Юрий Грымов: «В театре сегодня территория свободы. В кино нет свободы вообще»

Синдеева: В программе «Синдеева» театральная неделя. Сегодня у меня в гостях режиссер, руководитель театра «Модерн» Юрий Грымов. Юра, с тобой мы знакомы уже сто лет, двадцать почти четыре, поэтому я очень надеюсь на наш честный искренний такой разговор. За то время, что мы не виделись, ты, как человек очень деятельный, успел много что поделать. Помимо руководства театром уже несколько лет, и ты давно, мне кажется, об этом мечтал и хотел, и мы про это с тобой поговорим, ты успел побыть советником по культуре губернатора Орловской области, не очень долго. Ты работал в «Царьград ТВ», был главным режиссером «Царьград ТВ», и про это тоже хочу поговорить. Видишь, я тебе сразу выкладываю.

Грымов: Давай-давай. А, надо мне, это опции, я сейчас должен поставить галочки.

Синдеева: Юра, давай начнем с советника культуры и Орловской области.

Грымов: Давай.

Синдеева: Почему так недолго, во-первых? И во-вторых, как вообще тебя туда занесло? Какие задачи перед тобой ставились? И почему ты ушел, или тебя ушли, я не знаю.

Грымов: Я понял. На самом деле прекрасный вопрос. Правда, прекрасный вопрос, я, наверное, хотел бы публично на эту тему поговорить. Я не делал это публично ни разу. Попал случайно, так бывает, разговор — и попал, но мне стало абсолютно искренне интересно, можно ли в отдельно взятой части суши, небольшой части суши, навести порядок, который я все-таки навел у себя в театре «Модерн». То есть система координат, я критикую часто чиновников от культуры, не понимаю, что они делают, мне кажется, что они лезут не в свое место. И вдруг я подумал, а почему бы и нет? Я согласился, с большим энтузиазмом, за безумно большую зарплату, 32 тысячи рублей. Мне пришлось уволиться из театра, потому что государственное совмещение.

Синдеева: Ты не можешь никак.

Грымов: Государственное совмещение, да. Я болтался туда-сюда, и до конца, до момента, когда я написал заявление об уходе, я верил, что это возможно. Первое, потрясающее место. Супер-люди, я имею в виду сами жители Орла, культурные, четыре театра, роскошный музей. Просто роскошный музей. Почему до сих пор нет, я за это боролся, туры музеев организовать, Тургенев, Бунин, Лесков, Фет, Андреев, это все в Орле. Уникальные музеи, просто таких музеев в мире нет, особенно Бунина. И я столкнулся с тем, вот ты сказала вначале, что мы с тобой знакомы 25 лет почти, но мы же договорились, ты знаешь, для меня это очень важно, мы же договорились, я буду делать, я буду отстаивать, в компанию пришел, в компании ушел. Если мы договорились, в частности, с губернатором, что делаем вот это, это и это…

Синдеева: А это при каком? Там же менялись губернаторы.

Грымов: Вот сейчас, новый. Вот сейчас который, Клычков.

Синдеева: Вот сейчас пришел коммунист, Клычков.

Грымов: Клычков, да, вот я при нем. Молодой человек, деятельный, очень приятный, современно настроенный.

Синдеева: То есть то, что он коммунист, это тебе вообще… Это формальность.

Грымов: Ну, послушай, а ты думаешь, есть разница?

Синдеева: Не знаю.

Грымов: Я считаю, что разницы не существует, сегодня вот этой разницы не существует, все как-то в едином таком клубке. Перспективно мыслящий, но я столкнулся с тем, что я какой-то «обещалка». Мы договорились сделать, я звоню в театры, организую фестивали, что-то такое, какую-то активность, даже по знакомству, и это никому не надо, при общем «да». И я получаюсь трепач, в глазах Орла, в глазах своих, в глазах тех людей, с которыми договаривался. Ничего нельзя сделать, колоссальная инертность. В этом году двести лет Тургеневу, великому писателю. Двести лет, это вообще серьезная дата, во Франции, в мире. Я очень хотел что-то сделать, все хотели. Никто ничего не делает.

Синдеева: А почему? Ты понимаешь это?

Грымов: Да, понимаю.

Синдеева: Объясни.

Грымов: Культура стоит не на первом месте. Все, факт. Это не первое, не второе место.

Синдеева: Но при этом, например, если на федеральном уровне говорить, вот здесь, Мединский, Путин и так далее, все говорят, что культура это сейчас очень важно, мы вкладываем туда много денег, мы развиваем.

Грымов: Может быть. Я в Орле это не почувствовал. Это слова. Я очень рад, что когда я встретился с театрами, и мы начали обсуждать политику театров, то, что происходит, я сказал, что я чиновник, не пускайте на территорию театров чиновников. Не надо спрашивать! А у меня спрашивали, знаешь, что? «А что ставить, Юрий?» — «Вы у меня спрашиваете?!»

Синдеева: В смысле, какой режиссер, у тебя спрашивали?

Грымов: Я сказал, не надо у меня спрашивать, это ваша вотчина, вы делаете все, что называется, в рамках закона. Полная свобода творчества. То есть, если там нельзя, понятно, мат, это все понятно, полная свобода. Обещал всяческую поддержку, быстро назначили худрука мы там, которого в одном театре было необходимо назначить, долго тянулось. Какие-то движения сделали. Я горжусь тем, что мы без копейки денег организовали приезд из деревень в Орел, в музеи, в театры, школьников, более тысячи человек приехало. Я не знаю, есть ли там это до сих пор или нет. Я думаю, что уже нет, там «заднюю» все включают сразу.

Синдеева: Вот все равно, объясни мне, инертность, или нету денег, или инерция, или что? Вот ты же все решил, да.

Грымов: Прежде всего инертность, постоянная не критики, а критиканство, но постоянное.

Синдеева: Это со стороны кого? В основном чиновников?

Грымов: Чиновников, депутатов.

Синдеева: То есть ты говоришь, они говорят — какая-то фигня.

Грымов: Да. Они говорят, давайте обсуждать, давайте какие-то международные, национальные конкурсы устраивать. Я говорю, ребята, вы что? Мы собираем команду профессионалов, которые знают, как. Давайте сейчас мы народный конкурс устроим врачей, вам нужно что-то починить, и будет конкурс. Постоянно идет критика и критиканство. В сухом остатке я ушел в августе, понимая, что совмещать «Модерн» (я совмещал театр «Модерн») и Орел практически невозможно, в такой системе координат. Я-то думал, что есть команда людей, мы ее сформируем, построим, и можно будет изменить. Я сделал первую за историю Орла туристическую карту. Туристическую карту, никому это не нужно, никто это не хочет брать и делать. Поэтому, я считаю, что все зависит от губернатора, только инициатива от него, это желание изменить культурную среду и деньги, причем адекватные, это не очень большие деньги.

Синдеева: То есть Мединский, который декларирует в общем-то активное развитие, скажем так, культурных институций в регионах, это все слова, потому что на месте оказывается все не так.

Грымов: Я не общался с господином Мединским на эту тему.

Синдеева: А ты считаешь важным озвучить эту позицию? Если есть такая проблема, и ты с этим столкнулся.

Грымов: Важным, конечно. Очень важным. Очень важно озвучить то, что в регионе, в городе есть колоссальный культурный потенциал, колоссальный культурный потенциал, а) это недалеко от Москвы. Я уверен, что на туризме может город зарабатывать, область может зарабатывать. Потому что это близко, 3,5 часа на поезде, и ты там, прекрасные музеи. Но это надо все организовать, люди приезжают и не знают, куда деться. Мы все это стали делать, но, понимаешь, вот сейчас я читаю какие-то статьи, в Орле, удивительно, депутаты, которые такие критики, они говорят, как это так, все было шумно, и чего-то у нас с юбилеем Тургенева не очень. А я читаю, мне смешно, а что шумно было, когда предлагали, все были, все сидели и были критики, все были критики, все чего-то не хотели. Мы провели субботники, народ пришел убирать территорию около музея, загаженную территорию около музея. Загаженную! Мы сами вот так ручками это разгребали. Но я понял, что КПД нижайший, полная апатия, нежелание что-то менять, и полное отсутствие денег. Вот и все.

Синдеева: В связи с этим, во-первых, ты столкнулся уже здесь и как чиновник, и как руководитель театра, та система финансирования, которая сейчас есть, она вообще как бы разумная, она правильная?

Грымов: Театральная?

Синдеева: Да.

Грымов: Да. Я считаю, что реформа театра очень разумная, очень прозрачная. Разумная, знаешь, в чем? Прозрачная. Я понимаю, А в Б, как это переходит, как происходит оценка, и я очень рад, например, что, например, театр «Модерн», мы в пять раз, не на 5%, а в пять раз подняли продажи билетов в театре «Модерн». Это трудно, очень трудно, потому что…

Синдеева: Скажи, театр все-таки может быть частным или нет?

Грымов: Невозможно.

Синдеева: Этот вопрос всем задаю, руководителям художественных театров.

Грымов: Смотри, может ли быть частным кино? Ответ очевиден — нет.

Синдеева: Ну вот смотри, кинотеатры — частные.

Грымов: Нет-нет, кинотеатры это другая, это...

Синдеева: Производители кино — частные.

Грымов: Нет, они живут все на государственные деньги.

Синдеева: Ну, не все.

Грымов: Все, 99%. Послушай, давай сейчас калькулятор, я тебе докажу, 99% снимается на государственные деньги, 99%. Частный бизнес ушел из кино. Театры не могут быть 100% частными, объясню, почему. Тот бюджет, который выделяют театру, тебе любой скажет, у тебя был Олег Меньшиков, любой тебе скажет, что бюджет покрывает прежде всего расходы самого здания: уборка снега…

Синдеева: Ну вот Олег предложил продать, выставить на аукцион все театры. Оставить, условно, 4-5 театров, таких серьезных федеральных и так далее.

Грымов: Он свой оставил?

Синдеева: Нет, не назвал его, нет. Но он говорит, я давно уже продвигаю эту идею, рано или поздно, мне кажется, это должно случиться.

Грымов: Что? Частный театр? Нет.

Синдеева: Да. Продать театр, то есть выставить на аукцион здания, потому что они несут очень большую нагрузку.

Грымов: Ну будет там порнуха.

Синдеева: Нет-нет, оно должно остаться театром, но частный театр останется.

Грымов: Нет, ну театром назовут. Помнишь, в девяностые годы называли стриптиз, что это искусство?

Синдеева: Но это же в принципе искусство, если хорошее качество.

Грымов: Я же помню, были такие передачи. Это по-вашему это искусство, а для многих это просто ********. Но не важно, короче говоря, театр без государственной поддержки это утопия. Завоевания Советского Союза, то, что в России, в частности, в одной Москве, 98 государственных театров, от маленького до большого. Есть театры в спальных районах, и есть театры в центре Москвы. Это уникально, понимаешь, это уникально. Там идут детские спектакли, образовательные программы, школьников приглашают, все что угодно. Если театры отдать на аукцион и заставить людей делать театр, там будет сплошной юмор «ниже пояса», 100%, потому что это покупается больше. Там не будет эксперимента.

Синдеева: То есть мы окажемся в модели, условно, федерального телевидения?

Грымов: Да.

Синдеева: Когда рейтинг определяет во многом…

Грымов: Все. Я думаю, что у федерального телевидения главное не рейтинг, там другие задачи.

Синдеева: Ну, хорошо, допустим эту часть пока уберем, но если мы просто были в рынке.

Грымов: Ну конечно.

Синдеева: Смотри, все-все театралы ругаются на вот этот адский, ужасный, не знаю, как он называется, закон о тендерах, что невозможно работать в этом.

Грымов: Ой, это катастрофа.

Синдеева: Что-нибудь делается в эту сторону?

Грымов: Нет.

Синдеева: Все ругаются, все об этом говорят, что это не просто…

Грымов: Ты знаешь, чтобы было понятно, чтобы тебе было смешно, и до конца чтобы понять, что такое тендер. Смотри.

Синдеева: Ты актеров должен на тендере выбирать?

Грымов: Нет, актеров нет. Смотри, идет спектакль. Во время спектакля может сломаться стул? Ну, просто расколоться и сломаться стул? Мне нужно срочно завтра купить стул, ну, понимаешь, сломался стул. Не имею права, по тендеру, три месяца. Туалетная бумага, чай и так далее, все по тендеру. Это катастрофическая ситуация, я лично…

: Как вы выходите из этой ситуации?

Грымов: Я встречаюсь с людьми, которые выиграли тендер, вот так сажусь…

Синдеева: При этом ты можешь не быть уверен в качестве того, что они делают.

Грымов: Вообще не могу! Поэтому я сам встречаюсь, мы разговариваем, и я говорю — я лично сам буду контролировать, как вы мне сшили занавес, как вы поменяли кафель, как вы покрасили стены. Сам лично! И вот лично, глаза в глаза, мы будем договариваться. Договариваться, понимаете, что будет так, как написано в документе и по закону. Просто так я не отдам, вы работаете сейчас на меня, на то место, где я руковожу, я отвечаю за людей. И слава богу, те тендеры, которые у нас прошли по свету, у нас лучший свет в театре стоит, мировой лучший свет, ни у кого такого нет, как у нас в «Модерне».

Синдеева: Это стоило туда столько денег вложить?

Грымов: Нет, это стоило туда много усилий вложить, деньги там, кстати, не очень большие. Я благодарен Департаменту культуры Москвы, что они выделили. Мы повесили звук, с большим трудом я решил вопрос, чтобы вешать не китайский, потому что китайский дешевле, но он сломается через энное количество времени. Повесили французский звук. Мы привели в порядок театр, буфеты. Вот сейчас на таможне были проблемы, вот буквально сегодня позвонили, все нормально, нам вешают занавес. Новый занавес, который является, прежде всего, безопасность, пропитка и так далее.

Синдеева: Правильно я понимаю, что вот как раз этот ужасный закон, против которого все и выступают, и ругаются, что он, в том числе, провоцирует, возможно, кого-то на нарушения.

Грымов: Понимаешь, нет, я думаю, что, может быть…

Синдеева: Вот как ты правильно сказал, как стул-то завтра купить?

Грымов: Вот берем из кошелька, тем самым нарушаю, и покупаю стул, потому что пусть он стоит, стул, потому что мне завтра нужен на спектакле стул. Я не могу его починить, если он починке не подлежит. Я считаю так, что вот эти конкурсы, тендеры, нужно как-то упрощать. Не в смысле коррумпировать. И нужно одну вещь сказать всем: министрам, всем, премьер-министру, всем надо сказать — в театре не воруют. А если воруют, вдруг поймали, надо сажать в тюрьму. Но надо договориться, не воруем, ну что мне этот тендер на туалетную бумагу, что мне тендер на какой-то ковролин, чтобы зрители ходили. Сейчас мы будем делать туалеты зрительские, по тендеру унитазы будем выбирать. Ты понимаешь, что может произойти? Значит, я опять поеду в эту фирму, буду договариваться, буду звонить знакомым, чтобы те позвонили, чтобы там…

Синдеева: Хорошо, а у вас бывают какие-то встречи в Департаменте культуры, не знаю, в Министерстве?

Грымов: Обязательно.

Синдеева: Вот вы эти вопросы поднимаете, реально?

Грымов: Поднимаются. Но вот я вхожу в Совет худруков Москвы, нас там 11 человек, мы это обсуждаем, так же, как мы обсуждаем дополнительные постановки, спектакли других театров и грандов, мы этот вопрос поднимаем. Но это федеральный уровень, это немножко другая задача. Это должен быть премьер-министр, услышать, для этого есть Союз…

Синдеева: То есть не министр культуры?

Грымов: Нет-нет. Этот закон был принят премьер-министром Медведевым.

Синдеева: Но министр культуры же может на это повлиять?

Грымов: Может. Но я думаю, что они мало об этом знают. Я считаю, Союз театральных деятелей…

Синдеева: То есть все об этом говорят, а…

Грымов: Я считаю, что Союз театральных деятелей должны поставить, сообщество вот это, главную задачу — отменить. Я рад, что Калягин об этом говорил президенту.

Синдеева: А это реальный инструмент, Союз театральных деятелей?

Грымов: Ну да, это все-таки инструмент как бы общественный. То есть хотя бы Калягина слышит президент, поскольку я знаю, бывают встречи, и я думаю, что кто-то берет себе на карандаш. Но срочно надо менять это отношение к тендерам относительно профессиональной закупки, профессиональных вещей, бумагу по тендеру и так далее. Поэтому, мне кажется, что мы начали говорить про реформу театра, я за нее, она для меня понятна. И когда мы говорили про бюджеты, я забыл важную вещь сказать, многие же думаю, что бюджет — это решение всех проблем. Это вообще никаких не решение проблем. Просто если театр пассивен, не ставит спектакли, не идут зрители, ему не хватит бюджета просто даже жить, понимаешь, потому что мы получаем внебюджетные деньги только от зрителей. Это премии, я рад, что в театре «Модерн» мы подняли на 18% зарплату, к концу года сейчас я планирую еще на 12% поднять зарплату, и не из бюджетных денег, а от зрителей, потому что они платят. Поэтому я за то, что в театре сегодня территория свободы, это 100%, больше, чем в кино. В кино нет свободы вообще.

Синдеева: А почему нет свободы в кино, подожди?

Грымов: Потому что нету независимых денег.

Синдеева: Подожди, стоп. Вот это же спорно. Что значит независимых? Ты говоришь, выделяются Фондом кино или, например, министерством выделяются деньги. Ты про эту зависимость?

Грымов: Я про эту зависимость.

Синдеева: Но в театр же тоже выделяются деньги.

Грымов: Да, но за время моего руководства театром «Модерн», за два года, мне никто не сказал, что ставить, что не ставить. Никто не сделал так называемый «госзаказ», а давайте теперь только спортивные спектакли, в кино же спортивные драмы.

Синдеева: А на кино есть «госзаказ»?

Грымов: Конечно.

Синдеева: Ну может быть, просто потому, что театр маленький? Нету того масштаба.

Грымов: Слушайте, ничего себе маленький. Официально 98 театров, а ты знаешь, сколько в Москве театров, я здесь прочитал? Триста.

Синдеева: Хорошо. Вот этот вот комментарий Мединского на последнем форуме культуры, который собственно, ты тоже откомментировал, извини за тавтологию, по поводу того, что некоторые либеральные режиссеры допускают уже и нецензурную лексику на сцене. И ты там сказал фразу, что вообще-то ну какое имеет право кто-то в это влезать, в конце концов, зрители голосуют рублем.

Грымов: И закон. Смотри, вот я с детства занимаюсь живописью. Можно быть против черной краски. Сказать, знаете, черная краска, вот одной черной краской нарисовать. Но если талантливо нарисовано, то это интересно. Или актуально, как «Квадрат» Малевича. Как можно запрещать что-либо художнику на высказывание? Невозможно, это тупиковая ситуация. А потом, когда чиновники говорят, матом ругаются. Где? Укажите, давайте фамилии, давайте спектакли. Я хожу часто в другие театры, я, может быть, за последние три года, может быть, слышал два раза, из ста. Понимаешь, два раза из ста, где это слово употреблялось. Это глупость, понимаешь. Так же, как курение на сцене. Я сейчас ставлю спектакль, посвященный Году театра, о Михаиле и Ольге Чеховых. Символ театра, большие люди. Но это великие люди, которые в переломный момент страны из-за революции уехали за границу. Михаил Чехов был талантливейший, ярчайший актер, но курил и пил. Понимаешь?

Синдеева: Понимаю.

Грымов: И как следствие, какие слова он говорил? Бывает?

Синдеева: Да. Слушай, конечно. Но опять же, когда министр культуры говорит с большой трибуны такую фразу, для многих это является определенными сигналами, понимаешь.

Грымов: Для проверок.

Синдеева: Ну, конечно, проверок. И потом начинает включаться вот эта самоцензура, которая, с одной стороны, наверное, нужна, внутренняя, своя собственная.

Грымов: Самоцензура есть у всех. Самоцензура это от папы с мамой, это самоцензура.

Синдеева: Ну, ответственность. Вот мне не нравится самоцензура, мне нравится слово ответственность больше, мне кажется.

Грымов: Воспитание.

Синдеева: Да, может быть, воспитание, да. Ладно. Очень хочу с тобой поговорить про «Царьград ТВ», потому что когда, честно говоря, я узнала о том, что ты вышел туда работать главным режиссером, я была немножко в шоке. Во-первых, почему ты туда пошел? Во-вторых, компания людей, которая там работала, от Александра Дугина, ну и вообще акционера Малофеева, люди, к которым много вопросов. Были ли они у тебя? И какая твоя задача была, какую цель перед тобой ставили?

Грымов: Рассказываю. Я пошел не на канал «Царьград», его практически почти не существовало. Было большое желание у руководства и акционеров этого канала построить современный (внимательно, это то, что я слышал, то, что я принял и сказал, что я готов обеими руками), современный канал, православный канал. То есть не архаический, а современный. Когда люди говорят там о той же нравственности, о вере, но современным языком. Я знаю массу людей, и я человек православный, я знаю массу людей, очень передовых, актуальных, и при этом они верующие, это не бабушки такие, знаете, на лавочке брюзжащие, ни в коем случае. И мне показалось это очень интересным. Это очень интересно и очень своевременно, мне казалось. Но по тому, как стало это все развиваться, я это понял, по-моему, через два месяца, на третий месяц я уже начал колебаться, и, по-моему, я уже ушел. Потому что я понял, что это стал какой-то реакционный.

Синдеева: Но ты, смотри, ты проработал там 2015 и 2016 год. 2016 год ты работал там или нет?

Грымов: Я меньше года работал.

Синдеева: Объясню. Просто, когда я сейчас готовилась, когда я начала про все это читать, я тут попала, я даже этого не помнила, что в 2016 году «Царьград ТВ» выпустил топ-100 главных русофобов нашей страны, куда попали…

Грымов: Это до. Я уже ушел. Вот как только началось…

Синдеева: Вот я хотела, видишь, у меня волосы встали дыбом, когда я читала этот список. Как Грымов мог работать на канале, на котором Людмила Улицкая, Макаревич, Чубайс, Венедиктов, Альбац, ну и…

Грымов: Это до. Это все случилось уже после того, как я ушел. Я чувствовал настроение, что все меняется, становится все жестче и жестче. Я объясняю, зачем мы это делаем, зачем, куда мы движемся? Если опять, ты называешь Улицкую, я…

Синдеева: Я прямо в ужасе была.

Грымов: Мой хороший товарищ, мы с ней вместе сняли кино. И это уже результат, это я уже ушел, это ни в коем случае я за этим не подписывался, потому что этого не может быть, я против вообще каких-либо списков. Ну, любимых, нелюбимых, русофобов.

Синдеева: Нет, это ужасный список, понимаешь

Грымов: Конечно. Потому что это ограничивает свободу. Понимаешь, любой список всегда ограничивает свободу твоего выбора и твоего зрителя.

Синдеева: Тебе было неловко, или потом стыдно, что ты там работал?

Грымов: Стыдно, конечно. Нет, смотри, мне стыдно, я осуждаю только себя и обсуждаю себя. За тот период времени, что я там был, за то, что я и команда людей, которых я туда привел, мы сделали, мне не стыдно. Когда началось это брожение и изменение формата и настроения канала, то оттуда ушли люди.

Синдеева: РПЦ сейчас пытается влиять так или иначе на общественную повестку?

Грымов: Не понимаю вопроса. Что значит — РПЦ пытается влиять? Я не очень понимаю, как это.

Синдеева: Ну, смотри. Постоянно сейчас, например, возникают скандалы с ущемлением чувств верующих.

Грымов: РПЦ к этому не имеет никакого отношения. Наташ, смотри, я, правда, чего-то знаю, у меня есть очень хорошие знакомые, даже друзья, те люди, которые, может быть, имеют к этому отношение, к РПЦ, это глубоко образованные, тактичные, умные люди. И когда мы говорим про вот этих оголтелых, как ты сказала, оскорбленных верующих, ну какое отношение это имеет к верующим? Я же тоже верующий, меня невозможно оскорбить. Я сам себя буду защищать, если меня оскорбят. Это оголтелые хулиганствующие люди.

Синдеева: Но, как ты говоришь, вот эти мудрые представители РПЦ, хорошо образованные, они не высказываются публично и не осуждают это.

Грымов: Нет, высказывают и осуждают. Смотри, допустим, когда люди, те, кто называет себя атеистами, предъявляют претензии каким-то батюшкам, который купил себе какую-то там машину, знаешь, о чем это говорит? О том, что любой человек, и верующий, и тем более, неверующий, воспринимает священника не как человека, а как святого. Понимаешь, да? Оценка, завышенная оценка. Этот священник — человек. Я знаю тысячи, сотни батюшек по стране, скромнейших, умнейших людей, которые каждодневным тяжелейшим своим трудом помогают верующим. Их почему-то не обсуждают. Какой-нибудь один нехороший человек, который оступился, вдруг все на него кидаются. Мы всегда знаем грехи других. Но мы не знаем, как за них они каются. Понимаешь? И РПЦ никогда не будет заниматься вот этим низменным веществом.

Синдеева: Но при этом они могли бы, в том числе, и прекратить это.

Грымов: Как?

Синдеева: Высказать свою публичную оценку этим действиям.

Грымов: Но они делают публичные оценки.

Синдеева: Понимаешь, например, вот эта вся история с Pussy Riot, которая была, вот как ты вообще относишься к тому, какое наказание последовало для этих девчонок, когда им дали «двушечку»? И при этом тогда и церковь, и Кирилл, не встали, даже не на их защиту, они не сказали, что надо быть милосердными, они не осудили...

Грымов: Говорили. Тут, Наташ, я не хочу никого защищать…

Синдеева: Ну, не говорили.

Грымов: Я хочу такую вещь, что касаемо милосердия, вообще любой православный человек, тем более руководство официальной церкви, не может не говорить про справедливость, не может про милосердие. Но, смотри что произошло, ты ставишь… про Pussy Riot. Давай вспомним второго человек, как его зовут-то, мошонку прибил на Красной площади.

Синдеева: Да, Павленский.

Грымов: Он же во Францию-то убежал, его же сразу посадили там, в «дурку». Сразу в «дурку».

Синдеева: Ну, он устроил там тоже провокацию.

Грымов: То же самое. Его посадили в «дурку», понимаешь, сразу, потому что он сумасшедший человек, он социально опасен. А у нас здесь носились, как с писаной торбой. Прибил себе пиписку на Красной площади, и молодец.

Синдеева: Я тебя про Pussy Riot спросила. Вот как ты считаешь, «двушечка», это что, действительно…

Грымов: Про Pussy Riot. Смотри. Мое мнение, то, что совершили эти девушки, это ужасно, мерзко и бездарно, если мы говорим про Pussy Riot, что это группа. Какая группа? Какие панки? Они на себя приклеивают название «панк», прикрываясь Sex Pistols и так далее, это просто смешно.

Синдеева: Это эстетически.

Грымов: Эстетические вещи. Но нравственно, прийти в место, а я считаю, что церковь это интимное место, и совершить какое-то надругательство, я считаю, что это преступление. Это мое мнение, это преступление.

Синдеева: То есть и за это надо сажать на два года девчонок?

Грымов: Я считаю, для этого должно быть следствие.

Синдеева: Какое преступление? В чем оно, преступление? Это как раз вот и было — оскорбили чувства верующих. Тебя почему это оскорбило?

Грымов: Потому что не надо воспринимать храм как супермаркет. Храм это очень интимное…

Синдеева: Но это уголовное преступление?

Грымов: Послушай, храм — это очень интимное место каждого человека. Каждого человек, понимаешь. И та работа, которая ведется в храмах, батюшками, всеми, она колоссальная. Ты не обратила внимание, ты же ездишь немножко по стране, ты видела сколько восстановленных храмов? Нет?

Синдеева: Да видела, видела.

Грымов: Ну, говори об этом, это же хорошо.

Синдеева: Да нет, я тебе объясню, у меня к этому очень сложное отношение, если честно.

Грымов: К чему?

Синдеева: К такому количеству восстановленных храмов, понимаешь.

Грымов: Как это? Подожди.

Синдеева: Потому что у нас то в одну крайность, то в другую крайность.

Грымов: Нет, это не крайность.

Синдеева: Понимаешь, у нас люди не ходят почти в церковь. Давай честно, если мы говорим про людей. Я же бываю тоже в этих…

Грымов: Нет, подожди. Если храм построен в деревне, ты понимаешь, что такое центр города, города какого-нибудь, Углича…

Синдеева: Да я знаю, я в Мичуринск приезжаю, туда не ходят люди почти в храм, их там нет, понимаешь. То есть там есть какое-то постоянное количество людей, но это не так, как ты приходишь, и у тебя все заполнено, в выходные дни, все пришли на службу, понимаешь. Поэтому мне кажется, это крайности.

Грымов: Ты опять воспринимаешь храм как супермаркет, сколько людей пришло. Люди приходят туда не вот так, единым порывом. Люди туда приходят, это очень важно. И иногда, и в основном, кстати, те же храмы, это памятники архитектуры, великих зодчих, живописцев. Это не так?

Синдеева: Смотри, если мы восстанавливаем, как памятник архитектуры, окей. А вот про все остальное, у меня вот лично внутреннее всегда есть сопротивление. Потому что мы тоже с тобой знаем, какое количество храмов было построено, восстановлено разными бандитами, людьми, для которых это было таким очищением.

Грымов: А какое количество сомнительных людей финансирует телевидение?

Синдеева: Подожди. А про Pussy Riot, неужели ты правда считаешь, что девчонки заслужили эти два года?

Грымов: Я считаю, что девчонки не заслужили два года, я считаю, что надо было, мое мнение, направить на исправительные работы к людям, которые страдают, помогать церкви, ухаживать, просто на работы. И я считаю, что это было бы справедливо, как люди метут улицы за какие-то там преступления, налоговые и так далее. Сажать, наверное, это было слишком жестко, но показать, чем вы занимаетесь, зачем вам это, зачем вы это сделали.

Синдеева: Хорошо. Вот смотри, я вернусь к чувствам верующих оскорбленным. Был принят этот ужасный, по-моему, 282 закон, по которому мы наблюдаем уже за последние года полтора-два огромное количество людей сажают в тюрьму, на конкретные сроки, за репосты, за то, что в соцсетях поставили какую-то картинку. И большое количество резонансных дел, отвратительных, ужасных, с реальными сроками, как раз по этому закону об оскорблении чувств верующих. И у меня вопрос опять же к РПЦ, которая, мне кажется, достаточно большое влияние сейчас оказывает.

Грымов: Подожди, я же не представитель РПЦ, я же православный человек.

Синдеева: Нет, ты просто ее так защищаешь, понимаешь?

Грымов: Нет, я православный человек.

Синдеева: То есть я же не про как раз веру твою, понимаешь?

Грымов: Да.

Синдеева: А я про институцию, да.

Грымов: Ну, мне не нравится то, что за репосты людей наказывают. Мне это кажется дикостью. Это мое мнение. Но для этого есть, наверно, и правозащитники, есть и советы при президенте, которые должны объяснять все эти вещи. Почему ты все перекладываешь на РПЦ? Нет, почему?

Синдеева: Потому что мне кажется, что как раз… Я зацепилась за твои слова, что там умные, образованные, мудрые люди, понимаешь?

Грымов: Да, очень многие, очень многие.

Синдеева: Вот. И что как раз в этой ситуации, когда…

Грымов: И я скажу тебе честно, там есть люди намного интереснее и образованнее, глубже, чем люди, которые работают на телевидении.

Синдеева: Наверняка.

Грымов: Стопроцентно.

Синдеева: Я просто про то, что как бы позиция, осуждающая, например, такой закон, ― ее нет, она не звучит, понимаешь? Или осуждающая вот этот вот…

Грымов: Послушай, ты же апеллируешь ко мне?

Синдеева: Да, да.

Грымов: Я осуждаю закон за репосты, да. Я считаю, что любая излишняя жестокость власти порождает жестокость. Но я за, так сказать, необратимые наказания любых, и чиновников, и всех, за любое преступление. Потому что если ты украл, да, как вот, помнишь, Высоцкий? Ты должен сидеть в тюрьме. Я за это, уверен на 100%.

Поэтому вот эти нарушения, которые происходят, при чем здесь РПЦ? РПЦ есть чем заниматься, я уверен. Но то, что сегодня происходит на центральных каналах, мне это вообще… Мне прямо…

Синдеева: Ты смотришь сейчас вообще телевизор-то?

Грымов: Ты знаешь, на самом деле я всегда говорил: «Смотрю». Вот я всегда говорил: «Смотрю». Потому что для многих, ты сама знаешь, телевизор ― это часть интерьера, да. Сегодня, наверно, я говорю, что нет, то есть я, наверно, его уже не смотрю. Приглядываю, не слежу. Я раньше следил, когда смотрел, теперь не слежу. Я безумно рад, что у меня есть теперь семья и дело в виде театра, потому что это абсолютно русское понятие, театр ― это семья, да, театр ― это дом.

Синдеева: Тебя как вообще труппа-то приняла, вообще это было?

Грымов: Прекрасно, хорошо.

Синдеева: Не было сложностей?

Грымов: Нет. Мы расстались, я расстался, наверно, четыре или пять человек, мы расстались, мирно, без этих страшных судов, как это бывает у многих в театрах. Нет, мы расстались, потому что я не приемлю подлость. Ты сама знаешь, я из девяностых, я не очень понимаю, если я вот держу за руку и я могу тебе сказать вот так честно в глаза, я могу за глаза и в глаза сказать одинаково, и для меня это принципиально.

И когда люди мне жмут руку, со мной общаются, я делаю на них какие-то ставки, а потом они г… поливают меня ― полбеды. Они поливают тех людей, которые сегодня находятся под моей опекой. Я имею в виду труппу театра и дирекцию, руководство. Они поливают г… в сетях. Я не очень понимаю. А потом мне улыбаются. Если это твоя позиция, пожалуйста, свободно, но без этого. Ты получаешь деньги в театре, с тобой здесь нянькаются все, а потом ты хаешь всех в сети. Как это возможно? Это семья! Мы все вместе!

Понимаешь, я два года на 99% занят театром. Потому что…

Синдеева: Поэтому ты не успеваешь смотреть телевизор, тебе не интересно.

Грымов: Нет, не поэтому.

Синдеева: А ютьюб-шоу зачем?

Грымов: Не поэтому. Что?

Синдеева: Ютьюб-шоу зачем запустил?

Грымов: Объясняю, объясняю.

Синдеева: Ну-ка расскажи, да.

Грымов: Очень все просто.

Синдеева: Все сейчас, все хотят.

Грымов: Ты же придешь ко мне на передачу?

Синдеева: Я готовить не умею, но зато у меня подарок будет для твоей программы как раз.

Грымов: Зачем, да? Готовить ты не умеешь, поэтому мы приглашаем тех людей, которые не умеют готовить. Рассказываю. Была передача на A-ONE «Большая рыба».

Синдеева: Да, я помню тоже, да.

Синдеева: Очень популярная. И я скажу такую вещь. Я не думал, что может быть такой успех. Что я имею в виду? Я в какой город ни приезжаю, вот даже сейчас в Берлине был с фильмом «Три сестры». «Юрий, когда вернется „Большая рыба“»? И так далее, и так далее. Я говорю: «Вы понимаете, изменилась, так сказать, вот эта система „А поговорить“». Я был один из первых, сделал такую передачу ― два часа в прямом эфире ля-ля, понимаешь, да? И еще готовить.

Я решил это снять, так сказать, альтернативу тем шоу, которые сегодня существуют на ютьюбе. Смотри, я против интервью-допроса. Ты тоже этим грешишь. «Где вы были в семнадцатом году?».

Синдеева: Я вообще нет, я всех люблю, понимаешь?

Грымов: Послушай, послушай. За Первый интернационал, за Второй интернационал. Послушай, вся вот эта полужелтая пресса, но в присутствии, так сказать, заказчика, да. Вот они сидят и друг друга мочат. Тот, значит, обороняется, этот его кусает.

Синдеева: Кстати, Дудь так не делает.

Грымов: Иногда. Я видел несколько его передач. Иногда он себе позволял, в частности, с Лимоновым. Как бы это мое мнение, да, мое мнение. Надо быть все-таки более корректным, я в этом уверен стопроцентно. Вот.

И мне хотелось сделать, и я делал такую передачу. Это мы сделали сейчас пилот с Максимом Сухановым, да. Домашнюю. Мы никого не выводим на чистую воду, да, я не ковыряюсь у тебя в белье, я не хочу какую-то правду от Синдеевой. Мне не нужна правда от Синдеевой. Давай поговорим. А вот что ты смотришь, да? А какое у тебя настроение? Как ты относишься к таким вкусовым рецепторам? А что ты думаешь вообще о культуре, которая что-то может спровоцировать лучшее?

Синдеева: Мне кажется, это правильная мысль. Вопрос только, ты знаешь, опять же вот интересно, как это все заработает. Потому что…

Грымов: Вообще не интересует. Вообще меня это не интересует.

Синдеева: То есть хорошо, если будет у тебя пять тысяч просмотров, тебе будет все равно?

Грымов: Смотри, рассказываю. Я, как ты понимаешь, как ты понимаешь, да, немножко в этом понимаю. Чуть-чуть, немного, чуть-чуть понимаю. Но я не хочу совершать никаких усилий в виде привлечения внимания к своему ютьюб-каналу. Я в сетях у себя написал: «Заходите, смотрите. Максим Суханов ― редкий гость. Кому это интересно».

Я не хочу провокаций, я не хочу задавать вопрос, а потом в монтаже вырезать и говорить: «О, Максим, ты такой ой-ой-ой!». Ну, понимаешь, да?

Синдеева: Я понимаю, о чем ты говоришь.

Грымов: Мне это скучно, мне неинтересно. А, допустим, просто поговорить, и когда…

Синдеева: Хорошо, если смотреть не будут или будут мало смотреть?

Грымов: Ну и что? Ну, мне это не составляет труда.

Синдеева: Тебе самому это интересно.

Грымов: Мне не составляет труда. Я так же общаюсь с этими людьми, которые в моей передаче, на 90% ко мне приходят те люди, которые бывают у меня дома. И эти люди интересны другим. Их мало показывают, этих людей, их просто очень мало, а по телевизору вообще не стало. Обрати внимание, что нет передачи о кино и о театре. Их практически не существует.

Синдеева: «Истории в деталях» с Бондарчуком.

Грымов: Да какая это передача о кино, слушай? Давай мы не будем это трогать.

Синдеева: Канал «Культура»?

Грымов: На канале «Культура» немножко цепляют, но больше в новостном режиме, а не в аналитическом, да. У нас в стране никогда не было серьезного журнала о телевидении, никогда не было серьезного телевизионного журнала. Анализ, разговоры, мощные интервью. Кстати, переживаю, что такого журнала, не обязательно бумажного, но и электронного, нет о театре. Понимаешь, серьезного, анализ того, что происходит в мире. Почему в Англии такая посещаемость колоссальная, большая театров, да, почему в России маленькая посещаемость театров в процентном соотношении.

Мне интересен анализ, мне интересен маркетинг, да, того, что происходит в театре, мне интересны тенденции того, что может меняться. Это никто не анализирует, никто. В лучшем случае я читаю какие-то интересные интервью тех людей, которых я уважаю, того же Марка Захарова или Райкина, да. То есть я читаю, я этих людей знаю и я вижу, как они интересно, бывает, рассуждают. Но анализа нет.

Поэтому я запустил, снял, могу предложить на твой канал, берите эту передачу, ставьте, на здоровье. Я сейчас без всяких…

Синдеева: Да-да-да.

Грымов: Пожалуйста! Вот. Но мне кажется, что нужно…

Синдеева: Ты хочешь с какой-то периодичностью или как?

Грымов: Каждую неделю.

Синдеева: Каждую неделю, да?

Грымов: Хочу каждую неделю. Идея в чем? Это покажется, может быть, каким-то таким, знаешь, стареющим модникам это старомодно, да, а мне кажется, что это правильно. Просто тихо включить телевизор или ютьюб и видеть у себя в гостях за столом приятных людей, которые попивают вино, что-то говорят, переживают, может, за что-то, но не дружат против кого-то. Понимаешь, про что я говорю?

Синдеева: Да-да.

Грымов: Не дружат. Я, кстати, помнишь, когда я сотрудничал с телеканалом Дождь, знаешь, мне что всегда не нравилось? Я все время говорил ребятам, редакторам говорил: «Так нельзя рассуждать». Они, по-моему, меня не понимали. Знаешь почему?

Обсуждают, кого пригласить, на ваших планерках и так далее. Я не буду говорить фамилии, никого это не интересует. И они говорят: «Ой, давай вот этого не будем приглашать».

Синдеева: Вот это странно, понимаешь? Вот ты сейчас мне говоришь…

Грымов: Послушай. Можно сказать? Дай я сейчас договорю.

Грымов: А я считаю, что если человек создал хит, неважно, хит, может, он не в твоей, так сказать, целевой аудитории, ты не тот зритель, не тот слушатель, да, но он создал, и миллион человек, да, вот так трясутся на концерте, слушая, допустим, эту пошленькую музыку… Мне очень интересен феномен странной женщины Бузовой.

Синдеева: Да, очень интересно тоже.

Грымов: Послушай, это очень интересно, да. Я только что слышал…

Синдеева: А за чем или за кем еще наблюдаешь? Извини, я просто хочу много успеть. То есть за Бузовой ты наблюдал, как-то видел.

Грымов: Я вижу, что она как-то мое пространство прорывает в виде фейсбука, где-то по телеканалу ее покажут, она какую-то глупость сморозит, да, и я знаю, что на концерты люди приходят. Мне интересен феномен. Мне интересна природа, мне всегда это было интересно, что такое, за что любят Курта Кобейна, которого я очень люблю и сейчас вот реанимирую спектакль «Нирвана».

Синдеева: Да?

Грымов: Да, все-таки решил я его реанимировать. То что такое Бузова? Мне интересна эта природа вот этого успеха, да, где это, кому это надо. Понятно, она очень похожа на многих сегодняшних, к сожалению, не всегда воспитанных людей. Она, к сожалению, такая, я чувствую это, чувствую в моментах.

Но я считаю, что сегодня рассуждать, сбитый летчик, не сбитый летчик, актуальный писатель, не актуальный писатель ― это все пережитки СССР. Ну, как КПСС, ты в партии или не партии, да? Личность, человек интересный. Почему, допустим, такой успех в театрах, очень многих театрах? Потому что там территория свободы. Зритель приходит и видит, что происходит чудо. Вот ты не приходила ко мне на спектакль «На дне», вот у нас сейчас идет спектакль очень успешный, да. Люди в шоке, это самый сейчас успешный спектакль у нас в театре просто. Я переделал…

Синдеева: То есть поставил в какие-то другие обстоятельства, да?

Грымов: Я сделал их богатыми.

Синдеева: Богатыми сделал.

Грымов: Они богатые, с Рублевки. Я, скажем так, знаю этих людей, со многими вместе рос и так далее, знаю этих людей. Я не изменил, я никогда не меняю, ни в «Юлии Цезаре» в Шекспире я не меняю тексты, и у Горького, это великий писатель, причем великий для меня, знаешь, когда стал? Когда я поставил спектакль, а не когда я его читал.

Грымов: Это абсолютная такая мышца. Горький, понимаешь, да, ― это мышца, в которой нет, знаешь, воды, знаешь, нет какого-то дряхлого… Это такая мышца. Она, может быть, даже как-то вот тебя отталкивает, знаешь, она такая упругая. Это грандиозный писатель.

И они у меня богатые. Люди сидят, и я просто вижу даже, кто-то в сетях пишет или где-то в каких-то порталах, они говорят: «Я так переживаю за актеров, они дерутся по-настоящему». У меня спросили на одной из пресс-конференций. Я говорю: «Вы знаете, что самое удивительное? В кино никогда не дерутся по-настоящему, в кино».

Синдеева: Потому что там можно же.

Грымов: В театре всегда по-настоящему. Если это хороший театр. Ты в роли, ты в характере. Как Раневская говорила: «Я же не играю, это в футбол играют», да?

Синдеева: Да, да.

Грымов: Они действительно живут. У меня прекрасная труппа, одна, я думаю,  из лучших сегодня в Москве. Но это не потому, что это мой театр, поверь мне. Это одна из лучших сегодня трупп. Они вот в это входят состояние, и ты смотришь и думаешь: «Это же правда!». Но это происходит каждый день. Это не на пленочку зафиксировал ты, да, а каждый день.

Поэтому театр ― это абсолютная территория свободы. И к разговору о свободе: я к выборам выпустил «Цезаря» про выборы Цезаря, потому что 114 лет эта пьеса была запрещена в России.

Синдеева: Слушай, при этом у нас сидит Кирилл Серебренников сейчас, понимаешь?

Грымов: Подожди.

Синдеева: И дело «Седьмой студии». Извини, я понимаю…

Грымов: Наташ, я не понял.

Синдеева: Я сейчас объясню.

Грымов: Ты сейчас как это все развернула?

Грымов: Смотри. Я не развернула.

Грымов: Я даже не мог закончить. посмотри…

Синдеева: Я потому что очень переживаю.

Грымов: Камера, переверни на меня, переверни крупный план. Вот чтобы рожа была страшнее и крупнее. Вот крупная страшная морда. Я хочу закончить о том, что территорию свободы определяет сам художник. Отворачивай на Синдееву.

Синдеева: Ты уже четыре раза это сказал. А я хочу еще много с тобой поговорить.

Грымов: Ну потому что я говорю, что это же никто же не запретил. Мы выпустили про эти выборы, я пригласил этого Зюганова, пригласил там Жириновского, всех. Знаешь, смешно. Встречаю Зюганова, говорю: «Геннадий Андреевич, а что же вы не пришли к выборам на выборы Цезаря? Это тоже такая наука, в смысле, это такая история, да». Он посмотрел на меня, залез в карман и подарил мне календарик. С собой.

Синдеева: То есть он был?

Грымов: Нет.

Синдеева: А, календарик свой?

Грымов: На открытии «Зарядья». Свой календарик со своим лицом. Я вот думаю: это что значит? Я думаю: вот у меня есть календарик Зюганова. Что это значит? Я говорю: «Я же вас звал, приходите». «Да, хорошо, мы придем», ― и раз, и календарик мне. Думаю: хорошо. Тупиковая ситуация, правда, да?

Синдеева: Да. Ты публично не высказывался по поводу дела «Седьмой студии».

Грымов: Здрасьте!

Синдеева: Высказывался? Извини. Вот я просто не нашла, поэтому…

Грымов: Зайди ко мне на фейсбук, и в инстаграме я писал об этом, и сколько раз говорил, что излишняя жестокость, цинизм, вообще не понимаю, зачем это произошло, почему произошла с Малобродским вся эта история, он не имеет к этому вообще никакого отношения.

Но я наверняка думаю, что ты эту тему сейчас будешь продолжать. Ты знаешь, точку во всей этой истории, мне кажется, поставил фильм. Какой-то был фильм про дело Серебренникова.

Синдеева: Катя Гордеева, да.

Грымов: А, Катя. Катя Гордеева.

Синдеева: Да. С Ромой Супером, да.

Грымов: Я просто удивился, что мало кто на это отреагировал. А я посмотрел этот фильм, естественно. Там же есть интервью, я извиняюсь, я не помню имени, директор, девочка была, девочка какая-то.

Синдеева: Которая уехала.

Грымов: Которая уехала.

Синдеева: Которая единственная уехала.

Грымов: Она же сказала фразу, понимаешь, она на камеру публично сказала: «Я все документы сожгла».

Синдеева: Но это да…

Грымов: Нет, Наташ, ты слышишь, что это за фраза?

Синдеева: Так нет, они же…

Грымов: «Я сожгла все документы». Все документы! А проверяющий человек с погонами, у которого работа ― проверять, он не может взять документ, у него их ноль. Ты понимаешь, ноль!

Синдеева: По какой статье их судят, понимаешь? Организованная преступная группа, понимаешь, или неуплата налогов, и то, что действительно, и они признают эти нарушения, которые были, да?

Грымов: Да.

Синдеева: Когда им приходилось обналичивать, в том числе из-за всех этих сложных…

Грымов: Документов нет! Она же сказала это публично.

Синдеева: Да.

Грымов: Послушайте, вот смотрите, я переживаю очень сильно, потому что Кирилл ― яркий режиссер, нравится, не нравится ― это другая тема, да, сейчас не об этом. Не может быть такой жестокости, да. Но когда участник этих событий совершает преступные действия, сжег документы, эта девочка сожгла документы.

Синдеева: Там, знаешь…

Грымов: Из-за этого эти люди сейчас страдают. Вы не думали вообще?

Синдеева: Я сейчас тоже боюсь соврать, но там она сожгла эти документы уже спустя какое-то время, уже после того, как была «Платформа» закрыта. Понимаешь? То есть, видимо, тоже не хватило какого-то опыта или старшего товарища, который сказал бы…

Грымов: Профессионализма, директорского профессионализма. Я в театре «Модерн» заполняю тонны бумаг. Это, кстати, тоже не очень удобно, это колоссальная работа идет, да. И администрация, моя дирекция ведет такую работу, потому что к деньгам нужно относиться бережно, к своим и к чужим, в том числе и к государственным, они тоже чужие, да, или свои, как угодно их можно называть.

Но документооборот должен быть четкий, потому что всегда есть идиот, всегда кто-то ради красного словца может сказать. Пожалуйста, протокол сдал. Понимаешь? К сожалению, это так. Но это везде, это в любой стране мира. Это в любой стране мира люди отчитываются за деньги, и ты это прекрасно знаешь, что таких дел очень много.

Синдеева: Да. Нет, тут вопрос в трактовке этого дела и в том, что оно действительно…

Грымов: Давай дождемся. Давайте только будем молиться за то, чтобы это случилось как можно быстрее. Я уверен, что никто там не сядет, я так думаю.

Синдеева: Ты понимаешь, что это может решить только один человек? Вот ты знаешь, я об этом думала. Получается, потому что, смотри, дело завели, эти уже все большие парни включились, они доказывали в течение двух лет, что украли, и так далее, и так далее.

Грымов: Да.

Синдеева: Кто из них может вдруг взять на себя ответственность и принять решение изменить этот ход, понимаешь?

Грымов: Невозможно.

Синдеева: Только один человек.

Грымов: Невозможно изменить. Машина запустилась.

Синдеева: Все правильно, я говорю, в том-то и дело, что остановить эту машину, да, может только один человек.

Грымов: Понятно, но понимаешь, в чем дело? Что проблема-то в том, что если эта машина идет, следственная машина, да, то она должна поставить точку. Согласна? Не многоточие, а поставить точку. Вот эта точка, я считаю, должна была быть гораздо раньше, быстрее. Ребята, не такое сложное дело. Серьезные деньги люди там где-то тырят.

Здесь другая история, да. Конечно, суды это все не красит всю эту историю, никого не красит, причем наносится удар по всей театральной общественности, и по зрителям, и по всем. Потому что давайте обсуждать лучше творческие победы и неудачи, давайте обсуждать новые концепции. Нет, мы постоянно на территории судебных разбирательств и скандалов в театре. Такое ощущение, что театр ― это передовая. Театр ― это передовая. Знаешь почему? Потому что сегодня в театре можно абсолютно все.

Синдеева: Территория свободы. Я согласна.

Грымов: Запиши внизу: «Ю. Грымов. Раннее».

Синдеева: Я здесь согласна, территория.

Грымов: «Ю. Грымов. Раннее».

Синдеева: Я во всех своих программах, я все время встречаюсь с театральными режиссерами, актерами. Я говорила: «Я вам завидую, у вас территория свободы невероятная».

Грымов: Абсолютно, абсолютно.

Синдеева: Это правда, да. Меня это очень сильно тоже расстроило, ты высказался по поводу фильма, который наверняка ты не видел.

Грымов: Какого?

Синдеева: Алексея, Алексея Красовского «Праздник».

Грымов: Нет, я по поводу фильма не высказывался.

Синдеева: Ты понимаешь, ты… Вот смотри, цитата.

Грымов: Нет, внимательно. Давай, цитируй.

Синдеева: «С высоты сытого времени»…

Грымов: «Сытого времени». Я даже помню.

Синдеева: «Шутить о блокаде ― деградация».

Грымов: Да, я считаю, я считаю, я считаю. Я считаю, что шутить, шутить на тему такой трагедии опасно. Фильм я не обсуждаю. Режиссер очень уважаемый, да, это понятно, и мы, кстати, этот вопрос тоже обсуждали с тем же Максимом Сухановым, да. Но я считаю, что шутка… Я против фильма «Гитлер капут!». Чтобы потом ты меня цитировала в другой передаче, ты же сказала, что против Гитлера кино.

Синдеева: Ты понимаешь…

Грымов: Я против нацистского ха-ха-ха. Я против.

Синдеева: Для этого, понимаешь, чтобы сказать… Мы же даже не знаем, как там он шутит и над чем. Но ты же знаешь, что рядом…

Грымов: Обсуждалась комедия на тему блокады. Это было опубликовано в новостях.

Синдеева: Да.

Грымов: И я комментировал, что если будет комедия на тему блокады, то это деградация ― шутить с нашей высоты сытого времени на тот героический подвиг, человеческий подвиг.

Синдеева: Но мы же знаем тоже с тобой, и этому есть документы, что чиновники тогда, в блокадном Ленинграде, некоторые сытно жили, у них была отдельная доставка продуктов.

Синдеева: Да, это же тоже было, это тоже часть нашей истории. И, возможно, возможно, я тоже не видела фильм, да, что для, например, Алексея это могло быть сюжетом его фильма, понимаешь?

Грымов: Я не обсуждаю фильм. Ты разницу понимаешь, да?

Синдеева: Да, я понимаю.

Грымов: Я не обсуждаю фильм.

Грымов: Смотри, Наташ. Смотри, я не люблю слово там «скрепы». Я не понимаю, что это такое, скрепы, да. Даже, наверно, мне больше нравится «культурный код». Мне больше нравится «культурный код». Я считаю, что если мы будем качать, раскачивать вот этот нравственный даже не то что аспект, а наши нравственные устои, традиции, да, плохо закончится. Знаешь почему? Девяностые годы, которые я знаю, как и ты, вот так, никто мне не докажет по телевизору, слово «лихие девяностые», слова эти.

Синдеева: Прекрасно.

Грымов: Это слова ужасающие, лихие. Была одна вещь. С девяностого по двухтысячный, десять лет, да, деньги любой ценой. Все были рукопожатые. Люди зарабатывали деньги на преступлении, на воровстве, на бандитизме, на чем угодно, да, и они все равно были рукопожатые. И появилась даже такая фраза, меня даже все время это возмущало, как люди это публично говорили. Говорят: «Вы знаете, я циник. Я циник».

Мне один олигарх, мой знакомый, которому я частично что-то помогал в девяностых, да, когда я к нему обратился по поводу культуры, я говорю: «Слушай, скажи, пожалуйста, а ты вообще сегодня с высоты своего материального положения как-то вот на культуру помогаешь? Есть ли шанс что-то просить?». Он сказал грандиозную фразу, я сейчас ее купирую, чтобы вам не пикать, да. Он сказал: «А на х… мне она нужна?». Понимаешь, про что я говорю?

Синдеева: Да, я понимаю.

Грымов: Вот об этом спектакль «На дне». Там есть одна грандиозная фраза Барона. Из уст богатого человека это звучит совсем по-другому, чем от бедного в ночлежке у Горького. «Но зачем-то я родился». Когда человек такое говорит, имея финансы и имея возможность, понимаете, состояние…

Синдеева: Да, состояние.

Грымов: Можно инвестировать, можно что-то запускать, кому-то помогать, понимаешь, да? То есть это должна быть какая-то такая жизнь созидательная, а не только обсуждать, у кого длиннее яхта, да, у кого больше девушек сомнительного поведения. Я вот это не могу, это все травмирует меня. Травмирует.

Грымов: Хлопать надо у тебя?

― Хлопните.

Грымов: Хлопни, пожалуйста. Давай я!

Синдеева: Давай!

Грымов: И ты давай!

Синдеева: И я!

Грымов: Вот так технологично записывают звук. Этот канал не может себе позволить хлопушку, не говорим про цифровую или про специального человека. Раз-два! Раз-два!

Синдеева: А мне так нравится этот процесс, я не могу себе отказать.

Грымов: А приходи ко мне в театр «Модерн», у нас такой процесс! Может, они все звук пишут на айфон? И хлопают: «Ура! Браво!».

Синдеева: Слушай, в конце, уже подводя итог. Слушай, три последних фильма, которые на тебя произвели впечатление.

Грымов: Собственный фильм «Три сестры».

Синдеева: Так, понятно.

Грымов: Нет, непонятно!

Синдеева: Два чужих.

Грымов: Ты не видела.

Синдеева: Не видела, но вот ты про свои…

Грымов: И не будешь смотреть. И ты не будешь смотреть.

Синдеева: Почему не буду? Потому что мне не понравится?

Грымов: Да, ты не будешь смотреть, ты не любишь грустные фильмы.

Синдеева: Нет, я люблю, но себя я стала беречь, честно, в последнее время.

Грымов: Да. Поэтому ты не будешь смотреть про людей, которые мечтают о любви. Они в возрасте, великие актеры страны. Ясуловича, Суханова, Балуева. Вот. Я не помню, ты называешь там три фильма. Я так редко стал в кинотеатры…

Синдеева: Но ты же следишь все время.

Грымов: За чем? За спортивными драмами? Я не смотрю.

Синдеева: Нет, не знаю. Я поняла, то есть «Легенда №17» ― вот это тебе все не нравится.

Грымов: Нет, я такие фильмы уже видел в своей жизни.

Синдеева: Хорошо, что-то на тебя произвело впечатление за последнее время какое-то? Окей, я не говорю, что за полгода, за какое-то.

Грымов: На меня произвели впечатление выставки Востока, которые были вот в год Японии здесь. На меня сильное впечатление производят мои последние поездки. Я как-то стал, хочу в комплексе получать знания. Не выставка или фильм, да, а поездки, да.

Я очень интересно, глубоко посетил Японию, да, это отдельный разговор, отдельный разговор, серьезный разговор о культуре, толерантности. В Японии нет толерантности. В Японии я был с дочерью, у нее вот такая маленькая наколочка, сделала она, захотела. Я, конечно, не понимал этого, но твоя рука, делай что хочешь.

Синдеева: Да.

Грымов: Так вот, если у тебя увидят наколку, тебя не пустят ни в один ресторан, ни в клуб, ни в бассейн. Ты якудза. Ты якудза.

Синдеева: Даже если ты не японец?

Грымов: Какая разница? У тебя наколка, у тебя на коже есть синий рисунок. Люди, которые мечтают и делают себе на жопе бабочки, ну, пусть делают, ну, хочет она себе на жопе бабочку, ну, делайте вы эту бабочку на жопе. Но есть понятие культуры, да, то есть того самого кода. И это якудза, это неприлично ― ходить разукрашенным. Парень, такой красивый парень с рязанской рожей, видела на пляже? С кельтским рисунком. Я считаю, что это верх вообще, это прямо верх такого несочетаемого.

Поэтому Япония, театры. Там и в кабуки…

Синдеева: Театры, что в театре? Японский.

Грымов: Да, японский театр кабуки. Сильнейшее впечатление. Очень рекомендую, если вдруг такая будет оказия и он приедет еще раз в Москву. Только очень прошу, Наташа, даже если ты там соберешься и пойдешь, не суди со своей колокольни, не суди от себя сегодняшнего, вчерашнего, русского, понимаешь, традиции. Попробуй перекинуться туда, на эту культуру. Невозможно, согласен.

Синдеева: Это очень сложно.

Грымов: Очень сложно, но можно. Это очень интересное погружение ― театр кабуки. Также театры Вьетнама на меня сильное впечатление произвели, кукольные, кукольные театры. Вообще на самом деле, резюмируя нашу передачу, я извиняюсь, что я делаю это за тебя.

Синдеева: Да-да-да, так хорошо. Я вообще люблю, когда гости говорят.

Синдеева: Да, я считаю, что XX век ― это век кино. И я рад, что я в этом веке отметился фильмами, которыми горжусь. Вспоминая ту же Улицкую или вот сейчас «Три сестры». Я горжусь своими работами. Но это XX век. XXI век ― это век театра, это век перформанса, век площадного искусства. Телевидение ― это восьмидесятые годы, девяностые годы. Сегодня телевидение никому не нужно, это все должно перемолоться и уйти.

Поэтому приглашаю всех в театр, не только в свой. Ходите по театрам, ищите свой театр.

Синдеева: А что из русских театров тебе нравится? Из режиссеров?

Грымов: Мне нравится… Смотри, смотри. Я не воспринимаю театр, вот как бы театр, да. Я воспринимаю людей. За словом «театр» стоит команда, да, друзья, семья и так далее.

Синдеева: Люди.

Грымов: Да. Интересен мне Римас Туминас, интересен Бутусов, интересен… То есть я говорю целиком.

Синдеева: Да, понятно, не конкретные…

Грымов: Это не значит, что я принимаю все спектакли, понятно, да? Но мне интересно высказывать, да. Мне нравится то, что происходит у Кости Райкина, тем более прекрасная актриса Лика Нифонтова впервые ушла налево и работает у меня в театре как бы как приглашенная звезда. Прекрасная актриса, прекрасная актриса.

Я вот перечислил театры, которые мне нравятся. Мне очень не хватает, честно говорю так с комком у горла, мне очень не хватает Петра Наумовича Фоменко, потому что были у меня и отношения, и какие-то вещи я мог спросить. Скажу честно, мне не у кого спросить.

Синдеева: А Табакова уход и что в МХТ сейчас, понимаешь?

Грымов: Табаков… Понимаете, когда говорят: «Ярчайший человек», это все, мне кажется, мелко в сочетании с Табаковым. Я жалею только об одном: что я не смог сделать, мы раз десять встречались с Табаковым, я очень хотел поставить «Голого короля». Мне кажется, время «Голого короля» настало.

Синдеева: Да. А он?

Грымов: Мы десять раз обсуждали, сидели у него в гримерке после спектакля. Я рассказал ему концепцию, что клоун должен быть Семчев, прекрасный, большой артист во всех отношениях.

Синдеева: Большой.

Грымов: Его должны вывозить все время на кровати, потому что сегодня клоуны спят. Они сытые. Их каждый день показывают, иногда по телевизору. Они сытые, они хорошие ребята, веселые. Хорошо пьют, тосты хорошо поднимают. Но я не чувствую за этими людьми, у которых есть возможность, так сказать, как раньше говорили, во времена Сталина говорили, мне очень нравилась фраза «агенты влияния». Понимаешь, да? Агент влияния, к кому мы прислушиваемся.

Так вот, многим телевизионным ведущим, которые являются агентами влияния, мне кажется, сегодня не хватает яиц, не хватает характера, да, все, что угодно. Вот не хватает. Я все-таки, ты знаешь, партийный билет на стол, не согласен, отставить артиста, делать то ― вот это время исчезло. В театре такое происходит. Люди борются, я знаю, что театральная общественность существует. Конечно, я для них новый человек, конечно. Кто я такой? Я был в рекламе, кино, телевидении.

Синдеева: Конечно.

Грымов: Издавал журналы. Они не понимают одну вещь, да. Я занимаюсь живописью. Жалко, что я не стал заниматься серьезно математикой. Я исповедую как бы эпоху Возрождения. Мне так комфортно быть везде!

Синдеева: Я знаю. Программа называется «Я, Юрий Грымов».

Грымов: Да.

Синдеева: Мне было очень приятно, Юр.

Грымов: Хотя, хотя… Опять крупный план! Крупный план! Я очень рад, что хоть какая-то микропольза была от меня на канале Дождь, когда я там что-то пытался делать вид, что вы все-таки сохранили мою идею. Эта передача называется «Синдеева». Я говорил: «Ребята, убирайте всякие „шоу такое-то, сякое“, „Собчак живьем или полумертвая“»…

Синдеева: Я думала, что это моя идея, а не твоя, почему-то!

Грымов: Да?

Синдеева: Мне казалось, я ее из Америки привезла. Вот видите.

Грымов: Послушайте, Наташа настолько увлечена Америкой! Это была, к сожалению, моя идея. Но я готов публично, потому что я ее люблю столько лет: это придумала она.

Синдеева: Я была уверена, ты понимаешь?

Грымов: Просто объясняю. Потому что ты была уверена, что все гениальные идеи ― думаешь, что это ты делаешь.

Синдеева: Так же как и ты, понимаешь?

Грымов: А я считаю, что все гениальные идеи делаю я.

Синдеева: Это твои, да.

Грымов: Между прочим, так же как и фразу «Это Первый» для «Первого канала» придумал я, а Эрнст считает, что это он. Поэтому…

Синдеева: А может, просто они в воздухе, раз, и рождаются.

Грымов: Ветром надуло.

Синдеева: Юра, смотри. Я знаю, ты готовишь.

Грымов: Да.

Синдеева: Для твоей программы в том числе. Смотри, это офигенный кожаный…

Грымов: Хорошо, значит, ты придешь ко мне на передачу «Большая рыба», где готовим в основном рыбу. Я надену вот этот фартук.

Синдеева: Фартук.

Грымов: Фартук, да. Спасибо большое за такой нужный… подарок.

Синдеева: Ты не представляешь, как я радовалась, когда сегодня пришла в BORK и ребята… Я спросила: «Что мы сегодня дарим гостям?». Они говорят: «Такое». Я говорю: «Грымову сто процентов надо это!». Понимаешь?

Грымов: Правильно!

Грымов: Да. Спасибо.

Синдеева: Все. Спасибо!

Грымов: Будем пользоваться. Пока!