В новой лекции цикла о нобелевских лауреатах Дмитрий Быков рассказал о самом успешном британском писателе XX века Редьярде Киплинге. Он получил нобелевскую премию в 1907 году «за наблюдательность, яркую фантазию, зрелость идей и выдающийся талант повествователя», став первым англичанином, удостоенным Нобеля. В том же году его наградили университеты Парижа, Торонто, Афин и Страсбурга, а Оксфордский, Эдинбургский, Кембриджский и Даремский университеты присудили ему почетные степени. Дмитрий Быков рассказывает о том, почему несмотря его на империалистские идеи, советские власти не только признавали его писательский талант, но и адаптировали его пафос завоевателя и просветителя в собственных целях.
- «Хоть и империалист, а талантливый». Дмитрий Быков — о том, что в произведениях Редьярда Киплинга нравилось советским властям (Смотреть)
Здравствуйте, дорогие зрители. С вами снова программа «Нобель», ее бессменный ведущий Дмитрий Львович Быков и бессменно ему помогающая я, Александра Яковлева.
Редактор этой программы, да. Вот сегодня «Нобель», конечно, следовало бы назвать Noble, благородство, потому что говорим мы о Киплинге. Это, наверное, одна из самых трагических фигур в британской литературе, притом что большего успеха, да и что там говорить, и больших гонораров не знал при жизни ни один британский автор. Шекспира при жизни знали хуже, чем Киплинга, да и «Нобеля» он не получил. Киплинг, ставший в 1907 году, довольно рано, всего 42 лет, первым британским нобелиатом, действительно в десятые годы, на пике своей славы, становится, вероятно, самым известным в мире англичанином, наряду, конечно, с некоторыми политиками.
Киплинг абсолютно универсальное художественное явление. Поэт, прежде всего, и поэт действительно высококлассный, сейчас поговорим, почему. Автор двух романов, по крайней мере, пятидесяти превосходных рассказов и трех книг сказок, из которых самая популярная, конечно, Book of Jungles, «Книга джунглей», известная у нас как «Маугли». Художник, иллюстратор собственных произведений, очень одаренный. Универсальный репортер, один из, наверное, самых увлекательных английских журналистов, что называется, вот эта журналистика прямого действия, которая действительно в любом репортаже великолепно передает и дух местности, и дух времени, человек, который именно у журналистики научился быстроте, краткости, четкости и предельной точности сообщаемой информации. Ну и конечно, замечательный преложитель британских легенд, излагатель британской истории для детей, замечательный знаток всего английского и его выдающийся теоретик, потому что британский национальный характер, каким мы его знаем, не то чтобы сложился, но описан именно благодаря Киплингу, потому что британец в нашем представлении это тот сын Марфы, по выражению Киплинга, дети Марфы из его знаменитого стихотворения, каким он, может, и устал уже быть, но другим быть не может, не рожден, англичанин должен осуществлять в мире ту функцию, которую Киплинг ему навязал. Киплинг такой римлянин, и он всю жизнь следует завету Вергилия, ты же римлянин, рожден править миром, рожден внушать ему закон и решать его судьбу. Вот римлянин образца двадцатого столетия, это британец, причем, что особенно важно, и римлянин, и британец делают обреченное дело, потому что бремя белых в том и заключается, чтобы лучших сыновей посылать на службу к покоренным угрюмым племенам, на службу к полудетям, а может быть, чертям.
Вот здесь надо, собственно, поговорить о философии Киплинга. Он один из немногих писателей, у которых философия была. Мне кажется, проще всего это пояснить на такой параллели с Лермонтовым. Кстати говоря, на некоторых портретах они очень похожи. Киплинг тоже был невеликого роста, худ, болезнен и слаб в детстве, закалил себя, развил в себе невероятную храбрость и замечательную физическую силу долгими тренировками. Вечно одинокий подслеповатый ребенок, который так одинок был в своей семье, когда жил у родственников, что вспоминая еще к тому же свои прекрасные дни, проведенные в Бомбее с родителями, что, естественно, это довело его до бессонницы и нервных срывов.
Такой же вечный одиночка в отрочестве, как и Лермонтов, также болезненно одержимый Востоком, который он в детстве увидел, и вот как Лермонтов, синие горы Кавказа, приветствую вас, вы носили меня на своих одичалых хребтах, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе. Человек, увидевший Восток, навек становится его пленником, и у Киплинга об этом сказано с предельным изяществом в «Мандалае», «знать недаром поговорка у сверхсрочников была, тем, кто слышал зов Востока, мать-отчизна не мила». Зов Востока для Лермонтова это призыв настоящей жизни и настоящей мудрости, и Лермонтов всю жизнь интересовался исламом и тянулся к нему, считая, что все в жизни определяет случай, он был по-исламски фаталистом, считал, что два достойных занятия у мужчины, это война и поэзия, война и философия, все остальное недостойно.
И вот удивительно, «Мцыри» и «Маугли», эти два схожих очень по названию и симметричных произведения. Лермонтов идет на Восток учиться, принимать мудрость Востока, а не покорять и не завоевывать. Лермонтов в полном смысле кавказский пленник, и кстати говоря, все символично в истории, он и гибнет близ Кавказа, именно как человек, пленившийся этой страшной мощью и погибший от нее, его как бы съел Кавказ. А Киплинг, весьма символично, что он родился в Бомбее и умер в Лондоне, как бы всей своей жизнью прорыв туннель от Бомбея до Лондона, Киплинг действительно идет на Восток не учиться, а учить, не покоряться, а покорять. Если Мцыри это подросток, который сбегает в этот дикий мир и гибнет в нем, а инициации он проходит те же самые, женщина, зверь, лес, все эти этапы абсолютно одинаковые, они мифологически, так сказать, подкреплены, здесь все по тропу происходит, то Маугли из всех этих ситуаций выходит победителем. Он приходит в этот лес и становится его вождем, и более того, становится вождем потому, что он приносит в этот лес огонь, символ цивилизации.
Красный цветок.
Да, Красный цветок, которым он отгоняет Шерхана. Потому что вопреки всем, многажды описанным случаям, Маугли остается человеком в джунглях, выучив закон джунглей, но Маугли покоряет, подчиняет себе джунгли. Маугли — человек, и ни одно животное, даже Багира, которая в оригинале Багир, все кошки в английском мужского рода, коты, даже Багир не может выдержать его взгляда. Кстати говоря, в отношениях Маугли с Багирой в русской традиции, особенно в мультфильме, появилось что-то эротическое. Багира такой действительно вольный дух джунглей, который влюблен в Маугли и покорен ему, и конечно, когда в их отношениях появляется эта странная эротика, и в их играх появляется какой-то намек почти на секс, это добавляет сказке дополнительную коннотацию.
Почти.
Да, на самом деле Багир это такой просто верный друг идеальный, никакого сексуального подтекста здесь нет.
Мужского пола.
Да, мужского пола. И кстати, кот, гулявший сам по себе, тоже кот. В России это кошка, символ женской неуправляемости. Надо сказать, что у всех авторов, находившихся под влиянием Киплинга, у меня, в частности, влияние джунглей, и влияние женщины, и влияние покоренных угрюмых племен, оно всегда такое несколько своевольное, символ непокорности и своеволия. Мужчина приходит для того, чтобы это укротить. И кошка, гуляющая сама по себе, в частности, в знаменитой пьесе Слепаковой, которая шла по всей России, кошка это символ женской кокетливости и женского упрямства, такой грациозной неуправляемости. У Киплинга этого подтекста совершенно нет. В некотором смысле Киплинг и есть тот кот, гулявший сам по себе, вечный одиночка, это символ одиночества творца, а не женской неуправляемости. Но эта коннотация, она логична, она имеет свой смысл, потому что в мире Киплинга мужское волевое начало, прежде всего британское, подчиняет себе женственную Индию, подчиняет себе женственную стихию природы. Англичанин приходит как римлянин, установить законы, приходит как Цезарь, не ожидая славы. Не за славой он идет, он идет реализовать миссию. У Киплинга в «Если», самом, вероятно, знаменитом его стихотворении, одном из самых слабых, скажем сразу, потому что оно напыщенное, декларативное, в русских переводах оно еще хуже, по-английски оно такое немножечко…
Их 58 есть на одном сайте, я вчера читала.
Да их страшное количество. Надо, наконец, написать пятьдесят девятый, нормальный, все я думаю…
А я вот хотела вас спросить, вы свой перевод еще не сделали?
Да, я вот хочу это сделать, потому что даже перевод Маршака, он удивительно по интонации не точен. Вот Маршак гениально перевел Бернса, местами очень хорошо Шекспира, местами. Но его перевод киплинговского стихотворения предельно далек от его сути, потому что это стихотворение такая напыщенная декларация в переводе Маршака, а у Киплинга это самоиронично и буднично. Он разговаривает немножечко как Цезарь в пьесе Шоу, тоже нобелевской, вот в «Цезарь и Клеопатра», это человек, который несет в этот Египет несчастный какой-то и разум, и смысл, и порядочность, но понимает, что его осмеют, и никакой славы не ждет. Киплинговский англичанин приходит дисциплинировать мир, налаживать его систему, делать его частью своей империи, без всякой надежды на то, что его поймут. Ему все время, в «Если» Киплинг напоминает, что ты будешь осмеян, что твои слова перевернут и сделают из них trap for fulls, ловушку для дураков. Он понимает, что он будет оболган, но он идет свою миссию реализовывать.
Но он же предупреждает, что бы не было, оставайся человеком.
Предупреждает, If you can meet with Triumph and Disaster, если ты можешь понять, что им цена одна, это вот если ты можешь встретиться с поражением и с победой и понять, что они impostors, что они оба вторгаются в твой дух и искажают его, но не делают его лучше. Он это очень хорошо понимает. А в киплинговской позиции нет вот именно пафоса, нет напыщенности, а есть такая будничность.
А чем же стихотворение-то слабо?
Слабо несколько оно тем, что Киплинг вообще-то гениальный изобразитель, а здесь это все-таки теоретическая суховатая декларация, и самое главное, что Киплинг гениально играет с ритмом, он же сочиняет песни.
Оно как песня, действительно.
Множество его стихотворений стало песнями, а это совсем не песня, это скучный пятистопный ямб, тут ничего не сделаешь. Ну вспомните, господи, «Ганга Дин», с его потрясающей строфой такой удобной, или тот же «Мандалай», написанный на мотив знаменитого вальса.
Ну, процитируйте, вот я не помню, а зрители, я думаю, тоже.
Там, где у пагоды Мульмейнской блещет море в полусне,
смотрит на море девчонка и скучает обо мне.
Ветер клонит колокольцы, те трезвонят, то и знай -
ждем британского солдата, ждем солдата в Мундалай.
Ждем солдата в Мундалай, где суда стоят у свай…
Ну и так далее, это вальс довольно известный. Самый лучший перевод, конечно, Грингольца. Вообще надо сказать, что Грингольц, будучи по образованию юристом, он как-то сумел найти для Киплинга самый лучший русский язык.
Шагом! Грязь коростой на обмотках мокрых,
Арш! Мешок со знаменем мотает впереди.
Правое плечо! А лица женщин в окнах
не прихватишь на борт, что гляди, что не гляди.
Вперед! Нам не дожить до гребаной победы.
Вперед! Нам не восстать под барабанный бой.
Стаи хищных птиц вместо райских голубиц
и солдаты не придут с передовой.
Это поется, и не зря Окуджава называл двух своих учителей в литературе, он называл Киплинга и фольклор, он говорил, мои песни получились из этого. А Киплинг был в страшной моде в русской поэзии тридцатых годов, и это естественное дело. У меня долгое время хранился сборник Киплинга с пометками и выписками пятнадцатилетней Марии Васильевны Розановой, я в прошлом году вручил ей эту книгу из ее библиотеки. «Слушайте, я 50 лет не держала в руках этот сборник?» «Да, вот вы оставили его в России на хранение, я вам теперь привез».
Хранитель.
Для школьников тридцатых годов, сороковых, Киплинг был абсолютным пророком. Почему? Потому что, сейчас сразу скажу, мы не оцениваем советскую власть, мы не даем ей никаких этических оценок, чтобы не плодить ненужные споры, но у советской власти был этот пафос, наведение порядка среди дикости, и в Среднюю Азию она шла примерно также, как британец, допустим, в Индию или в Шри-Ланку, на Цейлон. Кто-то будет говорить, что это хищническая эксплуатация, кто-то будет говорить, что это покорение, экспансия, ну экспансия суть всякой империи, а кто-то, как Киплинг, будет говорить, что эти люди несут цивилизацию. И действительно, ничего не поделаешь, письменность у многих народов появилась благодаря советской власти. Сейчас сразу начнут говорить, а как же высылка? Были и высылки, разный был Советский Союз, но пафос освоения крайних, дальних земель, пафос «Большевиков пустыни и весны» у Луговского, это киплингианский пафос, ничего не поделаешь, это гумилевский пафос, «Путь конквистадоров». Конечно, Гумилев в наибольшей степени, он ученик Киплинга, а не французских декадентов, которых он так любил, которых он переводил, и влияния которых он почти не испытал, потому что «Путь конквистадоров» это чистейший Киплинг. И вся военная карьера Гумилева это чистое киплингианство, потому что на войну надо идти, потому что это война с мировым варварством, война закона с варварством.
Надо сказать, что «Дети Марфы» в этом смысле стихотворение чрезвычайно поучительное. Все помнят, что Марфа и Мария, две сестры Лазаря, в доме которых, собственно, и свершилось главное евангельское чудо, Марфа и Мария разделили свои обязанности. Пока Мария омывала драгоценным миром ноги Христа, тут, кстати, любимая моя цитата, когда кто-то сказал из присутствующих «Сколько нищих можно было бы накормить на эти деньги!», Христос сказал: «Нищих всегда при себе имеете, а меня не всегда». Замечательная фраза, полная иронической гордыни насмешливой. И в этот момент Марфа хлопочет по дому, а Мария, которая села у ног Христа слушать его притчи, ты избрала лучшую часть, Мария, сказал Христос. И при полном понимании этой небесной, этой божественной правоты, Киплинг добавляет от себя, но кто-то в это время должен хлопотать по дому, ничего не поделаешь, и мы дети Марфы. Кстати, Умберто Эко, в единственном нашем интервью, сказал, что если любовный роман это наследие Марии, то роман производственный это дети Марфы, это наследие Марфы, кто-то должен в это время работать, кто-то должен описывать этот трудовой процесс, этим жить. Жизнь, она при всей ее устремленности к духу и при всей пронизывающей ее божественности, она все-таки не сводится к чистой духовности, кто-то должен в это время элементарно накрывать на стол. И вот дети Марфы это наследники Британской империи. Причем то, что он делает обреченное дело, Киплинг прекрасно понимал. Об этом, кстати, Новелла Матвеева сказала, по-моему, даже с избыточной наглядностью
… прощай, могучий дар, напрасно жгучий!
Уходи! Э, нет! Останься! Слушай! Что наделал ты?
Ты, нанесший без опаски нестареющие краски
На изъеденные временем холсты.
Под изъеденными временем холстами понимается имперская идея. Но дело в том, что идея-то эта, как мы сейчас понимаем, это не идея империи, это не идея экспансии, это идея служения долгу. Это вовсе не культ национального эгоизма, это именно служение долгу, и во главу угла Киплинг поставляет имперского человека не потому, что это воин империи, а потому, что это носитель понятия о долге. Как у Грэма Грина в «Хвале и славе» (имеется в виду «Сила и слава» — прим. редакции), человек, для которого долг не пустой звук, надо без причины, надо без каких-либо мотиваций, без награды просто делать свое дело, дело человека на земле. Устанавливать справедливость, защищать слабейших, мешать закону джунглей действовать и заменить закон джунглей, закон, все-таки где побеждает сильнейший, заменить его на закон человеческий, закон христианский. Для Киплинга Мария и Марфа это две руки христианского бога, одна заботится о духовности, другая заботится о том, чтобы жизнь была введена в рамки закона, чтобы жизнь была рациональна, контролируема и так далее. Маугли ведь как раз, что самое интересное, он носитель справедливости в джунглях, он совершенно не понимает, ему чуждо это понимание, зачем нужны все эти драгоценности, в лучшей сказке «Белый Клобук». Он действительно руководствуется одним законом «Мы одной крови, ты и я», для нас есть единый нравственный закон. И он усовершенствует закон джунглей, делая его более гуманным, более рациональным. Маугли это именно человек, ставший вождем зверей, но именно как вождя зверей и понимает Киплинг белого человека, он пришел на службу к покоренным угрюмым племенам, на службу к полудетям, а может быть, чертям, и пытается им внушить взрослые понятия.
Знавали мы врага на всякий вкус,
кто похрабрей, кто хлипок, как на грех,
но был не трус афганец и зулус,
а Фузи-Вузи, этот стоил всех.
Суданские экспедиционные части. Вот уважение к этим полузверям, восхищение, любование ими, и вера в конечную победу над ними, это и делает Киплинг. Помните,
За твое здоровье, Фузи,
за Судан, страну твою.
Первоклассным, нехристь голый,
был ты воином в бою.
Билет солдатский для тебя
мы выправим путем.
А захочешь поразмяться,
так распишемся на нем.
Вот такая амбивалентность, и уважение, и восторг, и знание, мы тебя подчиним, мы тебя сделаем.
А как к нему, кстати, относились вот на этом Востоке? В Индии вообще что там по поводу Киплинга?
В Индии, собственно говоря, все отслужившие в Индии англичане его боготворили, он был их поэтом.
Про англичан понятно.
Особенно, кстати говоря, не будем забывать, что именно Киплинг написал «Шиллинг в день», заступническую песню, песню, в которой он настаивает на повышении пенсии для отслуживших солдат.
О, сдвигаюсь с ума я, те дни вспоминая,
как пер на Газ-бай с клинком на боку,
как по кромочке ада оба наших отряда
неслись без огляда кто жив, кто ку-ку.
Но зря-то не плачьте, жена пойдет в прачки,
покуда к подачке я клянчу прибавку,
если сель я на мель, если в дождь и в метель
встал у Гранд-Метрдопель.
Не дадут ли мне справку?
Что он видел, прибавь,
что он сделал, представь,
без гроша не оставь — и, Британия, правь!
Британия, правь.
Тоже в слепаковском переводе. Там Got Save the Queen в оригинале. Потому что без гроша не оставь и Британия, правь, это кто-то должен был сказать, кто-то должен был напомнить о судьбе этих ветеранов. Все мы знаем, что британские полковники чувствовали себя неплохо по возвращению. А что было с рядовыми? Что касается Индии, очень долгое время в развивающихся странах всех, и в Индии в целом, Киплинга воспринимали примерно как Вагнера в Израиле, как идеолога человеконенавистнической войны, как идеолога империи…
Вот я как раз это все читала, была под впечатлением.
Большой любви к нему не было. Потом, понимаете, вдруг оказалось, что единственную Индию, укоренившуюся в мировом сознании, написал Киплинг, что единственную Индию, которая завоевала всемирную славу, написал Киплинг. И даже я, может, страшную вещь скажу, но то, что через шесть лет после него, великий бенгалец Рабиндранат Тагор получил Нобелевскую премию, была непосредственной заслугой Киплинга, потому что Индию всему англоязычному миру…
Нанес на карту мира, как вы говорите.
Ее открыл Киплинг, ничего не сделаешь. Индию представляют все по Киплингу. Не только, не обязательно по стихам, и не обязательно по «Маугли», но по таким рассказам, как «Ворота ста печалей», он создал вот тот образ джунглей. Помнится, когда я в джунгли впервые попал на Шри-Ланке, я поразился, и тут же мимо нас побежали бандерлоги, обезьяны, и я вспомнил это нашествие бандерлогов. Это образ, который не так-то легко стереть из памяти, вот это обезьянье племя, которое не уступает иеху свифтовским, гениальная совершенно формула. И хотя Book of Jungles включает в себя не только истории о Маугли, там много всего, но конечно, сам образ Маугли, и сама его судьба, и потрясающая совершенно мелодика этих сказок, и невероятно печальный финал — звезды гаснут, отныне мы пойдем по новому пути, и это последний из рассказов о Маугли, это нельзя без слез вспоминать. Это действительно великие вещи. Индия стала для мира тем, чем она была для Киплинга: манящей, проглатывающей человека дикой страной, которая, если привнести в нее некоторый цивилизационный дух, она станет значительно лучше. Конечно, этого не получилось, и конечно, англичанам пришлось из Индии уйти, но то, что они в нее принесли, сейчас оценивается куда лучше, чем в сороковые годы ХХ века. Более того, очень многие признают, что без британского вмешательства в какое-то время, не взирая на все британские зверства, несмотря на все расстрелы сипаев и так далее, если бы Британия в какой-то момент не вмешалась, Индия сегодня не была бы одной из ведущих мировых держав, как это вот ни ужасно звучит.
Звучит как-то, да…
И к Киплингу стали относиться несколько иначе. Понимаете, наверное, тут дело еще в том, что как сказал Элиот, составитель лучшего сборника избранного Киплинга, мы можем не соглашаться с убеждениями Киплинга, и почти всегда не соглашаемся, но не признавать его гений мы не можем. Точно также мы можем по-разному относиться к Цезарю, но без того, что принес Цезарь в мировую историю, без его идей, без его образа, без его литературного стиля, мир был бы другим, и надо признать, что он был бы хуже. Поэтому у Киплинга есть свое очарование, очарование, может быть опасное, может быть, гибельное, потому что всегда возникает вопрос, а кто тебя назначил учителем и спасителем мира, но этот римский пафос понятен и по-своему привлекателен. Не говоря уже о том, что это дало великие художественные тексты, и сам Тагор о Киплинге всегда отзывался с большущим уважением.
А «Ким» вы читали, его роман? Что о нем можете сказать?
«Ким» я читал. Понимаете, какая вещь, Киплинг был слабым романистом, такое бывает. Оба его романа критики, конечно, не выдерживают. И «Свет погас», первый, совершенно наивный и детский, и «Ким» это все-таки, понимаете, при всем их очаровании, это книги, написанные в чужой ему форме. Он гениальный сказочник и замечательный поэт, причем поэт именно долга. Смотреть на мир глазами Кима он не выучился, для этого нужен был Тагор, для этого нужна была тагоровская полусказочная мифологическая стилистика. Если уж говорить серьезно, понимаете, единственный человек, отразивший в литературе сознание вот этих угрюмых племен, полудетей, а может, чертей, это гениальный африканец Амос Тутуола. Вот он, в его потрясающих сказочных повестях, воплощен этот дух. У Киплинга, конечно, этого нет. Киплинг не может стать другим, Киплинг это англичанин в Индии, писать о покоренных угрюмых племенах должны их представители. Но как сказочник, как поэт, и кстати говоря, как новеллист, Борхес выше всех текстов британских в ХХ веке ставил его новеллу «Садовник», и я считаю, что The Gardener действительно величайший рассказ, в ХХ веке написанный по-английски. Роман (рассказ – прим. редакции) о женщине, потерявшей сына на войне, и когда она приходит к нему на кладбище, она видит того, кого принимает за садовника. Но мы вспоминаем евангельскую аллюзию, что Христа, когда он воскрес, или ангела, который отвалил камень, принимали за садовника, вот этот апокриф о садовнике, он действительно для Киплинга основополагающий. Христос ними, с воинами света, так он это понимает, не говоря уже о том, что это невероятной силы рассказ, он сам потерял сына на войне, в Первую мировую.
Вот про это я еще отдельно хотела с вами поговорить.
Да, того самого мальчика, для которого он сочинял свои сказки.
Джека.
Да. И конечно, Киплинг не оправился после этой потери. Все, что он писал после 1915 года, оно близко не может сравниться с его прежними текстами. Но при этом, понимаете, никто не может отрицать величия его жертвы, он свою жертву принес. Он тоже был на этой войне, был на ней корреспондентом, как классический отец солдата.
Жена его работала в «Красном кресте».
И жена работала в «Красном кресте». И надо сказать, что Киплинг ни в чем не отступал от своей программы, он все свои теоретические выкладки подтверждал биографией. Он был индийским журналистом, он рисковал жизнью как военный корреспондент, он многие годы провел среди покоренных угрюмых племен. В литературе он ни в чем от своего нравственного кодекса не уступил, мы можем оспаривать сам этот кодекс, но то, что Киплинг был очень честным писателем, этого мы не отнимем.
А посмотрели фильм «Мой мальчик Джек?».
Нет, вот его я, к сожалению, не видал. Но надо вам сказать, что о Киплинге нет нужды как бы снимать художественное кино, Киплинг довольно хорошо задокументирован. У нас есть его документальные съемки, множество фотографий, и главное, у нас есть запись голоса.
Я, кстати, послушала.
И вот когда вы слушаете Киплинга, читающего If, когда вы слушаете этот сухой четкий, чеканный голос, с его безупречной дикцией, с его образцовым произношением, вы понимаете немножечко, что такое англичанин. Это, как сказано у Кушнера, и на секунду, если не орлиный, то римский взгляд на мир я уловил. Мы можем любить Рим, можем ненавидеть Рим, но мы не можем отрицать того, что сегодняшний наш мир создан Римом. Точно также не можем мы отрицать того, что сегодняшняя Индия написана Киплингом, и она во многих отношениях подражает тому образу, который Киплинг ей раз и навсегда навязал, потому что гений есть гений.
Насчет фильма все-таки скажу. Если вдруг кто-то не хочет долго изучать биографию Киплинга, и трагическую драму, которую он пережил…
Да, есть «Мой сынок Джек».
«Мой мальчик Джек», там Джека играет Дэниэл Рэдклифф, кстати, повзрослевший Гарри Поттер, а его сестру младшую, второго ребенка Киплинга, играет Кэри Маллиган прекрасная, а маму, то есть жену Киплинга, играет Ким Кэттролл, которая в «Сексе в большом городе» играет Саманту.
Саша, сколько ерунды вы успели посмотреть в жизни.
Столько ерунды, потому что, знаете, это цепляет людей, они знают этих актеров.
Да, «Секс в большом городе» великая вещь.
Короче говоря, если кто-то хочет посмотреть, посмотрите. Не «Секс в большом городе», а «Мой мальчик Джек». А почему у нас, в нашем отечестве, так плотно Киплинг засел в детской литературе и сейчас, во всяком случае, многие уже выросшие вот эти дети не очень-то знают, что это гораздо больше, чем детская литература.
Нет, понимаете, Киплинга прежде всего знают как поэта, несколько хуже как прозаика. Хотя, кстати говоря, Аркадий Стругацкий переводил когда-то «Сталки и компанию», и слово «сталкер» пошло именно оттуда же, переводил именно для того, чтобы сформулировать у себя стиль, вот эти рассказы о мужской школе, о приключениях и похождениях кадетов, условно говоря, кадетов, мальчиков из закрытого мужского учебного заведения. «Казарменные баллады» Киплинга переводили с самого начала очень много, после первой книжки в переводах кто только не переводил. Лучше других Симонов, который переводил «Молитву безбожника», на мой взгляд, совершенно гениально. Помните вот это — серые глаза рассвет и так далее. Он, кстати, эпитафии киплинговские замечательно переводил, «Я был богатым, как раджа, а я был беден, но на тот свет без багажа мы оба едем», гениальный перевод. Прелестный, конечно, был целый корпус текстов Киплинга, переведенный лучшими русскими поэтами, и надо сказать, что без этого влияния ни сам Симонов, ни Луговской, ни Тихонов со своей поэмой «Сами», просто не состоялись бы. Это действительно Киплинг сделал сильнейшую прививку. Что касается прозы его и вообще более серьезных сочинений, в том числе и по английской истории, видите ли, советская власть брала из каждой культуры то, что совпадало с ее вектором.
То, что было нужно ей.
То, что было нужно ей. Вот пафос освоения всяких дальних земель, страстный пафос экспансии имперской неудержимой, и пафос долга, это было советской власти близко. И она Киплинга любила, приговаривая, он хоть и империалист, а все же талантливый, потому что бессознательно мы реализовывали ту же стратегию. И кстати, огромное большинство среднеазиатских текстов так или иначе срисовано с Киплинга, и Ясенского роман «Человек меняет кожу», и «Возмутитель спокойствия» Леонида Соловьева, вся «Повесть о Ходже Насреддине», Восток изображение…
Дело тонкое, Петруха.
Да-да, хитрый, коварный, изобретательный, казуистически жестокий, пыточный, неотразимо очаровательный Восток, Восток пряностей, Восток тысячи и одной ночи, Восток Индии, это все киплингианская поэтика. Все истории о сокровищах Востока восходят к «Белому Клобуку», что бы мы не писали, мы в конечном итоге пишем «Маугли», потому что советский человек в мире это именно Маугли в джунглях, пафос таков. Не важно, на Крайнем Севере он что-то там осваивает, или в тайге, или на целине, это человек, пришедший на целину, преобразовывающий мир, и этот пафос деловитого преображения, он взят у Киплинга. И надо сказать, что это все-таки эмоция одухотворяющая, эмоция благая, при всех минусах такого поведения.
Сейчас мы поблагодарим пространство Only People, которое нас здесь любезно принимало.
Да, поблагодарим пространство, как всегда, и время.
А дальше будем говорить о Рабиндранате Тагоре.
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
