Продюсер, режиссер, актер Игорь Угольников рассказал о своем коллеге и друге — Владе Листьеве. Кем он был для друзей, страны и эпохи, какой след он оставил и кто виноват в его трагической смерти.
Я бы попросил вас несколькими словами вспомнить ваше знакомство и работу с Владом Листьевым.
Когда это произошло, эти две пули, выпущенные в него, для меня перечеркнули вообще желание и возможность дальше работать на телевидении, у меня было ощущение, что жизнь закончилась. А до этого, примерно недели за две, мы с Владом шли по транспортному коридору в «Останкино», и я говорю, уже понимая, что начинает происходить: «Влад, ты не боишься?». Он спокойно сказал: «Да чего, ты, Угол… Мы любимцы нации, кто нас тронет?».
А вышло, что вот тронули. При этом, искренне желая что-то сделать новое, а до этого, когда его назначили, он меня сразу позвал делать развлекательные программы, и мы очень много чего планировали, и я говорю: «Подожди, вот ты мне нарисовал, я здесь буду это делать, это, это, а спать я когда буду?». Он говорит: «Никогда. Забудь об этом. Потом будешь, когда стареньким будешь, будешь тогда спать». А Костя Эрнст сделал сетку и много чего тоже на канале. И вот тогда мне казалось, что вот теперь… Мы шли по «Останкино» когда, выяснилось, что… он говорит: «А ты понимаешь, что теперь это все наше?». Я говорю: «Да понимаю. А делать-то что с этим?». — «Ну, ничего, разберемся».
Да, это как на давней карикатуре из книжки «Физики шутят», два астронавта сидят на кратере на Луне, и один другому: «Ну вот мы и здесь. Ну и что?».
Да, и чего дальше.
Что дальше, да?
Главное, он верил в телевидение, как абсолютный романтик. Да и вообще, я думаю, все время говорят, нельзя так говорить, история не терпит сослагательного наклонения, ну конечно, если бы Влад был жив и продолжал работать, наверное, не только телевидение было бы иным, мы во многом были бы иными. Ну, он был неистовый романтик, неистовый, при этом крайне работоспособный, жесткий. Он мог быть жестким, но если ему что-то нравилось, он мог смеяться и радоваться до бесконечности.
Я помню, как он шел по коридору и кассетой новой Betacam, я только что программу принес, он шел по дверям стучал и говорил: «Так, выходите, пошли-пошли, Угол новую "Оба-ну!" снял. Пойдем смотреть». Ну да, хотя вроде он уже такой большой руководитель, он уже мог бы этим не заниматься, при этом сидел на одиннадцатом этаже в маленькой комнатке, вот здесь у него был стол, маленькая комната, и рядом маленький стол секретарши-помощницы, и все. Я говорю: «Влад, как ты можешь?». Он говорит: «Я ничего не буду менять». Я говорю: «Ты руководитель главного телеканала страны, ты посмотри, зайти к тебе невозможно. Здесь сесть негде». — «А не надо ко мне заходить. Надо будет — я сам приду».
Он чему-нибудь вас учил? Какие-то секреты мастерства вы от него взяли?
Ну конечно, искренность, это самое главное. Он мне говорил: «Ты разговариваешь с человеком, я вижу, он тебе неинтересен». Я говорю: «Ну, бывает так, что человек неинтересен». Он говорит: «Ищи. Найди в нем что-нибудь такое интересное, может быть, даже отвратительное, но интересное. И тогда ты своим интересом будешь заражать зрителей».
Интерес к отвратительному — это тоже интерес.
Да, найди что-то интересное в человеке. Вот в этом смысле он был уникален.
Когда, в каком амплуа телевизионного ведущего он, например, вас восхищал и вам нравился? Когда он был во «Взгляде»? Когда он вел, он начал «Поле чудес»? Когда «Тему»? То есть в каком?
Он мог быть очень разным и везде органичным. Он чувствовал жанр, и при этом у него какая-то, все время в нем была детскость. Взрослый, такой настоящий мужчина, все, но при этом в нем была уникальная детскость в отношении к тому, что он делает, и к людям. И при этом он был с открытыми руками, это тоже было очень важно. В любом своем деле он был с открытыми руками.
У него были враги?
Я даже знаю, кто. И были, и есть. Некоторые уже в земле лежат, вместе с ним. Что сейчас об этом говорить?
Ну, послушайте, я все время задаю себе вопрос, доживу ли я до того момента, когда я услышу имя человека, который стоял за его смертью. Меня это интересует, я никуда от этого интереса не денусь, это человек, который пользовался у меня таким уважением и такое серьезное влияние оказал на мою жизнь, и это была такая для меня персональная и личная трагедия, что даже когда Женя Левкович опубликовал это интервью, в котором он позволил себе процитировать Костю Эрнста, который ему сказал это не под запись, что якобы он знает, кто, у меня в этот момент руки задрожали.
Можно говорить не «знаю, кто», можно догадываться, скажем так. Но там были люди, которые приняли решение, это понятно, люди, которые его убили. Но были люди, которые могли бы этому препятствовать или просто не смолчать и повернуть эту ситуацию по другому, они почему-то этого не сделали. Убоялись ли, либо свой коммерческий интерес соблюдали, однако же там, я думаю, много виноватых. Сейчас можно говорить о том, доживем ли мы до момента, когда мы все об этом узнаем, а мне-то хочется, чтобы мы дожили с вами до того момента, когда мы все узнаем про 1917 год и про октябрьский переворот до конца. Вот меня это больше… А значит, много узнаем и про нынешнее время.
Фото: Галина Кмит/РИА Новости
