Леонид Барац: «В мире, где страной управляет Собчак, мне точно есть место — и это приятно»

Чемпионат мира по футболу

Синдеева:  Программа «Синдеева» опять в бутике Bork на Смоленке. Уже становится очень жарко, лето в полном разгаре, чемпионат мира по футболу в полном разгаре, и я сегодня решила воспользоваться положением и пригласила в гости к себе своего старого-старого приятеля, Лешу Бараца, который актер, сценарист…

Барац: Ты мне об этом говоришь?

Синдеева:  Зрителям. Потому что Леша, помимо того, что блестящий актер и очень хороший сценарист, участник «Квартета И», еще и сумасшедший футбольный фанат, и сам играет в футбол.

Барац: На этом можно заканчивать передачу, после этих «блестящий, замечательный».

Синдеева:  Лешечка, мне нужен экскурсовод по нашему чемпионату мира.

Барац: Вергилием буду твоим.

Синдеева:  Да, пожалуйста.

Барац: Вот в этом аду.

Синдеева:  У меня вопрос первый, что показала Россия в первых двух матчах вообще? И что от нее ждали, и как ты это увидел, как человек, который следит за футболом уже миллионы лет?

Барац: Я ничего не ждал от этой сборной, и было, в общем, много критики от нас в адрес Черчесова, потому что, мне кажется, что игроки довольно сильные, они прилично играют в клубах, а в сборной вообще ничего не показывали. И два года у нас было 47 человек опробовано в качестве футболистов сборной.

Синдеева:  47 человек, объясни мне, что это?

Барац: Ну, ротация такая.

Синдеева:  Ротация была, да.

Барац: Он пробовал новых игроков, все такое. В итоге остановился на старых, позвал Игнашевича. Игнашевичу 38 лет, он замечательный защитник, но это лучший защитник наш, ему 38 лет. Короче говоря, это долго рассказывать, мы со Славой критиковали сборную.

Синдеева:  Со Славой Хаитом, партнером по «Квартету И». А у тебя там есть камеры.

Барац: Но то, что мы увидели, особенно во втором матче, напоминало внятную игру, то есть это та игра, которую мы можем играть, при наличии вот таких вот игроков. Мы не можем играть в испанскую игру, мы не можем играть в бельгийскую игру, но мы можем играть вот в такую игру, с быстрым выходом из обороны, с прессингом, с попыткой отобрать мяч. Мы отдали мяч Саудовской Аравии, а это одна из самых слабых, на мой взгляд, команд на турнире, мы им отдали мяч, они 59% времени, ты ничего не понимаешь, да, владели мячом, мы 41%.

Синдеева:  Говори, ты же Вергилий.

Барац: То есть мы не умеем играть в позиционное нападение, но зато мы можем быстро отобрать мяч, потому что они дают действительно большой объем, то есть они много бегают. Они физически хорошо готовы, он их привез из среднегорья, вывел на пик формы. Надо отдать ему должное, Черчесову, потому что мне всегда казалось, что он очень средний тренер, и сейчас кажется, но удивительно то, что этот средний тренер и человек, который является, как мне кажется, продуктом системы, которая мне не нравится, тем не менее, вывел сборную в плей-офф. Понятно, что там очень удобное было расписание, мы были «маткой» в связи с тем, что мы хозяева турнира. «Матка» — это первая команда, сеяная команда, соответственно нам попались не самые топовые команды. Первые две команды были, в общем, достаточно проходимы.

Синдеева: Вот какие шансы дальше?

Барац: Ты понимаешь, смотри, мы попадаем на Испанию, испанцы очень сильны. Правда, второй и третий матч провели, в общем, так, но, тем не менее, они я думаю, входят там в три лучшие команды этого чемпионата, Бельгия, Испания.

Синдеева:  А кто третий?

Барац: Бразилия. Бразилия, всегда Германия, несмотря на то, что они уже…

Синдеева:  То есть уже не три, понимаешь, если Германия. А Португалия?

Барац: И теневой фаворит мой — Мексика, потому что они очень хороши. С испанцами, мне кажется, что сыграем достойно. Победить очень сложно, я думаю, что вероятность этого очень мала.

Синдеева:  Да. Хорошо, а вот скажи, чтобы я уже тебя дальше не мучила сильно про российскую сборную, если мы проигрываем Испании, все, мы вылетаем?

Барац: Да, плей-офф, начался плей-офф. Были игры в группе, а сейчас начался плей-офф, где кубковая система вылета.

Синдеева:  Хорошо, давай тогда, чтобы уж не входить в спортивные детали, от которых мне становится, правда, скучно, вот у меня такой вопрос. Мы все не верили в эту сборную, в общем-то, как ты сам сказал, мы все очень критиковали и критикуем, и Черчесова все критиковали. И вот это как бы недоверие, вот как это в психологии, вот ты не веришь в ребенка, вот ты как бы не веришь в то, что он способен, и у него падает мотивация, и он доказывает, что правильно в меня не верили. Вот я в какой-то момент, я даже поймала себя на том, что мы правы, никто не верили в эту сборную, она нас удивила, и вот эта вера все равно не появилась. Знаешь, вот как бы да, ты болеешь…

Барац: Нет, она в чем-то появилась, но смотри, они не дети. Верить в ребенка — это правильно и здорово, и люди растут с верой в себя, когда в них веришь, это все понятно, ты должен это транслировать. Но если сборная два года плохо играет, молчать об этом и говорить: «Ребята, вы все равно замечательные». Вот меня раздражала фальшь, Черчесов после матча с Австрией сказал, что мы сделали серьезный шаг вперед. Вот это, я не могу это слышать. Когда все своими глазами видят, что это плохо…

Синдеева:  Понятно.

Барац: А ты говоришь, да нет, все замечательно. Может быть, вот эта критика и сказалась… Они взрослые люди, они публичные люди, понятно, что им неприятно.

Синдеева:  Богатые.

Барац: Богатые люди. Понятно, что им неприятно, но, может быть, это правда? То есть когда ты обозначаешь проблему, тогда ее можно как-то решить. Это простые слова, но, в общем, это же действительно так.

Синдеева:  Потому что я была на первом матче, на стадионе, и ты понимаешь, я видела, с одной стороны, как все болеют, естественно…

Барац: Заняла чье-то место.

Синдеева:  Нет, я болела, переживала. Но я, знаешь, я это чувствовала прямо, что с одной стороны все, конечно, болеют за Россию, потому что это страна и так далее, но знаешь, болеют и так, фига в кармане, типа, да ладно, все равно вы слабые. Это чувствовалось.

Барац: Но это взаимный процесс, ты понимаешь. И сборная должна быть открытой, признавать свои ошибки, рассказывать, что у них не получается, что получается, а не говорить, что «ребята, мы замечательные, и не надо нас критиковать». И тогда мы им начинаем доверять, и начинаем верить, видеть, что да, действительно, происходит какой-то процесс. Скажите нам — подождите, или скажите — вот здесь у нас не получилось, но мы попробуем исправить, у нас есть вот такие игроки, мы этим составом… Как-то это взаимный процесс. Это же примерно сродни патриотизму, когда: «У нас все хорошо!». — «А вот же?». — «Не надо! У нас все хорошо, вы не любите Россию!». — «Любим, но просто, вот смотри…». — «Не надо! Руки уберите, там все равно все хорошо!». Нет, не хорошо.

Синдеева:  А кто может оказаться самой такой «темной лошадкой» этого чемпионата?

Барац: Чемпионата? Я говорю, Мексика.

Синдеева:  Мексика может. 

Барац: Мексика, мне кажется, именно из таких, теневых претендентов и фаворитов. Я надеюсь, мне очень хочется, чтобы появился новый чемпион. Бельгия может стать таким новым чемпионом, Мексика тоже, но Бельгия по составу и сильнее, и интереснее по игре.

Синдеева:  А вы делали ставки уже, кто в финале?

Барац: Да.

Синдеева:  Ну, на кого?

Барац: Ты знаешь, я поставил на французов, но это было полгода назад, я не видел игру.

Синдеева:  А сейчас? И ты не можешь изменить сейчас ставку?

Барац: Нет, не могу. Мы написали, положили это в конвертики, на самом деле мы написали, все чемпионы пяти сильнейших чемпионатов Европы, Лига Европы, Лига чемпионов и чемпионат мира, у нас целый список, и кто выиграет.

Синдеева:  Так и что, кто получает? Тот, кто, что получает, деньги или что?

Барац: Нет, не деньги.

Синдеева:  А что?

Барац: Уверенность в себе, статус — я все понимаю и знаю про футбол. 

Синдеева:  Но сейчас бы ты поменял эту ставку? Ты бы сейчас на кого поставил?

Барац: Ну, ты знаешь, ставки не надо менять.

Кризис

Синдеева:  Молодец. Леша, ваши все работы последние, вернее, я бы так сказала, все ваши работы, во многом это про… 

Барац: Я хочу тебе спасибо отдельное сказать за то, что ты не употребила вместо слова «последние» - «крайние». Это чудовищно.

Синдеева:  Нет, это чудовищно, я все время со всеми ругаюсь, всем запрещаю использовать это слово. 

Барац: Последняя плоть.

Синдеева:  Да. Смотри, они все как бы про кризис среднего возраста, более того, «Разговоры мужчин», спектакли, это все про кризис среднего возраста. Вот скажи мне, пожалуйста, это потому, что это очень все личное и вы все время рефлексируете? Вот у меня знаешь, какое было в какой-то момент чувство…

Барац: Да хватит уже!

Синдеева:  Парни, да хватит уже, хватит рефлексировать, да вы клевые крутые парни, харе. Понимаешь, вот у меня такое возникло чувство. 

Барац: Я тебя понимаю, но что тут сделать, это все по-честному. Это было так, и поэтому мы не могли говорить…

Синдеева:  Ни о чем другом?

Барац: О чем-то другом, да. Но это было так, это было адекватно. Может быть, наши фильмы чуть-чуть запаздывали, то есть мы проживали это, а потом это появлялось на экране или на сцене.

Синдеева:  А вот как ты хорошо чувствуешь, «Квартет И», вы, пережили этот кризис среднего возраста?

Барац: А мы не все его переживали, и все переживали по-разному. Те, кто переживал, переживали по-разному, и не все переживали. Вот Славе вообще все эти проблемы, в общем, недоступны.

Синдеева:  То есть, у него вообще нет этого состояния?

Барац: Я его очень хорошо знаю, и мне кажется, что действительно, практически нет.

Синдеева:  Вот интересно…

Барац: Это, скорее, больше мои рефлексии…

Синдеева:  А вот ты, ты пережил это состояние? И что такое…

Барац: Я отряхиваю ноги. Я этот рубикон переплыл, и мне кажется, что я уже так, отряхиваю ноги.

Синдеева:  А скажи, долго, это сложный такой процесс? Вот поделись.

Барац: Если любишь маму и папу — сложный.

Синдеева: Да ты что?

Барац: Конечно.

Синдеева:  То есть, это родители все-таки на все это влияют.

Барац: Ну, думаю, что да. Тебе приходится снять вот эту родительскую сетчатку с глаз, увидеть мир своими глазами, понять, что он не такой, каким его видят…

Синдеева:  Ты это только в сорок лет начинаешь видеть или как?

Барац: По-разному, ну не знаю. Я думаю, что лет в 35-38, вот так, это началось. И еще заканчивается.

Синдеева: А как в это время родители? Вот они это вдруг осознали тоже, что ты вырвался?

Барац: Ты знаешь, как оказалось, я думал, что эти послания со сцены и с экрана будут услышаны. Ничего со сцены и с экрана, это сублимация в чистом виде, ты просто эту энергию сублимируешь в творчество. А с родителями нужно разговаривать. Это нужно делать.

Синдеева:  То есть, одна из целей, извини, была, в том числе, таким образом, может быть, достучаться до близких?

Барац: Да. Моя мама после спектакля «Письма и песни» подошла, сказала мне: «Сынок, извини», — и продолжила делать ровно то же самое.

Синдеева:  Слушай, как же у нас много всего из детства и от родителей, это правда.

Барац: Ну, как оказалось, да.

Синдеева: Вы со Славой дружите с шести лет. Я сегодня хочу про, как раз, почему я про средний возраст…

Барац: Ты чуть-чуть преувеличила.

Синдеева:  Как, с шести? С первого класса?

Барац: Несмотря на то, что наша дружба сорок лет длится, ты на один год…

Синдеева:  Хорошо, с первого класса, с семи.

Барац: Как у Довлатова, помнишь, чуть-чуть преувеличить, у меня 120 рублей, я говорю — 130.

Синдеева:  Да, я все время процентов на 20 преувеличиваю, здесь меньше. Скажи, вот вы с первого класса, окей, вместе, рядом и так далее. Это действительно же сорок лет. Скажи, были ли такие кризисы, опять же, в ваших отношениях, которые могли привести к разрыву? И что вы с этим делали, как вы справлялись оба?

Барац: Которые могли привести к разрыву, нет, потому что мы, скорее, не дружим, а являемся судьбой друг друга, и это уже такая неразлучная история, что даже если больно, то оно  как бы внутри системы этой находится. Ну, больно, оно очевидно должно быть. А кризисы случаются, периодически. Разговариваем.

Синдеева: Есть в вашей паре кто делает первый шаг всегда?

Барац: Ну, чаще Слава.

Синдеева: Потому что он меньше рефлексирует, в том числе, не знаешь?

Барац: Черт его знает, такой характер у него. Он в принципе адаптивнее, он лучше устроен, чем я, в смысле отношений с жизнью, как-то у него это прямо изначально было вложено. Мне приходится этому учиться, а у него это внутри как-то встроено.

Синдеева: У вас драки были между собой?

Барац: Драк не было. Но были такие серьезные разлады, серьезные.

Синдеева:  Надолго?

Барац: Мне кажется, что Слава, мы втроем пишем, я, Слава и Сережа Петрейков, ты знаешь.

Синдеева: Да.

Барац: А Слава у нас в основном выполняет роль, как мне кажется, цензора, и меня это страшно раздражает. Мне казалось в какой-то момент, что если мы будем все время следовать тому, что говорит Слава, у нас будет белый лист, потому что он говорит «Нет», не дослушав. Он говорит: «Нет. Нет. Это нет», это страшно раздражает. Потом я понял, что это в общем улучшает всю нашу историю, потому что, условно говоря, рыбы идут на нерест, и пороги, и вот самые сильные туда перепрыгивают. Другой вопрос, что если ты стену поставишь, туда уже не запрыгнуть, невозможно. Но он стену не ставит, еще есть Сережа, который подпиливает, и все-таки можно перепрыгнуть. И этим качеством нужно пользоваться, это палитра. Я вообще понял, что в жизни существует все. Когда ты думаешь, что вот этого не может произойти, оно уже происходит, и происходит с тобой. И есть разные краски, и это тоже такая краска, к ней нужно так и относиться.

Синдеева: А последний раз дрался, вообще когда-нибудь было такое?

Барац: Дрался в общежитии последний раз, мне выбили зуб.

Синдеева: За справедливость хоть или за девушку?

Барац: Вообще несправедливо. Сидели, играли вместе, я был на первом курсе, играли вместе в общежитии ГИТИСа, на Трифоновской, пели песни, а потом человек ушел спать, через пять минут появился и сказал — а ну-ка, тихо давай! Из осетинской студии, то есть драка была короткой.

О сатире в творчестве

Синдеева:  Мы с Ваней и с «Квартетом И» в свое время написали несколько блестящих «Серебряных калош», невероятных. Вот сейчас мы начали с тобой вспоминать, удивительные были номера. И ты знаешь, в тот момент, когда мы писали, вы были как раз на это очень заточены, это была очень жесткая политическая сатира. И рождались невероятные тексты, невероятные шутки, которые до сих пор цитируются. Но вот за последние несколько лет вы практически перестали, как мне кажется, в жанре политической сатиры что-либо делать. То есть в фильмах и в спектаклях есть рефлексия на время, не только на ваше состояние, есть, конечно, там, скажем так, намеки и так далее. Но вот такого высказывания, сатирического и политического, нет. При этом запрос на это есть, даже Ваня Ургант пытается там вставлять политические шутки.

Барац: Фигу в кармане, да.

Синдеева: Фигу в кармане держать, да. У вас в этом смысле, мне кажется, невероятный потенциал, но вы этого не делаете. Почему?

Барац: Потому что мы никогда этого не делали на сцене и на экране. «День выборов» — случайно произошедшая вещь, и мы не собирались, не преследовали вот эти мотивы, не эти мотивы нами двигали. Высказываться в интернете, предложишь нам написать что-то сатирическое, где-нибудь, «капустный» или специальный какой-то проект, мы это сделаем. А что касается театра, там, по-моему, не место вот такой злободневной сатире, мы говорим о себе. Вообще мне кажется, ты знаешь, что сейчас настало время сохранять форму, сохранять свой способ общения, и это важнее. И в нашем случае важнее сохранить своего зрителя, свою эстетику, понимаешь, потому что то, что сейчас происходит на федеральных каналах, и вообще в стране, эта формализация языка, то, как люди говорят. Вопрос, например, к Собчак всегда два вопроса: ты ангажирована или не ангажирована? И ответ, на мой взгляд, должен быть следующим: может быть, она и аффилирована с властью, но то, что она принесла на федеральные каналы, тот способ подачи, та форма разговора, уже давно отсутствует там. И это важно. И в нашем случае, понимаешь…

Синдеева: Так у вас же ровно такая же ситуация, ты понимаешь, вы можете сейчас дать вот этот вот, ожидаемый новый язык, который утрачен.

Барац: Ну, ты приходи к нам на спектакли, там, во-первых, есть отражение, и в том числе политическая составляющая.

Синдеева: Есть.

Барац: Например, в «Письмах и песнях» именно Саша читает, письма, потому что он у нас единственный русский, и мы боялись, что два еврея точно не могут, их заклеймят, и татарин тоже. Он произносит слова, там форма такая, это письма разным адресатам, то родителям, а тут письма всем людям, живущим на территории России. И письмо начинается со слов «Никогда, здесь никогда не будет хорошо, просто здесь и не предполагалось». И там дальше довольно острая история, которая в театре воспринимается очень хорошо, потому что к нам приходят люди, которые нас любят. А иногда мы читали это в компаниях, где так, настороженно — что значит, здесь никогда…

Синдеева: В компаниях, это на каком-нибудь корпоративе?

Барац: Да, на корпоративах. Иногда с восторгом…

Синдеева: Потому что я все понимаю, мы же все боимся, даже если со сцены говорят, хотят.

Барац: Или боимся, или не так считаем. Очень многие не так считают, и действительно, так оно все завибрировало в этой стране, что неприятие всего отличного прямо очень серьезное, очень высокий порог.

Синдеева: Но, с другой стороны, вот смотри, опять же, вот проект, условно, «Гражданин хороший», который сейчас живет как раз только в рамках выступлений, и они хорошо, неплохо на этом зарабатывают, несмотря на то, что иногда отменяют их концерты. Но это, почему они собирают огромные залы, где очень жестко, очень прямо, очень в лоб, и, в том числе, в какой-нибудь Барвихе, где тоже люди, понимаешь…

Барац: Ты вот сейчас даешь ответ на свой вопрос сама. Мне кажется, что они собирают большие залы, и все желающие это услышать — в  этом зале. Понимаешь, нас немного, мы в очочках и часто подвыпившие, это вот такой вот кусочек общества.

Синдеева: То есть, давай по-честному, в этом нет вашего немножко конформизма такого? Вот мы снимаем кино, условно, у нас там получается, мы снимаем театр…

Барац: Ну, как бы я ни клялся тебе, ты, наверное, услышишь в этом конформизм, но, ты понимаешь, во-первых, мы внутри себя очень по-разному относимся к ситуации. Во-вторых, той категоричности, с которой вы вот на Дожде обсуждаете проблемы, в нас точно нет, в нас со Славой. Сережа вот прямо за вас, за вас. А мне кажется, что там все очень многофигурно и многовекторно, не все так однозначно. И, кстати, извини, я довольно часто, глядя на ваших ведущих, немножко так отворачиваюсь, потому что этот прищур всезнания и всепонимания.

Барац: Меня эта категоричность отталкивает.

Синдеева: Если сейчас выступить в каком-нибудь остром, сатирическом, политическом формате, как мы это делали, не знаю, разных песен, шуток и так далее, мне кажется, что это просто могло бы быть невероятно успешным. Другое дело, что за этим могло бы повлечь возможные риски какие-то, но в конце концов, театра.

Барац: Нет, риски точно есть, но не из-за этого мы это не делаем, честное слово. Вот правда, просто это не то, чем хочется заниматься. Вообще, революционер — это какой-то определенный вид людей…

Синдеева: Нет, подожди, почему революционер? Это же высмеивание.

Барац: Ну оппозиционер. А?

Синдеева: Это же высказывание.

Барац: Высказывание?

Синдеева: Высмеивание.

Барац: Смотри, я готов с тобой на любую тему поговорить вот сейчас. Но делать это в театре или в кино мне просто не хочется.

Синдеева:  Не хочется.

Барац: Я не хочу так пристально на этих людей… Они мне не особо интересны, а о них придется говорить, понимаешь? Я про них многое понимаю, и не хочется им делать такую рекламу. Да и просто хочется говорить о себе, о своих друзьях, близких, о человеческих проблемах. И мне кажется, в этом спасение наше ― сохранять форму общения, сохранять свой способ жизни.

Украина-Россия

Синдеева:  Смотри, ты из Одессы. Ты там вырос, вы часто туда ездите. Совершенно случилась трагедия, да, между нашими странами, трагедия, которую я просто кожей чувствую, да. Ты, я думаю, чувствуешь ещё это всё острее. Как ты с этим сейчас живешь?

Барац: Как я с этим живу? Как с данностью. Как с тем, что я в этом буду жить долго, скорее всего, и с этим надо как-то справиться. Вот. Я был абсолютно за «Майдан», но, как оказалось, умные люди учитывали все вводные и всё, что, значит, происходит и в нашей стране, и как наша страна к этому отнесется, и внутри Украины, и что там, значит, в итоге произойдет. В итоге произошло разное, как ты понимаешь, и сейчас я выхожу на скользкий лед. Про Россию, как ни странно, я могу говорить сейчас больше, чем про Украину, потому что просто я боюсь сейчас вот произносить какие-то слова, потому что мне хочется ездить в Одессу.

Синдеева:  А скажи, когда ты туда приезжаешь, как тебя там встречают сейчас люди?

Барац: Да отлично.

Синдеева:  И вообще какое там?..

Барац: В глубине… Вот на поверхности всё это ― ой, сейчас мы вас задушим, русские козлы. А в глубине мы, в общем, абсолютно братья и сестры. Вот.

Синдеева: Но тебя не упрекают в таком как бы предательстве, да, что ты… Вот сейчас бы надо вернуться на родину, да, когда так тяжело. Нет?

Барац: Я бы сказал так: при любой возможности упрекнут.

Синдеева: Понятно.

Барац: Я стараюсь эту возможность не давать.

Синдеева: А выступаете?

Барац: Выступаем, ездим, да, с большим удовольствием. И нас там прекрасно принимают.

Синдеева: Не только в Одессе?

Барац: М?

Синдеева: Не только в Одессе или только в Одессе?

Барац: В Одессе вообще не выступаем, в Киеве в основном.

Синдеева: В Киеве, да?

Барац: Киев ― большой город, и мы собираем. Просто, понимаешь, как тебе сказать… Мы ненавидим Америку, а они ненавидят нас. В общем, способ существования одинаковый. Мы не виноваты, все вокруг, кто-то виноват. Это очень неэффективно как для человека. Если ты понимаешь, что все вокруг виноваты, ты говоришь: это не произошло, потому что он, потому что он… Значит, у тебя нет рычагов в руках, потому что от тебя ничего не зависит.

Синдеева: А как люди, которые живут там? Вот твои родители, друзья твоих родителей, твои друзья? Вот как они это переживают сейчас?

Барац: Тяжело. Им просто фактически тяжело, там меньше работы стало. Там стало хуже.

Синдеева:  А есть шанс опять у страны, знаешь?

Барац: У Украины?

Синдеева: Да. У людей.

Барац: Да, конечно, есть. Просто мы пройдем этот этап, это просто будет долго. Надо… Я тебе говорю, что я очень люблю свою страну, и ту, и другую.

Синдеева: Да.

Барац: Мне хочется здесь жить. И я понимаю, что эти условия ― они будут длиться, к сожалению, долго. И мне хочется как-то…

Синдеева: Найти гармонию в этом во всём.

Барац: Здесь внутри всё-таки существовать. И тут каждый раз вопрос, каждый раз дилемма. Либо ты уходишь в абсолютное неприятие этого всего, либо ты существуешь вот в этих условиях и пытаешься делать свое дело вот здесь, вот конкретно на этом пространстве.

Барац: Так получилось.

Кино-Театр

Синдеева: За последний там год, наверно, особенно после ареста уже Кирилла Серебренникова, был такой публичный дискурс, который не заканчивается, о том, что брать у государства деньги или не брать, обращаться к нему или не обращаться. И, в общем-то, разные люди совершенно по-разному к этому относятся.

Ты помнишь, наверно, письмо Ивана Вырыпаева, который обратился ко всем как бы деятелям культуры, сказал: «Вот результат того, что мы заигрываем с властью, что мы берем у них деньги». С другой стороны, есть позиция тех художников, режиссеров, которые находятся здесь и говорят: без этого невозможно практически делать тогда кино, государство должно поддерживать кино. Вот я знаю, что вы участвуете регулярно в питчинге, вы на один из фильмов получили деньги Министерства культуры. Есть ли у вас эта дилемма?

Барац: Конечно. Мы стараемся быть минимально аффилированными, но при этом у меня нет рецепта, каждый решает сам. Это письмо вырыпаевское я помню и читал, и мне кажется, в нем много фальши. Но это его дело.

Там какая-то многовекторная штука, потому что там, не знаю, «Левиафан» поддерживался Фондом кино. Должен ли Звягинцев и Роднянский брать у Фонда кино деньги, чтобы сделать «Левиафана»? Мне не очень понравился фильм, но понятно, что направленность вот такая, оппозиционная. Мне кажется, да, Любимов с Таганкой был прекрасным царедворцем. Вот он как-то умел балансировать.

Синдеева: Балансировать.

Барац: И лавировать между струй.

Синдеева: Табаков.

Барац: Должен ли… Табаков, да.

Синдеева: Да, это вообще ярчайшая…

Барац: Вот сейчас я думаю, что МХАТ уйдет совершенно в другую сторону.

Синдеева: Ты знаешь, да, вот новость пришла, что с Богомоловым не продлили тоже контракт. Можно по-разному относиться к…

Барац: И с Молочниковым.

Синдеева: И Молочников, и Богомолов. Но то, что Табаков, конечно, давал возможность…

Барац: Потому что он был значительно больше художником, и артистом, и режиссером, чем политиком. Но он тем не менее был тоже царедворцем. Вот как на его месте нужно было поступать? Уметь лавировать для того, чтобы появлялись такие спектакли на сцене, или уйти? Это вопрос к каждому из нас.

Синдеева:  Да.

Барац:  И если у нас есть возможность получить деньги в Фонде кино, другой вопрос, что я не очень понимаю, как это работает, какие там механизмы.

Синдеева: То есть у вас один раз только получилось, да?

Барац: Мы дважды получали, от Министерства культуры получали и получали на «Кроликов» как раз в Фонде кино, потому что мы были к тому моменту мейджорами и не получить не могли. А сейчас не получили.

Синдеева: «Кролики» провалились в прокате. Это может быть причиной того, что в следующий раз…

Барац: Да-да, это точно стало причиной. Но потом, скажем, продолжение «Дня выборов», «День выборов 2» мы снимали и «О чем говорят мужчины», и они сулили большие бокс-офисы. А критерий отбора в нашем случае ― это увеличение российского бокс-офиса. То есть если фильм много собирает, это здорово, ему, по идее, должны дать денег.

Синдеева: Должны.

Барац: Но денег нам не дали. Там какие-то механизмы работают, я не знаю, что там происходит. Наверно, то же, что во всей стране.

Синдеева:  Смотри, вот спектакль «Боренька», который я не видела, но я специально поговорила с несколькими людьми, кто его видел.

Барац: Так.

Синдеева:  Вот, потому что было интересно. Понимаешь, я не могла за два дня всё отсмотреть, то, что я не успела посмотреть, и уж точно не могла посмотреть спектакль. Поэтому мне было интересно…

Барац: Там, кстати, много.

Синдеева:  Сатиры, да?

Барац: Такой не прямой сатиры, но там много смешного про «Единую Россию», там, значит, пьющий сильно артист-звезда рассказывает, что он вступил в «Единую Россию», и говорит: «Дунем по этому поводу». Он в завязке, значит, и все так «Оо…», а где-то пирожки, и все от него расходятся. Да.

Синдеева:  Это есть.

Барац: Там много смешного. Там персонаж Леши Аграновича звонит как бы Медведеву, а тот, который в завязке, значит, выпил, и его стошнило. И они не знают, что же с ним делать, да, а он уже член «Единой России».

Синдеева:  Понятно.

Барац: И он звонит Медведеву и говорит: «Вы знаете, мы, к сожалению, все беспартийные, не можем принять решение, что с этим делать: оставить или убирать?».

Синдеева:  И что ответила там трубка?

Барац: Он говорит: «А, вот, всё ясно. Сейчас создаем комиссию во главе с Поклонской».

Синдеева:  Комиссию.

Барац: Да. «А так пока оставить до особого распоряжения».

Синдеева:  Вот скажи, правильно, так как я сейчас похожа на Рабиновича, который пытается Карузо пропеть, понимаешь?

Барац: Ты вообще похожа на Рабиновича.

Синдеева:  Знаешь, не нашла в себе еврейские корни.

Барац: Да?

Синдеева:  Искала, не нашла. Плюнула в пробирку, думала ― ну хоть сколько-то! Нет.

Барац: Нету, да?

Синдеева:  Цыганская, может быть. То есть по цыганской тоже подходит.

Вот смотри, правильно ли, что это про осознание того, что вот ты не выдающийся, просто средний человек. Это можно?

Барац: Так и есть.

Синдеева:  Это про это, да?

Барац: Это, собственно, главная… Главная линия, которую тянет персонаж Максима, она про это, про то, что… Знаешь, мы же признаем свои слабости, которые нас красят: вот, я трудоголик, меня невозможно… Или я такой требовательный ко всем. Или еще какой-то там: вот, знаете, люблю женщин. Это тоже, в общем, красит, если ты холостяк.

А слабости, которые тебя унижают, которые тебе трудно признать, ― вот об этом мало кто говорит.

Синдеева:  И это тоже рефлексия, в том числе ваша? Вот скажи…

Барац: Творческий человек, значит, который снимал 25 лет, выпустился из ВГИКа и снимал 25 лет какие-то боевики, то, что ему не очень хотелось снимать, но он зарабатывал деньги. И тут он вернулся…

Синдеева:  А играет Максим Виторган.

Барац: Макс, да, играет. И пытается…

Синдеева:  А это похоже, чуть-чуть про него, нет?

Барац: Ну, я от Макса слышал вот эту вот фразу. Почти ни от кого такого не услышишь.

Синдеева:  То есть он…

Барац: В какой-то момент он сказал… Хотя это, конечно, не так. Но в какой-то момент он сказал: «Ты знаешь, я понял про себя, что я средний». Человек, который может произнести эту фразу, уже не средний, это понятно.

Синдеева:  Это уже.

Барац:  Но это такая тяжелая для осознания вещь, что ты средний. Тебе же родители рассказали, что ты лучше всех. А особенно если ты ушел в творчество.

Телевидение

Синдеева:  Наблюдая за вами, иногда бывает тоже ужасно обидно, потому что, условно, главное место на этой арене, в телике, в том, где вы блестящие, занимает Ваня Ургант, очень талантливый.

Барац: Ну, он блестящий.

Синдеева:  С огромной… Я не в смысле, не умаляя его достоинств, но когда вы могли бы тоже быть, условно…

Барац: Ну, значит, не могли бы. Тут какая-то такая риторическая вещь. Раз не стали, значит, не могли. Нас оттуда, вот меня оттуда вообще выталкивают. Мы пытались на телевидении занять свое место.

Синдеева:  Да, вы же очень много сделали.

Барац: Потом поняли, что можно себе объяснить это, чтобы тебе стало приятно, но мы глубже, интереснее, умнее, это нас не принимает, оно нас выталкивает. Можно просто сказать себе, что не получилось.

Синдеева:  Не получается.

Барац: Не получается. Нам даже в какой-то момент дали карт-бланш: «Значит, давайте сделаем передачу, три передачи. Вот что хотите, то и пишите». Мы сделали это средне.

Синдеева:  А где это было?

Барац: Это на СТС.

Синдеева:  И тоже не, да?

Барац: Нет. Вот на сцене всё хорошо, в кино так или иначе, что-то нравится, что-то не нравится нам самим. А на телевидении не получается. Ты знаешь, я не знаю, почему, я туда прихожу, наверно, самое близкое определение того, что я испытываю, ― это стеснение. Я стесняюсь, мне нехорошо там. Я прихожу и начинаю нести какую-то ахинею, которую от меня, очевидно, ждут. Я пытаюсь попасть…

Синдеева:  В эти ожидания?

Барац: В эти ожидания. И дальше слышу от себя что-то, чего я не хотел бы говорить никогда, но оно… «бла-бла-бла», «бла-бла-бла», вот это вот всё. Пффф, вообще не туда. Смотрю потом: боже мой! Что я какую-то нанес ерунду?

Синдеева:  Ну хотя вот это вот, я посмотрела ваш кусочек у Урганта, ты, Прохоров и Ваня. Не знаю, это блестяще.

Барац: Ну, красивое, большое.

Синдеева:  Может, я ко всем к вам отношусь с огромнейшей симпатией, но…

Барац: Нет, Ваня, ты знаешь, он стал, научился быть интервьюером всё-таки, он научился чуть-чуть слушать. Его способ жизни выдачи ― это всё время бурление и поток от себя. А когда что-то… Я помню, раньше что-то ты ему говорил, это так по касательной проходило мимо, он в себя не запускал, ему так легче существовать. Но сейчас он стал слушать, слышать, и тогда ты начинаешь раскрываться, ты начинаешь…

Хотя всё равно эта расслабленность достигалась очень серьезной мобилизацией сил.

Синдеева:  Да?

Барац: Да. Ну, мне некомфортно.

Синдеева:  Но это было незаметно, это было прекрасно.

Вот вы практически все свои работы делаете внутри своего коллектива.

Барац: Внутри коллектива, но мы зовем очень много, у нас в «Бореньке» очень много народу.

Синдеева:  Да, вы впускаете, вы впускаете, но я имею в виду, вы сами.

Барац: Да.

Синдеева:  Вот знаешь, я тоже подумала: это определенная какая-то зона комфорта, которую вы держите. Вам настолько комфортно вот в этом своем, со своими же, да, которых вы туда вплетаете и так далее, что вам не хочется из этой зоны комфорта выходить.

И, может быть, поэтому, ― извини, я сейчас, да, ― может быть, поэтому в чем-то не реализован кто-то из вас и что-то не получилось, да. Потому что понятно, что чтобы чего-то достичь, нужно выпрыгнуть из собственной зоны комфорта.

Барац:  Ты права, наверно, да. Наверно, да, что-то мы пропустили из-за этого. Но мне так внутри там хорошо и я настолько занят этим, что мне просто… У меня времени не хватает на другое, я полностью приложен к этому процессу.

Знаешь, я в какой-то момент понял, что такое для меня аплодисменты вот в конце спектакля или вот тишина такая, они же разные тишины бывают.

Синдеева:  Да-да-да.

Барац: Безопасность. Я чувствую себя, когда мне аплодируют, в безопасности, потому что вокруг меня куча народа, им созвучно то, что я сказал, они со мной согласны. И если придут фашисты, они же зайдут с того входа, а там шестьсот человек до меня, понимаешь? Пока они дойдут до сцены, может быть…

О Собчак

Синдеева:  Я помню ваше очень резкое отношение, особенно когда мы делали «Калошу», к Собчак. Как раз это был период её ещё «Дома-2», да. Вы писали «Калошу», которую вела Собчак? Писали.

Барац: Консультировали.

Синдеева:  Скажем так, было сложно вас поженить, да, и приходилось очень, в общем-то, много танцевать…

Барац:  Нас в итоге и не поженила, а поженились, да…

Синдеева:  Поженились в итоге Максим с Ксенией. И вот вдруг в вашу семью, в вашу компанию, Максим ― близкий ваш друг, попадает Ксения. Вообще ваша первая реакция?

Барац:  Первая реакция была физическая.

Синдеева:  И как она… Как физическая? Что, вы её ударили?

Барац: Нет, мы сидели, значит, они же придумали такую штуку, я не помню, была ты или нет у них на свадьбе.

Синдеева:  Нет, не была.

Барац:  Да. Они придумали такую штуку, что это якобы презентация фильма Макса, пригласили самых близких людей. Дальше пошел вроде как какой-то фильм, титры, потом они выскочили на сцену. Мы сидели все, значит, в одном практически ряду. Они выскочили на сцену, сказали: «Всё, мы поженились». И весь наш ряд сделал так: ё…

Синдеева:  Да, вот так, да?

Барац: Да. Гости Ксюши зааплодировали, а мы так…

Барац:  Но мы долго осваивали эту историю, и она осваивала нас. И у неё есть смешные слова её психолога, когда она рассказывала про нашу компанию, она говорит: «Ой, так вы попали к людям! Вы общались до этого… А сейчас вы с людьми общаетесь. Это люди. Вот если так вот сюда палец засунуть, им будет больно. То есть вы можете пробовать, но это так, можно сразу сказать».

Ты знаешь, редко люди меняются, но она, её путь, в общем, вызывает уважение. Это надо признать.

Синдеева:  Да. Но признать или принять?

Барац: А Макс, мне кажется, он…

Синдеева:  Вы приняли?

Барац: Приняли, да, приняли.

Синдеева:  Приняли.

Барац: Да. Макс был на её пути к людям, вот. Он очень точная и правильная фигура, потому что он человечный человек, вот. И она, конечно, от мозгов это понимает, но это тоже достойно. Она хочет быть человеком.

Синдеева:  Человеком. Добро пожаловать!

Барац: Да.

Барац: Ты знаешь, я понял какую штуку про неё важную. Мы все хотим, чтобы нас любили, даже те, которые не хотят, всё равно хотят, чтобы их любили.

Синдеева:   Да.

Барац: Потому что их в детстве очень сильно недолюбили, и им теперь проще не хотеть, чем хотеть, а так хотят. А Ксюше важно, чтобы к ней в принципе как-то относились: с любовью, с ненавистью. Ей страшнее всего, чтобы её не видели, не замечали.

Синдеева:  Хочешь, я тебе скажу? Нет, она тоже хочет, чтобы её любили, и очень…

Барац: Конечно, чтобы её любили.

Синдеева:  Конечно.

Барац: Но она хочет, чтобы её любили…

Синдеева:  Конечно, она очень переживает, когда не любят.

Барац: Ну конечно.

Синдеева:  Нет-нет, она хоть и делает вид, но переживает.

Барац: Нет, конечно, переживает.

Синдеева:  Вот она пошла на выборы. Макс относился тяжело к этому решению, ну очень это ему было непросто принять. И в том числе, мне кажется, из-за реакции близкого круга людей, да, которые тоже об этом узнали и, в общем-то, отреагировали достаточно резко, как очень многие.

Вот вы были в числе этих людей, которые так отреагировали, или вы поддержали Макса?

Барац: Мы… Подожди, это одно и то же. Поддержали Макса и отреагировали плохо на…

Синдеева:  Нет, отреагировали плохо.

Барац: И Макс отреагировал плохо. Я тебе скажу… Мы пытались…

Синдеева:  Поддержали в смысле, то есть он плохо, но поддержали как бы…

Барац: Ты знаешь, я к этому отнесся скорее… Ну, я старался, извини, не решать проблемы страны, а решать проблемы близких людей.

Синдеева:  Да.

Барац: И я видел, что происходит с Ксюшей, я понимал, что происходит с Максом. Мы были там внутри, и Ксюша как-то общалась с нами по этому поводу, Макс с нами по этому поводу общался. И мне казалось и кажется, что этот шаг лежал на её пути, ну то есть она должна была ступить туда. И если бы она не ступила… И Макс должен был это понимать. И раз ты с ней, то ну ты же понимаешь…

Синдеева:  Да, кого ты выбрал.

Барац: Что с тобой за человек, кто эта женщина. И если она… Если ты вдруг… А она очень переживала по поводу него. И если ты вдруг запретишь ей это делать, ну там, не знаю, «только через мой труп», всё, и она предпочтет остаться с твоим трупом, то вот дальше будет происходить так: вот тебе соль, сволочь, скотина, ты мне не дал жить моей жизнью!

Этот шаг лежал на пути, на её жизненном пути.

Синдеева:  Да.

Барац: Вот. И мне кажется в итоге, что она правильно сделала, а Макс правильно сделал, что как-то это освоил. Он её любит, и трудно считать…

Синдеева:  И поддерживает её.

Барац: Любимого человека плохим. Невозможно. Надо это как-то освоить, перевернуть, объяснить себе. Вот он смог объяснить, и молодец.

Синдеева:  А давай с тобой представим, что мы с тобой оказались в мире, где к власти пришла Ксения Собчак и, например, Вакарчук, который…

Барац: Не надо.

Синдеева:  Ну подожди, ну вот…

Барац: Хорошо, давай.

Синдеева:  Как тебе такая жизнь?

Барац: Хотя…

Синдеева:  Вакарчук в Украине. Он, что, у него есть такие, мне кажется, там тоже амбиции.

Барац: Про Вакарчука я мало знаю. Про Ксюшу ― мне кажется, что она и сама не захочет прийти к власти. Она понимает свою роль в этом политическом процессе.

Синдеева:  Ты думаешь?

Барац:  И она искренняя в ней, и всё такое, но мне кажется… Ну, или тогда нужно набирать огромное количество, команду, правильную, хорошую команду, которая будет как-то ей помогать. Так все и делают.

Что касается Вакарчука… Нет, ну в мире, где страной управляет Ксюша, мне там точно есть место. И это приятно.

Синдеева:  И это неплохо, да.

Барац: Это какие-то есть дивиденды от этого. А с Вакарчуком… Мне кажется, он перестал быть радикалом. Он умный человек, он увлекающийся человек, но он из этой крайней точки уже сдвинулся к центру.

Синдеева:  Ну, так это и неплохо, может быть.

Барац: Да, неплохо, да, скорее всего, это неплохо.

Синдеева:  Как раз есть шанс.

Барац: Плохо то, что он перестанет так много писать хорошей музыки и уже перестал, потому что зашел…

Синдеева:   Да, сейчас мало пишет.

Барац: Туда, в политику, на эту территорию. Там не очень хорошие люди в основном.

Синдеева:  Да, это как раз…

Барац: Ну, просто они вынужденно нехорошие. Там такие правила игры, что быть хорошим…

Синдеева:  Я бы как раз мечтала, чтобы в политической жизни начали принимать участие люди хорошие.

Барац: Да нет, я… На самом деле людей хороших и плохих, наверно, в нашем кругу нет.

Синдеева:  Ну да.

Барац: Плохие… Есть совсем плохие ― это, не знаю, убийцы и воры. А мы разные, мы какие-то, вот в какой-то нормальной амплитуде. И то, что там сплошная грязь и гадость ― это тоже, наверно, не так. Просто ты начинаешь играть по определенным правилам игры. А если ты очень сильный, ты свои правила игры навязываешь. И если эти правила игры соответствуют запросу нас с тобой, мы считаем этого человека хорошим. А если не соответствуют, мы его считаем плохим.

Синдеева:  Ты потрясающий рассказчик. Можешь мне что-нибудь, меня повеселить?

Барац: Повеселить тебя? Ну давай, раз идет Чемпионат мира, услышал от Дзюбы, Дзюба, значит, едет в машине, рассказывает историю.

Синдеева:  На самом деле от Дзюбы лично?

Барац: Не-не, не лично, я просто в интернете услышал.

Синдеева:  А.

Барац: Но, по-моему, история замечательная. Значит, какая-то казахская команда играет в Лиге чемпионов с «Реалом». И там ещё играет Рауль, это знаменитый игрок. И, значит, тренер говорит Раулю… говорит своему защитнику Зелипукину, что он должен играть всё время с Раулем. Вот куда угодно он побежал, и ты за ним. Вот.

Идет первый тайм, Зелипукин забивает в свои ворота гол, автогол. Через десять минут забивает ещё раз. Два гола, два автогола на счету Зелипукина. И тут тренер выбегает к кромке и говорит: «Хер с ним, с Раулем! Держите Зелипукина!». По-моему, прекрасно.

Синдеева:  Спасибо тебе большое, Леш. Я тебе желаю удачи. Я рада, что ты вышел из этого кризиса, и наконец, может быть, все ваши спектакли и кино будут не про рефлексию…

Барац: Про настоящих мужиков.

Синдеева:  А про нормальных мужиков, да!

Барац: А не вот этих вот мальчиков, которые сомневаются всё время.

Синдеева:  И у меня для тебя есть подарок. У меня и у компании BORK.

Барац: Вот я тут смотрю, у тебя много здесь подарков.

Синдеева:  Ну, ты знаешь, тебе просто вообще повезло. Так как ты смотришь футбол, наверняка ты видел эту инновационную мясорубку, которую просто изо всех экранов рекламируют.

Барац: Щелей прыснула на нас.

Синдеева:  И тебе повезло, потому что, господи, эту мясорубку компания BORK дарит тебе. Смотри, какая. Инновационная.

Барац: Теперь к этой мясорубке нужно…

Синдеева:  Мясо? Или хозяйку? Давай определимся.

Барац: Хозяйку, хозяйку.

Синдеева:  Что с хозяйками у нас?

Барац: С хозяйками?

Синдеева:  Что?

Барац: Сейчас наладим. Сейчас дойдем до берега этого.

Синдеева:  Наладим? Давай, раз есть… Бери мясорубку, понимаешь.

Барац: Если есть, да.

Синдеева:  Давай, уже надо налаживать. Леш, спасибо тебе большое.

Барац: Спасибо тебе.

Синдеева:  С тобой легко.

Барац: А с тобой приятно.

Синдеева:  И светятся глаза, и любви много. Спасибо.