В новой лекции цикла о нобелевских лауреатах Дмитрий Быков рассказал о Джоне Максвелле Кутзее — южноафриканском писателе, критике и лингвисте, который первый дважды удостоился Букеровской премии в 1983 за роман «Жизнь и время Михаэла К.» и в 1999 — за роман «Бесчестье». Нобелевскую премию он получил в 2003 году. Романы Кутзее отображают такие проблемы, как расизм, этническое и социальное неравенство, жестокость, нигилизм и паранойя. Он не соотносит все эти проблемы с конкретным режимом власти. Как правило, автор не называет страны, в которой разворачиваются события его произведений, хотя нетрудно догадаться, что события эти происходят в Южной Африке. Кутзее также известен критикой жестокого обращения с животными и поддержкой движения за их права.
Здравствуйте, дорогие зрители. С вами снова программа «Нобель» на Дожде, ее бессменный ведущий Дмитрий Львович Быков и я, Александра Яковлева. Мы сегодня обсуждаем южно-африканского писателя Джона Максвелла Кутзее, который получил своего «Нобеля» в 2003 году. Дмитрий Львович, вам, как всегда, слово.
Кутзее, пожалуй, один из самых достойных лауреатов в XXI веке, дважды Букеровский лауреат, и в общем, писатель, продолжающий довольно успешно работать и в свои почти уже восемьдесят, он с 1940 года, в позапрошлом году вышел его последний по времени роман «Школьные годы Иисуса». В общем, ничего худого про Кутзее сказать невозможно.
Почему именно Кутзее получил «Нобеля», вопрос довольно неоднозначный. Есть такой стандартный ответ, что это южно-африканская квота. Я бы сказал иначе все-таки. Мне кажется, каждый нобелиат либо, как мы говорили, наносит на литературный глобус свою страну, либо привносит некоторую небывалую эмоцию, новые ощущения. Вот при всей соблазнительности этого вывода, что Кутзее награжден как южно-африканец, думаю, что все-таки скорее награда его связана не с территориальным признаком, тем более что и пишет-то он, вообще говоря, не про свои края, а про некую абстрактную территорию, которая не имеет примет. Да, иногда у него дело происходит вот в такой постапартеидной Южной Африке, в Кейптауне, но это не главная арена его книжек.
У меня вот сейчас в руках его роман «Осень в Петербурге», наиболее популярный, понятное дело, в России, потому что речь в нем идет о Достоевском. Я, пожалуй, люблю этот роман у него больше всегоименно потому, что мы же всегда любим тех, с кем совпадаем. И то, что он видит в Достоевском такого безблагодатного автора, который бога не видит, который вместо бога видит что-то такое серое, гнетущее и пугающее, это вот совпадает с моим представлением о Достоевском. Мне кажется, что Достоевский гений в описании патологии, а в описании счастья или истинной веры он беспомощен, потому что он этого не испытывал. И как раз Кутзее, очень точно беря главный вопрос Достоевского — почему бог терпит, и до какого момента он будет терпеть, вот это испытание такое, он, на мой взгляд, в этой книге вполне точен.
Конечно, для меня самое замечательное его сочинение это «В ожидании варваров», которое к южноафриканским делам имеет отношение косвенное. Конечно, на родине Кутзее оно воспринимается как актуальное и как привязанное к местной истории, но для меня это вообще очень важная история из ХХ века, заставляющая вспомнить «Татарская пустыня» Буццати, с ее такой условностью и темой пограничья варварского. Там история довольно простая. Некий представитель власти живет в маленьком городе на окраине империи. В эту провинцию далекую прибывает отряд некоего полковника Джола, который приехал как бы навести порядок, поскольку нападения варваров учащаются. Полковник и его люди умеют только похищать варваров и устраивать им публичные экзекуции. Одну из девушек варварских, которая после пыток еще охромела и ослепла, эту девушку главный герой берет к себе и делает ее любовницей. Он безымянный, мы знаем только его должность, он магистрат. Он берет ее к себе, с ней сожительствует, потом через какое-то время отводит ее к своим, которые тоже, понятно, ее не примут, возвращается к город, его подвергают пыткам за то, что он противостоит деятельности государственной армии, деятельности столичных посланцев. После этих пыток сопротивление его сломлено, он ни для кого больше не опасен. В городе ожидают вторжения варваров. Никакого вторжения не происходит, и в результате они остаются перед лицом зимы, долгой и бесконечно унылой.
В принципе это и есть пересказ стихотворения Кутзее «В ожидании варваров», которое и дало роману название и стало одним из главных шедевров ХХ века. В чем, собственно, там история? Да, мы очень боимся, что придут варвары, но еще больше мы боимся, что они не придут, потому что наша жизнь без них давно уже вырождается и превращается в какую-то тень самой себя. Хорошо, вот мы их ждем все время, вот они нападут. А что будет, если они не нападут? А что если мы даже им не нужны?
Это, конечно, мысль, которая для литературы ХХ столетия чрезвычайно актуальна. Ведь Кутзее, как он выстраивает, собственно, свой мир? Да, понятно, что и Европа выродилась, и Америка не лучше, и понятно, что христианская цивилизация переживает даже не столько кризис, кризис бы бог с ним, кризис — нормальное состояние, она переживает колоссальное измельчание, жестокость…
Это ему понятно или вам?
Это и ему, и нам всем это понятно. Я думаю, это общее мнение. Но что придет ей на смену? Ужас в том, что все попытки главного героя установить какой-то контакт с этой варварской девушкой, они совершенно ни к чему не ведут. Совокупиться с ней он может, но добиться от нее хоть слова, уже не говоря про любовь, тем более нет. Это просто два разных мира, которые идут все более и более различными путями. И никакая попытка столкновения с варварами, их можно мучить, их можно ловить, можно им устраивать казни на площади, но договориться с ними нельзя. Вот эта страшная тема отсутствия контакта, полного взаимного непонимания, которая у Кутзее, кстати говоря, идет от Беккета. Если искать какого-то предшественника у Кутзее в литературе, какого-то человека, который с ним как-то соотносится, это Беккет, которого он рецензировал, на которого он в общем ориентируется.
Эта поэтика взаимного непонимания, полной некоммуникабельности, при этом еще и инвалидности, не случайно там у Кутзее героиня хромеет и слепнет, не случайно и у Беккета герои постоянно хромые и с трудом передвигающиеся. И в «Жизни и времени Михаэла К» тоже тема инвалидности постоянно у Кутзее возникает. Это ведь все на самом деле та же метафора разобщенности, которая есть и у Лемма в описании невозможности контакта, это чувство, что мир, раньше единый, распался на несколько вселенных, которые друг с другом не пересекаются никаким образом.
Кстати, это очень остро чувствуется и в «Бесчестье», романе, который считается и был непосредственным поводом для Нобеля, потому что в 1999 году вышло «Бесчестье», и три года спустя он получил премию. «Бесчестье» — это в общем история с таким довольно отчетливым местным колоритом и социальным подтекстом. Местный профессор, который всегда обходился услугами проституток, который вообще не настроен на долгие отношения, он сухой такой человек, он говорит, провести ночь с женщиной я могу, но проводить с ней еще и утро, это все совершенно точно. И вот он уличен в сожительстве со студенткой, опозорен, вынужден покинуть… Это задолго до…
Классическая история.
Задолго до моды на харассмент это все написано, но тема-то была всегда. Он вынужден покинуть университет, уехать к дочери вглубь страны на ферму. А вот на ферму дочери совершают налет, пистолета у него нет, защитить ее он не может, поэтому дочь изнасиловали, его пытались поджечь, но не подожгли, побили только. В общем, как раз история «Бесчестья» — это история человека, вдвинутого в совершенно чужой мир, вброшенного в чужую стихию. Сначала метафорой этой чужеродности выступала любовь и секс, потому что люди ненадолго сходятся, но говорить им не о чем, они не могут говорить. Не случайно вот эта его проститутка-любовница Сорайя, она после бегства из борделя не хочет его ни видеть, ни слышать.
Он все время говорит цитатами великих, но эти цитаты непонятны людям, кто его окружает.
Да. А он вообще умеет разговаривать в основном только о Байроне, о котором собирается книгу написать. Там ведь очень интересно, у него есть намерение, ему 52 года и он думает, что интересно, в каком возрасте Ориген оскопил себя, надо бы и ему, ведь старость некрасива, надо избавляться от желаний. Вообще любой герой Кутзее как-то мечтает о том, чтобы избавиться от необходимости общаться. Вот такое духовное оскопление в некотором смысле это их идеал, потому что, к сожалению, секс — это единственное, что нас как-то заставляет тянуться к другому человеку, как это ни кошмарно. А в остальном мы прекрасно можем без этого другого обходиться, он по большому счету нам не нужен. Вот в «Жизни и времени Михаэла К» тоже постоянно подчеркивается, не случайно кафкианская вот эта «К» здесь, это такая полуанонимность героя.
Это ситуация кафкианской изоляции всех друг от друга, и в «Ожидании варваров» она очень чувствуется, и в «Сердце страны», это второй роман Кутзее, который, кстати, заставил всех как-то на него посмотреть как на источник больших ожиданий, где просто престарелая такая одинокая героиня сходит с ума, занимаясь обслуживанием старого отца, и как-то теряя грань между личностью и миром, между окружающими, между прошлым и настоящим.
У Кутзее есть такое изначальное очень сильное представление, я не знаю, в какой степени оно обусловлено его южноафриканским происхождением и тем, что он был свидетелем апартеида, у него есть представление о непреодолимом одиночестве человека, и более того, о том, что все люди принадлежат к разным вселенным, что все они посланники разных цивилизаций. Это очень смешно, конечно, для русского взгляда, когда он эту же теорию переносит на «Осень в Петербурге», где тоже все люди до предела разобщены. Где, скажем, Достоевский пытается понять Нечаева, террориста, автора вот этой заповеди террориста, но но может понять автора этого катехизиса, потому что для него это принципиально иное существо, он не верит в возможность коммуникации.
И в последних романах, «Детство Иисуса», где содержится иронический парафраз жизни Христа, не знаю, будет ли он его продолжать, последний самый роман я не читал еще, у меня есть ощущение, что и в миссию Христа он не верит, потому что люди бы не то что не приняли, сегодня они элементарно не захотели бы его выслушать. Интересно, что в его романах сравнительно мало диалогов, потому что когда герои пытаются разговаривать, они все время натыкаются на стену взаимного непонимания, дикого отчуждения.
Не получается.
Да, вот в этом он весь. И это не только в «Ожидании варваров», которое все по сути дела беспрерывный монолог, но это и в «Бесчестье» очень заметно, и даже в «Осени в Петербурге», где действуют, казалось бы, совершенно живые персонажи. Чего нельзя у него отнять, так это замечательной авторской речи, мелодичной, иногда очень поэтической, очень печальной. Это прекрасный нормативный литературный английский язык. Читать Кутзее это наслаждение прозрачностью, ясностью, даже я бы сказал, некоторой его намеренной упрощенностью такой, атомизацией. Но это очень грустное чтение, полное бесконечного сострадания к человеческой участи и полной безнадежности. Никакая социальная революция, никакой переворот, никакая национальная революция и никакая победа прогресса ничего не изменят в изначальной человеческой изоляции и обреченности.
Мне интересно, вы смотрели фильм 2008 года, режиссер Стив Джейкобс, там Джон Малкович играет главного героя, по «Бесчестью»?
Нет, я, к сожалению, не смотрел, но знаю, что экранизация эта самому Кутзее нравится. Нравится она ему, вероятно, потому, что это его первый сколько-нибудь серьезный литературный заработок. Он же, в общем, всю жизнь, кроме премий, всю жизнь он жил довольно скромной жизнью университетского преподавателя. И то, что его наконец экранизировали, слава тебе господи, что человек хоть на седьмом десятке получил возможность независимо существовать и прокормиться прозой.
Посмотрите, дорогие зрители, если не видели и еще не читали Кутзее, вот вам роман «Бесчестье» в экранизации. Если любите Джона Малковича, посмотрите, его там интересно смотреть.
Я бы с гораздо большим удовольствием экранизировал бы «Осень в Петербурге», потому что здесь, по крайней мере, есть некоторое движение сюжета. Но дошли до того, что сумели экранизировать даже «В ожидании варваров», хотя там практически уж вообще ничего не происходит. Я думаю, что Кутзее в принципе писатель совсем не для экранизаций, он писатель для одинокого медитативного чтения, лучше бы всего в поезде, потому что ситуация поезда это и есть ситуация предельного отчуждения.
Я вот еще вычитала, что в 2011 году исследовательский центр Гарри Рэнсома при Техасском университете США выкупил за полтора миллиона личный архив Кутзее, охватывающий пятьдесят лет личной жизни и карьеры писателя. Это стоит того, как вы думаете?
Ну, личная жизнь там была небогатая, один брак и один развод.
Полтора миллиона за личную жизнь.
Я не знаю, стоит ли это полтора миллиона, но то, что Кутзее будет одним из классиков ХХ века и отчасти XXI, это совершенно бесспорно, потому что мало мы знаем людей таких последовательных, таких в общем бескомпромиссных. Пожалуй, из наших я бы его и внешне и стилистически сравнил с Юзефовичем, вот такое же кажущееся отсутствие темперамента, глубокий пессимизм в отношении истории, интерес к одиноким и несломимым героям, и наверное, такое же кажущееся равнодушие к общению. То есть некоторый социальный аутизм его и его героев, вот это их роднит, не говоря уже о том, что они внешне очень похожи. Мне кажется, что вот Юзефович это такой русский Кутзее, во всяком случае, основной набор тем у них тот же самый.
Что почитать посоветуете нашим зрителям из Кутзее?
Я бы посоветовал «Варваров» прежде всего, потому что для меня вот эта история с ожиданием варваров, она наиболее насущна. Мы в России так жили, мы ждали, что придут какие-то грядущие гунны, беда в том, что они не пришли, и в этом главная проблема нашей цивилизации — пока мы ее не разрушим, мы не сможем расти. Но ужас в том, что мы до сих пор не можем ее разрушить, мы живем в мертвом, но советском пространстве. Если бы пришли новые люди и что-то сдвинули, но этим даже не пахнет. Вот это разочарованное ожидание варваров, которые даже не обратили на нас внимания.
Кстати говоря, еще до Кавафиса об этом написал Гумилев, вот это «Давно я ждала вас, угрюмые гордые люди» (у Гумилева «могучие грубые» — прим. ред.), когда вот царица их ждет, раскинувшись на ложе, а он войска повернул на Север, на жестокие северные, в такую северную Валгаллу. Это Гумилев давно почувствовал, что мы варварам не нужны, что у нас уже взять нечего, разрушать нас не нужно, и тогда непонятно, а где же источник нашего будущего, что же мы будем дальше делать, если даже варвары нами брезгуют. Риму хорошо, Рим после разрушения сумел так или иначе возродиться, переродиться, что делать вот этой у Кутзее одинокой песчаной холодной провинции, которая стоит на грани пустыни и просто медленно осыпается. Вот это, мне кажется, и есть советская участь, и в этом смысле его роман «Ожидание варваров», он для нас самый насущный.
Спасибо, Дмитрий Львович.
Спасибо вам, услышимся через неделю.
Смотрите «Нобель», оставайтесь на Дожде. До свидания.
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
