Диана Арбенина: «Какое „Вон из страны“? Я эту страну знаю лучше многих из них»

Синдеева: У меня в гостях сегодня Диана Арбенина, которую я зову уже очень давно. У нас с ней была очень длительная переписка. Можно я буду на «ты»? Мы перешли на «ты».

Арбенина: Да, мы так долго собирались, договаривались, что перешли на «ты». Салют!

Синдеева: Диана, у тебя вышел новый альбом «Выживут только влюбленные». Во-первых, я тебя поздравляю.

Арбенина: С чем? С ним?

Синдеева: Мне кажется, для артиста всегда очень круто, что выходит альбом.

Арбенина: Да, это так. Он хороший.

Синдеева:  Ищите «Ночные Снайперы», альбом лежит. Первый раз ты пошла на такую историю, на эксперимент. Вау!

Арбенина: С чего мы с тобой начнем все же? Крупнее! Крупнее! С чего мы с тобой начнем все же?

Синдеева: Нет, а можно я тогда сразу спрошу.

Арбенина: Все по новой, дубль два!

Синдеева: Нет, стой, нет не дубль два.  Почему вдруг эротическая фотография в этом альбоме, скажи мне?

Арбенина: Я тебе даже больше скажу, это должно было быть на обложке.

Синдеева: А почему не на обложке?

Арбенина: Дело в том, что у нас подобные вещи не печатают на обложках, потому что они считают, что это

Синдеева: что это не продают?

Арбенина: Эротика. Нет почему, они говорят: «Мы можем продавать, но на заправках и так далее, в магазинах это всё будет заклеено черным супером». Что касается iTunes, там это тоже будет закрыто. Ну короче закрыто. У нас нельзя обнаженную фигуру. Помнишь фотографию Леннона с Йоко Оно?

Синдеева: Да. Но тогда всё можно было.

Арбенина: Так их тоже нельзя теперь!

Синдеева: А дальше будет серия каких-то фотографий внутри?

Арбенина: Так ты его открой, можно вскрывать.

Синдеева: У меня сейчас вся программа пойдет по боку. Арбенина в эротической съемке. А кто-нибудь не предложил тебе сделать такую фотосессию, продолжить?

Арбенина: Предложили, сейчас думаем.

Синдеева: Не отказывайся. Мне уже никто не предлагает.

Арбенина: Послушай, дело в том, что тут самое главное ― не скатиться в пошлоту.

Синдеева: Конечно.

Арбенина: Поскольку тут всё очень идейно, как всегда у нас бывает. У нас на самой обложке должна была быть эта самая фигура, которая кого-то ждет, кто-то ушел, пришел или не пришел. Короче говоря, она ждет со страшной силой. Альбом называется «Выживут только влюбленные». Если дождется, значит, выживет.

Синдеева: То будет фотосессия.

Арбенина: А если нет, то нет. Знаешь, в чем самое интересное заключается? В том, что мне сообщили, что такая обложка невозможна, перед концертом с Башметом в Питере. У нас был второй симфонический. Вот я стою на сцене, всё это дирижируется, уже саунд-чек подходит к концу. Мне звонят и говорят, что так случилось.

Синдеева: И это не обложка.

Арбенина: Обложку такую нельзя. Я говорю: «А что же нам делать?». У меня, конечно, настроение портится, потому что я в этом не усматриваю никакой ни конъюнктуры, ни пошлости. Это было мое личное дело, понимаешь? Я очень сильно влюбилась и посчитала, что это будет уместно.

Синдеева: А ты здесь влюбленная?

Арбенина: Да, конечно. Очень сильно.

Синдеева: А сейчас?

Арбенина: Ой, вообще.

Синдеева: А про это можно?

Арбенина: Послушай. И мы поменяли перед и зад и смогли это выпустить. К чему я это говорю? Так всё странно и просто: поменял ― и всё нормально.

Синдеева: Ракурсы.

Арбенина: Ракурсы-то разные получаются, угол зрения, точка зрения разная.

Синдеева: То есть ты влюбленная сейчас?

Арбенина:  Ты ищешь, за что зацепиться? Да, я влюбленная.

Синдеева: Нет, у меня целый план вопросов, вот их сколько! Про что хочешь.

Арбенина: Вообще все эти листы?

Синдеева: Нет, это так, на всякий случай. Когда легче пишется? Что является мотивирующим для написания альбома? Просто «Мне надо написать альбом, я давно не писала альбом». И ко мне пришла компания Sony

Арбенина: «Меня зовут конъюнктурщик». Нет, это не моя история. У меня не так, у меня всё очень просто. Я пишу песни, в какой-то момент их набирается такое количество, которое уже просто не может не...  ― и количеству песен, и нам, музыкантам ― уже просто не может не захотеться всё это начать осмысливать и приводить в такое звучание, в котором оно есть сейчас. Я исхожу из песни. Я влюбилась ― я написала песню, вторую, третью, четвертую, пятую, шестую, двадцатую.

Синдеева: То есть этот альбом пронизан любовью?

Арбенина: Конечно.

Синдеева: Или это песни, написанные в разное время?

Арбенина: Нет-нет.

Синдеева: Два года назад, может быть, ты была не влюбленная и написала что-то.

Арбенина: Слушай, так получилось, что я неравнодушный человек, меня очень много вещей может в принципе не интересовать, а если что-то интересует, то интересует. Несмотря на всё это, я пишу только о любви. И этим чувством, чем старше я становлюсь (мне сорок один год), тем больше я понимаю, как много времени было упущено в 20, 25, 30.

Синдеева: Что значит упущено? Отказывала себе?

Арбенина: Я отказывала себе в любви, отказывала себе в нежности, откровенности.

Синдеева: Почему?

Арбенина: Я постоянно с кем-то боролась, от чего-то защищалась. Теперь я понимаю, что, в принципе, этого не стоило делать вообще. Пока мы готовились к твоему эфиру вместе с гримером, ― прекрасная Алёна, которая у вас работает, ― мы разговаривали о том, стоит ли вообще злиться. Мы пришли к выводу, что злиться не стоит, это просто забирает силы, и всё.

Синдеева: У тебя получается не злиться?

Арбенина: Да, конечно.

Синдеева: То есть ты не злишься?

Арбенина: Если я понимаю, что меня что-то не устраивает, я посылаю, отворачиваюсь и ухожу.

Синдеева: Это не злость? Ты выплеснула и ушла.

Арбенина: До свидания. Конечно.

Синдеева: Смотри, когда я готовилась к программе, я прочитала много интервью с тобой. Мне показалось (в одном интервью ты достаточно много об этом говоришь), что ты вообще настолько самодостаточна и тебя в себе так много, что ты любишь быть одна.

Арбенина: Да, это роскошь.

Синдеева: А как всё это уживается? Влюбленность и быть одной. Когда любовь, понятно, ты проникаешь друг в друга, в этот момент не можешь без человека находиться.

Арбенина: Это было в восемнадцать.

Синдеева: А сейчас как?

Арбенина: А сейчас мне не нужно находиться  24 часа в сутки с человеком, в которого я влюблена или которого я люблю. Более того, если я нахожусь 24 часа в сутки с кем-то, ― а я постоянно с кем-то нахожусь 24 часа в сутки, начиная от моих детей, заканчивая теми людьми, с которыми я работаю, ― я становлюсь опустошена вообще.

Синдеева: И как ты находишь этот кусок для себя? У меня такая же проблема есть.

Арбенина: Я просто скрываюсь, я ворую.

Синдеева: Как?

Арбенина: Меня ненавидят за это, меня не понимают в этом.

Синдеева: Ты просто тихо уходишь и пропадаешь?

Арбенина: Я говорю, например: «В пятницу я еду домой за город и там сижу».

Синдеева: Но ты едешь, там у тебя дети.

Арбенина: Нет, дети, например, в детском саду. Детей привозят вечером, я готовлю им ужин. Потом я их усыпляю, читаю им сказки, условно говоря (хотя сказки они не слушают, я не читаю им сказки, а слушают они мамины песни). Я этот альбом уже просто ненавижу, потому что я каждый вечер слышу, как они включают его и бесятся под него! Они просто прыгают на стены.

Синдеева: А что они ещё слушают, кроме тебя?

Арбенина: Вот сейчас Тёма подсел на Muse, слава богу, хотя бы что-то.

Синдеева: Как? Ты подсовываешь? Как происходит вообще это музыкальное образование?

Арбенина: Я подсовываю. Во-первых, музыкальная школа. У нас отличный педагог по фортепиано. Во-вторых, что касается общего музыкального образования, не сольфеджио, не специальность, а общей музыки, то слушаем мы только то, что я разрешаю. Всякая шелупонь в этом доме звучать не будет никогда в жизни, даже если они её принесут.

Синдеева: Подожди. Ты такая деловая: даже если они принесут, ты не дашь им слушать. Сколько им сейчас лет?

Арбенина: Шесть.

Синдеева: Они наверняка умеют уже этим всем пользоваться.

Арбенина: Нет, у них нет телефонов.

Синдеева: Но у тебя же есть! Что, они не могут взять телефон?

Арбенина: Мой ― не могут.

Синдеева: А у кого они могут?

Арбенина: Ни у кого. Я не разрешаю им пользоваться телефоном.

Синдеева: Ты просто тиран!

Арбенина: Я не тиран, просто дело в том, что когда дети приносят из детского сада условно слово «жопа» (вы сейчас его запикаете)…

Синдеева: Мы это оставим.

Арбенина: Ради бога. Это слово знают все, его приносят. Я могу объяснить Артёму, у меня есть такой принцип: я детям объясняю. Я их не бью, я очень редко их ставлю в угол. Я считаю, что им можно объяснить.

Синдеева: Если ты так им объясняешь, как сейчас мне, то, в принципе, это хуже, чем дать им по заднице иногда в эмоции, понимаешь?

Арбенина: Не надо.

Синдеева: Ты им так объясняешь?

Арбенина: Нет, я им объясняю не так. Так вот, я считаю, что всё можно объяснить: «Понимаешь, Артём, мы обычно дома говорим «попа», правда? А «жопа» ― это очень грубо, мы так не говорим, у нас так не принято». Слово «не принято» они знают. Но если они будут впитывать музыку, которую они слышат не первый раз, это такой закон двадцать пятого кадра, она их просто пропитает. Я ничего не смогу сделать, она их отравит, понимаешь?

Синдеева: Хорошо, какая русская музыка может ещё звучать в доме?

Арбенина: Классика, конечно.

Синдеева: Классика и Арбенина ― и всё?

Арбенина: Да, а что ещё?

Синдеева: Не знаю, твои коллеги. Земфира?

Арбенина: Я им ставила коллег, более того, мы даже ходили на концерты. Но дети же самые честные существа! Был случай, который произошел, когда мы были на концерте юношеского симфонического оркестра Юрия Абрамовича Башмета. Марта вот так села в проход и стала качаться. Она качалась, качалась и сказала: «Мама, когда мы пойдем в гримерку?». Имеется в виду ко мне. Они скучают. Я не могу им объяснить, что очень много клеевой музыки, кроме моей.

Синдеева: Подожди, хорошо. Группы «Ленинград» тоже, наверно, не может быть у детей?

Арбенина: А зачем?

Синдеева: Не знаю, я спрашиваю.

Арбенина: «Ленинград» рано, там же одни матюги.

Синдеева: Но ты дала бы им послушать?

Арбенина: В группе «Ленинград» мне нравится, скажем так, псевдо-, но тем не менее философия. Но дети не поймут её сейчас, поэтому зачем ставить? Что касается музыки в принципе, это Muse, Эдит Пиаф. Я работаю, скажем так, над некоторым количеством языков, они учат французский в саду, а песни в этом помогают. Я не против другой музыки, своих коллег, но я понимаю, что они сейчас это не воспримут. Для них это испытание.

Синдеева: Хорошо, я поняла.

Арбенина: Но что самое интересное, я их не подсаживаю. У меня просто были концерты, турне. Я вернулась, а они слушали.

Синдеева: Это как раз очень естественно, что они слушают твою музыку. Во-первых, это музыка, во-вторых, это мама. Мои тоже все время смотрят телеканал Дождь, хотя им там ничего не понятно, понимаешь?

Арбенина: Вот! Давайте же зададим вопрос: смотрят ли они другие каналы?

Синдеева: Смотрят, «Карусель». «Мама, „Карусель“, пожалуйста!».

Арбенина: «Карусель» мы тоже смотрим. Я «Каруселью» их шантажирую.

Синдеева: Да?

Арбенина: Я говорю: «Если вы быстро помоете посуду, тогда будет „Карусель“».

Синдеева: Я не использую такие приемы, не знаю, правильно или нет. Альбом. Ты первый раз пошла на такой эксперимент, когда альбом скачивается, продается. Когда я вчера его искала, я обратила внимание, что в сети ничего нет, и это очень круто. Я не знаю, кто над этим работает специально: юристы, компания Sony Music или еще кто-то, но это очень круто. Скажи, есть ли уже какая-то статистика скачиваний, сколько продано? Есть ли какой-то прогноз, как ты считаешь, сколько может быть продано? Можно ли этим заработать?

Арбенина: Я знаю только одно. Извини, что я тебя перебила, просто мы действительно давно хотели увидеться, я хочу как можно больше тебе сказать.

Синдеева: Давай.

Арбенина: Может быть, с напором излишним. Я могу по-другому, как сяду сейчас, буду делать паузы в пять секунд.

Синдеева: Мы потом их вырежем.

Арбенина: Но все равно же останется такая вальяжная девица. Понятно, я статистику не знаю, я её не веду, но в чартах он на первом месте, это я знаю точно. Этим Sony гордится. Я могу сказать, что тоже горжусь этим, потому что мне не всё равно. Мне очень нравится эта работа, мы её делали сами. Трое музыкантов и я. Делали дома, никуда не ездили, ни в Лондон, ни в космос, ни в Нью-Йорк. Я уже наездилась в свое время, когда казалось, что там всё лучше, а здесь вообще невозможно. Мы это всё записали дома.

Я не знаю, сколько продано альбомов, но я знаю, что он очень хорошо идет. Я знаю, что он на первом месте в этих чартах.

Синдеева: Скажи, а заработать на этом музыкант может? Как это, если это не коммерческая тайна? Sony платит какой-то гонорар?

Арбенина: Аванс, конечно. Я получила аванс.

Синдеева: И дальше роялти с каждой продажи.

Арбенина: Совершенно верно, это не секрет.

Синдеева: А есть уже какой-то российский опыт? Понятно, какая может быть выручка?

Арбенина: Никакой. Ни одна компания, с которой я работала, не заплатила мне роялти вообще. Схема: грубо говоря, я дам сейчас 10 рублей, а после того, как я покрою все свои издержки, расходы и так далее, ты будешь получать 65:35, 45:85 и так далее. Ни копейки, Наташа, я не получила ни от одной компании.

Синдеева: Прошлый контракт был с Universal.

Арбенина: За исключением Universal, потому что они не были выпускающей компанией. Они были дистрибьюторами. Это большая разница, они просто взяли альбом на реализацию.

Синдеева: А Sony как сейчас? Выпускающая компания?

Арбенина: Да.

Синдеева: Ты рассчитываешь на роялти?

Арбенина: Да, более того, я считаю, что это очень уместно. Я, конечно, понимаю, что, может быть, я в какой-то мере тот самый дон Кихот, который воюет с ветряными мельницами. Я против воровства, пиратства.

Синдеева: Это правильно. И просто люди начинают понимать, почему важно платить за контент, они начинают осознавать это.

Арбенина: А почему это важно, как ты думаешь?

Синдеева: Потому что это твой труд, сюда вложены эмоции, силы и так далее. Это не может быть бесплатным.

Арбенина: Безусловно. Только люди этого действительно не понимают.

Синдеева: Потихонечку начинают.

Арбенина: Относительно вашей ситуации можно сказать: «Это телевидение», понятно, что за телевидение нужно платить.

Синдеева: Тоже не понятно, тоже считают, что оно должно быть бесплатным.

Арбенина: Я понимаю. Но дело в том, что телевидение ― такой огромный монстр, а что уж говорить о нас, музыкантах? «Что тебе, песни пишешь, на гитаре играешь, все нормально». А то, что, например, я вкладываю в это не только интеллектуальный труд и дар, который мне дал Господь, я за это плачу своей жизнью, своими страданиями. Никто за меня это не выбирал, я никого в этом не виню.  Но помимо этого существует еще некая материальная сторона. Когда, например, я сажаю перед собой своего басиста и говорю: «Давай инсталлируем студию. Сколько стоит мой вокальный микрофон?», он говорит: «Пять тысяч евро». Не самый дорогой. Я говорю: «Хорошо». И я не прошу денег на «Планете». Знаешь, есть такой ресурс?

Синдеева: Да.

Арбенина: Как это называется.

Синдеева: Planeta.ru, краудфандинг. Но это тоже неплохая идея, знаешь.

Арбенина: Не знаю, не знаю.

Синдеева: Диана, стоп-стоп-стоп. Не живи стереотипами. Ты не знаешь, ты не разобралась. Это тоже хорошая история, иногда к этому тоже можно обращаться, понимаешь?

Арбенина: Когда? Когда мне двадцать лет, у меня нет денег, я пишу первый альбом ― можно. Но когда я состоявшийся музыкант, я говорю: «Мы записываем новый альбом, давайте на него скинемся!». «А почему мы должны скидываться? Ведь вы состоятельные ребята».

Синдеева: А вы состоятельные ребята?

Арбенина: Я состоятельный человек, да. «Я плачу тем, что покупаю билет на твой концерт».

Синдеева: Скажи, а что является основным источником дохода для артиста.

Арбенина: Концерты, конечно. Только концерты.

Синдеева: У тебя сейчас начинается тур. Когда в Москве будет концерт?

Арбенина: 6 марта.

Синдеева: Ты очень много говорила на эту тему, и я даже думала, что не должна спрашивать тебя об этом, но всё равно понимаю, что зрителям это интересно. 2014 год.

Арбенина: Хороший год, отличный.

Синдеева: Из-за твоего выступления в Киеве развернулась жуткая кампания против тебя и не только, там Макаревич и так далее. Сейчас то же самое испытывает телеканал Дождь, и я в том числе. Я к этому отношусь очень легко, потому что стараюсь это не трогать, не читать, хотя понятно, что всё это неприятно, несправедливо, повышает уровень агрессии, меняет отношение приличных, нормальных людей ко мне, возможно, потому что они вдруг поверили.

Арбенина: И хорошо, что их не стало.

Синдеева: Скажи мне, какой главный вывод ты из той ситуации сделала для себя?

Арбенина: Я стала абсолютно свободной. Вообще. Если первую степень свободы подарили мне мои дети… То, что я когда-то в 1993 году вышла с гитарой на сцену, а потом стала выходить на неё часто, петь, как я хочу петь ― нет, это всё детский лепет по сравнению с тем 4 февраля 2010 года, когда у меня появились двое детей. Я поняла, что при той мере ответственности, которую я положила на свои плечи, я, оказывается, могу всё.

Синдеева: Подожди. Ты говоришь: первая степень свободы ― могу всё. Наоборот, появляются какие-то ограничения. Что ты закладываешь в эти слова?

Арбенина: Я могу позволить себе быть честной и говорить то, что я думаю. Я попыталась себя сейчас как-то описать, но это сложно сделать, потому что это глубокие процессы. Невероятно, потому что у меня появились две совести. Я родила двоих детей. Как бы мы друг к другу ни относились, с кем бы мы ни дружили, какие бы у нас ни были отношения, всё равно по сути мы чужие друг другу люди, по самому большому счету. А тут рождаются два человека, которые действительно потом пойдут своей дорогой, которые к тебе, вероятно, в какой-то момент будут относиться не так, как ты хотела бы, потому что уже будут не так в тебе нуждаться. Но тем не менее это та самая совесть, которая воплотилась в живом человеческом организме, в теле. Я это так почувствовала. Артём и Марта. Сейчас будет такой дурацкий рок-н-ролльный пример. Стою я, например, на сцене и думаю: «Прыгнуть в зал или нет?».

Синдеева: Прямо думаешь?

Арбенина: Когда я родила их, я поняла, что я даже думать не буду, я просто прыгну!

Синдеева: Я думала, наоборот, не прыгнешь.

Арбенина: Когда ты думаешь, а потом прыгаешь, ты немножко нечестно делаешь, потому что ты не можешь свой кураж… То же самое: был один музыкант, который отрывал рукава у своей рубашки. Это мне рассказал Миша Козырев в свое время, очень много лет назад. Оказывается, у этого музыканта были рукава на липучке. Ты понимаешь?

Синдеева: Это ужасно нечестно. Фу.

Арбенина: Ты играешь и думаешь: «Вот сейчас прыгну! Прыгнуть, прыгнуть!».

Синдеева: И кто-то покрепче поймает.

Арбенина: И ты анализируешь. А как ты можешь анализировать, если это чувство? Это порыв! Когда родились дети, я сразу прыгаю. Но после 2014 года я поняла, что в принципе, кроме этих детей, которых я родила, ни в коем случае нельзя предавать себя. Никогда не нужно думать о том, что у меня есть дети, за них можно спрятаться, можно сделать много вещей, которые непозволительны, но которые нужно сделать, потому что у меня есть дети. Перед самим собой не солжешь никогда в жизни. Перед тобой можно, а перед собой невозможно. Ты ложишься спать ночью и остаешься один на один с собой. Ты уже начинаешь понимать себе цену. В 2014 году очень много людей отсеялось.

Синдеева: Какие? Которые не поддержали, которые вдогонку пнули?

Арбенина: Нет, я не знала многих, которые пнули. Вот это всё, «Вон из страны!». Какое «Вон из страны»? Я эту страну знаю действительно лучше, чем многие из них. У меня такая работа. Люди не бывают зачастую за пределами МКАД, Третьего кольца, если говорить про Москву. Что тут говорить про Россию, если, по большому счету, москвич её не знает!

Меня очень покоробил звонок одного моего давнишнего приятеля, который сказал: «Ты позор всего Петербурга. Весь Петербург считает, что ты позор».

Синдеева: Да ладно!

Арбенина: И я подумала: «А, круто». У меня, наверное, срабатывает...

Синдеева: А что ты переживала в этот момент? Сейчас ты легко об этом говоришь.

Арбенина: Я не говорю об этом легко, я говорю об этом открыто. Чувство несправедливости было, когда запретили читать стихи. Меня поддержали Сапрыкин, Быков и Полозкова. Мы улетали из отпуска, я была заявлена на книжной ярмарке. Мы сказали, что меня снимают. Я поняла, что мне не дают читать стихи. Мне было обидно. Вот тогда я первый раз написала пост в фейсбуке. Когда я приземлилась в Москве, там была 21 тысяча лайков. Чтобы вы понимали, я вообще туда не ходок, мне не нравятся все эти виртуальные дела, трата времени. Но тогда я так поступила. Понимаешь?

Что я чувствовала тогда, я могу тебе сказать. Это сродни тому, что на тебя выливают ведро не помоев, нет, а такой, как говорят мои дети про кипяток, «кипяточной воды». Выливают тебе на голову кипяток. В первую минуту или секунду тебе не больно. Я всю осень проходила как будто бы под кипяточной водой в первые секунды. Мне не было больно. Это потом до меня стало доходить, что, в принципе, со мной пытались сделать люди, которые вообще не разобрались в том, что я тогда сказала.

Синдеева: У них нет задачи разобраться.

Арбенина: А я за справедливость.

Синдеева: Ты сейчас участвуешь в больших шоу на федеральных каналах.

Арбенина: В одном.

Синдеева: А не бывает на съемочной площадке ситуаций, при которых тебе хотелось бы что-то сказать, но ты понимаешь, что, скорее всего, это всё равно вырежут?

Арбенина: Никогда.

Синдеева: А украинские артисты сейчас не могут быть на «Главной сцене»

Арбенина:  Очень много было украинцев. Они же очень певческие. На мой взгляд, они самые талантливые песенники из славян. Я имею в виду украинцев. Они потрясающе мелодичны. Их фольклор, «Океан Эльзы»… От этого просто невозможно отказаться.

Синдеева: Да. Я слышала, сейчас музыканты много выступают на Донбассе, в Сирии. Такого предложения не было, чтобы тебя позвали?

Арбенина: Я не считаю, что я должна туда ехать.

Синдеева: Если бы позвали, ты бы не поехала?

Арбенина: Конечно, нет. Я могу поехать с сольным концертом в один из этих городов. Я хочу поехать во Львов, Киев. А Сирия ― это вообще конец географии. Но я как-то очень слабо представляю, кому нужна моя музыка в Сирии. А заниматься конъюнктурой я не буду никогда в своей жизни.

Синдеева: Как правило, рок-н-ролльщики высказываются против системы, против того, кто приводит к войнам, столкновениям. Вопрос мой вот в чем: в России за последнее время, опять же, рок-музыка не является выразителем какой-то протестной мысли. Протестной не против государства, а против какой-то несправедливости, той же войны в Сирии или на Донбассе, понимаешь?

Арбенина: Не знаю, тут каждый сам решает, о чем писать. У меня есть в альбоме песня .... «Чего хотят эти люди». И она... Можно я открою альбом? Это просто уместно. Извини, пожалуйста.

Синдеева: В плане рекламы очень даже можно, пусть скачивают в iTunes.

Арбенина: Какая реклама, я тебя умоляю.

Синдеева: 169 рублей.

Арбенина: Песня «История» была написана мной до осени 2014 года. Я просто подставила свою семью, мы не улетели в отпуск, я взяла не тот паспорт. Я написала песню, которая предвосхитила то, что потом случилось со мной. Но я не понимаю.

Синдеева: То есть эта песня стала пророческой.

Арбенина: «Мы с тобой огни, нас не разрешают сжечь.  Больно только тем, кто боится умереть. Но если ты слабак, сожми себя в кулак и не проси. Я пишу свою историю, собаки лают, а мне здорово. И постоянно пахнет порохом молва. На небе всё давно устроено, один и в поле будет воином. И я пишу свою историю сама». Я написала это в июне, а всё случилось осенью. Но дело не в этом.

Синдеева: Пророческая.

Арбенина: «Чего хотят эти люди» ― это песня, в принципе, вообще не о любви, о моем отношении к тому, что происходит не конкретно со мной, а в мире. Но я не могу сказать, что я взяла и написала её специально, потому что я рок-н-ролльщик, для меня бунт ― это самое главное. Что я хочу сказать? Если ты будешь честен перед самим собой и перед тем человеком, который сидит перед тобой ― ты сейчас сидишь передо мной, этого достаточно, ― тогда ты не будешь прятать башку в песок и бояться неизвестно чего. Я сижу здесь перед тобой, живая, здоровая, счастливая, влюбленная и у меня всё отлично!

Синдеева: Куда ты сбегаешь с детьми? Не от детей, а с ними.

Арбенина: Шантаж продолжается. Марта говорит: «Мама у нас всё разрешает», Тема говорит: «Мама у нас самая лучшая, она у нас всё разрешает!». Я с ужасом думаю: неужели я им всё разрешаю? Я так не думаю, может быть, им виднее. Я им позавчера говорю: «Кто будет хорошо себя вести, того я возьму с собой в Питер». Я не знаю, почему я туда не уезжаю обратно, но это мой город. При всей моей любви, пиетете, который я испытываю к Москве, всегда, когда я выхожу на перрон в Питере, я думаю: «Вот это он». Знаешь, как Каренина со своим Вронским? Вот это он. Поэтому, может быть, когда-нибудь я туда с ними и сбегу. Но пока мы еще поем

Синдеева: Как правило, творческие люди очень остро чувствуют чужую боль, несправедливость. Может ли какая-то ситуация родить у тебя такое высказывание, не связанное с тобой, связанное с какой-то явно выраженной агрессией, проявленным национализмом, гомофобией ― с чем-то, по поводу чего тебе обязательно надо высказаться?

Арбенина: Я всегда отвечаю на те вопросы, которые люди мне задают.

Синдеева: А не задали. Вот ты увидела и понимаешь, что ты должна написать стихотворение, песню, выйти и защитить. Острое чувство несправедливости, которое ты наблюдаешь.

Арбенина: Выйти и защитить могу. Физически, я имею в виду.

Синдеева: Физически, морально, слова сказать.

Арбенина: Это мне намного проще, чем написать стихотворение, потому что у меня еще не было такого, но я очень боюсь двух вещей: конъюнктуры и не уйти вовремя со сцены. Неважно, сколько тебе лет, восемьдесят или тридцать пять, просто если ты десять лет как не пишешь новое, выходишь на сцену и поёшь своё прекрасное, отличное, но старьё, морочишь голову людям, которые, находясь в ситуации экономического кризиса, отдают действительно свои последние деньги, потому что они любят музыку, а музыку невозможно будет никогда отменить. Ты тогда, по большому счету, просто вор и спекулянт, и нужно сваливать, уходить со сцены. Нужно сидеть в студии, писать какую-нибудь музыку для фильмов. Нужно начинать заниматься чем-то другим. Толочь воду в ступе ― это точно не для меня, поэтому я бы хотела вовремя уйти, и никакой конъюнктуры.

Синдеева: Я узнала, готовясь к программе, что Светлана Алексиевич ― близкая подруга твоей мамы.

Арбенина: Да.

Синдеева: Она для тебя тоже близкая?

Арбенина: Да.

Синдеева: Скажи, почему у нее такие пронзительные книжки?

Арбенина: Хорошо, что напомнила, надо ей позвонить всё же. Во-первых, мы, белорусы, все такие. По нам прошли и монголы, и татары, и все остальные. Мы действительно такие. Я это к чему говорю. Понимаешь, откуда во мне так много какого-то прощения, доброты? Прощать я как-то люблю больше, чем осуждать. Это именно такая национальная черта. Я не прячусь за белорусами, но меня с годами все больше и больше тянет домой, в Минск.

Она глубоко страдающий человек, глубоко неравнодушный. Только из-за этого она занимается острой публицистикой.

Синдеева: То есть это чужая боль.

Арбенина: Да, та самая чужая боль. Понимаешь, я ее так же остро воспринимаю, но скатиться в пошлость, если пишешь стихотворение или песню, очень легко. А если ты занимаешься публицистикой, ты мертвеешь от хроник, которые тебе дают, и ты как хирург делаешь, просто опубликовываешь, но при этом пропускаешь это через себя, безусловно, страдаешь через это так же, как те, которые потеряли ― в этом ей, конечно же, повезло. Она имеет такой инструмент, которого нет у меня. Я написала песню «Кандагар», когда была беременная. Я до сих пор не могу ее слушать, потому что она очень пронзительная. Это что касается афганских историй.

Синдеева: А ты написала её под каким впечатлением?

Арбенина: Я написала её для фильма. Но она именно о том, о чем писала Алексиевич. Понимаешь, что такое публицист? Это журналист, который дошел до высшей степени своего ремесла, который вышел за рамки статьи как таковой. Я просто знаю, о чем говорю, у меня мама ― журналист. Он вышел за рамки интервью с каким-нибудь комбайнером, который рассказывает про урожай, и начинает писать о боли, о которой до него еще никто не писал.

Синдеева: Но поэт и музыкант тоже может это делать, просто в другой концентрации.

Арбенина: Наташа, я не знаю, как можно написать стихотворение… Что такое публицистика? Это голые факты. Их безумное количество, вот они, сводки павших, гробов. Но я даже слово «гроб» не могу использовать в песне, потому что это нужно будет намеком на конъюнктуру, понимаешь? Ты должен пережить это в себе и каким-то образом так подать эту боль, чтобы люди поверили тебе, а не подумали: «Она сгоняла в Сирию, приехала и написала песню». Это же самое отвратительное для поэта.

Синдеева: Ты сказала, что прощать больше любишь, чем.... Прощение ― это твоё. А есть что-то, что ты не могла бы простить никогда?

Арбенина: Конечно.

Синдеева: Что?

Арбенина: Я очень непростой человек, особенно в личных отношениях. Это все абсолютно неинтересно. Я вообще невыносима в жизни, со мной, по большому счету, никто даже жить не может, понимаешь? Поэтому существуют такие моменты, благодаря которым я расходилась с людьми. Получается, я не прощала. Но не так, чтобы я не простила и помнила об этом. Мне просто становится всё равно. Подлость. Подлянки такие, знаешь? Мне очень не нравится, когда люди подлые. Если ты хочешь что-то делать, лучше все-таки об этом сказать, что ли, объясниться. Подлость. Слушай, мы так весело разговаривали, зачем тебе это?

Синдеева: В тебе глубины много, хотела понять это. Давай, у нас уже финал программы. Все как-то мечтают, это обычно слова: «Я мечтаю».

Арбенина: Я мечтала полететь в космос, потом я стала заниматься этим вопросом.

Синдеева: Ты серьезно?

Арбенина: Конечно, существуют же гражданские полеты.

Синдеева: Так.

Арбенина: Меня заломало проходить все эти процедуры, поэтому я уже о космосе не мечтаю.

Синдеева: Тесты на здоровье?

Арбенина: Да, конечно

Синдеева: Можешь финальным аккордом прочитать мне какое-то свое стихотворение прямо сейчас?

Арбенина: Стихотворение…

Синдеева: Можешь спеть.

Арбенина: Не знаю, давай которое первое в голову пришло, чтобы далеко не ходить. Я, наверно, его вспомню. Свое?

Синдеева: Свое.

Арбенина:

Конец войны пришелся на ноябрь

дешевая гостиница. шезлонги.

дождь как у бредбери. распятые зонты.

и ― не поверишь ― мерзнут перепонки.

я здесь два дня. решительно один.

терзаюсь от капризов носоглотки.

лечиться не в привычке ― всё само.

нет ничего прекрасней русской водки.

берлин как и тогда. кирпич в кирпич.

хожу до ресторана и обратно.

и девочки плющами вьют углы.

готовы и за марки и бесплатно.

я не могу ни с кем. прошло шесть лет.

измену чувствуешь уже в прихожей.

я знал их всех в лицо. я шел в кино.

и спал как в плащ-палатке в макинтоше.

я был как мальчик. я такой сейчас.

нелепый для неё с момента встречи.

европа постарела и гниёт.

и равнодушна к винегрету речи.

я отпустил её. не знаю сам.

зачем. она была одна такая.

со мной с тех пор всё было. всё прошло.

я струсил.

каюсь каюсь каюсь каюсь.

Синдеева: Диана Арбенина. Спасибо!

Арбенина: Спасибо большое.