Михаил Бондарев: «Раньше я был сконцентрирован только на деньгах. Не хочу назад»

Синдеева: У нас продолжается программа «Синдеева» с прекрасными людьми. Сегодня у меня в гостях бизнесмен Михаил Бондарев. Михаил Бондарев — основатель компании «ВКС-International House», это большая компания по изучению иностранных языков. И существует она уже много лет, и вы на этом бизнесе много заработали денег. А потом Михаил, не знаю, можно ли так сказать, вначале увлекся, а потом уже сделал это делом своей жизни, и я так понимаю основным — благотворительностью. И сейчас у вас есть фонд «Шередарь».

Михаил, скажите, пожалуйста, в 2006 году вы впервые стали попечителем или вошли в совет попечителей фонда «Подари жизнь», и с этого началось ваше знакомство с благотворительной деятельностью такой глубокой или нет?

Здравствуйте. Мне очень приятно находиться тут рядом с вами. Я вижу, вы очень хорошо подготовились, это тем более приятно. Спасибо вам. Я вошел в правление фонда «Подари жизнь», но познакомился я с людьми фонда «Подари жизнь» за несколько лет до этого, когда не было еще фонда. Я просто помогал Российской детской клинической больнице, прежде всего, деньгами. Сначала я передавал эти деньги через свою сотрудницу, и говорил ей строго-настрого: «Анечка, ты, пожалуйста, не говори от кого это», но все равно, как я понял, говорила.

А почему?

Стеснялся. И книжки читал, в книжках так и написано, что чего хвастаться лишний раз. Поэтому я это стеснялся, а потом когда эта девочка уехала за границу, она меня напрямую свела с Галей Чаликовой, и мы с ней очень сильно подружились. И Галя Чаликова — это тот человек, что бы она мне ни сказала, я всегда делал, всегда. Но она всегда и говорила такое, что я могу сделать, и она для меня была…

Галя Чаликова, собственно, и стояла у истоков как раз и этого фонда, и вообще этого движения, и сейчас ее уже с нами нету, но она осталась такой великой.

Да. Добрый, хороший, искренний человек, и она фонд этот основала, и меня ввела в правление. Она ко мне пришла и сказала: «Михаил Афанасьевич, а вы хотите быть в правлении фонда «Подари жизнь»?». Я говорю: «Нет, (тогда даже еще названия не было), нет, не хочу. А что, надо?». Она говорит: «Надо» — «Раз надо, я пойду». Так мы с ней общались.

А все-таки вопрос, говорить об этом или нет — это все время такой спорный вопрос. Моя позиция, что на самом деле не надо этого стесняться, надо говорить и рассказывать о том, что ты делаешь хорошее и какие-то хорошие делаешь дела, потому что это, во-первых, заражает людей, и кого-то привлекает, как раз тех, кто, может быть, тоже стесняется. Во-вторых, это, конечно, популяризирует в принципе, опять же, благотворительность как институцию, что это очень важно. Поэтому я за то, чтобы говорить. И поэтому сегодня в программе вообще не стесняйтесь, все рассказывайте, и рассказывайте, какая сейчас нужна помощь, и какая поддержка нужна фонду вашему. Но все-таки вернемся. В какой момент вы решили сделать это уже основным свои делом? И когда вы перестали быть просто сторонним наблюдателем и просто благотворителем, и сказали, что: «Нет, все, теперь я сделаю свой фонд»? Что было таким толчком?

Вообще, честно говоря, я все время пытался отбрыкаться от этого центра «Шередарь» благотворительного, от этой стройки, потому что я понимал, какая это огромная нагрузка. Но так обстоятельства складывались, что они меня все время назад приводили в эту точку. И, конечно, если бы я активно попытался, я бы ничего не стал строить. Но у меня всегда была такая надежда, что что-то такое случится, и я не буду в это дело ввязываться, а буду просто спокойно кому-то помогать со стороны. Но эти обстоятельства меня загнали в эту ситуацию, чему я несказанно рад.

Так вот «Шередарь». Во-первых, с одной стороны это фонд, с другой стороны, это реабилитационный лагерь. Вообще объясните, представьте, что я ничего не знаю.

Но я с другого начну.

Давайте.

У нас был мальчик, он, представьте себе, 5-6 лет он провел в больницах.

Сейчас речь идет о детях, болеющих онкологией какой-то?

Выздоровевших, которых врачи выписали, сказали: «Ты здоров, все, иди». Он из своих 12-13 лет 5-6 лет провел в больницах, причем он из деревни, и в деревне у него больше никто, таких ребят больше не было, и вообще он думал, что он один этой болезнью болеет на всем свете. И когда он приехал и увидел, что таких ребят много, и что он нормальный, и что он может жить, что он может на лошадке покататься, что он сильный и смелый, он после этого уехал назад совсем другим человеком. Потому что когда ребенок болеет, мама его не отпускает ни на шаг от себя, она о нем беспокоится, она о нем заботится, все решения она берет на себя. Этим детям для того, чтобы этот отрезок между, когда его выпускают из больницы, и тем моментом, когда он вернется в строй, он может продолжаться несколько лет, а у кого-то и полжизни он может продолжаться.

И для того, чтобы этот отрезок максимально сократить, существуют во всем мире такие фонды, как «Шередарь». Это лагерные программы, которые приглашают к себе детей, и очень квалифицированные, очень хорошо подготовленные специалисты, молодые ребята, девушки и профессионалы делают так, что в процессе игры, в процессе развлечения ребенок возвращает к себе уверенность в том, что он нормальный мальчик, что все позади, что он может спокойно жить.

До вашего лагеря в России вообще не было ни одного такого реабилитационного центра?

Такого не было. Конечно, реабилитаций у нас очень много. Есть медицинская реабилитация, есть больничная реабилитация, но такого лагеря не было. Впервые эти лагеря появились в США, их основал актер Пол Ньюман, и наши дети летали в один из таких лагерей в Ирландию в Барретстаун для того, чтобы там получить реабилитацию. Мне очень приятно слышать, что по качеству мы сейчас находимся на уровне одного из лучших в Европе реабилитационных лагерей, мы не хуже, чем Ирландия.

Но вы изучали подробно?

Да, очень подробно. Я ездил, все это объездил, смотрел, приглашал самых лучших специалистов, еще у нас конференция ежегодная проходит, куда мы приглашаем из-за границы и со всей страны специалистов по детской реабилитации лагерного типа, и просто специалистов по детской реабилитации, да не только, где люди встречаются, обмениваются опытом, учат друг друга.

Я сейчас начну с такого земного. Вы, если я правильно прочитала, поправьте меня, изначально инвестировали в этот лагерь порядка  500 миллионов рублей.

Примерно, да.

Это ваши личные накопления?

Вы знаете, это, как сказать, те деньги, на которые я мог бы купить яхту.

Да, могли бы.

Да. То есть если бы я захотел, я совершенно спокойно мог бы те деньги вывести.

То есть это никакие не привлекались деньги? Это ваши деньги, которые вы заработали?

Как я заработал такие деньги? Человек не заработает.

Нет, но ваша компания?

Компания, да-да-да.

Конечно, компания, которая заработала.

Да, но тут еще один момент: когда мы закладывали капсулу, мы строили не столько детский реабилитационный лагерь, сколько мы строили лагерь для отдыха детей, которые будут за это платить. И эта была идея, которую мы с Галей Чаликовой, о которой мы уже говорили, обговорили, и об этом всюду было написано, что мы просто строим коммерческую структуру, которая в свободное от каникул, от основной нагрузки время будет принимать детей на реабилитацию.

То есть изначально это, значит, практически как бизнес создавалось?

Да-да-да.

Вы придумали бизнес, что надо сделать лагерь для детей, которые выезжают в каникулы, продавать за дорого путевки в лагерь?

Да, а поскольку я был уже в правлении фонда «Подари жизнь», и уже был в этой тусовке, если, я надеюсь, никого не обидел этим словом, в хорошем смысле этого слова, и поскольку я понимал, что эта проблема есть, и Галя мне так сказала. Вообще летом жарко, а весной и осенью погода хорошая для этих деток, это всего неделя от школы — это не так страшно, многие из них по индивидуальным планам занимаются, давайте так и сделаем. И это мы с Чаликовой обговорили, и к этому приходили. И потом уже через несколько лет я стал думать о том, а что же будет дальше. Я вам скажу, Наташа, если вы куда-то входите, надо подумать: а как ты оттуда будешь выходить. Или если, как я понимаю, если я с кем-то познакомился, я должен понять, а как же я потом с этим человеком буду расставаться — это очень важный вопрос.

То есть надо сразу подумать в самом начале, как расставаться?

Да, обязательно.

Да?

Да. Особенно если это очень теплые и тесные отношения. Но для очень теплых и тесных родственных отношений расставание — это смерть. Все равно надо подумать, а каким это расставание будет. И я об этом тоже думаю: что будет с этим центром через 50 лет или через 100. И у меня есть, конечно, такая мечта, что он будет только крепнуть, расти.

Но все-таки, подождите.

И вот поэтому эту собственность, которая принадлежала компании, я передал, посоветовавшись со всеми, с кем надо было посоветоваться, я передал в дар обществу. И теперь, если 4 года назад я мог зайти в любой домик, вынести оттуда кровать или домик вообще мог по бревнышкам разобрать и унести…

Да, это было ваше.

Это было, да, фактически это было мое. То есть сейчас, если я это сделаю, то, пожалуйста, сажайте меня в тюрьму.

А эти коммерческие программы они остались, но только уже в меньшем объеме для того, чтобы...

Они остались как эндаунтмент, это очень важный тоже вопрос, о котором люди часто и не вспоминают. Основывать работу благотворительного фонда только на пожертвованиях — это не очень дальновидно. Для того, чтобы благотворительный фонд работал устойчиво, желательно создать либо положить деньги в банк и на проценты, как Нобелевская премия, например, выдавать эти...

Много очень надо положить тогда, да.

Много. Либо построить какой-то бизнес, который будет, или дом хоть какой-то, который сдается в аренду и обновляется, и на эти средства этот фонд существует. Сейчас этот центр, который мы построили, он частично эндаунтмент, то есть средство для зарабатывания денег, частично он принимает детей на реабилитацию, потому что я вам скажу такую вещь, что даже сейчас...

То есть деньги, которые зарабатываются, идут на...

Обязательно, да.

То есть ничего акционерам теперь, которым вы не являетесь, не имеют, все.

Не имеют право, это противозаконно, это надо контролировать. То есть фактически другая организация, неблаготворительная, приходит в благотворительный фонд и говорит: «Сдайте нам, пожалуйста, на несколько месяцев в аренду ваши помещения». И благотворительный фонд говорит: «Хорошо, платите нам деньги», и на этой основе он сдает в аренду эти помещения, и на это он существует, потому что даже сейчас то, что мы получаем от общества — это процентов 20-30 от затрат.

Да, сколько, я хотела узнать. Все-таки все равно пожертвования же есть, да?

Есть, они растут.

И вы сейчас можете сказать номер смс, номер 7522, какое слово?

7522 и надо просто набрать слово «ШЕРИ» и пробел, и цифру.

И любую сумму, которая...?

100 рублей, да, мы будем очень рады и 100 рублям.

И сейчас 20-30% покрывает издержки как раз пожертвования, а остальное закрывается компаниями.

Компаниями, которые мне принадлежат фактически.

То есть не только то, что зарабатывает сам этот лагерь, но и то, что вы еще достаете из своих других бизнесов?

Да-да-да.

Яхты не покупаете? Дома не покупаете?

Нет, не покупаю.

Скромно живете?

Не знаю. Но я себе ни в чем не отказываю.

Не знаете. Скажите, а как ваша семья, я не знаю, семья есть?

Есть, да.

А как семья отнеслась к такому решению купить не яхту, а построить лагерь?

Поддержали. Я даже собрал своих всех потенциальных наследников, собрал их за столом, напоил их чаем и говорю: «Ребят, скажите мне, пройдет лет 30, может быть, кто-то из вас… Что вы по этому поводу думаете? Ведь это же, в принципе…». Они все сказали 100%: «Дядя Миша или папа, мы тебя поддерживаем», все.

А много наследников?

Очень.

Да? Понятно. Но, опять же, вы сейчас говорите, так все поддержали, то есть прям сразу поддержали или это все-таки была какая-то?

Нет, я их перед фактом поставил, потом уже собрал. Но они действительно хорошие очень люди, вообще молодежь сейчас замечательная, очень хорошая. Я смотрю на волонтеров, я просто восторгаюсь ребятами, которые к нам приезжают.

Вот, скажите, ведь правильно я понимаю, помимо того, что нужно поддерживать инфраструктуру, лагерь и должны быть профессиональные, опять, реабилитологи, наверное, профессиональные психологи, какие-то врачи, но еще нужно много рук волонтерских.

Это есть опять две, но я об этом говорил раньше, вы это, может быть, читали. Есть два способа: один способ ближе к ирландскому, когда большая часть работы выполняется постоянными сотрудниками. И второй способ ближе к венгерскому, я имею в виду конкретные лагеря, когда основная часть работы выполняется волонтерами. Мне вторая часть намного больше нравится, потому что если мы пригласили на смену 50 детей и 50 волонтеров, там 15% или 20% этих волонтеров вернутся к нам в следующий раз, а 40 волонтеров, 45 придется нам набирать заново. И если через нас пройдет много волонтеров, то это очень хорошо, потому что они же вернутся, они же встретят потом в своей жизни детей, которым нужна реабилитация, и вообще они понимают, что от них много зависит.

То есть это еще для них обучение на будущее, независимо от того, что…

Это тоже для них своего рода реабилитация. Они понимают, что от них очень многое в этой жизни зависит. И вообще я когда туда прихожу, я не знаю, это просто самый интересные и самые замечательные люди — это наши волонтеры, я ими восхищаюсь.

А скажите, пожалуйста, а с детьми вы сами как-то соприкасаетесь?

Мало. Я знаю много историй, я это знаю, но у нас, когда начинается программа, мы стараемся детей полностью укрыть. То есть они к нам приезжают…

Они приезжают без родителей?

Без родителей и даже без мобильных телефонов.

Это тоже правило такое, да, без родителей?

Да. Но это наше требование, это требование. SeriousFun — это международная ассоциация, которая нас инспектировала и признала нас по качеству соответствующими лучшим стандартам. Это требование SeriousFun — программа без родителей. Но вообще до сегодняшнего дня мы стараемся ничего не изобретать, мы просто стараемся брать лучший опыт российский и зарубежный и его повторять. На этой территории дети должны быть изолированы, они должны чувствовать защищенность, а каждый новый человек у них может вызвать протест. Больше того, после больницы они просто боятся новых людей, поэтому они должны никого больше не видеть, поэтому мы стараемся никого не пускать. Я сам ...

А кто с ними еще может приехать?

Никто, только волонтеры, врачи, психологи и больше никто.

А брат, сестра?

Нет. А это отдельная песня, это сиблинги называется, когда ребенок...

Как называется?

Сиблинг. Сиблинг — брат или сестра. Дело в том, что когда заболевает ребенок, его брат или сестра получают огромный психологический удар, потому что все внимание, больше того, все деньги, иногда квартиру родители продают, чтобы оплатить какие-то вещи, и про второго здорового ребенка почти забывают. И потом когда этот больной выздоровел, и когда он возвращается весь такой праздничный из нашего центра, то второй ребенок... Поэтому мы берем отдельные программы для сиблингов. Они туда приезжают только сиблинги, и возвращаются потом к своим братьям и сестрам.

Насколько ваш лагерь покрывает потребности в реабилитации для тех детей...?

Очень важно, что мы еще пока ни одному ребенку не отказали, я этого боюсь, честно говоря. Я боюсь, что мы сейчас с вами выступим и еще где-то выступим, потом еще где-то выступим.

А как? То есть просто люди же многие не знают, наверное.

Многие не знают, и многие еще вдобавок... Вообще мама, конечно, своего ребенка просто так не отпустит. Мама отпускает своего ребенка либо по совету другой мамы, которой она верит, либо по совету врача, либо по совету представителя благотворительного фонда, который уже помог маме, очень сильно помог в жизни с ребенком. И после того, как мама увидит нас с вами по телевизору, она все равно должна будет проверить, она просто так на основании таких слов вряд ли поедет. Хотя мы все более и более популярны. Это все нарастает, и я надеюсь, что у нас все дети смогут получить полноценную лагерную реабилитацию.

А сколько может?

В стране их примерно 30 тысяч человек.

Которым нужна реабилитация?

Которым нужна реабилитация.

А лагерь может вместить?

Хорошо работающий европейский лагерь принимает примерно тысячу человек в год. Мы всего приняли немного. Мы за всю нашу историю приняли примерно 500 с 2011 года. Все больше, больше и больше, но у нас, естественно, объемы растут.

Хорошо, выйдя на нормальный этап вы, сколько вы сможете в год принимать, ваш лагерь один?

Я думаю, тысячи полторы сможем.

Соответственно, если вы говорите 30 тысяч человек, понятно, что эта цифра, наверное, будет плавать. То есть нужно минимум 30 таких лагерей на страну или нет?

Да. Десяток точно нужен.

А в Европе, вы изучали опыт, там так, то есть там хватает этих лагерей?

Там их намного больше. Возьмите Ирландию, и мы говорили про Барретстаун. Ирландия она вся 3 или 4 миллиона людей, я не помню, честно говоря, эти цифры в деталях, но это небольшая страна. Дублин там как микрорайон Москвы. И у них работает полноценный лагерь, который заполнен, который принимает и своих детей, и из-за границы.

Но, а какие-то последователи уже у вас появились вообще? Есть кто-то, кто, посмотрев на ваш опыт, хочет тоже это сделать, приезжает к вам и т.д.? Вообще есть?

Есть. Я не хочу сейчас перечислять этих замечательных людей, но мы каждую осень проводим конференцию и обмениваемся опытом, и программы начинаются. Пока еще никто ничего подобного не построил, к сожалению к моему. Если вдруг кто-то из ваших знакомых или из тех, кто нас смотрит, интересуется подобным чем-то, то я вам скажу, что это дверь просто в совсем другой мир, это мир доброты, мир, я не знаю, это замечательное дело — взять и построить какой-то такой лагерь.

Не покупать яхту, не купить, а построить?

Да.

Скажите, а государство хоть как-то вас в этом смысле поддерживает? Например, та же земля. Во Владимирской области это строилось как бизнес-проект, это, наверное, вы покупали эту землю?

Да.

А сейчас, например, опять же, вы можете, уже Владимирская область знает, что вы сделали. Условно, можете прийти к ним и сказать: «Ребята, нам нужен еще кусок земли, и мы построим еще один лагерь»?

Они так прямо нас ждут, ковровую дорожку раскатали. Я позвоню, они скажут: «Оркестр вы какой предпочитаете: духовой или скрипичный?».

Не знаю, у нас есть губернатор Гордеев, он, вдруг он нас сейчас слышит, мало ли, там много земли хорошей в Воронеже.

Хорошо бы не мешали. Нам не мешают. Но я могу сказать такой пример: мы уже построили один лагерь, но он все равно будет двойного назначения. И есть другое место, более интересное, есть проект в этом другом более интересном месте, и мы хотим построить еще один реабилитационный, уже специализированный лагерь.

Тоже во Владимирской области?

Это рядышком, это в 2 километрах от предыдущего, с тем, чтобы в этом большом лагере мы деньги зарабатывали, а там их только тратили, и чтобы он был, это более элегантное даже место, оно окружено двумя реками, и мы сейчас просто бегаем из кабинета в кабинет и говорим: «Дорогие наши, пожалуйста, мы хотим потратить. Мы уже потратили там 500 миллионов рублей, отдали их на благотворительность, мы еще хотим 250 или 300 отдать на благотворительность. Пожалуйста, разрешите нам это сделать». Никто нам не говорит «нет», но приходится из кабинета в кабинет бегать, сколько это будет продолжаться, я не знаю. Но я очень хочу это построить. Я надеюсь, что мы построим, больше того, у нас много друзей, мне надо будет, я в следующий раз пойду в администрацию и скажу: «Ребята, давайте вы или помогайте, или я осенью начну уже трубить в трубы, и тогда пойдет пресса. Я Наташе скажу: «Наташа, подготовь, пожалуйста, в помощь мне какой-то репортаж о том, что у нас тут происходит, почему люди хотят построить еще один центр, им не позволяют»», но там есть всегда какие-то причины.

А вы уже инфраструктурно готовы, например, хорошо, к вам придет другая область какая-то и скажет: «Мы готовы вам дать землю, стройте»?

Нет.

Не готовы. Сложно, надо чтобы было рядом?

В другой области это очень, я не смогу разорваться.

Не сможете?

Я хочу построить рядышком. У нас есть земля, у нас все там есть, осталось только несколько подписей.

Но это если вы сами строите. А если, например, допустим, к вам приходит какая-нибудь, условно, Воронежская область и говорит: «У нас есть земля»?

Ура, мы будем помогать знаниями.

Помогать знаниями, и надо, чтобы они нашли еще где-то деньги на постройку такой истории?

Да. У нас денег нету, у нас с деньгами всегда туго, поэтому как там, какой номер?

7522, перечисляйте со словом «ШЕРИ».

100 рублей. «ШЕРИ», пробел, 100.

Ну ладно 100 рублей, можно и 100 рублей, а можно больше, можно любые суммы.

Можно и больше, да.

Но, конечно, я, опять же, когда читала о вас, я думала: «Господи, какие есть прекрасные люди в России, и как хочется...»

Вы меня плохо знаете, Наташа.

Нет, может, вы, конечно, и не очень приятный человек, но то, что вы делаете — это же очень хорошо.

Время нас рассудит. Пройдет время, лет 100 пройдет после того, как это произойдет, может быть, через 100 лет кто-то скажет, что это был хороший человек — это будет более справедливо, чем то, что сейчас. И то же самое и про вас, и про всех, кто…

Хорошо. Сейчас давайте мы не про скромность, давайте про то, что хорошо было бы, чтобы еще находились люди, у которых есть деньги, я знаю тоже таких людей, которые, с одной стороны, занимаются, то есть точно участвуют в благотворительности, но мало кто из этих людей отдает этому еще и жизнь, и сердце, и время, потому что очень часто люди просто перечисляли деньги — это тоже хорошо.

Это супер, Наташа. Я делаю то, что мне нравится. Если бы я, например...

Это стало основной вашей работой теперь?

Да, это мое главное, то, на чем я сконцентрировался, лет 5-6 уже это для меня главное, что в моей жизни есть — это волонтеры и детский реабилитационный центр.

То есть бизнес уже так построен, что он без вашего участия работает? Вот вам везет.

Да. И больше того, бизнес еще чем он хорош? Это, может быть, кто-то сейчас из предпринимателей услышит. Когда мои подчиненные или мои коллеги, мои заместители поняли, куда идут деньги, потому что раньше я этого не говорил, они с большей охотой и с большей честностью, и с большим энтузиазмом стали относиться к своей работе, и в этом смысле это помогает. Они меня разгрузили, потому что они понимают, что да, сейчас я, может быть, кого-то обидел, но обидел не нарочно, человек обиделся на меня, хотел бы больше денег, но они понимают, что эти деньги пошли не на яхту, о которой мы уже говорили, гипотетическую, они пошли детям.

А эта компания основная «ВКС»?

Да, «ВКС».

А есть еще какой-то бизнес?

Есть дом отдыха, рядом с тем самым нашим центром есть дом отдыха. Собственно, все.

Удачи, чтобы ваша компания работала и развивалась и чтобы ваши сотрудники помогали.

Спасибо. Она работает, развивается. Мне приятно сказать, что это одна из лучших школ иностранного языка в мире. В основном, работаем мы в Москве, хотя если кому-то интересно, мы можем помочь открыть это и в регионе. Но мы вступили, как «Шередарь» хочет войти в ассоциацию SeriousFun, так «ВКС-International House» входит в ассоциацию «International House» международную, и сейчас мы одна из самых лучших школ в Москве в системе «International House» международной, хотя очень много хороших школ по всему миру.

А еще такой спор все время, но это даже не спор, такие я все время слышу рассуждения. Вы сейчас рассказали, как должен содержаться фонд, на какие деньги, что нельзя рассчитывать только на пожертвования, потому что это не очень стабильно. Но есть еще такой вопрос: содержание самого фонда. По закону 20% из денег, которые приходят в фонд, можно тратить на содержание. Но каждый раз люди, как правило, которые занимаются благотворительностью, у них есть внутренняя дилемма: с одной стороны, потратить эти деньги все-таки на программы или на детей, неважно, на какие программы, либо потратить на внутреннюю инфраструктуру, привлечь сильных менеджеров, которые на рынке стоят дорого.

И как-то так ответа нету, потому что есть, с одной стороны, точка зрения, что не надо жалеть деньги на инфраструктуру, потому что чем профессиональнее ты привлечешь финансиста, юриста и т.д., тем, может быть, масштабнее ты можешь сделать этот фонд. Но есть и другая точка зрения, но нельзя тратить, то есть нельзя получать в фонде высокую зарплату и платить людям большие зарплаты рыночные какие-то, потому что это подрывает саму суть благотворительности. Что вы по этому поводу думаете?

Это конкурс, это как рынок или, можно сказать, рынок. Просто вы идете на рынок и покупаете специалиста.

Значит, то есть все-таки можно, то есть не надо жалеть, надо тратить деньги?

И я вам скажу, что у меня есть школа иностранных языков, в которой работают полторы сотни преподавателей-иностранцев, иностранцев, жителей, например, Европы. И я знаю заработные платы в благотворительности, я сам ужаснулся. В благотворительности у классных людей заработные платы во много раз оказались выше, чем у классных преподавателей английского. Вы представляете?

Но это правильно или нет?

Это так. Это так, и это правильно в том смысле, что эти заработные платы определяет рынок. Если в благотворительности заработки высокие, то туда пойдут люди и много людей, и размер заработной платы снизится, а качество труда возрастет — это хорошо, это рыночные отношения, потому что зарплату определяет спрос на этого человека и предложение. То есть это следствие того, что мало, к сожалению, у нас специалистов, особенно в фандрайзинге. Фандрайзеров квалифицированных очень мало, поэтому если кто-то из вас думает, что благотворительность — это не про деньги, напрасно. В благотворительности можно заработать хорошие деньги, только, пожалуйста, будьте с чистыми руками. И с чистыми руками, честно можно заработать хорошие деньги.

Но слава Богу, потому что мне кажется, что все-таки за последние несколько лет доверие к фондам сильно выросло, несмотря на то, что иногда случаются и какие-то вопиющие факты и примеры, когда кто-то на этом что-то наживает, и деньги уходят не туда, но это уже какие-то единичные случаи.

Я могу сказать, что то, что я вижу в Европе, по уровню ответственности и отношения к деньгам, к закону намного выше, чем у нас. Это не потому, что у нас люди плохие. Наверное, у нас люди в благотворительности лучше, чем в Европе, но тщательность соблюдения законов, тщательность процедур в фондах европейских совсем другого порядка.

Но это требует, это же важный…

Это наш типичный фонд — это энтузиаст, хороший, честный, добрый, который вокруг себя собрал людей, и который этих людей вместе со своим фондом ведет, продолжает работать. И получается это некое единоначалие, некий волюнтаризм в нашей стране, но так сложилось, и я сейчас такой же. То есть я сейчас фактически все решения принимаю сам, правда, у меня для этого основания очень большие, потому что я являюсь основным донором. А вообще-то руководителя фонда его должно назначать правление или как там по-английски. Правление, попсовет должен контролировать, что и в самом фонде директор должен быть совершенно разделен с финансистом, у них должен быть конфликт даже некоторый. Больше того, и директор, и правление, попсовет надо периодически менять. То есть это совсем другая технология. И в правлении, как делают мои знакомые, они в правление берут только тех, кто регулярно жертвует деньги. И так говорят: «Ты 2 года поработаешь, а потом уйдешь, и на твое место придет другой, кто будет регулярно жертвовать деньги, или волонтеры».

А как волонтеров вы набираете, собираете? Какие требования, какие-то есть?

Это целая большая работа — волонтеров набрать. По университетам, по рекламе, по соцсетям.

То есть исходящий поток или вы идете в университет?

Что приятно, что в Европе для того, чтобы устроиться волонтером в такой центр, как у нас, надо преодолеть огромный конкурс, мы к этому идем. У нас еще пока чуть-чуть больше реальных желающих, чем мест, но я уверен в том, что и у нас со временем будет конкурс намного выше. У нас сейчас в среднем на одного ребенка один волонтер приходится, это очень важно. И волонтеры к нам, конечно, возвращаются, они растут, и они уходят…

А сколько нужно времени для обучения, для подготовки волонтеров?

У нас очень интенсивный тренинг, 3-4 дня мы их учим.

Сколько длится программа для одного ребенка? Это короткий день?

7-8 дней, да.

И этого достаточно, да?

Этого достаточно, да. И еще я что хотел сказать? Как я вам говорил уже, как входишь, надо подумать, как выходишь. То же самое и для детей. Что меня расстраивает, что наши дети, уезжая, иногда очень расстраиваются, что им приходится уезжать. Ведь задача заключается в том, чтобы они сначала к нам приехали, научились чему-то, им понравилось, но потом чтобы они с радостью вернулись домой и не плакали дома. То есть это очень важный вопрос.

А это уже зависит от вас?

От нас многое зависит, и от детей, конечно, многое зависит, но и от нас. Мы их должны так настроить, чтобы они вернулись...

А какая-то есть специальная программа по работе с родителями? Ведь от родителей же тоже зависит, как они встретят.

Мы еще не успели этого сделать.

Но вообще в системе есть такое, да?

Да-да-да. В системе есть и паллиативные детки, и целые смены проводятся, это очень сложно. Есть программы для родителей, есть программы для родителей, которые потеряли детей.

Да, тоже есть, то есть у вас еще пока нет?

Они приезжают на выходные, мы еще до этого, это уже высший пилотаж, мы еще этой технологией не овладели. Есть программы для сиблингов, есть программы для детишек разного возраста.

И все эти программы бесплатные?

У нас все бесплатно, и SeriousFun тоже практически...

А в Европе это тоже бесплатно или платят деньги?

В Европе есть лагеря, в которых они берут небольшой, очень маленький входной взнос, но для того, чтобы потом человек не исчезал. Но если человек чуть-чуть заплатил — это не для того, чтобы окупить расходы, а просто, я так понял, что для того, чтобы гарантировать приезд, или бесплатно.

А если вдруг родители говорят: «Мы готовы заплатить», то, пожалуйста, это фонд просто благотворительности, или как?

Я даже не знаю, я таких примеров не помню. Но я могу сказать, что очень многие дети к нам, вообще в Европе это происходит, и у нас уже это видно, что многие дети к нам хотят вернуться волонтерами. Такой получается комьюнити, такое место, где люди собираются. Он сначала сам прошел болезнь, потом он прошел реабилитацию, а потом он приезжает в этот лагерь уже волонтером, и ему эти проблемы более понятны, чем обычному человеку.

Скажите, а эта вся сейчас история санкции, антисанкции, импортозамещение — она именно на вашей деятельности как-то отражается или нет?

Я боялся этого. Мы начали сотрудничать с SeriousFun до того, как возник этот конфликт. И когда я после этого конфликта ехал в Лондон, я не знал, какая будет реакция наших партнеров. Они меня потрясли, они очень по-доброму отнеслись и сказали: «Обязательно мы хотим вас взять в свои ряды».

Вы такой системный человек, а есть что-то, например, что нужно изменить, добавить в законодательстве, чтобы облегчить, например, жизнь таким фондам, как ваш?

Нет, но там очень много всяких советов можно дать, но мне кажется, что самое главное, что было бы полезно — это чтобы люди стали более активными, чтобы люди наши понимали, что от них очень многое зависит, чтобы люди относились к жизни так, как относятся к жизни наши лучшие волонтеры, что они сами могут очень многое изменить, и не ждать, что кто-то за них что-то изменит.

Да, государство вас вынуждает, вы поэтому все делаете это.

Для этого есть, в частности, ваша программа Дождь, которая как раз и рассчитана на активных людей.

У вас в ближайшее время, подождите, поправьте меня про ближайшее, я так понимаю, будет кинофорум «Благотворительность в объективе». Это первый раз вы будете проводить?

Да.

Как пришла идея, вернее, я, наверное, догадываюсь, откуда пришла эта идея, что, на самом деле...

Откуда?

Как я понимаю, что СМИ вообще не очень любит говорить про всякие социальные проекты, потому что это не рейтинг и т.д. Мы с самого первого дня очень много уделяли внимания социалке, прям много, и это всегда шло от нас изнутри, и мы много делали разных программ. То есть мы сами непосредственно благотворительностью не занимаемся такой прямой, есть только лично кто-то из нас, но как компания, мы максимально отдаем площадку под разные проекты: и марафоны проводим, и в гости приглашаем представителей фондов, чтобы максимально это популяризировать.

Поэтому когда я узнала о том, что вы проводите кинофорум, у меня как всегда возникает такой личный интерес, я сразу обращаюсь к вам, что если там будут работы, я так понимаю, что там будет конкурс, и эти работы вы готовы будете нам дать, мы посмотрим, и мы с удовольствием поставим в эфир — это я вам сразу обещаю.

Супер.

Главное хороший отбор сделайте.

Спасибо вам, да.

Расскажите, это вам пришла идея такая в голову? Вообще как это все родилось?

Столкнулся я. Опять я скажу, как мою деятельность освещает пресса. Сначала «Новая газета», это такой обозреватель, замечательный человек Галя Мурсалиева, опубликовала статью «Маленький земляк», это было, может быть, лет 6 назад, не знаю. Потом та же Галя вместе с Виталием Калининым сняли фильм обо мне, называется он «Человек из «Шередаря». И поскольку я в это дело втянулся и заинтересовался этим, и мы с Виталием потом еще пару фильмов сняли на парочку, на двоих, и у нас родилась идея, что неплохо бы и фестиваль организовать, потому что те фестивали, которые сейчас существуют, в них столько чернухи. Ваша программа, вы же ее позиционируете как позитив. Я сейчас чувствую, что мы с вами на позитиве, что вы не ищете…

Нет.

Да, и это очень приятно. И хочется такой же фестиваль, чтобы там был позитив. И мы решили сначала просто какой-то фестиваль гуманитарного, позитивного кино. Потом решили, что поскольку это «Шередарь», то давайте мы сделаем кино про благотворительность. Мы победителям дарим камеру, еще какие-то подарки, там же у нас мастер-классы, на которых мы обучаем. Вообще идея форума: просто объяснить людям, которые в этом направлении двигаются, что же такое видео, как его снимать, как снять социальное видео с нулевым бюджетом, это знания, которые людям очень нужны, в частности, и благотворительным организациям.

Но тогда я точно вам обещаю. В конце программы, так как уже наше время подошло к финалу, обратитесь к таким, как вы, потому что я, правда, знаю много людей, у которых есть деньги и которые по разным причинам, при том, что у них есть внутренний посыл и позыв сделать что-то хорошее, но они по какой-то причине этого не делают. Что вы должны им сейчас сказать?

Я не знаю. Я могу сказать, что то, что я делаю, мне в охотку, в удовольствие, в радость, это так классно. Если бы у меня не было этой части жизни, я бы сам... Сейчас-то я понимаю, раньше, когда я на эту иглу, в хорошем смысле этого слова, не подсел, я жил спокойной жизнью, и было нормально, а сейчас я понимаю, что если бы этой части не было бы, я был бы просто ущербным человеком. Я сейчас вспоминаю себя 15 лет назад или 20, когда я был сконцентрирован только на бизнесе, только на деньгах, не хочу назад, я хочу как сейчас. Это просто очень хорошо, это ты встаешь, сделал доброе дело — и у тебя на душе праздник, и люди тебя уважают, и двери перед тобой открываются, тебя даже могут пригласить на программу Дождь, и ты познакомишься с Наташей.

Михаил, спасибо вам большое. Вы, правда, очень клевый.