«Жыве Беларусь!» Стас Намин — о финале Лукашенко, знакомстве с Хокингом, Йоко Оно, Шостаковичем, дружбе с Брэдбери и мести Де Ниро

Синдеева: Программа «Синдеева» в этом прекрасном месте на «Флаконе», здесь обычно бывают какие-нибудь экспозиции, выставки. Кстати, твоя могла бы здесь пройти выставка. Сегодня в гостях у меня, дальше невозможно просто перечислять, музыкант, композитор, поэт, режиссер, фотограф, живописец, руководитель театра, вообще очень клевый Стас Намин. Привет, Стас.

Намин: Спасибо, дорогая.

Синдеева: Стас, я начну с актуальной повестки. Сейчас уже десятый или одиннадцатый день идут протесты в Беларуси. Сегодня ты уже мне сказал, что я вообще от политики далеко, при этом у меня есть позиция, я всегда высказываюсь, но меня мало что может сподвигнуть выйти на улицу. Вот люди в Беларуси наверняка рассуждали еще более даже жестко, они даже не могли представить, что они могут выйти на улицу, и вдруг они вышли. Вот ты бы в такой ситуации вышел? И какие чувства сейчас ты испытываешь, наблюдая за тем, что там происходит?

Намин: Что касается меня, то я все-таки больше созерцатель, может быть, в моем возрасте. Потому что в какой-то момент я вышел на улицу, когда я последний раз вышел на улицу в своей жизни, наверное, во время путча, когда вот задавили мальчиков.

Синдеева: В девяностые.

Намин: Ты знаешь тогда, что я эти танки все-таки уговорил сдаться, да?

Синдеева: Ты уговорил?

Намин: Да. Я же спустился туда в тоннель, где они спрятались, они стояли с автоматами и никого не пускали. Костя снимал все, он знает всю эту историю.

Синдеева: А скажи, и ты их уговорил сдаться потому, что был известным человеком, или ты просто.

Намин: Нет, конечно, они не знали, кто я.

Синдеева: Не знали?

Намин: Нет, это солдаты молодые, которые вообще ничего. Нет, просто я же закончил Суворовское военное училище, семь лет, я же армейский знаю, и устав, и все на свете. Я просто им попытался объяснить, где-то минут сорок или час я с ними разговаривал. Но они меня сначала…

Синдеева: А что ты им говорил?

Намин: Я им сказал, что, в общем-то, что они приехали и задавили людей, все-таки не они виноваты, они же все-таки подчинились приказу. Они же не просто взяли, проснулись утром: «Давай поедем на танке, покатаемся».

Синдеева: Ну, конечно.

Намин: Поэтому, наверное, приказ был дан, и они как солдаты обязаны были подчиниться. Они говорят: «Да». Это я сейчас квинтэссенцию разговора, потому что они сначала вообще не хотели со мной разговаривать, они с автоматами стояли и не подпускали меня, потом постепенно. Потом я тогда им сказал: «Ну ребята, вообще по уставу, вы же знаете, что старший по званию…».

Синдеева: Может отменить приказ?

Намин: Если вам дают приказ, то последний приказ старшего по званию, он главнее, чем предыдущий. Они говорят: «Да». Я говорю: «Вам полковник дал приказ?». Они говорят: «Да. Откуда вы знаете?» Я говорю: «Тут и знать нечего. Если генерал даст другой приказ, вы же обязаны исполнить». Они говорят: «Да». Я говорю: «Это ваш выход из ситуации, в которую вы сейчас попали. Вот вы здесь сидите, а вокруг толпа, и вас разнесут, потому что вы просто убийцы. А если вы солдаты, вы обязаны подчиниться». Они говорят: «Да». «Тогда сидите, — говорю, — здесь, и ждите меня». Я пошел к Белому дому.

Синдеева: Привел генерала?

Намин: Человек двадцать генералов собрал там, ну не двадцать, поменьше, там кто-то был, священник какой-то, еще кто-то, пошли туда, и все туда зашли к ним в эту самую, забрали. И они все отдали и поехали уже.

Синдеева: А почему ты считаешь, что ты сейчас бы уже не вышел, а просто созерцал бы?

Намин: Тогда было «по заводу», тогда я только приехал из Лондона, там я делал концерт оркестра BBC симфонического и наш хор, не Юрлова, а Полянского, совместный, в Royal Albert Hall я такой спродюсировал концерт. И вот счастливый вернулся сюда, а тут танки. Поэтому я немножко не ожидал всю ситуацию, заехал к маме, а у мамы сидит Резо Габриадзе с женой, и дрожат у него коленки, он не знает, что делать. И я слушаю «Эхо Москвы», а они нагнетают ситуацию, рассказывают все, что происходит. И я как нормальный хулиган решил, что в мой двор пришли какие-то бандиты, ну, не хулиган, и просто у меня был порыв, не связанный с демократией, я не защищал ни Ельцина, никого. Я просто, у меня во двор пришли хулиганы, и я вышел для того, чтобы как бы…

Синдеева: Ну а ценность все равно демократии и свободы, она же все равно важна для тебя?

Намин: Ценность демократии да, важна. Там очень сложный разговор, что такое демократия. Мы знаем, что сказал Черчилль на эту тему и знаем, насколько сегодня она актуальна.

Синдеева: Ну давай свобода. 

---

Намин: Знаешь, на эту тему очень смешная есть феня. Нодар Думбадзе, представляешь, кто это такой, да? Он однажды сидел в тюрьме, по политическим, в те времена еще. И вор в законе к нему подходит и говорит: «Дорогой, скажи, каких людей на свете больше: умных или глупых?» Тот говорит: «Ну, я не знаю, может быть, умных меньше». «Тогда скажи, пожалуйста, почему, когда голосуют, большинством выбирают?». Вот это вот парадокс демократии.

Синдеева: Есть такой парадокс. Ну хорошо, давай тогда по-другому, про свободу. Вот смотри, давай так, мы сейчас живем в свободной стране?

Намин: Свободных стран я еще не видел в своей жизни.

Синдеева: Это какой-то очень дипломатичный ответ.

Намин: Но это правда так.

Синдеева: Давай про нашу страну.

Намин: Более или менее свободная, вот так можно говорить. Более или менее.

Синдеева: В какой она сейчас, в какой?

Намин: У нас? Относительно Советского Союза абсолютно свободная. Относительно сегодняшних развитых стран, конечно, нет.

Синдеева: Но вот за эту ценность свободы, вот чтобы она все-таки у нас была, ты готов был бы выйти?

Намин: Да вот, понимаешь, Пушкин не вышел, как ты знаешь. И Высоцкий не выходил на улицу, правда? Хотя, в общем, песнями своими все показывал.

Синдеева: Ты словами…

Намин: И Пушкин показывал. У каждого своя миссия.

Синдеева: Скажи, а вот как, ты же уже тоже взрослый, уже понятно, не внук, просто сидящий на коленках, вы хоть когда-нибудь обсуждали вообще вот это время? Это было принято?

Намин: К сожалению, я был абсолютный идиот в то время. Я занимался рок-н-роллом, Sex & Drugs & Rock’n’Roll, то, что у тебя как раз написано, когда включаешь, это у меня было наоборот, включаешь, тогда можно заходить. Я тогда просто вообще, меня воротило от этого.

Синдеева: То есть тебе было неинтересно?

Намин: Абсолютно не интересно. Больше того, мне долго очень это было не интересно, я вообще политикой по сей день вообще, боюсь ее дотрагиваться даже до нее, не интересуюсь ею.

Синдеева: Как можно не дотрагиваться, как это, это же хорошо, вы тоже с Познером, по-моему, или с кем про это сказали — ты можешь не дотрагиваться до нее, только она входит в твою жизнь и трогает тебя за все части тела, понимаешь.

Намин: Она-то до тебя будет точно дотрагиваться. Это правда.

Синдеева: Так в том-то и дело, понимаешь, это невозможно.

Намин: Поэтому, конечно, я не скрываю свою точку зрения, то, что я вижу, я говорю открытым текстом, и тут вопросов нет. Но не занимаюсь я ею, потому что многие включаются в процесс.

Синдеева: А что ты сейчас чувствуешь, когда смотришь на то, что происходит в Беларуси?

Намин: Вообще для меня Беларусь — это такая фундаментальная нация, вот что-то есть в ней такое очень спокойное, мирное и достойное. Вот не знаю, можно ли говорить вообще обо всей нации? Наверное, в любой нации есть и то, и другое, но все-таки вот ощущение такой вот какой-то фундаментальности от этой нации. И вот самое страшное, что я увидел из того, что сейчас происходит, это то, что вот такие избиения на улицах и пытки в тюрьмах. Это стопроцентно, когда говорят, что пыток нет, — это вранье.

Синдеева: Конечно.

Намин: Потому что у меня вчера, вчера буквально, мой близкий друг приехал из Минска, наш, я имею в виду мой друг московский, он просто ездил туда, потому что у него там тетя и три брата. Один брат попал в тюрьму вот, его выпустили в результате, и он просто рассказывал сам, что там происходит. Но лучше не рассказывать сейчас, просто настоящие пытки. Я не знаю, кто эти люди.

Синдеева: Как это может быть, ты понимаешь, ты говоришь…

Намин: Когда я о белорусах говорю так, а кто же эти люди, которые такое делают? Наверное, они просто, исковеркано их.

Синдеева: Вот что это, понимаешь, ты тоже уже сказал про приказ.

Намин: Силовики — это страшная вещь.

Синдеева: Приказ — это же не значит, что надо пытать, вот понимаешь.

Намин: Страшная вещь. Вот я бы, можно как-то расценивать Лукашенко, так или по-другому, но факт то, что он дал команду, а без его команды не могли это делать, дал команду вот так избивать людей на улицах.

Синдеева: И пытать.

Намин: И зная, что пытки, может, он не давал команду пытать, но то, что там пытают, он, конечно, знает в результате. И то, что он сейчас наградил тех, кто пытает, ну я думаю, что вот после этого чаша весов уже на его сторону не склонится никогда.

Синдеева: А как ты думаешь, люди все-таки смогут отстоять?

Намин: Я могу вам…

Синдеева: Опять же, учитывая то, о чем ты сказал.

Намин: Послушай, Наташ, я тебе сейчас скажу. Я однажды в «Снобе» давал интервью, где у меня спросили то же самое примерно. И я привел пример Армении, когда весь народ вышел на улицу, причем танцевали, пели, обнимались, как будто был праздник. То есть вроде бы протест против власти, которая достала их своим беспределом, но при этом не было ни разбитых витрин, ни машин разбитых.

Синдеева: Да, да.

Намин: И в Беларуси тоже нет разбитых витрин.

Синдеева: Удивительно!

Намин: И все эти многотысячные протестные толпы людей ничего не изуродовали. Больше того, мой друг, который приехал из Беларуси, говорит, что чистота полная, они даже убирают за собой мусор.

Синдеева: Да нет, это протесты мирные. А ты видел, фотографии есть, как люди встают на скамейки и разуваются?

Намин: Поразительно, вот это благородство, да. Это внутреннее благородство нации, да. Не знаю, как так, это соответствует моему о них представлению за всю жизнь.

Поэтому если действительно их страшно ломают этими избиениями и пытками, но думаю, что после того, что произошло, то, что я говорил, эти пытки и избиения, уже Лукашенко не может быть. Он может удержать сегодня испугом просто.

Синдеева: Силой просто, да.

Намин: Но быть лидером, наверное, уже не получится. Думаю, что так. Я даже, если позволишь, Наташа, у меня есть новая песня, которую я только что играл в Кремле на своем юбилее, пятидесятилетии.

Синдеева: Пятидесятилетии группы «Цветы».

Намин: Группы, не моем, а «Цветов».

Синдеева: Да-да. Пятьдесят ― это у меня уже скоро.

Намин: Если ты ее поставишь, то я могу ее. Она называется «Спасенный любовью».

Синдеева: Вот мы сейчас ее и поставим.

Намин: Потому что на меня произвело впечатление, когда девчонки дарили цветы силовикам, которые со щитами стояли, их держали. То есть в Беларуси любовь какая-то такая очень серьезная, по большому счету, наверное, во многом отличает этих великолепных людей.

Синдеева: Да.

Намин: Я, конечно, желаю, как сказать? Сейчас, чтобы, белорусский акцент у меня не получится, конечно. Жыве Беларусь!

Синдеева: Фидель Кастро. Был знаком твой дедушка, очень важную сыграл роль, сейчас мы не будем про Анастаса Микояна говорить, только один вопрос я тебе задам.

Намин: Я скажу тебе, что в этом ноябре ему 125 лет.

Синдеева: Вот, вопрос, ты планировал снять документальный фильм о нем?

Намин: Да.

Синдеева: Ты его доделал, доделываешь, в процессе?

Намин: Я не начинал даже, в связи с тем, что вот это пандемиевская вся проблема, она закрыла все архивы на год практически, вот до сентября. Сейчас в сентябре, по идее, открываются.

Синдеева: Понятно. Но планируешь?

Намин: Я не то чтобы планирую, я еще, кроме этого, мне удается вообще, я не один делаю, мне очень много серьезных историков помогает, и мы готовим такой труд, двенадцатитомный труд, сбор из всех архивов максимально возможный. Из всех российских архивов, американских, китайских, венгерских, не знаю, из всех, кого только возможно, и получается двенадцатитомный труд. Конечно, он для профессионалов только, но он, тем не менее, убирает все слухи и все мифы, а все там: в документах и в протоколах.

Синдеева: Смотри, так как действительно эта тема требует большого и длинного разговора, когда-нибудь, я надеюсь, он состоится, потому что мне самой очень интересно. Ты можешь только одну штуку мне сказать, так как все-таки дед прошел от, условно, Ленина.

Намин: От Ильича до Ильича, без инфаркта и паралича.

Синдеева: От Ильича до Ильича, да, от Ленина до Брежнева. И он был всегда одним из, там, первый, второй, третий, ну не первый, конечно, второй-третий человек в нашей стране.

Намин: Во всяком случае, в руководстве.

Синдеева: Как ему удалось вот эту всю жизнь прожить, будучи очень высокопоставленным, не будучи репрессированным, не пострадавшим никак?

Намин: Там тоже, у Анастаса Ивановича тоже были проблемы. Вы знаете, что младших двух сыновей взяли в тюрьму посадили?

Синдеева: Вот, не знала.

Намин: Там тоже были случаи, там много всего было.

Синдеева: Каким образом ему это удалось?

Намин: Да, я думаю, что это связано с тем, что он по характеру никогда не стремился к лидерству, он не был конкурентом ни Сталину, ни всем остальным. Такая самодостаточность определенная, которую я вот сейчас вижу в протоколах его переговоров. Вот я буквально вчера прочел удивительные переговоры, секретные абсолютно, сейчас мне уже из секретных архивов помогают очень серьезные люди, есть протокол, мало того, Карибского кризиса, там где он…

Синдеева: Он же фактически его разрешил, то есть уберег.

Намин: Да. Эти переговоры, они есть в протоколе, переговоры его, Че Гевары и Фиделя Кастро, как они сидели, разговаривали, весь протокол есть. А после этого он поехал к Джону Кеннеди, и с ним были переговоры, и есть протокол разговора Кеннеди и Микояна.

Он говорит, вот там где революция происходит в мире, вот у нас, говорит, нет, Кеннеди говорит.

Синдеева: Он говорит?

Намин: Кеннеди говорит деду: «У нас нет территориальных претензий, ни у нас к вам, ни у вас к нам, и, тем не менее, в мире мы встречаемся в разных местах и пересекаемся, и там довольно сложные ситуации происходят, вот как только где-то революция, тут же вы появляетесь». Это говорит он деду. Вот ваше мистическое понимание о «руке Москвы» везде, ну вот оно не соответствует действительности, вот вам Куба у вас под носом революцию сделала без нас, мы даже не знали, что там что-то происходит, мало того, что сделали, они еще и выиграли. И вообще, имейте в виду, что революции будут и дальше проходить, может, и у вас в Америке случится, можете и вы оказаться.

Синдеева: Ух как он.

Намин: Слушай-слушай. Они же друзья, на «ты» были с давнейших времен. И ты можешь оказаться в роли Фиделя Кастро. Тот рассмеялся, это все протокол, и говорит, что я маловероятно, а вот мой брат действительно может Фиделем Кастро оказаться. Так что там очень вообще есть очень много вещей, например, меня удивило, когда я занимался 1937 годом, имея в виду, что Яковлев назвал деда инициатором репрессий, оказалось, что очень интересные факты, просто как бы документы и факты. Есть такой Институт ГУЛАГа, сегодня существующий, который изучает действительно.

Синдеева: Который при Музее ГУЛАГа или это отдельный институт? Я просто не знаю, есть же Музей ГУЛАГа.

Намин: Вот при Музее ГУЛАГа, скорее всего. Это сегодняшний уже музей, который реально не имеет цензуры, реально копает все факты и говорит. Очень интересно, что они подсчитали количество подписей под «расстрельными списками» у руководства сталинских времен. Представляете, такая статистика? Имея в виду, что руководство Политбюро обязано было подписывать, обязано.

Синдеева: Все подписывали, коллективная ответственность.

Намин: Причем были даже такие ситуации, что садились за стол, Сталин вызывает всех, берет письмо, пишет, первый подписывает список, предположим, польских офицеров в Катыни, и вот так дает по кругу подписывать. Надо посмотреть бы на того, кто, там есть подпись в конце, последняя, подпись Микояна есть тоже. Надо было посмотреть, кто бы не подписал, во-первых, не спасли бы никаких офицеров, а во-вторых, расстреляли бы с семьей вместе всех, кто отказывается. Ну и как бы при вот этой ситуации, которая в общем как бы безвыходная, оказалось, я точные цифры сейчас не могу сказать, я не готов, но оказалось, что по вот этому, по статистике этого Института ГУЛАГа, где-то триста с чем-то «расстрельных списков» подписал Сталин, потом там Молотов рядом, или первый Молотов, не помню, еще там кто-то, сейчас не помню, фамилии все боюсь говорить, это все легко, это все в интернете есть и легко найти, потом 280 Жданов и что-то такое, Микоян подписал восемь списков. Как вот это произошло?

Синдеева: То есть ты не понимаешь, да, каким образом он себя?

Намин: У меня объяснение только такое, что вот он столько работал и был на выезде, что вот не удавалось его посадить за стол каждую секунду. А как еще можно объяснить? Как можно восемь из всего, когда они все по триста? Особенно. Вообще отношение к Сталину, конечно, у Микояна менялось, это точно, то есть это не одно и то же было. В самом начале, в начале двадцатых, когда началось все, вообще надо понять, представляешь, начало двадцатых, молодые ребята, Сталин на семнадцать лет старше, чем дед мой, поэтому в то время, понятно, особенно Кавказ, на семнадцать лет старше это, конечно, пиетет, тем более, что они были коммунисты по убеждению, а не по карьерному. Наоборот, они были…

Синдеева: У них, кажется, сильно бэкграунд разный, понимаешь.

Намин: Это действительно разный. Но я сейчас говорю вообще, что такое коммунист в то время. В то время коммунизм — это альтернатива, это сегодняшний Навальный.

Синдеева: Ну конечно.

Намин: Чтобы понять, что коммунистам тогда делать карьеру было сложно. Наоборот, это были тюрьмы, это были преследования, и вот они. Во-первых, это очень смешная история, оказалось, что в горной армянской деревне где-то неизвестно где он выучил русский язык, а там был только городовой, разговаривать не с кем было, так что он, а потом выучил немецкий и читал Маркса в подлиннике и Плеханова в подлиннике.

Синдеева: А вот как удалось?

Намин: Ну да, такие способности были. Но и главное, желание было, и вот оттуда уже пошло желание какой-то справедливости, революции и так далее. Поэтому когда началась революция, конечно, там было, в общем, искренность была, во всяком случае, у деда точно.

Синдеева: Да. А скажи, а ты с Лукашенко не знаком?

Намин: Нет, конечно, я вообще ни с кем не знаком.

Синдеева: Знаешь, я могу тебе список перечислить из политиков.

Намин: Я имею в виду, из сильных мира сего в России я ни с кем не общаюсь.

Синдеева: Тоже не знаком. А тебя не зовут на официальные концерты?

Намин: Нет, никогда.

Синдеева: Почему, кстати?

Намин: Я чужой.

Синдеева: Подожди, у тебя был какой-то прецедент, когда ты сказал: «Нет, я не пойду»?

Намин: Нет.

Синдеева: То есть тебя просто не зовут.

Намин: Меня просто не зовут, конечно. Так же как мы с Познером тогда говорили в этом интервью, я ему сказал, что мне никто не предлагал с КГБ работать. Он говорит: «Мне предлагали».

Синдеева: У тебя хотели забрать твой театр собственный, легендарный театр.

Намин: У меня пару раз хотели забрать уже.

Синдеева: И ты тогда очень активно выступал, потому что собянинская новая вся пришла команда, и, в общем, каким-то образом тебе удалось отстоять. А в 2018 году…

Намин: А как активно выступать? Я так с улыбкой, я посмеивался. Но я был готов уйти, я понимал, что против лома нет приема.

Синдеева: А в 2018 году ты становишься доверенным лицом Собянина. Это так?

Намин: Это без моего ведома произошло.

Синдеева: Вот! Расскажи про это.

Намин: Я не знаю как.

Синдеева: Потому что я прочитала, я не очень поняла.

Намин: Я узнал как факт.

Синдеева: А как это может быть?

Намин: Как-то я, кто-то мне сказал. Я, в общем, ни с кем не общался, мне никто не предлагал этого.

Синдеева: Подожди, то есть тебе сказали: «Стас Намин ― доверенное лицо Сергея Собянина».

Намин: Даже кто, наверное, кто-то сказал, но мне такого никто даже не говорил. Как-то между прочим, или я где-то увидел, или кто-то. В общем-то, как-то так.

Синдеева: То есть ты не был по факту доверенным лицом Собянина.

Намин: Я не знаю, что такое доверенное лицо, честно тебе скажу.

Синдеева: Я не знаю, наверное, надо выступать где-то.

Намин: Я никогда не выступал на эту тему.

Синдеева: И ты с Собяниным на эту тему не общался?

Намин: Я не знаком с ним, я никогда его не видел.

Синдеева: Как так может быть?

Намин: Не знаю. Наверное, решили, потому что видят, что я не протестный человек в этом плане, я не выступаю. А я действительно не выступаю ни против кого, потому что я пишу песни, да, в этих песнях настолько все понятно! Иногда это бывает эзоповский язык, надо быть совсем идиотом, чтобы эзоповский язык не понимать. Поэтому можно посмотреть мои песни.

Намин: Потому что как бы мы были чужие, и вот это свой-чужой понятие, оно откровенное. Я не играл в их игры, я не подчинялся никаким вот этим комсомольским, партийным деятелям и так далее. Это было откровенно, длинные волосы, хиппи и так далее, в общем, ясно, что мы были из другого санатория, правда.

Синдеева: А тебе когда-нибудь помогала фамилия деда? То есть, несмотря на то, что ты делал под псевдонимом.

Намин: Вредила, правда.

Синдеева: Вредила, да? Не помогала?

Намин: Ну, конечно, при  Брежневе вредила. То есть когда Брежнев…

Синдеева: Брежнев не любил деда.

Намин: Ну, да, серьезно, да. Там было много противоречий, прежде всего даже идеологических, потому что это было другое время. Вообще как бы коррупция и воровство начались не с Хрущева, а с Брежнева. Какой бы ни был Хрущев, не будем сейчас квалифицировать, в общем-то, в то время еще не воровали так открыто государством. А с Брежнева началось другое вообще мировоззрение, то есть другое понимание функции государства и всего остального.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, вот смотри, твой же друг и наш друг Андрей Макаревич часто высказывает позицию и страдает часто из-за этого.

Намин: Он страдает? Почему?

Синдеева: В какой-то момент, помнишь, отменялись его концерты, помнишь, было очень.

Намин: В какой-то момент. Чуть-чуть, пару раз отменились. Но вообще не отменялись всерьез, он у нас выступал в «Лужниках», везде, и пятидесятилетие у него было такое же, и еще что-то было у него там до этого в «Крокусе». Нет, он не страдает, он так же. Но где-то у него есть конфликтные ситуации, какие-то люди, но реально я не вижу особого страдания у него.

Синдеева: Сергей Шнуров пошел в политику. Извини, мы на телеканале Дождь. Что ты про это думаешь?

Намин: Это другая история. Мне трудно квалифицировать поступки всех людей.

Синдеева: Но ты же наблюдаешь, ты тоже музыкант.

Намин: У меня ощущение такое, что, это субъективное ощущение, я не могу говорить, что так правильно, а так нет. Но мне трудно, например, представить Джона Леннона, который в рекламе снимается какой-то. Или даже Мика Джаггера. Понимаете, о чем я говорю?

Синдеева: Я понимаю.

Намин: А и Шнур, и Баста легко снимаются, какие-то банки рекламируют, еще что-то, я не помню, зубную пасту, перхоть, я не знаю, что они там рекламируют. Но мне трудно представить, когда нормальный серьезный человек вдруг идет, я не знаю, рекламировать перхоть.

Синдеева: Шампунь от перхоти.

Намин: Да. Я не очень понимаю разницу, у меня никогда не было перхоти, поэтому шампунями не пользуюсь этими. Но как бы ни было, это другое поколение, другое мировоззрение. Я называю это попсой, но по жизни я не знаю, как устроено все.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, ты случайно познакомился с Йоко Оно. Это вообще случайная была встреча.

Намин: Абсолютно случайная.

Синдеева: Ты совершенный фанат The Beatles. Я не знаю, даже не фанат, ты столько о них и так говоришь, и ты оказался в квартире у Джона Леннона и Йоко Оно спустя несколько лет. Как это?

Намин: Я не случайно оказался. Случайно я ее встретил, потому что она пришла на мою пресс-конференцию.

Синдеева: Почему она пришла?

Намин: Потому что, я у нее тоже это спросил, она говорит: «Потому что у меня тетя русская, которая учила меня русской литературе, я знаю Чехова, Достоевского, Толстого». Березки там, тетя, вся в березках вилла была в Японии, в общем, совершенный сюрреализм абсолютный.

Синдеева: Ну, конечно. То есть она пришла на пресс-конференцию русской группы?

Намин: Да. И еще сама, оказалось, у нее тетя русская.

Синдеева: Это какой был год?

Намин: Это был сентябрь 1986 года.

Синдеева: И тогда же она тебя позвала в гости?

Намин: И тогда же, после этой пресс-конференции, на следующий день еще был концерт у нас там, где я посвятил песню «Я не сдаюсь», мою песню с Женей Евтушенко, посвятил Джону Леннону, потому что это был день рождения Джона Леннона. Представляешь, какие совпадения, что наш концерт в Нью-Йорке впервые.

Синдеева: Учитывая твою совершенно, мне кажется, просто какую-то религиозную любовь к The Beatles .

Намин: Да, я, конечно, их боготворю. Между ними и всеми остальными группами пропасть.  Когда ты встречаешься конкретно вот с этим человеком, все же люди по-настоящему простые очень, это они издалека все непростые, а когда, в общем. И чем серьезнее и глубже человек, тем он проще по жизни. Поэтому когда мы с ней сутки просидели, то есть днем.  

Синдеева: Сутки?

Намин: Да. Днем мы сидели, болтали про все.  

Синдеева: Выпивали, ели.

Намин: Нет, не выпивали. Ели, да, она что-то готовила.

Синдеева: То есть она тебе еще готовила?

Намин: Ну как мне — нам. Помню, что забежал Шон Леннон, маленький еще был тогда, взял кока-колу банкой, и вот так об лоб ее разбил. Оказывается, он йогой какой-то занимался, каратэ, не знаю. Я говорю: «Что случилось с мальчиком?». Потом я вдруг увидел, она мне показала белый рояль, который вот тот самый, на котором Imagine было сыграно, спето и снято видео. Я сел за этот рояль, и она говорит: «Давай я тебя сфотографирую», и она меня еще сфотографировала около этого белого рояля. Поэтому я был fan.

Синдеева: Ты написал симфонию и сыграл ее с Лондонским симфоническим оркестром. Еще одно невероятное событие в твоей жизни. Как это все, расскажи, пожалуйста? Объясни обычному человеку.

Намин: Длинная история. Я давно занимаюсь симфонической музыкой, мама у меня закончила консерваторию, всегда дома были хорошие очень музыканты, композиторы, симфонические, я имею в виду. Поэтому, в общем, это всегда было недалеко от меня.

Оттого что я увлекся рок-музыкой, в принципе, я не занимался симфонической. И начал заниматься ей, я сделал симфонический оркестр, это был первый частный, негосударственный симфонический оркестр в стране, в 1988 году я сделал.

Синдеева: Ты очень много чего сделал первый. Первая коммерческая радиостанция, одна из первых была, да?

Намин: Да.

Синдеева: И первый частный театр, мне кажется.

Намин: У меня, кстати, было сегодня, вчера мне было очень приятно, я думал, что забыли уже радио SNC, а мне тут сейчас говорят, что многие даже помнят.

Синдеева: Нет, все помнят. Ладно, про симфонию. Хорошо, написал, но не все, может быть, кто пишет симфонии, играют с Лондонским симфоническим оркестром. Как это вообще происходит?

Намин: Да, собственно, симфонию написать любой консерваторский профессионал может. Хорошую или плохую ― это другой разговор. Но, тем не менее, сам принцип симфонический ― ему учат в консерваториях, в общем, это не…

Со мной работал очень хороший аранжировщик, мой друг близкий, который в «Цветах» начинал со мной вместе, Саша Слизунов. Поэтому те моменты, которые невозможно сделать без фундаментального музыкального образования.

Синдеева: Он помогал.

Намин: Знания оркестра, знания всех инструментов, всей тесситуры, всех нюансов записи нот. Конечно, он мне помогал. Но, в принципе, основу-то я все равно делаю сам. Там есть нюансы, про которые все равно надо советоваться при моем отсутствии консерваторского образования. Но я думаю, что наигрывают, а потом записывают все, может быть, кроме Шостаковича, который все в голове держал. Если вы знаете, он партитуру писал с другой стороны, он вертикально писал партитуру, что просто заоблачная ситуация.

Синдеева: Я просто не понимаю.

Намин: Поэтому когда говорят: «Вы композитор», я всегда боюсь, говорю: «Тогда кто Шостакович?».

Синдеева: С Шостаковичем ты тоже был знаком, потому что он приходил в ваш дом.

Намин: Да, был знаком, я, правда, маленький был тогда. Но был знаком, конечно. Но для меня это такая же недостижимая.

Синдеева: Как и Джон Леннон.

Намин: Как Джон Леннон, да. Это что-то такое мистическое, что доказывает существование бога.

Синдеева: Так расскажи мне, вот ты, хорошо, написал, аранжировщик тебе помог. Как дальше, как ты записал ее с Лондонским оркестром? Что это?

Намин: После того как я уже написал восьмичасовую сюиту, которую уже играли разные оркестры и в мире, и здесь, я немножко так более уверенно себя почувствовал, попробовал, почувствовал, что все-таки форма сюиты не позволяет. Симфоническая музыка сама по себе ― это одно из немногих таких искусств, которое позволяет глубоко копать, правда, уходить в такие глубины, которые другим жанрам не даны, к примеру, балету не дано уходить в серьезные глубины, это совершенно другого типа эстетика.

А в симфонической музыке именно симфония позволяет уйти на уровень мировоззрения, на уровень какой-то концепции философской.

Синдеева: А можно я сейчас процитирую тебя?

Намин: Да.

Синдеева: Это как раз когда ты про симфонию говорил с Познером. «Разрушается моральный облик человечества, который в будущих поколениях может повлиять даже на физиологию. Сексуальные меньшинства постепенно становятся официальной нормой, поддерживать их культивируется законами, что в результате принципиально меняет общественное мнение». И так далее. Это твои же слова?

Намин: Да. Это вообще предисловие к симфонии.

Синдеева: Вот, это предисловие. Объясни.

Намин: Я сейчас расскажу тогда эту историю, потому что она смешная.

Синдеева: Да, расскажи.

Намин: Мне эту мою симфонию…

Синдеева: И потом я тебя все-таки про сексуальные меньшинства-то спрошу, ты что.

Намин: Ладно, конечно, нет проблем. Получилось так, что эту симфонию после того, как ее записал Лондонский симфонический оркестр, сам предложил мне и даже выбрал студию, Abbey Road выбрал не я.

Синдеева: Как сам? Объясни мне. Тебе же позвонили или что?

Намин: Я ноты прислал.

Синдеева: А, ты прислал ноты.

Намин: Я послал ноты в пять оркестров разных. Немецкий филармонический…

Синдеева: Штутгартский.

Намин: Да-да. И в два лондонских, один Royal Philharmonic называется, кажется, я уж не помню, а второй ― London Symphony Orchestra. И три из этих оркестров сказали, что готовы записать эту симфонию, а Лондонский сказал, что если с нами будете записывать, то мы советуем вам записать на Abbey Road в первой студии. И я, конечно, сначала думал, что меня просто кто-то, мягко говоря, подкалывает.

Синдеева: Извини, оплачиваешь ты эту запись?

Намин: Всегда.

Синдеева: Всегда.

Намин: Только. Дело в том, что оплачивать ― это даже не обсуждается. Когда Фрэнк Заппа говорил, он тоже сыграл с Лондонским симфоническим оркестром, он тоже говорил: «Не так дорого все это стоит». Всегда. Живых композиторов бесплатно не играют.

Намин: С нуля мне позвонил только Фрэнк Заппа, как бы вообще никто никогда.

Синдеева: Вот, почему? Вот ты сидишь, тебе раздается звонок.

Намин: Ему кто-то рассказал в Америке про меня. Не кто-то, а я знаю, кто, Дэнис. И он мне потом, вообще смешная история. Я не до такой степени знал тогда еще английский язык, чтобы понимать все, что говорят на американском акценте. Знаете, что русский, английский и американский даже, английский — это вообще третье. И мне позвонил человек какой-то просто, начал что-то говорить с американским акцентом, и я так слушал, но не все понимал, и он употребил слово «Фрэнк Заппа» в начале, и там что-то такое, и потом я так и не понял, что. А после этого позвонил мой друг и сказал: «Тебе звонил тут Фрэнк Заппа?» Я говорю: «Чего? Это вот он мне звонил?». Ну вот. И он мне действительно потом опять позвонил, и мы с ним как-то пообщались по телефону, потом он приехал ко мне и приезжал раз пять.

Синдеева: Ну он что тебе позвонил, вот он зачем позвонил, сказал что?

Намин: Сказал, что он хочет со мной познакомиться.

Синдеева: Почему?

Намин: Да черт его знает, что там у него.

Синдеева: Так. И вы дружили?

Намин: Я дружил только потому, что он мне звонил. А потом уже, мы когда правда начали дружить серьезно, там уже мы вместе дружили, и я звонил, и он.

Синдеева: То есть ты оплачиваешь, извини, студию, аренду студии, музыкантов, репетиции полностью.

Намин: Все, что должно быть, конечно. Причем стоит очередь, тысячи музыкантов, у которых намного больше денег, чем на такую студию, например, все Арабские Эмираты, у них фонтан нефти во дворе, поэтому вопрос, оплачивать ли студию, вообще не вопрос. У всех есть деньги, у многих, поэтому там происходит отбор тройной. Сначала отбирает агентство, которое ведет переговоры, потом они дают отбирать дирижеру, дирижерам, там несколько дирижеров. А потом совет директоров отбирает еще, которые тоже музыканты, естественно.

Поэтому пройти через эти кордоны ― вот это сложность. И для тех, кому они сказали: «Да, мы можем вам записать», оплачивать ― даже не стоит вопрос. Конечно, все готовы оплачивать. А вот кого они выберут? Больше того, когда они записали, они в контракте мне дали все права абсолютно на это, кроме одного: только с их ведома эту музыку в их исполнении употреблять в Голливуде.

Синдеева: Почему?

Намин: Я говорю: «Почему в Голливуде?». Они говорят: «Там столько дерьма, мы не хотим ассоциироваться с плохими фильмами».

Синдеева: То есть в Голливуде ― имеется в виду, в кино если, да?

Намин: В кино. Если я в кино, они не хотят в титрах быть как Лондонский симфонический оркестр. Они дали мне все права, где угодно, кроме Голливуда.

Синдеева: Так давай вернемся к предисловию к этой симфонии. Давай, что ты хотел этим сказать?

Намин: Одна очень крупная компания, фирма грамзаписи мировая, американская и английская, она совместная, PARMA Recordings, они предложили мне выпустить мою симфонию. И когда готовился к выпуску диск, они меня попросили написать предисловие, такую интродукцию. Я написал, послал им. И вдруг я столкнулся с тем, что они мне сказали: «Вы знаете, такое мы напечатать не можем». Я говорю: «Почему?».

Синдеева: Конечно, это совершенно сейчас неполиткорректно.

Намин: Они говорят: «Это неполиткорректно». Я говорю: «В России я могу, где якобы цензура, а у вас нельзя в Англии?». Они говорят: «Да, вы знаете, нельзя». Я говорю: «Тогда что вы предлагаете?». «Вы не могли бы помягче?». Я говорю: «Тогда давайте так сделаем: вы сами напишите мне вариант помягче, как бы вы сформулировали, а я посмотрю». И они написали свой вариант, то есть тот же самый вариант, только некоторые моменты чуть-чуть сгладили. Я говорю: «Хорошо, у меня будет два варианта, один с вашей цензурой, а другой мой».

Синдеева: Меня поразила история, когда ты не снялся у Роберта Де Ниро в фильме. Можешь рассказать про это?

Намин: Да, это трагическая история.

Синдеева: Почему он тебя позвал?

Намин: Не знаю позвал почему. Позвонил мне, я был в это время в Лос-Анджелесе, он мне позвонил из Нью-Йорка, и говорит: «Если у тебя есть время, загляни вот в какую-то студию». Я даже не спрашивал зачем, говорю: «Конечно, загляну». Заглянул, а там интервью, и меня вот под камеру спрашивают что-то. И потом я ему звоню и говорю, а что это было-то. Он говорит: «Я хочу тебе предложить, чтобы ты сыграл роль в моем фильме».

Синдеева: Он хотел предложить, чтобы ты русского человека сыграл, агента КГБ?

Намин: Да, русского. Это русский какой-то был.

Синдеева: Плохого или хорошего?

Намин: Там трудно сказать. В общем, у него в этой истории в принципе КГБ выиграли конкуренцию ЦРУ и КГБ, в принципе КГБ там победили. И он, этот человек, персонаж, он был такой как бы непростой очень, знал всю английскую поэзию, знал там очень много всего, то есть это очень образованный, очень серьезный. Он не плохой и не хороший, просто очень такой. Я когда ему сказал, что я вообще не играю, он говорит, как не играешь, у тебя театр, ты показываешь актерам, как играть. Я говорю, показывать — это одно, а самому играть под камеру. И говорю: «А кто там еще будет играть?». Он говорит: «Ну вот я, Моника…

Синдеева: Я, Роберт Де Ниро, просто так еще раз. Дальше Моника Белуччи.

Намин: Да-да. Мэтт Деймон. Я так сразу немножко: «Ну, может быть, я попробую». И он мне прислал семнадцать эпизодов огромных, очень сложных. И при том, что я, в общем, более-менее знаю язык, это, конечно, наизусть все выучить, это довольно серьезный труд, особенно если ты не профессиональный актер и у тебя память в этом смысле не до такой степени развита. Но я все-таки взял какого-то преподавателя в Голливуде очень крутого, который меня натаскивал, и говорил, что когда ты отрываешься от текста, получается, но когда…

Синдеева: А сколько ты занимался?

Намин: Три где-то, взял три урока, три занятия у нас были. Но я там занят другими вещами был, я не просто гулять ездил, поэтому у меня еще и время было мало. В результате я пошел на кастинг так называемый, формально я должен был туда пойти, и увидел, что там человек пятнадцать сидит актеров в очереди.

Синдеева: Великих.

Намин: Ну, во всяком случае, я их всех знаю, и это все профессионалы суперкласса. И тут я понял, что это неправильно.

Синдеева: То есть прямо развернулся и ушел?

Намин: Да. Причем я ему сказал, что я не актер, а он говорит: «Мне не надо, чтобы ты был актером, ты вот будь самим собой» Я говорю: «Ты хорошо понимаешь, что ты говоришь?» Тебе эта камера не видна, а быть самим собой под камеру, это и называется актер. В общем, я развернулся и ушел, конечно.

Синдеева: Очень пожалел?

Намин: Ну, он мне отомстил. Он мне потом позвонил и сказал: «Имей в виду, струсил?». Я говорю: «Да». Он говорит: «Ну, тогда смотри, что я тебе отомщу». И отомстил, он этого персонажа назвал Стас.

Синдеева: Скажи, давай, что ты хотел этим все-таки сказать? И этой симфонией, этой философией.

Намин: Я вообще говорил о том, что эта симфония. Я как бы музыкальным языком, симфоническим, попробовал сформулировать свою точку зрения на то, как развивается человечество. Какие-то громкие фразы, Наташа, сидим в красивой студии, красивая девушка сидит рядом со мной, а я тут мозги полоскаю.

Синдеева: Нет-нет-нет, ты еще астрофизикой увлекаешься, это мне тоже очень интересно. И знакомство с Хокингом.

Намин: В общем, у меня впечатление, что мир катится к апокалипсису.

Синдеева: То есть у тебя такое есть, да?

Намин: Есть такое впечатление. Другое дело, что апокалипсис ― это не обязательно какая-нибудь атомная бомба, совершенно не обязательно, что разверзнется земля или какой-нибудь метеорит налетит. Конец цивилизации человеческой может наступить разными способами, включая то, о чем я там пишу. Там очень много вариантов, ты прочла маленький кусочек, она довольно большая. И речь-то идет о том…

Синдеева: «Судя по всему, размножение человека скоро перейдет на уровень искусственного оплодотворения, выращивания эмбриона в пробирке». В принципе, к этому идет во многом.

Намин: Конечно. Для меня это очевидно.

Синдеева: Может, это не так страшно?

Намин: Да, не так страшно.

Синдеева: То есть это тоже, может быть, этап, просто мы думаем, что человек ― это верх цивилизации, а на самом деле…

Намин: Согласен, но тогда я думаю, что это не у всех так будет. Я думаю, что человечество будет разделено на элиту и массу. Для массы, той, которая на сегодняшний день ставит в тупик жизнь человечества из-за перенаселения.

Синдеева: То есть это такие голодные игры, условно, когда 2%?

Намин: Типа, да. Я имею в виду, что то, что у нас называется «быдло», оно же во всем мире есть. Так вот, будет элита, наверно, где будет отбор, действительно, тех, кто правда интеллектуален. Я не знаю, каким образом может эта элита отбираться. Но там будет и деторождаемость нормальная. А вот в другой, в массе, скажем, 95% человечества.

Синдеева: Звучит как-то жутковато, конечно.

Намин: Да. Будет деторождаемость никак не связана с сексом. Секс, кайф, еда, развлечения ― это одно. А деторождаемость будет по особому разрешению.

Синдеева: Хорошо, но ты же не гомофоб?

Намин: Мое впечатление, что к этому придет. А при чем тут моя позиция? Я говорю, я вижу, что мир идет к этому, и тогда деторождаемость ― это будет особая тема. Чей будет ребенок, может, не так будет и важно, потому что связь семейная, папа, мама и ребенок, наверно, сотрется.

Синдеева: У нас тут в Конституции сейчас все зафиксировали!

Намин: Я говорю о будущем. Я-то фантазирую, я же Рэй Брэдбери.

Синдеева: Я понимаю.

Намин: Я, кстати, дружил с Рэйем Брэдбери.

Синдеева: Господи!

Намин: И он мой кумир тоже, он был с детства. Я в суворовском училище читал Роберта Шекли и Рэя Брэдбери.

Синдеева: А что значит дружил? Как это тоже случилось?

Намин: Он пришел на мой фестиваль в Лос-Анджелесе, мы его наградили вместе с Андреем Вознесенским тогда. И мы с ним подружились. Потом я к нему очень много ездил, он вообще один жил, одинокий очень человек был, очень серьезный, глубокий, достойный.

Синдеева: Удивительно.

Намин: Но он мой кумир, с моей точки зрения, он несомненный гений, конечно, как философ, как мыслитель. Это к слову.

Синдеева: Скажи, а Фидель тебя принимал как внука все-таки?

Намин: Да, конечно. Так как я запомнился ему по одному случаю смешному, который получился, когда дед приезжал, когда он приезжал в Москву первый раз.

Синдеева: Да, ты снег принес, это я прочитала, снег принес Феделю Кастро, показал, что такое снег.

Намин: Да, потому что он сказал, что он никогда не видел снег, а я знал, что там где-то в овраге есть. Вот с этого момента он меня запомнил, и потом, когда я приезжал туда на гастроли, и у нас там был скандал серьезный, потому что я там остановил концерт, потому что не пускали кубинцев к сцене, и уже меня должны были выслать, еще советская власть была в разгаре, это был восьмидесятый. И он, я так понимаю, что меня спас, потому что там газеты…

Синдеева: А как? Он уже понимал, что ты, то есть он тебя помнил?

Намин: Я так думаю, что их кубинское КГБ сообщило ему про историю, потому что мы в самом крупном зале Гаваны, и вдруг остановил, я на сорок минут остановил концерт, представляете, скандал серьезный был. Ко мне приходили люди в штатском, за кулисы, говорили, что вам, наши, я имею в виду. После этого вышла статья в их «Гранме», не помню.  

Синдеева: В главной газете, да.

Намин: В передовице, что мы там то-то, и тогда уже, конечно.

Синдеева: Понятно. Никто тебя не выслал и не…

Намин: Поменялся ракурс разговора. Я думаю, что он спас таким образом. А потом уже принимал и курить научил, это уже потом. Я, кстати, не выкурил ни одной сигареты за всю свою жизнь.

Синдеева: Сигары?

Намин: Я только сигары, сигары уже умею, да. Я не фанат, но…

Синдеева: Нет, я просто сейчас еще вспомнила одну фамилию. Собственно, я уже начала про это говорить, что для меня тоже было откровением, что ты увлекаешься астрофизикой, ты ездил на конференции, ты познакомился с Хокингом. Я вообще! Ну, давай, рассказывай.

Намин: Это случайность абсолютная. Ездил туда не случайно, но то, что познакомился.

Синдеева: Почему, как ты увлекся астрофизикой?

Намин: Астрофизикой я давно увлекаюсь.

Синдеева: Объясни мне, пожалуйста.

Намин: Это же не всерьез.

Синдеева: Вообще мне скажи, как нужно воспитывать ребенка для того, чтобы он, когда вырастет, был музыкантом, композитором, умел фотографировать, писать? Как можно обладать таким количеством?..

Намин: Только любовью, больше ничего, только одна любовь существует. Вообще больше ничего не существует.

Синдеева: А тебя заставляли, не знаю, читать книжки?

Намин: Нет, не заставляли.

Синдеева: А как ты, ты читал?

Намин: Читал в суворовском училище, я говорю.

Синдеева: У меня сейчас дочь…

Намин: А вообще потом я же поступил на филологический факультет МГУ, и там я еще и вынужден был читать, кроме всего прочего, потому что это была моя профессия, которую я получал. Но, к сожалению, с моей точки зрения, я недостаточно начитан относительно моих некоторых друзей, которые просто энциклопедические знания имеют.

Синдеева: Но что делать с детьми-то?

Намин: Любить их.

Синдеева: Ага. Если книжки читать не хочет?

Намин: Давать свободу. Не хочет читать, значит, потом захочет. Понимаешь, в чем дело, есть очень много образованных, начитанных людей, которые абсолютные подонки.

Синдеева: Это да.

Намин: А есть деревенские люди, которые вообще не читали ничего и от природы благородные и достойные люди.

Синдеева: Так про астрофизику-то, как тебя туда занесло?

Намин: Занесло, потому что там была конференция по астрофизике, там действительно были очень интересные люди, помимо Хокинга.

Синдеева: А что значит, что ты давно этим увлечен? Изучаешь, читаешь?

Намин: Это интересно. Читаю, конечно, много интересуюсь. Это не только я, много людей интересуются, это же вообще интересно очень.

Синдеева: Да, я думаю.

Намин: И квантовая физика ― это вообще поразительная вещь, как только она начала появляться, как только начали понимать, что это такое, она примерно как геометрия Лобачевского, поломала евклидову. И вот здесь то же самое произошло, но это отдельный разговор, отдельная передача.

Туда я попал, потому что там была конференция, где было несколько лауреатов Нобелевской премии. Кстати, Хокинг не лауреат Нобелевской премии. И там был еще один мой хороший друг, Леонов, наш космонавт, с которым я очень дружил. Он потрясающий человек, и это отдельная история.

Синдеева: Это тоже отдельная история.

Намин: Как с ним обошлись и как его здесь смешивают неизвестно с чем. Он потрясающая личность, настоящий, редкий, достойный человек был. Это отдельный разговор. Он там тоже был, мы с ним давно друзья, он там был с семьей, с женой и с дочкой.

А с Хокингом случайность, просто потому что мы с ним жили рядом, завтракали, обедали и ужинали в одном месте, в кафе сидели вот так вот и болтали. Поэтому когда получилось, что он там ляпнул что-то во время своей лекции, на которой я, естественно, был, я ему за столом, естественно, сказал.

Синдеева: Про бога?

Намин: Да, «Тут ты пролетел». Он говорит: «Как это?». Я ему объяснил, он сказал: «Да, согласен». Он некорректно выразился, сказал в конце лекции, закончил ее словами, что если кто-то думает, что бог есть, пусть покажет мне, где он. Это в принципе некорректная формулировка. Это не значит, что я ему доказал, что бог есть, я не про это говорю. Я говорю только про то, что некорректно так сформулировать с точки зрения логики.

Синдеева: Леонардо Ди Каприо?

Намин: Я вообще дружил не с ним, я дружил с его отцом. Отец его великолепный сценарист, очень хороший мужик. С папой мы дружили, да, что-то делали. А потом поехали на Кубу, я придумал такую поездку нелегальную, то есть неофициальная делегация из Советского Союза, Россия тогда.

Синдеева: Это когда?

Намин: Конец девяностых. То есть из Штатов я пригласил его, а он взял сына, который только что снялся в «Ромео и Джульетте», или нет, уже был «Титаник», кажется.

Синдеева: «Титаник», наверное.

Намин: И еще такая, вылетело из головы, певица.

Синдеева: Куба, вы поехали на Кубу, он взял с собой сына.

Намин: Да. А я взял с собой Сережу Соловьева, своего друга, и мы поехали на Кубу хулиганить. Там никто не знал, как выглядит Ди Каприо, потому что у них там «железный занавес» еще сохранялся, поэтому фильмов никто не видел. Мы с ним гуляли, хулиганили по улицам, в то время там было много чем хулиганить. И даже нас принял Фидель, и научил курить сигары.

Синдеева: А как ты с митрополитом Сурожским познакомился?

Намин: Случайность абсолютная, это моя мама меня познакомила, она с ним была знакома. Когда мы с ней поехали в Лондон…

Синдеева: Вообще удивительная тоже судьба такая.

Намин: Она поехала с ним разговаривать, а я просто ждал в машине.

Синдеева: А она его откуда знала, как?

Намин: Я не помню. Но она вообще многих людей знает интересных. И она меня позвала, говорит: «Я хочу тебя познакомить, чтобы ты, может быть, поговорил». Я говорю: «Ну что тут?».

Синдеева: А ты атеист, такой прямо атеист?

Намин: Нет, я не атеист, я спокойно отношусь ко всему. Атеист ― это вообще агрессивное какое-то слово. Вообще Познер бравирует, что он атеист, в действительности просто его раздражает примитивное понимание дедушки на облаке, который с бородой сидит и грозит пальцем всем.

Синдеева: Конечно, мне тоже так кажется.

Намин: В этом смысле все нормальные люди атеисты. А быть уверенным, что нет высшего разума во вселенной ― я не знаю такого человека. Эйнштейн не позволял себе таких мыслей.

Синдеева: Когда тебе Сурожский сказал, что бога не надо искать, он в тебе, в сердце, внутри.

Намин: Это сказал Антоний Сурожский, совершенно верно.

Синдеева: Да-да-да, и это очень крутая история.

Намин: «Его нигде больше нет», ― он сказал, вот что меня поразило. Что его больше нигде нет. Он только у вас здесь. Вот это совершенно другая история, это о другом разговор.

Синдеева: Да.

Намин: Это не про дедушку, который там грозит пальцем. Это сказал великий представитель христианской религии, великий. Еще когда кончится все мракобесие, которое у нас имеет место, сейчас не буду формулировать, то он в будущем будет поднят на пьедестал, потому что это духовный лидер настоящий, не формальный. Почитайте его лекции, посмотрите на YouTube его лекции. Глубочайший человек, без фуфла вообще. Он вышел ко мне в серой сутане такой, серая просто, крест, серая, и ничего. И что-то мы с ним говорили. Я не буду рассказывать, потому что долгий разговор был. Мы с ним час разговаривали, это очень много. Я не ожидал, потому что мама меня подсунула к нему, я думал: ну что там?

Синдеева: А сколько тебе было?

Намин: Сколько мне лет было? Не помню.

Синдеева: Подросток?

Намин: Взрослый мальчик уже.

Синдеева: Взрослый.

Намин: Сейчас. Это было лет десять назад, я уже не помню, пятнадцать, может быть. У меня прошлое стирается, я не помню. Меня всегда поражают вот эти все в золоте.

Синдеева: Да.

Намин: Не будем сейчас дальше.

Синдеева: Но поэтому…

Намин: Вот он как раз был настолько настоящий, что, я когда-нибудь расскажу, что он мне говорил, я почти дословно запомнил, на вес золота каждое слово.

Синдеева: Коротко, чуть-чуть, у нас мало времени осталось. Давай закончим программу на такой…

Намин: На чем?

Синдеева: На какой-то такой мудрости.

Намин: Давай. Я не знал, о чем с ним вообще говорить. А в этот момент. А, это было начало девяностых, потому что был разгул мафии, бандитизма, убийств. И, к сожалению, в одну ситуацию я попал, меня подставили очень серьезно, мне пришлось столкнуться с самым некрасивым и неприятным, что было в то время.

Синдеева: С бандитами?

Намин: С бандитами ― это мягко сказано. Что мне бандиты? Я и сейчас знаю бандитов очень много, среди них есть очень приличные люди. А бывают такие, которых даже и бандитами нельзя назвать, совсем плохо.

Но как бы ни было, что мне разговаривать сейчас с каким-то представителем христианской религии? Ну ладно. И решил спросить у него, говорю ему: «Как вы считаете, если рождаются люди разные, да, они же разные по разным способностям. Кто-то родился более способный, чем другой, у него более успешно происходит жизнь, он успешный человек, и это вызывает ревность, вызывает зависть, и конфликтность получается. В этой конфликтности иногда доходит дело до вопроса, жить или не жить. Как поступать? Бороться за свой успех, за деньги или же отступить?» То есть если бороться, получается, что ты за власть и за деньги борешься.

Синдеева: Конечно.

Намин: За что ты борешься? Да? А если отступить, то ты будешь истинный христианин, материальное тебе.

Он мне говорит: «Я, честно тебе скажу, не знаю, как ответить точно на этот вопрос». И начинает мне рассказывать свою биографию. Я, говорит, родился во Франции, мы с мамой были в антифашистском движении. Договорились с ней, что если нас поймают фашисты и будут пытать в одной комнате друг напротив друга, мы все равно не расколемся. Понимаете, что это такое? Он мне быстро говорил, но если задуматься, что он говорил, это серьезно, да. Договорились с мамой. А что такое пытать друг напротив друга?

Потом я, говорит, военным врачом был, хирургом. На столе у меня в день под руками умирало очень много людей. Момент жизни и смерти я видел несколько раз в день, каждую секунду, это происходило в моих руках. Однажды, недавно, говорит, я читал лекцию в Сорбонне, и после лекции ко мне подошел какой-то студент и сказал: «Вы антихрист». Я ему говорю: «Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь, потому что я не хочу быть антихристом. Я, может быть, услышу и исправлюсь». Он говорит: «Потому что вы не пацифист».

Он говорит: «Я не знаю, почему он решил, что я не пацифист, но я тогда его спрашиваю: „Скажи, пожалуйста, уважаемый, что ты будешь делать, если ты приходишь к себе в квартиру после работы, а там бандит насилует твою жену и хочет убить?“». „Я, говорит, буду молиться, чтобы было все“. Он говорит: „За это время он ее изнасилует и убьет и примется за твою дочку. Что ты будешь делать?“. Он говорит: „Буду молиться“. Он говорит: „Я очень не завидую твоим близким“».

Поэтому я думаю, говорит он, это по поводу «подставь другую щеку», по поводу того, как надо себя вести, да. «Я думаю, ― говорит он, ― что богу не будет угодно, если плохие люди возьмут и власть, и деньги в свои руки. А если хорошие, они придумают, как правильно их использовать».

И вообще я подумал тогда очень интересную вещь, что грех заключается не в факте, что произошло, а в намерении.

Синдеева: В намерении, здесь согласна.

Намин: Если ты в кого-то целишься, и хочешь убить, и промахнулся.

Синдеева: То у тебя больший грех.

Намин: То ты убийца, конечно. А если ты случайно, если ты вошел домой, а там убивают твою дочь.

Синдеева: Согласна.

Намин: И ты вилку взял первую попавшуюся и дал ему в шею, он умер, то это не грех убийства.

Синдеева: Все правильно, я с этим согласна. Намерение гораздо страшнее, чем факт.

Намин: Такие странные вещи существуют на свете.

Синдеева: Я даю обещание самой себе, Стас, тебе и нашим зрителям, что мы с тобой запишем многочасовой разговор, где ты будешь мне рассказывать про свою жизнь, про свои встречи, потому что, конечно, это удивительный опыт.

Намин: Я даже не знаю, как так получилось у меня вообще все.

Синдеева: Действительно! Так вот.

Намин: Правда не знаю.

Синдеева: Я не знаю, у меня просто дедушка был такой, дядя.

Намин: Дедушка ― другой разговор, да.

Синдеева: Дядя сделал «МиГ», папа был великим летчиком, мама искусствовед и музыковед. Вот так повезло тебе родиться в такой семье!

Намин: Это да, это не от меня зависело.

Синдеева: И дальше, конечно, уже…

Намин: Но не от этого же, дальше какие-то.

Синдеева: Нет, встречи твои.

Намин: Встречи ― они же не связаны с моими родственниками и близкими.

Синдеева: Нет, не связаны.

Намин: Поэтому я не очень понимаю, как все получилось. Даже здесь у меня в стране были очень интересные люди все. И вообще мне повезло, кажется, в жизни.

Синдеева: Мне тоже кажется.

Намин: Что я столько люде увидел интересных, которые в моей жизни. Например, мне преподавал два года Лев Гумилев.

Синдеева: Ой, да, и еще тебе музыку преподавал Бабаджанян?

Намин: Бабаджанян учил меня музыке в самом начале.

Синдеева: Музыке учил! Понимаете, вот как вы говорите?

Намин: Но это как раз понятно.

Синдеева: Музыке учил Арно Бабаджанян.

Намин: Потому что он друг мамы был.

Синдеева: Гумилев преподавал. Вот как?

Намин: Он друг мамы был, вместе они из Армении. А вот Лев Гумилев ― это, конечно, случайность. Когда я пошел на Высшие сценарные и режиссерские курсы, там преподавал Лев Гумилев, и мы с ним говорили. Он одновременно и картавил, и шепелявил, и что только возможно, его слушать было очень трудно, но я вот так сидел, заканчивался семинар, мы с ним после этого болтали, я уже так слушал его.

Синдеева: В общем, я обещаю, мы запишем много-много часов и ты будешь рассказывать, потому что очень, правда, интересно. У меня для тебя подарок от нашего партнера.

Намин: Ой!

Синдеева: Это бокалы, они не нагреваются, из них можно пить не только кофе, который ты не пьешь.

Намин: Спасибо большое, да.

Синдеева: Пожалуйста.

Намин: Спасибо.

Синдеева: У меня был в гостях Стас Намин. Мы не наговорились, мы мало чего успели обсудить. Но, с другой стороны, я думаю, что это такая затравка на будущий большой разговор. Спасибо!

Намин: Спасибо.  

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.