Михаил Боярский — Наталье Синдеевой: «Вы правда смогли бы прожить на 23 тысячи в месяц? — Думаю, что и меньше»

Синдеева: Программа «Синдеева» на несколько программ перебралась в Питер. И сегодня мы опять в бутике Bork, только на Невском проспекте, дом 119. Сегодня я встречаюсь с местными представителями питерской интеллигенции. У меня в гостях Михаил Сергеевич Боярский. Здравствуйте.

Боярский: Здравствуйте.

Синдеева: Михаил Сергеевич, вы где-то сказали, что я вообще не знаю, как давать эти интервью, потому что хочется сказать одно, говоришь другое, не хочется соврать, но иногда говоришь совсем не то, что думаешь. Какое у вас сегодня настроение? Вы с каким чувством пришли на это интервью?

Боярский: Заранее себе сказал — говори по существу, постарайся не врать, медленно, с чувством, с толком, с расстановкой. Правда, не получается никогда, но сегодня рискну.

Синдеева: А вы видели мое интервью с вашей дочерью, с Лизой? Не посмотрели?

Боярский: Наверное, видел.

Синдеева: Вы не стесняйтесь, вы говорите, что не видел, потому что я не обижусь.

Боярский: Пытаюсь не пропустить все, что касается моей дочери, я поклонник ее.

Синдеева: О, я тоже. Лиза красотка, и у нас хороший с ней был, очень такой теплый разговор. И мы касались немножко, в том числе, семьи, и Лиза в какой-то момент сказала, что мы в семье, у нас разные у всех позиции, разные бывают мнения, но мы так друг друга стараемся беречь, что даже если мы спорим, то мы все равно понимаем, что у каждого есть право на свою позицию и мнение, но при этом семья дороже. Права? Спорите?

Боярский: Конечно. Мне кажется, что все споры, которые не касаются семейных проблем, яйца выеденного не стоят. Подумаешь, мало ли что происходит за границами нашей семьи! Вот в семье у нас должно быть все тихо, спокойно, мирно и счастливо, а там пускай бушует…

Синдеева: Но все равно, вы можете поспорить на какие-то темы, по которым у вас разные мнения?

Боярский: Нет, я обычно не спорю, я просто остаюсь при своем мнении и все.

Синдеева: То есть просто — я сказал, и чего мне тут с вами спорить.

Боярский: Да, и спорить не собираюсь.

Синдеева: А кто в семье такой вот главный всегда? Как вообще это?

Боярский: Ну, я полагаю, что дети главные, Сергей и Лиза.

Синдеева: Ну, это правда. Это сейчас не фигура речи.

Боярский: Да, потому что я некомпетентен во многих вопросах, а они молодые, быстро все схватывают, у них есть возможность все это проанализировать. А я нет, я консерватор. Но я, правда, никуда не денусь, как я на чем-то остановился, так и продолжаю думать так же, меня сдвинуть с места сложно.

Синдеева: А почему? Вот, знаете, иногда говорят — я не меняю свою позицию. А мне кажется иногда, смена позиции в этом ничего страшного нет, потому что получаешь новую информацию, видишь какой-то меняющийся контекст.

Боярский: То, что мимолетно, конечно, может быть по-разному оценено. А то, что стабильно и вечно, с этим не стоит расставаться.

Синдеева: Вы знаете, мы с вами познакомились, я вам напомню, вы этого, наверное, не помните, в 2008 году мы встретились с вами, я помню, в этой ужасной гостинице «Космос», куда мы приехали с Ксенией Собчак и пригласили вас к участию на «Серебряной калоше», чтобы вы спели песню «Хорватия». Помните? Теперь вспомнили?

Боярский: Вспомнил, конечно.

Синдеева: Я специально не стала до эфира…

Боярский: Футбольная тема, естественно.

Синдеева: Да. И тогда для нас это было очень важно. Я просто напомню, что в 2008 году было Евро, вы как болельщик меня поправите, я так понимаю, что Хорватия дала нам возможность войти в полуфинал…

Боярский: Именно, да.

Синдеева: И тогда тоже в это никто не верил, и Хорватия дала нам этот шанс. Тогда на «Серебряной калоше» мы написали текст на песню «Констанция», называлась она «Хорватия»

Синдеева: Да. Вы знаете, я когда вспоминаю «Калоши», тогда их было много, сейчас мне даже сложно представить, что мы могли бы сделать такую премию, церемонию с таким юмором, с сарказмом, острую такую.

Боярский: Да, я и был очень удивлен, потому что это был хороший «капустник», замечательный «капустник». Редкое явление, с хорошим юмором.

Синдеева: Но вот сейчас не знаю уже, можно ли такое сделать. А вот как к болельщику к вам вопрос. Что вы по поводу этого Чемпионата мира? Вообще, вы что ждали от нашей сборной? Верили в нее?

Боярский: Я был очень пессимистически настроен. И для меня это было просто удивление, откровение и радость большая, потому я даже полагал, что мы не выйдем из группы. Был скептически настроен и ругал нашу команду, но они меня победили, они мне доказали свою состоятельность. И я плечи расправил, воспрял духом, и теперь я серьезно болею за нашу команду и желаю им всего самого лучшего. Конечно же я болею прежде всего за «Зенит», я клубный болельщик, но что касается сборной, они молодцы, они очень сильно пошли вперед.

Синдеева: А как вы думаете, вот в чем, где эта хитрость? Вот правда же, никто не верил, все видели, как играла сборная. Это что?

Боярский: Не знаю. Я не разбираюсь настолько серьезно в футболе, чтобы знать. Если бы кто-то знал, уже давно были бы на первом месте. Нет, это так сложились обстоятельства, так господу богу было удобно.

Синдеева: На фоне, скажем так, тяжелой экономической ситуации вдруг такой устраивается праздник за адские миллиарды рублей, строятся стадионы, которые, к сожалению, не все будут заполнены. Как вы считаете, нужно ли было все равно вкладывать такое количество денег в то, чтобы провести этот праздник?

Боярский: Да конечно нужно. Это же замечательное дело, спорт, в такие дела нужно вкладывать всегда. Это молодежь, подрастающее поколение, здоровье.

Синдеева: Может быть, лучше вкладывать в развитие школ футбольных?

Боярский: И то, и другое. Одно другому не мешает. Но это все равно, это на пользу расцвету нашей страны. Это всегда полезно, и зимние виды спорта, и летние виды спорта, все, что касается развития молодежи, это замечательно. Это же все не для взрослых, не для стариков, а для тех, кто делает первые шаги. Этот азарт, который они воспринимают, эти патриотические чувства, когда выигрывает наша команда, это желание быть первым, это хорошее начало для карьеры спортивной, по крайней мере.

Синдеева: Вот вы уже коснулись «Зенита», потому что вы болельщик действительно многолетний и общеизвестный. Вот недавно ужасная эта история, неприятная, когда два футболиста, Кокорин и Мамаев, в общем-то, повели себя совсем не как спортсмены. Что вы по этому поводу, как вам…

Боярский: Прошло время уже, можно без эмоций проанализировать. Вы знаете, они попались, конечно, как любой пацан мог попасться, и я в первую очередь, потому что молодость, она глупа. И если бы были видеокамеры по всей стране, то вряд ли кто-нибудь из молодежи остался бы на свободе, все бы сидели давно. Что мы только не творили! И драки постоянные, и в школе, и в институте, и на улицах, и на стадионах, где угодно, и в банях, и в ресторанах. Вот такой азартный народ, молодежь, сдерживающие центры отсутствуют всякие, и это просто пацанская бравада такая. Хулиганство, в плохом смысле этого слова, никуда от этого не деться. Но они попались, они должны были быть умнее, у них не было друзей рядом с ними, это беда. Меня останавливали вовремя, да и сам я, когда повзрослел, очень многим не дал скатиться до ошибок.

Боярский: Еще раз повторяю, должны были быть люди, которые их остановили бы — ребята, стоп-стоп, давайте-ка отсюда быстренько уходим, нельзя этого делать. Это касалось и артистов молодых, и меня, в частности, когда я был азартным молодым артистом…

Синдеева: А что, у вас такое было?

Боярский: Конечно, было всякое. Были старшие, «Миша, спокойно, спокойно, ты представляешь театр. Не надо этого делать, отойди в сторону», и это меня сдерживало как-то. Потому что все равно были проколы, но они не были зафиксированы на видеокамеру.

Синдеева: Хорошо, наказание, которое сейчас они несут, оно соизмеримо, оно справедливо?

Боярский: Я еще не знаю о наказании, какое несут.

Синдеева: Пока они, во всяком случае, арестованы. Во всяком случае, в ближайшее время.

Боярский: Ну да, пока так. Судя по всему, да. Хотя многие прилагают усилия для того, чтобы поддержать их, и вся команда, и тренер, да и многие болельщики. Но, я думаю, что тут справедливость должна быть определенного рода.

Синдеева: Хорошо, а допустим, их отпускают, или условное какое-то наказание и так далее. Они имеют право возвращаться играть в команду, как вы считаете?

Боярский: Я думаю, что да. Но, видите ли, все равно послевкусие останется у многих. Береги платье снову, а честь смолоду, то есть уже подпортили себе репутацию, и это надолго, очень надолго. Они же не Стрельцовы, не Пеле, а нормальные заурядные игроки, у которых в биографии был прокол серьезный.

Синдеева: Скажите, пожалуйста, вот вы в нескольких последних интервью говорите о том, что ваш «срок годности» вышел, что вы не чувствуете себя востребованным. Это что означает? Вы прекрасно выглядите.

Боярский: Это просто я реалист.

Синдеева: Но это что, вы не попадаете в эту повестку? Вы очень мало сейчас снимаетесь.

Боярский: Да, немного.

Синдеева: А почему?

Боярский: Во-первых, не очень хочу. Во-вторых, не очень приглашают. А в-третьих, вполне достаточно того, что я делаю. Я сейчас снимаюсь в новогоднем фильме, у меня есть перспектива после Нового года опять «Гардемарины-4».

Синдеева: «Гардемарины»? Будет все-таки, да?

Боярский: Судя по всему, да. Уже снимается фильм. У меня есть предложения на «Ленфильме», которые я рассматриваю, есть предложения в Москве. То есть, есть из чего выбрать, но лучше ничего не делать, чем делать что-то плохо. И этот принцип достаточно серьезный на сегодняшний день, потому что материал, который предлагают, недостоин нашего зрителя. Я считаю, что не стоит кормить людей такого рода продукцией.

Синдеева: После Д'Артаньяна вы почувствовали вот эту вот невероятную славу, которой у вас до этого не было?

Боярский: Нет. Это было неприятное ощущение, которое длится до сих пор. Помимо Д'Артаньяна, бог с ним, с Д'Артаньяном, мне казалось, что я не только Д'Артаньяна играл.

Синдеева: Понятно. Я сейчас вспомнила, все-таки это была такая первая роль, после которой страна…

Боярский: Она была несколько неожиданна в нашей стране, потому что мы любили парторгов, мы любили комсомольцев, мы любили бригадиров и так далее. А тут, бог знает откуда, пацан, щенок, который смел, отважен, влюблен и имеет замечательных друзей, эта тема не была так востребована, как все остальные. Поэтому это было радостью к Новому году, увидеть хорошую музыку, Дунаевского услышать, увидеть замечательных артистов, Смирнитского, Старыгина, Смехова, Балона, многих других, Фрейндлих, Табакова. И конечно же материал, он, может быть, не самый идеальный фильм, но материал божественный, Дюма «Три мушкетера». О чем разговор, конечно же это сказка.

Синдеева: То есть опасности для вашей семьи не было? Извините за такой вопрос. Мне кажется, что…

Боярский: Нет-нет, я работал не первый день и в театре, и в кино, поэтому этой болезни я избежал. На мой взгляд, достаточно удачно.

Синдеева: Вот в песне «Спасибо за сына и за дочь», мне она казалась очень личной. Это действительно было такое личное высказывание, или это была просто хорошая…

Боярский: Это было, конечно, личное высказывание Вити Резникова, у него тоже и дочь, и сын. Вити уже давно нет, а песня звучит и долго будет звучать, потому что написана сердцем. Витя замечательный композитор, умница большая, и то, что он мне ее предложил спеть, для меня большая радость и подарок. Мы давно с ним были знакомы, о наших детях мы пели песни, «Динозаврики» и всякие детские песенки. Но когда возникла такая лирическая нотка в его творчестве, то он предложил ее сделать совместно, потому что и он спел эту песню, и я спел эту песню, и вдвоем мы ее спели, а потом и другие стали петь, и она запала. Я вначале очень скептически был настроен, что-такая длинная, он говорит: «Миш, ты ничего не понимаешь». И я согласился, что я действительно в этом ничего не понимаю, а Витя написал так, что она звучит и звучать будет, без всякой раскрутки.

Синдеева: Это правда. Она очень искренняя, теплая.

Боярский: Тема очень такая, сентиментальная.

Синдеева: Михаил Сергеевич, как к вам относятся в Питере? Вот вы такой, с одной стороны, народный артист, вот правда народный артист, с другой стороны, вы вот, например, недавно была история, как недавно, уже несколько лет, со строительством этой злосчастной газпромовской башни. Весь Питер стоял на ушах, все были против, вы были «за».

Боярский: Да, я был «за».

Синдеева: Почему?

Боярский: Как вам сказать… Я не видел беды в этом. Я полагаю, что Санкт-Петербург не музей, только, но еще и стартовая площадка. Кому помешал наш стадион новый? Никому. Я думаю, что и башня эта, пускай она чуть дальше, чем было задумано, но на том месте, где она должна была быть, пока ничего нет, и думаю, что долго не будет. И что толку от этого? Все равно наши внуки построят что-то там, и может быть, даже еще более грандиозное.

Синдеева: Но, может быть, не построят, будут беречь это.

Боярский: Все может быть. Но я за то, чтобы что-то делать, чем только охранять и разрушать, когда просто что-то хранится, это тлеет.

Боярский: Равно как и Эйфелева башня.

Синдеева: Окей. Но мне кажется, это не получилось как Эйфелева башня.

Боярский: Ну, нужно еще раз посмотреть, еще не было открытия. Иногда смотрится потрясающе красиво, в солнечную погоду она…

Синдеева: Вас очень часто упрекают в том, что это как бы заигрывание с властью, что вас могли попросить. Ну что, вот вы по собственной воле это делали?

Боярский: Я думаю, что она могла бы стать и символом города, эта башня. Потому что так всегда и бывает, сначала отрицают, потом привыкают, потом восхваляют. И очень может быть, что гербом Санкт-Петербурга стала бы именно эта башня, потому что свято место пусто не бывает, и рано или поздно это случится. До сих пор ищут, что является символом Петербурга — Дворцовый мост или кораблик на Адмиралтействе…

Синдеева: Да у него столько символов, у Санкт-Петербурга! По каждому узнается.

Боярский: Много. Но единственного нет. Львы ли это, зонтик ли это, но такого, как в Париже, Эйфелевой башни, такого нет в Петербурге. Слишком много. Посмотрим, поживем, увидим.

Синдеева: Понятно. В интервью «АиФ» в 2015 году вы говорите, что мы немножко все зажрались. Извините, это ваша фраза была. Что наши родители, предки, жили в гораздо более чудовищных условиях, что мы сейчас живем в лучшей жизни, наше состояние материальное лучше и так далее. И там была у вас фраза одна, которая меня, конечно, совершенно поразила, что вы могли бы прожить на свою пенсию, которая может быть тысяч 15, вы толком даже не знаете, сколько она.

Боярский: Двадцать три.

Синдеева: А, теперь знаете, двадцать три тысячи пенсии. Если бы мне не надо было кормить большую семью, и я не отвечал за такое количество людей. Вы правда серьезно говорите, что вы могли бы прожить на 23 тысячи рублей?

Боярский: Думаю, что и меньше. Да. Во-первых, потому, что я диабетик, скромен в еде.

Синдеева: Так это, как минимум, одни лекарства, простите…

Боярский: И мне ничего не надо. Ты лучше голодай, чем что попало есть.

Синдеева: Хорошо. Вот сейчас вы живете в восьмикомнатной квартире…

Боярский: И лучше будь один, чем вместе с кем попало. Я слежу за собой.

Синдеева: Да. Но, Михаил Сергеевич, все равно, смотрите, вот вы живете в восьмикомнатной квартире, ездите на хорошей машине, понимаете, при 23 тысячах пенсии вы не могли бы жить ни в такой квартире, потому что налог очень высокий на нее, не могли бы ездить на этой машине. Как бы в этом есть какое-то, мне кажется, лукавство.

Боярский: Я не считал, сколько я стою в месяц сам себе, но думаю, что не так уж намного больше. Конечно, больше, вероятно, если учитывать все услуги коммунальные, наверное. И тем не менее, все равно, я понимаю, что много денег мне не надо. На семью я готов зарабатывать, и до сих пор зарабатываю, но «не в коня корм», избыток ужасная вещь, достаток.

Синдеева: А что вы живете, в восьмикомнатной квартире, вот вы говорите, избыток…

Боярский: В какой?

Синдеева: В восьмикомнатной квартире. У вас дети разъехались, зачем она вам нужна?

Боярский: Не нужна уже, все, действительно.

Синдеева: И что теперь будете делать? Переезжать в двухкомнатную?

Боярский: Думаю, что да. Да.

Синдеева: Вы сейчас серьезно?

Боярский: Серьезно.

Синдеева: А ваша жена как к этому относится?

Боярский: Со мной, конечно. Возможно, переедем. У нас для этого есть и планы, и возможности.

Синдеева: А как вы сейчас зарабатываете деньги?

Боярский: Я уже не зарабатываю деньги. Мне их вполне достаточно, я, так сказать, поддерживаю баланс материальный в семье. Хорошо зарабатывает Лиза, Максим и Сережа, всей семье достаточно, не нужно никому помогать. Беда, я никому не нужен, «Папа, дай денег», никто не спросит у меня. Не нужны им они, им вполне всего достаточно, никто не хочет какую-то сумасшедшую машину, десятиэтажную дачу, ничего. Всего хватает, и на детей и на внуков. Нет сумасшедших желаний, а это дает достаток, когда нет избытка. Я сам, меня ругают за то, что я балую внуков…

Синдеева: А как вы их балуете?

Боярский: Я пытаюсь что-то купить, что никому не нужно, но что-то такое, я уже выдумываю. Не нужно ничего, и машина мне новая не нужна.

Синдеева: Конечно, у вас хорошая машина, я видела.

Боярский: Я купил ее месяц назад.

Синдеева: Ну вот, видите.

Боярский: Да. Потому что меня ругают иногда, я долгие десять лет ездил на «Ниве».

Синдеева: Михаил Сергеевич, а как вот все-таки Питер, после, например, активной вашей поддержки Охты, вы активно поддерживали Полтавченко. Кстати, а вот что Полтавченко сделал для Питера?

Боярский: Вы спрашиваете у меня? Лучше спросите у Полтавченко.

Синдеева: Нет-нет. Вы его поддерживали, вы говорили «Он крутой, он хороший хозяйственник и так далее». Вот вы можете сказать, как питерец, что он сделал?

Боярский: Многое сделал для того, чтобы не развалился город. Он дядька, который верующий, христианин, православный. У него есть совесть, честь и достоинство, это самое главное, то есть он не мог присвоить что-то себе и ради себя что-то делать. Это основной критерий, по которому я ориентировался на нашего градоначальника.

Синдеева: Хорошо, а вот сейчас, вот вы кого видите начальником Питера? Вообще какой должен человек руководить этим городом?

Боярский: Это сложный город, очень сложный. Тут угодить всем сразу очень трудно. Даже Петра бы сейчас, наверное, не выбрали, потому что он столько бы сейчас голов бы нарубил в этом довольно странном городе, в котором есть и огромные плюсы, есть и огромные минусы. Есть деловые люди, прагматичные, умные и так далее. Но не могу сказать. Вот такой, как Жириновский, нет, он бы разрушил город, слишком рьяный. Такого, как Кедми, скажем, да, пожалуй, ближе к этому человеку, то есть очень умного, спокойного, не кричащего, рационального, умеющего управлять и анализировать ситуацию не только в городе, но и в стране. Такой нужен человек, очень умный. Для мужчины ум — это самое главное достоинство.

Синдеева: Так ум или совесть? Тут иногда не сочетается.

Боярский: Я думаю, что эти две вещи можно совместить. Ум и совесть как раз дополняют друг друга.

Синдеева: А как вы, смотрите, вы всегда поддерживаете Путина, вы его доверенное лицо. Вы его знаете с 1991 года, прямо знаете лично, да?

Боярский: Да.

Синдеева: Вы его всегда поддерживаете, везде.

Боярский: Да.

Синдеева: Публично, очень активно и так далее.

Боярский: Да.

Синдеева: А вот можете мне просто сказать, вот очень правильные слова — ум и совесть, у Путина есть эти все качества?

Боярский: На мой взгляд, да. В самом лучшем их выражении. Я не видел, вот сейчас только что собрались все главы стран в Париже, все-таки он впереди всех. И Трамп его побаивается, и Макрон, я уже не говорю про немцев, англичан. Нет, это личность номер один на земном шаре, потому что такого уважения, которое он приобрел, возглавляя нашу страну, не было ни у одного, с Петра I, вот так чтобы в рот смотрели, и каждый — ой, смотрите, он похлопал, он сделал вот так, то есть по деталям рассматривают поведение Путина, и это влияет на весь западный мир. Значит мы можем быть спокойны за своих детей и внуков, что мы в порядке, нас не тронут, а если тронут, то упаси бог. Это очень важно для любого мужика, я уже не способен на коне шашкой махать, а он может. И это безопасность наша, ваша, наших женщин, наших детей. Это как, знаете, в муравейнике, когда все муравьи знают, что внутри сидит что-то такое, что не позволит разрушить нашу страну. Что касается ума, попробуй кто-нибудь с ним поговори, начиная от самых интеллектуально развитых наших журналистов.

Синдеева: Михаил Сергеевич, вы сейчас сказали про нашу позицию в мире, при этом за 18 лет его правления страна экономически находится, я прошу прощения, в прошлом веке. У нас 20 миллионов человек живут за чертой бедности, это официальная статистика. А я хочу, чтобы люди жили в стране лучше, чем то, как нас воспринимает мир.

Боярский: Нет, я понимаю вас, конечно, бесспорно. Но мы с вами… Я вам плохой собеседник, потому что я только что вам сказал, что меня не то устраивает, я считаю, что ― я до сих пор так считаю ― мы зажрались. Я боюсь магазинов. 99,9% товаров мне неизвестны, я не знаю, зачем. Могу поехать в любой край земного шара, куда угодно, по телефону заказать билет тут же.

Синдеева: Когда у вас есть деньги, Михаил Сергеевич. Вы правы, действительно, пока есть деньги, у нас открытая страна, открыты границы.

Боярский: Кто мешает вам зарабатывать?

Синдеева: Ну, подождите, смотрите, есть люди, которые не умеют зарабатывать, которые, например, работают врачами, учителями. Я сейчас не беру Москву и Питер, да. Вот, которые работают, и делают блестяще свою работу, и очень любят свою работу.

Вот я сама не из Москвы, я из маленького города Мичуринска. У нас недавно была встреча с выпускниками. Моя учительница ― один из лучших педагогов в городе по физике, она сорок лет стажа имеет, да. У нее зарплата… Получается около двадцати, что ли, тысяч, да. Около двадцати тысяч у нее, а ей уже почти 60 лет. И это уже со всеми какими-то наценками, надбавками, дополнительными выплатами и так далее.

Понимаете, она не попадает еще в категорию за чертой бедности, но это невозможно. Она не может нигде больше зарабатывать, понимаете? И таких людей очень много.

Боярский: Я с вами согласен.

Синдеева: И они не могут себе позволить ни поехать, ни по телефону позвонить…

Боярский: Дать совет я не могу, как изменить.

Синдеева: Так это же вот тоже часть правления вашего…

Боярский: Это зависит не от Путина, не от Путина зависит, не от него.

Синдеева: А от кого же это зависит?

Боярский: От нас от всех.

Синдеева: А как это от нас зависит?

Боярский: Есть, существуют для этого умные люди, которые руководят предприятием или школой. И что нужно сделать для того, чтобы… Вот я взял вашу компанию телевизионную, есть оператор, ведущая, гример, костюмер, как сделать так, чтобы вы получали больше? Я думаю, что я бы догадался, каким образом это можно было бы сделать, что можно изменить в программе, как сделать ее более интересной, чтобы был рейтинг.

Синдеева: Опять вы правильно, бизнес это и старается делать.

Боярский: Вы говорите о бюджетниках, да?

Синдеева: Я говорю о бюджетниках, которых, с одной стороны, огромное количество…

Боярский: Значит, нужно подождать, не всё сразу.

Синдеева: Да 18 лет уже, сколько ждать-то еще?

Боярский: Вы полагаете, что кто-то придет другой, который сразу повысит?

Синдеева: Не знаю, нет.

Боярский: А я знаю, что ничего не будет. Значит, нужно… Курочка по семечку клюет. Нельзя разрушать то, что уже создано, нужно создавать постепенно. Да, наверно, это не мгновенно, но и я тоже не начал жить великолепно, начиная с восемнадцатого года. Всё постепенно, постепенно.

Синдеева: Михаил Сергеевич, но долго уже, нет? Вам не кажется, что это длинный путь?

Боярский: Жизнь короткая. Значит, тогда давайте воровать все вместе. Вот это психология мгновенная.

Синдеева: Нет, подождите.

Боярский: «О! Жизнь коротка, давайте сейчас я наворую и буду кайфовать». Нет.

Синдеева: Хорошо, с другой стороны…

Боярский: Просто нужно понимать жизнь не как процесс накопления, а как процесс познания и самоотдачи, потому что жизнь ― давайте разберемся, зачем мы родились. Чтобы зарабатывать? Нет.

Синдеева: Тут нельзя как-то провести между этим знак равно. Вопрос обеспечить нормальную жизнь, чтобы можно было как раз купить всё то изобилие товаров.

Боярский: Да не будет счастья от этого, от количества товаров.

Синдеева: А я же не говорю, я тоже не считаю, что это знак равенства.

Боярский: Почему-то мои родители жили более счастливо, чем я, потому что после 1945 года у них было всё счастье, всё! То, что не стреляют, то, что есть хлеб, то, что можно одеть ребенка, отправить в школу. Достаточно вполне для счастья, только нужно всё познавать в сравнении. Я думаю, что не нужно торопиться.

Синдеева: Сейчас мы уже наблюдаем с вами, мы же видим, как страна оказывается так или иначе в изоляции. Нас могут бояться, как вы сказали, да, Путин ― авторитет. Но при этом если посмотреть на наших друзей сейчас, кто эти люди, то это всё не сильные державы, а со всеми сильными, с кем нужно было бы быть на равных, мы находимся в конфронтации.

Боярский: Я за.

Синдеева: Почему?

Боярский: Потому что мои союзники только армия и флот. Я человек глубоко русский, и никаких друзей мне не надо. Пошли-ка они подальше все. Хотят к нам? Милости просим. К вам? Да не поеду я к ним, много чести.

Синдеева: Но вы же ездите за границу.

Боярский: Практически нет. Я еду только к морю, вот и всё. И, кстати, только для детей, чтобы отвезти их туда. А так, чтобы я поехал, нет, уже нет. Мне вполне вот так хорошо на Невском проспекте, на Старо-Невском. Я обожаю свой город.

Синдеева: А в Крым ездите на море?

Боярский: В Крым ― нет, не езжу.

Синдеева: Почему?

Боярский: Ленивый. Я не большой путешественник.

Синдеева: А вы считаете, что Крым, судя по тому, как вы же поддерживаете, Крым ― это правильное решение было?

Боярский: Да.

Синдеева: Правильное.

Боярский: Конечно.

Синдеева: А почему оно правильное, вот правда? Я искренне спрашиваю, я хочу это понять.

Боярский: Не знаю, во мне сидит такой исконный патриотизм.

Синдеева: Это же территория другой страны.

Боярский: Это наша земля была, она осталась нашей.

Синдеева: Подождите. Мы же не можем пересматривать границы задним числом, понимаете? Ну как? А еще, например, немецкая земля была, например, в Калининграде.

Боярский: Хорошо, у вас есть свое мнение по этому поводу. Я с ним согласен.

Синдеева: Я просто пытаюсь понять.

Боярский: А у меня… Мне просто… Я там был, я там жил, я там снимался, и это было всё Россия. Потом вдруг ни с того ни с сего Никита Сергеевич переделал. Почему? Черт его знает, я в политике мало что понимаю. Но я до сих пор считаю, что Крым наш. Так  устроена Россия, да и мужики, такие как я, так думают. Я не знаю почему. Вот вы меня спросили: «А как вы так считаете?». А черт его знает.

Боярский: Я слишком стар для того, чтобы по-новому мыслить. Для меня вся страна ― это Советский Союз до сих пор. У меня нет разграничения между границами и нациями вообще с младых ногтей. Я всегда был любвеобилен ко всем ученикам, которые учились в музыкальной школе при консерватории, все ― от монголов до американцев. Все. Албанцы, русские, евреи, украинцы ― все учились, и тогда этой темы вообще не стояло, кто мы, откуда, чье это всё.

Синдеева: Да, но при этом вы же видите, мы же начали границы менять вдруг, ни с того ни с сего.

Боярский: Но это не я делаю. Давайте найдем людей поумнее, которые знают, что нужно делать. У меня есть какие-то свои такие консервативные взгляды, которых я придерживаюсь.

Синдеева: А откуда вы узнаете новости? Что вы смотрите, что вы читаете?

Боярский: Я смотрю новости по телевизору.

Синдеева: Федеральные каналы?

Боярский: Да, в основном. Я слушаю Кедми, я слушаю Жириновского, Сатановского.

Синдеева: А Кедми ― вот вы второй раз говорите. Кедми ― это кто?

Боярский: Это общественный деятель из Израиля.

Синдеева: А где вы его слушаете?

Боярский: По телевизору, он часто высказывает свое мнение.

Синдеева: Я, вы видите, вот не смотрю федеральные каналы. А кто он?

Боярский: Наверно, просто у меня нет другой возможности, я не большой специалист в политике, но, когда я вижу умного человека, меня это просто привлекает, потому что я завидую. Откуда такие знания, откуда такой анализ? Может быть, он и ошибочный, но это так убедительно, что я не могу до сих пор представить, какое же образование у Жириновского, что же такого он заканчивал, что он читал, что он знает всё.

Синдеева: Что вам кажется, потому что вы не знаете, что он знает всё, может, поэтому? Просто он убедителен.

Боярский: Я слушаю, как он говорит с Сатановским, который знает литературу, поэзию, кинематограф. Я уже не говорю про географию, про политику. Я завидую тем, кто образован, безумно завидую.

Синдеева: Но совесть-то у Жириновского есть?

Боярский: Вы с ним поговорите, он всех вас поставит на место, и меня в первую очередь. С ним попытался поговорить Фома, Пугачева. Он быстро от них отделался, как от назойливых мух. Он образован, знает языки, он умный, старый, взрослый аксакал, палец которому в рот не суй.

Синдеева: Это да, но, мне кажется, про совесть ― это не про Жириновского, если говорить уж вот про ум и про совесть.

Боярский: Еще как, еще какой ум и совесть, потому что я думаю, что он в команде идеален. Конечно, как лидера его будут побаиваться, не будет сдерживающих центров, он будет похож на Мамаева и Кокорина, если нет друга, который сдержит. Но без его советов, без его понимания в жизни очень сложно обойтись.

Синдеева: Михаил Сергеевич, вот вы смотрите федеральные каналы.

Боярский: Да.

Синдеева: Вот там не показывают, например, про пытки, которые происходят в российских тюрьмах повсеместно. Вот просто так как получилось, что телеканал Дождь за последние несколько месяцев просто регулярно делает об этом репортажи, почему? Потому что нам присылают люди фактически доказательства, видео доказательств пыток, которые происходят в СИЗО почти по всей стране, да. И от этого волосы встают дыбом, потому что это происходит рядом с нам, вот рядом с вами, с нами. Всё может оказаться, что здесь, в Питере, в каком-нибудь СИЗО кого-то в подвале пытают.

Об этом не рассказывают на федеральных каналах, понимаете? Не рассказывают на федеральных каналах…

Синдеева: Вот насколько можно понимать, что вот эта картина мира, которую вы видите, да, полная?

Боярский: Я с вами не могу не согласиться. Наверняка у меня какое-то идеальное представление, потому что я слишком мало знаю о тех болезнях, которые существуют в нашей стране и есть, наверно, их нужно лечить. Но всё мне не объять. Я очень хочу быть полезным всем вам, если я смогу это сыграть, проявить как-то свою гражданскую позицию.

Синдеева: Михаил Сергеевич, старый телефон, но зато звонит.

Боярский: Вот. Я готов быть в первых рядах людей, которые за справедливость, за совесть, за уважение к человеку. Да, конечно, я тут на вашей стороне целиком и полностью.

Но каждый должен заниматься своим делом. И я не очень похож на всезнающего опытного артиста, который знает, где у нас болевые точки. Мне проще поработать над ролью и сыграть то, что вам нужно, во славу того, чтобы справедливость восторжествовала. Да, я с удовольствием это сделаю, и тогда вряд ли кто-нибудь меня может обвинить в том, что я на чьей-то стороне. Я на стороне совести и правды.

Синдеева: Ксения Собчак недавно баллотировалась в президенты. Вы ее знаете с детства, она ваша соседка, ваши дети… В смысле Ксения дружила с Сережей. Как вы отнеслись к этому ее поступку?

Боярский: Я должен вам признаться, что очень плохо знаю Ксению, несмотря на то, что мы жили в одном доме.

Синдеева: А что, вы не общались как соседи?

Боярский: Нет. Дело в том, что она была закрыта для всех при помощи охраны, так сказать, своей семьи. Она девочка, которую охраняли, и, наверно, это отложилось на ее характере, на ее жизни, потому что, в общем, сложная ситуация ― быть дочкой губернатора, мэра города. Да, они с Сережкой общались, но я уже узнал о ней после того, как она повзрослела. А там наши отношения практически закончились.

Так что мне сложно рассуждать. То есть с точки зрения человека, который ее знает изнутри, я вам не подхожу для беседы.

Синдеева: Нет, да? Хорошо, а как вы… Хорошо, вы ее знаете. Как вы отнеслись к тому, что она пошла?

Боярский: Для меня это было большим удивлением. Тем более что как это может быть? Вот только-только сейчас всё это было на глазах, как росли наши дети, и вдруг она в президенты. Нет, конечно…

Синдеева: У вас вообще. Вы Путина знаете давно, президента. Собчак. У вас неплохая компания.

Боярский: Компания замечательная, да. Нет, я был удивлен. Но потом я следил за всем, что происходило.

Синдеева: А фильм «Дело Собчака» не посмотрели?

Боярский: Нет.

Синдеева: Сережа, ваш сын, о котором вы уже говорили, сейчас депутат Государственной Думы.

Боярский: Да.

Синдеева: Он недавно предложил ввести штраф за публикацию в интернете критики власти. Это была его инициатива. Я надеюсь, она ничем не закончится, но так или иначе она была. Вот у него же дети уже взрослые.

Боярский: Я не убежден, что вы точно выразились по поводу его деятельности, но я вам должен признаться, что я уже давно не считаю себя вправе делать ему замечания, как и моя внучка.

Синдеева: Нет?

Боярский: Я не способен мыслить так, как мыслит мой сын. И, наверно, там, где он находится, ему виднее и понятнее то, чем он занимается. Я просто, так сказать, констатирую факт того, что он делает. Вот вы сейчас сказали, я подумаю, найду этому какое-то серьезное оправдание. Значит, для этого есть причины, потому что он человек неглупый.

Синдеева: Недавно Навальный высказался очень резко по поводу вашего сына. И тут я вот о чем подумала: вот недавно Золотов, вы же видели, наверно, вызвал Навального на дуэль. Вы видели этот ролик?

Боярский: Ролик не видел, но знаю.

Синдеева: Но ролик не видели.

Боярский: Нет-нет.

Синдеева: А как вы считаете, вообще это нормально, вот такая форма общения? То есть Навальный предъявил к Золотову претензии в коррупции с фактами, с документами, на что Золотов не отвечает по существу, а говорит: «Иди, я из тебя сделаю котлету», на что дальше опять Навальный отвечает. И вот такая сейчас дуэль, значит, происходит.

Во-первых, что вы по поводу этого думаете вообще, вот эта форма, да, как…

Боярский: Вообще я дуэлянт.

Боярский: Поэтому я полагаю, что Сережа с Навальным сам разберется, я туда влезать не буду. Он достойно разберется, не сомневайтесь.

Синдеева: Как бы претензий таких много, но в том числе во всех этих претензиях к нему, конечно, вы тоже фигурируете, потому что это ваши связи, это ваши возможности, это ваше лоббирование, когда вы там, если вдруг у сына что-то не получается, идете и включаете… В том числе, он, конечно, использует ваши связи, ваши возможности, что в свое время, как многие артисты, вы получили кучу преференций, которые сын ваш, не вы, да, очень хорошо монетизировал.

Боярский: Вот это обидно, конечно.

Синдеева: Но таких разговоров очень много.

Боярский: Нет в Петербурге человека, который может обвинить меня в этом, нет. Меня слишком хорошо знают здесь и знают, что у меня, кроме шести соток, ничего больше нет.

Синдеева: Понятно. То есть… Я поэтому, видите, и не хотела уходить сюда.

Боярский: Значит, не стоило. Этого и касаться не стоило.

Синдеева: А почему всё равно такие разговоры? Откуда они берутся? Вы отвечали за это? Вы говорили: «Ребята, ну хватит меня»…

Боярский: Во-первых, это ко мне не пристает никак. А во-вторых, это естественно, на мой взгляд, что любая семья, которая выходит за рамки обыденности, вызывает ненависть. Это правильно, потому что…

Синдеева: А вот почему, кстати? Вот это откуда?

Боярский: Вот это свойство человека.

Синдеева: Вообще человека?

Боярский: Да. Ему не нравится успех другого человека, ему не нравится лидерство другого человека, ему не нравится состояние другого человека, ему не нравится здоровье другого человека, ему не нравится благополучие другого человека.

Боярский: Да. Да и у меня такие есть, я тоже не всегда отношусь с симпатией к тем, кто в переборе популярности, денег, славы. Думаю: «За что, собственно?».

Синдеева: А кто такие?

Боярский: Есть такие, конечно же. Так что я в этом плане не из ягнят.

Синдеева: А вот вы сами высказывались, что вы за цензуру и за самоограничения. А вот давайте, какая цензура, вы считаете, нужна?

Боярский: Любая.

Синдеева: Стоп, нет. Так не подходит. Какая любая? Что значит любая?

Боярский: Вот как вам сказать? Я очень ратую за то, чтобы любое произведение искусства было

просмотрено профессионалами и была сделана оценка, достойно это нашего зрителя или нет.

Синдеева: А кто эти люди, вот эти люди, которые могут оценить, достойно это или нет?

Боярский: Как в школе есть педагог у учеников, так у артистов должен быть худсовет, куда входят лучшие умы нашей страны.

Синдеева: А как вот? Понимаете, но опять же как, по каким критериям-то эти умы будут оценивать?

Боярский: По критериям «ум, честь и совесть». К примеру, допустим, я сказал бы, вот Гафт, Фрейндлих, не знаю, Волчек.

Синдеева: А как вы думаете, вот им такая идея бы понравилась, вот этим людям, которых вы даже сейчас назвали, введение худсоветов? Они жили уже при худсоветах.

Боярский: Теперь да, думаю, что понравилась бы, потому что прорвало плотину, вычистительные ограждения не работают. Вылезло такое количество дерьма, что нужно с ним как-то справляться.

Синдеева: А что вы имеете в виду? Вот что под этим вы понимаете? То есть что у вас вызывает такую эмоцию?

Боярский: Плохая музыка, мат, дешевые пьесы, отсутствие драматургии толковой, переделывание классиков по непозволительным лекалам и многое другое. Вам понятно, о чем я говорю, потому что трудно представить себе моих внучек, которые придут смотреть спектакли Гоголя, Шекспира, Островского и так далее и увидят то, что есть на сцене сейчас. Это ужасно, чтобы Карлсон летал голый за Фрекен Бок. Не надо этого делать.

Синдеева: А где летает Карслон голый?

Боярский: Я еще такой фильм не видел, но будет скоро.

Синдеева: Это вы откуда знаете? Вам как кажется?

Боярский: Это тенденция такова.

Синдеева: Мне кажется, что ни Алиса Фрейндлих, ни Гафт вообще… Они будут против худсоветов. Ну, было же все в Советском Союзе.

Боярский: Ну, а я буду за.

Синдеева: А вам же не нравился Советский Союз и коммунистическая партия.

Боярский: Как вам сказать? Мне они не мешали. У меня не было поводов для того, чтобы с ними ссориться. Да, были, я играл в рок-группе, нас прослушивали.

Синдеева: И вы должны были, вообще-то тогда рок-группа должна была все свои тексты согласовать с ЦК комсомола.

Боярский: По идее, да. Я так резко изменил свою позицию жизненную. Я консерватор, очень злой консерватор. Я ненавижу всё новое, оно разрушительно, разрушительно.

Синдеева: Ой, ну вы вообще ретроград просто, а не консерватор какой-то.

Боярский: Да, да. Александр Сергеевич сказал однажды: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Не прикалывал свои половые органы к Красной площади Александр Сергеевич и не пытался этим доказать свою независимость от царя. Исключено это было. Нельзя этого делать.

Синдеева: Но он другое делал. У него были очень резкие высказывания, за что он тоже и поплатился как художник.

Боярский: Но это были высказывания Пушкина. Я не слышал таких высказываний от современных писателей.

Синдеева: А что слушает ваша внучка или что смотрит, не знаете?

Боярский: Ой, нет, нет. Я, во-первых, исключено, я не могу слушать то, что они слушают. Но я понимаю, что время другое.

Синдеева: В том-то и дело. Вы же не можете это поколение вернуть в свое, да?

Боярский: Почему? Могу.

Синдеева: Как?

Боярский: Слушать Рахманинова, Шопена, так сказать, Бетховена, Моцарта. Они слушают дома то, что слушаем мы с Ларисой. В машине есть у меня классическая музыка, когда они едут, они слушают. Да и Лиза слушает с удовольствием.

Синдеева: Хорошо, классическая музыка отдельно.

Боярский: Современная музыка… Со мной не нужно спорить: «Дедушка, лучше ты посиди-ка там, послушай своих „Битлз“».

Синдеева: Вот недавно же было вот это обсуждение, присваивать имена аэропортам.

Боярский: Да.

Синдеева: Да, и вы в том числе тоже за эту идею высказались. Как вы думаете, и, кстати, в Питере когда было голосование, за Шнурова очень многие проголосовали. Как вы думаете, достоин аэропорт «Пулково» носить звание Сергея Шнурова?

Боярский: Я полагаю, что не нужно всероссийское обсуждение названий аэропортов. Зачем? Зачем нервировать людей? Я приехал в Ростов, там есть аэропорт «Платов». Здорово? Здорово! И стоит ли «А зачем „Платов“ назвали? Нет, не надо было „Платов“, надо было»…

Синдеева: Так нет, а зачем переименовывать? «Пулково» ― прекрасное название, зачем переименовывать-то вообще?

Боярский: И это тоже. Согласен с вами. Но вот всесоюзное обсуждение, как на 200 рублях мы церковь будем или кран подъемный там будем рисовать? Какая кому разница? Есть умные, толковые люди, которые собрались и решили: «Давайте в Петербурге назовем „Петр Первый“». И всё, и сказали нам, и тихо-мирно все сказали: «Правильно».

Синдеева: То есть вы против демократии. То есть вообще…

Боярский: Это не демократия. Это дурь.

Синдеева: Ну как? Люди же обсуждают это.

Боярский: Зачем обсуждают? Они что, на лавочках сидят около дома или на коммунальной кухне находятся? Какая им разница, из какого аэропорта они полетят? Лишь бы самолеты летали.

Синдеева: Это верно, я тут с вами согласна. Мне кажется, в принципе идея переименовывать ― она какая-то дурацкая.

Боярский: Вообще идиотское занятие.

Синдеева: Хорошо, вот как вы относитесь к творчеству Сергея Шнурова?

Боярский: Я не очень близко с ним знаком, с творчеством, но, судя по всему, что-то в нем есть такое, о чем я не догадываюсь и еще не анализировал до конца. Потому что высказывания Невзорова по этому поводу и многих других интеллигентов Санкт-Петербурга говорят о том, что они с большим уважением относятся к Сереже.

Я с ним знаком довольно неплохо, но вот это наше знакомство никакого отношения к его творчеству не имеет. Он нормальный питерский…

Синдеева: Пацан.

Боярский: Ну, не пацан. Человек, с которым, наверно, будет приятно пообщаться. Мы сидели с ним и в ресторане, обедали, и так общались. Он часто бывает на Мойке, где я живу, любит наш город. Но так, как к нему относятся, вот набрать стадион, 60 тысяч зрителей, сегодня не способен никто. В чем загадка? Не знаю. Но сказать, что это что-то совсем из рук вон выходящее… Я не думаю, что он композитор. А вот всё вместе ― это Шнуров.

Синдеева: А скажите, вам давно приходилось последний раз, не знаю, драться или как-то?.. Вот вообще такое.

Боярский: Не приходилось. Нет, не приходилось, потому что мы же с вами договорились, мы дуэлянты, так что драк здесь быть не может.

Синдеева: Но вы же говорили, когда-то же они были всё.

Боярский: Да. Призвать к ответу наглеца ― приятное занятие.

Синдеева: Можно, в завершение хочу хорошее. Чему пора-пора-порадоваться на нашем веку, вот сейчас, как вы считаете? Давайте в такое уйдем всё-таки в позитивное какое-то.

Боярский: Вот-вот-вот, давно пора.

Синдеева: Слушайте, я просто столько всего всегда слышу, и мне не хочется во многое верить, и поэтому я не могла не спросить вас.

Боярский: Самое главное, чтобы люди не забывали, что существует рассвет, закат, существует зима, лето, осень. Женщины, вино. Существует хорошая погода. Существует отсутствие денег и полная свобода от них, и любой подарок ― это счастье. Как когда ты был мальчишкой, у тебя не было ничего, и тебе вдруг дарили футбольный мяч. Вот это счастье! А сейчас можно подарить вагон мячей ― и счастья не будет.

Вот ощущение того, что Бог дал тебе жизнь, она такая короткая, и успеть насладиться тем, что Господь послал, краюхой хлеба с солью, лесом, рыбалкой, женщинами. Очарование самое главное ― в них. Ради этого всё и происходит: и войны, и накопления, и идиотские костюмы, и петушистые высказывания, и наколка от темечка до мизинца.

Синдеева: Всё ради женщин?

Боярский: Конечно, зачем еще нужно размалевывать себя? Это же против естества человеческого. Показать, что ты так на себе наколол, чтобы женщина обратила внимание и сказала: «Ой, какой идиот, надо же!».

Синдеева: Михаил Сергеевич, а можно еще один вопрос? Не могу не спросить. Вы никогда не снимаете шляпу. И вот недавно где-то была фотография вдруг опубликована, вы без шляпы. Все только это и обсуждали. Вы можете сказать, почему? Можете снять шляпу, нет?

Боярский: Да я, конечно, могу снять шляпу. Но отдельную передачу для этого надо, так неожиданно не стоит.

Синдеева: А вообще вы можете рассказать, почему? Это что, это часть имиджа? Или «боюсь показать», извините…

Боярский: Лысину?

Боярский: Если бы это было только сегодня! Я так уже хожу с тех пор, как я был волосат, усат.

Синдеева: Да.

Боярский: Так получилось.

Синдеева: Вы себя без нее чувствуете по-другому?

Боярский: Да, пожалуй, да.

Синдеева: Вот это как часть как бы уже вас.

Боярский: Если бы я пришел на передачу к вам без шляпы, был бы первый вопрос: «Почему без шляпы?». Поэтому я уже, так сказать, заранее. Бог с ним, не будем на это обращать внимание.

Синдеева: А сколько у вас шляп?

Боярский: Я не считал, но ношу только одну.

Синдеева: Как это? То есть вы покупаете разные?

Боярский: Две не получается, я не трехголовый дракон.

Синдеева: Нет, но то есть одна ― и пока не выносили.

Боярский: В общем, да.

Синдеева: А дома?

Боярский: Дома есть шляпы.

Синдеева: Вы снимаете дома шляпу?

Боярский: Конечно, я вообще в шляпе не хожу. На работу.

Синдеева: А как вы себя вот делите? Понимаете?

Боярский: Мне просто одеваться, потому что у меня нет выбора, серый костюм надеть или галстук.

Синдеева: То есть всегда черное, да.

Боярский: Готово, всё висит. Костюм ― раз, на работу. Разделся ― свободен. Это как солдатская форма.

Синдеева: Вот удивительно.

Боярский: Вы меня озадачили. Что бы такое сделать, чтобы, сняв шляпу… Там рога, может быть?

Синдеева: Но вы же не хотите снять шляпу!

Боярский: Надо подумать.

Синдеева: Мне было бы, конечно, интересно.

Боярский: Вот. Мне очень приятно было с вами побеседовать, потому что никаких колкостей от вас я не услышал. Это было приятно.

Синдеева: Михаил Сергеевич, я считаю, что не нужны колкости.

Боярский: И вообще нужно стремиться к тому, чтобы не помахивать красной тряпкой перед быком. Хоть я и Бык по гороскопу, но я учусь у детей. Они лояльны и спокойны, никаких конфликтов у них нет.

Синдеева: А вы давно, давно так вот спокойствие в себе это обрели?

Боярский: Да, давно, давно.

Синдеева: Да?

Боярский: Во-первых, я трусоват, это раз. И потом, самое главное ― любое мое высказывание отрицательно скажется на судьбе Лизы, Сережи, Ларисы, моих близких и друзей. Это обязательно. Лучше их беречь. Беречь близких ― самое главное, и поэтому лучше помолчать о том, с чем ты не согласен, или о том, что может вызвать споры в обществе.

Синдеева: Понятно. То есть здесь беречь близких.

Боярский: Я не один. У меня есть дети.

Синдеева: У меня есть подарок для вас и у компании BORK. Смотрите, это массажер для шеи. Очень удобный, вот правда. Он, во-первых, очень красивый, во-вторых, там есть несколько режимов. И так вот, если иногда откинуться, побалдеть, полежать, очень приятно.

Боярский: Спасибо большое. Я постараюсь откинуться вместе с вашим прибором.

Синдеева: Ой, нет, это какая-то неоднозначная фраза.

Боярский: Спасибо. Подарок от женщины всегда чреват тем, что мне придется вам рано или поздно подарить тоже что-то.

Синдеева: Да, подарите мне, пожалуйста, что-нибудь потом.

Боярский: Непременно.

Синдеева: Михаил Сергеевич, спасибо большое.

Боярский: Спасибо.