Гостями нового выпуска программы «Синдеева» стали Андрей Макаревич и его жена Эйнат Кляйн — для них это стало первым совместным публичным появлением на экране. Поговорили об их знакомстве во время экспедиции в Эфиопии, о том как Эйнат воспринимает Россию (она родилась в Киеве и выросла в Израиле), а также обсудили протесты в Хабаровске и движение Black Lives Matter.
Синдеева: Программа «Синдеева» переместилась опять в бар «Искра» и сегодня у меня в гостях, сейчас я скажу гадость, дедушка Андрей Макаревич.
Макаревич: Знаешь что!
Синдеева: Потому что ты только что мне так…
Макаревич: Знаешь что, все, что я говорю тебе…
Синдеева: Не дедушка. Музыкант и друг телеканала Дождь Андрей Макаревич. Я тебя очень рада видеть.
Макаревич: Чувства наши глубоко взаимны.
Синдеева: Андрей, скажи, пожалуйста, ты когда сейчас ехал в машине, ты слушал что-то или нет? Или думал о чем-то?
Макаревич: Я слушал старый джаз, которого у меня полным-полно там, забито записано. Переписывался со «смаковскими» своими сотрудниками, потому что у нас идут ужасные дебаты на тему того, как увеличить количество подписчиков, оставаясь при этом интересным контентом. Ну вот тяжело с ними…
Синдеева: На YouTube, да?
Макаревич: Да.
Синдеева: И что? Что они говорят?
Макаревич: Ну, разные вещи. У каждого свое мнение, кто-то считает, что, например, надо привлекать суперпопулярных блогеров, звать их в гости.
Синдеева: Ты знаешь, это, кстати, не всегда работает. Я тебе могу сразу, хочешь, опыт наш тоже, мы запустили несколько проектов в YouTube и тоже думали, вот сейчас-то мы позовем популярных внутри этой среды людей, и нифига. Они у себя популярны, но эта аудитория не переходит сюда.
Макаревич: Совершенно верно.
Синдеева: И смотрят фанаты, условно, твои или Дождя.
Макаревич: Я это безуспешно пытаюсь объяснить своим компаньонам, но у каждого же своя шишка в голове. А давай попробуем! Ну давай попробуем.
Синдеева: А «Смак» сейчас выходит со спонсорами?
Макаревич: Нет, у нас пока никаких нет спонсоров, поэтому мы все это делаем уже полтора года сами. И это постепенно становится обидно, скажу тебе честно.
Синдеева: Да.
Макаревич: При том, что у нас уже 150 тысяч, по-моему, за полтора года. Я считаю, что нормальная динамика.
Синдеева: Просто нужно, знаешь, это такая штука, которая совершенно как черный ящик.
Макаревич: Абсолютно.
Синдеева: Вот вообще, мне тоже непредсказуемо, как тот COVID, о котором мы с тобой тоже начали говорить. Дорогие подписчики телеканала Дождь и подписчики YouTube-канала телеканала Дождь, у нас уже миллион двести тысяч на YouTube, но мы давно этим занимаемся.
Макаревич: С чем я вас и поздравляю с завистью.
Синдеева: Да, у нас есть золотая кнопка. Так что подписывайтесь на YouTube-канал Андрея Макаревича «Смак». Это не реклама, это просто рекомендация, потому что это всегда здорово.
Макаревич: Спасибо, дорогая.
Синдеева: Скажи мне, пожалуйста, вот когда я думала, о чем с тобой поговорить, я думаю, ну всегда с Андреем, конечно, интересно говорить про жизнь, про то, что вокруг, про политику. Думаю, с другой стороны, ты, наверное, задолбался, что тебя все время про политику…
Макаревич: Это правда.
Синдеева: Да? Ты недавно женился.
Макаревич: Да.
Синдеева: Неожиданно. Но я узнала. Я тебя поздравляю.
Макаревич: Спасибо.
Синдеева: Вас разделил карантин, и твоя супруга была все это время в Израиле. А вы же только прямо поженились или как?
Макаревич: Мы поженились, мы слетали во Вьетнам, и потом, возвращаясь оттуда… Нет, потом мы еще слетали на интересное погружение к тигровым акулам, у нас много общих интересов. И когда мы уже возвращались через Майами, мы увидели, что за неделю все умерло. Улетали, все цвело и жило жизнью, а тут было все уже заперто, пустые улицы сюрреалистические совершенно. И мы на последнем самолете практически ломанулись, я домой, в Москву…
Синдеева: Ты в Москву.
Макаревич: А она полетела к себе туда в Израиль. И все, все закрылось, непонятно на сколько.
Синдеева: То есть вы не предполагали просто, подожди? Или вы…
Макаревич: Нет, никто не предполагал, насколько, понимаешь. Я думал, честно, что все это быстрее довольно пройдет. В результате выяснилось, что какие-то самолеты периодически летают, какие-то гуманитарные рейсы. Самолеты эти все равно полные, значит, каким-то образом люди туда попадают. Я стал выяснять, что надо, чтобы туда попасть, подключил массу своих знакомых, друзей, просил и унижался, и в результате это все получилось. Детали она может рассказать лучше, чем я. Но бреда во всем этом много, потому что, например, люди сидят в самолете в масках, естественно, стараясь друг на друга не дышать, а потом их всех загоняют, здесь уже, в накопитель, и три часа они там стоят лицом к лицу и по одному их вызывает этот санэпиднадзор и смотрит, пускать-не пускать. Ну, в общем, справились и с этим.
Синдеева: А можно экспромтом? Вот твоя супруга сидит здесь. А можно мы вас позовем к себе? Ты не будешь против?
Макаревич: Я буду только рад.
Синдеева: Можно вас к себе? У нас мы найдем быстро микрофон? Или мы в один сможем?
Кляйн: У меня губы не накрашены.
Макаревич: Это самое главное. Садись.
Синдеева: А давайте мы быстро… Или вы сможем с одной…
Макаревич: Смотри, у нас микрофон на одинаковом расстоянии.
Кляйн: Я могу говорить сюда.
Макаревич: Так что в принципе нормально.
Синдеева: Сможете?
Кляйн: Куда? Вот так?
Синдеева: Поближе садитесь. Ну что, у нас практически эксклюзив в программе, совершенно спонтанно, честно, это не было…
Макаревич: Впервые в истории человечества на экранах страны…
Синдеева: Расскажите, представьте, пожалуйста, Андрей.
Макаревич: Это моя жена, ее зовут Эйнат. Красивое иудейское имя, скажем так. У нас масса общих интересов.
Синдеева: А как вы познакомились?
Макаревич: Мы познакомились в экспедиции в Эфиопии, где она была проводником нашей группы. Нам ее рекомендовал Миша Кожухов, как лучшую вообще в этой области, в этой стране и не только в этой стране, что оказалось чистой правдой. А потом оказалось, что у нас все совпадает, только она моложе и умнее, потому что она знает гораздо больше, чем я. И конечно, вот мне бы уже пора как бы постепенно перестать восхищаться, но вот пока не получается.
Синдеева: Подожди, Андрей, ну извини, правда, я не планировала, но я хочу про это поговорить, а не про эту чертову политику и все, что нас окружает.
Эйнат: Неожиданно.
Синдеева: Ну, понятно. Вы же знали, кто такой Андрей Макаревич. Или он для вас не то чтобы суперзвезда был?
Эйнат: Конечно, я знала, кто такой Андрей Макаревич, хотя стояла в аэропорту с довольно глупой бумажкой, на которой было написано «Андрей Макаревич». Чувствовала себя при этом довольно-таки нелепо. С другой стороны, он-то не знал, как я выгляжу. Не знаю, гуглил ли ты мои фотографии, посмотреть, как будет выглядеть гид.
Макаревич: Нет. Я ждал бумажку.
Кляйн: Бумажку. Ну вот она была, бумажка. И это было началом знакомства, профессионального знакомства. То есть я была гидом, и считаю, что в общем-то наша остальная последующая история началась после.
Синдеева: А когда Андрей сделал предложение, через сколько?
Макаревич: У нас расхождение.
Кляйн: Да.
Макаревич: Через некоторое время я пригласил, я уже ее пригласил…
Синдеева: Тоже в экспедицию?
Макаревич: В маленькое путешествие в Венецию, на пару дней. Мне кажется, что это произошло там. У нее другое видение на этот счет. Ссориться мы не хотим.
Кляйн: Да. Поэтому где-то посередине можно отметить.
Синдеева: Эйнат, вы росли и жили в Израиле, да? Сейчас вы как вообще предполагаете жить, на два дома или как? Извините, что я задаю такие вопросы, но мне очень интересно.
Кляйн: Росла я в Киеве. Потом долгое время я жила в Израиле, и сейчас живу там. С другой стороны, я насчитала, что за предыдущий год я была в Израиле семнадцать дней. Поэтому ответить на вопрос, где я живу, я затрудняюсь. Я думаю как раз-таки хорош наш мир, «докоронный» мир, тем, что можно жить там, здесь, и там тоже, в общем-то, где тебе комфортно сегодня. Мне кажется, Андрей думает примерно так же.
Синдеева: Вас разлучила «корона», в период, когда фактически еще романтический конфетно-букетный период не закончился, а уже случилась разлука. А как вы взаимодействовали?
Макаревич: Были созвоны, были переписки. Я считаю, что гораздо более серьезное испытание это то, что мы уже месяц сейчас живем в Москве и пока еще не поссорились. Вот это серьезно. А остальное, так может всю жизнь тянуться.
Синдеева: Эйнат, а расскажите, вы именно гид, а Эфиопия это как бы специализация? Или что, вот вы говорите…
Кляйн: Нет, я историк, со специализацией на странах Африки и Ближнего Востока. И в общем-то считаю, что довольно неплохо у меня получается организовывать туры в экстремальные удаленные страны. В частности, Эфиопия одна из моих любимых, собственно, благодаря чему мы и познакомились.
Синдеева: Но вы, так я понимаю, с акулами тоже плаваете?
Эйнат: Да, но не профессионально.
Синдеева: А ты профессионально?
Макаревич: Меня это порадовало страшно, потому что когда я ее спросил, погружается ли она вообще, она сказала, да, у меня есть сертификат. Ну, было бы странно, она все вроде умеет. Она восстановила свое мастерство, съездила, практически втайне от меня, на день в Эйлат, проверила снарягу, опустилась на 35. И она сразу попала в нырялку, о которой многие только мечтают всю свою жизнь, потому что мы сидели, окруженные тигровыми акулами трех-четырехметровыми, без всяких клеток, и их кормили, вот на таком расстоянии. Это для подготовленных людей, это дикий кайф, это красота, но она прекрасна, она себя…
Синдеева: А вы почему, Эйнат, это делали? Вам хотелось поразить Андрея?
Кляйн: Поразить Андрея? Как я могла поразить Андрея, я это сделала в Эфиопии. А во всех остальных областях я ничем не могу, мне кажется, именно поразить.
Синдеева: А как?
Кляйн: Почему, это интересно. То есть я ныряла и до этого, удовольствие и кайф.
Синдеева: А до этого тоже с акулами?
Кляйн: До этого у меня не было таких грандиозных международных заныров, как с акулами. Где я ныряла, в Эйлате в основном, на Красном море, Занзибар.
Синдеева: Ну, да, там же нет акул таких.
Кляйн: Есть, на Занзибаре тоже, но конечно, не тигровые и не в таком количестве. Это было самое невероятное.
Синдеева: А ты что в этот момент, не боялся за молодую жену, которую вдруг съест акула все-таки?
Макаревич: Ну, я за всех побаивался, там и сестра моя родная была еще, были другие юноши и девушки. В принципе, ты даешь подписку перед этим делом, что все на твоей ответственности.
Синдеева: Но ты же в данном случае за себя пишешь, ты же не пишешь за всех?
Макаревич: Каждый пишет за себя.
Синдеева: Каждый за себя.
Макаревич: Но я отлично понимаю, что я всех туда заманил, и все равно это будет на мне. И я отлично понимаю, что два инструктора, которые при этом присутствуют, а нас там под водой человек восемь, если, не дай бог, что-то случится, они, конечно, ничего не успеют сделать. Просто не успеют среагировать даже.
Синдеева: А такие случаи вообще бывали?
Макаревич: Бывали. У них лично нет, а вот буквально на соседнем сайте за месяц до этого, да, тяпнула акула.
Синдеева: Хорошо, что тобой двигало в этот момент, когда ты близких своих самых людей всех затаскиваешь в это логово практически? Кроме, я понимаю, тебя.
Макаревич: Ощущение животного абсолютно счастья и восторга от того, что ты вот 60 лет об этом мечтал, и вот это происходит. Это волшебное ощущение.
Кляйн: Мне еще кажется, что это волшебное ощущение разделения этого счастья, когда вот рядом с тобой близкие люди, которые вместе.
Синдеева: Конечно, хочется поделиться, просто за этим такой риск есть. Ты вообще смелый, конечно.
Макаревич: Слушай, жизнь полна рисками. Просто почему-то одни мы демонизируем, а другие вообще не принимаем во внимание. Дорогу переходить страшнее.
Синдеева: Скажите, а вы в России до этого были?
Кляйн: Я была в Москве, в Питере, на Эльбрусе…
Синдеева: Давно?
Кляйн: На Эльбрусе я была когда, года три или четыре назад, не помню. Три. В Москве и Питере очень давно, еще во времена первого университета, поэтому для меня все, что здесь, конечно… Вот путешествие, Андрей не путешествует, а у меня как раз очень экзотическое путешествие, так что я наслаждаюсь.
Синдеева: Как вы воспринимаете вот сейчас Россию, приехав оттуда, без призмы мужа?
Кляйн: Я воспринимаю как очень необычную для себя страну, в которой я до этого фактически не была, не росла, и вижу здесь массу вещей, которые мне непривычны, за которые мой взгляд цепляется. Потому что в Азии и в Африке не цепляется уже практически ни за что, а здесь…
Синдеева: Сейчас такое сравнение, ничего так, нормально.
Макаревич: Нормально.
Кляйн: Для меня это экзотика, потому что мы ездили в монастырь, в Ростов Великий, и это для меня невероятно необычное зрелище.
Синдеева: А что ты уже показал в России Эйнат? Куда возил?
Макаревич: У нас такой нет цели. Вчера показывал, как у нас грибы собирают, например.
Кляйн: Я пришла в восторг от мухомора на поляне, который я никогда не видела раньше живьем. Так что для меня как раз…
Макаревич: Только в детских книжках.
Кляйн: Да-да.
Синдеева: Слушай, какие… Скажи, пожалуйста, ты какую-нибудь песню написал в связи со своим таким романтическим периодом?
Макаревич: Будет одна на альбоме, который…
Синдеева: А когда? Что будет, когда?
Макаревич: А мы его с «Машиной» сейчас уже практически дописали. Кутиков убежден, что все хорошее надо выпускать почему-то с сентября начиная.
Синдеева: Это уже тоже миф старый, уже сейчас этого нет.
Макаревич: Да, но вот он любит мифы. Но я не могу с ним спорить, дружба дороже. Хорошо, в сентябре.
Синдеева: Эйнат, наверняка вы знаете, Андрея очень часто начинают, я прошу прощения, хейтить за любую его фразу и оценку того, что происходит. И понятно, почему, потому что людей, которые публично озвучивают свою позицию и мнение, не так много. Давай мы сегодня вот просто, в том числе и Эйнат, расскажем, за что ты любишь Россию, за что мы любим страну. Давай вот мы сейчас прямо расскажем, что же в нашей стране крутого.
Макаревич: Во-первых, она огромная, и в ней есть все. В ней есть прекрасная, пока еще не испорченная природа, хотя недолго осталось, в ней есть удивительные места древние. Есть очень хорошие люди, непредсказуемо расположенные по поверхности, правда, но они есть, и их много. Есть люди очень талантливые. Есть колоссальная аудитория, в частности, наша, которой я безумно благодарен, потому что это в общем наша жизнь. Мне трудно, я никогда не жил вне России дольше, скажем, двух месяцев, ну, двух с половиной. Если бы я прожил в какой-то стране полгода, не вылезая, я бы, наверное, составил очень интересную карту сравнений, что вот здесь хорошо, а что здесь хорошо. Пока сравнивать не могу. Я вроде никогда не страдал какой-то ностальгией, пищевой там, я уезжаю, я могу с удовольствием есть любую этническую еду там, мне интересно то, что происходит. Но я помню, что на третий месяц нахождения в Америке…
Синдеева: Захотелось борща?
Макаревич: Нет. Я был в американской среде, у меня начались интересные галлюцинации, у меня возникла тоска по речи. Мне казалось, что за дверью они разговаривают, собаки, по-русски, а как только я вхожу, они — раз, и тут же прикидываются американцами. Это было очень острое неожиданное ощущение.
Синдеева: Это, кстати, интересное ощущение…
Макаревич: Да, не с кем было поговорить по-русски. Но вот это единственное, пожалуй.
Синдеева: Если бы все-таки, смотри, ты сейчас захотел бы Эйнат показать самое, не знаю, интересное в России, куда бы ты повез или о чем бы ты рассказал?
Макаревич: О, если бы была такая возможность, я бы повез ее лет на тридцать назад. Просто я боюсь, что этих мест уже не сохранилось. Например, это староверские северные деревни, скажем, в Мезенском уезде Архангельской области.
Синдеева: Думаешь, не сохранились?
Макаревич: Я думаю, что там бабушки умерли, молодые разбежались, уже тогда их там не было. А бабушкам было по многу лет, я не верю, что там кто-то еще остался в живых. Это сумасшедшая архитектура, и главное, сумасшедший характер, это совсем другие люди, перед которыми становится неловко за их чистоту, их гордость, их чувство юмора фантастическое, без улыбки на лице. Вот это я бы показал, но могу только рассказывать уже.
Синдеева: Андрей, конечно, я немножко лукавила, мы все равно не сможем поговорить про то, что происходит вокруг. Ты недавно буквально на «Эхе Москвы», собственно, ответил на все те вопросы, которые у меня возникли. Но когда я готовилась, посмотрела это интервью, послушала, поняла, что я не могу повторяться совсем. Но я, конечно, не могу с тобой поговорить чуть-чуть о том, что происходит в Хабаровске. Не потому, что это в Хабаровске происходит, а потому, что это какая-то накопленная, как мне кажется, в людях, в народе, обида за то, что тебя постоянно обманывают и так далее.
Макаревич: Абсолютно точно.
Синдеева: Родит ли это, не в смысле волну таких же протестов в других городах, а поддержку людей, которые вдруг начинают это понимать?
Макаревич: Прямо сейчас вряд ли. Но, по моему ощущению, недолго осталось. Я удивляюсь, как у нашей власти, где безусловно есть умные профессиональные технологи, есть задача — эту власть сохранить и удержать любыми способами, как они могут совершать такое количество элементарных ошибок? Но ведь это же дважды два просто, они подставляются постоянно.
Синдеева: Мне иногда кажется, может, там сидит специальный засланный такой, ты понимаешь…
Макаревич: Специальный. Это конспирология.
Синдеева: Но на самом деле, у меня такое же чувство. Как можно было на фоне вот этого, такого количества людей, там же правда есть неглупые люди, в администрации.
Макаревич: Безусловно.
Синдеева: Отправить туда Дегтярева, как просто такое издевательство! Я не понимаю… Там, может быть, паника?
Макаревич: Значит, либо все конечные решения принимает один человек, который просто не может быть до такой степени погружен в тонкости происходящего, а он и не погружается, ему, по-моему, интереснее, что на международной арене происходит, либо все-таки бал правят какие-то непрофессиональные люди.
Синдеева: Я не знаю. Я смотрела репортаж из Хабаровска у нас в эфире, и ты знаешь, была такая интересная фраза, там один человек увидел, что это Дождь, и он говорит: «Ну, мы же знаем Дождь, вы либералы, все понятно, ваши ценности и так далее».
Макаревич: Ну да, печеньки Госдепа, чего там.
Синдеева: Ты знаешь, они даже этого не говорили, хотя, наверное, это тоже в их голове есть. Но они говорят, вот мы-то, мы вообще не либералы, мы с Вагонзавода, мы простые русские тут чуваки, которые вообще-то очень всегда поддерживали Путина, когда к нам прислали Дегтярева, мы поняли, что Путин, он, конечно, вообще не сечет поляну, потому что ему же каждый день рассказывают, что он великий, что он крутой, ему приносят какие-то бумажки, докладывают. Когда это говорит простой человек из Хабаровска, который смотрит федеральные каналы, который не читает, наверное, интернет и не слушает высказывания Андрея Макаревича и не смотрит телеканал Дождь, то вот тут ты понимаешь, что… Наверное, ты прав, это начало какого-то конца, только я не знаю, когда закончится и как.
Макаревич: Ну да, именно так. Так и есть.
Синдеева: Когда ты последний раз гастролировал по стране, какие были настроения? Это когда у вас были гастроли последние?
Макаревич: Ты видишь, какая штука, у нас же концерт ― это не сходка. И тут какой-то такой обратной… Мы можем заметить, понравился наш концерт или не очень, например. А какие там настроения? Ты приехал, заселился в гостиницу, поехал в зал, отстроился, отыграл и улетел. Принимают нас точно так же, как всегда, очень хорошо, подходят. Меня, правда, подходят еще, уже много лет, и шепотом благодарят за гражданскую позицию.
Синдеева: Вот тоже, да? Почему шепотом?
Макаревич: Я не понимаю, что они имеют в виду.
Синдеева: Почему шепотом?
Макаревич: Почему шепотом, да. Это тоже странно как-то немножко.
Синдеева: Но, ты знаешь, опять же, это тоже примета этого времени, последних лет, понимаешь. Когда я тоже, знаешь, встречаю кого-то где-то, да, и мне такие: «Круто, круто!». Особенно чиновники. «Круто, круто, молодец, держитесь!».
Андрей, а вот если бы… Мы даже с тобой, мне кажется, про это говорили. Если проанализировать все равно вот это офигенное время девяностых, время надежд, свободы и так далее, почему?.. Почему мы это все про… Не хочу грубое слово говорить.
Макаревич: Просрали.
Синдеева: Просрали. Ты понимаешь?
Макаревич: Это так называется.
Синдеева: То есть вот как ты считаешь, это тогда что-то неправильно? Мы, в данном случае я пытаюсь говорить «мы», потому что мы тоже были все участниками.
Макаревич: Я думаю, что масса вещей была начата и брошена. Надо было действовать жестче и, может быть, централизованнее. И, может быть, это проходило бы более тяжело, и потери были бы больше, но результат был бы лучше, потому что все пустилось на самотек. Вроде бум, башня упала, сейчас само все образуется. Само не образуется, потому что в позвоночниках у каждого сидит 70 лет советской власти, понимаешь? А просто так переубедить, притом что жрать нечего стало, очень сложно.
Жалко, что так вышло, но масса вещей была недоделана. Недоделано было с КПСС, превратили в какую-то клоунаду это дело.
Синдеева: Да, наверно, нам нужно было…
Макаревич: Масса вот таких штук.
Синдеева: Кстати, про люстрацию. Все время говорят, надо было делать, не надо, и вообще хорошо это или плохо. Но то, что Ельцин тогда не решился…
Макаревич: Не решился. Он родил фразу как раз «раскачивать лодку», это не Путин, это от Ельцина еще.
Синдеева: Это он, да?
Макаревич: Конечно. Когда речь шла о выносе Ленина из Мавзолея. «Не надо раскачивать лодку», ― он сказал. Он ошибся.
Синдеева: Да. Жалко.
Опять же, не могу про актуальное не затронуть. У тебя был опыт в вхождении в политику, я бы так сказала, когда ты…
Макаревич: Да ладно.
Синдеева: Нет, когда ты, например, был в партии у Прохорова, ты же тогда пошел по-дружески, не знаю. Это что было?
Макаревич: У меня такое ощущение, что мы все, включая Прохорова, туда зайти-то не успели.
Синдеева: Хорошо, сделали попытку.
Макаревич: Шаг, ногу занесли, знаешь, за черту.
Синдеева: Ну да, и потом… Подожди, все равно для тебя это было такое сознательное решение, да?
Макаревич: Абсолютно.
Синдеева: Вот скажи, чем бы ты был тогда замотивирован?
Макаревич: Я был замотивирован тем, что я Михаила знаю много лет, и достаточно близко. Его способности, его амбиции, его способ нестандартно мыслить и принимать быстрые нестандартные решения. И то, что мы с ним представляем будущее, какое мы хотели, оно выглядит примерно одинаково. Все, он для меня был идеальным кандидатом абсолютно.
Синдеева: Ну да. Но, как ты правильно сказал, занесли ногу, но не успели даже…
Макаревич: Моментально испугались они, конечно.Он, естественно, переживал.
Синдеева: Не в моменте тогда, а потом.
Макаревич: Он не настолько открытый человек, чтобы демонстрировать всем свои переживания, но если я себя поставлю на его место, конечно, это ужасно. Когда тебя вроде бы посчитали, а потом: куда полез?! Понимаешь?
Синдеева: Я почему сейчас об этом вспомнила? Потому что мы сейчас наблюдаем, я вообще даже не понимаю, как на это реагировать, как Сергей Шнуров, который вначале вступил в «Партию Роста», потом сейчас он зачем-то приехал в этот Хабаровск. Я пытаюсь его понять тоже.
Макаревич: Он артист большой сцены. Он очень одаренный человек, но совершенно не скрывает, что основная его задача ― это держать на себе максимум внимания. Каким образом и чем, вопрос десятый. Он вполне циничен.
Синдеева: Я сидела, вспоминала потрясающую историю, когда девушка была арестована, израильтянка, за как бы провоз наркотиков или за хранение, что-то такое, помнишь, да, эту историю?
Макаревич: Конечно.
Синдеева: И была совершенно удивительная штука, совершенно нетипичная для России, к сожалению, сегодняшнего времени, когда весь Израиль встал за эту девчонку. Как Израиль? То есть и люди, и люди дошли до всех начальников.
Макаревич: Правительство, да.
Синдеева: Это вообще характерная такая черта для израильтян?
Кляйн: Я думаю, это характерная черта для всех малых, угнетаемых на протяжении тысячелетий народностей, когда ты защищаешь своих по принципу «свой ― чужой», а не по принципу, согласен ты с поступком или не согласен ты с поступком. И, конечно, сегодня мы окружены не очень дружественными странами, были до этого окружены не очень дружественными общинами. И сегодня, конечно, все мы чувствуем необходимость защищать своих, где бы это ни было.
Мне кажется, это свойственно не только израильтянам, это свойственно всем очень маленьким и гордым странам, не только Израилю. Но и для Израиля это возведено в некий культ, да, в национальный стержень.
Синдеева: Недавно посмотрела несколько сериалов, да, связанных с израильско-арабским конфликтом. Все понемножку неправы и все понемножку правы. Возможно ли эту историю когда-то купировать?
Макаревич: Я боюсь, мы здесь можем расходиться, потому что у нее не то что опыт больше, она там этим воздухом дышит и лучше понимает, что происходит на самом деле. Мы тут, что бы мы ни читали, это мы читаем об этом или смотрим, а ты являешься свидетелем происходящих событий, это другая история. Поэтому, может быть, у меня взгляд несколько более пессимистичный, у нее менее. Верно излагаю?
Кляйн: Я, проведя несколько лет на кафедре изучения стран Ближнего Востока, могу сказать, что у нас на факультете не было ни одного человека, который бы считал, что у этого конфликта есть решение. Поэтому мне кажется, что у меня взгляд намного более пессимистичный, чем твой.
Кляйн: Вне зависимости от того, как хорошо сейчас, но какого-то решения кардинального я не вижу. Люди, которые его видят, с моей точки зрения, живут немного в утопии. Но, может быть, это и хорошо, оптимистам живется обычно счастливо, легко и приятно.
Синдеева: Недолго. Это мы такое помним, у нас очень хороший был анекдот про революцию, да. Что все пессимисты уехали, а все оптимисты остались, и где они, эти оптимисты? Такое было.
Кляйн: Мне кажется, что это связано с тем, что все народности на Ближнем Востоке живут по текстам, в первых строках которых заложен конфликт. Если вся ваша жизненная философия, иудео-христианско-исламская цивилизация вся состоит из конфликтов. Для этого нужно отменить Священное Писание, неважно, какого народа и какой религии, и придумать новый мир. А поскольку мы сделать этого не можем, мы пропитаны этими кодами, которые уже изначально конфликты.
Синдеева: Да. А сериал Unorthodox вы посмотрели? Ты тоже?
Макаревич: Кого?
Кляйн: Ты смотрел.
Синдеева: Unorthodox.
Кляйн: «Неортодоксальная».
Макаревич: Конечно.
Синдеева: Но это же все реальность такая, да?
Макаревич: Это история на основе реальной, по поводу того, с какими оттенками она подана, действительно идут дискуссии, ты знаешь наверняка.
Синдеева: Да, знаю. Вот мне интересно.
Макаревич: Я ее просто воспринял как хороший фильм, не как какую-то политическую программу, понимаешь? Мне проще в этом смысле. А те, кто во всем видит какой-то подтекст, «ага, это антиеврейское кино» ― может быть, и для этого есть основания, если под этим углом смотреть.
Меня другое поражает. Все-таки XXI век, какой-то невероятный технический прогресс, технический не бывает без научного. То есть все равно какая-то общественная мысль развивается. Мне казалось, что эти религиозные силы все-таки должны как-то ослабевать и превратиться в какой-то такой безобидный обычай, скажем так, да? Нифига! Религиозные войны только растут и растут, вот это потрясающе. То есть сознание человеческое остается на каком-то средневековом уровне все равно.
Синдеева: Все меняется, контекст, технологии и так далее, только человек не меняется.
Макаревич: Ну да. Да, это удивительно и объяснению не поддается, на мой взгляд. А по поводу религии надо сказать, что то, что сейчас происходит в Америке, например, с этими крайними выбросами, значит, искажением массового сознания…
Синдеева: А что ты имеешь в виду?
Макаревич: Понимаешь, в чем дело? Я никогда не был расистом, я всегда был интернационалистом. Я никогда не был каким-то гомофобом, ничего подобного. Но жизнь, природа вообще тяготеет к какому-то здравому смыслу. Все-таки к какой-то правильной середине, если говорить о природе. Сейчас пошли какие-то перекосы в такую сторону, что я всерьез боюсь, что пройдет несколько лет и это все шарахнет в обратную сторону так, что трансгендеров будут вешать за те места, которые они пришивают, понимаешь? Я боюсь этого всерьез.
Синдеева: То есть ты считаешь, что…
Макаревич: Потому что тетива оттягивается. Перед тем как приходит цунами, вода уходит очень далеко назад, а потом это бьет. И уход вот в это безумие, где о здравом смысле уже никто не вспоминает, о границе здравого смысла, меня просто пугает.
Про религию все забыли, кстати, за этим делом. Это к тому, что… Может быть, это как раз какая-то новая замена религии и создается. Я бы не хотел такую иметь.
Кляйн: Я думаю, что нужно быть очень осторожным, когда пытаешься судить что-то, в чем ты не жил. Как ты сказал, что ты не был в Америке, не жил в Америке более двух месяцев. Фактически иногда конфликт снаружи не тот, кем является изнутри, точно так же, как конфликт в Израиле в России видится совсем иначе по сравнению с тем, как он видится для израильтян.
Я очень пытаюсь аккуратно высказываться и в принципе размышлять на тему того, что происходит в Америке, поскольку я не часть этого конфликта и, не будучи его частью, я не считаю, что в принципе у меня есть какое-то право говорить кому-то, что он действует неправильно, потому что его мотивация не равна моей мотивации.
Макаревич: Я тоже не указываю, упаси господь, американцам, как им жить. Но какое-то свое внутреннее ощущение ты можешь иметь?
Кляйн: У меня ощущение, что это их конфликт, который они пытаются решать. Если они так себя ощущают, это их право ― высказывать это недовольство.
Макаревич: А если там существуют дальше у них разные мнения на этот счет, ты все-таки принимаешь чью-то сторону или нет?
Кляйн: Я не могу принять сторону в данном случае.
Макаревич: Хорошо, какая из них тебе ближе?
Кляйн: Мне ближе сторона рационального диалога.
Макаревич: Спасибо, родная. Клещами тянул!
Синдеева: Я получила сейчас огромное удовольствие. У вас часто такие беседы?
Макаревич: Постоянно.
Кляйн: Потому что любой человек, который закончил исторический факультет и учится на философском в данный момент факультете…
Синдеева: А вы на философском? Как интересно! Я мечтала, кстати, поучиться на философском.
Макаревич: В отличие от всякого говна типа архитекторов, понимаешь? Архитектор-то рубит с плеча, он топором работает, это понятно.
Кляйн: Ну да.
Синдеева: А вы какие песни Андрея любите?
Кляйн: Практически все. Те, которые не люблю, я их просто не знаю. Я так поняла, что я не все знаю.
Синдеева: Но вы до этого знали всю вообще музыку хорошо Андрея?
Кляйн: Я не была фанатом группы «Машина времени», я в принципе к русскоязычной музыке имела очень опосредованное отношение. Она у меня застыла в мои семнадцать условных, потом там и здесь из-за того, что я много общалась и с россиянами, и в принципе русский язык ― мой родной язык, естественно, я слышала разные песни. Когда я узнала, что Андрей приезжает в Эфиопию, я, конечно, пошла переслушивать дискографию.
Синдеева: А, все-таки смотри, Андрей, готовилась!
Кляйн: Я готовлюсь всегда.
Макаревич: Это очень ответственный человек.
Кляйн: Да, естественно, я прослушала все последние альбомы.
Синдеева: Чтобы поддержать беседу, да?
Кляйн: Естественно, чтобы поддержать диалог, будь таковой. Поэтому я была очень подготовлена.
Синдеева: А ты играл на гитаре в этой поездке?
Макаревич: Нет.
Синдеева: Нет?
Макаревич: Нет, я в такие поездки не беру с собой гитару.
Синдеева: Не берешь гитару?
Макаревич: Нет. Балерина не берет с собой пуанты, понимаешь?
Синдеева: Я не знаю, знаешь, а все как раз вокруг думают: «Здорово, с нами музыкант».
Макаревич: Да, а чего гитару не взял, ну конечно, да.
Кляйн: Все эфиопские племена были бы в восторге.
Макаревич: Слесарь со станком должен в горы идти.
Синдеева: Слушай, а почему?.. Тут недавно кто-то из депутатов использовал фразу из твоей песни и повесил на щит, я не помню кто.
Макаревич: Да.
Синдеева: И что у тебя, ты как-то сказал, что будешь судиться.
Макаревич: Сказал.
Синдеева: Ты же продолжаешь это?
Макаревич: Там ребята с ним судятся конкурирующие, значит, и я их поддерживаю.
Синдеева: Это что означает ― конкурирующие? Кто?
Макаревич: Слушай, он единоросс. Дело не в этом, он мог бы быть кем угодно. Но, допустим, он сам не профессор, ладно, но если у него есть штаб, хоть кто-то в штабе ему должен объяснить, что вообще чужое просто так не берут, да еще и для агитки? На что они надеются, о чем они думают, я не понимаю. Таких людей во власть нельзя пускать, это катастрофа.
Синдеева: Отлично, в принципе, сказал. Так и есть.
Макаревич: Ну да.
Синдеева: Давай посмотрим на тех, кто у нас сейчас сидит в Государственной Думе и какие они принимали законы.
Макаревич: Ну да. Такие и есть.
Синдеева: Слушай, кстати, про Конституцию. Сколько она проживет в этом новом виде? Это же такая штука, мне кажется, которая… Просто в одну секунду все поменяется.
Макаревич: Недолго. Я думаю, что… Что в истории считается долго и недолго ― это вопрос. Я думаю, что недолго, потому что это бред собачий. Не может это долго прожить. Тогда просто лучше уже ее совсем отменить, что мучаться-то?
Синдеева: Ну да. Мне тоже кажется. Я должна вас отпускать. У меня все вообще… Здесь все про другое было, но мне было очень приятно, что вы оказались у меня вдвоем неожиданно и спонтанно. Андрей, спасибо тебе большое, что ты представил нам жену.
Кляйн: Спасибо.
Макаревич: Спасибо огромное.
Синдеева: Наслаждайтесь, пожалуйста, тем, что вы сейчас рядом, вместе. И передавайте ― не будем говорить, к кому вы идете сейчас на свадьбу ― поздравления тоже от нас.
Макаревич: Не будем, но передам непременно.
Синдеева: У меня для вас подарок. Раз у вас молодая семья, знаете, это компания DeLonghi, мой партнер уже несколько месяцев, даже лет.
Макаревич: О, чашечки!
Синдеева: Они очень клевые. Они не нагреваются, они разных форматов, можно пить кофе.
Макаревич: Спасибо!
Кляйн: Спасибо!
Синдеева: Да. Пожалуйста.
Макаревич: Спасибо огромное.
Синдеева: Андрей Макаревич и Эйнат Кляйн. Спасибо большое.
Кляйн: Спасибо.
Макаревич: Счастливо!
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
