В гости к Михаилу Козыреву пришел музыкант Алексей Паперный, основавший легендарный клуб «Китайский Летчик Джао Да». В этом году 24 августа заведению исполняется 20 лет, и в честь юбилея Паперный рассказал о самых интересных концертах и артистах, которые там выступали.
Мое почтение, драгоценные телезрители телеканала Дождь. Меня по-прежнему зовут Михаил Козырев, и это одна из передач моего цикла «Как все начиналось». Мы вспоминаем «лихие» годы, пытаемся понять, что и как мы пережили в то время, рефлексируем, короче. Я хочу напомнить вам, что одним из главных клубов в последние десятилетия, два десятилетия, в Москве был клуб «Китайский летчик Джао Да». Тут я могу говорить ответственно, это было потрясающее место, которое открыто и до сих пор, я в нем несколько раз бывал и смотрел там несколько феерических концертов. Это было еще то время, когда я мог, например, просмотреть весь концерт, будучи вжатым в стенку и цепляясь за трубу вентиляции, например, вот так, потому что клуб этот небольшой, но он совершенно уникальный, другого такого в Москве нет. 24 августа в этом году клуб будет отмечать свое двадцатилетие, это будет бесплатная вечеринка, в которой будет музыка, будут танцы, и я думаю, как обычно, все закончится веселым праздничным угаром.
Человек, которому мы обязаны этим клубом, сейчас у меня в студии, мы будем его вспоминать, я буду его расспрашивать. Правда, он жалуется, что у него абсолютно ничего не запоминается, блок памяти вообще давным-давно поломан и выкинут на помойку. Алексей Паперный сегодня у меня в гостях. Здравствуй, Леша.
Миша, привет.
Ты должен был сейчас в подтверждение сказать: «Здравствуйте, Аркадий».
А, ну типа того, да.
24 августа я правильно сказал?
Да, верно.
Что там будет?
Не знаю.
Серьезно, вообще?
Я же пытаюсь подтверждать твои. Не помню. Что-то будет, на самом деле я толком не знаю. Я просто хочу сказать для начала, что примерно с 2008 года я как-то от «Летчика» отошел, по разным причинам, но прежде всего потому, что, наверное, невозможно в таком драйве и угаре находится долго и заниматься одним делом. И потом, я не могу так долго, мне как-то невыносимо. Но тогда я много на это потратил сил. Поэтому сейчас там занимаются всем другие люди, я толком не знаю, что будет происходить 24 числа, но будем праздновать. Мы будем там играть 24 числа, я.
Да, вот уже…
Уже неплохо.
Уже неплохо, уже есть ради чего прийти. Я прочитал где-то в твоем интервью, ты сказал, что тебе этот клуб нужно было открыть в качестве терапии.
Это правда.
Объясни, пожалуйста.
К 1998 году я себя плохо чувствовал очень уже, был такой момент. Правда, действительно был тяжелый момент какой-то, я вообще был в осадке. Я, собственно, не хотел его открывать, это была не моя идея. У нас в доме, где мы жили на Красносельской, там мама жила в тот момент, там было китайское кафе, «Мэйхуа» называлось, вот там был Володя, который, собственно говоря, этим кафе командовал. И мама с ним что-то такое за…
Задружила.
Да. Мы с ним тоже как-то общались, я ходил туда, там многие ходили, Троицкий туда ходил, собственно. Я ходил, потому что в одном доме, у меня особо денег не было, но иногда мы туда ходили. Кооперативное кафе, одно из первых, кстати.
Там кухня китайская была?
Китайская. И Володя китаец.
Я очень люблю китайскую кухню. Не так много было еще в ту пору мест.
Да-да, в ту пору вообще еще ничего такого не было, он был один из первых. Мы тогда катались по всяким гастролям, по всему миру со спектаклем «Твербуль». И в перерывах мы приходили туда, было единственное, знаешь, место такое частное.
Потому что удобно, если это в твоем доме.
Тем более, да. Короче, к этому моменту оно давно уже существовало, и мама как-то с ним договорилась что-то открыть. К этому моменту уже «Белый таракан», один из первых клубов Москвы, который мы открыли в свое время, практически «Твербулем», он уже давно закрылся.
Это просто отдельно сделаем отступление. Я хотел бы, чтобы ты немножко рассказал по поводу того, он же просуществовал девять месяцев всего.
Меньше года, да.
И это было, по-моему, первым экспериментом клуба по карточкам, то есть какого-то закрытого сообщества.
Миш, это вообще было первым экспериментом, потому что к тому моменту, я знаю, существовал еще… Вот был какой-то клуб, где на столе плясали, Друбич открывал, как он назывался, я не помню.
Hungry Duck ты имеешь в виду?
Нет-нет. Такой там стоял огромный стол, и на нем все плясали, стол такой был метров пятнадцать, не знаю. Закрытое тоже было место, там тоже были какие-то карточки, что-то такое. И в общем в Москве практически ничего не было, это уже после нас там «Эрмитажи» всякие пооткрывались, практически через месяц, два, три. А тогда «Белый таракан» был первое место, и вот такой шизофрении, вот такого, конечно, уже в истории человечества, наверное, не повторится, потому что это было место, в котором сидели все: и бандиты, и Лева Рубинштейн, и поп-звезды, и андеграундные поэты. И все это как-то варилось в одной каше, и это был абсолютный водопой. Вот все друг друга любили, и какое-то было у всех друг к другу отношение. И какие-то знаменитые люди рвались туда, а мы их не пускали, вообще карточки не давали и так далее.
Знаешь, в каждом каком-то таком исторически заслуженном месте есть легенда о том, кого туда не пустили. Я был в прекрасной маленькой еврейской закусочной на левой, на Ист-Сайд Манхэттена, на котором наклеена газетная статья о том, как в еврейское Daily кафе не пустили Вуди Аллена. И они этим страшно гордились. Кого вы не пустили в «Белый таракан»?
Ой, я не помню сейчас уже. Мы всех сначала не пускали. Я не знаю, рвался ли ты туда…
Нет, не рвался, потому что, я думаю, я просто его не застал.
Ну, тебя бы тоже не пустили поначалу.
Спасибо за доверие.
Мы всех не пускали, у нас был какой-то сначала, нет, давайте проверим. Хотели, чтобы в основном это был наш такой вот…
Понты.
Понты, да. Существовало оно вообще по непонятному принципу, не было никаких, как всегда, идей, была только вот… Сосиски мы покупали на Цветном бульваре, ларек стоял их продавал, знаешь, вот эти вареные, в воде плавают. Мы их покупали, приносили туда и продавали, никаких касс, ничего не было, горошек из магазина. И вот это весь был бизнес. На самом деле это волшебное было время, девять месяцев, да.
А почему он закрылся?
По разным причинам, соседи, еще что-то. Потом был адский наезд, там была страшная какая-то история, на Новый год, когда было там какое-то побоище, была какая-то история, я же говорю, я очень плохо помню, но обидели каких-то там ментов…
Бандитов?
Нет-нет, какие-то пришли, что-то такое, их не пустили, трали-вали, кто-то им сказал, потом они пришли, всех там на пол клали и так далее. Это девяностые годы, там не поймешь, кто бандит, кто не бандит. Там была тяжелая история, но не из-за нее, сейчас я уже не помню. Просто, во-первых, это был жилой дом, там были какие-то проблемы. Даже сейчас не помню, почему мы закрылись. Время пришло.
Просто время. Хорошо. Вот возник этот Владимир Джао, который сказал: «Я купил помещение, если хотите, можете там что-нибудь сделать».
Да, это они с мамой там что-то перетирали на эту тему, и вроде бы договорились что-то такое вместе сделать. Я был вообще ни при чем. И уже когда они обо всем договорились, я зашел, когда они что-то разговаривали, и как-то стал командным тоном рассказывать, что все не так, надо вообще бы делать по-другому и так далее. Он говорит: «Может, ты тоже туда войдешь?». «Ну давай, войду, дай я подумаю». И дальше я собственно придумал «Летчика», мне кажется, главная идея была — летчик, потому что никаких других идей не было. Я не знаю, все, что я в своей жизни делал, это может нескромно звучит, но у меня никогда не было никаких концепций. И мы в день открытия не знали, что будет завтра, но мы позвали «Запрещенных барабанщиков», они тогда «Убили негра», как-то всем это нравилось. И мы позвали, ну, наверное, надо позвать. Мы позвали. Они сыграли на открытии, после этого они уже ни разу, в клуб, по-моему, не приходили, но мы и не знали, а что у нас будет, какой следующий концерт. Вот так это все было.
Сейчас, давай про концепцию «Летчика».
Концепции не было никакой. Была концепция — мы откроем место, в которое будут приходить люди, которые нам будут нравиться, наверное, и нам самим там, наверное, будет нравиться, потому что нам там будет хорошо. Ну не было никакой концепции. Мы хотим, чтобы там играла музыка, которая нам будет нравиться.
Послушай, я встречал огромное количество людей, которые мечтают, конечно, всегда открыть место, в котором им будет хорошо, уютно и комфортно, и туда приходят только наши люди, только люди нашего круга. Я хотел бы, чтобы у меня было такое место, в которое я всегда могу прийти, поесть что-нибудь, выпить чашку кофе и услышать музыку. Но ни у кого до этого не доходят руки вообще.
Да, а у нас дошли. Понимаешь, не было такой идеи, что вот для своих место. «Летчик» это вообще антиснобистское место. Идея была в том, как бы не идея, это я уже потом говорил, что у нас такая идея, а на самом деле оно само так получалось. Я всегда говорю так, место получается такое, вот кто его делает, вот какой человек его делает, вот такое и место, какие люди его делают, вот такое и место. И никакой другой концепции быть не может. Я не могу сделать другое, я могу только на себя похожее сделать. В этом смысле мне тоже разные люди интересны, никакого снобизма, нам играли во всех стилях, жанрах и направлениях. Нам было плевать, нам просто либо нравилось, либо нет, вот и все. Формата нет.
Слушай, а «Летчик» было подсказано тем, что Владимир Джао имел отношение к еде на «Аэрофлоте»?
Нет, он вообще к «Аэрофлоту» никакого отношения не имел.
Нет?
Абсолютно.
А почему летчик тогда возник?
Это я придумал. Я не знаю, он потом в «Аэрофлот» пошел. Я просто придумал «Летчика». Во-первых, сказал, был в этом какой-то, сказал, ты Джао, давай его назовем Джао, только не Джао, а «Китайский летчик Джао Да». Почему «Китайский летчик»? Леня Милославский тогда мне написал, когда он пришел на открытие, он говорит, хорошее место вы открыли, только название говно, потому что какое-то манерное название.
Очень похоже на Леню.
Я говорю: «Почему?» Он говорит: «Ну, какой-то летчик…». Я говорю: «Погоди», и дал ему эти истории почитать, про летчиков. «А, это другое дело».
А ты истории сам сочинил?
Ну, конечно.
А рисунки вот эти вот все?
Петя нарисовал, Пастернак.
Петя сделал.
Мне кажется, я сам не люблю вот эту театральщину, но в данном случае его история мне была важна, потому что все, что происходило с этим летчиком, все, что я потом про него придумывал, песни, спектакли, мы делали про него эти истории, которые я сочинял, пьесы я про него писал и так далее, мне это было важно, потому что у меня был этот флаг единственный, вот этого свободно летающего ниже зоны локаторов человека, который абсолютно свободен.
Для которого не существует границ.
Вообще никаких, ни государственных, никаких. И вот это на самом деле много. Можно говорить, что это все глупости, а на самом деле это многое определяло. Может быть, единственное, что определяло подход к этому делу. И поэтому у нас так нравилось таким пацанам, как Ману Чао, и прочим, и так далее, потому что вот эта свобода там чувствовалась.
А ты им объяснял, вы объясняли эту историю, почему клуб так…
Не очень. Мы как-то рассказывали, но дело не в этом, они в подробности не вникали. Просто они видели, вот здесь это сейчас происходит, вот это летание ниже зоны локаторов, летание по всему свету, свободный полет.
А Володя как на это отреагировал, когда ты все это рассказал? Он не повертел пальцем у виска?
Никак. Им все это не нравилось, естественно, но меня это уже… Мы согласились делать вместе, он единственное, что правильно сделал тогда, вот он правильную вещь сделал — он сказал: «Ну, давайте делайте». А дальше это помещение было, в котором какие-то стеклянные, зеркальные потолки были, какой-то ад такой совковый. И Петя сказал, я говорю: «Как оформим?», он говорит: «Давай все сломаем, а там почешем в репе и придумаем». Он всегда такой, никаких, вот понимаешь, заранее идей. Когда мы все это ломали, Джао говорил, что вы делаете, это же все зеркала. Мы говорим — спокуха. И потом действительно все сломали, покрасили, сделали, Петя по ходу что-то сделал, кастрюльки повесили и как бы все. Меня вообще это как бы не очень волновало, потому что я знал, что Петя свободный человек, и все, что мы делали, мы по ходу, конечно, придумывали, я придумывал. Это не знаю, кто уж придумал, что вот история летчика, которая была написана, мы ее всю нарисовали, сделали такие картинки, она потом висела, ну и так далее. Все придумывалось по ходу, вот каждый новый день придумывалось что-то такое, что будет завтра и так далее. Не было никаких идей специальных.
А конкуренция какая-нибудь была со стороны каких-то других клубов? «16 тонн», по-моему, уже открылись.
Конечно, потом она возникла, но мы тоже об этом не думали. Еще вот, мне кажется, наша сила заключалась в том, что мы ни с кем не бодались, потому что у нас не было ни маркетинговых исследований, ни… Мы потом, в какой-то момент, к нам приходили и говорили, слушайте, у вас все неплохо, но вам нужно вызвать кого-нибудь, кто там, не знаю, умного человека, который посчитает, прикинет, поймет, как что продавать.
Соориентирует вас на правильную аудиторию, целевую группу.
Да. Я на самом деле кивал и говорил, что да, надо. Но это всегда как-то тонуло. А «Летчик» все равно существовал и как-то плыл. Надо сказать, что я тогда, ничего особо не предпринимая, мы сделали место, которое окупилось за два месяца, надо сказать.
Вот я хотел аспект экономический затронуть тоже. Вы несли какую-то, то есть он вам сказал, ребята, делайте, лишь бы не тратили деньги? А вы ему сказали — давай нам вот такой стартовый капитал, мы вот это вот сделаем, и потом это окупится, например, за полгода, дальше мы начнем зарабатывать. Нет?
Нет, никто ничего такого не говорил, никто вообще понятия не имел, когда это окупится.
Нет, не было такого разговора? Но вы окупились?
Он решился на это, сделать. Послушай, это тогда были копейки все, мы сделали очень дешево. Но тем не менее, по тем временам это были все-таки какие-то деньги, но оно окупилось, ну не за два месяца, но очень быстро. И опять же мы ничего для этого не предпринимали, просто люди туда пошли, и как-то я…
Никакой рекламы не давали нигде?
Вообще. К нам все пришли. К нам пришла «Афиша», к нам пришли все. Знаешь, если в 1995 году я ходил и смотрел, вот там Миша Козырев ходит, человек, к которому подойти, наверное, я вот так не смогу просто, потому что страшно, типа ну че я буду себя навязывать. А потом Миша Козырев сам мне позвонил и сказал: «Лех, что вы делаете, 14.41-14.43 поговорим», и все такое. Пришла «Афиша», с этим проектом журналов, мы особо никуда не ходили. К нам приходили, мы сидели за столом, трепались и придумывали какие-то новые истории, которые завтра сделаем, вот и все.
А как построена сама экономика такого заведения? Как я понимаю, вы зарабатываете в основном на баре и на еде?
Все бары зарабатывают на баре и на еде.
Соответственно, от того, сколько вы зарабатываете, вы понимаете, какие группы вы можете позволить себе пригласить, какой гонорар вы можете выплатить. Так?
Наверное. Это сейчас так, наверное, в большей степени.
А тогда?
Тогда мы придумали невозможные вещи. Мы стали привозить действительно музыкантов, тогда это не очень было принято, со всего мира. Но иногда это были оказии просто. Кто-то, например, просто приехал куда-то, а 15.33 позвонил, давайте концерт сделаем, ну мы и сделали. Или, не знаю, Киму 15.37 мы написали, что Кима, можешь к нам приехать? Он сказал, да, могу, но у меня там райдер, 1800 фонарей, оборудование, трали-вали, светомузыка. Мы говорим, слушай, у нас ничего этого нет, у нас один комбик и два фонарика, но зато у нас красивые девушки, и мы вообще тебя будем любить. Он сказал — я еду. Вот как бы такие истории. Или приходил там Миша, Троицкий, кто-то там еще, приходили люди, которые говорили, слушайте, а вот есть еще такой артист, давайте, может, позовем. Мы говорили, давай. И это все какие-то, всегда по-разному, какие-то всегда были оказии. Иногда мы сами устраивали большие концерты, мы с Чепарухиным, но это отдельная тема, Саша это просто моя любовь, он абсолютно тоже как бы беспредельно свободный человек.
Очень не хватает его сейчас, потому что, конечно…
Он жив, слава богу.
Конечно, просто он этим перестал заниматься, а это целый как бы музыкальный калейдоскоп, который он подарил этому городу и вообще стране, если считать еще с «Сотворения мира», всех тех артистов, которых он… Я помню, когда Саша звонил и начинал рассказывать про своего какого-то артиста, про которого я никогда не слышал, это невозможно было остановить, с такой страстью он мог…
Остановить его невозможно, да, его не перебить невозможно, ничего, иногда это, конечно, доставало нереально. Так вот он тоже человек абсолютно как бы свободный, и смелый человек, который решался, который открывает ногой дверь гримерки, заходит к Radiohead, говорит «Давайте дружить», и в результате они дружат. Ну, не важно. Он придумал, организовывал какие-то проекты, он всегда во всем участвовал. Вот он предложил сделать Ману Чао, совместными усилиями. Он говорит, я не знаю, сам-то я не смогу, может, «Летчик» тоже вложится, еще что-то такое. Ну, мы взяли и вложились, сделали большой концерт, позвали Ману Чао, сделали в «Горбушке» тогда. Это, надо сказать, тот момент, нам с ним непросто было, потому что Ману Чао к тому моменту собирал 200 тысяч легко где-нибудь в Греции на пляже. А мы 3 тысячи собрали, надо сказать, собрали, конечно, но не могу сказать, что это было прямо нечего делать, то есть мы последние билеты продавали в последние дни.
Потому что мало кто знал здесь артиста.
Да все его знали! Это вот парадокс какой-то, который я понять не могу. Конечно, Ману Чао знало огромное количество людей. Не знаю, кстати, и недорого было. И вот мы сделали такой концерт. Но потом в «Летчике» Ману Чао провел неделю, или сколько он там, после концерта, не выходя, со всеми своими музыкантами. Ну просто не выходя, это я говорю совершенно не как фигура речи.
Сейчас, погоди, вы делали большой концерт, и в пристежку договорились, что он приедет и просто потусуется в клубе.
Нет, это как бы делал «Летчик», поэтому он приехал в «Летчик». Он из самолета вышел, пришел в «Летчик», и там мы как бы уже и жили. А из «Летчика» мы ездили на концерт в «Горбушку», еще куда-то. Специального концерта в «Летчике» не было объявлено, просто там каждый день был специальный концерт Ману Чао, потому что там каждый день со всеми музыкантами сидели, джемовали, что-то играли, курили, пили.
Мое яркое впечатление от города Барселона заключается в том, что там практически в каждый бар, в который ты заходишь, в какой-то момент бармен тебе начнет рассказывать о том, что вот Ману Чао обычно сидит на этом стуле, а вот, кстати, его гитара. И тут же эти бармены начинают играть, то есть везде был Ману Чао, его следы по всей Барселоне.
В какой-то момент он действительно был везде, не знаю, в то время я ездил, куда-то там в Италию приезжал, там из каждого утюга, из каждого окна развевались флаги какие-то там свободные и музыка Ману Чао.
Me gusta marihuana, me gustas tu.
Да-да. Это даже too mach какой-то был, и начинало в какой-то момент это раздражать.
Подожди, а как, каким образом, это же большой артист, у него там менеджмент, который должен состоять из десяти людей, которые обороняют его от прессы…
Конечно. Сейчас я тебе все расскажу, про все про это. Ману Чао, он антиглобалист, он, так сказать, шпана, левак, трали-вали, как бы он за бедных, за народ и все такое. Но при этом у него, конечно, он большой артист, с большим менеджментом, у него агенты, фигенты и так далее. Какие-то концерты он к тому моменту играл вообще бесплатно, где-нибудь в Южной Америке, в каких-то поездах ездил, просто выступали в деревнях, а за какие-то он просил бешеные деньги, и все это как-то странно совмещалось, и так далее. Мы когда с ним стали общаться, он антиглобалист, мы все ура, мы все как бы за свободу, в какой-то момент, я уже это рассказывал кому-то недавно, в какой-то момент у меня чувство ненависти по отношению к Ману Чао просто зашкалило все остальные чувства, когда мы переписывались…
Потому что достал ограничениями?
Нет, потому что вот эти антиглобалисты, трали-вали, все такое, мы, конечно, не с ним переписывались, с его агентом, но требования были абсолютно буржуазные, огромное количество. Ну, как буржуазные, огромное количество ограничений, какие билеты можно продавать, какие нельзя, как они следят, какой контроль за продажей билетов, чтобы не ушло то, не ушло се. В каких-то кулисах стоят люди с компьютерами, которые помечают, кто зашел, кто вышел, трали-вали. Мы кричали, ну как билеты, мы, конечно, будем продавать максимально дешево, но чувак, ну мы же делаем концерт артиста, ты же просишь гонорар большой, ну как нам его, мы же должны как-то его окупить или что-то такое.
А у него пунктик насчет того, чтобы бы билеты были так, чтобы средний человек мог себе позволить?
Чтобы бедный человек мог себе позволить.
Бедный человек мог.
Но если доводить до абсурда, мы должны были сделать бесплатный концерт, но платить за это должны были мы и так далее.
Замечательный концерт.
Но, конечно, так не было, и в общем все это терлось бесконечно, и в какой-то момент, все новые и новые требования, а вот это еще нельзя, а вот это еще нельзя, и я думаю, ну… И в какой-то момент, когда уже он должен был приехать, я его должен был встретить и в «Летчик» должен был привезти, в аэропорту или где-то там, я понимал, что он сейчас приедет, и я просто плюну ему в лицо, потому что я скажу, вот все это вранье, весь твой антиглобализм, потому что вот… И когда, значит, он появился, появился милейший, абсолютно обаятельнейший какой-то чувак, такой прекрасно улыбающийся, и мы как-то «Привет!», и как-то все обнялись, все расслабились, и конечно, все вот эти требования потом, агентурныеи так далее, которые в процессе договора, они вообще были забыты, просто о них уже больше никто никогда не вспоминал. Все шло идеально и так далее, и в результате…
У меня была история как раз на «Сотворении мира», которую делал Чепарухин, туда приехал Ману Чао, и он прыгал на сцене так, что он подвернул ногу.
Кто, Саша?
Нет, Ману Чао. И Саша просто с зеленым цветом лица бегает по бэкстейджу и ищет, кто может помочь. Я ему говорю, что я вообще по образованию врач. Все, пришел Ману Чао, посмотрел, быстро диагностировал, что никакого вывиха там нет, там просто очевидно разрыв каких-то связок голеностопного сустава, надо «скорую». Я что-то там перебинтовал, и мы ночью по Казани с Ману Чао путешествовали на «скорой», полюбили друг друга. Естественно, это закончилось в гостинице, где они до утра, Чепарухин, естественно, начал петь блюзы, и Ману Чао играл тоже до утра, и абсолютно то же самое впечатление, абсолютно чудесный. Но они обороняют себя, как только они становятся частью большой индустрии, какими-то бесконечными кругами, барьерами вот этого менеджмента и так далее.
Наверное.
Так что он, прямо жил в клубе?
Ну, не жил, он жил в гостинице, но в принципе он там проводил 90% времени, и его музыканты. Знаешь, вот я терпеть не могу вот эту тоже наигранную такую, как бы я подтверждаю свой образ, я такой весь свободный и лихой. Надо сказать, что он действительно человек обаятельный в том смысле, что никакой особой демонстрации вот этого своего образа нет. Ну, может какой-то, мне казалось, но в конечном итоге все было очень по-простому. Действительно, люди приходили, бармены кричали «Маню!»…
Маню, его так называли.
Его все называли Маню, и это было не наигранно, не было в этом такого, знаешь, я звезда, но я играюсь… Все было как-то очень…
Про Кустурицу расскажи. Он же тоже добрался до вас.
Ты знаешь, это та же фигня.
Да?
Добрался он так, что я тогда познакомился с Мишей Капником, потому что Миша устраивал его концерт в России. Я узнал о его концерте дня за три до концерта. Я так особо ничего не знал, как и сейчас, но вот случайно. Говорят: «Знаешь, Кустурица приезжает». А я был его абсолютным фанатом, его кино, конечно, не музыки. Музыки я и сейчас не фанат, не его, вот этой, No Smoking Orchestra.
Но мне, конечно, хотелось, чтобы Кустурица со всей этой атмосферой цыганской жизни там оказался. И я просто тупо позвонил Мише, которого не знал тогда, и сказал: «Миша, здравствуйте! Меня Паперный зовут. Нельзя в „Летчике“ сделать концерт?». Он сказал: «Как ты себе это представляешь?». Через два дня концерт где-то в России. Он говорит: «Вообще давай попробуем».
Короче, я не знаю, как это вышло, я сейчас уже не помню, но как-то мы договорились, что он просто как-то… Что же это было-то? Да, что будет концерт, мы сделали концерт, но что мы его не будем объявлять. Но этого и не надо было, знаешь, мы ничего не объявляли, мы честно никому не сказали, что будет концерт. Но там было невозможно зайти, примерно весь проезд был запружен людьми, люди, как селедки, стояли в этом «Летчике», который на самом деле меньше этой студии.
Сколько человек влазит официально?
Тогда мне казалось, что тысяч пятьдесят, да, но реально там метров… Я мерял, шестьдесят метров комната. Комната!
Шестьдесят метров.
Да, квартира какая-то небольшая. То есть большая, но тем не менее.
А сколько человек у Кустурицы на сцене было? С несколькими музыкантами.
Человек двенадцать там, да. Слушай, у нас влезали такие составы! Там «Маркшейдера» в полном составе влезают, там пятнадцать человек. Еще что-то.
И «Ленинград».
«Ленинград» влезал, влезали Orchestra Baobab. Много чего. «Фанфаре Чиокарлия», прости, которых на сцене двадцать-тридцать человек, с дудками со всеми, со всем этим самым. Все влезали. Я не понимаю, как, он резиновый, конечно, был, этот «Летчик».
Расскажи еще, пожалуйста, про Иру Седову.
Это да, с удовольствием.
Как ты ее нашел и как так получилось, что она десять лет была бессменным арт-директором клуба?
Я арт-директора стал искать примерно дней за семь до открытия клуба.
Молодец!
Я думаю: «Действительно, нужен же арт-директор какой-то!». И сначала пришел другой арт-директор, не буду его называть, мы мило поговорили, все было хорошо, мне даже показалось, что он может быть неплохим арт-директором. А потом я сказал: «Слушай, ты, если что, хочешь, выпей что-нибудь, закуси». И ушел. Он там заказал примерно все меню, какое было, выпил все, что было, и так далее. И сидел, такой уставленный какой-то едой. Я подумал, что нет, как-то что-то мне в этом не нравится, что-то не то, дурной стиль какой-то. Но не только поэтому, конечно, я искал дальше.
Потом пришла Ирка, и я как-то, не знаю, почему, она особо не хвасталась ничем, никаким особым общением с музыкантами, просто по ней было видно, что она это любит, и все, что она любит музыку, любит музыкантов. И она, в общем, талантливый человек, по ней видно, она как-то так интересно говорила, и все. И дальше бессменно все это время, потом еще к ней присоединилась Таня Ядрышникова, которую ты тоже знаешь, они же две подружки.
Их же вообще троица была. Карина, которая у нас не работала, но тоже, считай, работала, потому что все музыканты у нее жили и так далее. И дальше вот это тоже была жизнь, потому что главным их достоинством была прежде всего вот эта абсолютно искренняя любовь к музыкантам и к вот этой атмосфере, понимаешь? Не за миллионы они там работали, я тебя уверяю, денег больших особо там никто не получал.
И это же единственный арт-директор в мире, которая увековечена в песне.
Да, да! Вот про какого арт-директора есть песня? «Ира, мне нужна твоя квартира».
Да, это песня группы «Кирпичи», которая основана на реальных событиях, как сейчас говорят.
Да, все про это знают.
«Ира, мне так нужна твоя квартира».
Это была взаимная любовь, они ее тоже обожали все, и до сих пор все они там дружат и так далее. Я в меньшей степени, Ира была на земле, на районе, в основном она всё.
Давай пройдемся по самым-самым концертам. Скажи мне, какой был самый пьяный концерт в «Летчике»? Какой ты можешь вспомнить?
Ух ты, ёклмн!
Музыканты, может быть, падали со сцены в публику.
Ничего удивительного не будет, ничего нового я не скажу, если я скажу про группу «Ленинград», которая никогда трезвая там не появлялась. Но на самом деле довольно-таки много концертов там было пьяных. Пьяных ― чтобы артисты были пьяные на сцене?
Да!
Да хрен их разберешь, они пьяные или просто талантливые. Это, знаешь, довольно трудно понять. Многие выпивали. Понимаешь, концерт ведь не кончается концертом. Концерт, потом люди выпивают, потом концерт продолжается, потом продолжается все и так далее. И он становится пьяным уже под утро.
«Ленинград» ― ты имеешь в виду, сейчас-то они вообще все ЗОЖ.
Сейчас они трезвые.
А это был первый состав, еще с великим саксофонистом Ромэро.
Да, конечно. Мне, конечно, тогда казалось, что это часть имиджа, что они не могут просто трезвые ничего сыграть. Но вообще-то это отчасти так, отчасти, конечно, это прямо был образ жизни, да.
Какой был самый странный концерт? Самые странные артисты.
Блин, Миша, ты задаешь такие вопросы. Мне трудно на них ответить.
Троицкий же привозил каких-то очень-очень странных артистов туда. Финнов каких-то, по-моему, я не помню даже, как называлась группа.
Cleaning Women они назывались, они играли на стиральных досках, всяких таких штуках. Это довольно известная группа финская. Stereo Total была группа, которая играла на детских инструментах. Тоже потом стала довольно известной, она тогда была еще не супер, а потом они стали такой…
На детских инструментах?
Да, все играли на детских инструментах. Очень клевые у них были несколько песен, которые прямо в какие-то чарты входили, хиты и так далее.
Довольно много такой странной музыки, я бы даже не назвал ее странной. Самым странным концертом я, конечно, знаешь, что назвал бы? Странным по впечатлению как-то. Это когда мы придумали сделать юбилей «Бременских музыкантов». И я позвал Анофриева, царствие ему небесное, удивительный человек. Он согласился. Сделать просто так, как все на пластинке, ведь на пластинке же, первая пластинка, он там сам всеми голосами поет, и за Трубадура, кроме Принцессы.
Да.
И я подумал: давайте сделаем такую штуку, что к юбилею этой пластинки, 30 лет ей на тот момент было, мы на сцене сделаем такое вот, они исполняют все, как на пластинке. Я зову своих музыкантов, они выучили. Мы это сделали. И странность заключалась в том, что Анофриев согласился, но очень так как-то… «Нафиг это надо». И очень был нервный ко всему, ему все не нравилось, как мы играем, как мы поем. Ему все это казалось никому не нужным.
Подожди, сейчас. У него была какая-то концертная программа к тому времени, нет?
Нет-нет. У Олега Анофриева…
Ты сказал: «Мы сколотим музыкантов для сопровождения».
Нет, я позвал музыкантов, своих, собственно, взял из своей группы «Паперный Т.А..М…». Юра, еще кто-то, мой саксофонист, чтобы они сыграли все, как на пластинке, всю инструментальную часть, а он бы спел, как на пластинке, и рассказал: «В далекие-далекие времена существовали принцессы» ― и дальше поехало. За Принцессу позвал спеть Аню Хвостенко.
Мы сделали такой проект, его не было, не существовало. Как проект? Я хотел, чтобы это один раз произошло в «Летчике». И он говорил еще: «Кому это надо? Это же тридцать лет назад». Я говорил: «Давайте сделаем, это надо мне». Потому что еще не было такого повального, на всех дискотеках, значит, играли песни советских…
Композиторов.
Да. И мы это сделали. И на самом деле я больше… Это даже нельзя сказать «странно». Я большего счастья, большего восторга, я сейчас говорю, у меня самого слезы на глазах, потому что это просто было феноменально. Я видел человека, вот стоит Анофриев, который довольно злобный был все это время, он говорил: «Вы всё не так играете, что это вообще? Кому это надо?», который стоял и не понимал вообще, какой-то один из самых счастливых моментов, вот такой любви к себе, хотя это маленький зал, «Летчик» ― что это такое? Он выступал в больших залах, он большой артист, у него автографы берут на каждом углу.
Но тем не менее вот такой любви, после слов, которые, знаешь, «Жили прекрасные»… Когда все хором не просто пели все это, это же для каждого, понимаешь, жизнь, детство и так далее. Вот это ощущение счастья ― это был какой-то странный момент, который на самом деле…
То есть это ты ему подарил этот момент.
Я не знаю, мне сложно сказать, кто кому, он нам подарил, мы ему и так далее. Это просто было на самом деле, я не знаю, невероятное счастье, вот этот концерт. Я такого не помню больше.
Скажи, самый короткий концерт какой был в «Летчике»?
Вот! Миша, ты мне задаешь какие-то вопросы про числа.
Ты вспоминаешь за счет этого, я тебе подкидываю. Был концерт, который, например, шел две или три песни всего, а потом что-то случилось и он резко оборвался?
Когда погас свет, да.
Да, расскажи.
Не помню, таких артистов было много.
У вас часто гас свет?
Часто, но всегда, когда он гас, концерт продолжался без света и без звука.
Потому что народ.
Нет нам преград потому что на море и на суше. Я не помню самый короткий концерт.
Самый длинный?
Самый длинный?
Который никак не мог закончиться и продолжался до утра.
25 часов шел у нас концерт.
25?!
Да. Мы делали такой фестиваль, он назывался «25».
Отлично.
Это был марафон, когда музыканты просто нон-стоп выступали в течение 25 часов.
Разные, подъезжали и сменяли друг друга.
Да-да-да. А, еще о странном концерте я могу. Это просто был такой фестиваль, он был очень клевый, там уже все изнемогали, но, надо сказать, на двадцать пятом, когда уже сутки, под утро, к восьми утра были какие-то концерты, все равно в зале были какие-то такие пьяные люди, просыпавшиеся. И в этом тоже был свой какой-то странный сон, такой, знаешь, метафизический какой-то, когда то ли это музыка, то ли ты спишь.
Еще странный был концерт, когда мы делали фестиваль уличных музыкантов. Мы делали его сначала в «Летчике», а потом мы делали его на улице, большой фестиваль. Но мы просто позвали реально музыкантов со всех улиц и подвалов, ходили сами по переходам, искали их и так далее. И когда к нам… Потом, значит, Дибров тогда объявил в передаче, у него была передача, как она называлась?
«Антропология».
«Антропология». Он объявил, что в «Летчике» будет такой фестиваль, он нам помог тогда. «Вы можете приходить туда, все, кто по улицам ходит, играет, приходите, пробуйтесь и участвуйте». И к нам привалило такое количество каких-то гитаристов, которые Цоя поют, еще что-то, каких-то странных людей с пилами! И вот это было странноватое, конечно.
Это были полуконцерты, мы считали, что мы отбираем, но это все равно были концерты, мы все там веселились, отобрали потом почти всех в результате. Это было весело и странно.
Дибров сам тоже выступал?
Это я не помню.
Но был он там частенько, это точно.
Да, он там бывал. Он там жил где-то рядом вроде.
Скажи, пожалуйста, был какой-нибудь концерт, на котором вообще никого не было? С пустым залом.
Чепарухин устраивал концерты.
Это единственное, на что ты сразу находишь ответ!
Дело в том, что Саша ведь человек очень увлекающийся. Я, кстати, считаю, что это круто, правильно делать концерт, на котором никого не будет, это очень концептуально.
Я сейчас не помню, как называлась группа, это была какая-то польская авангардная группа, не фри-джаз, но что-то в этом роде, очень странная. Он тоже все это очень любит. Мне в нем нравится, что он, так сказать, не тупой расчетливый промоутер, какой-нибудь такой, что только что деньги приносит, а ему что-то нравится, он это и делает. В этом смысле я от него во многом и заразился. И он позвал этих людей, сказал, что он потрясающие, везде сделал рекламу, как он умеет это убедительно рассказывать.
Польские авангардисты.
Что-то такое. Он говорил… Мне просто очень стыдно, я сейчас, может быть, про каких-то великих людей не помню. И он везде рассказал, объявлял и говорил. И у меня было ощущение после того, как Саша говорил, что придет примерно тысяча человек. Но там пришло два человека, которые, может быть, в результате ушли. Но концерт был крутой! Я, кстати говоря, не считаю, что концерты, на которых нет людей, ― это плохие концерты, понимаешь? Это очень часто бывают самые лучшие концерты. Так что бывали такие.
Расскажи, пожалуйста, какие гастрономические хиты в ту пору пользовались огромной популярностью из меню «Летчика», что там было?
Ты знаешь, я не по этой части вообще. Мне вообще все равно, что есть, как правило. Но я тогда придумал такую штуку, то есть я предложил, мы ее сделали. Летчик же везде летал, у него была французская девушка, к которой он иногда подлым образом прилетал, проводил с ней какое-то время, потом говорил: «Извини, я свободная птица», улетал, а она стояла, значит, и ждала. Это про «Одиссею» все.
Французская девушка, она готовит такие бретонские блинчики. Я просто был в Париже, ты знаешь, эти crêpes.
Да, блины.
Да, блины, они дико вкусные. И мы придумали, что надо их обязательно делать, потому что их в Москве не было, мы думали: «Вот будет хит». Я был в Париже, спрашивал, как их делать, подходил ко всем этим, кто торгует.
Уличным торговцам.
Да. Никто мне не рассказывал, говорили: «Нам привозят рецепт, это секрет, тайна». Мы пытались, читали, где-то искали. В общем, мы не могли придумать рецепт. Потом мы просто на кухне, там люди сидели месяц и придумали какой-то свой рецепт, который получился вкуснее бретонских блинчиков, вкуснее crêpes, на мой вкус. И они до сих пор существуют, это до сих пор хит. В общем, они вкусные очень сами по себе. Задача заключается в том, чтобы сделать такой блин, который бы не разваливался и был тонкий и большой. И вкус.
Большой, да-да.
Это все, что я знаю про кулинарию.
Нет, я хотел бы, чтобы ты еще рассказал про меню «Жар-птица». Что это такое?
Ты меня уже не первый спрашиваешь, я не помню, что это такое. Говорят, было такое.
Кто должен помнить, я или ты?
Скорее те, кто его ел. Я не помню просто. Мне сказали, что была какая-то «Жар-птица», какие-то чипсы, которые чем-то поливались. Наверно, было.
Твое изобретение.
Мое?!
Твое. Вошло таким образом в историю.
Миша, я еду не изобретаю. Я про блины придумал, что круто, чтобы были блины, потому что мне понравилось их есть, когда я был во Франции.
Понятно. Хорошо.
Кухня ― это вообще не совсем…
Что пили больше всего в «Летчике»? Какой напиток улетал стремительно вообще? Коктейль какой-нибудь был фирменный или просто?..
Люди были небогатые в «Летчике» всегда, это такое демократическое место, поэтому пили простые напитки, конечно, пиво да водку. Я думаю, улетало как всегда. Какие-то специальные алкогольные напитки ― нет, тогда еще не было в это время коктейлей и так далее, все как-то было по-простому. Да хрен его знает. Я помню, что я пил. Я всегда пил вискарь, всегда дорогой старался, когда были деньги. Когда нет, то какой был.
Пиво с водкой.
Пиво с водкой ненавижу.
Да?
И водку ненавижу, да. Я люблю дистилляты, знаешь, когда воду со спиртом смешивают ― это я не могу.
Какой виски ты предпочитаешь? Хотя бы ирландский, шотландский. Односолодовый? Американский?
Односолодовый, мы об этом поговорим сейчас, да. Я не большой спец, но я односолодовый, конечно, люблю.
Скажи, пожалуйста, менты когда-нибудь приходили в «Китайский летчик»?
Конечно, тысячу раз приходили.
Каким образом вы разрешали с ними вопросы? У вас были какие-то прикормленные тарифы?
Слушай, в разные времена по-разному было. Нет, никаких тарифов особых не было. Слушай, я, честно говоря, даже не очень в курсе этой темы, потому что я в «Летчике» никогда не занимался его организацией. Когда они приходили, что-то с ними говорили.
Приходили, потому что тогда, собственно говоря, не приходили по поводу того, что что-то можно, а что-то нельзя. Потом уже, в недавние времена приходили и говорили: «Что у вас там будет? У вас там что? У вас там митинг или что?». Мы как-то всегда старались делать то, что мы хотим, и как-то особо ни на что не ориентировались.
А фейсконтроль какой-нибудь был в клубе?
Конечно.
Да? Я почему-то не помню никогда, чтобы кого-то останавливали.
Таня Бейтер там работала многие годы на нем. Я удивляюсь, как она не попала в психиатрическую больницу, но нервы она себе, конечно, попортила. Фейсконтроль был не в том смысле, кому можно, а кому нельзя, не в таком, не в снобском смысле, а просто мы не пускали каких-то людей. Конечно, район, это сейчас там полно всего, а тогда это был такой довольно… Там был один клуб, а это вообще был такой район, в котором бродили разные люди. И там просто мы старались не пускать агрессивных всяких.
Неадекватов.
Неадекватов, да. Вот, собственно говоря, в этом была задача. Я еще говорил, что с борсетками не пускать. Знаешь, вот эта такая хрень на ручке?
Да.
А потом думаю: «Что это я такое говорю? Не пускать с борсетками».
Это ущемление прав борсеточников.
Да нет, дело даже не в ущемлении. Просто тогда если с борсеткой человек появлялся, то тогда у него и было в глазах вот это часто, я не хочу обобщать. Это все снобизм, конечно, и глупости. Мы не пускали людей, которые вели себя агрессивно и противно, собственно, никаких других правил у нас и не было.
А драки когда-нибудь были?
В каком баре их не бывает? Бывали, конечно.
Расскажи.
Кто-то напивался, что-то такое. Даже с охраной какое-то такое бывало. Леше Казакову по морде кто-то дал, я помню, но он потом, говорил, братался. Нет, по морде нет, там с охраной у него возник какой-то конфликт, нас знакомых никого не было, он что-то стал говорить, ему что-то ответили, что-то такое там случилось. Но потом все обнимались и так далее. В общем, как-то по-человечески было.
Скажи, что сейчас там? Какие группы выступают, что происходит?
Я не знаю, Миш.
Клуб вообще не знаешь?
Как тебе сказать? Я это говорю сейчас, не кривляясь, я думаю, что там иногда что-то очень интересное происходит, там иногда играет какая-то новая, интересная, наверно, музыка. Но я просто не занимаюсь совсем клубом. И, наверно, меня можно понять, потому что я в свое время много им занимался, а я не могу серединка на половинку. Либо я живу этой жизнью, либо я этой жизнью не живу. Я там бываю, я там играю концерты, встречаюсь с кем-то и так далее. Просто это сейчас не мое.
Скажи мне, пожалуйста, с каким чувством ты вспоминаешь вот это десятилетие, которое ты отдал «Китайскому летчику», и что с тех пор, с того времени, как ты считаешь, поменялось вообще?
Да все поменялось. Я хочу важную вещь сказать, то есть не важную, просто хочу сказать, что я терпеть не могу вспоминать прошлое в том смысле, что «Вот как было! Помнишь, Мишка, как ты там?». В этом какая-то есть фигня и отсутствие нынешней твоей жизни. Конечно, я нежность огромную испытываю к тому времени и так далее. Не вспоминать не люблю, говорить об этом не очень люблю, хотя мы сидим и об этом говорим, собственно, в сущности.
Поменялось многое. У нас было главное ощущение ― ощущение свободы, что сейчас жизнь такая вокруг, что вот еще чуть-чуть, и будет все уже, все мы будем, будет абсолютный рай на земле, будет полная свобода. И тогда она была, было ощущение свободы. Мы делали все, что хотели. Кажется, что в этом смысле нас девяностые очень сильно…
Воодушевили?
Воодушевили. И как бы очень мешают нынешней системе, потому что система выбора появилась, понимаешь? Кто-то недавно говорил, мне как раз очень понравилась идея, что люди привыкли выбирать, не знаю, какое мыло покупать, что ты имеешь право быть свободным в своем выборе и так далее. И когда говорят о новом поколении, которое сейчас, я сейчас далек от того, чтобы бесконечно лить сопли по поводу каких-то поколений, я думаю, что поколение ― это то время, в котором ты живешь, неважно, сколько тебе лет. Если ты в этом времени живешь, его нюхаешь, чувствуешь и ему соответствуешь, значит, ты это поколение. Собственно говоря, так.
И как-то так сложилось, то есть потом это ощущение свободы… Мы знаем, как сложилось, да. Эта свобода стала загасать. Мне сложно, я понял, что, конечно, можно все продолжать делать, надо быть свободным человеком и делать все равно все. Но именно «Летчиком» мне стало сложно заниматься. Мне сложно заниматься стало общественным местом, в котором ты начинаешь зависеть от каких-то вещей, ты должен чесать в голове, можешь ты это сделать, не можешь.
Понимаешь, Летчик, в принципе, одинокое же существо. Может, я как-то потихоньку сам в него превратился и куда-то улетел. Знаешь, я после этого делал, участвовал, мы с Варей делали и мастерские, и райки и так далее, это тоже благополучно все загнулось и ушло в небытие.
Ты себя каким-то образом упрекаешь в том, что это время закончилось? Есть ли доля твоей вины в том, что это ощущение свободы исчезло?
Нет, я не буду себя бить ни в какую грудь и говорить: «Мы просрали то, се». В каком-то смысле да, но, как и любой человек нормальный, я даже не знаю, что на эту тему сказать. Все ли ты сделал, что мог бы сделать? Я всегда стараюсь каждую секунду делать то, что я считаю нужным. Что я смог, то смог, что я не смог, то не смог, понимаешь?
И потом, у меня нет никакого ощущения упадка. Мне кажется, что все происходит. И когда я говорю о том, что я не люблю говорить о времени прошлом, я думал, что мы придем сюда и будем говорить о том, что сейчас происходит, что сейчас какие-то люди ходят по улицам, что мы все ходим по этим улицам, что мы хотим свободы. В этом смысле заслуга «Летчика» тоже, потому что ощущение, появившееся в девяностые годы, что свободным можно быть, есть еще такая, знаешь, опция, да, она и сейчас каким-то образом перерождается в ощущение свободы людей, которые, может, недавно родились или которые взрослые, неважно. Я про это.
Спасибо тебе большое за разговор.
Я, может, сумбурно, ты извини.
Нет, ты прекрасен, как обычно, не кокетничай. Это был Алексей Паперный, мы поговорили о «Китайском летчике Джао Да», который 24 августа отмечает свое 20-летие. Спасибо за то, что смотрите Дождь. Пока!
Не бойся быть свободным. Оформи донейт.
