Иосиф Пригожин: «Если ты не можешь победить мафию, ты должен ее возглавить»

Добрый вечер, драгоценные зрители телеканала Дождь. Это очередная передача из цикла «Как все начиналось». Это такой мой эпохальный эскиз, холст, на котором мы рисуем картину девяностых годов, чтобы они представали перед вами не только вот в этом однозначном ключе «лихие девяностые». Они были совсем разными, причем порой разными для гостей моей программы. Как бы вы к этому человеку и относились, но с ним всегда интересно. Что бы он ни сказал, что бы он, я бы даже сказал, ни ляпнул, что бы он ни предложил нам, это без устали какой-то абсолютный фейерверк, причем уже очень много лет. С удовольствием представляю вам своего сегодняшнего гостя продюсера Иосифа Пригожина. Добрый вечер, дорогой.

Добрый вечер.

Давай откатим, отмотаем. Примерно рубеж 1989-1990 года, ты уже в Москве, у тебя уже есть позади даже вокальный опыт записи, вот с него я и хотел бы начать. Там, как я понимаю, был уникальный прецедент, когда артист сам пел и сам продавал билеты на свои концерты.

Это правда.

Расскажи, пожалуйста. Начнем вот с этого.

Это был период, наверное, 1987 год, 1988 год. Я играл в театральной студии и у метро продавал билеты на свои же выступления. Это было очень смешно.

Это ГИТИСовская театральная студия?

Да.

Что это был за коллектив? Что это был за репертуар?

Группа называлась «Южный транзит».

«Южный транзит»… Это как-то связано с тем, что ты приехал с юга?

Из Махачкалы. Да, это было так. И где-то в 1988, наверное, в тот же период времени я познакомился с Юрием Айзеншписом, мы были в гостинице «Космос», там какое-то было мероприятие, и я отдавал его паспорт, и посмотрел, ему было где-то 45 лет, я так еще присвистнул, думаю, вот это да. Сейчас смотрю на себя и понимаю, что это вообще не возраст. Собственно говоря, тогда и началась моя, скажем больше, продюсерская карьера, административная.

Какое впечатление он на тебя произвел, внешне, когда вы в первый раз встретились?

На самом деле фантастическое, потому что он был такой дружелюбный, за спиной и за плечами огромное количество лет, университетов, не одного года.

Жизненных.

Да, жизненных. И как-то проникся.

Сколько лет он отсидел?

Семнадцать и восемь.

Семнадцать лет и восемь месяцев?

Да, у него было три ходки в жизни. То, что сейчас называется бизнесом…

Бизнесом, тогда называлось спекуляцией.

Да, тогда называлось спекуляцией. И он рассказывал разные истории интересные. Как он из «Березки» бежал, деньги разбрасывал, чтобы его без денег забирали.

Прямо в сугробы?

Да, прямо в сугробы. «Березка» и всякое прочее. Обмен валюты сейчас это называется, а тогда это было…

А там же, по-моему, у него фигурировала какая-то фарцовка аппаратурой.

Да, такое тоже было. И шмотки, и аппаратура, и все, да.

Скажи, пожалуйста, в общении чувствовалось, что это человек, приобщенный к бандитскому кругу?

Вообще никак. Нет, он был выдающейся личностью и радеющей за свое дело. Именно в то время я познакомился с группой «Кино», с Виктором Цоем, это было замечательное время, мы дружили с Виктором, он был очень хорошим парнем.

Это отдельно. Я попрошу тебя подробно рассказать, как ты встретил его. Но это был тот недолгий, но самый триумфальный период группы «Кино», который увенчался этим потрясающим аншлагом в «Лужниках».

Концерт в «Лужниках». Никто пока это больше не преодолел.

Включая все западные группы. Да, ни одна западная группа биток не собрала, только «Кино». И причем, как я понимаю, они еще на лимузине туда приехали.

Они продали билеты, 70 тысяч билетов, менее чем за 24 часа. Это был шок просто! Я был свидетелем этого триумфа.

Даже если предположить такую абсурдную ситуацию, что люди знали бы, что они идут на последний концерт группы «Кино», больше туда невозможно было втиснуть, потому что и так все было продано. Так Айзеншпис познакомил с Цоем?

Да.

Какое впечатление Виктор произвел?

Фантастическое. Во-первых, он был на дне рождения на годик моего сына, у ребенка моего был на дне рождения. Между этими моментами я то в аэропорт его мог отвезти, у меня были «Жигули» семерка. Как-то, я помню, в аэропорту их из Японии встречал, он аж прижался к сиденью, говорит: «Йося, пожалуйста, не надо». Я был такой лихач просто. Сейчас я понимаю, какой же я был дурак, и как бы я мог вообще лишиться жизни, попал однажды в страшную аварию как раз. Я сам попал, и меня вытаскивали из машины, это была такая трудная авария.

Чувствовалось, что Витя уже не просто звезда, а суперзвезда?

Он был очень земным человеком. И поэтому для меня это… Я был у него дома в Беляево, когда у него супруга была Наташа, по-моему, я был у них дома в гостях. И к сожалению, по просьбе Юрия Шмильевича этот злополучный «Москвич» мы ездили вместе покупать.

На котором он разбился?

Да. Мы ездили с ним в АЗЛК, мне Юрий Шмильевич дал тогда по 25 рублей деньги, надо было 25,5 тысяч рублей заплатить, а я передал на 2,5 больше, потому что он мне не сказал забрать сдачу. Понимаешь? Он мне дал сумму, я ее отдал. Забрал машину, мы поехали по кольцу, тогда оно не освещалось. Витя сам выбирал машину, цвет, все. Мы выбрали, я сел, мы едем по кольцу, а там бензина нет, и мы застряли. А ему надо в аэропорт. Тогда они работали с Джоанной Стингрей, она его ждала в аэропорту, и они должны были опять улетать куда-то, в Токио, по-моему. И мы остановились…

То есть были без бензина?

Без бензина. И я остановил мужика на дороге, на грузовике. Он выбегает, видит Цоя и у него такой шок просто. Он взял этот шлаг, высосал у себя бензин, залил к нам. Я еду в дороге и говорю: «Витя, странная ситуация. Как тебя можно узнать, не понимаю». Так наивно задал вопрос, потому что как бы китаец, японец, похожи. Он улыбнулся. Мы приехали в Беляево, поставили машину, накрыли брезентом ее, и поднялись домой, попили чай. Я сел на «Жигули» восьмерку, и мы поехали в аэропорт. Там было что-то нереальное. Там выбежали поклонники, фанаты, они бросались на машину, помяли капот, это было вообще феерически просто.

И это все, это последняя встреча ваша была личная? Или еще ты видел его до смерти?

Еще я видел, он мне звонил, знаешь откуда? Это были как раз девяностые годы, еще весной, наверное, как раз. Они были на Эльбрусе. Я сейчас могу перепутать даты конкретно, может, даже зимой было. Он звонил и говорил: «Мы на фуникулере, и там твоя песня играет, слышу знакомый голос, Йося поет: „Это время любви”».

Это твоя сольная песня, сольное творчество?

Да, и мы поржали по телефону на эту тему.

Он такой: «Иосиф, здесь твоя музыка». Он же медленно и спокойно очень говорил всегда.

Он очень хороший парень был, очень. Мне, честно говоря, даже грустно, мне всегда было неловко беспокоить человека сфотографироваться. В тот период, казалось бы, я был наглый парень, но мне было неловко его потревожить, мне казалось как-то это неправильно, наверное. И я пожалел об этом, у меня нет ни одной фотографии с ним.

Но! Я обнаружил в архивах съемку концерта группы «Кино», на которой к какой-то момент, на какой-то минуте камера съезжает с Цоя, показывает Каспаряна, который играет, и потом в углу сцены ты сидишь.

Серьезно? Ой, как здорово!

Ты там сидишь и какой-то незнакомый чувак еще рядом с тобой. Ты с волосами. Я прямо глазам своим не поверил, потому что ты сидишь вот в самом углу, а сцена крохотная, то есть все люди, которые смотрят группу «Кино», они видят тебя.

Ты знаешь, был смешной еще один момент. Витя приезжает домой, у меня эта машина разбитая как раз стоит, а он мне говорил: «Йося, ты допрыгаешься». Он меня уговаривал не гонять. Не гоняй, говорит, просто это вообще неправильно. Он сам небольшой был поклонник быстрой езды. А у меня конфликт был с соседом, он меня не любил. И тут он перепутал, Витя позвонил в звонок, позвонил соседу, сосед открыл. А он был его фанатом просто. Ты бы видел, как он остолбенел просто. С тех пор он меня…

Полюбил. Да, потому что человек, к которому приходит в гости Цой, априори плохим быть не может вообще.

Это было, конечно, фантастическое время. И для меня был шок, когда я узнал 15 августа, что такая беда случилась. Олег Толмачев, мой близкий друг, он же был администратором, он как раз забирал его тело, он ездил туда. А он, я так понял, на рыбалку поехал. Он любил Юрмалу, очень любил это место. Для меня это был шок.

Да, он в Юрмалу поехал и рано утром, как я понимаю, заснул.

Но в связи с падением самолета в то время из Волгограда я вынужден был добираться на поезде до Москвы. И соответственно на похороны я не попал. И это была такая печальная история, и пока я пришел в себя, ровно через две недели не стало моего отца. Для меня 1990 год был очень тяжелый, психологически был трудный, потому что я, честно говоря, поверить не мог, мне казалось, что такой, как Цой, или мой отец, они должны жить вечно просто. Но Цой остался жить вечно в памяти всех, его музыка живет и сегодня, и в фильмах, и везде.

Это такой день был, я, конечно, не по масштабу трагедии сравниваю, но бывают такие дни, которые ты помнишь по минутам, потому что тебя горе застигает, и с этого момента все обостряется, и ты все понимаешь. Я имею в виду, что я 11 сентября помню полностью, как я воспринимал, как видел. И я помню, что я работал, я учился еще в медицинском институте и пахал на ночной «скорой помощи», и ездил ночами в качестве медбрата в бригаде. И мы возвращались всегда в районе часов 6-7 со смены, я еду по своей родной улице Малышева, доезжаю до дома, захожу, а мне мама ставит что-то поесть, я потом еще на пару часов вырубался. И она мне говорит, ты знаешь, по радио передали, что Цой умер. Я настолько оглушенным был, и она потом через полчаса зашла ко мне в комнату посмотреть, уснул я или нет, а я слушаю его альбом и рыдаю просто в три ручья. И ее это так потрясло, потому что она не понимала, она не могла понять, какого масштаба для меня эта потеря.

Это да, это на самом деле личность была такого масштаба невероятного. Дело в том, что у меня 14 августа как раз был концерт под Волгоградом. Я выступил и 15 августа должен был вылетать. То есть для меня это было что-то невероятное просто. Это был шок. И когда я ехал в поезде, у меня было ощущение, что для меня мир закончился. Я был какой-то потерянный. Потому что я не понимал, что это вообще могло случиться. Я звоню Олегу, Юрке Айзеншпису звоню, говорю: «Юр, ну скажи мне». Он говорит: «К сожалению, это правда». Это было утром, на заре.

Давай вернемся к Айзеншпису. Я с ним встречался несколько раз, потому что все на радио «Максимум» с ним боялись встречаться.

Я слышал, да, как он мог разговаривать, например с Марселем, когда не ставили артиста, например группу «Янг Ганз» или Сташевского.

Там все говорят: «Айзеншпис. Так, Козырев, иди ты встречайся с ним». И мы несколько раз просто сидели, он приезжал пару раз ко мне, а самым чудовищным испытанием было то, когда я приехал к нему, был такой клуб на Тишинке, в котором…

«Клуб Т».

Да. И он посадил меня в свой Мерседес, и часа три, как мне показалось, гонял мне ремиксы Влада Сташевского, доказывая, что это самое модное, что «Максимум» должен играть это. Но что меня поразило, я не встречал человека, продюсера, с такой истовой страстью относящегося к своим артистам. Это ты. Вот это ты мне скажи, врожденное или ты у него вот эту истовую страсть перенял?

Я думаю, и то, и другое.

Потому что я-то не представлял, где Влад Сташевский и где моя музыкальная Вселенная, это не сходящиеся миры. Я не мог понять, как это можно так влюбить? Я потом общаюсь с ним, я понимаю, что у него прямо в каких-то местах…

Он был предан тому, что он делал, всегда. Его знали, скажем так, разные люди. И того мира, с которым ему приходилось, и они его уважали, и представители правоохранительных органов. Он со всеми был коммуникабельным человеком. И я хочу сказать, за многие годы жизни только один раз у меня с ним был конфликт, я просто не принимал такую жесткую критику с его стороны, а он как-то не очень, эмоционально себя повел, и у нас был такой легкий конфликт с ним. Через какое-то время мы помирились. Надо отдать должное, при всей своей жизненной ситуации он все равно находил в себе мужество извиниться, несмотря на то, что я был младше него. Потому что он был неправ. И хочу сказать, что когда у меня была ситуация, за неделю до смерти его, я был в реанимации, мне сделали операцию одну такую нехорошую, и Юра единственный, кто из индустрии пришел меня навестить, единственный. Он сам лежал в Кардиологическом центре, ему предстояла операция, от которой он отказывался, и все, в Бакулевке, и он оттуда приехал меня навестить. Это дорогого стоит. Если честно, то он для меня заменил даже отца. То есть он был как отец. И я потом чуть позже просто расскажу, потому что в день, опять так случилось, что ночью он мне позвонил и говорит: «Йося, можешь со мной поговорить?». А это где-то три часа ночи было. Я, во-первых, не знал, что он в больнице. Я еду за рулем, Range Rover Jeep у меня был, и охранник справа.

Это очень круто в то время.

Да. Нет, это был, когда его не стало, 2003 год, где-то. И я еду за рулем, а он мне звонит и говорит, поговори со мной. Я говорю: «Юра, ты понимаешь, можно я приеду домой и с тобой поговорю?». А он матом на меня так жестко обругался. Я, говорит, умираю, скотина, а ты не хочешь со мной поговорить! Я говорю: «Юра, ты еще всех переживешь». И мы разговаривали с ним где-то до 6.30 утра. Я захожу домой, Лера спит. Она говорит: «Айзеншпис?», — так голову подняла, — «А, ну понятно, это надолго». Уснула. Я зубы почистил, и я с ним разговаривал. Как ты думаешь, о чем мы с ним говорили?

Ну я подозреваю, не о вечном, не о вечных вещах.

Про Диму Билана. Он, умирая, говорил про Диму Билана. Он говорил, дадут ли ему «Матрешку» или не дадут. Я говорю: «Я пробил, дадут». А он говорит: «Одну?». Я говорю: «Одну». — «Нет, неправильно, должны дать две». Я говорю: «Юра...». А тогда был Илюша Бачурин директором MTV. Он хотел, чтобы дали артиста, певца и песню просто, понимаешь? А поскольку мы друг друга поддерживали, он за Носкова тоже ходил просил вместе со мной, когда я был его продюсером, и как-то мы делились друг с другом. А было не так много людей, кого он обзванивал в 6 утра. Известный Борис Зосимов, Володя Матецкий и еще несколько людей, он начинал утренний обзвон, Игорь Крутой. Звонил. Я даже не понимал, когда он спал, в принципе. И вот он жил каждым артистом, Сташевским, Биланом, то есть он умирал с устами Димы Билана. Для меня это было что-то. И утром, мы закончили разговор в 6.30 утра, а в 12 я был на шоу у Лолиты, передача была на Первом канале. И я возвращаюсь, мне звонит журналистка одна и говорит: «Вы знаете, Айзеншпис умер?». Я чуть в столб не въехал. Я говорю: «Вы, может быть, все хотите его смерти. Этого не может быть. Я с ним разговаривал четыре часа назад». Оказывается, у него что-то с кишечником было, кольца какие-то вставили, кровотечение и все. А ему надо было с печенью разбираться. Мы еще с Володей Матецким, с Борей Зосимовым думали собраться всем шоу-бизнесом и печень ему купить новую. Потому что у него проблема с печенью была. В общем, были такие люди, которые готовы были скинуться, потому что это очень важно. Кроме каких-то циничных вещей, должны быть все равно какие-то человеческие, потому что Юра для всех был родственником, и когда Юры не стало, ощущение долгое время, наверное, лет…

Осиротелость.

Осиротелость такая есть. Потому что не с кем сегодня даже поговорить. Это была не сплетня, мы могли друг другу поплакаться, поделиться, обсудить кого-то, кто себя неправильно ведет. Я ему рассказывал, как я восемь месяцев к Архипову носил песню, это был 1998-1999 год, как я носил песню «Я люблю тебя, это здорово». Сейчас все, кто не работает на радио, а работает с артистами, теперь понимает нашу шкуру, собственно говоря. И все это бремя, все эти сложности ложились на нас. Я каждое утро открывал дверь Архипова на «Русском Радио» и говорил: «Серега, я люблю тебя, это здорово». Семь или восемь месяцев. Я потом привел Колю Носкова к Архипову, и тот ему говорит: «Ты знаешь, надо аранжировку поменять, в середине надо сделать такой Guns N' Roses». А Коля, он такой парень, резкий, сказал: «Серега, пошел ты». Встал и ушел.

Прямо так, прямым текстом.

Да, не хочешь — не ставь. Самое смешное, что через некоторое время все равно песня встала. Но мне так было жалко это время, которое мы убивали на хорошие песни. В итоге эта песня стала классикой. Все экзамены в музыкальных вузах. Эта песня очень крутая, очень сильная, и сам он артист, конечно, такой культовый, Коля Носков. Таким и остается по сей день.

Ну у вас же тоже не все было гладко. Был же момент, когда он пришел к тебе и сказал: «Все, я уезжаю в Тибет».

Да.

Вот это что было за помутнение? Или это разумное метание и искания творческого человека? Это каждому музыканту можно, по идее, простить.

Мне вообще грустно, что многие артисты с продюсерами расстаются. Потому что мы готовы отдать им последнюю рубашку, мы живем их жизнью, они это не всегда понимают. Вот даже сегодня продолжается ситуация такая в индустрии, когда артисты расходятся с директорами, с продюсерами, которые в них инвестируют. Они не понимают, что сначала мы их создаем, а потом мы их обслуживаем. Мы все равно, не желая того, превращаемся в обслуживающий персонал.

Но ты знаешь, я прочитал у тебя уже очень спокойно сказанную мудрую мысль о том, что продюсер должен быть внутренне всегда готов, что артист с ним будет расставаться рано или поздно.

У меня такой общий вопрос, ответ на который мне очень интересно услышать. Ты начал организовывать и управлять рекорд-лейблами, и «ОРТ Мьюзик», и NOX Music. Какие у тебя внутренние есть секреты, как отличить яркую потенциальную звезду от человека способного или вообще от человека без таланта, от графоманов, например? Какими критериями ты руководствовался, когда у тебя на потоке был не просто твой единственный артист, которым ты готов многие годы заниматься, а прямо поток пошел. Выбирать же нужно было, с кем подписывать.

Разножанровые все были.

Еще и потом от группы «Восьмая Марта» до…, извини меня, Николая Носкова.

Да, вот сейчас напомнил, Артур, замечательный был.

Еще Пилявин, да.

Он был продюсером у нас музыкальным, занимался как раз вот этим направлением, вот этим жанром. Он был фантастический парень. Всегда задаешь вопрос: почему бог забирает хороших людей, почему он так отрезает просто? Это такая болезненная тоже история.

Это я должен объяснить нашим зрителям, особенно тем, кто существенно нас моложе, что это была фантастической красоты группа «Квартал», которую вы, может быть, слышали или видели, например, мы играем их клипы, которой руководил Артур Пилявин. И это была вообще замечательная такая тусовка, компания, сообщество людей. И в какой-то момент Артур еще начал продюсировать и многим группам дал путевку в жизнь. Одна такая из них, трио безумных панковских девушек называлась «Восьмая Марта», и тоже выпускались у Иосифа. Сложно сейчас это представить. По каким критериям ты отбирал артистов?

Дело все в том, что есть несколько факторов, очень важных. Во-первых, индивидуальность, яркость, отделяющая от многих других. Дело в том, что я вообще не люблю вот это слово, когда говорят, «попсовая музыка» или еще какая-то. Есть популярная музыка, качественная, хорошая, а есть вообще никакая музыка. Есть люди блеклые такие, как серая масса. И вот если брать во внимание те группы, тех солистов, с которыми мы работали, в большинстве своем они были яркие и индивидуальные. Во-первых, интуиция у продюсера должна быть, потому что без интуиции никуда. Во-вторых, конечно, знание какое-то музыкальное должно быть, человек все-таки должен обладать каким-то вкусом. Я сейчас ни в коем случае не хочу сказать, что у меня особый вкус какой-то, но тем не менее, мне нравилась разная музыка. Мне нравилась от «Короля и шута» до классики, и Лучано Паваротти я слушал, мне музыка нравилась разная. Я с удовольствием бы и классикой занимался, и джазом, что сейчас я и делаю, классической музыкой занимаюсь, сына продюсирую младшего.

Кто вот в эти годы был самым ярким открытием этих твоих лейблов звукозаписывающих? Несколько можно имен.

Ну, «Сплин» мы выпускали, я помню, «Гранатовый альбом».

Это был самый успешный альбом долгие годы.

Да, успешный, коммерческий, со всех точек зрения.

Это «Хип» принес, да? Нужно же было понять, что вот это пойдет. В эфире были только «А я рыба без трусов» и «Любовь идет по проводам» с первого альбома.

Я, кстати, такое не выпускал.

Нет, это было с первого альбома, то, что мы поставили в эфир. А потом «Хип» принес, начал показывать песни с «Гранатового альбома» — «Орбит без сахара» — и тут понятно стало, что впереди ждет прямо взрыв.

Я помню, как мы делали этот дизайн гранатовый, с патрончиком была.

Красивая обложка была.

A'Studio были, Кристина была, у меня было много артистов. Дело в том, что я вот просыпался в Останкино в 6 утра. Это настолько было ярко и интересно. Дело в том, что мы все, собираясь, и Хипыч, и Пилявин, и все, кто собирались, мы как-то горели всем, мы обменивались впечатлениями, мы тусовались, мы общались. У нас не деньги стояли впереди, на самом деле. Мы скорее загорались проектами, потому что было много разных проектов. Кстати, Горшков был замечательный парень, на самом деле. Жалко, что он тоже молодым ушел.

Скажи мне, пожалуйста, а кто тебе принес «Короля и шута»? Это не Лена Карпова была?

И Лена Карпова была, и был еще Саша… Саша…

Гордеев?

Гордеев, точно. Хороший парень был очень. Я не знаю, где он.

Жив-здоров, играет до сих пор на гармошке у Чижа периодически. Я его периодически встречаю.

Классно. Акустический альбом, я помню, мы выпускали «Короля и шута».

Я не помню этого, но я прочитал, готовясь к сегодняшнему эфиру, что ты мне многократно пытался показать…

Я очень сильно на тебя обижался, да.

Да, что я их не ставил. Я думаю, что я мог их не ставить по одной причине: мне казалось, что жесткие очень, очень агрессивные песни.

«Ели мясо мужики».

Да.

Помнишь, сколько они стояли в хит-параде? Их нельзя было снять.

Да вообще невозможно было. С того момента, как «Король и шут» появился на «Нашем радио», все годы ни одной недели не проходило, чтобы их не было в хит-параде. Но это же показательно тоже, что ты в них влюбился и поверил, еще раньше, чем я.

Да. Дело в том, что мне еще тогда «Наше радио» почему нравилось, потому что вы были трендсеттерами, все равно вы задавали моду, вы искали хороших музыкантов. Несмотря на сложности, которые нас всегда поджидали, тем не менее, успех у «Короля и шута» был. Не знаю, мне они нравились. Они были особенными, они были другими, я не знаю, были те самые ноты, сама группа была настолько яркой и индивидуальной. Ну ведь не было больше таких! Это первая панк-группа, в которую я вот просто был влюблен.

И это, в общем, так и осталось, самая популярная группа в истории панк-движения.

Да, абсолютно.

Но они же еще, когда я распробовал это все и в это влюбился, и потом уже, наоборот, со всем своим офисом ругался, что нет, надо-надо-надо. Во-первых, они изумительные мелодисты, у них замечательные мелодии.

Абсолютно.

А во-вторых, у них в текстах, это какой-то эпос, это какие-то же народные страшилки, сказки были.

Это было что-то такое театральное, такой спектакль, что ли. Сейчас такого нету, сейчас, честно говоря, все настолько загламурено. Пока только, честно говоря, «вставляет» группа «Ленинград». Кайфует просто.

Ну, эти живее всех живых вообще. Я думаю, что нас уже не будет, а они будут придумывать какие-нибудь новые сиськи или новые задницы.

Он молодец, он такой, с самоиронией.

Да.

В «Олимпийском», на Муз-ТВ, процитировал, «ну и нравится же нашему народу всякое г...». Перед «Лабутенами». И самое главное, мне нравится вот этот трезвый взгляд.

Это редкий случай, когда артист адекватно к себе относится.

Абсолютно.

Скажи, пожалуйста, у тебя же наверняка есть какие-то прекрасные истории с заказчиками концертов и общение с какими-нибудь бандитами девяностых годов, которые стали просто символом того времени. Расскажи, были ли случаи, когда ты серьезно опасался? Ну вот ты оказался в страшном месте, не с теми людьми, и вот как-то из этого надо выползать.

Не-а, не было. Дело в том, что в силу того, что Айзеншпис всех знал, я через него познакомился со всеми.

Сказал: вот это Серега Горбатый, вот это Вадик Меченый.

Я всех знал, у меня же параллельно я занимался разными бизнесами, у меня была стоянка, парковка, аптеки были, какие-то магазинчики запчастей, автосервис. Я еще параллельно вышивал.

Подожди секундочку. Главным доходом твоим все-таки было вышивание или музыкальное действо?

Вышивание, ну конечно.

И это позволило тебе спокойно творчески самовыражаться?

Абсолютно. И поэтому ко мне в сервис приезжали, вот то самое важное, когда у тебя есть ресторан или у тебя есть, скажем, комбинат питания, или еще что-то, сервис услуг, позволяющее тебе делать хорошие подарки хорошим людям, что сближает людей, понимаешь.

Это всегда козырь, который ты можешь достать из кармана.

И ко мне приезжали люди, тогда еще не было того, что сейчас называется автосалоны, тогда были кустарные автосервисы. У меня работали армяне такие хорошие, они ремонтировали кузов, ремонтировали автомобили. И кому-то я делал бесплатно автомобили, просто по дружбе, что еще больше нас сближало.

У тебя до сих пор этих связей не сохранилось? Потому что я реально в своем Land Rover такую засадил вмятину в бампер…

К сожалению, сервиса нет сейчас.

Но там, например, был процесс передела рынка, когда со всеми пиратами была бойня.

Вот это было, да. Тут я попал, кстати. Это был уже где-то 2000 год, наверное, когда мне машину взорвали во дворе Госдумы, потому что я искренне верил, что надо бороться с пиратами. А они меня предупреждали, их же было 50-60 линий, по Москве, по Подмосковью, они были на закрытых территориях.

Линии, это в смысле линии по производству.

По производству, да. Но вот я хочу сказать, вообще, по подсчетам того времени, это было около трех миллиардов долларов. Молодые ребята, вот была, например, такая компания «Мистерия звука», там был такой фантастический парень Айрат Шарипов, фантастический. Он был очень хорошим, жалко, его тоже нет. Сколько ребят просто погибло.

А я вспомнил имя, которое было главной проблемой у нас с Аленой Михайловой, Ладик.

Да, Женя, конечно. Царство ему небесное. Ростовский пират, крупнейший, там был завод «Малыш» по производству полиграфии. У него в Переславле-Залесском было, около 144 миллионов производил кассет в год. Можешь себе представить, 144 миллиона! А теперь умножь на 60 рублей, это пиратская цена. Понимаешь, да, это какая сумма.

Я помню эту историю, там задача была… Остановить их было невозможно, потому что в тот момент, когда только выходила...

Невозможно. Поэтому я с ними договорился.

Да, там нужно было с ними договариваться. И вот Земфирин альбом, второй, должен появиться утром в продаже...

REAL Records выпускала.

Да, как раз Алена Михайлова выпускала. И где-то в 10 утра мне звонит взбешенная Земфира, и потом звонит испуганная Алена, потому что она купила кассету в киоске, и там была плохая запись. Это была типа фирменная кассета, потому что с Ладиком договорились.

А с ним бесполезно было договариваться.

Я помню, что я сижу с ней утром, слышу, я не слышу, на ухо на свое не могу отличить, что там. Она говорит, ты не понимаешь, высокие срезаны, ты послушай! И прямо ее трясет, она говорит, я свою работу сделала, почему люди не могут сделать! Короче, Алена начала выяснять, и понимает, что у Ладика на одной из этих линий сбиты высокие. И это одна из девяти кассет выходит бракованная.

Это было в Переславле, это не в Ростове они делали, они машинами. Ты не понимаешь, это же были огромные грузовики, по всей России, это как нефтяная труба. Ну вот представь сейчас, три миллиарда долларов. Вот этот парень, которому было двадцать с чем-то лет, зарабатывал в год на своей линии тридцать миллионов долларов. Можешь себе представить, это в то время? Тридцать миллионов в год! И у нас были такие ситуации тогда, понимаешь, люди приходили и просто аванс. У меня же дистрибуция была налажена, если ты не можешь мафию победить, ты должен ее возглавить. Поэтому, естественно, мы возглавить не могли, никто бы этими деньгами не делился, поэтому мы нашли способ, как договориться, и с Ладиком, и с этим. Хотя Ладик все равно нас обманывал, тем не менее. Но мы подписали соглашение с Ладиком, подписали и легализовали практически их, чем увеличили объемы продаж. Потому что до периода соглашения, когда «ОРТ-Рекордс» был, мы продавали там 10-15 тысяч кассет. С появлением контракта с Ладиком и с Айратом мы продавали от миллиона и выше, то есть и объемы, естественно, увеличились. И вот тут была моя маленькая победа, скажем так, стратегическая.

Как они выглядели, эти люди? Ладик, Айрат? Как они вели себя? На чем они ездили?

Айрат был очень хорошим парнем, он вообще не заслужил такой смерти, у него семья, у него замечательная жена. Боюсь, что с ним расправились те, кому он дал в долг. Просто банально и просто.

Его убили?

Да. Варварски с ним разобрались. Он был очень порядочным парнем. У нас знаете, отношения были какие. Вот у меня есть проекты, и он знал, что я проектами рассчитываюсь. Он мог мне любой аванс занести, мне было, на что покупать. То есть понимаешь, проекты, да? Он мне, можно сказать, субсидировал, инвестировал все мои проекты. Я потом ему проектами отдавал, то есть что-то меньше продавалось, что-то больше. Я ему доверял, то есть у него была абсолютно прозрачная бухгалтерия. И он был абсолютно такой позитивный, такой веселый парень, не было ни малейшего намека на гадкого парня, вообще ни малейшего. Он ушел очень рано, лет в тридцать с чем-то с ним расправились, к сожалению. А заводов было много, каждая линия могла производить в сутки по 17 тысяч кассет. В сутки!

Скажи, пожалуйста, я читал много в твоих интервью очень теплых и светлых слов об артистах, с которыми ты работал. Были, правда, истории явно неприятные. Скажи, вынес ли ты какие-то уроки из тех лет о предательстве, о доверии? Насколько ты болезненно переживал то, что какие-то твои знакомые, твои компаньоны, коллеги или артисты тебя надували? Или, например, просто непорядочно себя вели? Стал ли ты таким циником, каким стал практически каждый продюсер, пройдя через столько лет в бизнесе?

Дело в том, что я больше сосредоточился на семье, на каких-то других направлениях в бизнесе. А в индустрии, в основном, часть своей жизни отдаю Валерии, своей жене. Потому что, честно говоря, для меня это очень неожиданный человек, во всех смыслах этого слова. Трудно быть мужем такой артистки, как Валерия, а труднее еще быть продюсером. Потому что все равно мы работаем с аудиторией 140-миллионной, и не только, всегда все равно где-то нужно уступить. Потому что как только ты начинаешь заниматься исключительно тем, что тебе нравится, неоднозначно, что ты можешь, скажем так, если ты делаешь только то, что тебе нравится, и не делаешь то, что может нравится аудитории, ты можешь потерять все. И просто сидеть у себя дома и играть только для себя. Поэтому мы обязаны считаться с публикой в этом смысле. И мне просто повезло, наверное, вот четырнадцатый год уже мы вместе, и Валерия занимается музыкой, я занимаюсь продвижением, я директорствую вместе с ней.

Как я понимаю, тебе это приносит в определенной степени мир с самим собой, в душе?

Абсолютно.

Потому что тут можно не ожидать, не надо быть готовым, готовиться каждый раз, что очередной артист…

Она нетипичный человек из шоу-бизнеса. Но могу сказать, что были проекты молодые, в которые мы вписывались вместе с Лерой, как продюсеры, скажем так. И даже в этом случае, имея жесткие контракты, люди умудрялись, я не буду их имена называть, они даже в этом смысле, они пытались изменять. Мне казалось, что даже наличие Леры позволяет людям сохранять вот этот элемент доверия, а людям мало. Человек попадает в «Граммофон», у человека есть ротация, а ему все мало. Он говорит, я хочу быть завтра звездой. Я говорю, так не бывает, люди десятилетиями идут по карьерной лестнице, вы хотите, чтобы было здесь, сейчас и вчера. Ну вот сейчас на моей памяти несколько расторженных брачных союзов в индустрии, музыкальных, скажем. Я вижу, как артисты себя ведут. Ведь сначала что получается, они готовы делать все, что угодно. А теперь когда ко мне приходит артист, я ставлю камеру и говорю: «Говорите под камеру, я потом покажу, что вы говорите сейчас, чтобы потом вы от этого не отказывались». Как только они прекращают говорить или не хотят, я говорю, тогда до свидания. Потому что так невозможно, они забывают самую главную вещь — артист сегодня, особенно в это время, если ты инвестируешь в него деньги, он должен их отбивать. Почему-то они забывают об этом. Они забывают, чтобы зажечься, все равно должна быть команда, без команды сделать ничего невозможно. Когда человек становится знаменитым или богатым, с ним приходится знакомиться заново.

Да, это огонь, вода и медные трубы. Передо мной, не как перед продюсером, а как перед продюсером радио, это же десятки однотипных историй, которые проходили и проходили.

Конечно, они повторяются и повторяются.

Главное, я хочу, я даже в какой-то момент думал колокол привесить под потолком, чтобы каждый раз в него ударить и сказать, послушай, вот что тебе предстоит: «Сначала упадут несколько песен в ротацию и первая волна накроет, потом пойдут гонорары от концертов, накроет вторая волна, потом пойдут алкоголь и наркотики, накроет третья волна. И так далее. Ты будь готов к этому, этого никто не избегал, это у каждого будет».

К сожалению. Поэтому я сейчас особо и неактивен в этом формате. У меня стоит прекрасный офис, который мы купили под продюсерский центр. Мы построили сумасшедшую студию, вчера был Сережа Галанин у меня, говорит, студия мирового уровня, триста каналов пульт, рубидиевые генераторы на основе атомных технологий, англичане, американцы, японцы приезжали, мутировали студию. Мне казалось, что строят Dolby Surround 71HD, в музыкальном направлении я буду первым, это кому-то нужно будет. А сейчас я смотрю, люди сидят на коленках в компьютере, фигачат музыку, в коробочку все вставляют. И вообще это все никому не нужно! Я помню, мы сделали потрясающий концерт с Лерой в Кремле с Российским национальным оркестром, русские романсы XX века. И мы делали концерт, в зале это было 51, я выставлял звук, а сводили мы в 7.1. У меня есть Blu-ray, я подарю. Сумасшедшее качество, даже иностранцы, которые слушали, говорили, что это феерически. Сейчас мы делали в Royal Albert Hall концерт, снимали BBC. На одном из федеральных каналов сказали — слишком темно. Зато один федеральный канал, который показал этот концерт, говорит, фантастическая съемка. И мне было приятно.

Вот с этой со всей прекрасной историей, которая тебе явно доставляет удовольствие, о чем ты жалеешь про девяностые? Что ушло? Что там было, чего вот сейчас не хватает?

Надо было покупать много недвижимости и сдавать ее в аренду, где-нибудь за границей. Понимаешь, в чем вопрос…

Подожди, но музыка?

Я объясню. Вот я работал с Колей Носковым, Сашей Маршалом, я выпускал «Горький Парк» альбом, я хочу сказать, что вообще этот период времени был очень активный. Я был молодой, перестроечный. Сейчас я понимаю, если бы мне сегодняшние знания на то время, я бы, конечно, бы отложил себе хороший пенсионный фонд. Дело в том, что я же искренне верил в какие-то проекты не ради денег. Как угодно можно к нам относиться, ко мне, к Юре, царство небесное, но мы все равно жили своими артистами. Я не знаю, до конца они это понимают сегодня, по прошествии времени, или нет. Например, тот же Коля Носков, с которым мы делали три альбома, в 1997 году полгода он за мной ходил. А у него было до меня два выдающихся человека — Стас Намин и Борис Зосимов. И для меня было честью, что я был третьим его продюсером, и я-таки смог дожать его карьеру до определенного уровня, сделать ему тур, скажем так, поднять его капитализацию, как это сейчас модно. И мы сделали фантастический концерт в Кремле «Дышу тишиной». Я помню, Коля Зиновенко даже делал постановку, свет, и все красиво, и с оркестром. Это было замечательное время, мне это нравится, потому что я получал от этого удовольствие. Но мне было крайне неприятно, когда артист вернулся с Тибета, начал самостоятельно двигаться и даже не соизволил себе вернуть те деньги, на которые я попал. Знаешь, хитренько так перечеркивают, все умеют считать. Вот это я понял, все, считают только в свой карман. Просто если бы я тогда бы хотя бы на несколько шагов понимал, что меня ждет впереди, я бы, может быть, повторил бы этот путь, но немножко по-другому.

А за этот период вообще у тебя бывали когда-нибудь депрессии? Или такое ощущение отчаяния? Или такие падения, в которые ты всерьез мог просто выпасть из обоймы, из профессии?

Нет, у меня депрессия была в 1990 году, и депрессия была в момент предательства, в период сотрудничества с REAL Records, с Ларисой Синельщиковой. Вот тогда у меня была сумасшедшая депрессия, она такая вампирша-женщина.

Это которая просто взяла и отобрала активы?

Ну да, по сути, да.

Это был не первый и далеко не последний случай с ней с тех пор.

Честно говоря, назовем так, что какой-то период времени она отбросила меня и отравила мою жизнь. Слава богу, что моей жене хватило мудрости, что она не смогла разорвать мою семью. Она сделала много болезненных вещей, в том числе направленных и на карьеру Валерии, потому что был период, когда она способствовала, чтобы ее не показывали. Хотя она никому ничего плохого не сделала. И ситуация с Евровидением, если мы вспомним, это была такая дешевая трагическая ситуация.

Анастасия Приходько с песней «Мамо».

Да. Где Приходько? Она в окопах под Донецком ходит, ругает русских людей в принципе в целом и осуждает Кобзона. Мы можем по разному относиться к политическим взглядам Кобзона.

В этот год должна была она идти?

Конечно. Валерию уговорили не потому, что надо было ей выигрывать. Мы поехали в Лондон, записали, потратили 300 тысяч долларов собственных денег на клип, на песню, наняли хороших авторов. Интегрировали Чайковского, показать хотели некую русскость такую, да. Нам не нужно было выигрывать, мы шли не за победой. Они взяли этого Бенджамина Баттона, стареющую девушку, и играли на то, что Украина, Грузия и все остальное. Чистый кидок был такой, дешевый-дешевый кидок. Я ехал, вот впервые в жизни я ехал в машине, честно скажу, я плакал внутри себя, у меня были слезы. Я понимал, что в эту минуту миллионы телевизионных каналов и людей смотрят, они не понимают, что произошло. И пытались убедить общество в том, что это уникальная артистка. Вот знаешь, что меня поражает? Чем больше психоза на сцене, кривляния. Вот мне больше импонирует Стинг, мне больше импонируют сдержанные люди, которые делают это. А те, кто бьются головой об пол, об стену, это я могу даже делать, и тогда меня могут оценить как выдающегося артиста. Смотрите, как он дергается красиво!

У меня финальный вопрос к тебе такой. Помимо того, что нужно было покупать недвижимость, если бы ты встретил самого себя на рубеже ровно в 1990 году. Вот сейчас заходит Иосиф Пригожин, чтобы ты еще ему сказал? Парень, имей в виду… Помимо недвижимости. Или напутствие.

Будь осторожен, парень. Что можно сказать? Нельзя уже перелистать то, что было. Я думаю, что это хороший урок для меня просто по жизни. В итоге награда за все мои страдания — певица Валерия, которая стала моим спутником жизни.

Какой прекрасный финал! Спасибо тебе большое.