Татьяна Друбич: «Ни одно процветающее государство не заменит помощи друг другу»

Синдеева: За что я люблю телеканал Дождь и программу «Синдеева»? За то, что я могу позволить себе позвать в программу человека, которому могу объясниться в любви.

Друбич: Спасибо.

Синдеева: У меня сегодня в гостях Татьяна Друбич, актриса, прежде всего. Тань, я фильм «Асса», я не знаю, какое количество раз я посмотрела. Помимо всего того, что мне нравилось в этом фильме, невероятно мне нравились Вы и вот эта сексуальность. Когда я прибегала там на этот сеанс, я разглядывала Вас, какая Вы красивая. И Вы и сейчас очень красивая. И поговорим вот о чем. Тань, я начну, знаете, с того, что Вы не стали врачом. Вернее, не так. Вы стали врачом, несмотря на то, что уже тогда какой-то детский ваш путь вел Вас, в общем-то, в актрисы. И первый раз Вы снялись в кино в 12 лет. Потом у Вашего будущего мужа Сергея Соловьева в 14.

Друбич: Я уже бабушка.

Синдеева: Ну, ладно, подождите.

Друбич: Такая скромная ремарка.

Синдеева: Ну, подождите, Вы что, у дочери уже есть дети?

Друбич: Да!

Синдеева: А-а!

Друбич: Поэтому мои 12 лет сейчас самое оно.

Синдеева: Вы уже снимались в кино, Вы вышли замуж за Сергея Соловьева. И почему он, как Вы там в каком-то интервью сказали, что он Вас как-то отправил учиться в медицину. Вообще, как так получилось это?

Друбич: Мне повезло, что рядом был Соловьев, рядом был Сережа, который мне дал такой верный, мне кажется, совет. Потому что я ведь до «Ста дней...» снималась, и у меня был опыт первый. Я снималась у чудесного режиссера, женщины Инессы Туманян, ее нет, она давно ушла. И мне было 12 лет. Был фильм, назывался «Пятнадцатая весна». Это фильм о герое-пионере Саше Чекалине. Я играла девочку 12-летнюю, в которую он, это была первая любовь, первое романтическое чувство. Потом он уходит на войну и погибает как герой. Ну, и я себя увидела на экране, и мне стало понятно, что я никогда не смогу быть всегда актрисой.

Синдеева: Почему? Вам не понравилось?

Друбич: Ну, знаете, это мучительно.

Синдеева: Видеть себя со стороны?

Друбич: Да. В этом возрасте, мне кажется, это… Ну, есть люди, человек по-разному устроен. Я себя увидела, и меня это очень смутило. Мне было нехорошо. Я знала, что я актрисой точно не хочу быть. Если бы мне дали там перечень профессий в тот момент и сказали: «Кем бы ты хотела быть?» Ну, наверное, точно бы вот, может быть, сто, на сто первом месте, может быть, была бы актриса. Вот. Ну, а потом случилось опять такое же совпадение, пришли в школу, позвали на «Сто дней после детства», и дальше…

Синдеева: Ну, да, то есть, все равно же Вы же дальше продолжили сниматься.

Друбич: «и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба» . Дальше уже я встретилась на «Ста днях...» Соловьева с Соловьевым.

Синдеева: А когда Вы в него влюбились?

Друбич: Давно.

Синдеева: Ну, потому что ведь 14 лет было, когда Вы встретились на площадке. Но Вы тогда влюбились в него?

Друбич: Да, да, давно это было, давно. Это было чувство.

Синдеева: Да? Сразу?

Друбич: Оно приходило постепенно.

Синдеева: Удивительно! Но вот…

Друбич: Очень интересно, когда вот я, мне часто говорят, что у меня нет актерского образования, с детьми слушаем одну музыку, носим одни джинсы.  

Синдеева: Ну, да.

Друбич: Сленг один. Ну, в общем, понимаем. Гаджеты у нас одни в руках. Тогда, конечно, была такая дистанция. И услышать многие вещи, которые я услышала тогда на площадке, ну, от Сережи, от группы, тогда был Калашников потрясающий оператор, это, конечно, для меня было новое, открытый космос, в который я шагнула.

Синдеева: Ну, вот Вы поступили в медицинский институт на эндокринолога.

Друбич: Как у Вас серьезно...

Синдеева: 7 лет учебы. Параллельно снимались. Потом пошли работать доктором, но при этом все равно не задержались в этой профессии. То есть, почему Вы в какой-то момент вот прекратили работать врачом?

Друбич: Я понимаю этот вопрос. И я анализировала это поколение моих друзей, выпускников. (На самом деле настоящие друзья у меня из института, из медицинского) И так сложилось, что вот эти 90-е годы, это действительно тогда такой появился у всех азарт и вызов, и совершеннейшее непонимание того, какая лавина на нас идет. И так хотелось, такие, в общем такие, я сейчас понимаю, ложные, мнимые возможности, которые, что-то померещилось, что-то показалось. 91-й год, август, и мы все стояли у Белого дома, и мы все были обнадежены. Нам казалось, что все, все, все!

Синдеева: Ну, и это происходило.

Друбич: Да. И, как ни странно, многие, кто остались в России, не остались в профессии, потому что ринулись…

Синдеева: В бизнес.

Друбич: В бизнес или не в бизнес. Ну, как-то вот, тогда с медициной было очень туго. Это сейчас медицина становится в общем медициной при всех трудностях и, может быть, некоторой доле несправедливости по отношению к тем, кто сейчас болеет. Это все-таки есть такое какое-то развитие, потому что те, кто будут болеть потом, им будет болеть удобнее, комфортнее и легче, может быть. Во всяком случае, я бы хотела в это верить. А те, кто уехали, как ни странно, подтвердили диплом. Кстати, удивительно.

Синдеева: И там остались в профессии.

Друбич: И там остались. И все, с кем я приезжаю, вот в Америке, в Германии, все мои товарищи, они работают врачами и замечательно вписались в бизнес.

Синдеева: Вы же не побежали в бизнес?

Друбич: Ну, я в некотором смысле все равно занималась, смоделировала некое такое предпринимательство. А то, что касается кино, это такой наркотик, от которого очень сложно отказаться. И я настолько люблю все, что касается площадки, создания фильма, съемок — все, что до момента выхода картины…

Синдеева: До того, как посмотреть себя на экране? То есть, это осталось, вот это?

Друбич: Это все осталось. Я очень это люблю, ценю, для меня это абсолютно живительная среда. И я очень тоскую, когда этого в моей жизни нет, до сих пор.

Синдеева: А вот Вы не очень много снимаетесь. Мне кажется, Вы выборочно.

Друбич: Я, действительно, выборочно, потому что я…

Синдеева: То есть, Вы избирательно? Вы позволяете себе?

Друбич: Дело даже не в избирательности, дело в такой чувствительности. Мне очень важно, с кем это делать, потому что вот этот выбор и совпадение, оно для меня важно. Я же не профессионал, я не владею этой профессией. У меня нет достаточной степени свободы, у меня нет такого…

Синдеева: Это невозможно от Вас слышать.

Друбич: Да, да, у меня нет такого, такой амплитуды, я не могу вот так вот многие вещи делать, и я это понимаю. И потрясающие актеры, особенно сейчас вот такое поколение молодых актеров – загляденье!

Синдеева: Правда.

Друбич: Свободных и прекрасных, владеющих не только профессией, но еще и какими-то навыками плюс к этой профессии. Так что, мне кажется, я выбирала те роли, которые действительно мне нужны, и я нужна была бы там.

Синдеева: Вот очень интересно, у Вас был опыт с Ренатой Литвиновой в последней…

Друбич: В «Последней сказке Риты». Замечательный опыт, интересный.

Синдеева: И я так, опять же, это же было тоже совершенно случайно, я так понимаю? То есть, не то, что Рената там долго думала, кого взять на эту роль. То есть, это какое-то ваше…

Друбич: Совпадение.

Синдеева: Совпадение, да?

Друбич: Да, совпадение в буквальном смысле. Мы встретились в винном магазине, покупали вино. Где встречаться интеллигентным женщинам? И она мне предложила, говорит: «Таня, а Вы не хотите сняться доктором?» А мне, кстати, всегда хотелось сняться в роли врача. Там не совсем обычно получилось.

Синдеева: Вы даже не читали сценарий?

Друбич: Я не читала сценарий, потому что его не было. А это не имело для меня значения, потому что это действительно абсолютное доверие. С Ренатой у меня было, была небольшая работа, когда Рената училась во ВГИКе.

Синдеева: Студентка, то есть, студенческая была ее работа.

Друбич: Да, это был ее сценарий, а режиссер была другая девочка, и они меня очень интересно мутузили долго. И у меня даже не было ни минуты сомнений, потому что я с Ренатой с удовольствием работала, и для меня действительно большое, потому что Рената исключительное явление в нашем кинематографе.

Синдеева: Это правда. Жалко, так редко сейчас что-то делает. Все ждем, когда.

Друбич: Ну, она сделает еще.

Синдеева: Есть незавершенный фильм, который Сергей Соловьев делал еще в восемьдесят каком-то году. Иван Тургенев, метафизика любви, и фильм снимался 8 лет, и тогда еще Олег Иванович Янковский играл в фильме, и вообще это была огромная какая-то работа, которая делалась, а потом случилось…

Друбич: Кого-то сбили, корейский самолет.

Синдеева: Да, наши сбили южнокорейский самолет.

Друбич: А это была ко-продукция.

Синдеева: Да, а это была совместная продукция с французами, и фильм закрыли, потому что все тогда отвернулись, и, в общем, это немножко напоминает на то, что происходит у нас сейчас с нашей страной, когда он нее все отворачиваются. И фильм остановился. И этот фильм так никуда дальше и не пошел. А вот Вы не знаете, я просто, мне ужасно интересно, что происходит с этим материалом? Он же где-то лежит. Может быть, его можно?

Друбич: Мне кажется, это такая была своего рода прелюдия к «Карениной».

Синдеева: Да?

Друбич: Да, мне кажется, вот это переросло и перетекло как-то очень правильно органично в «Каренину», потому что это тоже метафизика любви — «Каренина» это метафизика любви, это, в общем…

Синдеева: У Вас дочь Анна Соловьева — композитор. Я смотрела несколько фильмов, где была ее музыка. И она — мощный композитор. Это, конечно, удивительно. А скажите, вот Вы наблюдали за ней, с какого возраста, не знаю, этот талант? Это было заметно? Это было вообще понятно, что вот она — композитор. У меня просто дочка сейчас тоже иногда что-то сочиняет. Я думаю, может, она композитор? Как это проявлялось?

Друбич: Музыка и музыкальные занятия в семье у ребенка — это, конечно, родительский подвиг. Это надо понимать, потому что это всегда занятия, это практически нет никаких каникул. Если ты куда-то едешь, это как спорт. Ты должен каждодневно…

Синдеева: Ну, это если серьезно заниматься музыкой.

Друбич: Она серьезно занималась музыкой. Она прекрасная пианистка

Синдеева: Ну, она — концертмейстер, пианистка. То есть, она занималась…

Друбич: Концертмейстер, пианистка, занималась музыкой, ей это нравилось. У меня даже не было ни одной секунды...

Синдеева: То есть, это не было вашего подвига, значит, все-таки, это ей нравилось.

Друбич: Я, наоборот, ее всячески хотела от этого дела оттянуть, потому что мне казалось, что с ее головой (она очень умный, чувствительный и очень организованный хорошо человек), мне казалось, что это очень такой опасный выбор, потому что исполнительство — это такое очень жестокое, сложное и…

Синдеева: Жутко конкурентное, мне кажется.

Друбич: Конкурентное. Еще, поскольку сейчас все открыто, и есть Азия, где… Я все время, мой аргумент был, я говорила ей: «Анечка, ну, только три миллиона китайских детей учатся музыке! Ты только вдумайся в эту цифру! Три миллиона!» Это же как можно с ними конкурировать?

Синдеева: А она упертая, сказала: «Я хочу, мне нравится». Это, конечно, удивительно.

Друбич: Ей это нравилось. Она поздно как-то сформулировала для себя, что она хочет в этой профессии сделать, потому что я все чаяла, что она будет доктором, естественно. И ей было, по-моему, уже лет 12 или 13, где-то вот уже совсем в этом возрасте она сказала, что нет, я буду заниматься музыкой. Тогда я ее спрашивала: «Анечка, а музыкой — это ты чем будешь заниматься? Это что, вот эта музыка? Преподаватель, дирижером, композитором, музыкальным редактором? Что это такое? Звукорежиссером?» Ну, и она мне сказала: «Мама, ты рассуждаешь, как торгаш. Я буду заниматься музыкой — все». Вопросов больше нет, ты занимаешься музыкой. И потом она хотела, выбрала педагога, у которого она хотела заниматься. Этот педагог ее не взял. И счастливое стечение обстоятельств, она попала к немецкому профессору, который ей очень много…

Синдеева: В Германии? Она поехала учиться в Германию. Прямо поехала…

Друбич: В Гермнии, в Хохшуле. Она поехала к русскому педагогу, к русскому. Она хотела учиться у Вирсаладзе Элисо, но не получилось. Она не взяла. И вот был потрясающий человек, который тоже трагически ушел. Удивительно! Он внешне был похож на Бродского. Такой рафинированный, чудеснейший, несуетливый, который всегда очень интересно рассуждал о русской исполнительской школе, который никогда не мог, я с ним разговаривала, он говорит: «Я не могу понять, почему вы так трагически исполняете немецких классиков? Там нет никакой трагедии! Почему у вас все время так все трагично?» И он ее многому научил. И по-человечески, и по-музыкантски он ей дал очень много. Но, к сожалению, погиб. Он никогда не любил выезжать никуда, у него была японка студентка, которая его попросила дать мастер-класс в Японии. Он поехал и погиб вот в это землетрясение.

Синдеева: Ой, судьба какая, вообще! Вообще, смерть, с которой мы сталкиваемся вот так неожиданно, заставляет иногда остановиться. Вот буквально мы на днях встретились на прощании с Антоном Носиком. И вот опять же я, вот ты сталкиваешься с этим, и ты думаешь: «Остановись! Ну, посмотри вокруг». Вот мы многих вещей не замечаем. Близкие, друзья. Мы все это как-то, вот все проносится. Но почему-то, что это за такое, вот у нас так организм устроен, что ты остановился, на какое-то время тебя хватает об этом подумать, а потом ты опять оказываешься в этом.

Друбич: Ну, это естественно. Человек так устроен, мозг не может остановиться. Он всегда должен... Самое сложное — полежать, просто полежать.

Синдеева: Невозможно.

Друбич: Невозможно, потому что мозгу нужно движение. Это действительно сложно, поэтому это так важно в себе тренировать. Почему люди занимаются йогой, дыханием? Потому что это именно вот способность себя как-то остановить и услышать. Это трудно.

Синдеева: А вот Аня сейчас живет в Лос-Анджелесе?

Друбич: Да.

Синдеева: Потому что вот…

Друбич: Она там работает.

Синдеева: Работает, да? Часто прилетает?

Друбич: Ну, хотелось бы чаще.

Синдеева: Ну, это удивительное, правда, новое поколение. Она большая молодец, ее музыку можно услышать в фильме…

Друбич: Она молодец, потому что ей это искренне интересно.

Синдеева: Да.

Друбич: Вот у нас, я помню, мы должны были как-то тоже, как-то неправильно, ложно что-то совместить. Мы должны были сделать карьеру, и состояться в семье, и испробовать материнство. И вот этот весь функционал, в который нас всех заточили, мы должны были это сделать обязательно и сделать хорошо, у них как-то правильно поставлены приоритеты. Она, для нее очень важна работа. Она — фанат этого. Ей действительно это очень интересно. И поэтому счастливый человек, потому что она занимается тем, чем ей действительно в жизни хочется.

Синдеева: Если она вдруг окажется в Москве, Вы свистните, я с удовольствие ее тоже приглашу в программу, потому что у меня сейчас, мне хочется смотреть на это поколение, оно правда удивительное и очень клевое.

Но, помимо того, что Татьяна — актриса, Татьяна — соучредитель…

Друбич: Сопредседатель.

Синдеева: Сопредседатель попечительского совета Фонда «Веры». Ну, собственно, фонд поддержки хосписов. О нем очень много там рассказывается на Дожде.

Друбич: Спасибо.

Синдеева: И периодически бываем. Ну, мы стараемся. То есть, все, что от нас зависит, мы стараемся поддерживать все проекты. Тань, ну, вот это же тоже как-то Вас случайно туда занесло? Потому что вот я опять же, когда читала Ваши интервью еще там старые, Вы вспоминали, говорили: «Я раньше как-то вообще благотворительность не очень понимала», и вообще не очень верили. А как раз тогда, вот я помню, в 90-ые доверия-то вообще не было благотворительным фондам, потому что это как раз были структуры, через которые отмывались там всякие деньги. Вот. И потом все это поменялось благодаря, в том числе, таким людям как Вера, как Нюта, вот, как Вы.

Друбич: Вы помните, мы с вами встретились как-то в «Сколково» некоторое время назад?

Синдеева: Да, да, да.

Друбич: Помните, Вы модерировали, я не знаю, как это называлось, это такой стол?

Синдеева: Ну, это была, да, был круглый стол.

Друбич: И мне очень понравилось тогда, что Варданян говорил о том, что доверие. И я понимаю, что главное, что произошло с благотворительными фондами… Можно по-разному к этому относиться, и я могу на эту тему тоже говорить, и я вижу и плюсы, и минусы везде, где есть человек. Это все очень зависит от того, лично, персонально кто этим занимается. Но действительно, доверие к благотворительности изменилось, и оно есть. Я вижу по тому, как изменилось, как сказать? Донорство, как структура, состав пожертвования. Что раньше, в общем, все были заточены на какого-то уровня компании

Синдеева: Ну, на большое какое-то целевое.

Друбич: Большое, на целевого донора, который мог поддерживать, и нужна была его поддержка. Сейчас все больше и больше пропорции меняются. Люди понимают, что они могут помочь. И раньше думали, вот, нужны миллионы, чтобы участвовать в благотворительности. Сейчас они понимают, что можно в чем угодно участвовать. Конечно, волонтеры — это то открытие для меня, которое я получила, придя работать в фонд. Это поразительно! Это люди вообще, это люди будущего, которые, в общем, понимаете, работают без всяких бюджетов! У них нет этого, так сказать, магического слова «а какой у вас бюджет?» Никто не задает этого вопроса. Это люди просто они, какой у них мотив? Я, честно говоря, вот столько лет не могу с этим ознакомиться. Но это потрясающе!

Синдеева: А как они попадают к вам? Вот опять же, есть какой-то отбор? Все равно же надо, ты же не можешь просто взять человека на, то есть…

Друбич: Конечно, есть отбор. То есть, Вера, Миллионщикова Вера Васильевна, собственно, вот Вы мне задали вопросы, как я оказалась? Я действительно оказалась там случайно, я говорила об этом в интервью и могу повторить, что Давид Саркисян, был такой человек

Синдеева: Да, я помню.

Друбич: Ушедший человек, директор Музея архитектуры. Он мне предложил вот зайти вот в хоспис. Я даже не знала, что это такое.

Синдеева: Что есть.

Друбич: Да, что оно есть. Создавался фонд. Это был 2006 год. Лето.

Синдеева: 11 лет.

Друбич: Да. И я пришла и познакомилась с Верой Миллионщиковой. Она действительно, это была такая встреча для меня, она меня просто перекоммутировала. Это действительно был стрелочник, который перевел. Причем, мы говорили ни о чем. Я была поражена тем, что я увидела. Я не могла поверить, что это возможно. Вот за этим забором, вот здесь, в отдельно взятом месте создать абсолютно по стопроцентно человеческому счету место для людей, безнадежно больных. Меня это поразило. Ну, и Вера, конечно, когда там со мной поговорила, я еще смотрела на это все. Я помню, я пришла как в джаз-клуб, у меня было ощущение. Там играла музыка. Там хоспис, я понимала, что там люди уходящие! Там человек с собаками ходил, там цвели цветы, потрясающие гущи садовые, какие-то сады Семирамиды. Там часовня, там все открыто, люди улыбаются, никакого морга, страха, поморока и скорби. Я решила сначала, что они, конечно, кукукнутые. Я думала, они, конечно, наверное, они сумасшедшие. Я сейчас, так сказать, поговорю с ними, ну и пойду спокойно. А потом я, поговорив с Верой, когда она, с Верой Васильевной, когда она, которая мне сказала: «Знаете, вы нам подходите!». И это был приговор и диагноз одновременно.

Синдеева: А вы шли вообще просто посмотреть, да? То есть, вы шли посмотреть, потому что Давид…

Друбич: Я пошла так чисто поставить галочку. Я обещала, сказала, надо это сделать. Я пошла поставить галочку, что, да, я вот зашла, познакомилась и пошла дальше. Прошла мимо. И с тех пор я, в общем, скажу Вам, что это действительно имеет смысл этим заниматься. У меня очень много было до этого в жизни вещей, которыми мне приходилось заниматься. И у меня было ощущение, что, в общем, я не всегда занимаюсь своим делом. А вот здесь у меня полное совпадение, что я занимаюсь своим делом, будучи в фонде. К сожалению, мы вот с Ингеборгой Дапкунайте, два сопредседателя, мы отвечаем как бы за прозрачность фонда, за надежность его, так сказать — гаранты того, что это все правильно, честно и как надо. Но, конечно, так не получается.

Синдеева: Вы, мне кажется, очень глубоко вовлечены, да?     

Друбич: Ну, в таком фонде нельзя быть неглубоко вовлеченной, потому что сама тема, эта тема ухода! Это же все время, каждый раз ты ее… Все равно так устроен человек — он примеряет ее к себе, к своим близким. Я столько вижу ситуаций! Благополучный! Абсолютно социально в шоколаде людей, которые вот ушли, вышли, перешли, за угол завернули, а там инфернальный ужас, потому что это так устроено. И, конечно, через это, извините, так высокопарно, может быть, через это начинаешь понимать жизнь. Но ты действительно ее по-другому ощущаешь! И мне трудно просить деньги. Конечно, подразумевается, что я, Ингеборга и все люди, в общем, нужно заниматься фандрайзингом. Это особый дар. Можно, наверное, этому учиться. Я бы хотела этому научиться, но пока мне это, так сказать, мне трудно. Я тоже себя анализирую, почему мне это трудно. Но я стараюсь. И можно помогать всем. И вот волонтеры — это одна из, на мой взгляд, выдающихся явлений человечества, это вообще эволюция человечества. Для каждого человека, он должен развиваться. Он начал развиваться! Альтруизм — это же то же самое. Это в генетике в нашей заложено, способ выжить виду. И благотворительность — это то же самое. Без этого не может жить человек.

Синдеева: Вот как волонтеры отбираются? Вот это вот очень важно.

Друбич: Вот Вера Миллионщикова, она была сканер. Она видела людей. Возможно, я после этого могла уйти, потому что она мне сказала «вы нам подходите». А есть люди, которые, происходит отбор. Многие приходят ложно, с какими-то своими мотивами. Многие приходят, чтобы что-то кому-то доказать. Они не могут быть волонтерами. Многие приходят решать какие-то свои личные задачи, не переживания, не уход близких, им хочется помочь, они вовлечены в это. Ну, там чьей-то, какие-то свои делишки они решают. А раньше Вера очень видела сразу наркоманов, которые хотели, потому что там обезболивание, наркотики. Очень много приходило людей.

А, то есть, такая тоже была проблема, да?

Друбич: Тоже была проблема такая. То есть, это все уже как-то стандартизировано, и, в общем, это профессионально. Я вижу, как за 11 лет, в общем, из такого семейного идеалистичного предприятия это все вырастает в большой серьезный профессиональный фонд и большое серьезное дело.

Синдеева: А скажи, пожалуйста…

Друбич: Потому что Вы знаете, что национальный проект…

Синдеева: Да, вот расскажите про это! Вот он стал национальным проектом — раз. Потом сейчас детский хоспис на какой стадии? На каком?

Друбич: У детского хосписа работает выездная служба. Это Правительство Москвы выделило землю под него в 2015 году. Это на Новослободской, на Долгоруковской. И это благотворительный проект, то есть, деньги на…

Синдеева: На строительство хосписа дают доноры? Не государство?

Друбич: Нет.

Синдеева: Вот у меня все время вопрос. Вот сейчас, не будем говорить про перекопанную Москву и все остальное, но мы видим, какое количество огромное денег тратятся на украшение Москвы. Это огромные просто деньги, просто какие-то немыслимые. При этом, при этом почему-то, выделяя землю под детский хоспис, мы деньги ищем у доноров, у благотворителей. И вот это у меня в голове никак не соединяется.

Друбич: Это ни у кого не соединяется.

Синдеева: Вот этот кусочек денег, которые, Сергей Семенович, я не ругаюсь, я считаю, что Вы много чего делаете очень правильно и хорошо, но, объясните, пожалуйста, почему тратятся миллиарды на освещение Москвы? Мы переживем без такой красивой Москвы. И при этом невозможно найти деньги на строительство? И потом дальше поддерживать фонд могут доноры, благотворители и так далее. Ладно, давайте, забудем государство. Но это же, ну, мне кажется, это же вот! Оно лежит на поверхности! Вот этот маленький кусочек денег отдать сюда!

Друбич: Наташа, я, совершенно у меня те же вопросы, и мне также на них нет ответа. И я каждый раз думаю, что, может быть это какие-то высокие такие инопланетные, так сказать, соображения, почему надо делать так, а не так, как мне кажется. Я поэтому и с этой стороны нахожусь, а эти люди с этой стороны. Я понимаю, что на это не надо рассчитывать.

Синдеева: Нет, хорошо, что не надо рассчитывать! Это все правильно!

Друбич: Хочется рассчитывать! Но рассчитывать не надо, надо рассчитывать в данной ситуации, и, на самом деле, это правильно. Нигде в мире то, что касается хосписов, не содержится государством. Это везде на пожертвования происходит, потому что это действительно тема очень сложная. Вы понимаете, для государства, еще оно будет, так сказать, заниматься. Я всегда говорю, что ни одно самое процветающее государство не заменит нашей с вами помощи друг другу.

Синдеева: Сто процентов! Никто этого не отменяет! Но построить здание, которое требует просто, ну, таких серьезных капитальных сложений! Не понимаю! У меня в голове все равно это как-то не соединяется. То есть, я…

Друбич: Видимо, там какая-то своя логика, поскольку было заявлено так: мы сделали то, что мы сделали, теперь вы должны сделать то, что вы заявили, и вы должны это сделать, раз вы это сказали. Я не могу, как бы, говорить, поэтому я не понимаю.

Синдеева: То есть сейчас выделена земля, а строительство не начато, есть только…

Друбич: Нет, нет, нет, строительство идет.

ПОКА ПРОГРАММА ГОТОВИЛАСЬ К ЭФИРУ, МЭР МОСКВЫ СЕРГЕЙ СОБЯНИН ОДОБРИЛ ВЫДЕЛЕНИЕ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКИ ДЕТСКОМУ ХОСПИСУ "ДОМ С МАЯКОМ"

Друбич: Лида Мониава, Нюта Федермессер — это совершенно отдельные люди, которые для меня тоже дом с маяком. Они для меня в каком-то смысле маяк, потому что я соизмеряю свои силы, я понимаю, что они маниакальны, я понимаю, что они очень часто очень тяжело переносятся окружающими, они требуют жуткого…

Синдеева: Вовлечения.

Друбич: …аналитического вложения, соучастия. Люди, в общем, не выдерживают и ломаются. Но в этом деле профессионал не может быть удобным и приятным другому человеку. Я тоже понимаю. Просто они как-то почему-то не выгорают. Потому что люди, в общем, выдыхаются. Это сложно, это правда сложно. Это тяжело. Это нянечке тяжело, это сиделкам тяжело, а Нюта это понимают, как это должно устроено. Она эстафету приняла от Веры. Это, ей еще тяжело, потому что вообще нет людей, которые знают эту паллиативную дисциплину. Ее нет! Ее только начнут преподавать в школе. Это особые врачи. Я говорю всегда, что это врач-плюс. Это не только врач, не только профессионал, потому что там столько этических и человеческих, столько соучаствующих вопросов. На самом деле, в хосписе больше нужна нянечка и сиделка, и родственник, чем врач. Ну, это такая тема, я могу много об этом говорить, в какой момент нужен хоспис, еще врачи. Очень многие не понимают, они думают, что обязательно надо человека отвезти в реанимацию, вот обязательно. Если ребенка, и разлучают его с мамой и отвозят его, он ходит там, каково маме, которая понимает, что вот там, за этой дверью умирает ее ребенок, она не может ему сказать последнее «я тебя люблю». И почувствовать тепло его руки, понимаете это? Но многие люди этого не понимают, до сих пор не понимают. Они не понимают, почему, и там есть своя правда, которая не понимает. Поэтому это…

Синдеева: А вот сейчас была проблема…

Друбич: Сложное, где все должно сойтись, и должны друг друга понять и договориться. Это движение началось. Движение началось! Я вижу, как. Но очень много нюансов. Я сравнивала 10 лет назад, 11 лет назад. Какой хоспис? О чем вы говорите?

Синдеева: Но главное, что институционально начинает меняться. Вот Вы начали говорить, расскажите про включение в национальную программу.

Друбич: Национальная программа, да, потому что это создание паллиативной помощи. Ее вообще как таковой нет. То есть, это закон, это служба, объединение хосписов всех в одну структуру. То есть, это не 8 хосписов отдельных, они сейчас все объединены, филиалы, Центр паллиативной помощи, который возглавляет Нюта Федермессер. И это и образовательные программы, и, конечно, вот когда уже дан такой зеленый свет, когда департамент это видит и запускает такие проекты как уже какие-то нормы, как это должно быть, и уже у людей не вызывает вопросов, а почему человек, которому нельзя помочь, он должен, может и претендует на помощь? Потому что раньше, когда, помните, вы меня застали, когда онкологическую больную выписали домой под наблюдение по месту жительства? Значит, все, это у человека нет ничего. И то, что удалось фонду запустить «Москва без боли».

Синдеева: А что вот это вот была проблема с?

Друбич: А потому что у нас крепостное право по обезболиванию! У нас человек мог получить обезболивание вот столько-то дней и только там, где он зарегистрирован или прописан.

Синдеева: Это изменилось?

Друбич: Да, конечно, изменилось. Изменилось. Человек может выйти из стационара, получить рецепт, продумана его маршрутизация, куда он дальше поступит, кто его наблюдает. Главное, что он могут получать обезболивание не там, где они прописаны, а там, где у них болит.

Синдеева: Это на федеральном уровне решилось?

Друбич: Ну, пока это Москва.

Синдеева: Или это Москва?

Друбич: Это только Москва.

Друбич: И еще, понимаете, вот это дело Хориняк, которое всех напугало, потому что, слава богу, она его победила, но у врачей, у них у самих страх. Они между молотом и наковальней. Очень многие врачи хотели бы помогать, но они не могут, потому что они зажаты вот в эти рамки, условности, они не знают, что они уже давно могут это делать. Информативно трудно доходит в регионы, то, что они могут уже, имеют право, изменились нормы обезболивания. Вот.

Синдеева: Конечно, Вы удивительное делаете дело все. Ну, правда. Потому что, опять же, я когда, ну, вот я тоже являюсь попечителем в фонде «Созидание». Я, к сожалению, к сожалению, честно, каждый раз, ну, так вот понимаю, что мой вклад в работу фонда — это, в общем-то, там, ну, работа лицом, это какое-то информирование. Пытаюсь тоже привлекать.

Друбич: Почему?

Синдеева: Да, да, да, да. Но я понимаю, что я не пропускаю через себя это и не готова пропускать. Поэтому там… А люди, работающие в фондах, они же это все…

Друбич: Что значит, не пропускаете? Вы пропускаете это через себя.

Синдеева: Ну, может быть, не настолько.

Друбич: Кажется, что у Вас больше было бы эмоций, но Вы просто не видите этих пациентов.

Синдеева: Да, нет, не вижу.

Друбич: Когда ты это видишь, когда ты это ощущаешь, когда ты приходишь на День памяти, и ты видишь полный зал Новой оперы родителей, которые потеряли своих детей, и они не одни, я тоже, для меня тоже, я тоже с ними развиваюсь, понимаете? Я тоже вначале не понимала и до сих пор не могу ответить вам на вопрос, а нужно пациенту говорить, что у него осталось столько времени? Я с этим не могу согласиться. Я, например, считаю, что нужно говорить человеку…

Синдеева: Подавать надежду?

Друбич: …то, что он готов услышать. Немногие люди, вот, например, поколение моих родителей, мне кажется, им тяжело это слышать. Люди уже другой формации, которые, так сказать, уже, у них какие-то дела сложные, может быть, подвести итог, нужно с кем-то, рассчитаться, с кем-то поцеловаться, с кем-то помириться, что-то от себя оставить. Наверное, им важно знать эту информацию, что вот у него времени столько-то есть. Ну, человек так устроен, знаете, я видела выдающихся врачей, выдающихся специалистов-онкологов. Они смотрят на свой рентген с опухолью и не ставят себе диагноз.

Синдеева: Не ставят.

Друбич: Я думаю, это все, это действительно такой компот с винегретом, что трудно…

Синдеева: А вы часто сами проверяетесь, делаете чекапы? Вы же сталкиваетесь с этим вот тоже. Это я про нашу совершенно в этом смысле низкую культуру, вот про вот всех нас.

Друбич: Ну, это и наша низкая культура, и жуткая организация здравоохранения. В общем, это сложно сделать. И так и будет дальше, что, конечно, все это будет развиваться такой коммерческой историей, потому что мы забыли в Советском Союзе, когда нас всех гнали на диспансеризацию, все в школе наблюдали, эта диспансеризация, и тебе не выдавали там, если ты не сделал себе флюорографию, и так далее, и так далее. Тогда не было такой широко распространенной эндоскопии, такой диагностики. Страх, что лучше я так поживу, чем я вот сейчас узнаю, а как моя жизнь после этого изменится? А жизнь после этого изменится. Не все готовы к этому. Поэтому…

Синдеева: Вы сами проверяетесь?

Друбич: Сама не все. Я не на все могу решиться. Я внимательно отношусь к питанию. Я читаю об этом очень много книг. Ну, стараюсь как-то вот эмоционально все-таки быть с теми людьми, которые мне комфортны. Мне кажется, что это очень много дает в смысле сохранения семьи и здоровья своего, физического здоровья. Ну, я такой человек. Кому-то, может быть, нужно что-то другое. Кому-то, может быть там, плавать.

Синдеева: Я желаю вам долгой жизни и удачи…

Друбич: Спасибо.

Синдеева: …и фонду. И хороших ролей еще. Очень хочется вас увидеть в кино.

Друбич: Я думаю, что все будет.

Синдеева: А есть какой-то план? Планов нет?

Друбич: Не знаю, можно ли об этом говорить на вашу программу.

Синдеева: Можно.

Друбич: Чтобы, например, попросить, сказать, что есть короткий номер.

Синдеева: Давайте, мы его напишем.

Друбич: 9333. Это очень просто. Можно отправить и 50, и 100 рублей. Вот это та капля, которая превратится все равно в большой поток, и это очень будет ощутимо.

Синдеева: И волонтеры тоже если нужны, то можно просто на сайт заходить фонда.

Друбич: Волонтеры — это через сайт. Сайт рабочий. Сайт рабочий и очень такой откликающийся. Ну, вот, могу про детскую программу еще рассказать.

Синдеева: Рассказывайте, рассказывайте.

Друбич: Ну, мы вот стали говорить о том, что вот, например, большая проблема ивэйл, да? Мы сделали «Дом с маяком», Лида Мониава в общем ведет к тому, что дети, которые, в общем, обречены жить в реанимации (а они раньше жили в реанимации), которые сами не дышат, в том числе они могут теперь находиться и жить среди своих, и быть с братьями и сестрами, и ходить в школу. Когда я вижу, как Лида Мониава вывозит этих детей в бассейн, это надо видеть, как ребенок с этой трубкой дыхательной, как он плывет, и рядом с ним по бортику идет человек и держит эту трубку, и сколько счастья и радости у этого человека. А людям сложно. Я, знаете, разговаривала с чиновниками, которые тоже на меня, как когда-то я смотрела, может быть, смотрят на меня как на кукукнутую, и они совершенно тоже говорят: «А зачем? Эволюция! Люди рождаются больными и умирают. Это естественный отбор!» Мы должны как в Спарте? Я так думаю про себя, мы должны как в Спарте взять больного ребенка и бросить его с обрыва? Ну, он же не жилец.

Синдеева: Что, есть такие люди, которые так прям публично говорят? Не то, что так думают, а так говорят?

Друбич: Да, есть люди, которые так говорят. Я встречала таких людей, которые мне говорили: «Женщина, Вы занимаетесь ерундой, Вы нарушаете баланс в природе». Я думала, мы наоборот сохраняем. Они говорят: «Нет, Вы его нарушаете. Поэтому не занимайтесь ерундой». Поэтому я думаю, смотрю на этих людей и знаю, что может с ними случиться завтра. Я вижу здоровых детей, которые рождаются у здоровых родителей, но что-то пошло не так, что-то случилось. Неправильное, очень много врачебных ошибок, к сожалению. Очень много врачебных ошибок во время родов, принятия родов. И все, все! Ты попала в такую ситуацию. И что дальше? Пособие по инвалидности? По уходу за ребенком? Вот есть такая девочка, ей 12 лет. Мама, папа оказался инвалид, у него авария была. И она с генетическим заболеванием очень редким. Мама одна. 29 тысяч рублей. Ой, 29 тысяч рублей.

Синдеева: Да ты что?

Друбич: 29 тысяч рублей на все, на всю жизнь, на их существование. Конечно, когда фонд… Очень много одиноких же матерей, потому что больные дети чаще остаются с мамами, папы, в общем, тяжело мужчинам это дается. Я их тоже в каком-то смысле понимаю, им тяжело видеть свое неполноценное потомство. Женщины в этом смысле биологически по-другому устроены. И они тянут. И я разговаривала с такими матерями. Когда малютки-инвалиды, и им врачи говорят: «Не обрекайте себя, оставляйте! Оставляйте!» Вы не понимаете, что за жизнь, жизнь – это каждый день подвиг, то ежедневный подвиг, эта жизнь. И, когда они мне говорят, что мы вот лежали в больнице, я видела этих малюток, которых привозят из домов ребенка, они все с пролежнями, у них на головке пролежни, она говорит, мне жалко, ну, как я буду своего ребенка? Я же не могу оставить. И вот они не оставляют. И конечно то, что фонд может им два раза в неделю оплатить няню, она может просто опустить вот так руки, не таскать его, выпрямить спину и просто пойти погулять и встретиться с кем-то, с кем ей хочется — я понимаю, что фонд нужен. И действительно очень рада, что это в моей жизни есть, потому что главный человек, которому я помогаю — это я помогаю себе.

Синдеева: Я желаю удачи.

Друбич: Спасибо.

Синдеева: Спасибо, Тань. У меня есть подарок. Чайники. Я, знаете, как, я раздаю чайники, чайники BORK.

Друбич: У меня тоже BORK, я большой поклонник.

Синдеева: Ну, вот видите. И я большой поклонник. И мне это очень приятно. И вот мы сегодня с вами чай пили вот этот прекрасный нам заварили, потому что, оказывается, в этом чайнике можно еще заваривать. Я признаюсь, несмотря на то, что у меня такой чайник дома, я этого не делала никогда. Теперь я это сделаю.

Друбич: Очень вкусный, кстати, спасибо.

Синдеева: Пейте и наслаждайтесь с удовольствием.

Друбич: Вам повезло, что у вас такой спонсор.

Синдеева: Да, это правда. Спасибо компании BORK.

Друбич: Приятно, приятно держать всегда в руках.

Синдеева: Его трогать приятно.

Друбич: Эстетически это приятно. Я, когда прихожу домой, вижу свой фильтр, я уже не одна в доме.

Синдеева: Спасибо большое, спасибо.