В новом выпуске «Нобеля» Дмитрий Быков рассказал о Дорис Лессинг — писательнице-феминистке, которая получила Нобелевскую премию в 2007 году «за исполненное скепсиса, страсти и провидческой силы постижение опыта женщин». Подводя итоги своей писательской деятельности, сама Лессинг отмечала, что собрала полный «флэш-рояль» из различных литературных премий, не имея никакого формального образования.
Здравствуйте! Это программа «Нобель», я Александра Яковлева, и с нами Дмитрий Львович Быков, как всегда, который рассказывает о самых ярких нобелевских лауреатах.
О своих любимых, во всяком случае.
О своих любимых нобелевских лауреатах.
И Дорис Лессинг одна из них. Нобеля же обычно дают человеку, у которого есть некий фундаментальный вывод о природе человечества. Вот ее фундаментальный вывод заключался в том, что люди делятся не только на расы. Люди делятся вообще биологически на несколько разных типов и цивилизаций. Женщины ― одно, мужчины ― другое. Это не значит, что мужчины хуже или женщины хуже. Дети бывают разные.
Мысль Дорис Лессинг в том, что в мире сосуществует несколько биологических цивилизаций, и главный ее труд, ее пенталогия «Архивы Канопуса», где пять романов о разных зонах, где действуют разные космические существа, иллюстрирует эту нехитрую мысль, кстати говоря, хотя не такую уж нехитрую. Там как раз речь идет о разных механизмах взаимодействия, скажем, миролюбивых женщин и воинственных мужчин, людей из низов и богачей и так далее.
Мысль Лессинг о том, что мужчины и женщины ― это вообще две несовместимые цивилизации, наиболее наглядна в «Золотом дневнике». Больше того, у нее есть там мысль о том… «Золотой дневник» вообще считается самой золотой ее классикой.
А я прочитала, что это вообще классика феминистической литературы, «Золотой дневник».
Нет, вот в том-то и беда, что не феминистической. Совсем она не феминистическая. То, что там главная героиня женщина, она подробно психоанализируется ― точно так же у нее подробно разбираются мужчины в «Пятом ребенке», и ничего такого.
У нее в чем проблема? Вот эта Анна, главная героиня «Золотого дневника», ведет четыре тетради: синюю, черную, желтую и, по-моему, красную. В каждой из них она записывает свои… Она писательница, написавшая одну книгу, она неудачливая любовница, потому что всегда она влюбляется в женатиков, у нее есть некая политическая ипостась, она следит за политикой происходящей, совершенно сейчас уже тоже неактуальной, и как-то еще она пытается что-то осмысливать философское. Потом она начинает вести суммарный золотой дневник, в котором пытается свою личность проследить в целом, собрать ее воедино. У нее это не очень получается, она не может добраться все равно до корня своих неудач, но все упирается в довольно банальную такую формулу ― «принять себя».
Но проблема же не в этом. Проблема в том, что, по мысли Лессинг, в каждом человеке живет несколько независимых существ и уживаются они с трудом. Почему ее наградили за скептицизм, действительно? Я помню, Сью Таунсенд, когда мы делали с ней интервью, мне сказала: «Очень приятно, что наградили Лессинг, потому что она образец честного британского писателя». Это то, что все называют цинизм или скепсисом, а на самом деле это умение видеть вещи как есть. Это честная игра. Она видит вещи как Моэм, с абсолютной честностью.
Действительно, люди несовместимы. «Пятый ребенок» об этом рассказывает с предельной откровенностью. Но там так случилось, генетическая случилась мутация, в нормальной семье родился древний представитель такой, как бы представитель… Питекантроп не питекантроп, неандерталец не неандерталец.
«Атавизм», ― они говорят о нем.
Они называют его, да, действительно, атавизмом. Родился человек, приспособленный для древней жизни. Он страшно силен физически, этот Бен, у него нет коммуникативных навыков.
У него не развита чувственная сфера.
Вернее, она у него развита.
По-своему.
Не куртуазно, да. У него появляются желания, но он не умеет с ними обходиться, да. И в продолжении «Бен среди людей», как она говорит: «Мне показалась эта история кинематографичной, поэтому я ее решила написать», он все равно гибнет.
Действительно же, как это ни странно, среди нас же есть неандертальцы, кроманьонцы. Есть среди нас представители каких-то древних цивилизаций, которым неуютно сейчас, архаические какие-то типы. Человек не монолитен, проблема в том, что мы все время пытаемся к нему подходить с какими-то едиными правилами и требованиями, а это не так. В ее автобиографической тетралогии, которая начинается с «Марты Квест», я все их не вспомню, она очень много же написала, да.
Ее Марта Квест ― «она в семье своей родной казалась девочкой чужой» тоже, она не понимает, как ее мать может заниматься вязанием и хозяйством, ей чего-то хочется другого, какого-то хочется бегства. Подросток ― это другая цивилизация. Социальная активистка ― другая цивилизация. Она пыталась одно время эти проблемы как-то решить с помощью марксизма, она марксизмом увлекалась. Дорис Лессинг была одним из немногих авторов, которых много переводили и в Советском Союзе, я еще хорошо помню, как в английских спецшколах давали ее рассказы. Она считалась нашей. Но с коммунизмом у нее тоже не сложилось, она довольно быстро охладела и к этому.
Любой универсальный способ, любая попытка решить человеческие проблемы каким-то социальным образом обречена. Единственное, что человек может делать, ― это отыскивать себе подобных и общаться с ними. У нее есть условно сатирический роман «Расщелина», где речь идет вообще о такой альтернативной версии развития цивилизации, что сначала были только женщины, которые самооплодотворялись, мужчины потом прибавились. Она все время бьет в одну точку: мы биологически не сходны. Как бывают разные породы собак, да, или разные несовместимые животные.
Человек ― это не единый вид, и эта идея, в общем, довольно-таки работающая. Собственно, в «Канопусе», в такой гигантской фантастической саге, она пытается ответить на тот же вопрос, который ставили Стругацкие: могут ли существовать прогрессоры? Можно ли с помощью прогресса, с помощью специальных агентов, выращенных для этой цивилизации, дотащить ее до своего уровня. Она дает совершенно однозначный ответ: нет, нельзя. Стругацкие, кстати, потом тоже к этому пришли. Невозможно никого воспитать, никого дорастить. Единственное, что можно делать, ― это с максимальным милосердием либо дистанцироваться, и это очень полезно, да, либо пытаться спасать тех, кого можно спасти, то, что делает дон Румата в «Трудно быть богом», да.
Причем я знаю, откуда у нее появилась эта идея. Она воспитывалась на стыке цивилизаций. Она родилась не в Англии, родилась она в колонии. Она довольно много путешествовала по миру. У нее всегда было ощущение, что главная трагедия Британии ― это то, что она пыталась колонизаторством дорастить, дотащить до себя, а между тем у нее собственных противоречий полно. И поэтому распад Британской империи она воспринимала не как драму, а как норму. И, в сущности, всю жизнь она рефлексирует над опытом этой распавшейся империи. Именно поэтому нам в Советском Союзе и позднем постсоветском союзе так близки проблемы ее героев. Это другая цивилизация, ты с ней не договоришься, она базово другая, да.
И не надо испытывать, кстати, слишком сентиментальных чувств. У нее сентиментальности к людям нет, у нее действительно есть довольно холодный язвительный скепсис. Она и говорит: «Я своей прозой никогда не пыталась ничего изменить». «Тогда почему же вы пишете?». ― «А потому что жизнь так трудна, что надо использовать самое эффективное развлечение. Самое эффективное развлечение ― это писать».
Вопрос мне пришел в голову.
Да?
А это не может быть ― извините, я тут уже решила поставить ей диагноз ― ее детской психологической травмой? Потому что она описывает как кошмар свое детство, которое она провела в африканской глуши, где она видела эту несостыковку, да, европейских ценностей и вот этой африканской натуры, в которую она вынуждена была быть погружена. Всю жизнь она с этим потом, с местом человека в этом мире пытается разобраться.
Вот это интересно. Она такой анти-Киплинг. Киплинг был уверен, что мы идем туда, мы несем им цивилизацию, мы многому можем у них научиться. С одной стороны, «на службу покоренным угрюмым племенам, на службу полудетям, а может быть, чертям», с другой стороны, мы же приносим оттуда «Маугли», мы приносим оттуда «Книгу джунглей», замечательные сказки, поэзию, замечательных людей, выращенных там, под этим бременем белых. Это взаимооплодотворяет цивилизации, да.
По Лессинг никакого взаимного оплодотворения не происходит. Более того, даже оплодотворение женщины ― это чудо, и чаще всего случайное, причем мы никогда не знаем, что получится. Она такой принципиальный одиночка, и это очень, кстати, чувствуется в «Пятом ребенке», который весь пронизан мыслью о тотальной некоммуникабельности. Конечно, родители не понимают Бена, но проблема в том, что родители и друг друга не понимают. И главная трагедия как раз Британии была в том, что она пыталась свои ценности распространить. А вот в Канопусе это не получается. Любые попытки распространить свои правила жизни и вырастить агента, да, упираются в тупик, хорошо, если в кровавый.
Но главная ее эмоция, понимаете, все-таки как у Лема, немножко она на Лема похожа. Это такая бесконечная тоска очень умного, очень самодостаточного существа, которому тем не менее страшно одиноко. Вот даже эта ее Марта Квест при всей своей самостоятельности хочет понимания. И Анна в «Золотом дневнике» ведет этот дневник именно потому, что ей не с кем разговаривать. Они хотят, чтобы их понимали, но они понимают, что это невозможно. Поэтому это такой бесконечно прекрасный одинокий волчий вой, это интонация, которая в прозе дорогого стоит.
Как раз в «Пятом ребенке», а потом и в «Бене», вы правильно, мне кажется, сказали, там правда на чьей стороне. То есть там эта мать, которая пытается этого ребенка окружить заботой, но при этом остальные дети, вся семья разваливается, потому что он настолько не вписывается в этот мир. То есть она как бы рушит собственную семью во имя тех ценностей, которые сама не понимает. Она не отдает его в какой-то дом, лечебницу для душевнобольных, где он должен был неминуемо погибнуть, возвращает его в семью, тем самым семья рушится, потому что тот человек, который Бен, не очень вписался.
Да, он не очень способен это понять.
Он разрушил своим существованием тот мир.
Семью, да.
Да, вот эту классическую британскую колонистскую, да, семью.
Довольно скучную, но семью. Понимаете, во-первых, Бен не контролирует свои эмоции. У него ярость такой силы, что он не может с ней совладать, да. Но тут проблема в ином. У нее вообще мысль об эмпатии, о сострадании, о взаимопонимании, о помощи другим людям вызывает тот самый довольно значительный скепсис, потому что везде у Лессинг, когда кто-то пытается посочувствовать, это либо лицемерие, либо насилие, понимаете? Особенно это видно в «Золотом дневнике». Героиня физически отдергивается от любых попыток психоанализа, она может психоанализировать только сама себя, потому что когда ей кто-то лезет в душу или пытается помогать, это всегда насилие и непонимание. Человек одинок и должен быть одинок.
Кстати, Лессинг дважды была замужем, а доживала одиночкой и говорила, что это для нее наиболее комфортное состояние. Она прожила 94 года и за это время успела убедиться только в одном: человек человеку мешает. Единственное, чего можно добиться, ― это максимум независимости. Поэтому когда ей сообщили о присуждении Нобеля, она сидела у себя на крылечке и то ли вязала, по обыкновению, то ли что-то чистила, какую-то ягоду, то она отнеслась к этому с величайшим равнодушием. «Ну вот! Опять придется, наверно, как-то суетиться», ― сказала она. Хотя для нее абсолютной нормой было, когда ее не трогали и она не трогала, а писала для своего развлечения. Это очень британская позиция, и не случайно Дж. К. Роулинг отзывается о ней всегда в очень превосходных тонах.
А вы читали «Бабушки»? Совсем небольшая.
Нет, «Бабушек» нет, а что там?
Там история любви двух немолодых женщин к сыновьям друг друга, физиологической любви. Были две подруги, они вместе выросли, родили мальчиков, мальчики выросли, и каждый из них стал любовником.
Перекрестное опыление такое. И чем все кончилось?
Да. И они живут в этом мире, очень любят этих молодых людей, эти молодые люди любят этих бабушек, да.
Наверно, это очень смешная книга.
Она такая трагическая, с одной стороны, с другой стороны, вообще меня удивила. Я прочитала и подумала: концепция вот этого одиночества и в то же время этой женской свободы. То есть они не хотят, чтобы их трогали, как вы говорите.
Понимаете, история такая. Ее принято всегда противоставлять Айрис Мердок. Есть две такие звезды британской интеллектуальной прозы, Айрис Мердок и Дорис Лессинг. И Айрис Мердок на ее фоне, хотя Мердок ― сильная писательница, но она выглядит такой непоправимо сентиментальной по сравнению с ней и такой какой-то наивной, да. Читаешь какого-нибудь «Черного принца» о любви пожилого романтика к молодой дуре и представляешь, что сделала бы из этого Лессинг, какая это была бы жестокая, анатомическая, холодная вещь, да. И сразу было бы понятно: нечего тебе с ней, идиоткой, делать! Она только и умеет любоваться собой.
Говорят, что Айрис Мердок гораздо тоньше, да, гораздо деликатнее, «Море, море», какой роман тоже о престарелой любви, или «Под сетью». А мне кажется, что это все какая-то нудьга, плетение словес, притом что я очень Мердок уважаю. Но когда я читаю Лессинг, я имею дело с человеком, который прямым, простым языком пишет прямые, простые, жестокие, смешные вещи. И мне, честно говоря, ее взгляд, как взгляд Моэма, всегда гораздо приятнее. Я за то, чтобы без иллюзий.
Спасибо, Дмитрий Львович. Это была программа «Нобель». Благодарим пространство «Вкус & Цвет», которое нас любезно приютило, и увидимся в скором времени. Оставайтесь с нами!
