Алексей Кортнев об отгораживании России от мира: деревенская психология — у меня все свое, идите все

Синдеева: Программа «Синдеева» решила выбраться, наконец, на природу, потому что лето, потому что у нас появился прекрасный партнер — это гольф-клуб «Линкс», который пригласил нас, и мы делаем отсюда несколько программ. Я этому очень рада. Во-первых, потому что приятно выехать за город. 60 км от Москвы, воздух принципиально другой.

И опять же вот я несколько слов скажу про нашего партнера. Так как я оказалась здесь первый раз когда, я была потрясена тем, какое красивое гольф-поле. И «Линкс» — это вообще-то дюны, и обычно такие поля строятся на берегу моря, а вот здесь моря нет, но дюны есть. И я не знаю, удастся ли нам в программе показать всю красоту того, что здесь мы видим, но мы постараемся.

Ну, и вот мой сегодняшний гость, гольфист. Леша, привет!

Кортнев: Привет!

Синдеева: Леша Кортнев, лидер группы «Несчастный случай», артист, музыкант и композитор.

Кортнев: Ну, и хватит.

Синдеева: И поэт. Леш, я не люблю гольф. Когда-то у меня была попытка научиться играть в гольф, и я поняла, что это вообще не моя игра, потому что это, знаешь, медленно куда-то идешь, потом настраиваешься — в общем, это не по моей энергии. Ты всю жизнь увлекался активными видами спорта: и сквош, и горные лыжи, и так далее. И вдруг гольф. Но это же какой-то совсем другой спорт!

Кортнев: На самом деле, во-первых, мой 12-летний сын обожает эту игру и занимается им профессионально. Он с 6 лет играет. Ну, и младшие тоже уже на подходе. Но вообще очень много народу, побросав такие тревожные виды спорта типа волейбола, травмоопасные, да, приходят в гольф, потому что здесь травмоопасность, конечно, практически равна нулю. Гольф — это медитация. Это самый медитативный вид спорта, ну, кроме, может быть, шашек стоклеточных.

То есть, если ты соревнуешься, то да, ты сконцентрирован. Я пытаюсь улучшить свои показатели, там гандикап так называемый, да? То ты думаешь о том, где лежит мяч, как оттуда играть, каким номером клюшки там и так далее. А если то есть играешь просто для удовольствия, я, например, позволяю себе приехать на какое-нибудь поле, идти по нему, совершать удары и там сочинять стихи в этот момент.

Синдеева: А сколько тебе потребовалось времени, чтобы все-таки научиться играть, чтобы ты почувствовал это?

Кортнев: Чтобы получать огромное удовольствие, мне понадобилось, наверное, года 2-3, может быть.

Синдеева: Леш, ну, вот давай, смотри, влюбляй меня в гольф. Вот что еще в этой игре такого, почему я должна приехать и начать изучать?

Кортнев: Ну, во-первых, это очень красиво, потому что гольф-поля во всем мире строятся как ландшафтные парки. И есть поля попроще, а есть настоящие шедевры. И когда ты становишься гольфисткой, ты начинаешь путешествовать по миру. Ты приезжаешь там, не знаю, на остров Доминикана. Там поля такой красоты, которые вдоль берега океана расположены, что, ну, просто невозможно описать. И, ты знаешь, вот я про себя понял одну такую вещь: вот просто так вдруг взять и пойти гулять, вот прогулять 4,5 часа, представляешь? Непрерывного движения. То есть, невозможно себе представить, чтобы человек 4 часа просто так гулял, где там деловитый, занятый и прочее. А вот на гольф-поле получается так, что это происходит само собой. У тебя есть цель спортивная, да? Пусть даже ты и не спортсмен, у тебя достижения не бог весть какие, но у тебя есть четкая цель: дойти с мячиком до лунки и закатить его туда. И ты сам для себя незаметно проводишь эти 4,5 часа, устаешь, сбрасываешь пару килограммов.

Синдеева: Вот, смотри, вот в этом, собственно, клубе и вот в этом поселке, да, который при клубе, строятся очень прекрасные дома.

Кортнев: Да, я вижу. Мне очень нравится архитектура.

Синдеева: И, ты знаешь, у них, на самом деле, очень адекватная цена. И вот вопрос опять же. Вот ты, например, ты бы рассматривал для себя такой вид жилья, чтобы условно твоя семья жила рядом с гольф-полем?

Кортнев: Конечно, да. Значит, я должен сказать, что мне такая идея кажется чрезвычайно привлекательной. И не только потому, что это очень красиво. У тебя гарантировано будет очень приличное окружение. И не из-за денежного ценза, который как раз, на мой взгляд, не работает, потому что всяких идиотов и хамов с деньгами куча, да? И когда ты покупаешь жилье в каком-нибудь элитном коттеджном поселке…

Синдеева: То ты получишь огромные заборы трехметровые.

Кортнев: Да, ты получишь трехметровые заборы, и за этим забором еще может поселиться отвратительные совершенно чувак какой-нибудь. Да? Вот среди гольфистов, поскольку это все-таки еще пока очень узкая прослойка, во-первых, да, в России? Во-вторых, это спорт, который требует определенных душевных качеств, я бы сказал, от человека.

Синдеева: Душевные — это что?

Кортнев: Ну, какой-то вот склонности к медитации, доброжелательность определенная, потому что в гольф злые люди не играют. Я вот ни разу не видел такого. Потому что это спорт хотя и соревновательный, но все равно ты в основном соревнуешься сам с собой, со своим собственным достижением. Смотри, какая вот очень сложная лунка! Просто страх и ужас. Это самое сложное поле в Подмосковье. Ну, и самое красивое, наверное.

Синдеева: Но, знаешь, смотри. Я говорила с владельцем этого прекрасного места. Он меня тоже поразил, потому что совершенно влюбленный в гольф.

Кортнев: Здесь, кстати, вокруг, между прочим, «Линкса», еще очень интересные города и села большие. Здесь рядом Дмитров совсем с Кремлем, со всеми делами. Очень интересно. А потом я нашел еще несколько каких-то городков, в которых стоят удивительные совершенно храмы, монастыри.

Синдеева: Лешенька, спасибо тебе большое!

Ну, мы продолжаем с тобой разговор уже удобно на диванчиках. И, если, например, приобрести дом, который продается в этом же поселке, то можно получить вот такие виды. Я ходила, гуляла и позавидовала тем, кто захочет себе что-то тут приобрести.

Кортнев: Вообще надо сказать, что гольф-поля – это красивейшие парки в мире, на мой взгляд, а в России «Линкс» — одно из самых красивых полей, конечно.

Синдеева: Леш, слушай, я тут, когда готовилась к программе, как-то отвлеклась на интервью, которое недавно дал Михаил Фридман. И там мысль, которая мне как-то очень затронула, я хотела с тобой об этом поговорить. Он говорит, что реформы, которые были начаты в 90-ые годы вот тогда еще Ельциным, они не прижились во многом потому, что русский народ их не принял. Что ментальность русских людей, культура русских людей, она другая. Она еще не дозрела до этих реформ. И, собственно, то, что мы сейчас наблюдаем, такой наш быстрый откат куда-то туда, в Советский Союз, я даже не знаю уже, куда, но куда-то назад, во многом подтверждает этот тезис. Вот ты это чувствуешь?

Кортнев: Я совершено с этим согласен, конечно, да. Просто для меня это было очень горьким открытием, то, что страна моя не приняла ни этих реформ, ни, собственно, апологетов этих реформ, к которым я в том числе принадлежал, наверное, поскольку от них ничего не осталось. Ну, или принадлежу. Потому что мы с моими коллегами, моими друзьями жили в ощущении того, что мы прям вот пуп страны, да?

Синдеева: У меня такое же было, да.

Кортнев: Все клево! Да, все идет! Мы поем песни про новую жизнь в новой России, да, условно говоря? Да, мы ее там когда-то сатирически бичуем, но в основном все-таки я, наверное, восхищался тем, что… Нет, «восхищался» — неверное слово.

Синдеева: Гордился? Я гордилась.

Кортнев: Гордился, да.

Синдеева: Тем, что так все меняется быстро.

Кортнев: Я даже где-то это уже говорил, меня опубликовали, и потом с этой цитатой мой портрет на полу в туалете на Киевском вокзале разместили, когда была такая акция каких-то…

Синдеева: Да, да, я знаю, я тоже висела где-то.

Кортнев: Я не висел, я лежал перед писсуаром. Я говорил, что был момент, когда, там, я, выезжая за рубеж, я рисовал себе, там кататься на лыжах, я рисовал себе на щеках флаг российский, да, и на лбу, потому что это было круто, да? Потому что мы вот, так сказать, рвались в семью европейских народов. Но оказалось, что в семью европейских народов рвалась очень маленькая часть народа нашего, а абсолютное большинство смотрело на это, мне кажется, с недоверием и с осуждением, наверное, которое, в общем, потом и прорвалось в наши дни.

Синдеева: Ну, а как ты думаешь, почему это? Вот, смотри, 70 лет мы жили в закрытой стране, да? Ну, и как казалось нам тогда, что даже наши, там, старшие, родители, бабушки, дедушки, они в общем-то понимали, что мы живем в закрытой стране.

Кортнев: Есть очень простой ответ, ты можешь даже не заканчивать вопрос, потому что он очевиден. Знаешь этот знаменитый синдром тюремного сидельца? Прекрасно он показан в фильме «Зеленая миля». Помнишь там старичок такой, который сидит, сидит всю жизнь в тюрьме, потом выходит на волю и вешается через неделю, потому что он не знает ничего про этот свободный мир, да? Он может пойти в любом направлении, а ему не хочется выбирать. Он всю жизнь проходил по одному и тому же маршруту, по тюремному коридору. Он там книжки развозил в этом романе Стивена Кинга. И это вообще известно, почему. Я совершенно сейчас не пытаюсь сравнивать всю страну с тюремным обществом, конечно, но аналогия эта как бы напрашивается. Когда открылись двери…

Синдеева: Когда не в несвободе долго, да?

Кортнев: Да, когда ты долго в несвободе, когда открываются двери, страшно туда идти. Там придется принимать решения самому. Там придется, в конце концов, говорить на чужом языке, а никто ж не умеет. Известная эта фишка, у нас же очень мало людей путешествует, крошечный процент.

Синдеева: Да, очень мало.

Кортнев: Даже в годы полной открытости и нефтяного богатства, когда позволить себе поехать за бугор мог там любой человек из Нерюнгри, Томска, Омска, да? Анадыря и так далее. Ну, почти каждый, конечно, не каждый, но все-таки. Все равно или мы путешествовали гуртом, чтобы общаться только друг с другом и с экскурсоводом, который говорит по-русски, или никак, потому что, ну, как же так? Я выйду в аэропорту, а там написано «Exit». Что это значит? Неизвестно.

Синдеева: Как ты считаешь, сколько должно пройти времени, сколько поколений?

Кортнев: Ну, да. Понимаешь, это опять, это наши дети. Я со своими детьми был, не знаю, в Америке, в Южной Америке, в Азии, в Европе. И я этим не кичусь совершенно, но эти дети, они уже не боятся, да, зарубежных стран, чужих языков, даже если их не понимают. Мне очень смешно, дочка моя Асечка, ей было три года, она сидела, мы были в Италии, на лыжах катались, они сидела перед очень симпатичной итальянкой, которая стояла за стойкой бара, и просила у нее: «Тетя, дай мне соку, тетя! Дай мне соку! Тетя, дай соку мне!». Потом прошло минуты три, она говорит: «Тетя! Ты вообще говорить умеешь?», — спросила она ее. И это совершенно другое отношение, она не боится ничего, она объясняется на каком-то ломаном английском уже там в свои пять лет. Вот! И это, конечно, большая разница. Ты думаешь, что пройдет какое-то количество времени, и как бы…

Синдеева: Нет, я просто хочу понять, есть ли шанс-то все-таки у нашей страны, у наших людей к изменениям? Но, может быть, правда должно пройти, я не знаю, там, 200 лет, ты понимаешь? Но если не будет какого-то системного подхода со стороны опять же общества, со стороны государства, да? Системного подхода в изменениях, в образовании, в подходе к культуре.

Кортнев: Да, я согласен, но у нас сейчас принимаются системные решения совершенно иных задач, да? Духовные скрепы, национальная идея, которая нашлась в противостоянии всему остальному миру. Ну, почти всему. И сейчас точно никакие задачи по интеграции россиян в мировую семью не решаются. Наоборот, мы… Ну, конечно, всякие страшные слова типа «капсулирование» и прочее я не принимаю, я не верю в то, что такие задачи ставит перед собой наше правительство и партия. Но то, что мы отгораживаемся — совершенно очевидно. И это вызывает, мне кажется, массовое одобрение. Потому что, так сказать, попробовали, высунули мордочку, да, из норы, и не понравилось. Свое было лучше, понимаешь? Все эти французские сыры с плесенью почему-то, там. Вина кислые в отличие от наших крепленых, да? «Арбатского» там, «Свадебного» и прочее. Ну, и так далее. И я могу об этом только сожалеть, но я не могу осуждать, да? Совершенно не могу. Потому что жили же, жили в стране, в которой все было свое! А это же здорово. Такая деревенская психология, хуторская, да? У меня все свое. Сало свое, хлеб свой, самогон свой, идите все на. И, ну, как?

Синдеева: А как ты себя сейчас, как творческий человек, вот именно как творческий, не как просто гражданин, да, чувствуешь вот в стране, которая закрывается, которая… Это опять же, мы же не свободная страна сейчас?

Кортнев: Никакой цензуры, никакого давления ни с какой стороны я не чувствую и не чувствовал никогда. Ну, другое дело, что большинство наших хороших песен не попадают в эфир ни одной радиостанции, ну, кроме там, двух-трех.

Синдеева: А почему вот, кстати? Там же, на самом деле, нет у вас каких-то ярких политических высказываний таких жестких. Вы же все время иронизируете, у вас, наоборот, ты знаешь, такой очень легкий юмор.

Кортнев: Ну, ты знаешь, я думаю, что все-таки, ну, какая-то просто такая гиперперестраховка существует. На всякий случай. Потому что я был совершенно изумлен, когда мы выступали на самом крупном и самом известном рок-фестивале в России прошлым летом. «Нашествие» — ну, такой уже совсем маргинальный русский фестиваль. И когда мы вышли на сцену и спели там некоторые песни, я обнаружил, что их знают десятки тысяч людей, да? Там всякую «Шла Саша по шоссе», «Я офигеваю, мама», там, и так далее. Притом, что ни одна рок-станция эти песни не транслировала никогда. Да, я знаю, что они иногда звучат на других радиостанциях, я не буду сейчас все это перечислять, но вот на профильных станциях — никогда. Ладно, это бог с ним. Про творчество и прочее. Я песни сейчас для себя перестал писать где-то года два назад, наверное. Вообще просто ни одной строчки.

Синдеева: Потому что не пишется?

Кортнев: Потому что не пишется, потому что не про что. Понимаешь? Мне в мои наступающие 50 лет писать про любовь, про погоду, про, не знаю, про что, про дождь, про снег, романтику, в общем, описывать какую-то скучно, я это уже сделал в 20, да, и в 30.

Синдеева: А про то, что болит? Ведь оно же болит? Ты же чувствительный очень.

Кортнев: Да, конечно.

Синдеева: Почему в песнях не находит это отражение?

Кортнев: Ты понимаешь, ну, вот это вот нашло отражение. Я вот последним текстом, который я написал про себя, был «Я офигеваю, мама». И пока я поставил точку, потому что ничего другого я пока сказать не могу. Если реагировать на происходящие события в песенной форме, то это начинается фельетонизм такой, понимаешь? Утром в газете, вечером в куплете. Этого я не хочу совершенно. Есть люди, которые блистательно это делают типа там Семы Слепакова, например, или того же Шнура великого и ужасного.  Это конъюнктурно в хорошем смысле этого слова. Я совершенно другой человек. Я должен пережить это все. И все-таки я стараюсь писать, ну, как бы лирику, да, по каким-то таким поводам. Но! Есть роскошная совершенно отдушина, потому что есть музыкальный театр, есть там мюзикл и так далее, и так далее, есть музыка и песни для кино и телевидения так называемые. И мы сейчас с моими коллегами этим занимаемся прямо вплотную. Скажем, этой осенью у нас будет премьера рок-оперы, которую мы писали полтора года. Премьера будет, товарищи, в городе Уфа, столице Башкортостана в октябре-месяце. Мы прямо написали по заказу башкирского народа. Ну, это такое, понимаешь, архитипичная такая совершенно история, которая в русском фольклоре называется «Конек-горбунок», а во всех фольклорах кочевых народов (ныне оседлых) есть своя история про крылатого коня, в том числе Пегаса там, и так далее, и так далее. Вот. И это потрясающая совершенно работа, потому что это такие, знаешь, тайные тропы, по которым можно ходить, когда по поверхности земли ходить не очень хочется. Там есть все. Там есть злые шахи и ханы, там есть добрый главный герой Иванушка-дурачок, только на башкирский лад, да? И так далее, и так далее. И возможность писать свободно, потому что ты в сказочном мире находишься и можешь высказывать любые свои воззрения. При этом, когда мы все это писали, я тебя уверяю, я никаких фиг в карманах не держал и не крутил, да, совершенно. То есть, там никаких политических аллюзий нет. Они, наверное, есть, потому что они не могут не появиться.

Синдеева: Они не могут не появиться просто потому, что это естественно.

Кортнев: Совершенно верно! Когда ты пишешь образ властителя, конечно, ты начинаешь иронизировать по полной программе, что с нами было, когда мы делали «Конька-горбунка», собственно, который идет сейчас в МХАТ. Тоже там в результате получилась в том числе такая некая сатира. И вот мне это очень нравится. И когда я сейчас разберусь со своим 50-летием, мы хотим вместе с Камилем Лариным сыграть. Ему тоже исполняется 50, у нас с разрывом в месяц дни рождения. Нет, мы делаем такой прямо перформанс большой, который будем играть.

Синдеева: Ну, мы коснулись уже чуть-чуть детей. Ты – многодетный папа. У тебя пятеро. Это, конечно, очень, с одной стороны, круто, с другой стороны, это ужасно сложно. Леш, смотри, вот сейчас очень многие все равно, учитывая то, что происходит в стране и, собственно, то, о чем мы уже поговорили, пытаются отправить детей учиться куда-то, если есть такая возможность, да? И не только для того, чтобы получить базовое хорошее образование, а в том числе, чтобы выдернуть ребенка вот из некого того социума, который, ну, может быть, сейчас не очень здоров. Вот стоит ли перед тобой этот вопрос, ты вообще как-то отвечал на него, думал об этом?

Кортнев: Вопрос, конечно, стоит. И я ответил на него все-таки отрицательно. Мы как-то постарались найти, или нам просто посчастливилось найти школу, в которой, я не скажу, что там витает свобода мыслей, нет. Там все, конечно, в рамках законности и порядка. Но, по крайней мере, общаясь со своими детьми, которые сейчас ходят в школу, я понимаю, что им ничего не вдалбливают такого. Я видел довольно много детишек, которые учатся в англиях, америках и так далее. И это, конечно, уже люди, которые в 95, наверное, процентах случаев будут жить и работать потом там, где учились. Ну, или в аналогичных странах.

Синдеева: Ну, по-разному. Ты знаешь, это же тоже зависеть, мне кажется, будет от того, что будет происходить в стране. Ты знаешь вот, помнишь момент опять же вот наш с тобой, да? Из любимых 90-ых. И как люди стали возвращаться те, которые уже были той волны эмиграции.

Кортнев: Да, да, это правда, от этого зависит, но я все-таки очень хочу, чтобы мои дети жили и приносили пользу здесь. Как бы тяжело ни развивалась ситуация, я не хочу превращать их в беглецов заранее. Захотят — уедут. Я думаю, что я, наверное, в любой момент смогу в этом помочь. Ну, пока, во всяком случае. Но сейчас не хочу. Они учат языки, они ездят.

Синдеева: Слушай, а чем сейчас зарабатывают музыканты, скажи мне, пожалуйста.

Кортнев: Концертами.

Синдеева: Вот основное – концерты?

Кортнев: Ну, так всегда было.

Синдеева: Их много? Ну, какие концерты? Корпоративные концерты? Концерты большие?

Кортнев: Рассказываю. Корпоративных концертов стало на порядок меньше, именно на порядок. То есть, в 10 раз. Там, где раньше игралось там, в декабре-месяце 40 концертов, теперь играется 4. при этом у нас корпоративных концертов все равно много по сравнению с большинством наших коллег по цеху. Много, потому что, во-первых, «Несчастный случай» любят люди, которые сохранили деньги и профессию. Это руководители IT-компаний, всяких банков, высокотехнологичных производств и так далее. Потому что в основном наша аудитория – это выпускники университета. И поэтому все равно у нас вот какие-то наши слушатели сохраняются, и я им очень за это благодарен. Все равно себе позволяют, конечно, гульбасить гораздо меньше народу, не то, что 5-6 лет назад, но все-таки как-то. Но мы стали гораздо больше играть концертов клубных, зальных. Мы стали гораздо больше ездить на гастроли. И за это я благодарен кризису, потому что так жить гораздо веселее. Беднее, но веселее. Раньше мы не могли свою толстую жопу оторвать от дивана, потому что…

Синдеева: Ну а что, конечно, корпоративы.

Кортнев: …потому что корпоративы катились к тебе каждую неделю 2-3 штуки. Зачем ехать куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток, да? Ну, какой смысл? Здесь и так все, меня и здесь хорошо кормят, как было сказано в мультфильме по попугая. Сейчас пришлось немножечко начать бегать, вспомнить о том, что волка ноги кормят. И мне это нравится, потому что атмосфера в коллективе стала более здоровой, несомненно.

Синдеева: Скажи, но вы так много лет практически не поменяли коллектив. И вы, как были друзьями, так ими и остаетесь. И это вообще тоже, ну, не очень типично для музыкантов и вообще творческих людей.

Кортнев: Наверное, да. Кризисы были и наверняка еще будут. Ну, наверное, кризисы такие острые уже не будут, потому что мы уже пожилые люди. Ну, приближаемся к пожилому возрасту. И страсти несколько угасают, да? Все-таки, наверное, семейные скандалы ярче гораздо в 20-30 лет, нежели там в 50. То же самое и в группе, конечно. У нас не было скандалов, у нас были тупики, когда мы не понимали, куда дальше двигаться, и из-за этого начинали нервничать и как-то…

Синдеева: И это отражалось на вас?

Кортнев: Ну, да, да. И были у меня 3-4 раза, наверное, за 33 года, которые мы вот играем вместе, были мысли о том, что надо все прекратить, распустить, хватит. Потому что, ну, как бы, неясно, зачем дальше двигаться. Я точно помню, что это было в 20 лет, когда группе было 20 лет. Вот это очень было смешно. Мы фактически решили сыграть свое 20-летие как прощание с публикой. Сыграли 2 концерта, для которых подготовили некую специальную программу. Эта специальная программа нам так понравилась, что мы ее стали играть, играть. Мы из нее до сих пор играем песен 5, наверное.

Синдеева: Не распались.

Кортнев: Хотя вот прошло уже 13 лет с тех пор. И как-то раз, как в том анекдоте про окурочек, помнишь? «Жизнь-то налаживается», — подумал бомж и раздумал вешаться.

Синдеева: Слушай, я почему тебя все равно про деньги спросила. Еще несколько лет назад ты был замечен в рекламе разной какой-то фигни. Ну, так вот, знаешь, бросалось это в глаза. И у меня даже несколько раз было какое-то чувство неловкости, думаю, зачем Кортнев в этом снимается? Тут же себе отвечаю на этот вопрос, слушай, ну, в конце концов, надо зарабатываться, там большая семья, пятеро детей.

Кортнев: Типа того, да.

Синдеева: Вот, но все равно, вот скажи, есть какое-то, ну, я не знаю, какая-то отсечка, знаешь, что вот здесь я никогда не буду сниматься?

Кортнев: Да, конечно. Конечно. У нас есть абсолютно четкое. Мы когда это там много раз обсуждали, мы договорились до того, что не мы целиком (мы – «Несчастный случай»), ни я отдельно никогда не будем рекламировать то, что вредно. Мы никогда не будем рекламировать табак. Или мы не работаем на табачных корпоративах никогда.

Синдеева: Да ладно?

Кортнев: Да.

Синдеева: И вы что, никто не курите?

Кортнев: Нет. Ну, у нас, ну, нет. В группе работают 11 человек, 2 из них курят. Ну, так как-то, уже прячась где-то. А так все побросали абсолютно, даже если кто-то и курил. Мы никогда не рекламируем алкоголь. Мы не рекламируем никакие политические там движения ни в коем случае. Все, что не приносит вред человеку, я считаю, ну, как бы моральным рекламировать, даже если это, там, скажем, стоковая одежда, да? В стоковой одежде нет зла. Она дешевая просто, и все.

Синдеева: То есть, вы просто себе придумали.

Кортнев: Некие моральные принципы, которым следуем. И, я тебе скажу, мы от них не отходили ни разу за последние лет там 10. Ну, собственно, после того, как их придумали.

Синдеева: Слушай, а что еще ты делаешь? Кроме концертов, музыки и так далее.

Кортнев: Я сейчас веду несколько телевизионных программ на разных каналах, как ни странно.

Синдеева: А как это?

Кортнев: Вот так! Один дециметровый, другой вполне себе федеральный.

Синдеева: А на федеральном на каком?

Кортнев: На НТВ. Мы делаем «Салтыков-Щедрин-шоу», уже сделали 4. Оно совсем вот только-только вылупилось. На НТВ пришла полностью новая бригада, как известно.

Синдеева: Слово НТВ для меня всегда страшновато звучит.

Кортнев: У меня история была такая. Мне позвонил мой старинный знакомый. Я не могу сказать, что он мой приятель или друг, хотя я бы не отказался бы с ним дружить, он, по-моему, очень хороший человек. Тимур Вайнштейн, с которым я был знаком еще во времена КВН, потом работал с Гусманом много там, и так далее, и так далее. Вот, позвонил и говорит: «Леш, у меня к тебе есть предложение деловое, приезжай в «Останкино», давай поговорим». Я к Тимуру, говорю, конечно, я к тебе поеду, давай, все. Приезжаю, пропуск, все дела. И тут меня ведет какой-то ассистент, и я понимаю, что мы идем в НТВ! У меня начинает постепенно холодеть все внутри.

Синдеева: Сейчас она программа-максимум.

Кортнев: И я, значит, все, там коридорчики, коридорчики, я подхожу к двери, на которой написано: «Тимур Леонидович Вайнштейн, генеральный продюсер НТВ». Мама! Все, попались. Но Тимур, надо сказать, сам к этому относится с большим юмором и с пониманием того… Я не уверен, что он полностью понимает, что надо делать, но он точно знает, что что-то делать надо, потому что, конечно, сейчас у НТВ репутация, мягко говоря, чудовищная. Вот. Но мы стареемся это исправить. Он придумал очень полезную и очень смешную программу, которую мы ведем впятером: Коля Фоменко, Дима Колчин из самарского КВНа, Катя Скулкина из Йошкар-Олы, Сережа Белоголовцев, дружбан мой любимый, и я.

Синдеева: Я вообще ничего не знала.

Кортнев: Потому что ты не смотришь НТВ. Надо сказать, что вообще это, конечно, потрясающе. То есть, раньше как было? Ты появился на телевидении, на федеральном, сука, канале! Это, во-первых, у нас прайм-тайм, мы выходим в 10 вечера в субботу, понимаешь? Час в эфире! Все, то есть, ты — звезда. Сейчас этого никто не знает реально. То есть, вот прошло уже 4 недели, как я — звезда, даже никто из моих друзей, знакомых про это даже не слышал, что вполне понятно. Я знаком с приличными людьми. Поэтому мое появление на канале НТВ…

Синдеева: Канал «Дождь», и тебя точно все…

Кортнев: Да, да, это тут же все посмотрят, расскажут, и все. Так вот, дорогие друзья, те, кто смотрит «Дождь», значит, в субботу вечером посмотрите наше «Салтыков-Щедрин-шоу». Оно действительно получилось очень неплохое.

Синдеева: Я теперь обязательно посмотрю. А еще?

Кортнев: Театральная школа. Называется «Школа трех искусств». Открывается она в городе Химки. Ну, вернее, ну, да. Адрес у нас: Химки, ул. Заречная. Это между Химками и Новогорском. Такая небольшая, но симпатичная школа, где актерское мастерство, направление актерского мастерства возглавляет Нона Гришаева, танец — Егор Дружинин, и пение — я. Мы набрали…

Синдеева: Это для студентов или для детей?

Кортнев: Нет, это для детишек дополнительное образование. То есть, это не школа государственная со всеми предметами, а именно допобразование. И мы набираем детишек от 6 до 14 лет, потому что позже уже просто бессмысленно. И каждый понедельник и четверг сейчас у нас проходят просмотры, наборы. Конечно, в основном, я понимаю прекрасно, мы ориентируемся на жителей севера Москвы, Химок, Куркино, Новоорска и так далее, но там живет миллион человек реально. Поэтому я очень надеюсь, что мы наберем своих учеников.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, вот в кино, ведь ты же на самом деле, хоть и непрофессиональный актер, но ты яркий артист, да, и фактурный.

Кортнев: Да, предложения были и есть. На самом деле, я снялся порядка в 50 фильмах, но из них, скажем так, известными стали вот фильмы «Квартета», несомненно. Когда-то самая первая моя работа была тоже нашумевшей, фильм «Прорва» Вани Дыховичного, в которой, собственно, состоялся мой дебют, исключительно благодаря Ивану Владимировичу, который мне поручил играть одну из главных ролей просто так на глазок. Так посмотрел на меня и говорит: «А, давай». То есть, не было ни проб там, ничего вообще. А потом было очень много всякого кино, но это, ну, скажем прямо, не «Ночной дозор», да? И не что там? Не «Рассказы», например. Ну, кино такого второго эшелона, если не третьего. Сейчас я снимаюсь в каком-то сериале длиннющем. Я это делаю, ты знаешь, с большим удовольствием, потому что, когда ты снимаешься в кино, у тебя куча свободного времени, и тебе за это платят деньги. Как, не знаю, в армии я не был, как где? Ну, наверное. Потому что я приезжаю на съемочную площадку, сажусь работать, писать. У меня абсолютный кайф, потому что, если ты ничего не делаешь, то ты снимаешься в кино, да? Все равно у тебя съемочный день оплачен, тебе хорошо. А если ты еще в этот момент что-нибудь пишешь, то это вообще кайфы! Все эти свои мюзиклы переводные сделал практически все на киноплощадке. Вот ты сидишь там в трейлере, в актерском вагончике часами. Можно книжку читать или спать, а можно в это время выйти из этого трейлера и ходить вокруг по какому-нибудь там красивому парку, и сочинять.

Синдеева: Леш, ну, у нас здесь заканчивается с тобой время.

Кортнев: Отлично.

Синдеева: Можно, вот у нас сейчас подписная кампания всю неделю шла, и, собственно, задача подписной кампании в том, чтобы привлечь новых зрителей, потому что, с одной стороны, у нас было достаточно с точки зрения вообще подписной модели, с другой стороны, недостаточно для того, чтобы телеканал мог развиваться и привлекать новых ведущих, запускать новые проекты. Поэтому вот все направлено на то, чтобы каждый наш подписчик привел за собой кого-то. Можно сейчас я попрошу тебя обратиться, не знаю, к своим друзьям, к аудитории?

Кортнев: Конечно.

Синдеева: Объяснить им, почему важно подписаться на «Дождь», потому что на «Дожде» Лешу Кортнева все узнают, все знают.

Кортнев: Совершенно верно. Ребят, значит, только что Наташа объяснила все про «Дождь» и про подписку. Я не буду повторяться и тратить ваше драгоценное время, просто прислушайтесь к словам умного человека, прекрасной женщины. Давайте подпишемся на «Дождь» и приведем своих знакомых и друзей, да ведь? Нам ведь нужны новые камеры, новые микрофоны.

Синдеева: Я скоро буду делать программу сама с собой.

Кортнев: Декорации.

Синдеева: Очень!

Кортнев: Конечно.

Синдеева: Да, камеры нужны, очень нужны нам камеры!

Кортнев: Камеры нужны, ну, вот.

Синдеева: Нам вообще все надо.

Кортнев: Нам вообще все надо. У нас тут вот режиссер показывает, что очень нужны камеры.

Синдеева: Леш, спасибо тебе большое.

Кортнев: Взаимно! Спасибо.