Глеб Самойлов: «Я постмодернистом родился в городе Асбесте»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. Меня зовут Миша Козырев. Очередной выпуск моей программы «Как все начиналось», мы вспоминаем девяностые годы и все вокруг них. Давайте сначала посмотрим визитную карточку моего сегодняшнего гостя. Дамы и господа, встречайте, у меня сегодня в студии Глеб Самойлов.

Здравствуйте, дамы и господа, товарищи.

Здравствуй, дорогой. Во-первых, как прошла «Горбушка»?

«Горбушка» прошла так, как и рассчитывалось. Была такая смарт-программа, об этом отдельно можно говорить, это долго, а я увлекающийся человек. Программа была особенным способом, способ себя оправдал. Программа была танцевальной прежде всего, конечно, поэтому все прошло хорошо.

А как зал тебе? Ты же помнишь, наверное, ту «Горбушку», которая была?

Не помню.

Не помнишь вообще?

Нет, я помню. Понимаешь, 20-летие «Агаты Кристи», что, мне напомнили, было последним в «Горбушке» нашим выступлением. Не помню вообще, для меня это не было значительным фактом. А вот выступление в составе, когда, 1993, по-моему, был год, 10-летие «Наутилуса», этот раз. Потом я туда попал, когда был Ник Кейв первый раз в Москве, вот это я, конечно, помню.

О, да. Это был тот знаменитый концерт, когда Бликса Баргельд взгромоздился на Mersedes.

Да-да, именно тот.

Давай вернемся к самым ранним годам. Скажи, какие у тебя первые музыкальные впечатления? Вот прямо из своей родной квартиры, какие звуки там звучали, какая музыка там играла.

Звучало то, что тогда издавалось на пластинках прежде всего, конечно. Если мама, то звучал… Грузинская фамилия…

Вахтанг Кикабидзе?

Булат Окуджава. У меня почему-то это вызывало отторжение, потому что он очень скучный был. У папы звучал Высоцкий, меня это привлекало, мне это нравилось. Потом в 1978 году к нам приехал двоюродный брат Женя из Барнаула, привез катушечный магнитофон и бобины с британским роком. И я услышал тогда, как раз такой период Pink Floyd, Уотерс только оправился, скажем так, от потери Барретта, и он, и Райт, оба не участники группы Pink Floyd, если ты в курсе, считаю это группой Pink Floyd в принципе. Вот я услышал как раз The Dark Side of the Moon, Wish You Were Here, Animals.

---

То есть первое твое большое сильное музыкальное впечатление уже от твоей музыки был Pink Floyd?

Да. Потом немножко стала появляться другая музыка, потом возник, не считавший это серьезным занятием, но Шнитке, музыка для кино.

А The Beatles?

Знаешь, я как-то не попал в то поколение. Поэтому The Beatles или The Rolling Stones для меня не актуально. Вообще никак.

Led Zeppelin тоже?

Ну, это попозже, потом уже, вспоминая корни чьи-то, не мои.

The Doors?

Тоже потом, позже.

Хорошо. А Queen?

А Queen, Вадик любил Queen. Я помню, тогда же мы ходили по друзьям, у кого были магнитофоны, мне что-то нравилось, что-то не нравилось, но какого-то такого  яркого впечатления на меня не произвело. Я могу проанализировать, если надо.

Нет-нет, я могу сам проанализировать, потому что мне кажется, что в ранней «Агате Кристи»…

Я использовал это как раз?

Да.

Идея оперетты была моя. Вадик оперетту ненавидел в принципе.

Слушай, а откуда у тебя любовь к оперетте?

Мама заставляла смотреть телевизор. Меня смешил этот жанр, который, во-первых, там работали не последние композиторы, со своей вычурностью, это была гипертрофированная просто эстрада, эстрадище, я бы сказал. Чувства напоказ, все напоказ, так, чтобы на галерке было видно и слышно. Мне показалось, что это интересно, смешно, забавно. А поскольку я тогда «Агату Кристи» воспринимал как побочный проект, что в будущем-то меня ждет, выдвинуться, поэтому почему бы не поэкспериментировать.

То есть это все было в общем большим стебаловом, в плане привнесения туда опереточного построения?

Знаешь, в плане нашего с Вадиком и с Сашей творчества в «Агате Кристи», очень трудно разобрать, где стебалово, а где искренние чувства.

Поколения пытаются, до сих пор не могут разобраться.

Знаешь, сколько поколений пытается вот столечко?

Скажи, пожалуйста, а чья идея была с макияжем?

Макияж тогда было это общепринято. Я не знаю, кто первый догадался покрасить группу «Наутилус Помпилиус», но это витало в воздухе. Вообще в принципе восьмидесятые, что на Западе, что у нас, как без макияжа, ты вышел на сцену и без макияжа?

Ну, Шахрин и Бегунов рискнули без.

Ну и где они теперь?

Скажи, как из Асбеста смотрелся Екатеринбург? Какое было отношение к Свердловску?

Ну, у меня это прежде всего, конечно, были бабушка и дедушка, я приезжал к ним. Казалось, да, огромный какой-то город светящийся, может быть, чужой немножко, не знаю. Вообще, в Свердловске, Екатеринбурге, я прожил самую меньшую часть своей жизни, то есть до 18 лет я практически с выездами, но жил в Асбесте, до семи лет в деревне Кармак, полгода примерно, лето каждое. В Екатеринбурге прожил достаточно долго, чтобы прочувствовать атмосферу, изменение атмосферы от рок-н-ролльной до гопнической, вот ровно вот этот период я застал.

А гопники в Асбесте тоже были, да?

Ну, как сказать, я в Асбесте мог себе позволить ходить в 1986-1987 году или в черном одетый, с кожей, с клипсой железной в ухе, или белый, наоборот, во всем, в белых кроссовках, тоже с клипсой. Там все друг друга знали, понимаешь. И даже те, кто с зоны вернулся, пацаны чуть постарше, говорили: «Ну ты чо, как ты ходишь…», и все равно это было другое отношение.

То есть никто к тебе как к мальчику Бананану не подходил и не…

Я был мальчик с гитарой, а город-то небольшой…

А скажи, когда и какой инструмент ты взял в руки первым?

Пианино первым. Первое, что у меня появилось в жизни, — пианино, потому что Вадику купили пианино, поскольку он поступал в музыкальную школу, и он на дирижерско-хоровое поступал, а параллельно всегда пианино шло, фортепиано.

Сольфеджио еще там. Чудовищное слово.

Ну, нет, у меня по сольфеджио всегда пятерки были. Как раз сольфеджио — это то, что мне прекрасно дается. Вот технически, если не занимаешься на инструменте, ты, конечно, слабеешь.

Нужно постоянно пальцы…

Конечно. Потом возникла уже гитара, позже значительно.

Что это была за гитара?

Это была гитара, оставшаяся в наследство от Вадика. Вадику ее купил папа, за 33 рубля, как сейчас помню, я еще в детском садике учился.

Какая марка?

Что-то отечественное. Такую же марку недавно продавал некий известный блогер Игорь Белкин, с таким же звукоснимателем, в одной из соцсетей.

Ты сидел сам, брал аккорды, учился?

Где-то сам, где-то когда Вадик приезжал. Я же очень долго жил изолированно, это часть истории, потому что папа ушел, Вадик уехал в Свердловск учиться, а мама работала в полторы смены, чтобы обеспечить и его, и меня, потому что папа не зарабатывал практически денег. Я проводил все свое основное время в одиночестве. Иногда приезжал Вадик, привозил какие-нибудь бобины. Это могло быть что угодно: от концерта группы «Карнавал» до Владимира Кузьмина, до первых его альбомов, потом возник рок какой-нибудь действительно настоящий, все так шло. Поэтому я как любил Pink Floyd, так и люблю. Любил его долго, пока не услышал heavy metal.

Ага, тебя накрыло heavy metal?

Блин, ну как подростка, любого подростка должно было накрыть рано или поздно.

Какие это были группы?

Ой, на тот момент то, что до нас доходило, считалось тяжелым. На самом деле сейчас посмотришь, даже для тех времен это была глупость. Ранние Scorpions, Accept. AC/DC для меня всегда как-то отдельно стояли, то есть я их слышал, но понимал, что это вообще другое нечто. Чувствовал, я же не знал этой разницы, как что называется, откуда кто произошел. В общем, если гитара звучала без перегруза, для меня этой группы не было вообще.

Вообще не существовало.

Что это за музыка?

Fuzz обязан присутствовать. А какие песни ты пытался снять, когда ты учился?

Я не пытался, я снимал. Более того, мне всегда хотелось сделать свое. Понимаешь, в чем разница, я не был фанатом ничьим, даже Pink Floyd. Мне всегда хотелось самому тогда, даже в восемь лет, что-то сделать самому такое, чтобы погружать себя в такое состояние, в которое они повергли меня, то есть мне хотелось для себя быть тем же, чем они являлись для меня. Понимаешь, да? Поэтому я всегда старался писать, я не был фанатом, я был в другую сторону.

А первую песню помнишь, какая у тебя родилась?

Очень трудно сейчас вспомнить. Я помню, что первая песня с момента последних, вошедших в «Агату» в свое время, в 1994 году, позже тоже входили, была самая ранняя, написанная лет в 14 или 13, нет, в 14, не буду врать, песня «Дворник».

Жопа с метлой?

Да.

Теперь я хотел бы понять, проследить такой же твой путь в стихах. Какие поэты на тебя производили впечатление, кем ты увлекался в детстве?

Я поэзией не увлекался в принципе. Поскольку я с английским до сих пор плохо знаком, я не знаю, о чем пели мои кумиры тогда.

Ты знаешь, я сейчас, когда ворошил материалы архивные к программе, обнаружил ваше выступление на сцене, благодарность, когда вы получали Word Music Awards.

«Спасибо городу Асбесту», — я сказал .

Да, и ты сказал спасибо городу Асбесту, причем Саша сказал по-английски, Вадик сказал Thank you to all the music lover….

Наоборот. То есть Саша по-английски, Вадик…

Вадик тоже по-английски. А потом ты вы ходишь, и говоришь — спасибо городу Асбесту, понимая, что…

И добавил merci.

Merci, да-да, добавил, точно, понимая, что первую часть ни один человек в зале не поймет, что ты сказал. Так ты говоришь, ты стихами вообще не увлекался?

Да, не увлекался. Во-первых, я услышал группу «Урфин Джюс», то есть много чего я слышал, тот же «Динамик», в то же время выходил первый альбом, второй, первый альбом Кузьмина, недооцененный очень многими, потому что это был маргинальный абсолютно, жесткий мрачный альбом, там стихи не имели никакого значения. Потом я слышал какие-то свердловские группы, потом услышал альбом «15» группы «Урфин Джюс». Я тогда еще знал, кто такой Илья Кормильцев, кто такой Пантыкин, а уж кто такой великий Белкин, тоже. И я понял, что звучит нечто странное, необычное, но это применительно именно к песням, понимаешь, к музыке было. А чтобы именно конкретно стихами, наверное, это опять же я ритмически ощутил Маяковского, далеко не лучшую его поэзию. Но я помню, что я читаю, я произношу про себя и я понимаю движуху вот эту.

Это что ты читал, какой…

А, не важно что, понимаешь, какой-то, что преподавали. Но я почувствовал, что внутри какой-то грув, идет грув конкретный. Я еще не знал, что он выступающий прежде всего был.

Декламирующий, да.

Да, и начиналось это все как бы с желтых кофт и так далее, с «Пощечины общественному вкусу». Это поэт выступающий, это артист, поэт-артист. Вот именно эти поэты-артисты меня заинтересовали, я только потом начал узнавать, что это было, футуризм, можно по-разному... Всякие -измы, как говорила наша преподавательница, меня стали интересовать.

Хармс, Бурлюк?

Хармс, Бурлюка, вот представь себе, ни одного стихотворения не помню.

Ну, я наизусть тоже не вспомню. Просто мне очень нравились обэриуты, и вообще нравился этот период в поэзии.

А как ты различаешь обэриутов от имажинистов?

Хороший вопрос. Давайте посвятим ему ближайший час. Просто мне дико нравился дух абсолютно свободный, жонглирование словами.

Вот, это вот и есть то, что потом, что мы понимаем под словом рок-н-ролл, панк, глэм, которое возникло, если брать историю.

Значит, первая группа свердловская, которая на тебя произвела впечатление, это «Урфин Джюс»?

Русскоязычная.

Вообще русская, да.

Русскоязычная группа, которая на меня произвела впечатление именно сочетанием слов и музыки, это «Урфин Джюс», сочетание Ильи и Саши.

А докатывались ли до тебя «Аквариум»…

Тогда еще нет.

«ДДТ», «Машина времени»?

«ДДТ» докатывался, «Машина времени» да. «Машина времени» не заинтересовала никак, а «ДДТ» я не слышал «Периферии», «Компромисс», по-моему, альбом был перед этим, там «Над нашей северной Пальмирой взойдет звездою русский рок», что, правильные слова. Но такого, чтобы меня задело именно, это был альбом «15» группы «Урфин Джюс».

Хорошо. Какую свердловскую группу ты впервые увидел на сцене вживую, в концерте?

Дай вспомнить. Я больше помню, знаешь, впечатление от первого приезда, это был один из первых приездов, один из очень ранних концертов в принципе, «Звуков Му», например.

А, то есть ты был на Мамонове, когда он приезжал? Я не был вообще.

Да, причем в золотое время, как раз программа «Простые вещи». В Москве он начал это с 1987 года, да, большая программа, к нам он приехал в том же году примерно.

И что?

Я первый раз, и кстати, о поэзии, первый раз услышал, как люди, не знаю, кто у них звукорежиссером был, но было сделано очень грамотно, люди реагировали на каждое сказанное слово, на каждую произнесенную им, даже бредовую, казалось бы, фразу. Вот это было впечатление. Ну, кроме того, ты представляешь, что такое на сцене он.

Пластика такая, это шикарно вообще.

Я пытался это имитировать, ну а потом не я.

Расскажи, пожалуйста, про первые ваши репетиции, вот в этой каморке. Как вообще прозвучало предложение от Вадика присоединиться?

Предложение прозвучало не в один момент, потихоньку как бы.

Он приходил, и так…

Ну, приходил, то есть я присутствовал на репетиции, у нас в квартире. Я чего-то там подыгрывал, где-то показывал свои песни. В результате идея родилась, не у меня. Я-то был одержим, как любой самолюбивый эгоист, идеей создать собственную группу, чтобы у меня была моя группа. А Саша, Петя и Вадик были более реалистами, и они понимали, кому я нафиг действительно нужен был бы со своей группой, а у них есть какая-то база, в любом случае. И я попал поэтому туда со своими песнями. Еще раньше, чем вышел «Второй фронт», кстати, мои песни прозвучали.

Вокально-инструментальный ансамбль радиотехнического факультета Уральского политехнического института. ВИА «РТФ УПИ».

Да.

В какой момент возникло название «Агата Кристи»?

Это без меня возникло абсолютно, то есть они решили назваться.

То есть они уже тебя пригласили в «Агату Кристи»?

Да-да. Нет, потом поняли, с выходом «Второго фронта», что возникла другая группа, поэтому решили, что вот «Агата Кристи» это теперь вот это. Но это совершенно с культурологической, с художественной точки зрения это оправданно.

Правильно ли я прочитал у Димы Карасюка в книжке, что идея тебе сидеть на стуле возникла просто из-за того, что просто мало места было?

Нет, не так. Я просто выступал до этого исключительно на площадках асбестовских, когда я один или с гитарой, или под барабан читал стихи, такие мероприятия. Я не понимал, что делать в составе группы, как ведут себя рок-музыканты в принципе, и Вадик сказал — не знаешь, что делать, садись. Ну вот, сидел. Потом, в 1996 году,  проблемы с психикой, у меня случился приступ клаустрофобии, это правда. В 1996 году, на концерте в парке, раньше Горького, теперь он, значит, отдыха, был у нас концерт, и я просто понял, я не могу, я привязан к стулу, все ходят, а я ощутил себя очень дискомфортно. Я просто оттолкнул его, да.

И встал?

Встал. И пока не ломал ногу, стоя играл. Три раза в жизни ломал ногу.

Да, это я помню, ты с разными формами костылей передвигался. Но ты знаешь, да, что ходила легенда о том, что ты привязан к стулу по исключительно медицинской причине вообще?

Ну, там много легенд ходило. Были такие еще, я же попадал под Афган, как все мои одноклассники еще, и таких легенд было много, еще что-то. У меня кто-нибудь что-нибудь спрашивал, как ты думаешь?

Фестивали Свердловского рок-клуба, я помню, что у вас было прямо сходу очень крутое выступление.

Это было сходу, но это было потихоньку. Наше вливание, то есть именно этим составом, Саша, Вадик, Петя и я, с новой программой вот этой, мы потихонечку внедрились. Смотри, с февраля, в октябре был фестиваль третий, осенью точно. Там чье-то мнение, здесь чье-то мнение, и в октябре выстрелили.

Жахнули. И все такие — ого!

Да, они-то «Ого!», нас даже программа «Взгляд» сказала «Ого!», и рок-фестиваль сказал «Ого!». Но это все кончилось через два года буквально, полтора даже.

Почему кончилось?

Потому что исчезла востребованность перестроечной музыки. А перестроечная музыка это рок в принципе.

Вам надо было заново себя придумать.

Да. На это ушли долгие годы нищеты и отчаяния.

Слушай, вы же даже поехали в Европу.

Вот там мы как раз выступали и получали внимания больше.

Помнишь твое первое впечатление от поездок в Европу, от этих стран, по которым вы ездили?

Первая поездка была в Шотландию, в Глазго. Я не знал, какие там проблемы, я не знал, что в это время там нищенствуют, бедствуют и рассказывают всем, как все плохо у них в Шотландии. Для меня это было просто, я хожу, дышу и ни одного мента не боюсь, ну гопники, они в Африке гопники, если что.

В Глазго они тоже были?

Конечно, кто-то был. Но тем не менее, ощущение, что так вот и живу-живу, никого не трогаю и меня никто не достает. Если кого-нибудь трогаю, достанут, окей, я отвечу, конечно. Но не достали, не отвечу. Это не значит, что подойдет милицейская машина, откроется дверь, там духан еще больше, чем от меня, «Молодой человек, а чего это у вас черепа на ботинках?», вот этого не будет.

А было ощущение того, что в зале, когда вы играете, что народ, даже не понимая слова, все равно реагирует?

Да. Да, было. Иначе бы мы не чувствовали себя так, контраста бы этого не было тогда, что мы приезжаем, уже тогда, возвращаемся в Советский Союз, и здесь мы нафиг никому не нужны, а там нас воспринимают замечательно как.

На каких площадках вы выступали?

Фестивальные, клубные.

То есть и перед большими open-air?

Да.

А клубные, это типа там сто человек, да?

Ну, больше, в разных клубах. Я не помню сейчас все, у меня с памятью… «Что-то с памятью моей стало…»

Я понимаю, в этом мы с тобой схожи, я тоже. Ну и, короче, давай перейдем к истории с «Опиумом». Откуда возникли Паша Кадушин, Ландо и Месхи.

Это к Карасюку, пожалуйста. К Карасюку, пожалуйста, и к Вадику давай. Я вообще во всем этом медиа меньше всего участвовал, я участвовал исключительно в музыкально-поэтическом.

Как сложился «Опиум» из песен?

Там с тех пор завелась дурная такая традиция… Вообще был какой-то раздрай в группе, все десять как-то по отдельности. Я приходил к нашему тогдашнему звукорежиссеру, у него уже стояла купленная клавиша, компьютер, и я просто сходу, начиная с «Опиума» так началось, я забил сразу, аранжировал и перенес столько песен, что остальным приходилось просто подстраиваться под это. Но тем не менее это все равно не была исключительно моя работа.

А у тебя, когда ты писал эти песни, были ощущения, что вот это явно выстрелит?

Когда-то были, да. Я поэтому много чего там…

Да-да. Но в каких ты угадал, а в каких ты не угадал?

Не угадал… Вот за то, что я не угадал, я расплачиваюсь до сих пор. Но расплатился наконец-то. Но это уже было в 2002 году, уже ты был на «Нашем радио», еще был. Как правильно говорить, уже или еще?

Еще.

Когда написал песню «Детка-конфетка», и меня заставили ее перепеть, переделать, переписать. Упросили, точнее, уговорили. Сейчас я ее восстановил.

Да, мне сегодня Антон сказал, что ты ее выложил куда-то, но не помнишь, куда.

Да, выложил, и придал наконец то содержание, которое должно было быть изначально.

То есть, если кто-то интересуется, как должна была звучать эта песня, можно ее послушать сейчас.

Ну, да. Вообще моя деятельность, скажем так, в соцсетях, она связана исключительно с музыкальным видеорядом, исключительно музыкальным. Это мои эксперименты.

Ты знаешь, я пытался преодолеть некоторую…

Спасибо тебе, знаешь, за то, что ты пытался.

Я пытался, честно.

Большинство моих друзей даже не стали слушать, не смотреть.

Там, как я понимаю, у вас еще в соавторстве с Алесей Маньковской.

С Алесей, да. Сейчас мы где-то через неделю, пока отругаются по одному поводу, мы выдадим следующий, мы с Алесей, да…

Что вы делаете?

Она снимает видеоряд в Лондоне, на мою музыку, а потом мы вместе по телефону это согласовываем, я здесь что-то монтирую. Сейчас будет новый эксперимент, точнее, он уже состоялся, просто он будет опубликован.

Выложен.

Да, опубликован.

Возвращаясь к «Опиуму», ты помнишь премьеру альбома в концертном зале «Россия», где был Боширов?

Боширова там ленивый только не запомнил, потому что… Это все запомнили. Это он играл тогда на экранах, Витя Конисевич снимал его. Когда он вышел живьем на сцену, это было, конечно…

Что, то есть это было? Что было, безумие?

 

Я помню свой жуткий страх. Я первый раз выступал солистом. Начинался с песни «Хали-гали Кришна» концерт, и все. Я понимаю, что я не помню, как у меня ноги двигаются, руки двигаются. Я ничего не помню. Это было ощущение жуткой паники, вот это главное было ощущение.

Потому что ты стоишь в качестве фронтмена у микрофона.

Да-да.

Этого страха из зала не чувствовалось. Во всяком случае, это я точно тебе могу сказать, да.

Да, я потом пересмотрю. Чувствую.

Хорошо. Расскажи еще о видеоработах с Канисевичем и Лукашевичем, два режиссера, которые много всего вам наснимали.

С Витей ― наверно, лучше расскажет Витя сам.

Витя расскажет, мы его пригласим. Лукашевич был уже и рассказывал много. Но просто есть ли у тебя в памяти четкая разница работы с этими двумя режиссерами? С кем одни особенности, с кем другие?

Витя смел на идеи, но, может быть, менее выразителен в качестве кинорежиссера, режиссера такого. А Лука ― он более профессионален, но если идеи… Клип «Моряк», вообще сюжет клипа «Моряк» кочевал у Литвиновой от одного к другому, то есть она сценарий предложила, просто приклеился он к нам в результате, понимаешь?

А, то есть она и другим предлагала этот сценарий?

Да.

Слушай, это клип, который просто оставил незабываемый след в истории еще и первым появлением «Квартета И».

Вау!

Да-да-да. И еще прекрасно…

Как Литвиновой памятник не поставили до сих пор?

Да, и с телефоном, который она опускает туда, в ванну.

Это Рената была. Это не Литвинова была, это была Рената вот эта.

Да-да-да, ее фамилию, к сожалению, невозможно, сложно выговорить.

Микайлените.

Микайлените.

Рената Микайлените, да.

Это такая муза была у Лукашевича. И мне очень понравилось, что вы потом зациклили с «Триллером».

А это не мы, это идея была Луки как раз.

Луки, да.

Да.

Расскажи мне, пожалуйста, историю твоего отношения и твоих взаимоотношений с Ильей Кормильцевым.

Знакомы мы были в Свердловске еще, с конца восьмидесятых годов, когда только мы появились. Вот Илья Кормильцев, Илья Кормильцев… Я не испытывал какого-то трепета и понимал, что да, его стихи пели многие, но до этого было два исключения. То есть альбом «15» группы «Урфин Джюс», потом непревзойденно Настя спела «Вниз по течению неба» на ее же музыку. И потом вдруг возник Слава, который простонал и прокричал ее так, как никто до него это не делал. Поэтому «Разлука», конечно, да.

Но согласись, сложно ассоциировать. Я, например, со Славой не был знаком тоже. И сложно ассоциировать эти стонущие звуки, с магнитофонной записи еще голос, с Ильей.

Конечно. Но так откуда-то родилась магия вот эта.

Как-то встречались, что-то хохмили, хохмили. Потом на фестивале «Нашествие», посвященном… И потом я случайно увидел книжку. О чем, конечно, не хотелось бы спорить и ругаться… Не то чтобы мне не понравилось, что «Скины: Русь пробуждается». А я говорю: «А кто тут у нас такой наглый, кто у нас такой смелый, чтобы так бац! ― и всем плюнуть в лицо, книжку такую выпустить».

А про какую книжку ты говоришь?

«Скины: Русь пробуждается». Не о скинах речь, а о том, кто в принципе такой наглый, чтобы совершить такой плевок в сторону вообще общественного вкуса, понятия литературы и так далее. Увидел фамилию редактора, потом познакомились заново.

Общаться вы начали с «Контркультуры».

Да, до отъезда в Лондон. Да, на почве «Контркультуры» пересеклись. Мы дружили семьями. У меня два друга, тогда возникло, осталось в жизни два друга ― Алеся и Илья. Алеся, тьфу-тьфу-тьфу, слава богу, остается моим другом до сих пор.

Чем привлекательны были вот эти его?..

Они совпадали с тем, что искал я, понимаешь, в чем дело?

А именно?

А именно людей, которым недостаточно животных законов этого мира. Теория Дарвина ― она же теория эволюции, так или иначе, если посравнивать, понятно, что песни морально основываются на том же самом. То есть борьба за выживание. Что не этим единым жив человек, что возможно другое что-то, ради чего люди будут стараться биться головой о стенку, чем просто получение питательной среды, пищи, грубо говоря. Пищи и секса, еще чего-то. Может быть что-то другое.

Поэтому я искал таких людей. Я в это время занимался как раз тем же самым, только на другом уровне.

Но, ты знаешь…

Я знаю ваши отношения.

Нет-нет, в данном случае я разговариваю не на уровне отношений человека к человеку, а на уровне философских взглядов. Одна из вещей, которая меня всегда настораживала, ― это… У меня существует некий абсолютный приоритет любой отдельной человеческой жизни.

Абсолютно согласен.

И нет ни одной, на мой взгляд, идеологии, которая имеет право эту жизнь приносить в жертву, да?

Абсолютно, абсолютно.

Тем не менее, мне кажется, Илья разделял истории того, что ради некой великой цели можно приносить в жертву определенных людей.

Нет.

Я ошибаюсь?

Я с тобой не согласен. Как раз именно «запрещено запрещать». Главное… Понимаешь, в чем дело? Дело в том, что наш дарвинистический мир еще более жесток может быть, чем мир, где какая-то идеология. Мне интересен его путь. Почему? Помнишь «Майн Кайф»?

Да.

Не путать с Mein Kampf, это разные произведения абсолютно.

Да. Это да.

Когда «Майн Кайф» вышел, я как раз пытался отследить, а где вот эти поиски чего-то другого, кроме тупого жевания, зарабатывания… Где они, идеи. Грубо говоря, когда Геббельс перестал плакать над «Братьями Карамазовыми» и поставил верхушкой своей партии Гитлера, например. Вот я искал, где этот переход, где эта грань, как с этим. До сих пор ищу. Я не про фашизм сейчас говорю. Про любую идеологию, про любую.

Но приводишь в качестве примера именно его.

Потому что ты на меня тогда набросился. Тебе это ближе всего, потому что ты на меня тогда набросился первым.

Хорошо, в случае с твоим явным интересом в один период твоей жизни к авторам газеты «Завтра» ― он чем обусловлен?

Именно тем, что они по-своему пытались заниматься тем же самым. Я читал газету, я видел, как тот же НБП, да… Про начало НБП не будем говорить, это отдельная история про Курехина, это надо видео смотреть, чтобы понять вообще, насколько все остальные идиоты, да, что они что-то помириться до сих пор с ним не могут.

Дальше. Начиная с того, как, например, тот же НБП от Дугина благообразного трансформировался в социалистическое движение, как декламировал сам господин Лимонов, под влиянием другого человека. Все это, грубо говоря, разнообразие. Было разнообразие людей, которым не все равно.

Но ты же считаешь, что таким людям, например, как Проханов или Дугин, было не все равно?

Я с Дугиным не знаком.

Тексты были привлекательные.

Тексты… Чьи-то были отвратительные, чьи-то привлекательные. В том-то и дело, понимаешь? В той же газете этот во мне вызывает отвращение, а этот привлекательный.

Просто твои симпатии, естественно, были перенесены на определенное количество тех людей, которые видели в тебе человека, интересного и родственного по каким-то идеалам. Соответственно, они переносились: «О, Глеб интересуется газетой „Завтра“! Надо почитать». Было такое?

Понимаешь, ну почитали. Понимаешь, ориентироваться на то, что поймет гопник из того, что ты скажешь или споешь, бесполезно. Ты никогда не станешь ни ниже его уровнем, ни выше его уровнем. Пытаться соответствовать ему тоже не сможешь. Ты всегда будешь тем, кто ты есть. Поэтому говори все, что ты думаешь.

Ты помнишь, у меня была такая программа «Сумерки»?

Да, помню.

Да. И Вадик туда решил прийти и сказать о том, что он завязал с наркотиками.

И пришел не в самом лучшем состоянии.

Не в самом лучшем состоянии, да. Это было очень странно, мягко говоря. Ты не пришел. Почему ты не пришел?

Я тогда был неофитом. Я спрашивал совета у батюшки, можно ли идти на НТВ или нет. Неофитство ― это такое определенное… Профессионалы от религии знают, кто такие неофиты, они знают, что человек готов все порвать, всех порвать. Я считал себя святее папы римского, потому что я же православный, а он какой-то католик сраный.

Ну-ка, расскажи поподробнее о том периоде. Кто у тебя был батюшкой?

Батюшка…

То есть меня не имя интересует, просто описание, что это за человек был. И почему тебя туда вообще вильнуло, занесло?

Почему меня туда? Там были поиски, скорее всего, даже связано не со мной, наверно, а то, что моя семья устала от моей героинщины тогдашней. И мне это стало противно.

Как тебя занесло в неофиты?

Мне очень хотелось поверить.

Во что-то?

Да. Во что-то, не во что-то, но это генетически сложилось так, и воспитание опять же. Я помню, что дома лежало где-то официально купленное, еще в переплете именно церковном Евангелие, я его читал. Ветхий Завет я знал более-менее по таким культурным, литературным изданиям. Что-то внутри, я все равно понимал, что мне хочется к чему-то приобщиться и быть не одному прежде всего. Почему человеку нужен бог? Чтобы быть не одному.

Как Оксимирон говорит: «Мне хотелось так стать чем-то большим, чем я», да.

Не больше, чем я. Мне кажется, хотелось, наоборот, сказать: «Вы большие, я к вам, я тоже».

Можно я к вам?

Можно я к вам? Я тоже большой.

Не так, очевидно, сильно хотелось, раз в результате не состоялось. Во-вторых, я и батюшек понимаю. Все с высшим образованием, замечательные, один психотерапевт по образованию, первый мой батюшка был. Второй, который в моей жизни встретился, вообще был прислан из Франции, мой ровесник. Но тем не менее когда он спросил меня: «А чем занимаешься-то, Глеб?», я говорю: «Рок-музыкой». «Ох», ― сказал батюшка, присланный из Франции, мой ровесник. «Ох».

Слушай, вот у Кинчева-то как-то сработало.

Нет, не сработало. Я считаю… Нет, это не ко мне вопросы.

Хорошо. Вернемся к той ситуации. Ты тогда был неофитом, и тебе батюшка сказал: «Не стоит».

Да батюшка-то сказал так же, просто… Я понимаю, что мы у него все на очереди стоим. Стоит вот такая очередь, особенно в те годы, в девяностые, в конце девяностых. Вот такая очередина исповедаться, причаститься, рассказать обо всем, что они думают и чувствуют, одному такому седому батюшке, который таких переслушал и переслушает еще. Конечно, тяжело было. Но вот я попал в такую очередь.

Скажи, а у тебя не было экспериментов, связанных с тем, чтобы со всеми своими пристрастиями болезненными пойти в эти?..

А кто сказал «болезнями»?

Болезненными пристрастиями.

А ты считаешь, что это не болезни?

Нет, я говорю не про религию, я говорю про наркотики и алкоголь.

Я тоже.

С прекрасными пристрастиями. Вот эта двенадцатишаговая программа, алкоголики…

О, нет.

Даже у меня была история, когда моя девушка в отчаянии от моей кокаиновой зависимости отправила меня в город Ульяновск к какому-то человеку, забрала сотовый телефон. Я был в замкнутом пространстве. Но когда он начал приходить ко мне и втирать религиозные вещи, все, я оттуда сбежал.

Это жесть. До свидания. «Уверуй в высшую силу». Да не верю я в высшую силу вашу.

Да-да-да.

Какие 12 шагов после этого? Я первый сделать не могу.

Первый сделать не могу…

Как ты тогда обычно справлялся с кризисами? Надо же нащупать какую-то точку опоры. Что для тебя было как точка опоры и сейчас?

Ты знаешь, все менялось. Меняется в жизни все. То, за что я дико цепляюсь и чего до последнего боюсь лишиться, ― это способность творить. А творение ― это немножко, если даже брать вот их какую-то аналогию, да, религиозную, то есть ты берешь на себя часть ответственности, работы. Это великий кайф совершенно ― делать нечто из ничего. Вот этого только что не было, вдруг оно бац! ― и есть. Вот эта способность не сравнима ни с каким кайфом. Я боюсь ее потерять, эту способность. За нее я держался, и она меня держит до сих пор в жизни.

Да, я иногда встречаю, что ты говоришь: «У меня полтора года не было ни одной песни, и это меня испугало больше всего». Но, как я понимаю, это приходит, приходит.

Это мой стержень. Это единственный стержень, который держит меня до сих пор. Ты знаешь, сколько меня хоронили? Попробуй вспомнить. За годы все эти.

Хорошее очень интервью у тебя с Яном Шенкманом. Там есть, мне кажется, очень важная, такая фундаментальная, программная, я бы сказал, фраза о том, что нет пропасти между нами и украинцами, есть пропасть между нами и властью.

Да.

В связи с этим вот какой вопрос: у тебя не было никогда в жизни такого периода, когда ты не ощущал границы между собой и властью? Условно, был ли какой-то президент во главе страны или какой-то лидер, о котором ты мог сказать: «Вот это мой президент, я готов за него отдать свою жизнь»?

Нет, не было. Ты еще пойми, просто я постмодернистом родился в городе Асбесте.

Постмодернистом и умру.

То есть власть, «Голубой огонек», Новый год, и вся жизнь, и все находилось вот там, в телевизоре черно-белом, где-то там, в далекой мифологической мета-Москве.

Да.

Поэтому изначально это для меня существовало где-то там, недоступное, от меня отдельно существующее. Конечно, я рвался туда, но не во власть, а в праздник.

И ты считаешь, что в принципе… Давай представим себе ситуацию, когда тебе симпатичен какой-то политический персонаж.

Было такое дело один раз.

И он вдруг выигрывает. И что, получается, что тебе тут же нужно отстраниться от этого и все равно соблюдать эту границу?

Ты знаешь, я долго думал о том, что всегда против, я буду всегда против. Представляешь, у Летова есть такая песня, оказывается, «Я всегда буду против», да. Мы, может быть, такие личности, вот я, мы ощущаем балансом себя. Балансирщики. То есть все туда кинулись, вправо, сейчас все у нас «Слава России», а я влево, потому что лодка утонет, перевернется. Идите вы на хрен, это вы раскачиваете лодку, а не я. И наоборот. Я держу эту лодку на плаву. Вот так я себя ощущаю.

И еще одна вещь, которую у тебя не отнимешь, ― это какая-то истовая, абсолютно слепая ненависть ко всему истеблишменту.

Да.

Буржуа тебя представить невозможно никаким.

Это не ненависть, понимаешь? Я родился не такой, и все. Это не ненависть. Я не могу себя просто представить.

А ты попадал когда-нибудь в какую-то ситуацию, в которой ты должен был бы как-то просто и не напряжно вести какой-то буржуазный образ жизни? Например, на курорт, где все включено, или поездка на лимузине.

Я чувствовал себя очень неловко. Знаешь, у нас поездка на лимузине, понимаешь, какие-то ситуации опять же, контекст. У нас поездка на лимузине в России в конце девяностых годов, когда группа «Агата Кристи» была популярна, это значит, что лимузин едет и так сбивает старушек по ходу, знаешь, разворачиваясь. И ты сидишь такой и понимаешь, что это из-за тебя все, бабушка сейчас получила из-за тебя конкретно. Знаешь, тут не надо быть особо ненавистником.

Как ты смотришь тогда на тех героев рок-н-ролла, которые сейчас выглядят как абсолютные мещане?

Знаешь, к Шахрину много вопросов, да, было. Я недавно посмотрел его интервью. «А почему вы уже не поете „Псы с городских окраин“?», на что Шахрин сказал: «Потому что я больше таким себя не чувствую. Если бы я пел это сейчас, это было бы неправдой». Вот я тогда понимаю, вот это я понимаю. Это честный ответ честного человека. Да, он совершенно другой человек, да, он поет о том, что сейчас его волнует. «Аргентина ― Ямайка» его больше волнует, и это правда.

Нет, он на меня никогда не производил впечатления человека, который вообще способен кривить душой. Он с самим собой в абсолютной гармонии.

Да. Тогда он был таким, потом он перерос в другое состояние. Но тем не менее он отдает себе в этом отчет, это хорошо.

Скажи, пожалуйста, в каком состоянии находятся все ваши исковые тяжбы?

Это к Вадику лучше. Я узнаю о них, знаешь, только опосредованно. Как он опротестовал одно решение, другое, третье и так далее.

Но суд тебе присудил компенсацию.

Сначала присудил. Сейчас Вадик опять через какую-то лазейку в законе ее пытается обратно отсудить. Никаких денег я от него не ждал, не жду и не собираюсь.

И не дождешься.

Да конечно, не дождусь, я прекрасно понимаю. Слишком много было нападок: «Да это Глебу в бредовом сне приснилось». Мне нужно было доказать, что я не верблюд. Я трижды это доказал. Сейчас он четвертый раз пытается доказать, что это он не верблюд. Зачем? Я на это дело плюнул, оно идет мимо меня как-то. Какая-то пришла очередная явка, «в суд явитесь, у вас оспаривают такое-то решение замшелого какого-то суда такого-то числа, опротестуют такого-то числа»… Да нафиг вас. Если Вадику не лень, пускай занимается.

Что у тебя сейчас в плейлисте? Какую музыку других артистов ты слушаешь? Что тебе понравилось за последнее время?

Я только случайно если натыкаюсь, понимаешь? Я имею в виду… Музыку ― то есть авторскую, да?

Нет, я не знаю, утром или днем ты просыпаешься, что ты включаешь в квартире?

Поскольку я работал последние полгода над новой программой The Matrixx и сейчас продолжаю работать, то я переслушиваю то, что делаем мы, как, где, что совпало и так далее. Я не буду рассказывать про различные технологии и так далее, чем мышление отличается.

А, вспомнил одно! Мне понравилось, потому что там слова почти не понятны. Хорошо сделано. «Папа на рэйве».

Как?

«Папа на рэйве».

А, это отечественная группа?

Да, ты найдешь. Тебя заклюют все реперы, если ты не…

Если не послушаю «Папу на рэйве»?

Если ты не будешь знать, кто это.

Так. Текстами понравилась или?..

Не текстами, потому что тексты как раз не слышно, это музыкальное исключительно, звуковое событие, фонетическое. И визуальный ряд, соответственно.

А западную музыку ты слушаешь?

То, что попадается. Но мне попадается из рок-музыки что-то случайно, какие-то всплески бывают, но я сейчас не могу даже вспомнить. Дайте мне дожить как доживается.

На каком последнем концерте ты был? Другого артиста. Кого ты смотрел?

Пытаюсь вспомнить. Наверняка, да, это было жестокое разочарование. Это был очередной приезд Depechе Mode. Разочарование, потому что я не могу смотреть концерты в толпе. В «Олимпийском» звук был… Причем я физически чувствовал, как звукорежиссер борется за каждую партию, это он здесь приглушит, это выделит. Я понимаю, что я работаю вместе с ними. Со звукорежиссером, не с Depechе Mode, не с группой. Понимаешь?

То есть облом был?

Облом, да.

А вообще Depechе Mode ты любишь?

Ну как, я очень благодарен за то, что они сделали в тот промежуток времени, когда мое настроение совпадало с их настроением. Я очень рад, что они продолжают существовать. Все. Я не фанат, поэтому я не говорю: «Ааа, они предали себя, сволочи! Он больше не так поет! Зачем он подстригся?» и так далее.

А как ты относишься к группе The Cure?

Знаешь, она сыграла в моей жизни какую-то роль, больше того, потому что, наверно, слишком многое совпадало вокруг. Я же не знал тогда, откуда корни текут, происходят. Корни прорастают. Оказалось, группа The Cure. Причем я еще неосознанно снимал в свое время со Смита, еще не видя его. И первый раз, кто мне сказал, причем первый раз показали клип Lullaby, показал Троицкий в программе. А мы записывали «Декаданс» как раз в студии, заходил Могилевский и говорит: «Вот, вчера видели? Мне кажется, это ваше, как раз вы и должны быть ими, их место занять». Мне Могилевский Леша сказал тогда еще, в 1990 году.

Надо сказать спасибо Леше. Но параллелей-то много тоже. Влияние чувствуется, конечно.

Понимаешь, со стороны виднее. Всегда со стороны виднее.

Куда вас приглашают? Вас приглашают, например, в Крым выступить? Или давно уже не приглашают?

О, нас и на Украину приглашали на фестивалях выступать. Я отказываюсь от фестивалей любых. Любой фестиваль на Украине ― это означает все равно, что ты за него не отвечаешь. Ты не отвечаешь за то, что за люди придут, что они будут толкать, какие речи, какие листовки будут раздаваться. Нет, мы выступаем только на сольных своих концертах группы.

Также я не участвую на тех концертах, которые проходят в Крыму, потому что в любом случае… «Это фестиваль?» ― говорю. «Сольный концерт». Сольный концерт, понятно, чтобы для Украины невъездной. Никаких мероприятий, в которых как-то была бы задействована политика. В этой страшной, грязной, я бы сказал, войне, я не хочу участвовать принципиально.

Давай обязательно скажем зрителям о том, что будет в ближайшее время у тебя поэтическое выступление на вечере 14 мая. Это клуб «Город», и называется это «Панк-лирика». И вы там будете втроем. Расскажи, кто еще.

Кто еще? Там будут два замечательных человека, во-первых, один Поэт действительно с большой буквы, Родионов, да. И будет Володя Котляров, который является знаковой и популярной панк-фигурой. И буду я, не пришей вода к чему, я не знаю. Я, наверно, выйду и спою «Сказочную тайгу», в конце концов.

Что хотите.

Да.

Получите, что хотите. Но группу «Порнофильмы» ты знаешь?

Когда заявлен был концерт, конечно, я их более-менее стал послушивать и узнал о них. Но пока не до такой степени, чтобы врубиться.

Володя был одним из тех, кто отказался участвовать на фестивале «Нашестие» из-за того, что там был Минобороны. Должен тебе сказать, что несколько месяцев назад, даже, по-моему, месяц назад, что-то мне начали названивать люди из новостного агентства и говорить: «Михаил, а как вам то, что фестиваль „Нашествие“ отказался от сотрудничества с Минобороны?».

Неужели мир во всем мире грянет? Или нас НАТО завоевало?

Ты знаешь, с кем они теперь?

С кем?

Роскосмос!

А! От перемены мест слагаемых.

Сумма не изменяется, да. Я думаю, что они просто вместо «Стрижей» сейчас будут космические корабли запускать.

Да, шоу, причем виртуозное.

Короче, 14 мая. Если хотите услышать настоящих панков…

«Сказочную тайгу».

«Сказочную тайгу», да, то приходите в клуб «Город». Это будет хороший вечер и важная причина для того, чтобы туда прийти. Спасибо тебе большое, что пришел. Тогда мы в ожидании нового альбома группы The Matrixx, над которым вы работаете.

Поинтересуйся хотя бы…

Нет, экспериментами, я же говорю тебе…

Ты пробовал, ты пробовал.

Да.

Конечно, уважуха тебе. Ты честно написал: «Глеб, послушал, ничего не понял».

Да.

Спасибо, что послушал. Вот что тебе хочу сказать.

Спасибо тебе большое, дорогой. Это была программа «Как все начиналось». Меня зовут Михаил Козырев. В гостях был Глеб Самойлов. Пока!