоять? Потому что это, конечно, травля.

Да, ты знаешь, я прошлым летом, когда все со мной вот это сложное началось, встретилась со своей подругой-психотерапевтом в Одессе, и она меня спросила про этих людей всех, и я ей показала, я для одного выступления, такого мотивационного выступления как-то раз заскриншотила все эти комментарии про то, что я ничего не умею, про то, какими, значит, я банальностями, штампами говорю, про то, какое я ничтожество, бездарь.

Я это все заскриншотила, чтобы просто показать людям, что я не придумываю, что это так и есть, потому что есть целый пласт людей, который не понимает, что такое возможно. И она читает это, вот так листает, в телефоне прямо читает, и я вижу, как она просто, как от какого-то зрелища такого супержесткого, и говорит: «А ты понимаешь, что это эмоциональное насилие, которое происходит в твоей жизни десять лет?». Это очень люто, то, что с тобой…

«А ты как-то снимаешь это напряжение?». Я говорю: «Да мне как-то казалось, что это неизбежная вообще часть моей жизни уже, что от этого никуда не деться». Деться, видишь, я просто закрыла все возможности для себя на это наткнуться, и мне стало немножко легче.

А если ты встречаешь такого человека или оказываешься в одной компании, за одним столом, не знаю?

Я очень быстро покидаю это пространство. Или если я знаю, что он там появится, я стараюсь там не оказываться.

Ой. Слушай, а давай поговорим про хорошее. Самые благодарные читатели, вот скажи, особенно когда был гастрольный этот период, можешь вспомнить самое, что вот так, знаешь, тепло-тепло для сердца было?

У меня вообще были удивительные гастроли в этот раз. Видимо, чтобы скомпенсировать ужас, который происходил внутри, снаружи люди меня встречали как-то совершенно… У меня прошлый год был, наверно, одним из самых счастливых и успешных гастрольных лет за много-много времени, может быть, за все время, потому что сейчас через несколько дней будет 13 лет с момента первого моего публичного выступления. Я так поняла, что у меня уже такой, в общем, изрядный опыт. Я где только не играла. В прошлом году мне довелось играть в Стокгольме в церкви корабельного острова, например, для 350 различных людей, которые пришли, приехали еще из половины Европы, значит, послушать. Из Германии, из Дании.

Вот та бездарная, вот эта, которая ничего не умеет писать, да, и штампует.

Да, позорит просто, позорит, да, что-то там позорит и высмеивает. А, и воспевает… Воспевает развлечения пресыщенной молодежи в сырьевом государстве!

Ладно, не запоминай это. Мы с тобой тогда еще обсуждали, что надо… То есть я защищаюсь от такого, я не читаю. Оно все равно иногда долетает, потому что кто-то присылает.

Понимаешь, есть люди, которые живут на этом, как на топливе своей публичной деятельности. Мы знаем таких людей, да, например, Ксения Анатольевна радуется, когда читает такое про себя, потому что она это использует как топливо для того, чтобы ехать дальше, да. Меня это убивает, я действительно не понимаю, что я делаю такого, чтобы заслужить такую ненависть, реально. Поэтому как только я на это напарываюсь, в моей жизни такую ненависть вызывают поступки, которые призваны прямо меня уничтожить, от очень давно известных мне людей. Что так можно ненавидеть знакомого человека, для меня до сих пор потрясение.

Когда я поняла, что это просто токсично уже сказывается на детях на моих, потому что меня трясет, у меня реально пропадает молоко, например, на несколько дней, надо останавливаться, и все. И стала прямо… Они меня вообще от многого лишнего отучили, отучили. Раньше было как у Чака Паланика: «Какое впечатление я произвожу на людей, которых терпеть не могу». Вот сейчас меня это уже совершенно не заботит.

Слушай, ты рассказывала, что с четырех лет была предоставлена сама себе, потому что мама работала, воспитывала тебя одна. И ты, собственно, сама себя развлекала, читала, что-то рисовала, стихи начала писать. Но при этом ты сказала, что мама тебя обучала чтению и ей не очень хватало терпения. Вот ты-то сейчас какая мама? Давай, поделись. Ты другая?

Я, наверно, другая. С терпением у меня тоже большие проблемы, сто процентов, потому что их трое и потому что ты не теряешь надежды выкроить в этом аттракционе неостановимом хоть десять минут на то, чтобы позаниматься какими-то своими делами и решениями. Мне очень повезло, очень повезло, что, в отличие от моей мамы, у меня такая работа, которая позволяет с ними проводить очень много времени. То есть она такими эпизодами резкими случается, когда я пропадаю из поля их зрения, то есть я возвращаюсь на день, на два, на три между городами и улетаю снова, это длится, например, четыре месяца. Но это все равно не такой ужас, как если тебя отводят утром в сад, поздно вечером за тобой приходят и ты проводишь дни в постоянном ожидании на самом деле.

У нас не так, мы почти все время вместе, а последнее время, с Нового года…

Просто 24 часа в сутки в одном пространстве.

Это подарок на самом деле. Я ни на секунду не забываю за это благодарить, потому что маленькими они будут единственный раз в жизни, больше мне не удастся с ними это прожить. И я знаю людей, у которых до сих пор самая большая рана в их жизни, что они пропустили абсолютно этот момент у своих детей, потому что были заняты дикой пахотой, ужасом перед будущим, попыткой как-то его обеспечить себе и им, а когда успокоились, выяснилось, что время потеряно безвозвратно.

У меня, я надеюсь, так не произойдет, потому что вот как-то боженька очень был щедр ко мне. Я могу… Вот сейчас, правда, непонятно совершенно, что будет с концертами.

Вот, что будет с концертами.

Потому что очень грустные вещи происходят, конечно, с теми, кто всегда работал в концертной индустрии и думал, что это отрасль, которая не упадет и не сдаст их никогда. Люди продают дома, люди продают машины, уезжают к родителям. Я сейчас вокруг себя, у меня же все вокруг артисты и художники, певцы, актеры и так далее, просто все в ужасе находятся. Никто же еще ничего не говорит, когда закончится, когда можно будет, когда что-то снова начнется. И все не понимают, как им рассчитывать дальше.

Хорошо, а если посмотреть на это шире, выше, вообще на эту ситуацию, как ты думаешь, карантин зачем нам послан?

Он потрясающее зеркало, потрясающее, очень жесткое, очень бескомпромиссное, совершенно не такое, на какое мы обычно рассчитываем. Понимаешь, у нас такое было количество возможностей для любого бегства от всего того, что нам было трудно, я просто сужу по себе. Самые трудные вещи в моей жизни ― это быт, взаимоотношения с семьей и родственниками, с собой и вот какой-то режим, например, отношения с вещами чудовищные у меня. И вот все, что я больше всего в жизни ненавижу и от чего мне удавалось бегать последние тринадцать лет, как раз с момента моего первого публичного выступления, когда я официально получила разрешение больше домой не возвращаться, я на самом деле все время где-то.

Дом очень долго для меня был местом, где просто перепаковывается чемодан и отправляется в следующее место. Это мой режим существования, я по-другому не живу. Я провожу лето в Одессе, зиму в Индии, между этим у меня двадцать городов по стране и сопредельным странам, и это такое для меня вообще спокойное… Я это люблю. А тут…

А это не бегство все равно было от себя? А сейчас ты сама с собой встретилась.

Это было узаконено, мне можно было, понимаешь, я получила разрешение, я так работаю. И тут все. И я просто…

И ты встретила Веру Полозкову лицом к лицу.

Ужас, это очень много с кем произошло. Я поняла, во-первых, что мне еще очень повезло, потому что я все-таки с любимыми людьми провожу, с самыми дорогими, да, еще в каком-то относительно, не знаю, комфортном месте, где есть еда и что-то происходит вокруг меня и так далее. Но открытия все равно, которые я делаю…

Я, например, полезла, вообще сейчас история, которая интимнее, чем все остальные истории. Я полезла разбирать вещи в своей квартире. Когда ты живешь в постоянном путешествии, ты накапливаешь некоторый культурный слой в разных местах.

Да-да-да, это точно.

В шкафах, под столами, под стульями, где-то, где не очень бросается в глаза. Я поняла, что я больше не могу, вещи меня сожрали, я не могу ничего найти, и начала это разбирать. И я поняла, вот знаешь, как люди компульсивно переедают, бывает, у них начинается тревога, и они забывают, что есть какое-то… То есть они даже не контролируют, как они едят.

Вот у меня такое периодами бывает с покупками. И я обнаружила огромное количество вещей в пакетах.

Новые, в пакетах.

Понимаешь, с бирками, например. Я даже не помнила, где, откуда у меня это. Условно, я беру, понимаю, что это что-то тяжелое, это явно мусор, но в каком-то таком этом… Достаю, а там непочатый, например, парфюм для дома с этими палочками. Где это, откуда это, что это ― я не понимаю. И таких вещей я нашла, во-первых, я выбросила, не знаю, около десяти коробок барахла из одной только комнаты своей, в которой я живу, вот таких вот. Во-вторых, я нашла кучу всего, что мое подсознание мне положило до каких-то лучших времен, когда у меня будет возможность до всего этого добраться, я, видимо, успокоюсь, все это распакую, все эти свечечки, все эти кофточки, все это положу. Такого периода не наступало несколько лет, понимаешь, и я вот только сейчас это все нашла.

Сказать, что это неприятная встреча с собой, ― это ничего не сказать, потому что ты понимаешь, что все эти истории про разумное потребление, про какое-то планирование, про не поддаваться тревоге ― это вообще не про тебя. Вот что ты делаешь, например, вот почему тебе негде жить стало.

А как ты считаешь, Вера, это поменяет кардинально все-таки тебя дальше?

Конечно, конечно. Я вообще думаю, что многие сферы нашей жизни больше никогда не будут прежними. Во-первых, люди обнаружат, что можно свободно в любом месте обучать своих детей сейчас, что это надо подкрутить, и у тебя будет полная свобода передвижения. Раньше об этом догадывался, я не знаю, очень небольшой процент людей, а сейчас с этим столкнулись и выяснили, что да.

То же самое будет с огромным количеством профессий, которые вдруг обнаружат, что есть совершенно другие способы. Блин, мы до XXI века дожили! Совершенно другие способы обращения со всеми этими технологиями, не обязательно всем присутствовать в одном пространстве и месте.

А самое главное, конечно, сколько это всего разрушит, конечно же. Но мне кажется, что это очень многое и построит, потому что в тот момент, когда ты сталкиваешься с невозможностью дальнейшего вранья себе, а это то, с чем мы столкнулись, например, ты близкого увидел человека в эти два месяца, с которым ты живешь, и понял, что ты сделал выбор, в общем, это все уже не работает. И так далее, да.

Или наоборот.

Или это место, в котором ты живешь, вообще не твое, это просто какой-то компромисс ужасный, с которым пора покончить. Я думаю, что столько же, сколько оно разрушит, оно и создаст. По крайней мере, оно даст очень честное отражение того, что с нами происходит, и это самое важное, что мы можем вынести и за что мы уже сейчас должны быть благодарны. Я вот очень благодарна.

Я занимаюсь вещами, которых я никогда в жизни не делала, прямо никогда. Какие-то штуки, которые я откладывала прямо до последнего. Я пришла к маме, я съехала от мамы много лет назад, моя комната стоит нетронутая с тех пор, как музей, знаешь. Что-то там лежит, потихонечку так как-то прирастает какими-то еще. И я полезла в архив.

Все маленькое становится.

Да. Там все нетронуто, как восемь лет назад там было, там все так лежит. И я поняла, что вот оно, то время, когда я это разберу и узнаю о себе юной гораздо больше, чем я когда-либо в жизни могла представить, потому что я убегала на другой конец мира и все равно дожила до того момента, когда с этим нужно разобраться.

В конце, Вера, ты знаешь, наши зрители просто могли пропустить эту историю, совершенно потрясающую, я услышала в интервью у Иры Шихман. Привет девятилетней Вере Полозковой из сегодняшней жизни, или девятилетняя Вера Полозкова передала привет сегодняшней, когда ты в девять лет узнала о двух бардах… Иващенко и Васильев, по-моему. Алексей, по-моему, Иващенко, да?

Да, Алексей Иващенко.

Да. И вы, будучи маленькими детьми, с родителями в компании слушали эти песни. Ты на них, не знаю, росла. И случилось что? Расскажи это зрителям. Я уже это узнала.

Случилось следующее. Это уже такой неотменимый твой словарный запас ― эти песни, это цитаты, которые на любой случай жизни, это песни, которые ты поешь на любых праздниках семейных и так далее, и детям своим колыбельные ты поешь тоже Иващенко и Васильева.

И вдруг мне звонит Алексей Игоревич и говорит: «Вера, здравствуйте! Мы с вами виделись на концерте у наших друзей Андрея Макаревича и Ромарио. Как-то я давно хотел с вами познакомиться, такая история, у меня есть три мелодии»…

А что ты в это время чувствуешь?

Это сложно передать. Это как будто ты вырос на «Битлах» и тебе в какой-то момент звонит Пол Маккартни и говорит: «Слушай, у меня тут есть какая-то мелодия, ты не мог бы мне набросать тексток?». И ты думаешь: а почему не мог бы, мог бы.

В общем, мы написали песню. Потом он взял еще одно мое стихотворение и еще одну песню написал. Мы ее спели. Вот это крутое чувство, он мне предложил ее спеть с собой.

Да.

Он же ведь мог просто взять текст и дальше его исполнять, и все, на этом бы все закончилось. Но он мне предложил спеть.

Но ты же рассказала ему про свои детские впечатления?

Больше того. Конечно, рассказала, когда мы еще писали ее, и в какой-то момент он говорит: «А вы любите „Шипучее вино“? Давайте его споем». Это мы на радио как раз были.

Да.

На «Дожде». И я говорю: «Можно с вами спеть?». То есть как сказать… С тобой эта музыка 25 лет, и он говорит: «Конечно, мы не репетировали, но мы можем попробовать». И это просто такой чистый меджик! Прямо у тебя воздух не помещается в легкие оттого, что это правда происходит. Потому что, конечно же, ты…

Как мама отреагировала на это? Она не была на концерте? Это же мама, ее друзья.

Я была беременна, на шестом месяце, я очень стеснялась, что, наверно, на мне странно будет сидеть платье. И он меня так трогательно вызвал на сцену, пригласил, и мы спели эту песню. Сидели моя мама и мой лучший друг в зале.

Ну что тебе сказать? Боженька был щедр ко мне. Видишь, какие истории со мной происходят время от времени, и они стоят всего.

У него недавно был день рождения, я ему прислала ссылку на пост, который я про него написала в инстаграме, и говорю: «Вот, я повесила видео с репетиций, надеюсь, это окей, что я какие-то такие материалы, которые не предназначены для публикации, публикую». Он говорит: «Ничего, это же наша не последняя репетиция!». И просто от этого сообщения мне стало так тепло!

Верунь, здорово, что он щедр к тебе, потому что ты этого заслуживаешь. Я тебя очень люблю. Я очень рада, что мы поболтали. Я знаю, что ты со всем справишься, что карантин точно всем нам идет на пользу, несмотря на то, что много чего мы потеряем. Но ты права, мы много чего построим и приобретем. Я прямо это чувствую. И для меня это тоже совершенно новый опыт и потрясающий.

Поэтому я тебя очень люблю, целую. Я хочу сказать спасибо нашему партнеру, компании DeLonghi, кофемашина которой ездит теперь со мной везде, потому что очень удобно: у меня две кнопочки, настраивается любой кофе. Это правда удобно, потому что я без кофе не могу. Если раньше я возила турку, то в последнее время я почему-то отказалась от этого кофе и пью теперь только либо капучино, либо черный, либо эспрессо, и даже моя семья уже таскает за мной эти коробки и говорит: «Ну ладно, давай». Не только потому что DeLonghi наш спонсор.

Я тебя очень люблю, я желаю, чтобы книжка вышла большим тиражом. Мы все очень ждем, потому что мы все, наша семья, любим твои стихи. У меня Саша иногда Шуре читает, Шура иногда сама заглядывает. Детскую книжку твою мы с Шурой всю прочитали. Так что, Верочка! Верочка Полозкова в гостях, а программа «Синди дома» продолжает свое путешествие. Сейчас мы на берегу практически Волги. Пока!

Удачи тебе! Береги себя, пожалуйста. Обнимаю очень сильно.

Спасибо!

Фото: facebook/vera.polozkova

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.