Василий Уткин: «Российский спорт абсолютно не сексуален»

Добрый вечер, драгоценные зрители телеканала Дождь. В эфире очередная передача из моего цикла «Как все начиналось». Зовут меня по-прежнему Михаил Козырев, а передачи эти я делаю, вспоминая с участниками событий и культурной, и общественной жизни девяностых годов об этом безумном десятилетии, наполненном всем, чем угодно: творчеством, преступлениями, приключениями и так далее. Давайте с самого начала посмотрим визитную карточку моего сегодняшнего гостя.

Дамы и господа, у меня в гостях человек, без которого представить девяностые годы абсолютно невозможно. Это бывший губернатор, Игорь Владимирович Цаплин. Здравствуйте, Игорь Владимирович.

Привет. Это уже двухтысячные годы, это уже было позже.

Все-таки да. Первый фильм это двухтысячный, ну и я бы не назвал тебя бывшим, если бы не вышел на экраны уже «День выборов-2».

Да, действительно, но мало ли что еще будет дальше. Предлагали пост в администрации президента сейчас.

Вот оно что…

Ну конечно, куда всех собирают. Послом я не поехал, мой предшественник поехал послом в Тунис, как гласит легенда.

Вася, ты встретил девяностые годы в процессе обучения на филологическом факультете?

Да, совершенно верно, я учился на филфаке пединститута государственного, который теперь уже университет.

И не доучился?

Да. Так получилось.

Почему вот так вот резко, на последнем этапе, можно было? Какой смысл был в том, чтобы уходить оттуда?

Была очень такая странная ситуация, будем считать, что я психанул. Я не очень хотел идти в армию.

Эта мотивация мне хорошо понятна.

Причем я и не должен был туда идти, что характерно, но уже тогда, я еще не знал слова «прокрастинация», но я ей всячески страдал. Я вообще человек, который в принципе достаточно дисциплинированный, но начало любого дела я откладываю дико на потом. И в итоге я решил взять академический отпуск, чтобы мне успеть оформить все мои необходимые формальности и не тратить это время зря. А это конечно же было бы время, потраченное зря.

Формальности для того, чтобы не ходить в армию?

Чтобы пойти в армию. Я бы потратил время конечно же. И мне нужно было выгадать какое-то пространство, чтобы доделать то, что я не сделал вовремя. Соответственно, потом, когда я пытался восстановиться через год, я вдруг понял, я сейчас не возьмусь уже точно утверждать, как именно это по закону выглядит, но в общем, ты должен сдать все предметы, которые прошел курс на момент твоего окончания. А ведь я начал учиться в 1988 году, у нас еще была «История КПСС». Оказалось, что реально, год люфт, нужно сдавать чуть ли не 15 новых дисциплин. И я решил, что нет. Тем более, что у меня уже была профессия, работа, я понимал прекрасно, что я вряд ли буду учителем. То есть в итоге оказалось, я и есть учитель, но …

Учитель в смысле сенсей?

Нет, не в смысле сенсей, в смысле чисто практическом. Мне очень нравится это делать, и я питаю к этому некоторую страсть. Не знаю уж как получается, об этом пусть судят другие, но что я этим занимаюсь, это абсолютно точно.

Ты говоришь сейчас о своей новой школе спортивных комментаторов?

Это не школа спортивных комментаторов, это вообще другая совсем история. Я не могу учить комментаторов, потому что комментатор это профессия, востребованная только на телевидении. На телевидении я сейчас не работаю практически, поэтому бессмысленно учить, иначе этому можно было научиться в каком-нибудь институте. Их столько просто не требуется. У нас школа спортивной журналистики, тоже мы ее официально школой не называем, потому что мы никак не аккредитованы в Министерстве образования и не хотим. Но де-факто это такая школа, которая существует фактически при пивной. А я креативный директор.

А где же еще?

Да, удивительно, что этого никогда раньше не случалось. Мы школа спортивной журналистики при пивной. Нет, все цивилизованно, но фактически да. Меня все спрашивали, а как это? У меня же бесплатно все, мы не берем денег с учащихся. А как же ты будешь учить бесплатно? Где ты будешь проводить занятия? А я же, в конце концов, креативный директор. Я говорю, слушайте, у меня пять прекрасных учебных аудиторий в пределах Третьего кольца. Так вот мы по ним и колесим, пользуясь любезностью акционеров и неполной заполняемостью в понедельники.

В понедельник футбола нет?

Да, понедельник вообще такой, не очень «пабный» день.

Вернемся к тому, что у тебя к моменту того, как ты забил на свое образование на последнем году, уже была профессия. Как ты попал в Останкино?

Ну, во-первых, как забил на образование, ты пойми, ведь это была последняя сессия. В сущности, я же учился, я отучился пять лет, я не сдал последнюю сессию и не стал писать диплом. То есть, конечно, маме этого не объяснишь, мама хотела бы, чтобы у меня корочки были, и сейчас она опять начинает. Лет пять молчала, а сейчас опять начинает говорить, что вот, как же так, ну как же так…

Мамы — это люди, которые понимают, что вот есть бумага, документ, значит есть образование, а нет бумаги — значит, сын без образования.

Да, совершенно верно. Но на телевидение я попал, как абсолютно все, по блату, разумеется случайно совершенно. Я на самом деле зашел за своей знакомой, чтобы попить с ней потом кофе где-то в городе. А она вот действительно училась на журфаке, работала на телевидении достаточно долго. Может быть, помните, она просто давно уже не работает именно на телевидении, ее Настя Соловьева зовут, она с Петей Фадеевым долгое время в паре работала, они разные передачи с ним вели. Наверное, кто-то помнит. У нас просто друзьями были родители, мы с ней с детства очень дружили, мы ровесники. И вот я учился на филфаке, она на журфаке, и мы с ней периодические встречались, перетирали за жизнь, как это у студентов бывает.

И я сидел ждал ее, а она училась на журфаке, и у них была такая студенческая программа, во «Взгляде», назвалась «13-31», она несколько раз вышла, но не получилось из нее ничего, а ребята вроде были все в основном толковые. И вот был день, когда их распихивали по разным другим взглядовским проектам, и меня случайно тоже в один запихнули. Вот так вот и пошло.

И ты попал к Александру Политковскому в программу «Политбюро»?

Сначала нет, сначала был еще один мертворожденный проект, который тоже вышел несколько раз. Это была программа, которая называлась «Архипелаг», была идея, чтобы ее вела кукла.

Кукла?

Кукла, да. Это программа как бы репортажей, в которой ведущей является кукла. Но эта программа не прижилась. Она не пошла, и вот после этого уже мы все оказались в «Политбюро» у Политковского.

Какое на тебя впечатление при личном общении и профессиональном произвел Александр Политковский?

Он уже был очень глубоко уставшим человеком. Он практически сам уже ничего не делал, он был ведущим. Ну, во-первых, я, конечно, не могу судить о масштабах его деятельности, но передачу он просто вел. Разумеется, передача не могла бы существовать без его авторитета, вне всякого сомнения, но он ею повседневно не занимался и не выстраивал. Уже была достаточно сильная команда журналистов-репортеров, в которой я был на правах «подай-принеси», естественно, и они в общем все сочиняли сами. Политковский просто давал или не давал на это «добро», ну и естественно, во всей этой работе активное участие принимал Александр Любимов.

Саша Любимов? Абсолютно точно, в это время у меня был абсолютно пиетет по отношению к этой взглядовской не четверке даже, пятерке. У тебя был?

Конечно. Я их очень любил, всячески уважал. Политковский меня по пятницам довозил из телецентра до метро, там метро далеко. И я через раз ехал домой, я жил тогда еще в Балашихе, где я родился и вырос, а должен был торопиться, потому что нужно было успеть на автобус. Это не как сейчас, Uber ведь не было же, понимаешь, тогда много чего не было.

И сотовых телефонов не было…

Из того, что функционирует сейчас в качестве Uber, были только автомобили. Не было ни мобильных телефонов, ни карточек, ничего вообще. Чего рассказывать, зрители твоей передачи все это знают. Ну или я должен был остаться тусить до утра в городе где-то, что происходил примерно пятьдесят на пятьдесят.

Ты пообщался, успел и с Листьевым?

С Листьевым мы виделись очень редко и очень мало, потому что «Взгляд» был как бы подразделением внутри подразделения в телекомпании «ВИД». Листьев жил и работал в Останкино все время, а у нас был отдельный офис, на Ильинке. Мы были две такие передачи, политическое разговорное шоу Любимова «Красный квадрат», и, соответственно, программа-расследование «Политбюро». Они делались как бы самостоятельно, отдельными бригадами. Приходили ворохи писем, мы их иногда читали, это было отдельное развлечение, действительно мешками письма приносили.

Надо объяснить нашей молодой аудитории, что это имеются в виду бумажные письма, в конвертах.

Бумажные письма, конечно, письма в конвертах. Они бывали очень разные, иногда, кстати говоря, их нужно было обязательно читать, потому что иногда в письмах приходили истории, которые можно было ковырнуть. Возможно, они оказывались реальными, не обязательно это был бред сумасшедшего, так иногда возникали какие-то материалы очень серьезные. Я сейчас, правда, не могу привести конкретную историю, но больше запомнились, конечно, истории смешные из писем, их было море.

Люди рассказывали, как они всех любят, тех, кому они пишут, как они нас смотрят, что им при этом приходит в голову, оценивали происходящее, писали стихи. Как сейчас помню, программа «Красный квадрат» выходила по субботам, где-то в районе 5 часов вечера, и женщина прислала подборку стихов на таких вот развернутых листах бумаги, бумаги в клеточку, из тетрадки вырванных, там пять или шесть было таких двойных листочков. И одно четверостишие запомню навсегда, было обращение к Любимову, к автору «Красного квадрата». Начиналось так: «Я приехала с дачи, телевизор включила, и конец передачи твоей получила». Женщине было лет восемьдесят, она так о себе писала. Много пожилых людей. Кстати, вот без писем пожилых, сейчас, во время интернета и всего остального, очень скучно.

Интересная мысль. То есть мы получаем срез только определенных, приобщенных к компьютеру или к электронной почте?

Ну, скажем так, мы недополучаем определенный срез, скорее так. И не потому, что это были обязательно какие-то смешные письма, но просто вот почему всегда бывает интересно прочитать, даже на интересующую тебя тему, какую-нибудь переводную, например, статью?

 Потому что в принципе о том, о чем ты знаешь, но ясно, что человек в другом месте сформирован, и то, что для него очевидно, может быть не очевидно для тебя. Вот точно так же письма, в частности, людей, которые находятся в возрасте. Они сейчас все еще приходят, бумажные письма, но редко, раза два в неделю вот на телевидение они приходили. И они тоже бывали очень занятными, просто другая точка зрения совершенно. Мне их очень не хватало, вспоминаю с некоторой грустью об этих временах.

Знаешь, мне до сих пор немного очень, раз в месяц где-то, одно или два письма приходят, в основном из Израиля, от пожилых людей, которые там могут смотреть телеканал Дождь, он включен в какую-то кабельную подписку.

Миша, это твоя удача, это предмет моей зависти. Мне не пишут из Израиля, никогда. Я никогда не получал письма из Израиля.

Опиши, пожалуйста, как выглядело Останкино, и какая атмосфера в нем была в начале девяностых годов.

В Останкино было самое культовое место, куда все ходили, это был буфет под лифтами. Его сейчас нет, то есть пространство это есть. Вот там лифты главные, на первом этаже начинающиеся, вот под ними было пространство, по лестнице с двух сторон можно было туда спуститься. Там был большой такой бар.

Огромный, помню я его.

Огромный, да. Кстати, в углу этого бара были сняты примерно первые пять сезонов «Что? Где? Когда?», вот там такой был закуток. Там же главная идея Ворошилова была изначально в том, что должно быть обязательно тесно, то есть все должно быть устремлено вот на этот стол, и всегда все было устроено вот по этому принципу. И сейчас вот в Охотничьем домике в Нескучном саду ровно то же самое в этом смысле происходит.

Потрясающе. Я понятия не имел, что они в баре этом снимали.

Сначала да.

Бар я очень хорошо помню, он был огромный, очень редко расставлены столы…

Он был такой длинный, такой подвал.

И одна лестница такая, и вторая лестница…

А в углах были такие закоулочки. Вот в одном из закоулочков снималось «Что? Где? Когда?», как выяснилось. Это было легко сделать, все-таки это был телецентр. Гораздо сложнее было однажды для новогодней передачи найти арбуз свежий в Москве. Как они его хранили, это целая сага, но я ее помню в очень отдаленном пересказе, вспомнил просто сейчас.

В «Что? Где? Когда?»?

В новогодней программе у них, год 1979, был вопрос про арбуз, они выносят арбуз. Арбуз в декабре! Кому сейчас объяснишь, что это невозможно? Это невозможно! Абсолютно все мое поколение людей, тогда же все читали журнал «Огонек» почти, когда Жванецкий спрашивает в Америке, когда у вас появляется клубника в магазине, ему отвечают — в шесть утра. Это же было просто немыслимо! Просто немыслимо! Что говорить, если во всем Советском Союзе не найти…

И в сети не набрать — «доставить арбуз к полуночи».

Не набрать, не набрать, ни за какие деньги, их просто нет. Как Толстая вспоминает, Татьяна, замечательно, она говорит, что Советский Союз был страной, где в какой-то год, например, мог неуродиться лук. Ну как вот, одна шестая часть суши, климатические пояса, ну как может не быть во всей стране лука? Как? Или быть проблемы с картошкой? Каким образом это возможно? Это до сих пор не укладывается в моей голове.

Вернемся к Останкино.

На самом деле, жизнь полна абсолютно необъяснимых вещей. Буквально вчера мне задал зритель вопрос в интернете. Вот нападающий Баварии Томас Мюллер. Как объяснить, что он вдруг перестал забивать? Я начал писать ответ и думаю, блин, парень, а как он мог столько забивать, ты можешь, значить, объяснить? То есть вот делая примерно все то же самое, что и все остальные, и забивает почему-то в три раза больше. Это, значит, ты можешь объяснить? А вот то, что он вдруг перестал…

Трагические эмоции и отчаяние сподвигают человека броситься к компьютеру и задать именно тебе вопрос про Мюллера.

Мир полон необъяснимых вещей. Вот смотри, вот сейчас трудно себе представить, что арбуз нельзя достать в Москве в любой день, вопрос денег. А тогда невозможно было помыслить об этом совершенно. И то, и другое в сущности необъяснимо, и то и другое. Парники уже были изобретены, господи ты боже мой, теплицы существовали. Где эти арбузы? Но не было. А сейчас, ну кому они нужны в январе, ну кому? Они же безвкусные, правда. Это сезонные все продукты, понимаешь.

Они как картошка, с таким же вкусом под Новый год.

Совершенно верно.

Ты ездил на картошку?

Конечно. Первый самый курс.

Вот, и я ездил. А представляешь, во-первых, сейчас никто не ездит, а во-вторых, некоторые мои друзья, например, из Средней Азии, они вместо картошки ездили на бахчевые и собирали арбузы, в сентябре или в октябре. Я думаю, что когда я, у меня еще страшный кошмар был, абсолютный — турнепс называлась такая культура. Это когда бескрайние эти поля…

Они все бескрайние.

Ты утопаешь в грязи, и вот выкапываешь оттуда…. Ходили такие маленькие механизмы под названием «маципуры», японские какие-то, переворачивающие грядки, вот такие вот штуки. Ты за ней идешь, уныло бредешь, дождь накрапывает, и ты собираешь эти чудовищные… Я один раз так голоден был, что объелся турнепсом, и это был не самый лучший день в моей жизни.

Догадываюсь. Не пытайтесь повторить это дома одни, без взрослых, не объедайтесь турнепсом, советует Михаил Козырев. Вот видишь, ты говоришь, накрапывал. Телеканал Дождь уже работал вовсю, еще не все понимали, что это optimistic просто.

Ночевал ты когда-нибудь в Останкино в ту пору?

Да неоднократно.

Где?

В Останкино, именно в Останкино, редко, потому что, повторяю, мы работали не в Останкино, в Останкино приезжали на эфир.

Где-то в городе?

Мы работали в офисе на Ильинке, прямо если идти, за спиной оставив памятник героям Плевны, я все время путаю, кому именно памятник, потому что это все было вместе. Но это буквально два шага по Ильинке, по правой стороне, там был такой дворик. Наверное, там сейчас тоже очень хорошие помещения.

Как ты в футбольную тему вошел? Я помню, что ты один раз произнес фразу, что ты просто обладал достаточной наглостью заняться тем, в чем абсолютно не разбирался в момент старта.

Ну, это не совсем так. Это не совсем так, потому что футболом я интересовался очень сильно, всю жизнь, с сознательного детства. Но я думаю, что это происходит с очень многими людьми, если хотя бы опереться на популярность футбола в мире. Просто, как сказать, мне было, конечно, всегда интересно. Просто я к тому времени занимался, ошибочно думать, что я занимаюсь спортом, я занимаюсь телевидением, и занимался, и занимаюсь до сих пор по мере сил. Как сказать, человек, который два года проработал во «Взгляде», тогда это была самая лучшая школа, лучше просто не было, естественно, оказавшись в спортивной редакции, во всяком случае, в своем поколении, я мог делать абсолютно все, все что угодно.

Но я об этом не думал, я там оказался в достаточной степени случайно, просто потому что закончился проект «Политбюро», другой не начался, нужно было как-то понять, что делать дальше. И вот так убивали время, кто как мог, в общем, довольно интересная компания была. Я не знаю, может быть, сейчас трудно кому-то вспомнить журналиста Андрея Калитина, который достаточно давно уже занимается тем, что пишет книги, но вот, например, Андрей у нас был ведущий репортер. Другой был Миша Маркелов, впоследствии депутат Госдумы, не знаю, как он до этого дошел, честно, вот не то чтобы до депутата, депутатами были многие. Депутатами были, на начало моей работы, Любимов, Политковский, Листьев, Мукусев, которого я совсем не знаю, Наташа Метлина, девушка потом работала долго с Пимановым в «Совершенно секретно», потом делала свои передачи. Это вообще я ее привел на телевидение, хотя она меня старше. Она этого не стесняется, поэтому я могу об этом прямо сказать, мы однокурсники. Первая моя ученица.

Ученица, это смешно.

Конечно, смешно.

Скажи, пожалуйста, у тебя были какие-то прямо ролевые модели, то есть спортивные?

Всегда, абсолютно всегда были ролевые модели, но ролевая модель возникает тогда, когда ты можешь смотреть на себя со стороны. Вот, например, абсолютно всегда, и даже сейчас, когда я работаю в кадре, у меня всегда есть человек, на которого внутренне стараюсь быть похожим. Не то чтобы я говорю так, например, так бывает очень часто, было целое поколение молодых журналистов и ведущих, которые разговаривали, как Парфенов.

Да, они до сих пор есть.

И даже до сих пор, да. Сейчас так просто уже разговаривают, так принято разговаривать, манера речи на stand up. Ну просто таких речевых моделей, их просто не так уж и много. Допустим, долгое время «Футбольный клуб» на НТВ выходил непосредственно перед «Новостями», и было бы странно мне копировать Миткову, а как Осокин вел, мне нравилось очень. Я не стремился быть на него похожим, но ведь речь в кадре, это же не естественная речь, особенно когда ты один в кадре, это какая-то подача. Я вот в какой-то момент опирался на то, как это делает Осокин, потом у меня был период увлечения Дибровым, например. Я не знаю, бросалось ли это в глаза, я не знаю, но внутренне это было абсолютно так. Ну и, конечно, как только где-то активизируется Александр Невзоров, я сразу понимаю, что он имеет на меня магическое совершенно воздействие, мой первый журналистский кумир.

То есть как удав на кролика действует? Ты замираешь…

Нет, не как удав на кролика. Он на меня действует, как Криштиану Роналду на подростка, я бы так сказал. В хорошем смысле этого слова, потому что разные рассказы про Криштиану Роналду, но тем не менее, я имею в виду, вот как футболист Криштиану, без всяких там сплетен, понимаешь. Кстати, ты обращал внимание, про Криштиану, такой как бы всемирный пупс, модный идол, непонятно даже, человек он или нет. Посмотри на его фотографии с детьми, это же просто сказка какая-то, у него совершенно другое лицо. Ты понимаешь, что это просто невероятно живой человек, просто наполненный какими-то позитивными качествами.

Подожди, ты хочешь сказать, например, что его, особенно в молодости, манера поведения на поле, которая просто, ну, руки разводишь от степени неадекватности его реакций.

Это две ролевые модели.

Это другой режим просто? Включил режим сожаления, сострадания?

Роналду и Месси — это две ролевые модели. Это две абсолютно ролевые модели, причем не то, как они себя ведут — как мы их воспринимаем. Это вот дети играют во дворе в футбол, в твоем дворе. Есть один такой кривоногий мальчик, который, может быть, даже особенно не разговаривает ни с кем, только вечно хлюпает носом и так далее. И все останавливаются и говорят, ты посмотри, как он это делает! И есть другой парень, красивый, тоже очень хорошо играет в футбол, красивый, сильный, девки все на нем виснут, а ему завидуют. Это Месси и Роналдо.

Какая модель тебе ближе? Я понимаю, что ты должен сохранять нейтралитет.

Никакая. Я вообще не играю в футбол.

Нет, бывало.

У меня другая модель и другая проблема, Миша, пойми, у меня самая страшная проблема. У меня достаточно много поклонников, я популярный человек, но я популярен среди мужчин. Миша, это меня совершенно не интересует, понимаешь.

Это тяжело. Хотя многие хотели бы оказаться на твоем месте.

Вот сейчас, когда я много работаю сейчас на живой публике, последний год, девушки пошли косяком, Миша. Это главное позитивное. Вот некоторые думают, что я сейчас прекратил отношения с девушками, памятуя телевизионные коллизии, нет, наоборот, только сейчас все и начинается.

Так все-таки, с точки зрения того, что тебе ближе, то, как воспринимают люди Роналдо, или то, как они воспринимают Месси? Потому что…

Мне все равно, абсолютно. Мне нравится и то, и другое, и есть еще куча других моделей. Бэкхем, например, как Роналду, но подкаблучник.

Почему подкаблучник Бэкхем?

У него нет такой грандиозной харизмы. Мы с тобой разговариваем наутро, после того, как Роналду выиграл в одно лицо мадридское дерби, суперматч, против сложнейшего соперника, играли две из четырех команд, которые сегодня сильнейшие в мире, с отрывом. Они играли между собой, принципиальнейшая игра, он делает хет-трик. Бэкхем все умел на поле, но у него не было готовности себя убивать, вот не было у него этого. Он слишком мягкосердечный, видимо, человек. В спорте мотивация…

То есть ты хочешь сказать, что вокалистка группы Spice Girls поставила на него свой каблук, и он в таком состоянии живет все эти годы? В лучшие времена у него была воля к победе, и он безусловно великий футболист.

Не знаю, поставила ли каблук, он никогда не был главным игроком в команде, который вел. Он мог быть главным затейником, мог быть самым эффектным, он мог уметь больше всех в этой команде, что было далеко не всегда. Он никогда не был харизматическим лидером, вожаком, никогда. Это не его беда, и не его вина, он просто такой человек. Вот Роналду, который превзошел его, как всемирный пупс, он конечно же великий спортсмен, в отличие от Бэкхема, который замечательный спортсмен, но не великий.

Хорошо. Мы уже три великих, я все-таки подчеркиваю…

А пупс, это вообще главная, одна из важнейших идеологий в спорте и в футболе. Ну конечно, взять, например, мадридский «Реал», туда не возьмут футболиста, который не в состоянии сделать фотосессию в нижнем белье.

Немножко поподробнее.

Это абсолютно необходимо, послушай, это как в бизнесе, там же нет мелочей.

Но это же не более важно, чем умеет он играть в футбол или нет?

Нет конечно же. Просто они могут выбирать из самых лучших, вот они из них выбирают еще и вот по этой вот ролевой модели. Вот был замечательный футболист, аргентинец Анхель ди Мария, посмотри на него, кстати, при случае. Он замечательный парень, многим такие нравятся. У него вот такие вот уши, он во всех смыслах, что называется «дрищ», и он не прижился в мадридском «Реале», хотя игрок он выдающийся совершенно. Вот не подошел.

Ты думаешь, из-за того, что никого не привлечет его фотография в нижнем белье?

Может быть, и привлечет, но лучше, если будет другой.

Всемирный пупс?

Лучше, если будет другой. Многие футболисты, придя в мадридский «Реал», запускают линии нижнего белья. Не знаю, как это взаимосвязано.

Синергия.

Да, совершенно верно. Вообще же это на самом деле вещь, которая полностью отсутствует в российском спорте. Российский спорт, к сожалению, абсолютно не сексуален.

Тут можно поспорить.

Нет, он абсолютно не сексуален. Ну вот кто из российских спортсменов может быть назван иконой стиля? Ну конечно же Овечкин. Он таким стал не здесь. И даже дело не в том, что он таким стал, а в том, что его таким видят, его таким хотят видеть. И он таким, конечно, является. Я не хочу сказать, российские спортсмены не занимаются сексом. О чем там речь! Конечно же это не так, конечно, это происходит. Но в образе их это отсутствует, в их образе это полностью отсутствует, это не востребовано.

Ну как же на счет этих двух красавцев, которые заказывали себе шампанское в клубе?

Это вообще другая совершенно история, это история про другое. Это милейшие ребята, тот же Кокорин. Но понимаешь, у Кокорина вообще нет никакого образа. Он популярный человек, и именно поэтому к нему все и прилипает, он в содержательном смысле пустота. Парень очень приятный, я знаю за ним несколько поступков, которые красят любого мужчину, но с точки зрения общественного образа он абсолютная пустота, поэтому он и заполняется, чем попало. Поэтому стоит ему сфотографироваться в Bentley, он, я просто знаю точно, что он не жадный.

Он не жадный?

Нет, не жадный, и он совершенно не какой-то сноб в отношении потребительском, нет, абсолютно. Но к нему это моментально, потому что… Вот какой Кокорин, никто не скажет, теперь все говорят про шампанское. Кем нужно быть, чтобы тебя полностью заполнила история с шампанским?

Ну это я с тобой не согласен. В этот момент, после такой игры на поле, отмечать вот в такой, безусловно буржуазной и развратной атмосфере, праздновать — это, конечно, публичная пощечина стране вообще.

В том-то все и дело, это классическая история, ничего не сделал, только вошел, на самом деле если разобраться. Они ничего там не заказывали, но дело не в этом, прилипло, и теперь уже никак с этим бороться невозможно. Публичному человеку очень трудно без какого-то реального образа, иначе его за тебя создадут другие, а еще хуже — он возникнет сам спонтанно в самый неудобный для тебя момент.

Помнишь ли ты свои ощущения первый раз, когда ты взялся комментировать футбольный матч?

Конечно. Это были очень сложные ощущения, потому что я был ведущим футбольной программы. Ведущего футбольной программы по определению называют комментатором, но на самом деле комментатор это тот, кто комментирует. Я еще ничего в жизни не прокомментировал, это отдельная работа, совершенно другая. И я оказался в ситуации, когда я уже узнаваем, меня все знают, я этого делать не умею, но все же я сейчас сяду, и у меня пойдет, как по маслу. Я очень волновался.

Ожидания были высоки?

Да, я очень волновался.

Это был матч «Динамо» (Тбилиси) — «Торпедо» (Москва).

Да, совершенно верно. 1996 год.

Это был 1996 год. Помнишь ли ты, кто выиграл?

Да, «Динамо» (Тбилиси) выиграл. По сумме двух матчей точно, в этом матче, по-моему, тоже. Тогда мы все узнали, кто такой Кахабер Каладзе, который потом играл за «Милан», стал министром энергетики Грузии, это совершенно немыслимая карьера, но в Грузии, говорят, и не такое бывает.

При Саакашвили было это, я помню.

Нет, он при Иванишвили стал министром энергетики.

Уже?

Извините, да.

То есть Саакашвили уже переизбрали, Иванишвили уже пришел, и тогда он сделал Каху Каладзе…

Да-да, Саакшвили же никогда в жизни не понял бы ни одного спортсмена, он этого не понимает. То есть я тоже не понимаю, почему нужно делать футболиста министром энергетики. Я вообще не знаю, что такое энергетика в Тбилиси, какая там энергетика?

Она растворена в воздухе.

Ну да, это правда, но тем не менее.

Ты один комментировал или с кем-то в паре этот матч?

Самый первый матч, который я прокомментировал, самый первый, когда я выступал в качестве комментатора, был на самом деле еще раньше, несколькими неделями раньше, когда мы показывали футбольный матч «Бавария» — «Локомотив». Матч показывался из Германии, и пропала связь с комментатором. А я сидел на подстраховке, и мне пришлось комментировать последние 15-17 минут, это было так. Но это было забавно, потому что матч шел с небольшим временным сдвигом, так называемый хоккейный вариант, так это называется на спортивном телевидении, даже до сих пор, хотя сама специфика хоккейного варианта давно уже стерлась, с тех пор, как исчезли кассеты.

Я думаю, что надо пару слов об этом объяснить нашим зрителям, что такое хоккейный вариант.

Хоккейный вариант — это когда матч идет с частичным сдвигом. То есть когда он весь состоялся, он записан, потом показан, в этом нет никакой проблемы. А хоккейный вариант — когда матч еще идет, но часть ты показываешь. И вот нужно понять, что, допустим, первая часть должна идти например 25 минут, пока она идет, вторая должна записываться 23 минуты, чтобы еще успеть отмотаться на начало, пока идет первая, следующая — 21 минуту, я примерно говорю. Такое чаще всего бывало с хоккеем. Там еще могли перерывы каким-то образом, допустим, первые два периода идут со сдвигом, а третий — уже практически впрямую. До сих пор трансляция со сдвигом называется хоккейный вариант, хотя уже подобного варианта, сути варианта нет. То есть матч уже закончился, я комментировал то, что там происходило.

Зная результат.

Зная результат, в этом нет ничего особенного, страшного, такое регулярно бывало.

Кто из великих комментаторов был для тебя кумиром?

Одного такого нет. Они были для меня…

Назови несколько.

Да кто угодно. Все, кого вспомните, я всех с удовольствием слушал практически. А кого без удовольствия, я не буду называть, они все уже в конце концов умерли. Вот например, на днях был 90-летний юбилей Котэ Махарадзе, мне по этому поводу много звонили из Грузии, просили что-то рассказать. Я видел его один раз в жизни, но тем не менее конечно же Махарадзе, человек, который не мог не оказывать воздействие на тех, кто его слушал.

В каких обстоятельствах ты его видел?

Нормальный ведущий, шоумен, артист, он учится, даже если смотрит мультфильм, поэтому как-то что-то впитывает в себя. Поэтому я не могу сказать, что у кого-то конкретно я учился.

Озеров, Маслаченко. Про Озерова ты же фильм даже снял, по-моему.

Озерова я почти не знал. Да, делал я фильм к его юбилею. Маслаченко я узнал, когда уже был совершенно сложившимся человеком. Естественно, общение с ним меня очень обогатило, думаю, что и его общение со мной тоже обогатило. Это вообще взаимный процесс всегда. И Маслак всегда любил говорить, что если бы он не попал в такую редакцию как наша, это было для него очень сложно, он редко говорил такие вещи, он был крайне уверенный в себе человек, он же не просто пришел и сказал: «Вот это мой стул, я буду на нем сидеть. Это мой компьютер, я буду за ним работать, и никто меня не трогайте», нет. Он был абсолютной частью всей этой бригады, команды, хотя очень такой своеобразный частью.

Я должен задать тебе этот вопрос. Легендарная, приписываемая Озерову фраза…

Это неправда. Я об этом даже Дмитриеву спросил.

Анну Дмитриеву?

Да. Анна Дмитриева — одна из немногих людей, я знаю двух людей, которые никогда в жизни не ругались матом при мне, и я никогда не слышал, чтобы кто-то о них говорил, что они ругались матом. Это Анна Дмитриева и ведущий «Эха Москвы» Сергей Бунтман.

Но чтобы вам, уважаемые телезрители, было понятно, может быть, кто-нибудь из вас не знает эту легенду, эта легенда заключается в том, что вроде бы Николай Озеров, комментируя матч, когда был произведен удар, крикнул «Гол!», потом увидел, что гола нет, сматерился, слово из трех букв, и сказал «Штанга».

Этого не могло быть, потому что у Озерова в карьере, например, был матч Советский Союз — Чехословакия, первый после знаменитых событий в Праге, Пражской весны, когда ему накануне матча принесли лист бумаги, на котором были выписаны запрещенные слова для произнесения, это были слова «соперники», «атака», все слова, которые могли обозначать борьбу.

«Конфликт».

Да, что угодно.

«Противостояние».

Противостояние, да. Вот все, что могло хоть как-то намекать на конфликт. Был целый лист рукописный, ему принесли. И он справился с этим заданием. То есть вырваться ничего у него никогда не могло, это было просто исключено.

Это свидетельство профессионализма только таких звезд? Или вообще у спортивных комментаторов…

Вообще бывали разные истории. Был например знаменитый случай, когда дисквалифицировали, то есть отстранили от эфира на некоторое количество времени, на пару лет по-моему, лыжного комментатора Георгия Суркова. Ему просто не повезло, когда он комментировал лыжи какие-то, это сейчас все сильнейшие бегут более-менее в одной группе, они финишировали, кто-то еще бежит, но понятно, что медали уже разыграны. А тогда они по дистанции были распределены, возникали все время паузы, когда на финише уже просто ждешь кого-то сильнейшего, в это время финиширует те, кто ничего не значат, он говорит: «Ну а вот у нас пока финиширует японский лыжник Херовато (реальная фамилия), бегает, кстати, тоже неважно».

Это очень остроумно.

Я даже не знаю, было ли это остроумно. Это реальная история, и она из старой спортивной редакции нам всем досталась. Тут действительно последовало какое-то наказание, хотя честно говоря, даже сейчас не понимаю…

За что?

Я тоже не понимаю абсолютно.

Это же точное произнесение фамилии.

Да, меня, например, однажды наказали за то, что я использовал в эфире слово «залупаться». Да, мне сказали, ты знаешь, от какого слова это происходит? И я 15 лет жил, все время считая, что я был неправ, виноват и прочее, пока совсем недавно не услышал это слово в эфире от Владимира Владимировича Познера.

В его программе?

Увижу его, поблагодарю. Камень с души снял человек.

Но это не меняет происхождения слова. Мы как бы понимаем, что…

А возможно, то слово, которое сейчас вспомнили, возможно, оно просто тоже параллельно произошло от какого-то совершенно невинного обстоятельства.

Тоже вероятность такая есть. Матерным не считается.

Как например слово «похерить». Оно же не является неприличным. Знаешь, что у Лескова Николая Семеновича встречается выражение, у него есть повесть «Соборяне», удивительная вещь, трогательная очень, замечательная совершенно, и там местное духовенство описано в качестве главного персонажа, обаятельнейший там протоиерей по фамилии Туберозов, как сейчас помню, как звали не помню. И вот там написано, что «и эту бумагу батюшка всю синим хером исчеркал». Что это означает: «хер» — это название буквы. В славянском алфавите буквы назывались «аз», «буки», «веди» и буква «хер». Похерить означает перечеркнуть, крест-накрест, и больше ничего, понимаешь, ничего.

Юристам понравится наша программа.

Да, есть куча прецедентов, я много раз использовал это слово в эфире, спокойно.

Ни раз не наказывали?

Нет-нет. «Аз», «буки», «веди», «глагол», все нормально, никаких проблем, «земля», «люди».

Тебе довелось общаться с очень многими футболистами, с многими лично, я имею в виду, не комментируя их матчи, а просто встречаться. Среди них наверняка были какие-то твои герои, которые тебе очень нравились. Расскажи, пожалуйста, какие вот эти герои тебя не разочаровали. И были ли такие случаи прямо глубокого разочарования, когда ты пересекся, твои пути пересеклись с кем-то, кого ты практически боготворил или очень уважал, и это оказался облом абсолютный?

Кумиром моего детства был всегда Владислав Третьяк. Он сейчас, конечно, давно уже чиновник, а чиновничество меняет любых людей, необязательно делает их плохими, но это в общем выхолащивающая такая работа, безусловно. Я, конечно, был очень разочарован, когда познакомился с Третьяком. Но, как сказать, это проблема ожиданий, в первую очередь.

Обманутых ожиданий. Я, кстати говоря, не подпишусь под этим, потому что я делал с ним большое интервью, но мы с Феклой принципиально избегали каких бы то ни было тем, потому что интервью было о его детстве, его победах, и он был хорошим рассказчиком.

Он неплохой, он вообще очень славный, да, безусловно. Но он никогда бы не стал моим кумиром, если бы я разговаривал с ним… Но это нормально. Потому что спортсмены тоже такая… Почему все тираны любят спорт? Потому что спорт идеологически пуст, это сосуд, который можно заполнить чем угодно, в нем именно это отсутствует. Почему, допустим, часто очень болельщики практикуют либо крайне правые, либо крайне левые убеждения? Потому что там есть абсолютно все, там есть уже общность, там есть наши и не наши, нет только идеологии, она возникает сама, ее туда ветром надувает. Так же точно и спортсмены. Это люди, которые…

Майя Плисецкая любила повторять, что все думают, что мы артисты, а мы спортсмены на самом деле, мы в балете, мы спортсмены, это не репетиции, это тренировки, Вася. Они не герои сами по себе, даже не обязательно интересные личности, они выдающиеся спортсмены. А все остальное мы придумываем, нам хочется, чтобы они такими были.

Ну это очень похоже на звезд поп и рок-музыки, то же самое, та же история.

Разумеется, так оно и есть. И просто со временем приходит это понимание, и ты не ждешь, но все равно бывает, конечно, тяжело, но ты понимаешь, что сам себе придумал, никто в это не виноват.

Это ожидание, конечно.

Третьяк — успешный человек, успешный как вратарь, успешный как спортсмен, успешный как тренер, у него прекрасная семья, просто великолепная семья. Я знаю людей, которые с ним нежно дружили, людей, которых я очень уважаю. К сожалению, это был человек уже пожилой, про которого я сейчас рассказываю, он давно умер, тоже человек удивительной судьбы. Он когда-то был билетером в Лужниках, в ложе прессы, а потом в восьмидесятые годы страшно разбогател, он ставил гаражные двери, просто реально очень сильно разбогатевший человек, Михаил Семенович Жигалин его звали. Милейший человек, помогал очень многим, и спортсменам тоже, остался простым таким дядькой, к сожалению, рано умер, раньше, чем мог бы. Он был очень маленького роста, невероятно толстый человек, к сожалению, у него были проблемы о здоровьем. Вот Михаил Семенович очень дружил с Третьяком. И я прекрасно знаю, что Михаил Семенович абы с кем дружить бы не стал.

Кто еще? Кто произвел на тебя впечатление и, наоборот, оставил какое-то очень светлое?..

Я до сих пор помню, что Третьяк родился 26 апреля 1952 года. Я ни про кого это не помню, кроме как про своих родных.

Третьяк родился…

Дату рождения Третьяка я помню, 26 апреля 1952 года. Я ни про кого, кроме как про своих родных, не помню, когда они родились.

Только родные и Третьяк.

Да.

А кто тебя порадовал и, наоборот, превзошел твои ожидания от встречи?

Это как раз несложно. Когда про человека в общем ничего не думаешь… Я помню, что когда я первый раз пообщался, это было в эфире, это было на афинской олимпиаде, тогда я вел ежедневную программу на НТВ+, посвященную просто герою дня, скажем так, была Исинбаева у нас, она тогда выиграла. Мне она как-то не очень нравилась, я уже не помню точно почему. И она мне абсолютно взорвала мозг, она была морем обаяния, невероятного совершенно, самоиронии, что очень редко бывает у спортсменов. Так что вот, Исинбаева, например.

Слушай, было в твоей карьере несколько, в том числе и в девяностые годы…

Ты знаешь, меня не привлекают спортсмены, которые как бы инопланетяне. Вот бывают спортсмены, на место которых ты можешь себя поставить, ты понимаешь, что это человек, который посвятил чему-то жизнь, он безусловно талантливый, но главное в нем — это некое преодоление. А бывают спортсмены, которые ты понимаешь, что просто столько таланта бог дал, разумеется, и труда там очень много, но тем не менее ты понимаешь, что люди так не могут.

То есть тебя именно эти привлекают?

Именно эти меня и не привлекают.

Не привлекают?

Не привлекают.

Почему?

Меня привлекают люди.

Ну, талантливые люди привлекательнее, чем бесталанные.

Вот Месси — не человек, а Криштиану Роналду — человек, вот в этой иерархии. Месси, вот его бог поцеловал. Вот Магнус Карлсен — не человек, а Карякин — человек. Не в смысле личности, а в смысле того, что ты понимаешь, что это человек, который посвятил этому жизнь, этому научился, максимально реализовал свои таланты и так далее. Как, откуда возник Магнус Карлсен, понять нельзя, это все легенда о супермене. Хорошо, не инопланетянин, супермен.

Вот у меня абсолютно противоположное ощущение, я преклоняюсь, абсолютно очаровываюсь именно талантами, вот этими людьми, в которых какая-то звездочка сверху попала, и… Это для меня абсолютно не объяснимый феномен.

Я тоже удивляюсь этому, я ими восхищаюсь, но я не могу поставить себя на их место. Я не переживаю вместе с ними, я просто, как сказать, это для меня как хрустальная ваза. Я тоже не понимаю, откуда она взялась, кто ее сделал.

Послушай, у тебя было несколько тяжелых конфликтов с командами и с тренерами.

Бывало.

Одна история была в 1997 году с Олегом Романцевым и с командой «Спартак».

Оказалось, что это было не так. Оказалось, что действительно это было… Действительно, была тяжелая история с Романцевым, но она была гораздо менее тяжелой, чем казалось тогда, потому что меня тогда в первый раз основательно убрали из эфира, и всем казалось, что это произошло из-за Романцева. Романцев не имел к этому отношения, это была внутренняя интрига.

А за что они на тебя ополчились? За то, что ты…

Ну просто они считали себя богами и героями, а я считал их просто людьми.

Вторая история была, как я понимаю, с командой ЦСКА, когда ты нанял себе охрану.

Охрану мне, по счастью, наняли. Если бы я нанял себе охрану, я бы платил долги, наверное, до сих пор.

И там была история, связанная с тем, что ты обвинил команды в договорном матче, правильно?

Ну да, первый раз.

И прав ты был или нет? Подозрения твои подтвердились?

Ну то, что я естественно, и в уголовном смысле я не выступал, и этого тоже не случилось, а потом мы выиграли все суды, кроме первого самого, с «Советским спортом» судились вместе, и мы выиграли все суды в Верховном арбитражном суде.

Вы были вместе с газетой, которая опубликовала этот материал против…

Ну да, потому что публикующий отвечал, как и автор, да. Они в этом смысле тогда меня не бросили, за что я признателен, конечно, хотя в любом случае, конечно, защищался бы. И только в самом первом суде, в Басманном, в котором тогда, кстати, работал, он же юрист по образованию, сын Валерия Георгиевича Газзаева, там нас признали сначала виноватыми, но мы пошли дальше.

А потом, отменили?

И вот в суде высшей инстанции все это было отменено. То есть то, что я сказал, я имел право сказать. Так это и закончилось. Но мы с тех пор очень мало общаемся, я очень мало общаюсь с администрацией ЦСКА.

С тех пор? То есть это последствия все равно имело?

Да, был один очень смешной случай, когда ЦСКА, вообще российские клубы долго не могли выйти из группового турнира Лиги чемпионов, и ЦСКА, в частности, над этим много лет бился, пытался как-то добиться этого, уже у них был Кубок УЕФА, но это совсем не то, это заслуживающее внимание достижение, но все-таки совсем не то. И вот ЦСКА наконец вышел из группы, и так получилось, что в силу стечения обстоятельств я три последних матча в группе их комментировал.

Замечательно, наступает весна, меня опять ставят на матч ЦСКА. Я говорю: «Ребята, но это просто нехорошо в конце концов». Мне говорят: «Видишь, как получается, тебя там хотят, будешь работать ты, не выпендривайся». Они проходят в 1/8 финала с «Севильей» и выходят на миланский «Интер». Мне говорят: «Работай». Ну это некрасиво, в конце концов матчи на большом канале тогда было не так уж много, почему я, я не хочу один работать. «Будешь работать», — мне говорят, — «Дальше будешь работать не ты».

А почему ты считаешь, что некрасиво? Из-за этой истории предыдущей или из-за того, что…

Ну потому, что комментаторов несколько у нас, которые способны…

А, некрасиво по отношению к другим.

Да, нужно соблюдать очередность какую-то. Это просто неприлично. Но меня послали, я работал матч с «Интером» в Москве, и ЦСКА проиграл. В общем, было понятно, что это, видимо, уже предел. Но все понятно, я и не поеду в Милан. «Как это ты не поедешь?», — мне сказали. Поездки на матчи футбольных клубов, они очень характерны тем, что ты летишь с болельщиками.

Туда-то ладно, а вот обратно… Особенно после поражения, которое просматривалось. С подвыпившими болельщиками ЦСКА я лететь просто не хотел, потому что я прекрасно понимаю, что я четыре часа буду объяснять, зачем я это сделал когда-то. Причем это уже 27 раз, и это невозможно, просто ужасный способ, хуже способа провести время нет. Это все равно, что пытаться объяснить на словах домашнему животному, чего ты от него хочешь добиться сию секунду. Не хочу никого обидеть, просто это по степени бессмысленности. Я сказал: «Хорошо, я полечу, если ЦСКА меня возьмут в чартер обратно».

Если футболисты возьмут тебя в свой?

Не футболисты, а клуб. С футболистами у меня прекрасные отношения, были и есть.

Так я не понимаю, в чем разница. Если регулярным рейсом ты летишь, то тогда на тебя нападают болельщики со своими вопросами, а если чартер?

Да, у меня с футболистами вопроса никакого не было. Чартер это очень удобно и никаких пьяных разговоров. Потому что мне надоело, я уже наездился, уже хватит, я больше не хочу. Ну, эту мысль довели до футбольного клуба ЦСКА, они говорят: «А в чем вопрос-то?». И взяли. Но больше не брали никогда. Потому что уже не было такого случая, когда пруха. Футболисты же, спортсмены очень верят в фарт, в удачу, и это очень объяснимо, это происходит просто от того, что для самого спортсмена невозможно, он не может себе объяснить, почему в этот раз он выиграл, а в другой раз проиграл, он же для этого все сделал и тогда, и тогда, он же знает, что он по-честному работал. Но вот… попал.

То есть футболисты, ты хочешь сказать, всерьез рассматривают возможность исхода матча от того, какой комментатор его ведет?

Без всякого сомнения. И масса других причин. Но просто, допустим, с какой ноги ступить на поле, они сами это контролируют. Что съесть накануне, если кому-то это важно, они тоже могут это сделать сами. Иметь или не иметь секс накануне, они тоже это могут сделать сами. А вот комментатор… Есть вещи, на которые они повлиять не могут, но они для них важны. В каком-то смысле действительно важны, потому что они же знают, кто комментировать будет, они от этого могут расстраиваться, например, от того, что не тот. Вот было хорошо, что менять? Все спортсмены верят в фарт и в удачу. Некоторые называют это богом, например, у всех есть ритуалы какие-то свои. Ну, потому что, я еще раз говорю, люди себя…

А у тебя есть какой-то ритуал перед комментированием?

Нет, у меня же нет никакого результата. Люди себя систематически уродуют просто, подвергают супернагрузкам, и это действительно невозможно объяснить, когда ты спортсмен, почему ты два года готовился, четыре года, эту олимпиаду, и почему ты пришел вторым. Поневоле начнешь верить, поневоле. Но это, конечно, и помогает.

У нас совсем мало времени, хотя я бы сидел и сидел, и болтал бы с тобой еще несколько часов. Давай одну вещь просто вспомним…

Болтал… тоже мне Усэйн Болт.

Да. Так вот как ты решился на то, чтобы выйти на театральные подмостки? Насколько это для тебя было испытанием? Я имею в виду спектакль «День выборов».

Миша, все очень просто, я пришел на «День радио», увидел, что играешь ты, и говорю: «Секундочку, а я чем хуже?».

То есть в этом все-таки был момент соревновательности.

Мы тогда играли со Славой и с Лешей в футбол регулярно в одной компании, и я их просто троллил на эту тему. Тогда слова «троллил» еще не было, а я уже троллил. И в конце концов…

То есть ты троллил до того, как это было в тренде.

Да, и в конце концов да. Миша, я тебе серьезно говорю, ты подвиг.

Да ладно!

Я тебе серьезно, я не шучу.

Ну и… процесс репетиций? У меня-то была с ними договоренность — если они увидят мою абсолютную бесталанность в этом плане, они мне заблаговременно скажут и заменят.

Ну вот видишь, Миша, видимо, закрадывалось, что может быть, ты бесталанен, а со мной такого разговора не было, они уже были, видимо, убеждены в этом.

Страшно было на премьере?

Ужасно. Тем более, что параллельно еще у меня была невероятно интенсивная жизнь, потому что параллельно я еще подписался на ТНТ, было такое реалити-шоу «Голод», оно было связано, помимо того, что просто интенсивная работа, там еще нужно было по ночам приезжать начитывать текст, каждую ночь, причем между 2 и 3 часами ночи, то есть это не поздно лечь и не рано встать.

Кошмар!

Это дико совершенно. И раз в неделю мы мотались в Берлин, где тоже, в общем, на сутки, в Берлине шли съемки, но там было все очень напряженно. И вот параллельно мы репетировали, я как раз прилетал из Берлина в день спектакля. Там не было риска опоздать, но была дикая пробка, в итоге я приехал в театр в 5 часов вечера, в 7 — спектакль. А в итоге я не поел. Перед спектаклем, естественно, есть плохо, на сытый желудок плохо вообще заниматься любым творчеством. И мне и пожрать хочется, и я издергался в этой идиотской пробке, был ноябрь глубокий, отвратительная погода, и еще я вот сейчас выйду на сцену… Труднее всего что? Я в принципе, ну что стесняться? Сколько времени я в прямом эфире провел, но только же до пояса… Вот я, какое-то все лишнее, вот это непонятно, как вот это работает, куда идти, что делать. И главное, что «О! Хорошо, вот это делай». Рядом со мной Федя Добронравов репетирует, так он запоминает, а потом делает так. А я говорю: «А что я сделал? То есть что так, дальше? Как? Что?».

Объясните.

Да, что делать. Ну и подходит ко мне Юра Баринов, народный артист, он мне просто разрешил себя так называть, он меня старше гораздо, поэтому я его Юрой и на «вы» называю, и говорит: «Волнуешься?». Я говорю: «Да». — «Нас на первом курсе учили, главное — ничего не играй». Я говорю: «Как?». — «Вот так вот. Не играй. Просто ходи и говори, и все. Понял?». — «Понял». Сам, конечно, ничего не понял. Ну народ, ну они так думают, ну как, что… И наталкиваюсь на Нонку Гришаеву. Нонна говорит: «Волнуешься?». Я говорю: «Да». — «Могу дать тебе простой совет». Я говорю: «Давай». — «Нас на первом курсе Щепки учили…», — и повторяет мне ровно те же самые слова, — «ходи и говори». Я про себя подумал, что, наверное, вряд ли они сговорились, но в общем…

И стал ходить и говорить.

Ходил и говорил, да. Более-менее нормально прошло.

Последний вопрос, который я задаю всем своим гостям про девяностые, — что тогда начиналось и что с тех пор закончилось?

И начиналось, и закончилось… Вот любят говорить, лихие девяностые, мне кажется, это глубоко неправильное определение, я это называю бухие девяностые. Вот это было, и это закончилось, наступила другая жизнь.

Спасибо большое.