Французский писатель Ромен Роллан получил Нобелевскую премию по литературе в 1915 году в разгар Первой мировой войны за 10-томный роман «Жан-Кристоф». Премию ему присудили «за высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине, с которой он описывает различные человеческие типажи». «Почему-то Ромен Роллан сохраняет в мире репутацию недурного стилиста, во многом благодаря „Кола Брюньону“. Мне кажется, что писателя более занудного, напыщенного, в сущности, совершенно пустого Нобелевская премия не награждала никогда», — считает Дмитрий Быков. Роллан — классический пример правильного европейского интеллектуала, он всегда выступал против войны, за идеалы гуманизма и свободы. «Плохой писатель с хорошими намерениями», — так его называет Быков. Так почему ему дали Нобелевскую премию по литературе? Об этом лекция Дмитрия Быкова.
Всем привет! С вами снова программа «Нобель» на Дожде и ее бессменный автор.
Дмитрий Быков. И ее ведущая и редактор Александра Яковлева. Мы поговорим про Ромена Роллана, который в пятнадцатом году в разгар европейской войны…
В 1915-м, если вдруг.
Да, в 1915 году получил Нобеля фактически за десятитомный роман «Жан-Кристоф», а по сути, как это ни печально, Ромен Роллан ― один из самых наглядных нобелевских лауреатов. Это, на мой взгляд, плохой писатель с хорошими намерениями, поэтому Нобеля он получил вполне заслуженно.
Есть, я знаю, даже до сих пор у Ромена Роллана довольно серьезные защитники, даже не столько у его романа «Жан-Кристоф», сколько у его второй, тоже весьма массивной книги «Очарованная душа», в которой многие люди умудряются находить свои заветные мысли, любят почему-то его персонажей, двух сестер. Почему-то Ромен Роллан до сих пор сохраняет в мире репутацию довольно недурного стилиста, во многом благодаря «Кола Брюньону».
Мне же кажется, что писателя более занудного, выспреннего, напыщенного и, в сущности, совершенно пустого Нобелевская премия не награждала никогда. Конечно, «Жан-Кристоф», что хотите, десять частей. Вряд ли кто эти четыре тяжеленных тома сегодня способен одолеть, и поэтому к Ромену Роллану относятся как-то издали и одобрительно, уважительно, но не читая.
За количество, но не за качество.
За количество. Он очень много написал. Он написал, подобно Тациту или Плутарху, который был для него вечным источником сюжетов, несколько литературных биографий, написал книгу о Толстом, книгу о Ганди, написал несколько так называемых революционных драм, пьесу о Дантоне, пьесу о Термидоре, целую книгу о народном театре, о том, что новый театр идет. И, конечно, «Жан-Кристоф», вершина его и музыковедческого творчества (он музыковед по образованию), и литературного его творчества.
Я, честно говоря, никогда «Жана-Кристофа» читать не мог, мне всегда казалось, что это на фоне других французских эпопей, той же «Семьи Тибо» Мартена дю Гара просто очень плохо написано. Действительно, свою премию по формулировке Нобелевского комитета Роллан получил за отстаивание идеалов гуманизма, да, за идеализм. Конечно, на фоне чудовищной Первой мировой войны Роллан, который всю жизнь доказывал, что французы должны быть лучшими друзьями немцев, что франко-немецкие союзы всегда бывают образцовыми, что Европу надо объединить и перестать ее раскалывать, что нужно объединить как-то все великие идеалы: идеалы Толстого, идеалы Ганди, идеалы буддизма.
Он действительно всю жизнь отстаивал идеалы. Он и к Французской революции относился, да, именно так двойственно: да, это была ужасная кровь, да, это были ужасные люди, но тем не менее у этих людей были идеалы, особенно они были у Дантона, но были они и у Робеспьера. То есть у него такое прекраснодушие.
Идеалист такой?
Да, и какая-то ужасная банальность всего того, что он написал, удручающая банальность. И Жан-Кристоф, который в молодости был бунтарем, ниспровергателем и донкихотом, а в старости примирился, но не отошел от своих творческих принципов, ― это все чудовищная скукота. И если роман-река, такое определение, которое есть у «Жана-Кристофа», роман-река ― это действительно имеет какое-то отношение к действительности, то это очень скучное такое путешествие по какой-то общей среднеевропейской, лишенной своего лица реке, абсолютно неинтересной.
Что бы я ни читал у Ромена Роллана, у него всегда абсолютно правильные мысли, они глубокие, совершенно очевидные, абсолютно правильные герои, идеалисты страстные, не желающие мириться ни с какой несправедливостью и так далее, и всегда абсолютно никакой язык, языка просто нет. Может быть, это переводы. Я читаю в русских переводах.
Я вот думаю, может быть, переводы подкачали? Нет, не думаете?
Поскольку разные переводчики переводят разные его книги и все они абсолютно безлики, господи, даже Набоков не сумел из «Кола Брюньона», который у него называется «Николка Персик», сделать великое произведение. Кстати, «Кола Брюньон» из всего Ромена Роллана хоть немножко на что-то похоже.
Я только его и читала, признаюсь, каюсь.
Такая исповедь французского средневекового крестьянина. Это хоть немножко на что-то похоже. Но если это в принципе, опять-таки Кола Брюньон, который утверждает поэтику мирного труда, любви к внучке и воспоминаний о любви… Единственная там более-менее пристойная сцена ― это когда он вспоминает о любви своей, ныне постаревшей, вспоминает виноград, вьются усики… Это как-то еще более-менее ничего.
В целом, конечно, Ромен Роллан ― это классический пример правильного европейского интеллектуала, который всегда подписывает все антивоенные письма, всегда борется за свободу, всегда защищает идеалы гуманизма. И это делает его совершенно нечитабельным. Не зря он так любил Горького, не зря они с Горьким написали вместе так много совершенно очевидных, совершенно предсказуемых банальностей.
Просто, понимаете, вот чем уж отличается писатель от неписателя. Конечно, Андре Жид ― человек, гораздо более заблуждающийся, из его заблуждений можно было бы составить замечательную хронику, замечательную антологию. Но когда вы открываете Жида, любую, самую выспреннюю, самую напыщенную, самую раннюю его книгу, вы чувствуете, что перед вами писатель, потому что все-таки у него есть индивидуальное словоупотребление, есть довольно плотная ткань текста, есть сюжет.
Когда вы открываете любой текст Ромена Роллана, вы сразу попадаете в атмосферу какого-то интеллигентского собрания конца XIX века, где говорят одну банальщину. Казалось бы, ну пишешь ты о Робеспьере, такой сложный и такой неочевидный герой! Есть, скажем, «Боги жаждут» Франца того же. Но у него и Робеспьер говорит какими-то цитатами, какими-то лозунгами, страшное количество многоточий.
Описывается первая любовь Жана-Кристофа, немецкого композитора, в котором угадывается Бетховен. Но все любовные похождения Жана-Кристофа и все его размышления, весь его творческий путь ― это какая-то такая занудная хрестоматия! Понятно, что Ромен Роллан желал добра и всю жизнь за это добро боролся, и тем не менее, к великому сожалению, художественный результат оказался абсолютно никаков. Может быть, когда-нибудь я перечту «Очарованную душу», которая, к сожалению, никакого впечатления на меня не произвела в детстве, перечту ее и найду там какие-то небывалые глубины.
И очаруюсь душой.
И очаруюсь душой. Но все эти герои, которые в нужное время бросают вызов богу, а потом в нужное время примиряются, все эти гении, которые проходят через одни и те же ощущения, через одни и те же формулировки ― это ужасно надоедает. Неинтересно читать о нем, даже когда он пишет про Ганди или Толстого. Казалось бы, они были такие сложные люди, но и Толстой у него всегда стремится к каким-то бесспорным вещам вроде правды. Кто же скажет, что правда ― это плохо? Или Жан-Кристоф всегда разрушает какие-то старые формы и утверждает новые формы.
В общем, возникает впечатление, что все катастрофы Европы потому и случились, что лучшие ее люди были предельно наивными и даже плосковатыми, а худшие ее люди были очень умны, провокативны и опасны. Но это то, о чем сказал еще давно Борис Акунин: «Почему в России все лоялисты ― дураки, а все оппозиционеры ― таланты?». Это очень опасный перекос.
А что вы скажете, у нас же… У нас. У них! Французы-нобелиаты, Жан-Поль Сартр отказался от Нобелевской премии.
Нет, остальные все брали.
Я имею в виду, что вообще французская литература, чем она насолила? Сартр, вы говорите, не так…
Французская литература, кстати, награждалась довольно щедро, чего уж там говорить. Но когда Мартен дю Гар за «Семью Тибо» получает Нобеля, это понятно, потому что «Семья Тибо» ― это все-таки великий психологический роман, великая проза в эпоху, прямо скажем, распада жанров.
Жид, который действительно очень нестандартно, странно, с разных точек зрения, под разными углами в разных жанрах написал своих «Фальшивомонетчиков», ― это тоже все-таки безусловный писатель, да. А Ромен Роллан получил Нобеля, потому что он в эпоху всеевропейского раздрая напоминал о высших религиозных ценностях Европы. Он напоминал немцам и французам, что они братья, что их сегодняшняя война ― это явление окказиональное, потому что на самом деле галльский ум и немецкая основательность дают вместе великий результат. Он прав совершенно, но повторять добрые слова в эпоху всеевропейской бойни ― это в достаточной степени бессмысленно.
Почему «Жан-Кристоф»? Он не случайно предпослал роману эпиграф из тех надписей, которые обычно делаются под статуей святого Кристофора: «Кто посмотрит на святого Кристофора хотя бы раз в день, тот в этот день не умрет дурной смертью». Ему хотелось дать образец, нарисовать образец человека, который не поддается наиболее гибельным соблазнам, идеалиста. Но этот Жан-Кристоф, понимаете, когда он описывает художника, я этому художнику не верю. Когда Томас Манн описывает своего Леверкюна, я понимаю, что действительно это такая скотина, что она могла быть великим композитором. У него есть все для того, чтобы поддаться дьявольским соблазнам, но есть у него и гениальность. В чем гениальность Жана-Кристофа?
Гений должен быть скотиной?
Он не обязан быть скотиной. Он должен быть сложен, нестандартен, он должен быть подчинен более высоким мотивам, чем его личный эгоизм, потому что в нем живет какое-то творческое начало и это творческое начало может для его личности быть иногда губительно.
Но Жан-Кристоф такой славный малый, что мы прослеживаем весь его…
Что аж противно?
Да нет, мы прослеживаем весь его путь с глубокого детства до глубокой старости, с пренатальных еще воспоминаний, и нам ни секунды не интересно. Может быть, здесь неправ я, может быть, здесь я просто не нахожу в Ромене Роллане той остроты, которая присуща большинству художников его эпохи, потому что он, в общем, эстетически очень консервативен. Проблема в том, что, видимо, мое мнение неуникально. Найдите мне сегодня человека, который бы читал «Жана-Кристофа».
Это не я.
Это и не я, потому что, честно, я с многих страниц брался за приступ этой книги. Еще когда-то в жуткие советские времена, когда ничего интересного не показывали по телевизеру…
Телевизеру!
По нему показали двенадцати- или сколько-то серийный фильм по «Жану-Кристофу». Как многие люди, после фильма я пытался читать роман, но не зашло. Да и фильм-то был скучный.
Да, я про фильм хотела спросить. Фильм-то скучный?
Скучнейший был фильм абсолютно, потому что для того, чтобы, понимаете… У героя должно быть что-нибудь, кроме усов, что-нибудь, делающее его индивидуальностью.
И часов.
Может быть, еще беда в том, что Ромен Роллан по основной своей специальности, всегда интересовавшийся Россией, любивший ее, женатый на русской женщине, может быть, действительно, его беда в том, что основная его профессия ― музыковед.
Музыка.
Историк, да. Он, в общем, не природный писатель. В его стиле нет силы.
Органичности.
Понимаете, не тот одержимый литературой маньяк, который собственную жизнь сжигает, чтобы сделать из этого тексты. Он слишком хороший человек. Правду говорил Чехов: «Короленко был бы таким хорошим писателем, если бы хоть раз изменил жене!». Довольно глубокая мысль. Трагедия появилась бы, внутренние противоречия. Ромен Роллан жене не изменял никогда. И все-таки лучше бы Нобелевскую премию дали Короленко.
Откуда вы знаете, он вам сам рассказал?
Насколько я знаю, он в личной жизни был образцом для всех своих друзей. Да и потом, он очень много болел в последние годы, ему было не до того. Я просто думаю, что дружба с Горьким ― это очень дурной знак. В Горьком была та выспренность и слезливость, которая многих от него отталкивала. Кстати, даже Ромен Роллан начал о чем-то догадываться, он пережил Горького на восемь лет, в последние годы Горького он говорил: «Мне кажется, что Алексей не чувствует себя свободным в России».
Что-то он все-таки понимал. Но, конечно, не хватало ему правоверности, а вместе с тем не хватало искренности, чтобы честно сказать: «Да, товарищи, Сталин ― это ужасно». Нет, он был большим искренним другом советского народа.
Я хотела спросить, почему в каждом доме стояло собрание сочинений Ромена Роллана.
Стояло это красное собрание сочинений, даже в нашем доме было несколько томов.
Я помню до сих пор это красное пятно у нас на книжной полке, эти тома.
Да. И как это ни ужасно, никто его не открывал, понимаете, именно потому что у Ромена Роллана масса добродетелей, масса достоинств, но я вот так провел некоторый такой опрос среди своих друзей, если кто и любит его, и то только «Очарованную душу», то любят люди безнадежно плоские. Одна девочка мне говорила: «Я так люблю Ромена Роллана!». И я понимал, что главное отличие, главное, что не позволяет мне интересоваться этой девушкой, ― это ее чудовищная тупость. Она очень добрая, славная, бедным помогает.
Что за маркер, Дима?
Но она глупая. Ромен Роллан ― это какой-то действительно маркер. Это одна из редких ошибок Нобелевской премии, хотя я понимаю, что эта премия тогда была присуждена с чисто воспитательными целями. Она была присуждена французу, который был германофилом, вот такой знаток Бетховена. Давайте дадим ему, и это будет преодолением мировой войны. К сожалению, для преодоления мировой войны это не делает ничего.
Мало.
И в результате… Знаете, когда будущему фашисту Гамсуну дают Нобеля, тоже не очень хорошо. Но Гамсун при всей своей выспренности, напыщенности, какой он ни есть, он все-таки писатель, потому что все-таки «Голод» ― это великая литература. Я уж не говорю про «Мистерии». Любовь он описывать умеет. И вообще для подростковой Европы он писатель сильный, сентиментальный, трогательный. Сильный. Другое дело, что он женофоб, но это ладно. Он своего Нобеля честно заработал. К тому же тогда Нобеля давали в основном за эпопеи, он написал, Гамсун, «Плоды земные», и пожалуйста.
А вот все-таки Ролан с его эпопеей ― это яркий пример того, что настоящий эпический роман не может быть жизнеописательным, или он уж должен описывать совершенно мощную, грандиозную личность. Но писать правильный эпический роман в XX веке неправильно. Роман должен быть таким, как «Улисс».
О да.
Неровным, безумным, бурным, трудным, похожим на жизнь.
Правильно я понимаю, если у кого-то на полке застоялся Ромен Роллан, то открывать…
Нет, откройте, почитайте, может быть, вы хороший человек и вам понравится.
Сдуйте пыль и закройте обратно, так?
Боюсь, что так и будет, потому что все мои попытки специально к этой программе перечитать «Жана-Кристофа», есть он у меня. Ребята, никак. Здоровый сон или в лучшем случае почему-то упорная ненависть ко всем положительным персонажам.
Ну не шмогла я, не шмогла.
Все-таки испортила меня постсоветская Россия. Мне кажется, что я сегодня готов прежде всего обнять неправильного героя, который, например, конфомист в молодости, а бунтует в старости, или который не любит хороших девочек, а любит плохих.
Неправильные герои яркие.
Да, яркие, они живые. Вот поэтому Ромен Роллан навсегда останется среди примеров тщетного благонравия.
Поэтому Мастер очень скучный в «Мастере и Маргарите».
Да, а Воланд очень интересный. А мы перейдем к писателю, у которого все в биографии было так неправильно.
Спасибо большое, что были с нами. Это было пространство Only People, Дмитрий Львович Быков, Александра Яковлева. Оставайтесь на Дожде.
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
