В гостях у Михаила Козырева — певец, автор хитов «Делай Бэп», «Наше поколение» и др. Кристиан Рэй. Он рассказал о своем детстве, за которое он успел стать свидетелем переворота в Чили, пожить в Мюнхене, России и Африке, учебе в РУДН, начале своей музыкальной карьеры и участии в политической кампании Ельцина в 1996 году.
Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. В эфире очередная передача из моего цикла «Как все начиналось». Меня зовут Миша Козырев, и я стараюсь создать такую летопись безумного времени, и приглашаю в свою студию тех людей, которые не просто его помнят, а еще и были участниками того времени. Давайте без долгих объяснений я покажу вам визитную карточку, портфолио сегодняшнего моего гостя.
Дамы и господа, у меня человек, встречу с которым я старался приблизить, по крайней мере, последние года полтора, прямо с начала этого цикла. Кристиан Рэй вернулся к нам. Добрый вечер, дорогой.
Здорово.
Как это удивительно все-таки складывается судьба, мы сейчас только что перед съемкой говорили о том, какой у меня был путь, но о твоем пути надо, мне кажется, услышать всем зрителям, потому что такую одиссею, она выпадает на роду мало кому. Итак, родился ты в Москве.
Я родился в Москве, да. Потом мы уехали в Чили, мне было девять месяцев, когда меня увезли родители. Папа чилиец, мама русская, соответственно, не очень славянской внешности человек.
Скромно говоря. И дальше произошли события чилийские, которые уже составляют одну из самых главных трагедий мировой истории.
Совершенно верно.
Как я понимаю, ты лично об этом не помнишь, но папа-то точно должен был какие-то…
Я помню даже, кстати. Мы уехали в 1969, в конце 1969 года, и как раз к 1970… Папа и мама были, он был инженер, он работал на какой-то обычной работе, но естественно, они были такие, идейные люди, не просто же так из Советского Союза приезжают.
То есть проникнутые идеями марксизма-ленинизма.
Да. То есть папа коммунист, мама тоже такая коммунистка, и вот начинается предвыборная кампания Сальвадора Альенде, великий эксперимент в Латинской Америке, который является социалистом, он просто типа крутой друг Кастро и все дела. Соответственно, это все жутко не нравится США, которые в западном полушарии не хотели еще одного социалистического государства, и они вот помогли этому всему закончится благополучно. Но папа с мамой активно участвовали в предвыборной кампании Альенде, то есть мама там речи толкала, причем без разрешения, то есть ей не положено было, как иностранной гражданке, толкать речи на предвыборной кампании.
Как иностранной гражданке, в смысле, она была россиянкой?
Да, она советская гражданка. И она познакомилась там с женой Альенде, и от имени всех женщин Советского Союза там что-то вещала. За что ее потом ругали, потому что это опасно было. А папа там тоже чуть-чуть участвовал, не как профессионал какой-то, но поддерживал. Мне мама вчера дала, буквально, я ее просил найти где-то года три, значок, который ей лично вручил Пабло Неруда, во время одной из вот этих предвыборных кампаний. Много историй, она вот подарила мне, я его выпросил.
Потрясающе. И наступает переворот…
Наступает переворот.
Смерть Альенде, людей начинают сгонять на этот стадион.
В концлагеря. Начинают пытать, убивать, расстреливать, сжигать, электричеством и все такое. Мама прячется, папа едет обратно в город, где он работал, потому что у него была партийная ячейка и бумаги. И он поехал, потому что надо было уничтожить списки членов партии, его ячейки. Сжигал, и на него кто-то настучал, потому что дым шел из трубы, и его забирают в концлагерь.
Он что-нибудь рассказывал потом?
Да, рассказывал. Много рассказывал, то есть его считали русским шпионом, советским шпионом, соответственно, потому что он учился в Советском Союзе. Но он все это видел своими глазами, и пытки, и все такое. Его не пытали, он VIP такой был.
Слава богу.
Да, слава богу. Но он все это видел. Слава богу, повезло очень сильно.
Скажи пожалуйста, мне очень любопытно, вот с мыслями, которые высказываются в последнее время об исторической роли Пиночета в истории страны, я все чаще сталкиваюсь с такой, оправдательной линией, в том плане, что, смотрите… Да, военный переворот, да, жестокость, да, концлагеря, но все-таки, экономика стала все лучше и лучше, власть сдал сам, ушел, не сидел вечно в кресле.
Так и есть, да.
Какое у тебя, в связи с тем что история страны Чили так переплетена с историей твоей семьи, отношение сегодня к этим событиям? И в частности, к личности Пиночета?
У меня, знаешь, противоречивое. Во-первых, я соответственно, лично страдал, то есть папу отпустили, слава богу. Его, кстати, мама вызволила частично, она пришла к коменданту стадиона, где его держали, постучала.... Сначала она пряталась, у нее был аргентинский паспорт какой-то, ей сделали фальшивый, спала с пистолетом под подушкой, потому что их искали, советских граждан искали везде, как потенциальную угрозу и все такое.
Она сделала себе фальшивый паспорт?
Ей сделали, помогли, сделали. И она должна была ехать из точки А в точку Б, с аргентинским паспортом, автобусы останавливали карабинеры, заходили, смотрели по спискам, проверяли паспорта. У нее было другое имя, короче, фильм прямо, кино.
Абсолютно.
И потом, через какое-то время, что-то у нее переключилось внутри, и она просто пришла к стадиону, где его держат, с советским паспортом в руках, и сказала: «Я хочу видеть коменданта, и если вам не нужно международного конфликта, я хочу видеть его прямо сейчас». Короче, на риск пошла, ва-банк, и ее пустили. И она как-то впечатлила этого коменданта, и он как-то даже помог ему выбраться оттуда.
Где ты был в это время?
Я был у друзей ее. Она когда шла к стадиону, она думала, вот сейчас закроют дверь, и у меня дети останутся…
Ты будешь сиротой просто.
Да. Потрясающая женщина.
Невероятно. Так возвращаясь к своему вопросу, как из сегодняшнего дня видится тебе роль Пиночета вообще в истории Чили?
Да, к чему я это все говорил, к тому, что мы это лично испытали на себе, и, соответственно, противоречивое отношение, потому что, с одной стороны, на мой взгляд, преступления против человечества, они не могут быть хорошими, нельзя оправдать.
И не имеют срока давности.
Они не имеют срока давности. Травма в психике страны, даже нации, она до сих пор чувствуется, кстати, то есть мало кто упоминает, что у них там после какого-то часа нельзя было выходить на улицу, не в течение нескольких месяцев, а в течение нескольких лет. То есть как чувствует себя страна, население там 15 миллионов, небольшое, но целая страна, где тебя ограничивают в свободе просто вот так вот, массово.
До такой степени.
Конечно. Это отпечаток накладывает на личность населения, на психику страны. Конечно, это ужасно. Но с другой стороны, то, что делал Альенде, это было глупо и неправильно. Он посягнул на… национализировал какие-то индустрии, отнял какие-то вещи, он явно дестабилизировал экономику, он был идеалистом, который…
Социалистом.
Социалистом, идеалистом, непрактичным человеком, и даже без переворота он довел бы страну до очень плохого состояния, очень-очень быстро. То есть он делал то, что нельзя делать, если ты хочешь иметь здоровую экономику, ну нельзя этого делать. Он совершил большую ошибку, поплатился за это жизнью. И одновременно, Пиночет все равно преступник, он был инструментом, но он все равно преступник.
Инструментом, ты имеешь в виду в руках мировой буржуазии, в частности, Соединенных Штатов?
В том числе. Но я думаю, он был инструментом рыночных сил, я бы сказал так. В том числе, были интересы США, естественно, затронуты. Рыночных сил, то есть людей, которые верили, что экономика должна вестись рыночным способом. Когда он это все начал делать, очень многие, частный бизнес активно стал противостоять ему, изнутри. Это не было какой-то интервенцией извне, это невозможно практически, извне взять и все это поменять.
Потом судьба твоей семьи пролегает через Мюнхен. Помнишь ли ты Германию?
Да, я помню. Я там в первый раз увидел снег, в Германии, в Мюнхене, мне было пять лет. У нас был недавно знаменитый какой-то на YouTube ролик, где сирийцы выходят из самолета или из поезда, и им аплодируют немцы. Я когда увидел, я прослезился реально, показал жене, потому что я вот сошел точно так же с трапа. Мне было пять лет, и нас приняли очень радушно в Германии.
Вы были политическими заключенными из своей страны, которых…
Да, мы провели несколько месяцев в … Как называется?
В депортационном лагере?
В лагере под эгидой ООН, под защитой ООН, еще в Сантьяго, чтобы не арестовали потом.
Потом из Мюнхена вы возвращаетесь обратно в Россию.
Ненадолго совсем.
И там дальше идет самая экзотическая страница.
Совершенно неожиданный такой поворот, да. Папе предлагают контракт в Мозамбике, в Африке. В то время была целая волна движений независимости, которые привели к освобождению от колониальной зависимости кучи стран, Мозамбик был в том числе. В семидесятые очень много стран получили независимость, и феномен был такой, что португальские власти сбежали, их попросили, если честно.
Ты имеешь в виду та португальская правящая партия, которая была в Мозамбике?
Да, элита. Вся правящая элита, то есть это люди, которые управляли страной, по сути, то есть профессионалы, образованные люди, и тому подобное. Они могли бы остаться, но их попросили еще к тому же, местные власти. Соответственно, опять же, точно такое же идеалистичное, непрактичное государство, которое просто глупости делает. Как взять, и попросить всех тех, кто обеспечивает жизнь самой главной части страны, их попросить всех уехать?
Как-то вот, понимаешь, с идеями социализма, просто я смотрю на них из года в год, и понимаю, что это все-таки прекрасная идеалистическая теория, которая не получает никакого практического… никогда.
Абсолютно.
То есть невозможно, как бы хорошо ни описывались, ни были описаны на страницах книг эти вещи, эти заветы, не получается их претворить в жизнь.
Да, это совершенно наивная теория, которая не имеет ничего общего с реальной жизнью, вообще ничего общего.
Что ты запомнил в Мозамбике?
Ну, это же я с семи до четырнадцати лет, то есть я уже все помню. Это формирующие годы ребенка. Совершенно другая жизнь. Я уехал, мы жили в коммуналке.
В Москве?
В Москве. Я сажусь в самолет, метель, представь себе, я кашляю, у меня хронический бронхит, у меня воспаление легких было, мама думала, что я умру. Она меня отправила впереди, папа уехал первым, потом меня она отправила, потому что думал, что я умру просто. Я сажусь в этот самолет, я помню очень-очень хорошо, метель, просто депрессия такая. И через двадцать с чем-то часов я схожу с трапа, тропический воздух, меня папа встречает, жара.
Такой тяжелый воздух, влажный.
Папа меня встречает, представляешь контраст, холод-жара, бедность, папа встречает меня на белом Dodge с красным кожаным салоном, такие длинные машины были в семидесятые, красивые.
Это тот первый раз в жизни, когда ты почувствовал себя Элвисом.
Да-да, я думал, что случилось. И он меня сажает в машину, ведет, и у него дом. Настоящий, полноценный, колониальный дом, с красной черепицей, с садом, с манго, папайей, лимонами, с поваром и домохозяйкой.
С прислугой.
Да, с прислугой. Такой контраст просто!
Добро пожаловать в Африку.
Добро пожаловать в Африку, совершенно верно. Было очень здорово, детство было прекрасное. Отчасти, наверно, в музыке все получилось из-за того, что я провел вот эти годы в Африке, ритмы, музыка, доступ к музыке любой, никакого отделения от мировой культуры не было.
На скольких языках ты к тому моменту разговаривал?
Когда прилетел, я уже на двух, испанский с рождения, на испанском и на русском. Сразу же по приезду меня определили в местную школу, в африканскую. Я, кстати, там недавно был, буквально несколько месяцев назад, повез жену, показал ей свою школу. То есть я выучил португальский, и сразу после этого, на следующий год меня отправили в английскую дипломатическую школу, где все на английском. То есть я за два года выучил еще два языка.
То есть ты вернулся в Россию четвероязычным?
Да, то есть я к девяти годам говорил уже на четырех языках.
На каких языках, скажи мне, пожалуйста, ты поешь колыбельные своим дочкам?
Хороший вопрос. Я не знаю, на русском иногда тоже пою, и на испанском.
На русском иногда? То есть основной все-таки английский сейчас?
Ну, колыбельные, они же у меня уже чуть-чуть подросли.
Мне важно просто услышать какой-нибудь пример из твоих уст на твоих языках, твоя младшая, например, что она слышала от тебя?
Я не помню, если честно, я не помню, я давно не пел им колыбельных.
Выросли уже?
Выросли.
Хорошо. И вот с этими четырьмя языками, из этого колониального дома африканского, ты опять попадаешь в метель.
Я попадаю в метель, я попадаю, родители развелись, в постбрежневские, 1983 год, это кто был?
Сейчас, подожди. Это как раз должен был умереть Леонид Ильич, потом возникает Андропов, потом…
Ну, вот эта череда зомби. Череда полумертвых людей.
Прежде чем придет к власти Горбачев.
Да.
И начинается это все, перестройка и все дела.
Родители разводятся, я возвращаюсь из вот этого, мама на Родину на историческую решила, и я с ней, потому что я за нее, и сестра. И мы втроем в двухкомнатной квартире.
То есть мама, ты и сестра?
22 квадратных метра жилых, на Ботаническом саду. Никакой машины, никаких катеров. У нас был два катера в Африке.
А Африке два катера?
Два катера у нас было, да. Я даже названия помню, «Чим» один был, а второй был «Моника». Никаких катеров, никаких машин, 22 квадратных метра, сидячая ванна. Я спал на кухне, на раскладной такой кушеточке, возвращение в реальность социалистическую.
Помнишь, песня такая была Back to life, back to reality.
Я был в депрессии год, наверное, точно.
У мамы какая-то работа была в этот момент?
Она жила на накопления, у нас же доллары были. Мы все-таки, то есть это была не полностью реальность советская. У нее был иностранный валютный счет, по сравнению с остальными у нас все было хорошо, в любом случае.
Университет Дружбы народов?
Да, РУДН, второе поколение. У меня папа заканчивал РУДН.
Расскажи, пожалуйста, о том, как ты вписался в институтскую атмосферу?
Ты знаешь, это было очень странно. Потому что там, если ты советский гражданин, то ты партийный комсомолец какой-нибудь, либо ветеран, Афган прошел и тебя решили наградить, герой труда какого-нибудь там ударного, то есть очень сознательный. Политически несознательные не имеют, потому что 50% населения РУДН это иностранцы, то есть ты должен быть очень сознательный. А я не очень был сознательный, и иностранец, и не иностранец.
Непонятно, с чем тебя едят вообще.
Да-да. У меня был подготовительный факультет, иностранцы изучают русский язык, русские изучают иностранный. А я все знаю, я все сдал, и я перепрыгнул сразу на первый курс из подготовительного, то есть я был самый молодой еще. Я когда выпустился, мне был 21 год, со степенью магистра в то время.
Одна из классических теорий, это то, что в этом институте вербуют всевозможных агентов, шпионов и в службу внешней разведки, то есть там постоянно такое ощущение, что это такая селекция, которая проходит, приходят люди… К тебе не было таких предложений?
Да, было. Во-первых, у меня были все друзья мои, я в принципе с иностранцами больше общался, они все были такие дикие революционеры, то есть наши советские граждане были такие функционеры, бюрократы, а иностранцы все революционеры, потому что они все из оппозиции. Вот там два палестинца были, вот я не шучу, одного звали Мухамен, второго звали Иисус. Я не шучу. Иса, по-арабски это Иисус. Они палестинцы, все дела, Арафат. И у нас куча вот таких вот, было очень интересно, мы пропускали много занятий, потому что сидели в кафетерии и просто с пеной у рта на политические темы.
Это я очень хорошо могу представить, потому что у меня вот в этом моем Помона-колледже, опять-таки либеральное заведение, в котором несколько людей из Восточной Европы, из России, болгарин, немка и я. У меня были иранцы, иракцы в нашей компании, французы, этнические американцы-индийцы. И вот эти многочасовые «рубилова», потому что ты понимаешь, что люди выросли вообще в другой парадигме, у них совершенно иная система координат. И как-то найти за этим столом какие-то точки соприкосновения, это невероятно, с одной стороны, увлекательно, а с другой стороны, ты понимаешь, что это такая школа дипломатии пожизненной, через такое ты проходишь.
Это было удивительно, то есть я очень благодарен за РУДН, это была школа жизни, безумно интересно было жить. И более того, я же выпустился в 1991, эпохальный такой год. И было интересно, понятно, что социалистическая система была на излете, и где-то уже к 1989 году даже наши учителя…
Позволяли себе…
Позволяли себе какие-то вольности, много очень про свободный рынок начали обсуждать, это было очень-очень интересно.
Помнишь ли ты 1991 год, август, путч?
Да, помню.
Расскажи, что ты помнишь.
Я помню, что я был в восторге. Я когда вернулся, мне очень было сложно притереться. У меня был очень прекрасный класс в школе, я там мог просто сказать на уроке истории «А что мы в Афганистане делаем, я не понимаю, это неправильно» или «Зачем мы расстреляли царскую семью?». Совершенно простые, логичные, ничего запредельного в этом нет, сейчас если об этом говорить. Но тогда это было…
Наступала неловкая пауза, и учительница говорила: «Кристиан, выйдите, мы встретимся с вами в кабинете директора».
Да. Учительница-то ладно, ну понятно, она делает свою работу, но когда четырнадцатилетние, пятнадцатилетние, семнадцатилетние дети испуганно сжимаются, это было очень… Я вырос не так, поэтому мне было очень интересно, я понимал, что что-то здесь не так…
Червоточина есть какая-то.
Да, это какая-то матрица, и поэтому, когда вот этот путч случился, когда начались вот эти изменения, начало разбалтывать систему, я был рад, в принципе. Понятно, неизвестность была полная, мы не знали, что случится.
И вот в какой момент музыкальный багаж, приобретенный тобою, я думаю, там и отголоски чилийской музыки наверняка тоже, и Мозамбик, и Восточная Европа, в какой момент у тебя возникла мысль вообще начать заниматься музыкой?
Уже на втором курсе института я уже хотел это делать. То есть я еле-еле закончил экономический факультет РУДНа, мама скандалила, она не хотела, я хотел просто перестать учиться и заниматься музыкой. Она сказала — через мой труп.
Диплом пусть будет, потом делай все, что хочешь, но диплом должен быть.
Да-да, вот такая у нас была тема. А я маму очень люблю, поэтому — ну, хорошо. Плюс стало реально интереснее учиться уже, к концу РУДНа. И я начал, я танцевал брейк-денс, я танцевал брейк-денс с Нуждиным, с Костей Михайловым. Мы знаем друг друга с шестнадцати лет.
Вот эта вся тусовка, первая. Когда еще можно было просто часами стоять и смотреть на эти конкурсы уличные, когда выходили на сцену.
Да, я был вот из этой волны людей, поэтому я с танца начал. Мы и на Арбате это все делали, все это у нас общие знакомые. И все это переросло в музычку, постепенно. Я хотел сначала быть… я неуверенно себя чувствовал, но я выглядел экзотично, скажем так. И меня взяли на подпевки в группу «Квартал», Арик.
К Арику Пелявину, то есть ты там был на подпевках? Потрясающе.
Да, я был на подпевках, очень недолго. Я даже записал пару песен лид-вокалом у них, но это очень недолго было.
Удивительно. Я много-много читал о твоей судьбе, но вот этот факт, нигде на него не наткнулся. Светлая память Арику.
Да, замечательная была и группа, и музыкант.
Фантастический, конечно, музыкант, и такой светлый человек был, вокруг него всегда какие-то…
Совершенно не советский.
Да, с какой-то там галактики другой.
Совершенно верно. Вот мы начали вот там, какие-то первые выступления были, и потом я наткнулся, где-то мы танцевали что-то, где-то что-то делали, и какой-то знакомый мой танцор, я ему говорю: «Мне нужен аранжировщик, я хочу уже все». И он меня познакомил, знаешь, у меня есть друг, он на клавишах играет в ночном ресторане, ночной, типа для мафии, для бандитов, который назывался «День и ночь». Где-то там, не помню где, в Чертаново, что-то из этой серии.
О, эти знаменитые клавишники из ресторанов в Чертаново.
Да, был такой клавишник. И звали его Андрей Грозный, этого клавишника.
Вот оно что.
Он такой, они играли все поп-стандарты советские, за деньги.
Да, но это, есть такое определение, еще из советской действительности, их называли «лабухи».
Да, совершенно верно.
То есть те люди, которые в кафе, в ресторанах играли за деньги. К ним можно было всегда подойти, положить купюру и сказать, давай-ка «Мурочку».
Да, совершенно так, и вот это все делалось. И мы с ним начали дружить, и я ему начал кассеты ставить R&B.
Кого например?
Guy, Джанет Джесон, Boyz II Men, Майкл Джэксон, соответственно.
То есть это в первую очередь мелодические распевы…
Да, Бобби Браун, всякие такого плана вещи, такой поп-R&B-хип-хоп, вот эти все дела. И я говорю, вот это вот, давай вот это, мы можем вот это. И он, Грозный, он настолько хваткий, талантливый человек оказался, что вот он сидел и слушал, он слушал барабаны. У нас не было аппаратуры, ничего не было. У него был TES 10, клавиши, все. И вот из этого TES 10 он просто выжимал все, программировал сидел, что-то делал. И мы сначала как бы чуть-чуть, потом мы взяли, сняли квартиру вместе, и начали писать музыку. Вот так все начиналось.
Вот так все начиналось, и сегодняшний мой гость, Кристиан Рэй, рассказывает поэтапно о том, что стало гимном поколения начала девяностых годов. Какая первая песня появилась?
У меня очень интересная была тема. Наверное, все-таки отчасти сыграло роль, что я экономист.
По образованию?
Да. И я всегда изучал именно бизнес-часть. То есть я читал биографии, я знал, кто, например, аранжировал какую-то песню Майкла Джексона, или кто снял какой-то ролик Силу какому-нибудь, на какой лейбл подписана эта группа, меня вот это очень интересовало. И маркетинг интересовал, все это интересовало. Поэтому я сначала принес ему песни, которые просто написал до него, там парочка была. А, погоди. Можно я чуть-чуть отмотаю пленку?
Давай.
Прямо перед Грозным, буквально за несколько месяцев, я очень хочу в шоу-бизнес, вообще не знаю, с какого конца подойти, «Квартал» чуть-чуть, с Богданом Титомиром мы стали дружить тогда еще, просто друзья. И меня как-то пригласили, в «Олимпийском» было такое событие «ВИД АнтиСПИД». Ты не помнишь случайно?
«Телекомпания ВИД» делала большой фестиваль, посвященный привлечению внимания к этой болезни.
Да, и там была афтепати, и мы там все тусуемся, я хожу как бы свой, но вообще ничем не занимаюсь в шоу-бизнесе, но выгляжу типа как из шоу-бизнеса.
Прикольно, и поэтому с тобой интересно поздороваться.
Да, и ко мне подходит такой маленький человечек, и он говорит: «Ты, это самое, не певец случаем?». Я говорю: «Певец». Он говорит: «Хорошо. Ты знаешь, у меня студия своя». А тогда же невозможно было записать материал без очень дорогой студии, потому что не было компьютеров, микрофонов. И это была одна из первых профессиональных студий в Москве под названием Petrostudio, его зовут Коля Смолин, владелец.
Человека, который к тебе подошел.
Да, сам подошел. И он говорит: «У меня студия. Ты такой экзотичный. Давай ты приходи, мы что-то попробуем». Вот просто, как будто небеса разверзлись. И это вот момент, когда решается судьба человека. Знаешь, вот такие моменты есть, ты знаешь.
И потом кажется, что это все одна случайность, а на самом деле нет, тут все…
И в этот момент тебе надо решить, как ты будешь относиться к этой возможности, потому что он говорит: «Ну хорошо, ты приедешь, а кто музыку будет писать?». Я говорю: «Я буду писать». Я ни разу ничего не написал в своей жизни до этого.
И у тебя нет базового музыкального образования?
Нет. Ну как, у меня, я там в хорах всяких, в ансамблях. То есть у меня голос был с детства.
А вот всякое сольфеджио, базовый курс.
Сольфеджио тоже было, но я очень не любил и убегал. То есть у меня были уроки по фоно несколько лет, по гитаре несколько лет, частные уроки, папа с мамой платили.
Ну все-таки.
Да-да, но я очень не любил все это дело, ленился. И я говорю: «Я буду писать музыку». Он говорит: «А слова?». Я говорю: «Я тоже буду писать слова». Ни разу ничего не написал в жизни. То есть просто вот решил, что это сделаю. Он говорит: «Хорошо. Приноси мне песню, мы что-нибудь попробуем записать». Я пошел домой и написал песню, причем неплохую, кстати.
Что это за песня была?
Это была… Она, кстати, вошла в какой-то альбом даже. Я не помню. По-моему, называется «Все просто». «Все просто», она вошла в какой-то там третий или четвертый альбом, я ее просто возродил из мертвых, неплохая песня. И я начал в этой Petrostudio писать, и у нас с аранжировками ничего не складывалось, мне не нравилось, потому что люди не понимали, что мне надо. Я хотел R&B, я хотел поп, хип-хоп и вот эту всю смесь, и вот местные, которые были в Petrostudio, они не могли. И вот Грозный как раз… Я никак не мог найти человека, который услышит. И Грозный услышал, сразу, сразу услышал.
И ты привел его потом в эту студию?
Да, и мы записали первые две-три песни в этой студии вместе, уже с Грозным. И после этого я написал песню «Делай Бэп».
Как, я хочу сказать, в каком сне тебе приснилось, что если есть на свете рэп, то должен обязательно быть бэп? Это была инновационная такая…
Да, это была такая, конечно, детская песня, но я знал, что это цепляет. Люди начинают: «А что такое бэп?». То есть люди начинают сразу задавать вопросы, я даже не знаю, что такое бэп, я просто придумал слово и все. Но это было с точки зрения, мне показалось, что это цепляет. И вот так вот.
И ты просто на минуточку взвалил на себя судьбоносную роль человека, который просто начинает новое танцевальное и песенное движение в стране.
Ну вот да.
То есть у тебя-то наверняка в мечтах рисовалось, что пройдет два года, и вся страна будет танцевать не брейк, а именно бэп.
Нет, я вообще не тешился такими иллюзиями. Я знал, что никакого движения, я даже не знал, что это такое, я просто придумал хороший куплет, хороший хук, который, мне показалось, развлечет людей.
Ну еще же клип был сделан?
Да, еще был клип. И было очень здорово. И Максим Осадчий снимал клип, очень стильный и красивый клип получился.
Это было невероятно круто. Я тебе скажу так, что я помню, когда я натыкался на музыкальных каналах на это, я думал, блин, ни фига себе, как круто-то! Кто же такое сделал? Но деньги-то откуда? Вот еще вопрос. Нужны же были вложения в группу, в коллектив, в клипы.
Да, ты знаешь, мы деньги на вот этот ролик, сейчас я вспомню, по-моему, заработали. Мы все деньги в студию вкладывали. И потом у нас было записано четыре песни всего. И мы решили, что нам надо уже зарабатывать. Но я сразу относился очень серьезно к всему. То есть всю хореографию на шоу ставил я лично, тренировал танцоров я, выгонял танцоров я. И мы тренировались в зале МГУ по четыре-пять дней в неделю, по три часа в день. Репетировали три песни. Полгода.
Но так, чтобы до совершенства.
Да, так, чтобы это было… То есть у нас был экзамен для танцора, чтобы он присоединился к какой-то команде. Я отсчитывал счет, раз-два-три-четыре, и человек должен станцевать без музыки, от начала и до конца, не сбившись ни разу. Вот от начала до конца. А последний экзамен был такой, что он должен был танцевать, а двое-трое его пытались отвлечь еще при этом.
Вот это совсем причудливо.
Сбить с ритма. То есть это было очень серьезно.
На какие хореографические образцы мировые ты ориентировался?
Джанет Джексон.
Не на Майкла Джексона? На Джанет Джексон?
Я лично — на Майкла, много. А группа — все-таки на Джанет, потому что у нее было очень много групповой хореографии, очень сильной, очень мощной. И мы пришли, был такой клуб «Джамп», был такой человек Игорь Селиверстов, который возглавлял это дело. И мы пришли — мы хотим здесь петь, типа. И он нас буквально посмотрел полминуты, сразу взял на работу, и мы пели четыре или пять дней в неделю, каждую неделю в течение шести месяцев. И у нас было четыре песни всего. И мы их пели просто.
Я могу себе представить, что с таким графиком ты до совершенства оттачиваешь каждый крохотный…
Да, и на этой же сцене у нас Bad Balance…
Влад Валов.
Да, Влад Валов. Михей, «Рондо», Титомир, Лика Стар, вся эта плеяда.
Когда вы поехали по стране, ты помнишь этот момент?
Да, у нас где-то 1993 год, мы с Грозным написали песню, которая нам показалась дуэтной, называлась «Круг луны, знак любви». И мы думали, хорошо, с кем бы спеть. И мне Саша Иванов из «Рондо» посоветовал Кристину Орбакайте, которая только начинала в тот момент тоже. То есть она, по-моему, только свой первый клип выпустила. Отчасти все-таки иногда пробиваешься за счет просто наглости, у меня какая-то была безумная уверенность в себе, но на уровне гордыни страшной. Я говорю: «Слушай, Саш, а скажи Кристине, что я хочу с ней спеть. Вы дружите?». — «Да». — «Пусть она мне позвонит». Вот я не шучу. Она мне позвонила, оказывается, она знала, кто я такой. Уже в Москве знали «МФ3». И я говорю: «Ну приезжай ко мне домой, я тебе покажу песню». Она ко мне приехала домой, я показал песню.
В какой квартире это происходило?
Это была какая-то другая уже квартира.
Не 22-метровая.
Ну была однокомнатная.
Однокомнатная.
Да, где-то на окраине. Она приехала, вся уже Орбакайте такая.
Вся из себя.
Вся из себя такая Орбакайте. Я показал, ей очень понравилось. Песня действительно очень клевая. И мы записали ее потом у Аллы Борисовны на студии, там и Пресняков подыгрывал, и «А-Студио» играли на гитарах, и было очень здорово. И мы ее потом сняли на «Голубой огонек» на какой-то. И я проснулся утром, его уже все смотрели тогда, все, то есть 99,9%.
Ну конечно, нечего было больше смотреть.
Да, больше нечего смотреть. И я проснулся 1 января и пошел в ларек покупать «Баунти», вот я помню это как сейчас. Я иду по улице, люди на меня начинают оборачиваться, узнают. Вот я проснулся знаменитым 1 января.
Я хочу еще отдельно попросить тебя вспомнить всю историю с «Голосуй или проиграешь», и «Наша энергия движения…», вот это тоже была абсолютно гимновая песня, ну вот вся та история с той политической кампанией, 1996 год.
Да, это было здорово, это было очень здорово. Люди Ельцина вышли на Шлыкова. Кстати, Шлыков стал менеджером «МФ3», потому что он…
Он мне вас и принес.
Да?
Да.
Потому что он в том же ресторане день и ночь играл на басу и «сидел на деньгах», это его квалификация была.
А этот «сидит на деньгах».
Этот «сидит на деньгах».
Вот так и становятся продюсерами в общем-то.
Да, он вообще замечательный. У него были длинные волосы по пояс в то время. И вот они обратились как-то к Шлыкову, и судя по всему кто-то им… ну, «Наше поколение» было на пике тогда, то есть оно звучало из каждого ларька и было настолько гимновым. И мне кажется, просто совпала тема. То есть они хотели привлечь голоса молодежи, а это была такая…
Был ли у тебя какой-то внятный ориентир того же самого Rock Devout MTVшного, как это делать, или просто тоже все было девственным непочатым краем, нужно было просто обладать наглостью, чтобы просто туда вписаться?
Да, но я просто был ярым противником, ирония судьбы — сын коммуниста, который пострадал и все, я был ярым противником всего коммунистического к этому моменту. Я считал долгом просто, если я могу как-то, хоть как-то, хоть чуть-чуть помочь, чтобы это все ушло в прошлое навсегда, я был очень идейно…
Очень любопытно мне, как мама твоя оценивала этот момент?
Она неоднозначно даже, и папа неоднозначно тоже. Я вот буквально год назад интервью давал на эту тему в MPR, это американская радиостанция, и потом это пошло почему-то, это перевели на ВВС по-испански, и это пошло-пошло, и папа прочитал, папе переслали, и было ощущение, не то чтобы он обиделся, но вот…
Что-то его…
Да, что-то какая-то такая печаль, наверное, в этом есть.
Ну, основание для этого точно есть, у этого поколения людей, которые истово верили…
Да, да.
Я, конечно, понимаю, что испытывает человек, который видит, что его сын сконцентрировал свою энергию — тысячу раз не дай бог, не допустить снова возврата коммунизма в России.
Да, и мы этим занимались яростно, мы по телевизору постоянно, в любой передаче. Вот если была возможность, мы появлялись, агитировали, ездили по концертам, у меня до сих пор остались какие-то остались кадры, где я говорю: «Ельцин! За Ельцина!», что-то там кричу.
У нас остается пару минут, я, конечно, опять не задал большую часть вопросов. Но тем не менее, с каким чувством ты вспоминаешь сейчас то время? Ты же исчез тоже внезапно практически отовсюду.
Ты знаешь, я просто в свое время, у меня был момент, я даже помню мгновение: я в поезде, с какого-то Казанского вокзала, мы едем куда-то… Мы да, мы объездили всю страну, действительно прием был удивительным, мы не ожидали, что такая музыка может как-то оказаться популярной после советской эстрады. И я был очень благодарен за успех, и я понимаю, что повезло и все такое, но вот у меня где-то был голос внутренний, я помню, я смотрю, вот так грустно очень мне стало, и я про себя подумал — и это все? Вот у меня был такой вопрос. И это все? То есть вот это — поезд, самолет, концерт…
Неизвестная гостиница, ранний подъем, поезд, самолет, концерт, неизвестная гостиница.
Да, беспокойство — покажут ли следующий клип, прокрутят ли следующую песню. И вот я, наверное, все-таки, поскольку я вырос… у меня и образование, у меня четыре языка, я вырос везде, я просто не хотел, чтобы моя жизнь была сужена и поэтому… Мне повезло очень, что у меня сейчас много всего другого, и я и с радостью вспоминаю это время, но без какого-то сожаления, это просто этап жизни, было очень интересно, и музыка до сих пор… я записываю по песне в год, что-то снимаю, сейчас вот я фильм снял, на фестивалях его где-то крутят.
Как называется?
«Танцуй со мной». Я в Большом театре снял такой короткометражный фильм, его на фестивалях сейчас крутят. У нас была премьера в Остине в Техасе, буквально на прошлой неделе. И я просто хотел большего, я хотел и географически большего, скажем так, и с точки зрения деятельности тоже.
И с точки зрения планеты, и с точки своей личной географии большего.
Да, совершенно верно. И даже профессионально я хотел большего. И мне довелось заниматься благотворительностью активно несколько лет, то есть активно помогать по всему миру, сейчас мы занимаемся бизнесом в технологиях, развиваем стартапы. Это безумно интересно, мы работаем с умными, замечательными людьми, которые меняют мир теми изобретениями, которые они придумывают. И мы как-то включены как инвесторы, как соратники. И я очень счастлив.
Очень редко ко мне приходят такие счастливые люди, как сегодняшний мой гость. Это был Кристиан Рэй в программе «Как все начиналось». Спасибо большое за то, что ты через весь глобус наконец добрался до нашей студии.
Спасибо, Миша.
«Как все начиналось». Спасибо, что смотрите.
