Актриса Яна Троянова рассказала, как ей удалось выбраться со дна, на котором она оказалась после неудачного брака, потери сына и долгого употребления алкоголя.
Полную версию программы смотрите здесь.
На дне
Ян, этот твой путь к артистке был совсем непростым. И какое-то ужасное замужество, про которое ты рассказываешь, и потеря сына, и ты оказалась в какой-то момент на дне, то есть фактически…
Это дно, да.
Да?
Да.
Скажи, что тебя из этого вытащило? Вот знаешь, мы всем говорим: вот сила…
Ну да, конечно, да. Да, сила силой, но, как говорится, бывает, что все-таки уже и дно оказывается таким, что выплыть человек не может, тем более что речь идет о злостном употреблении спиртного. Это то, что женщину убивает в принципе. И понятно, что какое-то время мне казалось, что это выход, после трагедии с сыном.
Но знаешь, это такой день был, так странно, я была на фильме Бондарчука…
Сколько это длилось? Извини, сколько длилось это?
Четко три года.
Три года, да?
Четко три года, чтобы женщине больше не вернуться в себя вообще. То есть когда ты употребляешь после трагедии три года, то для женщины этого достаточно, чтобы да, закончиться.
Я думаю, я заканчивалась. Меня уговорили друзья пойти здесь в Москве, я прилетела сюда делать монтаж своей картины, короткометражки «Рядом», и мы почему-то пошли на фильм «Сталинград» Бондарчука, была премьера. Я как сейчас помню: второе октября. И я всем предложила выпить водки. То есть до этого я водку не пила, я благополучно спивалась на вине. И мне же показалось, что раз военный фильм, надо всем непременно предложить выпить водки.
Сегодня-то я счастлива, что я это предложила, потому что это был мой последний день употребления. Эта водка меня уделала так, что до дна лететь уже не нужно было, оставалось только лечь, лечь, и увидеть небо наконец, и понять, что это всё. Лечь на асфальт в центре Москвы. Лечь ― это упасть.
Это буквально.
Да. Буквально, конечно. И не буквально, потому что это падение означало конец падения, потому что ну неприемлемо для меня было вообще шататься даже, если ты выпил. Если ты шатаешься, не пей. А я никогда не шаталась. Я пила, у меня было оправдание: у меня трагедия, посмотрите, какой у меня тяжелый путь. Официальное такое, официальное спивание.
И стоило мне упасть… Я садилась в такси, меня качнуло, я упала назад. И так тепло стало, по спине текла кровь, и я понимала, что это всё. Если я хотя бы сделаю еще глоток… И в помощь было небо, и в помощь было понимание, что я бессильна. Нет никакой силы, когда женщина спивается. Есть капитуляция. Это всё. Вот это победа ― признать, что ты слаб, признать, что ты раб. Лампы. Признать, что ты… завтра тебя больше не будет, потому что ты лежишь на асфальте в центре Москвы в собственной крови, известная артистка. К чему ты тогда шла? Что ты хочешь?
И я уже понимала, что это разговор с богом. Я не то, что была религиозной, я и сегодня не религиозна. Я не то, что была атеистом, нет. Я чувствовала всегда, что меня ведут. Я сама себе выбирала бога, я то Аллу Борисовну выбирала, да, то я находила других духовников, людей, которые, просто открывая свой рот, меня чем-то прекрасным заражали, и я начинала двигаться иначе. Мне мама говорила: «Какие тебе люди в жизни встречаются. Если мы они мне такие слова в двадцать лет говорили, я бы всю жизнь изменила». И я пользовалась, мне очень везло на людей.
Это были боги, безусловно. А здесь начался диалог с квазисубъектом таким, то есть я никого не видела, но я ощущала, я понимала, что он есть, я начала его себе рисовать, этого бога. И, конечно, это не мужик с бородой, да, как мы привыкли в православии себе представлять бога. Это была сила могущественная, которая меня обволокла и подняла. При этом скорая помощь, бинтуют уже голову, эта шапочка Гиппократа, мне хлопают: «Где ты живешь?», всё как в американском кино.
А Василия Сигарева не было в этот момент?
А он в этот день был послан мною из заведения, где я продолжила отмечать премьеру «Сталинграда». Отмечала я до утра, и уже не было рядом никого: не было духовников тех самых, не было друзей, не было никого, потому что разогнала всех. То есть это то уже употребление, когда ты не человек, когда ты во всем видишь только негатив, ты ссоришься с самыми близкими, а близкие всегда больше всего страдают, если человек не в порядке.
И я разогнала всех, я осталась одна. Это очень хорошо. Ко мне подошла официантка и сказала: «Будешь шот с анисовой водкой?». Я даже не знала, что это такое, потому что никогда не пила крепкое на самом деле. Ей что-то так понравилось, как я возникала всю ночь, и она сказала: «Я увольняюсь, давай, я угощаю». То есть такой тоже у нее, я ее чем-то заразила, да, таким, своим пофигизмом к этой жизни, да.
И она делает нам два шота, я его выпиваю и, собственно, ей говорю: «Вызови такси». Потому что я поняла, что мне плохо, плохо от того, что… Вообще анисовая водка ― это что-то жуткое, на самом деле. И вот я не смогла сесть в это такси. И я очень благодарна этому проводнику, которая меня уделала до конца. То есть мало того, что я пила ночью водку, так я еще какой-то шот анисовой водки долбанула, после которой просто крыша утекла. И я ей благодарна по сей день, что она меня уделала, да. Мало того, она так красиво сняла этот свой фартук, сказала: «Всё». А потом после скорой даже она меня еще довезла до дома, я не могла вспомнить адрес, вот, и там нас уже встретил Василий. А я в шапочке Гиппократа.
Кстати, так родилась роль в «Стране ОЗ» заодно.
Можно я последний вопрос задам про эту ситуацию? Но есть же физическая зависимость, ты же сама об этом говоришь. Окей, пришло осознание и понимание. Но ведь с этим же надо еще физически как-то справиться.
Да. Справляться ни с чем нельзя.
Это что? Это были ломки? Я не знаю. Что это было?
Нет, это всё, это ты цепляешься за мужика с бородой.
Который не с бородой, да?
Который не с бородой и которого нет. Ты за него цепляешься и говоришь после капитуляции: «Руководи». То есть я сделала до этого дня всё, что я могла, больше я ничего не могу, веди. Это, конечно, вера, это наступила вера. Как бы это ни звучало, тем не менее. Я не верю в кодировки, я не верю врачам, которые могут помочь человеку.
А близкие могут помочь?
Никто не может помочь.
Ты сам, да?
Это как раз тот самый барон Мюнхгаузен, который хватает себя за волосы и вытягивает. Я никогда не говорю человеку, жестко употребляющему: «Ты слабак». Там действительно тяга, там действительно физическая тяга настолько сильна, что ты становишься рабом лампы, поэтому это только путь веры. Он может быть любой, это твоя договоренность с высшей силой, это то, как ты начинаешь себя вести.
И это не означает, что это начало пути. До этого всё была подготовка, тебя вели. Ведь потеря сына ― это тоже была генеральная репетиция, чтобы меня основательно на путь веры вытолкнуть. Ведь когда дети уходят в семье, когда родители хоронят детей, это означает, что дети уходят ради нас, особенно если это самоубийство. Ради нас, чтобы мы спасали себя, потому что там уже мрак расти начинает очень активно. И ты в какой-то момент понимаешь, что это всё было ради меня.
И только так я могла прийти к нему, вот только так. Ведь это всё лютики-цветочки были ― придумать себе маму, Аллу Борисовну, да, и завидовать Кристине, когда она снимается в… Скажи, пожалуйста?
«Чучело».
В «Чучеле», конечно. Почему не я?
А основной путь был дальше, и он был гораздо серьезнее, но… Потому что в детстве тоже своего рода трагедия была, ведь я уверена была, что нас перепутали. Но дальше пошла не сказка, дальше пошла реальность, но реальность, которая повела к свету. Вот в чем прикол. Путь, который я себе придумала к Алле Борисовне, он все равно не светлый.
Скажи, а сложно сейчас? Сложно сейчас на этом пути, скажи мне?
Сейчас разочарование на пути профессии, которую я себе изначально придумала, а путь, который идет к свету, ― конечно, он трудный, это ежедневная работа над собой. Но когда ты оборачиваешься и смотришь, сколько уже побед сделала ты… Я раньше могла подраться, да, я раньше могла человека послать, я столько могла, я стол могла перевернуть в ресторане. Я могла многое, я могла, я не знаю, господи, всё, что со знаком минус, я всё могла.
И когда ты меняешься, когда ты видишь результат, когда ты понимаешь, что ты не в состоянии уже ударить человека другого, вообще причинить ущерб любому другому человеку, за исключением момента, если на тебя всё-таки, да, какое-то идет воздействие, ты понимаешь, что… Вообще сама по себе духовность (я не люблю эти слова) ― это всего-то лишь, это не вера еще, это сдерживание своих животных инстинктов.
А вот вера ― это когда ты выращиваешь тот свет и глушишь мрак. И, конечно, это каждый день. Но ведь каждый день я вынуждена вставать и говорить: «Я с тобой».
