В новом выпуске программы «Нобель» поговорили о нобелевском лауреате 1983 года Уильяме Голдинге. Он получил премию с формулировкой «За романы, в которых обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла, все они объединены идеей борьбы за выживание». Всемирную известность Голдингу принес роман «Повелитель мух», однако сам автор считал его «скучным и сырым», а язык — «школярским». В конце жизни Голдинг даже не смог заставить себя перечитать рукопись в ее изначальном, неотредактированном варианте, опасаясь, что расстроится до такой степени, что «сможет сотворить с собой нечто ужасное».
Здравствуйте, дорогие зрители Дождя. С вами программа «Нобель», ее бессменный ведущий Дмитрий Львович Быков…
И ее бессменный редактор Александра Яковлева. Ура!
И мы говорить сегодня будем об Уильяме Голдинге.
Об Уильяме Голдинге, одном из сравнительно недавних нобелиатов, всего тридцать семь лет прошло. Уильям Голдинг очень поздно стартовал в большой литературе, хотя еще в тридцатые годы выпустил книгу стихов, я не читал их, говорят, так себе стихи. Но он прославился Lord of the Flies, «Повелителем мух». Считается, что Повелитель мух это имя Вельзевула, Бааль Зевув в переводе. Я думаю, что роман скорее отсылается к гофмановскому «Повелителю блох», но это на любителя. Любимые книги Стивена Кинга, роман, который давно уже входит во все англоязычные программы по…
Школьной литературе.
Школьной литературе, да. Конечно, Голдинг нам дорог не только этим, дорог он нам и «Наследниками», и «Шпилем», и «Богом-скорпионом», и «Чрезвычайным послом», и «Хапугой Мартином». Но говорить мы будем о его жанре, так уж вышло, что мы в последнее время все говорим об авторах аллегорической прозы, о повести-притче Хемингуэя «Старик и море», о притче Камю «Чума», о притчах Пера Лагерквиста, ну и «Повелитель мух», роман-аллегория такой своего рода, как он сам говорил, аллегорический комментарий к роману Баллантайна о коралловом острове, о приключениях подростков в море. Действительно своего рода антироман, роман о том, как подростки вместо того, чтобы спасать друг дружку, все друг друга истребили. Правда, Голдинг взял за основу совершенно реальную историю. Реальная история, ребята вышли в море, их отнесло к коралловому острову, они причалили, оказались там без всего, вдобавок один со сломанной ногой. Их считали погибшими, и через год их сняли с этого острова, совершенно случайно, просто заметили, что один ребенок прыгает со скалы, а остров был необитаемый. Их сняли, оказалось, что они прекрасно жили весь этот год, создали там коммуну, тот, у которого ногу сломали, ее срастили, они все решали коллективным советом, понимая, что никто их не спасет, они там в течение года пили птичьи яйца, ловили рыбу, и вообще очень прилично себя вели. Роман Голдинга, он совершенно о другом, он о том, как дети, которых во время мировой войны везут в эвакуацию, время там размыто, высаживаются на необитаемом острове, который прелестно выглядит, там в конце морской офицер говорит: «Да, такой милый коралловый остров», и устраивают из него полноценный ад.
Голдинг сам школьный учитель, а преподавал он аж до 1962 года, он к играм детей относился без большого умиления, да и сама человеческая природа не вызывала у него особого оптимизма. «Повелитель мух» это история о том, как доброго толстого очкастого мальчика Хрюшу Piggy забили камнями, как благородного вождя Ральфа низложили, как к власти пришел вождь охотников Роджер, и как детям гораздо милее инстинкт убийства, разрушения и измывательства. И когда наконец морские офицеры приплыли их спасать, он говорит им, морской офицер, увидев их вымазанные глиной лица, ритуальные маски по сути дела, «Вы могли бы выглядеть и поприличнее». И это остается таким своего рода последним завещанием Голдинга человечеству.
Хотя надо сказать, что в фильме Питера Брука, я, кстати, очень хорошо помню, как этот фильм привезли на детский кинофестиваль в «Артеке», кажется, это был год 1995, и там решили сами дети, что это фильм слишком жестокий, чтобы показывать его в программе фестиваля. В результате единственный его просмотр мы на свой страх и риск, журналисты, организовали в крошечном артековском пресс-центре, куда набилось 50 детей ночью, и мы ночью там смотрели «Повелителя мух» бруковского, в черно-белом варианте, затаив дыхание, с ужасом, и всех нас очень разочаровал крайне пессимистический финал этого фильма. Когда они уплывают с этого острова под такой мрачный барабанный бой, я вспомнил слова Веры Хитиловой, когда я ей говорю: «Какой оптимистический финал у «Турбазы «Волчьей», где же там оптимизм?». Ведь мы же понимаем, что эти дети едут с одной турбазы «Волчьей» на другую турбазу «Волчью», только гораздо больше. Возвращение детей в мир, даже если у них все получилось с самопожертвованием, с коллективом, все равно они едут туда, где их будут испытывать так же, даже еще больше. Возвращение этих детей с острова это в сущности путь на другой остров, где будет все то же самое, где точно так же будет воткнут кол с Повелителем мух, а Повелитель мух это свиная голова на колу, облепленная мухами. Там еще труп летчика, запутавшегося в стропах, там висит в джунглях, так в общем везде получается, что смерть так или иначе незримый бог всего этого мира, и Повелитель мух и есть повелитель людей.
Это, конечно, тот вывод, который у Голдинга повторяется и в «Наследниках», где видно, что эволюция движется главным образом не к добру и не к сотрудничеству, а к убийству, и «Наследники» это история о том, что главный механизм эволюции это механизм отбора выживающих, а не механизм отбора лучших. Роман Голдинга «Хапуга Мартин», третья его книга в замечательном переводе Миры Шерешевской, вышедшей у нас в 1989 году, насколько я помню, это история, такой своеобразный оммаж Вашингтону Ирвингу с его… Нет, не Ирвингу, Бирсу с его «Случаем на мосту через Совиный ручей», где бегство главного героя привиделось ему в последние секунды после казни, повешенному. А здесь хапуга Мартин свои шесть дней на острове увидел, утопая в море, он даже не успел снять сапоги. Хапуга Мартин цеплялся за жизнь, а надо было умереть, и всем было бы лучше. Вот эта мысль о том, что все люди по преимуществу хапуги мартины, жадюги, которые цепляются за жизнь тогда, когда надо гордо ее отринуть, это ключевая мысль Голдинга.
Правда, критики теряются в догадках, был ли он так мрачен от того, что был алкоголиком, или наоборот, спивался от того, что был так мрачен. Сам он классический Хрюша, одинокий мальчик, всегда страдавший от непонимания, и в качестве учителя страдавший от непонимания. Может быть, только «Шпиль» у него относительно оптимистическая книга, где Джослин, главный герой, зодчий и настоятель будущего собора, где он вкладывает всю жизнь свою в это аскетическое служение шпилю, и все-таки ему дано перед концом изведать земную красоту. Единственный способ жит — это фанатически вложиться во что-то, такой выход сродни Камю отчасти.
У Голдинга есть перед Камю то преимущество, что он все-таки писатель par exellence, он в меньшей степени мыслитель, он очень убедительный и замечательный стилист. Из наших переводчиков его, конечно, лучше всего переводит Елена Суриц, потому что это тоже лексическое богатство, сложный и мелодичный синтаксис, некоторая вычурность описаний, и конечно, яркость красок невероятная. Елена Суриц, пожалуй, вот рождена переводить именно Голдинга.
И кстати говоря, мне-то Голдинг симпатичнее всего не там, где он пафосно серьезен, как в том же «Повелителе», а там, где он насмешлив. Вот из его трилогии «Пирамида», куда входят «Пирамида», «Бог-скорпион» и «Чрезвычайный посол», мне вот симпатичнее всего, грешным делом, «Чрезвычайный посол». Это очень смешная история о том, как в Древнем Риме некий изобретатель изобрел книгопечатание, порох, чуть ли не электричество, все главные вообще сокровища цивилизации. Но император отсылает его, потому что он думает, у него же есть такой племянник, графоман Мамиллий, который всех зачитывает своими стихами, и он говорит: «Триста тысяч экземпляров стихов Мамиллия. Нет, в Китай!», и отправляет его чрезвычайным послом в Азию. Потому что мысль Голдинга о том, что технический прогресс не меняет людей качественно, а только умножает количество ерунды в мире, это мысль глубокая. Я уже не говорю о том, что вещь написана смешно, когда он касается египетских или римских реалий, вот этот абсурд монархий получается у него очень весело.
У него был замечательный роман «Зримая тьма», довольно поздний. Была еще прекрасная «Морская трилогия», тоже аллегорическая, последний его текст. Я ее не читал, как-то все руки не доходят, но мы понимаем, что любим-то мы Голдинга именно за его полуфантастические притчи, в которых человек выглядит, как правило, слабым, жестоким и подверженным мифам. Конечно, наше самомнение сильно повышается, когда мы читаем Голдинга, мы думаем, что мы-то не такие. Но если почитаешь «Наследников», мы понимаем, что мы все наследники выживших, а для того, чтобы выжить, надо быть свиньей. И эта мысль в «Наследниках» проведена очень зримо. Я, кстати, вспоминаю, как Михаил Успенский, человек, из всех фантастов, мне известных, пожалуй, наделенный наиболее тонким вкусом, сказал, что безусловно, «Наследники» — это лучшая фантастическая притча XX века, причем дочитав эту вещь, нужно немедленно начинать читать ее сначала, потому что правильно понять ее, расположить в уме, можно лишь после трех прочтений, даже в блистательном переводе Виктора Голышева, который способен любой текст сделать ясным. Но действительно раскрытие механизмов, первобытных механизмов, которые в нас живут, в этом Голдингу нельзя отказать, он всем нам сказал, что мы далеко не такие славные парни, какими кажемся.
При этом удивительно, что человеконенавистник Голдинг, автор таких жестких книг, был отличным семьянином, добрым отцом и вдумчивым собеседником журналистов. Он никогда никому не нахамил в жизни, это замечательное достоинство. Он выглядел мрачным и неприступным, а был душевным человеком, это лишний раз напоминает нам о том, что мизантропы-теоретики гораздо лучше филантропов-практиков, которые на самом деле за свое добро загрызут любого усомнившегося. И вот то, что Голдинг был такой милый малый в сущности, может, это объясняется тем, что слава пришла к нему, когда ему было уже пятьдесят, и она его не успела испортить.
Вы говорите, человеконенавистник, но он говорил о том, он же войну прошел, и вот он говорил, что я начал понимать, на что способны люди, всякий прошедший войну и не понявший, что люди творят зло подобно тому, как пчела производит мед, или слеп, или не в своем уме.
Да, или слеп, или помешался.
То есть он разочаровался в человечестве еще в своем…
Он прошел войну примерно так же, как Шаламов прошел лагеря. Он сказал, что лагерь — это опыт тотально негативный, точно так же Голдинг сказал, что война никакому добру не может научить. И не только потому, что возможны такие правила, а потому, что человек в критической ситуации будет спасать свою шкуру все равно, и осуждать его за это так же глупо, как пчелу за творение меда действительно. Да, это такая…
Вот он прямо говорит, будучи молодым человеком до войны, я имел легковесно наивные представления о человеке, но я прошел войну, и это изменило меня.
Да, он действительно немного такой шаламовец. Но надо сказать, что ведь Шаламов был глубоким «леваком» еще до этого всего, и Шаламов считал труд первородным проклятием, а человека неудавшимся проектом задолго до своего лагерного опыта. Это лишний раз доказывает, что человек из испытаний выносит только свои окрепшие заблуждения, а не какой-то новый опыт. Голдинг увидел на войне подтверждение своих давних мыслей, а Солженицын увидел в лагере подтверждение своих. И как сказал тот же Солженицын, всякий из нас способен объять только ту часть истины, в которую он уперся рылом, только ту часть правды. Вот Голдинг, видимо, еще до войны в нее уперся, но он от природы, вот Хрюша, вот он видит мир таким, Piggy.
Кстати говоря, в иные минуты такой взгляд очень легко признать за истину, особенно как посмотришь, как любые абсолютно представители человечества, в том числе сейчас наши соотечественники, радостно кидаются на первую возможность побыть повелителем мух, побыть вот этой свиной головой. Злой человек очень привлекает, другое дело, что ведь есть Ральф. Есть Ральф, который может противостоять этим соблазнам, есть Хрюша, который говорит, что у нас же есть закон, и символом закона выступает рог, у кого рог, тот говорит.
У нас же есть Конституция.
Да, в конце этот рог растоптали, что мы сейчас и наблюдаем. Но в принципе есть небольшой процент людей, может быть, это наследники отдельной боковой ветви человечества, чудом уцелевшие, есть небольшой отряд людей, который способен этому пещерному зову противостоять. Вопрос только в том, как научиться выделять этих людей и воспитывать их, но морские офицеры — плохие педагоги, и они не опознают их. Тем не менее, сам опыт человеческий более оптимистичен, человечество, в отличие от голдинговских героев, сумело выжить на необитаемом острове, и это дает нам некоторую надежду, хотя Голдинг сказал бы, что это счастливое исключение.
Он свой роман считал скучным и сырым. Зачем он так о себе? Или это действительно правда?
Только потому, что эта книга была отвергнута двадцать одним издательством. Понимаете, он очень прислушивался к негативным мнениям о себе.
Еще была потом отредактирована достаточно сильно, насколько я знаю.
Да, но прежде чем он Lord of the Flies стал программным произведением, он был выруган всеми критиками, он очень негативно был встречен. И надо сказать, что все следующие произведения Голдинга встречались утверждениями, что это еще хуже, чем было раньше. Это потому, что он двигался вперед, понимаете, и если исходить из этого, то каждый его роман, встречавшийся руганью, был, значит, каким-то… Ну, первый был исчадием ада, потому что все остальные оказывались еще хуже, то есть вот это постоянное ощущение зависимости от читательской критики, оно сопровождало его всю жизнь. И только «Нобель», я думаю, послужил ему небольшим утешением, и то сразу после «Нобеля» некто из критиков написал — ну вот, теперь следующий роман Голдинга уж точно нас разочаровал, как впрочем, и у всех писателей, получивших Нобелевскую премию, то есть ему почить на лаврах не дали.
Ну уж никак. Вы же тоже писатель, и в то же время педагог, работаете со школьниками. Как вы считаете, его какой-то такой пессимистический взгляд на эту молодежь оправдан? Или современная молодежь, какая она для вас?
Саша, вот ужасную вещь вам скажу, большинство писателей мечтали в детстве быть писателями, а вынуждены были работать учителями, как Стивен Кинг, как Аксенов, как Голдинг, для них педагогика была вынужденной уступкой. Я мечтал в детстве быть учителем литературы, писательство — это для меня такой, ну скорее моя профессиональная болезнь. Я наслаждаюсь педагогикой, я люблю, когда класс меня слушает, когда он мне отвечает и когда мы вместе что-то формулируем. Для меня это азартное занятие, как горные лыжи, но горные лыжи мне не даны, а это вот дано. Нельзя заниматься педагогикой без глубокого и сильного влечения к этому делу, ну нельзя, это должно быть вашим хобби, вашей одержимостью, вы должны это любить. Человек, не имеющий вкуса к педагогике, не должен этим заниматься, есть несколько профессий, очень сложных, разведчик, сталевар, рискованные, общественный лидер мнений, которыми нельзя заниматься без любви. И если вы в школе преподаете без любви, она вам отомстит так же, как горные лыжи мстят неопытным лыжникам, вы переломаетесь. Вот Голдинг не любил преподавание, он говорил, что английская закрытая школа — это ад, это царство вообще насилия. Ну кто не любит, пусть этим не занимается, а для меня, например, школа — это отдых от писательского труда. И больше вам скажу, в литературе меня из коллег любят очень немногие, это нормально, в общем, писатели друг друга не любят. Точнее, графоманы друг друга не любят, писатели ничего, но сейчас почти не осталось писателей. А вот в школе меня бескорыстно любят человек пятьдесят учеников и человек двадцать учителей. Голдинг этим похвастаться не мог, поэтому я не теряю надежду, вот как большинство писателей надеется когда-нибудь бросить школу и уйти в литературу, так и я надеюсь когда-нибудь написать все, что я хочу и уйти в школу. И в этом смысле я резко отличаюсь от Голдинга. Не знаю, дадут ли мне когда-нибудь «Нобеля», но какую-нибудь профессиональную учительскую награду, я думаю, дадут.
Заслужили.
Заслужил, да.
Кстати, в нобелевской речи он сказал в конце, что нам надо больше любви, больше человечности и больше заботы.
Но моих книгах их не ищите. И ушел под громовые аплодисменты.
Да.
А мы услышимся через неделю.
Да. Спасибо большое, Дмитрий Львович.
Спасибо.
Это была программа «Нобель» на Дожде. Я Александра Яковлева. Спасибо пространству Only People, которое нас любезно принимало. Оставайтесь с нами, всем пока.
Фото: Wikipedia
