Сергей Белоголовцев: «Хотелось бы, чтобы ребята наверху осознали, что шутки про них — это не оскорбление, а проявление интереса»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. В эфире очередной выпуск программы «Как все начиналось». Меня зовут Миша Козырев, и я придумал эту программу, чтобы каким-то образом восстановить файлы, утерянные из моей головы, про легендарное время девяностых. Но вообще под этим видом я приглашаю к себе людей, с которыми мне приятно побеседовать, и сегодняшний вечер не исключение. Сергей Белоголовцев у меня в гостях.

Всем привет. Здравствуй, Миша.

Здравствуй. Представьтесь, пожалуйста. Давай взломаем ход программы, и несмотря на то, что я этот сюрприз приготовил тебе в конце, я его прямо сразу тебе дам. Это книга моего коллеги Дмитрия Быкова, которого я в числе других почитаю и почти боготворю, это вторая часть двухтомника, посвященного русской литературе XX века. Называется «Время изоляции». Читай, Сережа.

Я сейчас просто потеряю сознание. Дмитрий Быков — это мой бог, мой гуру, мой демиург. Вот так я бы повесил у себя за спиной в красном углу, чтобы он висел у меня всю передачу здесь, но я так не могу пока, не научился еще подвешивать предметы.

Я думаю, ты очень правильно отметил, хорошо, что мы встретили Дмитрия Быкова, уже будучи взрослыми людьми.

Да-да.

Потому что если бы вдруг раньше, то…

Абсолютно. Я бы просто пошел бы к нему в услужение. Я стоял бы у него на лестничной клетке в шапке с рогами, с его портретом на груди и поменял бы свою фамилию Белоголовцев на Быкоголовцев. Носил бы за ним шлейф его длинного пальто вот этого, смешного. Потому что это невероятный человек. Абсолютно если искренне говорить, то, пожалуй, Дима, это самый, я не знаю, самый огромный компьютер живой, который я встречал в своей жизни. Вот никто круче, никого круче Димы, нет никого.

Там двухъядерный, все-таки уважительно, там восьмиядерный, по-моему, процессор.

А стихи какие? Это же волшебство! Он реально классик живой.

Все, давай сейчас о тебе. Давай вернемся…

Ну, давай и обо мне… Это, конечно, скучнее…

Расскажи мне, пожалуйста, об удивительном периоде самой тяжелой физической работы в своей жизни, когда ты, как я понимаю, пошел мастером в шахту. Вот я хотел бы, все ожидают от нас разговора о высоком, об актерском мастерстве.

Нет, это интереснее.

Вот, шахта. Расскажи, какой это год?

Это 1986 год.

Так.

В 1981 году я поступил в Московский горный институт, абсолютно случайно, не поступив в Обнинский филиал МИФИ, где мой папа работал физиком, преподавателем физики. И поступая в Обнинский филиал МИФИ, экзамены принимались в Москве, я получил двойку по физике. То есть я знаю самые страшные два часа своей жизни, это тот момент, когда я ехал из Москвы в Обнинск, получивши двойку по физике, где папа стоял за дверью и ждал меня, что сейчас откроет сын и скажет: «Папа! Четверка! Я поступил!». И тут папа открывает дверь, а сын говорит ему: «Папа, "параша", два». Это самые страшные часы в моей жизни.

Как отреагировал папа? Он махнул рукой и ушел?

Нет, к чести папы, он не меня не убил, он меня даже не избил. Он меня там, конечно, закрыл на ключ, я сидел штудировал по-новой всю физику, за все годы своего существования. Потом, как бы чтобы не идти в армию и не сгинуть в Афганистане, тогда же все поступали куда угодно, где была кафедра, не важно какой.

Я попался в эту ловушку, я поступил в «мед», потому что там была «броня».

Вот.

Но после второго курса нас всех забрали, потому что «броню» отменили. Я оттрубил два года.

Да, это просто ты чуть помоложе, я уже закончил к тому времени, когда они приняли это гадское решение, подлое. Да, в 1981 году я поступил в Горный институт, в 1986 году я его закончил. Я и должен был ехать по распределению, тогда еще было распределение, надо было три года отработать молодому специалисту.

Куда отправляли.

Да. Я на последних курсах учился не очень уже хорошо в Горном институте, потому что я уже там занимался творчеством, агитбригада, все дела, все такое, поэтому я не мог рассчитывать на хорошее распределение. В Тулу, на карьер песчаный, следить, как экскаватор грузит в самосвал. Но, слава богу, у меня был дядя, который работал в Хабаровском крае главным энергетиком края, и он мне помог сделать распределение очень хорошее, в горно-обогатительный комбинат «Солнечный», который находился в 50 километрах от Комсомольска-на-Амуре.

Туда, конечно, все мечтают попасть.

Конечно. Это было действительно круто, потому что, во-первых, я получал очень высокую зарплату. Тогда еще были советские времена, и зарплату шахтерам платили очень достойную, как академикам. Во-вторых, у меня сохранялась московская прописка. В-третьих, у меня там были какие-то вот эти «северные» надбавки…

А как обогащают в горно-обогатительном? Я просто пытаюсь понять, в чем была твоя непосредственная работа в процессе горно-обогатительном.

Миш, ты сейчас пугаешь меня. Ну как, достают руду, потом из руды ненужное отбрасывают, а нужное вынимают. Вот этот вот процесс отбрасывания и вынимания называется обогащение.

Вот.

Обогащение, так сказать, полезного ископаемого и превращение его в руду уже, которую там плавят.

А что ты физически там делал?

Я был горным мастером, я командовал бригадой проходчиков. Объясняю, проходчики — это такие люди, которые при помощи огромных, невероятных, космических аппаратов бурят забой…

В шахте?

Бурят забой. Вот выработка, конец выработки называется забой. Его бурят, заряжают туда взрывчатку и взрывают это. Потом все взорванное отгребают, в специальный вагон, и вагон везет это наружу, это называется руда, то есть это называется порода.

Сколько метров под землей это все?

Это было не очень глубоко, это была не шахта. Это угольные шахты очень глубокие, там за километр бывает. Это был рУдник, где добывали полиметаллы, поэтому это была просто такая дырка в горе. Вот гора…

Любопытно, что ты используешь жаргон, потому что правильно говорить руднИк, а там говорят рУдник, очевидно.

РУдник, дОбыча.

Как на скорой. На скорой не говорят вызовы, на скорой говорят «вызовА».

ВызовА, конечно.

И сколько ты там проколбасился?

Я там проколбасился почти два года. Должен был три, но колбасился два, потому что Наташа, жена моя, ко мне приехала с малолетним Никитой, мы тут же решили неожиданно для себя еще родить детей. Наташа была в положении, потом она уехала, родила двойню, Сашу и Женю, известных тебе людей. И мне, значит, удалось оттуда сбежать, получить открепление, мой тесть, дай бог ему здоровья, пошел к своим друзьям в министерство, и меня отпустили, «открепили». Я там работал два года.

Пригодилось ли тебе в жизни умение, которое ты приобрел там?

Ну, как бы умение, нет. Умение нет, потому что это вообще страшно было, когда пацан, которому 23 года, который не понимал вообще, где он, что это вокруг него, он туда попадает, ему говорят: «Ты будешь командовать людьми». А люди все бывшие зэки, потому что это Комсомольск-на-Амуре, в бригаде 80% бывших зэков. И ты вот такой мальчонок, я быстро очень расскажу, это живописная история очень.

Нет, это очень круто.

Я приезжаю, этот рУдник, понимаешь, кто, что, где я. Такой сидит человек, кореец такой, начальник участка, он был какой-то особый кореец, говорят, есть такая национальность, гольды. Он был узкоглазый, но при этом у него выворочены были веки, это прямо сюр такой, Алан Паркер. Я приезжаю, он мне говорит: «Так, ага, мастер, Сергей Белоголовцев. Из Москвы?! Быстро, садись, получил снаряжение, одевай. Спасатель, каска, лампа, все, поехали». Я говорю, а что, а как. «Все расскажу». Мы едем на какой-то машине, он мне рассказывает какие-то истории. «Вообще я жену свою не слушаю, не слушаю. Она мне что-то говорит, я ее просто отодвигаю. У меня есть три вещи, которым я поклоняюсь: моя машина, мое ружье, моя собака. Ты был в тайге? Ты бил зверя?». Он мне не дает ничего сказать, он говорит, говорит. Привозит меня, мы идем по этой выработке, заходим, большая выработка и такой маленький отнорочек, закрытый куском вентиляционного рукава. Вентиляционный рукав — это такая фиговина большая, из брезента такого крепкого. Вот они его разрезали, закрыли, и там у них «хаза» такая, хибара такая. Он так отодвигает, видит, что там запрещенный нагреватель, который называется «козел», который нельзя по технике безопасности, они так сидят вокруг него. Он так отодвигает, говорит: «Ну я, короче, вам мастера привез. Все, я, короче, поехал, мне надо торопиться». Запихивает меня, закрывает и уезжает. Убегает. И я попадаю в фильм «Джентльмены удачи», только в страшный его вариант, не в веселый, а в страшный. Сидит огромный человек, без двух передних зубов, такой по пояс расстегнутый, с копной волос. «А, интересно, мастырка к нам новый пришел. И откуда такая зверушка забавная?» Если бы я не пописал перед входом… Я говорю: «Из Москвы». — «Да ладно? Из Москвы? Садись рядом». Меня спасло то, что я был из Москвы, реально.

Вообще москвичей не любят. В армии у меня москвичей не очень…

А это вот было любопытство. Это было любопытство, эти люди, многие из них, не то что не были в Москве, они не видели даже москвичей никогда, возможно, в жизни. И вот такая зверушка. И тут, конечно, я включил все свои запасы, я рассказывал им какие-то истории, пересказывал фильмы, я врал им так, что меня можно было бы казнить, если бы кто-то сказал — он вам все врет. «Вот есть там любера, такие отряды специальные, им, короче, разрешено всякую плесень мочить, вплоть до убийства, у них лицензии специальные, «любера», им правительство прямо лицензии выдает». — «А я за это сидел бы, а этим можно».

Завоевал внимание целевой аудитории.

Врал страшно! Разгадывал кроссворды, врал, делал все, что угодно, только не свои прямые обязанности.

Я подозреваю, что когда ты выходишь из этого рудника, тебе вообще в жизни ничего больше не страшно, после такого.

Да. Я ничему не научился там. Я не умею ничего делать руками, ничего починить, ничего. Ну, я там научился на шахтном электровозе ездить, я уже забыл это умение великое. Но я получил очень мощную закалку, это была своего рода армия. Такая, знаешь, европейская армия, где ты ночуешь дома, а потом ходишь с автоматом, или израильская армия, ходишь с автоматом и патрулируешь.

Да.

Вот примерно вот это была у меня такая армия.

Отлично.

Я мог погибнуть несколько раз там, реально погибнуть.

От руки своего подчиненного или от природы?

Нет, от природы. Там падали сверху такие большие камни, которые называются «заколы», там можно было, не знаю, взорваться на взрывчатке, не знаю, можно было на электровозе… Меня било током, там сверху капают воды, с кровли, которые, эта вода она кислотная или щелочная, то есть это не просто вода, это такие растворы солей. Если, например, ты смотришь наверх, и тебе такая капля попадет в глаз…

До свидания.

Может ничего не быть, а может раздуть. У меня был вот такой шар одно время, я ходил как рыба, знаешь, глубоководная, с одной стороны, в профиль у меня была тут такая фигня.

О господи.

Но это круто. Это круто реально, вот сейчас, оглядываясь. Там еще, конечно, обалденные чуваки, там этот юмор, вот этот народный юмор.

То есть, чувствую, много ты позаимствовал для своих будущих образов.

Ну, кое-что позаимствовал. Некие персонажи, да.

И сленг, и манера говорить.

Одеколон, понимаешь, я пил одеколон, чувак!

Все-таки ты дошел до этого, пробовал. И какой он на вкус?

Он очень неприятный. Как говорил мой проходчик, «резьбовой коньячок».

Резьбовой?

Резьбовой коньячок. Я как сейчас помню, мы с ним пили одеколон, который назывался «О`Жен».

Был такой, да.

Был такой. Так вот, «О`Жен», он был двух видов, цитрусовый и мятный. Мятный — полная фигня, мастырка полная. Если будешь пить, пей цитрусовый.

Лиза, одеколон, цитрусовый «О`Жен» в студию! «О`Жен», пожалуйста!

Найдите, должен же где-то быть, да.

Скажи, пожалуйста, когда ты вернулся в Москву, и дальше, например, у тебя предстояла история, связанная с КВН и с командой МАГМА, тебе не казалось, когда ты вспоминаешь это, что это все не с тобой происходило вообще, не было у тебя в жизни? Потому что такой контраст вообще. Или как бы ты принял, вот такое было, теперь дальше так будет. Потому что у меня, я спрашиваю, сверяя свои ощущения, связанные с армией, потому что я постарался забыть, как страшный сон вообще. Хотя с годами остаются только веселые вещи, самое тяжелое память…

Это же Ницше, как мне недавно тут сказал наш общий с тобой приятель Максим Виторган. Он сказал, что Ницше велит все забывать, потому что воспоминания это плохо, они нас как бы настраивают не на то, на что мы должны быть настроенными. Надо забывать все. Понимаешь, у меня на самом деле прыжок был не очень такой резкий, потому что я когда туда приехал, ко мне тут же пришел человек из комитета комсомола, такой классический, такой серый человек. Я прямо, я вот некоторые вещи вспоминаю или рассказываю, мне говорят: «Ты врешь, так не бывает». Как из плохого фильма, такой, знаешь, смотрящий мимо комсомольский работник такой. «Мы знаем, что вы учились в Москве, вы занимались агитбригадой. Мы хотели бы, чтобы вы возглавили в нашем обкоме комсомола именно этот сектор, Сергей. Что вы скажете?»- Такой просто, знаешь, такой оруэлловский персонаж. Ну, я с комсомольцами не стал связываться, я их в общем никогда не любил, а просто начал делать маленький театрик, играть КВН, потому что если бы я этого не делал, я бы умер.

Сдох бы просто.

Сдох бы. Подох. И я нашел каких-то очень быстро людей, таких веселых тоже, которые хотели заниматься вот этим, чем-то таким, чтобы уж не бухать и не умирать ментально. И мы сделали обалденно, быстро, я все наши тексты старые туда, я их научил. Я даже сам пел, хотя мне не давали петь никогда, а я даже сам пел. Мне хватало наглости петь, мне никто не говорил — да ты вообще не попадаешь никуда, ты что, у тебя нет ни слуха, ни голоса, куда ты.

Потому что москвич.

Москвич, да. И это было круто.

Скажи, пожалуйста, ты помнишь путч 1991 года?

Я помню путч.

Где ты был? Где он тебя застал?

Я, блин, был в километре.

От Белого дома?

Да. Я сидел на Шмитовском проезде, где мы тогда жили. Мы отвели детей в комнату, в комнату, в которой окна не выходили на улицу, потому что, как мы потом узнали, у нас убило женщину в соседнем доме шальной пулей, она просто пробила окно.

Подожди, это 1993, когда стреляли снайперы. 1991, это когда ГКЧП, и когда там три только мальчика погибло под танком.

Вот видишь, я ничего не помню.

А в 1993 стреляли снайперы, действительно. Я думаю, что это в 1993 было.

Миш, вот не мучай меня такими вопросами.

Хорошо, не буду.

У меня такое ощущение, что все те годы это какой-то огненный шар, который за мной катился и гнал меня к каким-то новым свершениям, приключениям, к какому-то творчеству.

Давай вернемся к команде МАГМА.

Давай, к команде МАГМА проще.

Я прочитал замечательную подробность, что вы были очень круты, но вы очень боялись выиграть в финале, потому что все были уже…

Ага!

Да, расскажи.

Это уже 1994 год, это уже не так интересно было.

Ну расскажи, что до этого было.

Мы играли три сезона в «вышке».

В высшей лиге КВН.

Я не знаю, как она сейчас называется, там у них сейчас премьер-лига, еще какая-то лига. Я сейчас КВН не смотрю совсем, потому что мне стыдновато за это. Ну и как-то неинтересно. Мы играли три сезона. В 1990 году мы проиграли знаменитой команде Одессы, вот эти «Одесские джентльмены». «Скажите, сэр, что такое перестройка?» — «Это когда рот открывать уже можно, сэр, но положить в него еще нечего». Овации на две минуты. Вот с этой командой мы играли. Они нас разорвали, конечно, в мясо, в кровь, обглодали кости наши, хотя до середины игры мы шли с ними ноздря в ноздрю. Мы выиграли разминку, что их, конечно… Говорят, один мальчик из авторской группы «Одесских джентльменов» упал в обморок после разминки. Возможно, врут. На самом деле, ты не представляешь, что там творилось, когда был настоящий КВН, когда еще не было наймитов-авторов, когда не было «заносов»…

«Заносов», в смысле, денег?

Да. Когда не было каких-то подковерных игр. Они, кстати, начались с нас.

Так вот кого мы должны винить.

Да. 1991 год, то есть в 1990 году нас разорвала Одесса. Мы все, это очень смешно, Миша Марфин заходит в комнату и видит там пять человек, рыдающих навзрыд, восемь человек вот таких, и пять человек вот таких. То есть это было настолько часть жизни, что казалось, вот ты проиграл, и жизнь кончилась.

Все.

Все. То есть это офигенное было ощущение, КВН — это вообще бомба. Это спорт плюс творчество, я даже не знаю, с чем это сравнить, понимаешь. Ну, фигурное катание, но нет. Это вот чума, когда ты состязаешься по всей площадке, художники, костюмеры, балет, там все просто, авторы, актеры…

Это, наверное, объясняет то, что такое количество, просто поколение телевизионных людей и творческих людей вышли родом из КВН.

Да. Это на самом деле, мне кажется, нигде этого нет в мире, и это просто чумовое изобретение.

То есть это ноу-хау такое же, как Ворошилов придумал «Что? Где? Когда?».

Я думаю, что круче.

Да?

КВН круче, чем «Что? Где? Когда?», просто с той точки зрения, что «Что? Где? Когда?» это зрелище, такое особое зрелище. То есть эти люди, которые выходят оттуда, они могут быть советниками у бизнесменов, еще какие-то. А КВН, он воспитывал, на протяжении многих лет воспитывал менеджеров телевизионных, актеров, авторов потрясающих. Просто вот вся индустрия…

Хорошо. 1991 год, вас разорвали одесситы.

1990 год, нас разорвали одесситы.

Дальше.

В 1991 году мы очень сильные, очень заматеревшие, очень уверенные в себе. Великолепно выступаем на фестивале, где идет отбор в сезон, на фестивале в Тюмени, и выходим в 1991 году, нас ставят против команды львовских курсантов, «Эскадрон гусар летучих», команда Львовского высшего военного политического училища. 1991 год, развал Союза. Январь, если ты помнишь, захват телебашни в Вильнюсе. Армия в полном вообще загоне. Мой тесть, я сейчас не помню, мне жена моя, Наташа, говорила, что мой тесть ездил на работу в гражданском, в портфеле возил форму, привозил и переодевался, он работал в Министерстве обороны, потому что армию ненавидел весь народ просто. Армия выступила жандармами такими жуткими. И конечно, нужно было авторитет армии поднять. А чем, как не КВНом? Красивые, офигительные чуваки, в офигительных костюмах, в этих гусарских этих ментиках…

Красавцы.

В этих, сука, лосинах этих белых, они выглядели потрясающе. И была поставлена задача Александру Сергеевичу Пономареву, который был тогда начальником редакции детских и юношеских программ…

А потом стал начальником ТВ-6, тот самый.

Да. И продолжил свою жуликоватую деятельность дальше.

Я рад, что ты произнес это слово.

Я готов произнести это слово вот так — громко и громко, про Александра Сергеевича. Специально для этого поменяли схему работы жюри, они не поднимали лопатки, они как бы совещались. Как бы совещались, и потом Юлий Соломонович…

Таким образом решили вас…

Да. Нам режиссер КВНа, Сережа, он нам говорил: «Пацаны, вот даже не надо думать». — «Можно мы еще тут сценку полчасика пошлифуем?» — «Идите домой, ребята. Серьезно, без мазы». Тогда им наняли авторов Днепропетровска, Одессы…

Всех тех, кто были остры в ремесле.

Всех тех, кто блистал. То есть Днепр, который славился музыкалками, писал музыкалку, Одесса писала домашку. Авторов особо не было у военных ребят.

То есть это была сборная всех лучших.

Да. Привезли каких-то офигенных музыкантов, видимо, из какой-то там части.

Выдавали, что это все те самые курсанты?

Нет, никто особо ничего не скрывал. И мы их на самом деле «чпокнули». Мы их «чпокнули», то есть игра шла ноздря в ноздрю, и мы, обычно же конкурс импровизационный (он, конечно, никакой не импровизационный, его пишут заранее, а потом как бы показывают, как импровизационный), мы показали конкурс, залитовали его, и накануне сгорело американское посольство. Накануне игры сгорело американское посольство, помнишь, пожар в американском посольстве?

Да, было такое.

Да, вот прям накануне игры. Наши авторы, мы все вместе садимся и за ночь переписываем импровизационный конкурс. И когда чувак наш мелкий, по кличке «Малыш», в каске пожарника и в робе выходит на импровизационный конкурс и произносит фразу: «Горит и показывает американское посольство», легли все. Жюри билось в конвульсиях полторы минуты. Дальше, конечно, шутка нанизывается на шутку, обвал просто. И мы ведем балл перед домашкой, который не отыгрывается, потому то домашки были более-менее равные. Но мы допустили одну ошибку. Мы когда уже махнули рукой, когда мы поняли, что нас будут валить, прямо вообще в открытую, мы вставили туда такую полуматерную шуточку, типа хлопнем дверью. И в этой эйфории, нам бы надо было ее чикнуть, и все, но они бы, конечно, все равно нашли до чего докопаться.

Докопались до этого слова?

Да, причем такая шутка, на следующий сезон все шутили примерно про это. Там, вот это, знаешь, дешевый был каламбур, борьба ушу, у них борьба ушу, а мы придумали борьбу уху, то ли эти ушуячат, то ли эти …

Все понятно.

Поборят.

Поборят. Давай перейдем к «О.С.П.».

Давай закончим с этим, три слова осталось.

Давай, хорошо.

Они совещались полчаса, жюри. Александр Сергеевич вскочил со своего тринадцатого ряда и бежал, огромными своими шагами, потряхивая своими кудрями альбиносовскими, Александр Сергеевич Пономарев, он орал чего-то там, стучал кулаком. Встал Юлий Соломонович, вечный рупор, и сказал, что никогда на знамени КВН не были начертаны слова пошлость, мерзость, гнусность, МАГМА растоптала, МАГМА осквернила, вот эти его прогоны вечные, отвратительные, юлийсоломоночевские. Короче, нам жюри, посовещавшись, поставило нам типа «пять» за домашку, курсантам «шесть», но за блестящее, великолепное выступление, за вот этот дух, ребята показали, какая армия должна быть. Все это произносилось так… Нет, чтобы просто, красивая армия. «Какая армия у нас! Какие ребята! Ну просто же чистые конфеты! И мы еще одну десятую балла им добавляем за то, что они такие». И они проходят в следующий круг.

Блестяще.

Ну, в общем, это было очень смешно. Опять команда МАГМА рыдала, полностью. А я на следующий день пошел к Гусману, к Дементьеву Андрею, покойному, с ними разбираться. Но это уже другая история. А в тот момент они все остались живы-здоровы.

Я прочитал в одном из интервью, ты сказал такую фразу, что если бы не Михаил Сергеевич Горбачев, то я бы, наверное, превратился в своего героя в сериале «33 квадратных метра», если бы не те перемены, что он затеял в стране. Я почувствовал в этом какую-то искреннюю признательность и благодарность, которую я тоже чувствую и разделяю. Я ему благодарен за то, что у меня жизнь вот так вот сложилась. Почему же, по-твоему, во всех социологических опросах два самых ненавидимых президента, точнее, из тех людей, которые управляли Россией, это все время Горбачев и Ельцин?

Да ладно!

Почему весь народ так люто их ненавидит?

Мишань, ровно потому же, что Сталин в этих же опросах на первом месте. Вот и все, вот и ответ. Понимаешь, эти люди дали нам свободу, эти люди перечеркнули вот эту гнусную поговорку «Увидеть Париж и умереть». Я до сих пор себя за границей щипаю за задницу, не снится мне это, твою мать, вот эти Мальдивские острова? Это мне не снится, чуваки, вот этот пейзаж из «Звездных войн»? Я его вижу наяву или по телевизору, в плохом качестве, на VHSке какой-нибудь? Поэтому и Горбачев, и Ельцин по-прежнему для меня великие люди. Горбачев для меня самый великий политик из всех, я даже не знаю, про русских царей ничего не могу сказать.

Не застал.

Не застал, они тоже все были еще те ребята. Из всего вот, Михаилу Сергеевичу Горбачеву, одно из моих разочарований, что я не попал вот недавно на презентацию его книги. Если бы знал заранее, я бы отстоял очередь, не знаю, я поцеловал бы ему руку просто, ботинок ему поцеловал бы, и сказал бы, что вы бог.

Расскажи мне, пожалуйста, про гастроли в девяностые годы. Из того, что осталось в памяти. Вы же, как я понимаю, были такой мегапопулярной труппой, которая могла бы, как я понимаю, быстро сколотить состояние, если бы вы занимались только этим, а еще не занимались тем, что делали ваши телевизионные программы. Какие причудливые места, в которые вас заносила гастрольная деятельность? Скажи, что вспомнишь, какие истории.

Это нереально. У меня такое ощущение, это вот сейчас: «Не хочу на BMW, хочу на Мерседесе, чтобы он был не пятнадцать метров длиной, а двадцать» — «Хорошо, как скажете». Раньше это были какие-то ПАЗики, какие-то УАЗики, я помню, мы ехали в каком-то городе на УАЗике, у которого одно стекло было забито фанерой, а другое было из плекса поцарапанного, и не работал дворник. И мы ехали практически вслепую по улицам города, а шел дождь. Но самые, конечно, крутые были гастроли, когда Танька была беременная. Танька была беременная, и мы поехали, у нас был тур такой прямо трешевый. Хабаровск, Владивосток, Иркутск, Новосибирск…Джанибекян

Красноярск.

Томск. Вот такой у нас был тур, и Танька с нами не поехала, и мы бесстрашно поехали вчетвером, впятером. И на каждом концерте, где-то минуте на пятнадцатой, был такой крик из зала: «Э, а где Танюськовна, симпапуськовна?». Как нас не побили камнями, я не знаю. Но самая гениальная история, мы все время, весь этот тур, там, где мы выступали, или рядом с нашими афишами, висела афиша «Цирк лилипутов». И мы все время как-то, мы пятнадцатого, они семнадцатого, потом мы приезжаем в город, они четырнадцатого, а мы пятнадцатого. И наконец-то мы встретились в Иркутске с ними. Мы подъезжаем, мы ехали на какой-то жуткой машине, по-моему, из Новосибирска в Иркутск, такие все, Бочарик, отравившийся какими-то пирожками, такой зеленый. Причем он их страшно рекламировал, вы что, попробуйте, запах какой!

Это просто спектакль «День радио»!

Да, с пирожками, да, это прямо «День радио». И потом он зеленый такой: «Ой, сердце остановилось…». И вот на фоне этого всего сюра мы подъезжаем, а мы выступали в иркутском цирке, мы тогда в цирках иногда даже выступали. В цирках!

Как это, работать на 360 градусов.

Да-да, на 360, с микрофоном. Вот мы подъезжаем и вдруг видим картину: идет баба, с такими большими ведрами, большая женщина, видимо, несет поить животных, и вдруг мимо нее на пони с огромной скоростью скачет маленький человек, с томагавком, в костюме индейца. Она видит его, кричит: «Сатана!», падает на спину, все это разливается… И мы такие, я говорю: «Лилипуты!».

В следующий момент занавес отдергивается, и их толпа просто на конях!

А они выступали на следующий день, но они приехали и уже жили там в гостинице при цирке, и поэтому мы с ними наконец-то увиделись. А в этом цирке иркутском стояли колонки, которые ставили, я думаю, пленные немцы еще, какие-то Grundig тридцать шестого года, у нас же было много музыкальных пародий, они еще были длинные все, это же было три минуты пародии. И вот они вышли на саунд-чек, ребята, с микрофонами и начали петь, и из колонок: «Хр-хр-хр-хр». А я стою за кулисами, ордунг, по-моему, это называется, вот этот выход на арену. Я стою, курю, вдруг вижу стайку лилипутов, а я стою за колонной. Они раз так все к этому занавесу и так стоят. А оттуда хрипы, и они одного, самого смелого, выпихивают, он так подходит, открывает и смотрит, маленький, хитренький, как лисичка такая, закрывает. Они все стоят, как сурикаты. Он подходит, оглядывает их всех и говорит: «У нас смешнее!». И это стало у нас мемом, конечно. Мы до сих пор, иногда когда встречаемся вместе, говорим «У нас было смешнее, чем Comedy Club!».

Вспомни, пожалуйста, перед какой самой большой аудиторией вам довелось выступать? Соответственно, понятно, что следующий вопрос — перед какой самой маленькой?

Перед самой маленькой я точно помню. Мы работали, нас заангажировало казино «Кристалл», это там, в районе Таганки.

Да, было такое.

Казино в районе Таганки, казино «Кристалл», такое крутейшее, огромное. Всегда полупустое, но огромное. Накануне дефолта. Нам выдали предоплату, и мы должны были в этом концертном зале выступать. Мы приходим, все, там вот этот «Музэлектровоз», «Добрый вечер», вот это все, сделали из музыкальных пародий только программу, чтобы не париться, получасовая программа. Я выхожу, типа объявляю, как Демидов Иван Иванович великий, да святится имя его. Выхожу и вижу трех человек в зале. Трех человек! Один спит, пьяный, видимо. Видимо, дефолт его убил.

Скосил.

И он выпил, там какие-то две бутылки лежат, и он лежит пьяный. И два человека, которые орут друг на друга, не ругаются, а видимо, просто рассказывают, какой капец наступил. И я выхожу: «Добрый вечер, дорогие друзья!». — «Здрасьте! Можешь потише?». И я такой, потише: «Добрый вечер, дорогие друзья! В эфире «Музыкальный элекровоз», я представляю вам, Филипп Барбосов… Сейчас для вас…». Выхожу за кулисы, мне идет кто-то навстречу. Я раз всех в кружочек, говорю: «Там три человека, один орет, чтобы мы делали все потише. Давайте вполголоса». Все: «Ладно». Выходит Танька, поет первую песню, тыньч-тыньч. Приходит и говорит: «Их уже двое, пьяного унесли». Я опять: «Дамы и господа! Мы продолжаем нашу программу. В эфире группа "Кости из будущего"». Выходят Мишка с Танькой, не помню, не важно. Возвращаются, говорят: «Там никого нет».

Работаем!

Я говорю: «А что делать, ребята, работаем. А что, ну, нет никого. Бабки нам заплатили, предопл». Все, мы пошли. Я выхожу, пустой зал. Сидит звукарь. Я понимаю, уже можно громко, продолжаю, кого-то объявил, забегаю за кулисы. Там стоит менеджер, говорит: «Ребята, ну ладно, здравый смысл, вот вам вторая часть, спасибо, мы свои обещания выполняем. Вот вам вторая половина денег, ну извините». Я говорю: «Мы-то что, нам-то хорошо, что извините». То есть, нам плохо, как и всем, но в данный момент нам хорошо, потому что нам еще не надо петь.

Это дефолт 1998 года?

Да.

А самая большая? Это обычно бывают какие-то сборные, в Дни городов…

Это был стадион.

Стадион?

Стадион, если я не ошибаюсь, в Вильнюсе.

Так.

Это был стадион в Вильнюсе, и мы чуть ли не работали, видимо, какой-то был гала-концерт, и мы чуть ли не полчаса что-то шарашили со сцены, причем чуть ли не кусок из «33 квадратных метра». Мы же из четырех серий сделали два спектакля, из четырех серий «33 квадратных метра» мы сделали два спектакля. И мы реально рвали просто людей, рвали в клочья. Особенно «Новый год в семье Звездуновых», это была дико смешная сценка, это прямо… То есть было как бы две новеллы, это был спектакль, был обычный спектакль, первое отделение — одна новелла, вторая отделение — другая новелла. И по-моему, мы чуть ли не одну новеллу показывали. Понимаешь, вот большой, это как бы, ну что, мы же не певцы, нас на Уэмбли, наверное, не позвали бы, хотя, может быть, пародии петь ребята могли позвать. Поэтому большой, я не помню. Было потрясающе, но что это и где, я не помню.

Мы заканчиваем, потому что время несется очень быстро, пока я тебя слушаю. Но я то же самое, этот же вопрос, задавал и Мише Шацу, который был у меня в гостях, и Тане, и тебе, хотел бы услышать твою точку зрения. Как изменился юмор в стране со времени девяностых годов? Почему? Каким он стал? Каким он был, и почему вот сейчас он вот такой вот? Над этим можно шутить, над этим шутить нельзя. Или вот сейчас существует юмор вот такой-то телепередачи, существует юмор другой телепередачи, что произошло?

Нет, юмор на самом деле абсолютно стал монополизированный, это Comedy Club и все его ответвления, больше другого юмора нет. Ты просто не вспомнишь другие передачи, в которых шутят. То есть остались вот эти все «Кривые зеркала» и прочие мутационные программы, которые отпочковались путем деления от «Юморины» и «Смехопанорамасяна», и как бы динозавры эти по-прежнему ходят. Они ходят по-прежнему.

Вышагивая.

Вышагивая, да. А весь остальной юмор — это теперь только Comedy Club. Другого юмора нет.

Но стендап-шоу?

Это тоже Comedy Club, понимаешь.

К сожалению, вынужден с тобой согласиться. За редким исключением.

Я не думаю, что к сожалению. Я очень за чуваков рад, реально. Они реально построили индустрию. Они реально, они очень крутые.

Я «к сожалению» добавил не потому, что я с пренебрежением отношусь к ним. А потому, что это оказалась монопольная история.

Вот это к сожалению.

В чем их-то нельзя упрекнуть.

Да.

Они делали то, что делали.

Они делают это на очень высоком уровне.

Но просто каждый раз, когда я натыкаюсь на фрагменты передачи, которая и для тебя была любимой Saturday Night Live, которая до сих пор существует, здравствуй и переживает какой-то невероятный подъем.

Да.

Потому что Алек Болдуин играет Трампа, постоянно. Там каждая передача — это скетч.

Слушай, я давно очень не смотрел, спасибо тебе.

Это великолепно абсолютно, они сейчас просто на диком… Такой же был, когда был скандал с Клинтоном и Моникой Левински.

Мы были тогда прямо на записи одной из таких программа.

Да? Прямо там?

Да, прямо там, на NBC.

И я каждый раз, когда думаю, с какой свободой, не взирая ни на какие рамки, эти люди шутят о своей политической элите в стране, обо всем.

Ну, понятно.

И когда же я дождусь, потому что были примеры.

Дождешься. Я думаю, дождешься.

Дождусь?

Мы дождемся, я думаю, дождемся, когда это будет можно. Это же продиктовано здравым смыслом, это же не просто так, они же не такие дураки там, американцы, что они разрешают про себя шутить. Это как вот Ельцин, одно из величайших, я считаю, выражений Ельцина, выражений личности его, то, что он абсолютно не обижался на все, что про него несли. Эти «Куклы», эти карикатуры, эти все дела вот. Он: «А шо, мне нравится, смешно. Про меня шутят, значит, любят. Кого пародируют? Тот, кто интересный». Мне кажется, и это было клево.

Да.

И это будет обязательно. Просто ребята наверху, они осознают в какой-то момент, что это это не оскорбление, а это проявление того, что ты интересен, того, что ты есть, что ты совершаешь поступки разные. Потому что ты человек, ты совершаешь разные поступки, смешные, несмешные, ты живой, нормально.

Если бы сейчас зашел Сергей Белоголовцев образца 1990 или 1991 года сюда, а ты бы увидел его с высоты собственного опыта и сегодняшнего дня, что бы ты ему посоветовал или от чего бы предостерег? Что бы сказал ему? Вот заходит Серега.

Я бы сказал: «Сережа, давай морду сейчас попроще, вот эту распальцовку убираем, потому что ты многим неприятен с этим своим «звездняком». Давай, сынок, поверь мне, я тебя старше на сколько, на пятнадцать, на семнадцать лет».

Да больше уже.

Уже на больше. Значит, вот это все убираем. «Второе, начинаем копить деньги, Сережа. Вот не мотаем, вот это вот не надо, вот это все. И жене своей объясни, и всем объясни, что вот это мы сейчас откладываем на старость. Вот в валюте, не знаю, в долларах, это второе. Третье, обязательно заведите себе крутого директора, такого, как Джанибекян. Ты не знаешь, про кого это, потом поймешь, Артур Джанибекян. Вот такого, как Артур Джанибекян мифический, которого ты еще не знаешь, заведи себе директора и слушайся его. И не гни пальцы, и не говори — мы без тебя, урод, знаем, мы звезды, мы тебя пригласили обслуживать нас. Крепкого хозяйственника такого, и еще одного чувака, который будет за мерч отвечать, который сейчас пойдет и везде будет говорить: «Кефир "33 квадратных метра", давайте выпускать, давайте магазины, давайте закусочные. Все это потом лопнет, потом все это отберут, но копеечку успеет принести». Вот такие вещи.

Конкретно очень, прагматично.

Да.

Я хочу тебе сказать большое спасибо за разговор. И поздравить тебя в связи с тем, что сегодня у твоего сына Жени был спектакль. Я посмотрел фрагмент, и это потрясающе. Это просто глаз нельзя оторвать.

А скоро мы еще откроем ютьюб-канал Жени Белоголовцева, и это будет, я уверен, бомба.

Так как мы уже давно дружим на фейсбуке и переписываемся, то я один из первых подпишусь на канал, обещаю.

Класс.

Сергей Белоголовцев сегодня в студии «Как все начиналось». Спасибо вам большое за то, что смотрите Дождь, и я надеюсь, не жалеете об этом. Меня зовут Миша Козырев, пока.