В гостях у Натальи Синдеевой — лидер группы Самое Большое Простое Число Кирилл Иванов. Он рассказал о том, как работал на НТВ и как стал свидетелем ожесточения канала, почему считает политику наркотиком и как она высасывает из нас время, что не так с действиями государства по отношению к наркотикам и как рэп-баттлы стали «майонезом» для телевидения.
Программа «Синдеева» перемещается по Москве, и сегодня мы в еще одном бутике Bork — на Смоленке. И в гостях у меня сегодня друг телеканала Дождь, музыкант Кирилл Иванов, лидер группы «СБПЧ — Самое Большое Простое Число». Привет, Кирилл.
Привет, Наташа.
Ты в одном из интервью сказал фразу, которая мне очень понравилась: «Я какой-то момент понял, как стыдно быть тупым». Скажи, в какой момент ты это понял, скажи, это в каком возрасте случилось, и что ты после этого сделал?
Наверное, это было в каких-то, не знаю, лет в 7-8.
А как ты это понял? Знаешь, у меня же вопросы все время, ты же через себя пропускаешь, дети растут, понимаешь?
У меня тоже сыну скоро 11 лет уже. Ну как-то я вдруг почувствовал это внутри как что есть, с одной стороны, классная жизнь во дворе, жеребятина, скачки, я обожаю это. Любая вещь…
Ты же такой хулиганистый, мне кажется, парень.
Любая вещь, которая связана с тем, что можно ходить колесом или стоять на голове, или сделать поперек вообще всего, все, что… когда дали линованную бумагу, я напишу поперек, это супер, я фанат. Но еще как будто бы я вдруг почувствовал, что есть какая-то совершенно другая жизнь, какая связанная с тупым не в смысле, что я какой-то стал невероятно башковитый, сижу тут вот так вот, и у меня перевешивает башка, нет, я такой же тупой и остался, в смысле тупым в каких-то чувствах, в том, насколько ты можешь побыть наедине с самим собой.
Ты в 7 лет это понял?
Я это почувствовал, что вот есть еще какая-то жизнь другая. Дети очень рано это понимают. Поэтому, не знаю, такие есть…
Что могло побудить тебя к этим мыслям? Я не знаю, там, у вас в семье появлялись какие-то люди, которые говорили на умные какие-то темы, или кто-то появился…
Я с этим постоянно сталкивался, да. У меня мама художница, и я все время в какой-то оказывался компании людей, которые полупьяные обсуждают чего-то такое как будто бы важное. У меня с тех пор к таким компаниям идиосинкразия, я в детстве наелся этого. Но тогда это вызывало у меня невероятное уважение. Потому что есть какой-то другой внутренний мир, какой-то еще, он твой собственный.
Но ты, смотри, пошел учиться в классическую гимназию: латынь, древнегреческий. Это был твой выбор, ты осознанно?..
Да, мне очень захотелось туда пойти. Я познакомился с одним… я занимался в танцевальном кружке танцами и даже пытался поступить в академию, в Вагановское училище в Петербурге, но у меня широкая кость, меня не взяли сразу. И как-то я даже про это думал: какое счастье, что этого не произошло. Я на этих танцах познакомился с парнем, который учился в гимназии, и из каких-то разговоров я понял, что это какое-то другое место, где какие-то другие отношения между учителями и учениками, где тебе не приказывают, где ты узнаешь что-то, чего бы ты не узнал. Но в то же время, когда я поступил туда, то у меня на протяжении всей учебы было мощнейшее не отторжение, но я над этим смеялся, я ходил дополнительно на всякую классическую литературу, еще на что-то, еще на что-то, но при этом я смеялся над парниковостью этого, мне хотелось ходить играть в баскет с пацанами. Я помню, каким мне казалось несправедливым и нелепым, когда к нам пришла как-то учительница на замены, и она сказала: «Ребята»… Это был какой-то невероятный солнечный денек, и я сидел и смотрел в окно, и вот мы, что-то ты на латыни читаешь в оригинале, переводишь. И она говорит: «Ребята, поймите, вот там вот бегают мальчишки какие-то, какие же они несчастные, что никогда в жизни не читали Катулла в оригинале». И я думаю: «Как же ты сошла с ума, какое же это безумие, что ты так серьезно…».
У тебя все-таки получалось как-то совмещать, с одной стороны, эту вот энергию, желание…
Да, я очень много играл в баскетбол. Очень много играл в баскетбол.
Потом ты поступил на медицинский факультет университета. Тебе что-нибудь вообще в жизни пригодилось из этого — латынь, древнегреческий, медицинский.
Ну как пригодилось. В смысле какого-то… Пригодилось в том смысле, что это как физкультура, ты как-то тренировал голову, ты как-то разминал мозг свой так или сяк. Медицинское, наверное, ни в чем не пригодилось, я почти ничего не помню.
То есть ты просто закончил. Ты его закончил?
Я не закончил, я год не доучился.
Бросил?
Да. Но я уже понимал, что я не буду этим заниматься. Пригодилось в том смысле, что это невероятный опыт практический. Самое интересное, что для меня было во время учебы — это возможность ходить по ночам дежурить, договариваться по скорой помощи. Ты приходишь, договариваешься со старыми профессорами, которые там дежурят, и вот ты сидишь там, полночи байки, полночи ассистируешь на операции. Это просто невероятно крутой жизненный опыт. Просто ты…
А почему, тебе не захотелось, ты понял, что это не твое?
Это не мое, это… это штука, ты отвечаешь за чужие жизни, и ты должен ощущать это как свое… громкое это слово — призвание, но как что-то, что у тебя спорится. И это армия, это очень грустно устроенная... ты сам себе не хозяин. Вообще. У тебя должны быть отношения, ставок мало, выпускников много, у тебя должны быть отношения с людьми на кафедре, ты получил полставки за 24 тысячи и так далее. Это на самом деле тяжелый и довольно жестокий мир. Если бы я ощущал это как свое какое-то призвание, у меня не было бы сомнений, это не связано с деньгами было, это было связано с тем, что просто я понимал, что это не мое.
А скажи мне, а в армии ты не служил?
Нет.
А как?
С самого детства у меня была легкая степень астмы. И с детства моя бабушка, которая была врачом, водила меня в поликлинику раз примерно в полгода и рассказывала про невероятно тяжелые жесточайшие приступы. У нее была такая цель, чтобы я не пошел в армию. И я ей за это очень благодарен, потому что тогда если бы я пошел, то мне надо было бы служить 2 года, просто выкинутых из жизни, бессмысленных и так далее.
А ты зарабатывал сам уже, когда учился в университете?
Да. Начиная...да, как я поступил, я сразу пошел какими-то работами заниматься.
То есть для тебя это был необходимый прожиточный...
Это было необходимо для меня, просто не было другой возможности. Я уже взрослый, у нашей семьи, мы довольно бедно жили, не было другой возможности, мне хотелось этого, какой-то независимости. И, в-третьих, и это то, почему я потом какое-то время занимался журналистикой, это возможность увидеть миллион разных людей, историй.
Ты переехал в Москву в какой-то момент и оказался в этой звездной команде на НТВ, когда еще там работал Лошак, когда работал Паша Лобков, Леня Парфенов, да?
Парфенов уже не работал, работала еще Катя Гордеева, Пивоваров работал.
И вот у тебя совершенно новый начался этап в жизни. Тебе вроде как он даже понравился?
Ну, это были, да, я мечтал об этом, я занимался какой-то репортерской журналистикой. Если ты ей в то время занимался в России, то единственный путь — на НТВ, потому что это канал, на котором что бы они ни пытались сделать, это была наша внутренняя шутка, что бы ни пытались — развлекательное шоу или что-то еще — как автомат Калашникова, все равно собирается репортаж, из этих частей ничего другого не получится, все равно будет репортаж. Гениальная школа, крутая, довольно однобокая на самом деле, а в какой-то момент стала уже у меня на глазах превращаться в очень жестокую, где ты все время должен из людей выжимать что-то, чего-то добиваться от них. Ну, саунд-байты, тебе нужно, чтобы люди плакали в кадре, чтобы они...
Это было как требование или что?
Это не требование. Просто сместилось... чуть до того, как я пришел, появилась и, скорее, набрала свою силу дирекция правового вещания под вот той дирекцией, где я работал, она называлась праймового вещания, и возглавлял ее Коля Картозия, который был до этого шеф-редактором «Намедни». Была другая дирекция правового вещания, ее возглавлял Шалимов. И они делали программы «Чрезвычайное происшествие», «Чистосердечное признание», и все, что начинается на Ч и заканчивается на П.
Вот эти талантливые люди стояли у истоков всего того, что сейчас мы видим на всех федеральных каналах.
Ну сейчас мы уже почти не этого видим, на самом деле все это сошло. Но были моменты, когда...
Ты просто не смотришь федеральные каналы, они по-другому сейчас называются.
Нет, просто теперь это переросло в ток-шоу, где люди кричат, а раньше это были репортажи, где люди кричат. Наступил момент, когда программа «Чистосердечное признание», сотканная просто из разных видов крика, нарезанная просто: «Ааааа», — и так полчаса, были выпуски с долей 40. То есть почти каждый второй человек, включивший телевизор в этот момент, смотрел эту передачу. И все в эту сторону стало сдвигаться, и в этом есть... Интересная штука. То, что начиналось как шутка умных мальчиков в программе «Намедни», где был как бы отдел адского трэша и в шутку говорили: «Да, у нас будет один такой сюжет». Потом появилась программа «Максимум», которая сейчас, если мы ее посмотрим, покажется невероятно культурной, просто телеканал «Культура». Нам будет казаться, что...
Ну, не совсем телеканал «Культура»...
Вот если мы сейчас включим это, то нам будет казаться, что какой-то очень интеллигентный человек сидит и цитирует Бродского. Но оказалось, что эта шутка, она очень быстро на глазах у всех материализовалась и стала мейнстримом. И вдруг... Сейчас постоянно все говорят про то, что мы живем в очень таком мире перевернутом, абсурдном. Все, что было маргинальным, вдруг стало нормой. Вдруг сказали: «Смотрите, это нормально». Я бы даже сказал, это произошло, скорее, даже так: «Смотрите, кто-то в луже лежит, давайте его вытащим оттуда и покажем всем». Вот.
Твоя группа, ваша группа, может быть, я неправа, но это такая модная группа для своих, для не очень большого количества людей. Я неправа?
Спасибо.
Потому что я тебя вижу во всех модных московских клубах, ну, вижу — слышу, на супермодных тусовках, ты снимаешься в модных фильмах как музыкант. И это такой, знаешь, немножко междусобойчик. Я неправа?
Ну... В плохую меня ставишь позицию — человека, который сейчас будет себя расхваливать. Мы ездим на гастроли. Не знаю, я только что вернулся из Минска, там мы играли концерт на 400-500 человек. Мы не играем на стадионах, мы не группа «Сплин», да, это правда. Насколько это вырастет — не знаю. У нас были концерты, где было, не знаю, у нас был последний раз большой в Москве концерт в «Известиях», там было 2000 человек, это был билетный концерт. Мы сейчас делали огромное шоу на «Новой Голландии» — там было 4000 человек, для нас это очень много. То есть для группы, у которой нет никаких эфиров вообще.
Смотри, как сейчас люди, ну, скажем, так, узнают о твоей музыке? С одной стороны, неограниченные возможности интернета, ютьюба и так далее, с другой стороны, нет ротации на радио наверняка.
Нет, конечно.
Собственно, что являлось необходимым условием для того, чтобы стать очень популярным. Нет клипов на больших федеральных каналах. То есть, так или иначе, это что?
Интернет, да. Это сарафанное радио: один человек слышит, и ему хочется рассказать об этом другому. Только так.
Вы очень сильно меняетесь. У тебя от альбома к альбому, от концерта к концерту очень сильно меняется: и звучание разное, и состав бывает разный.
Человек — не кусок камня, слава Богу, он не цельный. Как раз это такие люди, которыми либо ты издалека восхищаешься, либо боишься, люди, которые: вот он такой, человек со стержнем, он такой, все. Я такого избегаю, меня пугают люди, которые знают ответы на вопросы все, это очень страшные, это публичные интеллектуалы из фейсбука. Я боюсь такого, когда ты хочешь высказаться по самому широкому кругу вопросов и считаешь, что твое мнение очень важное. Ты все время меняешься, надо заниматься вещами, которые тебе интересны. Мне интересно сейчас то, потом — другое. И это еще способ избавиться от собственных... любой какой-то авторский почерк — это набор собственных штампов. Это то, что ты наработал.
Но, с другой стороны, очень много примеров очень популярных групп, которые, в общем-то, узнаются практически со второго аккорда. И, может быть, в этом тоже есть залог популярности какой-то, знаешь. Условно, человек, он же достаточно консервативен в потреблении.
Да, безусловно, особенно, в России.
Да.
Ну, я думаю, что у нас есть все равно какая-то очень узнаваемая, мне хотелось бы верить, интонация и, скорее, взгляд на мир. Я думаю, то, чем мы занимаемся, мне бы хотелось, чтобы это была такая штука, мы создаем Вселенную, какую мы захотим, такой она и будет: большая, разная, в ней может быть куча всего. Каждый наш альбом следующий — это вот мы еще кусок вам дорисовали, доделали, рассказали про него, смотрите, может быть и вот так, и вот так. Но целиком это наш мир, он очень цельный, он все равно наш. Как, не знаю…
А вот если бы ты коротко рассказал бы человеку, который никогда не слушал тебя на концерте и видел отдельные твои какие-то клипы, вот вы про что? Ты говоришь: мы создаем свою вселенную, нас можно узнать по нашим высказываниям, у нас есть своя интонация. Мог бы объяснить?
Мы...
Потому что клипы очень разные.
Ну, потому что с клипами отдельная история, потому что ты всегда отдаешь кому-то песню, и это как раз мне нравится, что всегда это будет не то, чего ты ждал, и это очень... ну, как бы на то, что ты сделал, человек посмотрел по-другому, увидел там что-нибудь другое — супер. Чем больше у какого-то произведения (хотелось избежать этого громкого слова) искусства есть каких-то способов его прочесть, тем, ну, это один из каких-то критериев его оценки, тем оно интереснее. Если ты можешь на него и так посмотреть, и так, оно и вот такое, и вот здесь такое. И когда кто-то на него взглянул иначе — супер. Про что группа «СБПЧ» — про свободу и радость, про то, что ты... все будет так, как ты хочешь. Вокруг миллион людей, которые знают как, и они не знают ни черта про то, что если ты что-то делаешь и хоть чуть-чуть в это веришь, то найдется еще пара человек, которым это интересно, и этого достаточно.
У меня в программе был Антон Беляев, лидер Therr Maitz, и он рассказывал очень интересную свою историю, как он долго жил на Дальнем Востоке, как писал музыку, писал музыку очень много в стол. Потом приехал в Москву, как здесь было все сложно, и вообще он в какой-то момент начал отчаиваться, что пишу музыку, хорошую музыку, это никому не надо, маленькие залы. И вдруг он оказывается на программе «Голос», и все меняется в его жизни. При этом он не стал писать другую музыку, он не стал ее хуже, писать, но эта невероятная слава, которая ему просто открыла двери и на федеральные каналы, и по радио где-то даже стали крутить, и гастроли пошли. То есть ты не рассматривал для себя такой сценарий, если бы тебе завтра позвонили из программы «Голос» какой-нибудь, сказали бы: «Давай, Кирилл».
Нет.
Но это не значит, тебе же не говорят: пиши теперь другую музыку, а не ту, какую ты хочешь. Потому что Антон не изменил своим музыкальным вкусам.
Я понимаю, не изменил. Но то, куда он пошел — это часть его мира, для него приемлемого. Для меня это просто люди с другой планеты и неинтересные. Искренне. И то, что я вижу иногда, какие-то ролики из «Голоса», это настолько...
Для него это было стартом, понимаешь? Для того, чтобы делать то, что он любит.
Я верю, что это очень здорово, но есть еще миллиард других стратегий. Если... Просто это очень... В России надо жить долго. Если мы на какой-то короткий отрезок посмотрим, то клево и в «Голос» сходить, и не знаю... Одна из вещей, которым я за последние несколько лет научился — отказываться. И есть много предложений, которые тебя растаскивают в разные стороны, тебе предлагают и то, и се, и это клево, и в кино сняться таком, и вот тут мы запускаем такой сериал, Тодоровский, сейчас Серебренников снимает — можно там еще сыграть. Я очень хорошо понимаю, что я люблю и чем хочу заниматься. Я много времени потратил на то, чтобы это найти, это мое, я очень в это верю и знаю, насколько мне этим интересно заниматься, мне жалко просто времени, потому что я сейчас... у меня очень классное сейчас ощущение того, что я много могу и многое делаю, связанное с музыкой. И это очень хорошее ощущение, оно когда-нибудь пропадет. Когда оно пропадет — супер. Я схожу, посмотрю, что где устроено, как там кино снимается и так далее.
А музыкой можно сейчас зарабатывать, твоей музыкой, деньги? Вообще, что основным является твоим заработком? У тебя же есть еще кафе-бар в Питере.
Да, и клуб большой. Но если бы у меня этого не было, я бы мог зарабатывать музыкой, да. У нас много довольно концертов, и они довольно большие. Просто мне не хочется про это... Я вчера встретил своего приятеля, музыканта, и в первую же секунду он начал говорить про бабки. И сразу все внутри... И мы с ним знакомы давно, ему не надо передо мной хвастаться, но он начал это делать. И у меня сразу: вшшш... Я ему: «Расскажи про песни или что-то, расскажи как…» — нет.
Хорошо быть голодным, конечно, творцом-музыкантом, но тебе надо снимать клипы, тебе надо записывать, тебе нужны деньги на...
Могу ли я жить на деньги от музыки? Да, могу. Я этим много лет занимаюсь.
Возможно, да? И это основное — концерты, да?
Да, но иногда... Сейчас мы продали в рекламу песни. Это довольно большие деньги.
Слушай, вот эта совершенно новая культура, о которой ты мне сейчас за кадром сказал, что она уже скоро умрет, у тебя есть инсайд: баттлы, рэп-баттлы.
Нет, культура не умрет, я про то, что это становится...
Мейнстримом?
Да. Сейчас все вот в эти... внутри, не знаю, блогеров и так далее это уже майонез, потому что каждый рекламодатель приходит и говорит: давайте что-то как баттл!
То есть ты никогда не хотел попробовать себя в этом жанре?
Мне кажется, очень... есть несколько классных людей, которые это здорово делают.
А кто? Кто тебе нравится?
Мне кажется... Мне нравится, на самом деле, отношение Гнойного вообще к реальности, что в этом очень много позиций, что в этом много на самом деле искусства, какого-то арта, и того, что он был поперек всего. И вдруг им какая-то интеллигентно-буржуазная компания из Москвы заинтересовалась, они стали: кто такой Гнойный, Слава КПСС, что это?
А ты знаком с Гнойным? Он же питерский?
Знаешь, не знаком, но мне нравится, что в этом очень много было... он делал то, что любил всегда, он делал это сам. Он не пытался куда-то попасть, у него не было этой цели, он не хотел прославиться.
А ты баттл-то вот этот с Оксимирон видел?
Видел, да, жизнь заставила.
И объясни мне, почему, вот именно по этой причине он победил?
Мне кажется, что просто то, что он делал, как это было и так далее, было талантливее, чем у Оксимирона, и все. Мне кажется, он справедливо победил. Если говорить про баттлы вообще, мне искренне непонятно и жалко, как человек может потратить месяц-два или три своей жизни на то, чтобы...
Придумать, как талантливее обидеть своего соперника.
Обидеть соперника, мы на телевидении, назовем это «обидеть». Да, просто жалко времени, сколько можно клевых песен написать, сколько можно классного сделать чего-то, просто…
Гнойному будет сделано предложение о том, чтобы стать доверенным лицом Путина. Ну, это пока неподтвержденное. Его коллеги из Антихайпа говорят: «Нет, такого не может быть». Но вот вдруг такое случится.
Что я про это подумаю?
Да.
Я расстроюсь. Я думаю, что этого не будет. Если бы такое произошло, я бы огорчился.
А вот, хорошо, а блогеры, смотри, у блогеров миллионные просмотры, это же, правда, часть сегодняшней нашей культуры.
Есть люди, у которых к этому дар, у которых это как-то органично получается, это особая какая-то штука. И в целом, мне сейчас неудобно, что мы с тобой очень много про меня говорим.
Ну, про меня в следующий раз.
Ну, в смысле, чуть-чуть неловко долго про себя говорить. Есть люди, у которых, ни на секунду у меня нет никакого предубеждения против этого. Наоборот, восторг чистый. Есть люди очень органичные в кадре, есть люди, которые...
То есть ты себя там просто не видишь?
Ну, вообще, нет, это другой мир. Ну как что-то…
Ну вот, например, Дмитрий Маликов из нашего поколения, не из твоего, из нашего…
У него суперорганично получается, то, что он делает в твиттере — супер.
Он сейчас записал треки с Хованским, он там ходит судить на версус-баттлы.
Но это и клево выглядит, потому что очень органично для него, это очень...
Для тебя это органично?
Нет, вообще нет, вообще.
Нет-нет, я имею в виду как Маликов себя ведет, да, органично, да.
Как Маликов — да. Он классный, у меня чистый восторг. Насколько я понимаю, кстати, Гнойный и Антихайп, они на лейбле Маликова. У Маликова есть реп-лейбл, да, это супер, это невероятное сочетание, гениальное совершенно.
У тебя сыну 11 лет.
Будет.
Будет. Ты ездил несколько раз в «Камчатку», в лагерь «Камчатка» как вожатый. И у меня вообще какая-то невероятная зависть, потому что я никак не доеду туда, я очень хочу и когда-нибудь я все-таки, может быть, это сделаю. Расскажи, какие они, дети? Какой твой сын? Какие они там?..
Они все прутся, если говорить про какие-то предпочтения, они все знают всех блогеров, они этим интересуются, этим живут, цитатами из Big Russian Boss, из всего этого, это их. На самом деле я удивлен каким-то таким возмущениям, которые я часто слышу: «Что эти блогеры, кто это такие?». Столько все ныли, что нет рок-героев, что нету новых: «Где они? Где новые герои?». Туча выплыла, вы просто не заметили, они как покемоны отовсюду повыскакивали. Вот они, вот они такие, любите их такими, вот они такие, они разные, клевые, пройдет это и так далее. Но сейчас они такие, это такие герои. Все знают дети, все на репе, все знают все песни Black Star, лейбла Тимати, потому что это такие вещи, которые тебе на подкорку, очень детские песни, и они над ними подсмеиваются, но знают их, напевают. Какие они подростки...
Как объяснить что такое, что хорошо без нотаций, без диктата взрослого?
Это очень...
Потому что те же баттлы, я на эту тему с сыном много говорю, потому что он тоже начал писать панчи. Мне кажется, это очень талантливо может быть, если получается, и это искусство, слушай, надо быть достаточно хорошо образованным для того, чтобы писать хорошие эти панчи». Я говорю: «Ты понимаешь, заложено же изначально в этот формат то, что ты должен обидеть человека, и чем больнее и жестче ты это сделаешь, тем больше шансов у тебя победить».
Но это как с шутками, самые смешные шутки — обидные, самые классные… и это просто как, не знаю, панк-музыка — это огромный *** не то что одному человеку, а просто вам всем, просто вам всем, всей системе. И не кажется же тебе сейчас оскорбительной группа Sex Pistols? А это просто все: «Пошли вы все на хрен просто», и это то же самое. Но это вот так вот. Как объяснить детям, что такое хорошо, что такое плохо? Точно не надо объяснять, просто самый плохой способ — это что-то объяснить пытаться, только все, только уважение, личный пример, ничего другое не работает, все это занудство надо выкинуть, оставить вообще.
Какие у тебя отношения с сыном?
Клевые, мы друзья, но при этом я должен все время помнить, что у него намного меньше опыта и все. То есть все раздражение взрослых, оно появляется из-за того, что: «А, я уже тебе пять раз сказал». Ну, пять, так скажи 1005, потому что тебе до этого 1005 сказали, чтобы ты не держал ложку в чашке, чтобы глаз не проткнуть себе. Но ты тоже не после пяти раз это понял, ты просто забыл это. Только уважение и понимание того, что всякая его ошибка, все, что он сделал неправильно — это то, благодаря чему он потом это сможет сделать правильно и все. И внимание, куча внимания, интереса искреннего. И то, на чем построена «Камчатка» — на том, что ты никого не заставляешь ничего делать. Это первое, что ты говоришь: «Ребзя, мы две недели тут проживем, хотите — делайте, хотите — нет, я не учитель вам, ничего, я не буду вас заставлять, но вместе мы можем что-то клевое сделать, супер-интересное, и я приехал за этим. Если не хотите супер — можете сидеть с телефонами в палатках, вообще легко, я не буду никого никуда тащить».
Скажи, поколение 30-летних, к которому ты относишься, да, да.
Да.
Скажи, я сейчас не только про тебя, а про ваше поколение. Насколько интересует то, что происходит в обществе, все, что касается политики. Вот сейчас выборы, останется ли опять Путин, придет Навальный-Собчак, не придет. Вообще это является предметом для каких-то разговоров, беспокойств?
Я могу про себя сказать. У меня нету вообще ощущения какого-то, честно говоря, поколения, как будто бы у нас его нету такого, мы где-то между. Были какие-то одни поколения. Нас, у меня нету какого-то ощущения, что мы это чего-то, фиг знает. Какие-то есть, наверное, что формировало это поколение, но все это очень локально. Какая-то определенная музыка, look at me.
А волнует то, что происходит-то?
Конечно. Я работал много лет журналистом, я этим занимался напрямую, но я понял для себя несколько вещей, которые, может быть, грубовато прозвучат, но они меня спасают. Раньше, начиная с седьмого, наверное, или с шестого класса, каждое утро я, будучи уже шестиклассником, каждое утро с понедельника по субботу я ехал в 1-15, 1-20 в школу из Купчино, и каждое утро я покупал газету «Коммерсантъ» и читал ее. Каждый понедельник, мне просто было интересно. Каждый, я забыл когда, я покупал журнал «Итоги». Когда у нас была какая-то один раз политинформация, когда рассказ какой-то Льва Яковлевича Лурье про какие-то, это историк такой петербургский, и он, собственно, был одним из основателей гимназии, где я учился, он выстраивал ее. Мы с моим другом напялили футболки «Союз правых сил» и пришли на нее, типа вот вам.
Потом я работал в телике, если должен был, мой день рабочий начинался с того, что я приходил и получал рассылку от «Регнума» с новостями отовсюду, из всех регионов, и пролистывал все новости и так далее, это была моя работа. Я очень был сильно в это погружен и очень много лет этим отчасти жил. Это очень токсичная вещь, ощущение, и это то, почему я ушел с НТВ, в том числе, и это тот наркотик, на котором люди сидят, будучи... Все слышали, а ты видел, ты там был, ты видел, как это было на самом деле. Все где-то чего-то вокруг, все узнали об этом благодаря тому, как ты об этом рассказал, оно такое, каким ты его сделал. И это очень… и это посмотрело пять, шесть, семь, 10 миллионов человек, это супермощная вещь, которая на тебя влияет.
Но в какой-то момент я понял две вещи. К сожалению, а, может быть, к счастью, мы пока не знаем, никакой конспирологии относительно Кремля, политики в России нет. Нету никакой цели, идеи общей, какой-то хитрой схемы, какой-то многоходовки, того, что тот сделал то, а этот это, чтобы потом то. Это огромный труп, в котором тысяча червей тянут его в разные стороны, каждый в свою. Единственное примерно, что там есть, — это жажда наживы, больше нет ничего. И вторая вещь, которая из этого следует: если ты все для себя про них понял, то все остальное — это только мелкие детали, дополнения к этим невероятно уродливым портретам. Если ты все понял, он был... То есть смотрите, эта мразь, оказалось, что он еще и насильник, вау. Мне достаточно того, что он мразь, у меня голова столько не вместит. И третья штука — это очень классная есть у Талеба мысль.
В «Черном лебеде»?
Да, в «Черном лебеде» описана: про все важное вы знаете и так. Если произойдет что-то действительно важное, я стараюсь не читать или меньше читать новостные сайты. Если произойдет что-то действительно важное, я узнаю об этом моментально.
Смотри, но политика входит в нашу с тобой жизнь, даже если мы типа далеко. И недавний арест Серебренникова, то есть часть, в том числе этой политики, в которой мы оказались, этот адский скандал вокруг «Матильды», понимаешь, это же все политика.
Все, что зависит от меня и можно сделать — прийти на митинг, помочь кому-то деньгами или каким-то действием, благотворительный концерт, еще чего-то, еще чего-то — я все это по возможности делаю. Но я не хочу тратить на это остальное свое время, я не хочу думать про них, потому что самое фиговое, что они с нами делают — они крадут наше время. Это я чувствую каждую секунду, как они крадут мое время любой фигней, безостановочно просто высасывают его из меня. Мне его жалко на них, они не стоят того, они его не заслужили этого ничем. И поэтому все остальное, когда что-то происходит, что-то, в чем я могу поучаствовать, помочь как-то и так далее, я первым сделаю. И я делаю это, когда у меня есть такая возможность.
Программа почти заканчивается. Про музыку мы поговорили мало.
Ой, можно одну вещь я сделаю? Я поспорил с друзьями и пообещал им, что передам привет как в «Поле чудес». Антон, Женька, привет, я вас люблю.
Они должны купить подписку, ты понимаешь?
Супер, так и сделаем.
Для того, чтобы посмотреть.
Последний вопрос: Москва-Питер, в Питере, в Москве пить, вернее, в Питере — пить, в Москве там...
Я даже не хочу знать, что в Москве делать.
Скажи, пожалуйста, ты же тут жил, и это совершенно прекрасный, сложный и яркий город, невероятно другой и тоже офигенный Петербург, да? Твои впечатления от этого города?
Я очень полюбил Москву с тех пор, как не живу в ней, а приезжаю несколько раз в месяц на три-четыре дня с концертами или с какими-то делами. Это очень классный город. Мне тяжело здесь жить, потому что что уж скрывать? Он довольно уродливый. Если ты вырос...
Визуально, эстетически типа, да?
Да, если ты вырос в Петербурге, а я сейчас живу вообще в центре самом, и у меня студия в центре, и я хожу все время. Да, это невероятно, это самый, с апреля по октябрь это самый красивый город на свете. Я много где был, много чего видел, и я могу, я искренне так считаю. В нем нет вообще денег, поэтому у этого есть, как у любой вещи, как плюсы, так и минусы. Например, невероятный бум, все, что связано с ресторанами, барами, клубами и так далее, именно из-за этого, именно из-за этого, потому что очень недорогая до последнего времени была точка входа. Входной билет в это — он недорогой. Ты можешь арендовать помещение, еще чего-то, еще чего-то, так, собственно, мы и открыли там наш первый бар. У нас было денег на аренду на один месяц.
А расскажи, какие сейчас в Питере бары, рестораны? Потому что москвичи ездят на выходные в Питер пить, понимаешь?
У нас есть суперклассное кафе, которое называется «Общество чистых тарелок».
То есть это все чисто питерская, я прошу прощения, ЧПХ, эти названия, понимаешь, что название твоей группы, что названия всяких ресторанов и кафе, понимаешь, это только в Питере такое.
Да. Но, с другой стороны, это вещи, я это вижу постоянно, выходя покурить из кафе, я вижу, как люди, проходя мимо, останавливаются и смотрят на это. И это очень клево. На самом деле им очень нравится, что оно очень точно передает, в смысле все съели, это было так вкусно, что они остались чистыми. И у нас есть суперклуб, классный вообще, сейчас невероятный подъем, насколько в этом смысле упадок в Москве с клубами, настолько в Петербурге подъем. У этого есть, конечно, и площади. У нас есть клуб «Танцплощадка» и вокруг еще несколько...
И они прям танцуют, да?
Там тысяча, полторы тысячи человек приходят за ночь, чтобы танцевать и классно, весело проводить время.
А это какая музыка?
Это радостная, не хиты, то есть это не хиты, не поп, это диско редкое, хаус, но какая-то музыка, в которой есть веселье и которая не требует от тебя подготовки в виде наркотиков.
Скажи, а у тебя было что-нибудь такое в жизни тяжелое?
Принимал ли я наркотики в жизни?
Да, тяжелое.
Да, много раз.
И что? Что скажешь детям?
Но это, нету ничего нелепее, чем сказать: «Нет, вы не должны». То, чем занимается государство — ужас, то, как оно все делает, все, что делает государство, все направлено на то, чтобы люди делали это как можно больше, с самыми хреновыми веществами.
А скажи, если сын-то растет, что ты ему скажешь, говоришь ли ты сейчас ему что-то?
Пока ничего про это не говорю ему. Что ему скажу? Но про какие-то вещи, скорее, про какой-то свой опыт, как я себя в каких состояниях чувствовал. Есть вещи просто, любая запретная штука, она овеяна множеством мифов, мечтаний, желаний и так далее. Есть вещи, с которыми могут на самом деле возникнуть какие-то серьезные проблемы, но все максимально отягощено нашим государством, тем, как здесь решается эта проблема, тем, какое количество людей сидят в тюрьмах за это, и у них сломаны жизни. Это все целенаправленно самым тупым образом, где просто людям ломают жизни вместо того, чтобы взять их на ручки и пожалеть, и помочь им. История про то, что наркоман — это враг, человек, который против нас и так далее, она просто разрушительная. Это человек, которому в какой-то момент жизни стало плохо, и он попробовал, как мог, себя от этого спасти, что было под рукой, тем и попробовал.
Я увидела совершенно случайно, опять же, когда сегодня листала, твой видеоряд, я даже не знаю, клипом назвать или нет, «Блокада». И меня это совершенно поразило, потому что мы пережили со словом «Блокада» много чего, и вообще это такая тема, понятно, очень сложная. Мне очень понравился текст, но я не могу, не знаю, это клип, наверное, это клип такой, да?
Клип, да.
Все-таки клип? Под каким чувством, под влиянием чего ты это написал?
У меня бабушка пережила блокаду, и меня всегда очень интересовало и интересует до сих пор, я кучу книг читаю про это, мне очень интересно. Мы редко очень, в жизни есть примеры безусловного подвига и одновременно с этим безусловного ужаса кромешного, и невероятно интересно, как люди это переживали. Они же при этом, в этом остается множество какой-то жизни, мелких бытовых вещей. Я про это очень много читал и, мне кажется, что это невероятно интересная какая-то штука — и страшная, и болезненная, и при этом геройская, и тоже пример того, насколько запредельным образом вела себя власть, государство и так далее. И поэтому я написал про это песню, просто потому что мне это было и остается очень интересно.
Когда концерт в Москве?
27 октября мы играем концерт в клубе «Агломерат», в котором мы... Мы сейчас пишем новый альбом, и каким-то образом подводим итоги того, как мы играли предыдущие, и чего было, и вообще. А с другой стороны, сыграем несколько новых песен, и я невероятно сейчас ими воодушевлен. Я сейчас сниму эту петличку и поеду в студию доделывать.
Да? В Москве здесь в студии?
Да. Ну, здесь мы доделываем, и в Петербурге, мы параллельно работаем, сразу там много всего. И я чувствую невероятное воодушевление. Мне не терпится скорее показать и сыграть.
Спасибо тебе большое. Я очень рада тебя видеть. У меня для тебя подарок.
Спасибо, Наташ.
От нашего прекрасного партнера Bork — это чайник, такой чайник мы еще не рекламировали. Это керамический чайник и вообще для холостых парней Bork — спасение, поверь.
Спасибо большое, Наташа.
