В 2014 году писатель Григорий Чхартишвили, известный под псевдонимом Борис Акунин, покинул Россию и до сих пор живет за ее пределами. Он объяснил, что вынудило его принять это решение и какие события могут заставить его вернуться на родину.
Синдеева: Вы уже три года не появлялись в России. И вот, знаете, почему, например, европейцы, когда они переезжают с места на место, когда они меняют жилье ради лучших условий, ради, возможно, обучения детей, да и американцы так же – если они переезжают из города в город (они не очень уезжают из Америки), никто не чувствует себя там, не знаю, покинувшим Родину, или даже чуть предателем. И не чувствует себя… И Родина, кстати, не предъявляет им претензий, да, почему вы уехали? Почему мы, да? Мы, русские, уезжающие по разным причинам, у нас все равно вот это остается чувство. Может быть, не предательства, но какой-то неловкости. У вас есть это чувство?
Чхартишвили (Акунин): Конечно, есть.
Синдеева: Вот почему это у нас так?
Чхартишвили (Акунин): Ну, не только у нас, в этом нет ничего специфически русского. Это явление общее для всех стран, в которых неблагополучно. Я уверяю вас, что то же самое сейчас, например, чувствуют там турки, уехавшие из Турции, потому что у них в стране неблагополучно. И так было во все времена в разных странах, где происходило там, ну, что-то, ну, вот тяжелое, да? Наступление реакции или какие-то преследования людей, которые придерживаются того же образа мыслей, что ты. Когда ты находишься не там, а находишься в блаженном далеке, конечно, ты постоянно чувствуешь от этого так, выражаясь мягко, моральный дискомфорт. Потому что твои друзья, твои знакомые, многие из них там, ну, и им плохо.
Синдеева: Ну, планируете вернуться в ближайшее время?
Чхартишвили (Акунин): Видите ли, в чем дело. Я в 2014 году уехал потому, что я почувствовал, что у меня какой-то, ну, вот очень жесткий выбор передо мной встал. Потому что в 2014 году наша страна, наше государство сделало очень резкий поворот, да? Изменилась, в принципе, ситуация, изменилась ситуация, в которой я находился, в которой я себя чувствовал. И я понял, что, находясь в России, я не смогу жить так, как я жил прежде. Я не смогу писать, потому что я каждый день на что-то раздражаюсь, я каждый день нахожусь в состоянии стресса, да? Значит, мне надо или переставать писать, заниматься политикой, становиться политическим активистом не в свободное от основной работы время, как я это делал раньше, да? А все время, full-time, да? И у меня это точно не получится, потому что у меня нет для этого там ни качеств, я этого не умею, у меня это точно хорошо не получится. Или, значит, мне, если я хочу продолжать оставаться писателем, значит мне нужно, мне нужно уезжать. Вот. Это очень такой как бы, я сказал бы, непростой выбор. И я в Россию не езжу по той же точно причине. Потому что я могу купить билет, и завтра быть в Москве, да? И что? Ну, я похожу по улице, я повидаюсь с друзьями, я послушаю, как кто-то из них остался без работы, а кому-то не на что жить, а кто-то там, слава богу, среди близких друзей у меня нет, пошел там, на компромиссы какие-то противные и так далее. Я их послушаю, покиваю головой, скажу: «Ну, вы тут держитесь», да? И поеду назад в Лондон-Париж. Как-то это будет неправильно.
Синдеева: То есть, ваше возвращение можно ожидать, только если что-то поменяется?
Чхартишвили (Акунин): Как если там начнет происходить, что-то задвигается, что-то начнет происходить там живое, интересное, изменится общественная атмосфера, да? Если, не знаю, ну, существенное количество людей скажут: «Мы так жить больше не хотим!» и захочет перемен, как это произошло в 11-ом году, ну, конечно я приеду и буду помогать. Если к тому времени, конечно, я, это самое, уже не умру от старости, потому что никто не знает, когда это произойдет.
