Игорь Григорьев о том, что вунудило его вернуться на родину в Россию и почему он не может снова уехать.
Полную версию интервью смотрите здесь.
Синдеева: Расскажи, вот это возвращение, как раз в 42 года, вот почему оно случилось тогда?
Григорьев: Слушай, ну все просто, на самом деле все просто. Я не смог там зарабатывать. У меня там кончились деньги, у меня был какой-то запас…
Синдеева: А ты жил на запас какой-то?
Григорьев: Я жил на запас. У меня кончились там деньги. В Рио, по-моему, никто не работает, все валяются на пляже, и потягивают кокосики.
Синдеева: А как живут-то?
Григорьев: Я не понимаю. Потому что они все на пляже, все Рио на пляже — 6 километров Копакабана, 4 километра Ипанема — 10 километров пляжа, и они все там! Кто работает, как они деньги зарабатывают, я понятия не имею. Естественно, все. Это город для гедонистов. Я не смог, хотя я там пытался что-то, я там пытался туристическое делать, неважно, у меня не вышло. Понимаешь, в чем дело, здесь интересная история есть, про родину.
Синдеева: Вот. Ну-ка, давай, вот про это интересно. Где, в каком месте это вот?
Григорьев: Ты согласна с тем, что родина там, где тебе хорошо?
Синдеева: Да. И там, где язык свой, ты знаешь.
Григорьев: Вот язык тебе надо?
Синдеева: Да, мне надо.
Григорьев: Мне не надо. Может быть, если бы я дольше пожил, я бы, наверное, застонал. Но мне это ничего не нужно было, потому что я вообще хотел в среду, где я вообще не понимаю ни слова, чтобы шур-шур было. Чтобы было шур-шур-шур-шур и ничего. Мне этого очень сильно хотелось. Потом, ты понимаешь в чем дело, язык, с одной стороны, это очень важная вещь, потому что он нам для того, чтобы улаживать конфликты, мы все родились в конфликте здесь, для этого нам дан язык. Это главная его функция, договориться.
Синдеева: Ну не обязательно же в конфликте. Это что ты так уж?
Григорьев: Всегда конфликт, я имею в виду, что…
Синдеева: Отношенческие. Неважно.
Григорьев: Биполярные вещи какие-то. А я не хотел это, я хотел цельности, первозданности, первобытности. Вот когда я в Рио приехал и вышел на пляж, и увидел — солнце встает, и ты сидишь на этом камешке, и первые люди выходят с собачками, это марево, марево, все океан, и из этих брызг марево и, боже мой, колибри пролетела, пахнет экзотическими цветами какими-то, подгнившими джунглями, чем-то вспухшим из морских сеток, поссал кто-то, мочой, они все ссут, а потом дождь приходит, такой, в сто бочек «бух!», и смыло все, все чистенько. Они опять. И вот это все, все запахи, думаю, ой-ой-ой, как мне хорошо! Как мне хорошо! Мне не нужен язык, мне не нужно слов, мне не нужна книга, я в этой первозданной…, в этом первобытном счастье. Это как картошка. Вот мы же все время картошку…
Синдеева: Хочется, да?
Григорьев: Здесь северяне не едят хорошей картошки, сейчас ее и на юге у нас не сыщешь. Но настоящая картошка не требует ни масла, Наташа, ни сметаны.
Синдеева: Я знаю.
Григорьев: Никаких, ничего не надо, она такая, что хана! Она рассыпчатая, душистая. Это и есть цельность. Что в этой картошке? Ничего. Ты просто целен. Ты сидишь на этом камне и ты счастлив. Что, какие у тебя причины? Счастлив.
Синдеева: Так, а почему же ты вернулся в Москву?
Григорьев: Я тебе говорю, деньги кончились!
Синдеева: Ну и что? И все?
Григорьев: Нет, ну здесь-то, я говорю, здесь ну да… Ну да, у меня закончились там деньги. Ну, здесь вопрос…
Синдеева: Ну и приехал ты сюда, и вот как?
Григорьев: А мне говорят, здесь, давай сюда проектик. Вот родина, она такая, зараза… Что она делает? Она тебя хватает за ахиллесову пятку. В моем случае — за слабое место.
Синдеева: И в твоем случае это были деньги?
Григорьев: В моем случае это были деньги. У каждого есть свое. У меня вообще есть такое ощущение, я, ты знаешь, с возрастом меньше верю во всякие дела потусторонние, изотерические, но иногда нечем объяснить. Вот ты не находишь рациональных слов для объяснения, таких, земных, поэтому ты вынужден думать что, может быть, это карма, может быть, это еще что-то. Так вот я иногда думаю, что Россия — это очень тяжелая страна, это очень тяжелая страна, что по истории, что по энергетике, люди, понимаешь, мышление, оно мне все время было ненавистно. Я вот все время думал, эта Россия такая засека. Знаешь, что такое засека? Это вот когда деревья как колья обрубают, и один на другой валят, чтобы татары не прошли. Так они стоят кольями к коннице, чтоб татары не прошли. Вот вся история России — это история засеки. У нас оборонительное мышление. Почему, вот это все, понимаешь, чужое влияние, дурное влияние, у нас собственная гордость. Какая гордость? С чего гордость? Чего сделали? Единственное, что сделала Россия, великую русскую литературу дала. Все! Что еще? Нефть? Что еще там? Газ? Что? Смешно. Какая гордость? Чем гордиться? Понимаешь, здесь у меня очень много вопросов к этой стране, как говорила Анна Ахматова. Она говорила это. Это вульгарное сочетание использовала…
Синдеева: То есть ты бы сейчас, если бы у тебя была возможность, уехал бы?
Григорьев: Сдристнул бы. Отсюда, вот прям вышел бы, и все.
Синдеева: Скажи, тебя останавливают только деньги?
Григорьев: Да, меня останавливают только деньги, потому что я не скопил, я не своровал в девяностые, хотя была возможность прекрасная.
Синдеева: Какая была возможность? Что значит своровать в девяностые? Вот я не знаю, у меня не было такой возможности.
Григорьев: Вот и у меня не было. Нет, в смысле она была, она вокруг тебя была, чего ты? Просто ты так не думала, ты туда не смотрела. Вот и все.
Синдеева: Нет, не смотрела.
Григорьев: То же самое и я. Ну слушай, сколько… Ну прекрати.
Синдеева: Хорошо, подожди, ну вот сейчас, ты…
Григорьев: И я не думал.
Синдеева: Тебе недостаточно денег, то есть концертами зарабатывается не очень много? Потому что других способов у музыканта нет сейчас зарабатывать, кроме как…
Григорьев: Концертами не очень много, да. Ну как, ну не очень, то есть как бы я не нищенствую, естественно, но в принципе много денег уходит на производство музыки.
Синдеева: Скажи, вот когда говорят, не в деньгах счастье, вот если в твоем преломлении…
Григорьев: Когда они есть, то это…
Синдеева: Не несчастье.
Григорьев: То это не в деньгах счастье. Когда они есть, то счастье не в них, естественно. Потому что когда они есть, они как субстанция исчезают из твоего…
Синдеева: Да, ты перестаешь об этом думать.
Григорьев: Ты перестаешь об этом думать. Вот и все. Конечно же не в деньгах счастье, когда деньги есть. Вот здесь этот момент упускают. Так вот родина, она тебя хватает и возвращает назад. И ты, как миленький, быстренько-быстренько возвращаешься обратно за решеточку. Но я сейчас, знаешь, перестал гавкать на нее, потому что я много вылил, имею право, слушай, я имею право. Я не позволяю никакому иностранцу это делать, я имею право, это моя земля, я имею право говорить и предъявлять к ней претензии. Но я сейчас уже помалкиваю и веду себя примерно, потому что надеюсь, что выйду по УДО, отпустят по УДО.
Синдеева: Когда?
Григорьев: А вот это, черт его знает. Это вот, не знаю, как там они решают, что хорошо себя вел, иди, отпустим…
