Нонна Гришаева: «Я каждый день молюсь о том, чтобы меня пустили домой»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. Это очередной выпуск моего сериала, который называется «Как все начиналось», где мы стараемся вспомнить, как оно же все-таки начиналось. В основном мы говорим о девяностых, но выходим за рамки легко и свободно, кто что вспомнит. Давайте сначала посмотрим визитную карточку моей долгожданной сегодняшней гостьи. Дамы и господа, у меня сегодня в студии Нонна Гришаева. Привет.

Привет.

Вот и встретились мы.

Наконец-то.

Пятилетку я не ждал, но годика три примерно я тебя уговаривал, что пора уже. Давай начнем с Одессы твоего детства. Я с удивлением узнал, что ты даже помнишь, как вся твоя многочисленная семья жила в коммуналке, в крохотной.

Конечно, я в ней родилась, в этой коммуналке. Да, там было много соседей, и потом из этой одной комнаты в коммуналке папа потихонечку расселил всех, и сделал из этой одной комнаты пятикомнатную самостоятельную квартиру. Когда отделился от последних соседей, мы отдали им туалет и ванную, и папа в нашей большой оставшейся кухне, там была высота потолка 4,5 метра, и папа построил туалет и ванную, и над ними пятую комнату с винтовой лестницей — свой кабинет.

О! Ну, заслужил. Свой кабинет, с винтовой лестницей, святое дело. А в каком районе? Я не настолько хорошо знаю Одессу, что это?

Этот район ты знаешь. Это Карла Маркса, угол Дерибасовской.

То есть этот район невозможно не знать, если ты хоть раз был в Одессе.

Да. Ну, Карла Маркса это Екатерининская теперь.

То есть ты самая центральная, центральнее невозможно было.

Это самый центр, я центровая девочка.

А как-то отличались люди, которые живут в центре, от людей, которые жили на окраинах, например, или на побережье?

Ты знаешь, мне сложно судить, потому что в отдаленных районах я даже и не бывала. Не бывала ни на поселке Котовского, ни на Черемушках. Поэтому я как-то вот в центре, вся моя жизнь прошла в центре, Пале-Рояль, Дерибасовская.

Ну, это значит, что дворик-то у вас был, такой, какой рисуется в голове любому человеку, соприкоснувшемуся с одесской культурой. Обязательно должен быть дворик.

Ты знаешь, он не только рисуется в голове. Последний подарок на свой день рождения, который я получила от своей дочери, это как раз кусочек моего двора, мой балкон, наш фонтанчик. И она у меня висит на самом почетном месте, дома, эта картина, потому что я каждый день молюсь о том, чтобы меня пустили домой, и каждый раз мои глаза падают на эту картину, и мне легче на сердце.

Настя будет художником, судя по всему?

Она уже художник, она художник-иллюстратор.

Я имею в виду, можно же выбирать, можно пойти в мультипликацию, например, можно пойти в иллюстрацию, в живопись.

Да, ты знаешь, вот да, она пока что работает иллюстратором, потому что она закончила именно отделение графики и иллюстрации в Кембридже, но вот мультипликация ее тоже ужасно увлекает, прямо ей очень-очень нравится это, и в этом направлении ей бы тоже хотелось развиваться. Так что если есть мысли, то…

Я же мечтал все детство быть художником-мультипликатором.

Серьезно?

Да. Я рисовал комиксы, озвучивал их своим друзьям на перемене, звукотрек такой делал — быж-быж, они идут, посмотри, это ружья, быж-быж — вот это вот все.

Прекрасно.

Ну, коли ты уж сама об этом заговорила, расскажи, пожалуйста, об этой трагической ситуации, в которую ты попала, в связи с запретом въезда на свою собственную родину и в родной город.

Ты знаешь, трагическая ситуация. Наверное, она трагикомическая, потому что большего идиотизма сложно себе представить, когда человека, который имеет все имеющиеся премии города Одессы, я там и «Гордость Одессы», у меня и Орден Екатерины, и чего у меня только нет, за мою помощь, потому что я действительно много помогала ТЮЗу, нашему одесскому театру. В течение пяти лет я приезжала, играла там спектакли, и все деньги шли, это была моя благотворительная помощь театру. Мне запретили приезжать в город, прямо в день спектакля, в день моего рождения стоял спектакль «Варшавская мелодия», очередной. И собственно, был такой товарищ, господин Стерненко, который решал, кому приезжать в город, а кому нет, который тогда Константину Аркадьеву Райкину сорвал выступление.

Я знаю про этого товарища, именно в связи с райкинской историей. Я прямо заморочился и посмотрел, что это, но это чудовище абсолютное.

Вот этот человек решил, что я не должна больше приезжать в город. Причем логики у этих событий нет, потому что я была в Крыму в тот год, когда меня домой пустили, когда я еще не знала, что нельзя ездить. Я десять лет подряд туда приезжала, я давала детям мастер-классы на кинофестивале «Алые паруса».

В Крыму?

В Крыму, да. И в очередной раз приехала на фестиваль, потом приехала домой, все нормально. Уже на следующий год я не поехала в Крым, потому что я знала, что могут не пустить домой. И меня не пустили, несмотря на то, что я не поехала в Крым, потому что я была в прошлом году там. Хочется спросить, люди, а логика?

Объяснение то, что ты попала в эту базу данных, которая называется «Миротворец»?

«Миротворец», да. Вот этот товарищ, да, меня внесли туда именно за то, что в том году. Хочется спросить, люди, а что же вы меня в том году пустили, а в этом, когда я не поехала, вы меня не пустили? Ну, вот так они считают.

И спектакль, соответственно отменен был?

Естественно. Естественно, моя помощь, и театр потерял деньги, и закончилась моя благотворительная акция, которая длилась пять лет. Закончилось все.

Что дальше? Есть какая-то надежда на горизонте, или ты не понимаешь, во что это выльется?

Ну, как-то все ждут выборов.

Может быть, с выборами что-то переменится?

Я даже не знаю, чего мне ждать, потому что как-то, знаешь, ужаснее всего в этой ситуации то, что люди, которые с тобой общались, которые были твоими друзьями, которые, мне казалось, могли помочь как-то, выступить, написать какое-то коллективное письмо, потому что я и член Клуба одесситов и так далее…

Побоялись это сделать?

Они побоялись, да, они не сделали ничего. Они сказали, понимаешь, нам еще здесь жить, и я их понимаю. Конечно, страшно, конечно, люди запуганы, одно 2 мая чего стоит, осуждать их нельзя за это.

Осуждать их нельзя.

Грустно.

Но ты очень хорошую цитату написала в тот момент, когда это произошло, по поводу границ. Цитату из спектакля, что границы везде.

Да.

Ладно, хорошо, давай все-таки вернемся к более приятным воспоминаниям, чем это. Я очень надеюсь, что ситуация каким-то образом разрешится, потому что ну как, это твой родной город, ты не можешь туда не приезжать.

Да.

Расскажи мне, пожалуйста, помнишь ли ты какие-нибудь свои первые домашние роли? Потому что, насколько я понимаю, никакой другой мысли, кроме как стать великой актрисой, у тебя в голове не было. Значит, домашние спектакли, что ты там закатывала?

Значит, никогда не мечтала стать великой, хотела просто быть актрисой. Причем хотела уехать, поучиться в Москве и вернуться в родную Одессу. Я никогда не ставила цели быть знаменитой и остаться в Москве, так сложились обстоятельства. Я где-то в четыре года уже пародировала всех артистов советской эстрады, а где-то в шесть-семь лет уже писались программки. Я нарезала вот так бумагу, раскладывала и писала: первый номер — песня такая-то, второй номер — стихотворение такое-то, третий — танец «Умирающий лебедь», четвертый — пародия Магомаев. Раскрашивала все красивенько. Приглашались родственники, друзья, звонили маме, записывались за неделю на мои концерты.

Аншлаги, аншлаги.

Да.

А кого, например, ты пародировала, из того времени, из телевидения того времени?

Да всех. Магомаев, Пугачева, Лев Лещенко, Гнатюк Николай, помнишь, «Барабан был плох...», вот это.

Конечно, «Танец на барабане».

Всех, собственно. Поэтому…

Слушай, а как ты с мужскими голосами справлялась? «Луч солнца золотого…»

Не знаю, я как-то мимикой брала.

И в общем, ты взгромождалась на табуреточку, и оттуда…

Была и табуреточку, и без табуреточки, просто было много всего подручного материала, в ход шли мамины платки, мамины лаки для волос вместо микрофона, и так далее, и тому подобное, и мамины парики, в общем, все.

Что это за факт твоей биографии по поводу съемок в фильме «Фотографии на стене», в возрасте пяти лет?

Да, это Пале-Рояль вот тот самый, где ты наверняка бывал, дворик возле Оперного театра. Там была моя детская поликлиника, в которую мы с мамой периодически ходили, потому как девочка была не очень здоровая. И один раз мы вышли из поликлиники, а там в Пале-Рояле как раз снимался этот фильм, сидел семнадцатилетний Дмитрий Харатьян.

Вот, оказывается, как ты…

Да, и звучала музыка. Я вот помню, у меня была такая красная плиссированная юбочка, я ее схватила, и конечно, пустилась в пляс. Девочку ничто не могло удержать, если слышалась музыка, она неслась в пляс. К маме подбежала тут же помощник режиссера, пригласила меня в кадр. Я заработала три рубля, свой первый гонорар, и тут же мы вышли из Пале-Рояля, там был магазин игрушек, и мы купили мне куклу.

Замечательный первый гонорар.

Да.

Три рубля, между прочим, это ого-го! Это хорошую куклу можно было купить. А вот в десять лет уже роль в театре оперетты, это что?

Да, это я тогда ушла из Одесской балетной школы, поскольку подавала большие надежды, маме сказали, что надо ехать или в Вагановское, в Питер, или в Москву. Я прошла медкомиссию, и не прошла ее, сказали, что не только в Вагановское не надо ехать, с вашим сердцем, но и из Одесской балетной школы надо уходить. Я страшно расстроилась, потому что очень любила танцевать, пуанты, лебедь, все. И очень грустная шла по улице с мамой, и вдруг нам навстречу идет волшебница, совершенно потрясающая женщина Татьяна Азарьевна Сафир, у которой еще моя мама училась в театрально-хоровой студии. Она увидела меня, говорит: «Риточка, а почему твоя дочка не у меня? Приводи!». В студии было четыреста детей, они делились на старших «Ласточек», на «Цветочков» и на «Капельки». Вот «Капельки» я уже пропустила, мне уже было десять лет, я попала в группу «Цветочки». Четыреста детей! И вот как-то такая была яркая девочка, что из четырехсот сразу выделилась и получила главную роль.

Главного цветочка?

Нет. Это была Вероника, в мюзикле, в музыкальном спектакле «Вероника». А потом уже, следующая роль была Венди, в спектакле по «Питер Пэну», «Остров детства», который был совместный спектакль с актерами Театра музкомедии, и шел он на сцене Театра Музкомедии, собственно, на профессиональной сцене. И вот там уже я играла Венди.

Ты помнишь, понравилось ли тебе, когда ты выходишь на поклоны и тебе аплодируют? Первое ощущение?

Ты знаешь, я очень хорошо помню эти ощущения. Это абсолютный наркотик, сцена вообще в принципе и театр, который, если ты вкусил в детстве, то уже все.

Все, пропал.

Уже все, пропал навсегда. Я помню, что когда я пела песню Венди, когда там пираты схватили всех мальчиков, и всех должны убить, у меня была такая трогательная песня. И когда я видела, что в зале плачут, не только дети, но и их родители, меня это совершенно потрясло, что я могу довести до слез кого-то. И потом аплодисменты, поклоны, у меня до сих пор сохранилась фотография, где я с огромным букетом тюльпанов на премьере, и это абсолютный был наркотик, конечно. Я поняла, что это самое прекрасные ощущения, которые только могут быть в жизни.

Как на это реагировала мама, и как на это реагировал папа? Вообще, что в тебе от мамы, и что в тебе от папы?

От мамы моя абсолютная такая концентрация, собранность, гиперответственность, серьезность, вот это все от мамы.

Основательность похода, да?

Ну да. А от папы всеобъемлющая любовь, потому что папа бесконечно меня любил. Он говорил друзьям, это моя доча, моя жизнь. А мама отвечала за то, чтобы она хорошо училась, и за то, чтобы все было по часам и по порядку, и все вещи чтобы в порядке лежали. Поэтому от мамы и от папы какое-то такое разделение.

Как я понимаю, воспитана ты была в строгости? Поскольку тот факт, что ты обязана была с любых тусовок и вечеринок быть дома в десять, это прямо жесткач вообще.

Да, потому что была еще бабушка, которая, если в пять минут одиннадцатого я не появлялась, она стояла на балконе и демонстративно капала капли Корвалола или Валокордина, чтобы, когда я приду, опоздав, я увидела, до чего я ее довела. Нельзя. Никуда не отпускали, в общем, ужас.

И на дискотеки тоже не отпускали?

Ну, практически нет. Или только вот в школе если, потому что очень такая, в строгости девочка воспитывалась.

Ты практикуешь подобное, практиковала подобные же методы по отношению к своей дочке Насте?

Ты знаешь, она же у меня очень рано уехала в Англию, и она там пять лет прожила. И я особо не могла контролировать этот процесс. Но я тебе честно скажу, приезжая к ней в Кембридж, это настолько, это не Лондон, это студенческий, тихий, прекрасный, безопасный городок. Поэтому когда она находилась там, нам с бабушкой, с моей мамой, было гораздо спокойнее на душе, нежели когда она приезжала в Москву, правда.

В связи с этим, расскажи, пожалуйста, про то впечатление, которое на твою маму оказал просмотр общежития в Москве, где ты должна была жить, и к каким трагическим последствиям этот осмотр привел.

Да, это действительно трагические последствия, потому что мама просто меня забрала обратно в Одессу, сказала: «Нет, здесь ты не будешь жить».

То есть ты поступила фактически, и она тебя забрала?

Ну, я прошла на конкурс, это фактически уже понятно, что ты понравилась мастеру, и что тебя уже берут. Оставалось всего пройти коллоквиумы, и сочинение. А мама увидела общежитие, и сказала: «Нет, ты здесь жить не будешь».

Почему? Что там, тараканы?

Да, и не только. И такие серенькие, пушистенькие всякие.

Зверьки?

Да, зверьки. И потом вот эта грязь, антисанитария, вообще эти условия жуткие, они маму, конечно, впечатлили, и она понимала, что … А я действительно была очень домашняя девочка, я не готовить не умела, ничего. Она прекрасно понимала, что я не смогу жить в общежитии, ну просто не смогу. А денег, у меня была небогатая семья, поэтому денег, чтобы снимать квартиру, тоже они не могли мне выделить. Поэтому она меня увезла, и я поступила в Одессе в музучилище на отделение вокала.

И год там проучилась, и продолжала маму гнобить, и говорить, что я тебе никогда этого не прощу, я хочу в Москву, артисткой, я хочу в «Щуку», это мое. Но мама стояла на своем. А потом, когда я сдала экзамен в музучилище, актерское мастерство, и маму вызвал директор музучилища, вот так держа мои документы, он спросил: «Что ваша девочка делает в нашем училище?». Вот так дал ей документы, и сказал: «Везите ребенка в Москву. Везите!». И вот это уже сыграло такую главную роль.

Последняя капля.

Да, последней капли. И мы снова приехали в Москву, пришли на прослушивание, и моя педагог, профессор Щукинского училища, Валентина Петровна Николаенко, она меня узнала. Прошел год, она меня узнала, при том, какой поток идет абитуриентов. То есть такое неизгладимое впечатление в том году я на нее произвела, что она сказала: «Ой, моя птичка из Одессы прилетела. Куда ж ты тогда пропала?». Я говорю: «Меня мама увезла». Она говорит: «Давай документы, иди сразу на третий тур». И вот таким образом я все-таки поступила.

Ну и расскажи, пожалуйста, какое впечатление на тебя произвела жизнь в Москве, на этих первых курсах, как тебе жилось.

Тяжелое было время. Я-то ладно, я так хотела учиться и быть артисткой, что я готова была терпеть все: и голод, который тогда был в стране, и продукты по карточкам, и вообще все лишения, и даже это общежитие. И все я научилась, и готовить, и стирать, все быстро научилась. Сложнее было маме, которая, сидя в Одессе у экрана телевизора, понимая, в какой непосредственно близости Щукинское училище находится к Калининскому проспекту, когда показывали танки, идущие по Калининскому проспекту, тогда же еще не было мобильных, но она понимала, что я же не перейду через Калининский проспект, чтобы попасть в общежитие.

И действительно, мы ночевали там, прямо в училище, на матах, потому что мы не могли попасть домой в то время. И конечно, как это мама пережила, я до сих пор не знаю. Но я выжила в то время только благодаря ее посылкам из Одессы, потому что она присылала просто продукты элементарно, чтобы как-то меня подкормить.

Пирожки передавала поездом?

Поездом, но только не пирожки, а в основном консервы и сало.

И сало обязательно.

С Привоза, да.

Скажи, пожалуйста, ты говоришь, что вы ночевали на матах, потому что не могли перейти через Калининский. Ты видела танки сама?

Конечно. Ну вот же Щука, и вот по ступенечкам подняться, вот Калининский проспект.

Так.

Ну, как, мы так высунулись, поняли, что стоят танки, и куда.

Понятно, стоят.

Просто вернулись.

В матах просто в актовом зале?

Да, просто у нас там такой Гринер-зал, маты, на которых мы сценодвижением занимались, просто сумочки под голову и спали.

Чудесно. История путча устами Гришаевой: «Я спала на матах».

Да. Хорошо, хватило мозгов не идти туда, на баррикады. Я маму пожалела. Я все равно не понимала, что происходит, в тот момент. Мой девятнадцатилетний мозг пока еще не осознавал, нет.

И соответственно, никаких симпатий или антипатий в противостояниях между политическими силами у тебя не могло быть, потому что ты вообще…

Не понимала, ничего не понимала в политике. И ты знаешь, очень многие годы я ничего не понимала в политике, пока это не коснулось лично меня и моей семьи, пока не произошли вот эти вот ужасные события в Украине.

Если не занимаешься политикой, политика занимается тобой.

Да. Она приходит.

Она приходит и стучит. Расскажи, пожалуйста, про какие-то этюды, которые ты делала в студенческие годы. Я прочитал, ты рассказывала, что твоим коронным номером были наблюдения.

Да.

Вот, что это?

Да, как-то у меня, то ли потому, что я с детства пародиями увлекалась, то ли потому, что вот мне это дано, мне ужасно нравился этот раздел. И если каждый день на урок по актерскому мастерству в разделе «Наблюдения» кто-то приносил из студентов по одному наблюдению, я приносила пять, шесть, семь. И мне уже педагоги говорили, хватит, Гришаева, хватит, достаточно. «А вот еще в метро женщину видела, вот такую…». То есть из меня это прямо вот, я любого человека, которого я видела интересного мало-мальски, а ты ездишь в метро, их же много, понимаешь, и мне хотелось всех показать, всех. И в общем, у меня даже на зачете было около десяти наблюдений, больше всех на курсе.

Какие, например?

Очень много. У меня была цыганка, с Мишей Дорожкиным мы цыган показывали. У меня было наблюдение очень смешное, потому что не только людей можно показывать, можно показывать предметы, у нас было наблюдение с Дорожкиным «Штукатурка», мы по очереди отваливались от стены, было очень смешно.

Вы сначала приклеивались к стене, а потом…

Да, мы выходили в простынь завернутые, а потом потихонечку падали, очень смешно. Были, конечно, музыкальные наблюдения, я делала Лолиту Торрес, с танцем, со всеми делами. Японское тоже было, песня, 24.10, вот этот вот, извините. Потом была Валентина Толкунова, конечно, да.

Так, «Носики-курносики»?

Нет, не «Носики-курносики». Самая известная ее песня, господи, ну самая известная…

Для меня самая известная «Носики-курносики».

Нет, которая, господи… Все, это старость. «Я не могу иначе...».

Да.

Конечно. И поскольку этот раздел у нас настолько разросся, и было столько всего, что он в итоге перерос в дипломный спектакль «Дорогая моя эстрада», который гремел на всю Москву, на него сложно было попасть, в студенческие годы. Толкунову я тоже показывала в этом спектакле, и однажды мой педагог Михаил Борисович Борисов, он дружил…

С Толкуновой?

С Толкуновой, да. И он ее привел на этот спектакль.

Чудесно.

И о, ужас, мне, конечно, старались не говорить об этом, но кто-то из добрых однокурсников перед самым моим выходом…

Шепнул, а между прочим…

Подошел, да, «А ты знаешь, что она в зале?».

И все.

И все, инфаркт миокарда, и все. Я вышла, меня трясло ужасно, у меня руки тряслись жуть. Но как-то я отпела, потом она пришла за кулисы, говорила хорошие слова, но пережить это, конечно, это было очень волнительно. Ой, ужас.

Ты дала ему потом по башке за то, что он тебя предупредил именно в нужный момент? Это ужасно!

Знаешь, я уже не помню, но это ужасно, да, так делать нельзя, конечно.

Конечно.

Доброжелателей-то много по жизни, понимаешь.

Много, понятно. Про педагогов расскажи немножко, про тех, кого запомнила, и кто сильнее всего на тебя произвел впечатление и повлиял.

Ты знаешь, мне невероятно повезло, потому что я поступила в то время в Щукинское училище, когда там были фантастические педагоги. Если я тебе скажу, у кого я училась, ты будешь очень удивлен. Например, у меня преподавал на курсе Николай Николаевич Волков. У меня преподавал на курсе Катин-Ярцев.

Ух ты!

Да. Буров Альберт Григорьевич, мой первый худрук. Владимир Владимирович Иванов, Валентина Петровна Николаенко, Михаил Борисович Борисов, человек, который вообще в моей жизни огромную роль оказал, потому что он привел меня на телевидение. Просто когда Игорь Угольников стал искать девочек в свою программу, он сказал: «Вот, есть у Иванова на курсе две классные артистки, Аронова и Гришаева». Вот благодаря ему мы попали в программу «Оба-на!», будучи студентками третьего курса.

Ну-ка, расскажи. Это была твоя первая полноценная работа на телевидении?

Да. А еще у меня преподавал на курсе Кайдановский.

Ого. Вот так, на минуточку.

Да. Последний год я застала, когда он преподавал. Вот такие педагоги.

Так, Игорь Угольников. Он смотрит на вас с Ароновой, а вы с Ароновой, как я понимаю, еще и в общежитии вместе.

Однокурсницы, да, в одной комнате жили.

Это, я думаю, была самая веселая комната в вашем общежитии. Или нет?

Это ужас просто.

Да?

Да. Маша меня гоняла просто…

Гоняла?

Гоняла просто как сидорову козу, вообще.

То есть это была дедовщина, а в данном случае сестревщина.

Дедовщина абсолютно, да. Я уезжала на каникулы, стелила аккуратненько, я же любила уют всегда, я даже в общежитии пыталась сделать красиво. У меня если покрывало, то зелененькое, если занавесочка, то тоже зелененькая. И полочку прибить, и бокальчики на нее красивые поставить, я просто больна, я помешана на уюте, дизайне, красоте. Может потому, что я Рак и Свинья, а для нас дом и уют это очень важно. Я вот даже из ничего пыталась сделать всегда красиво и уютно. Так вот уезжая на каникулы в Одессу, я застилала аккуратненько каждую складочку кровати, оставляла записку «Прошу в мое отсутствие на мою кровать не садиться».

Это ты писала?

Да. Можешь себе представить, когда я приезжала, что было на мой кровати? Было все вот так вот, и подписано…

Можно больше не писать ничего.

К моей записке дописано «Хрен тебе! Добрые люди». Ну вот как-то так. Она меня воспитывала.

Ну, не зло? Но строго.

Ну, по-разному. Надо отдать должное, если сильно обижала, то обязательно потом просила прощения. И мы мирились.

И как вы, проникся вашим талантом Игорь сразу, или был какой-то….

Да. Это была абсолютная любовь, со-творчество. И когда со-творчество, когда вместе что-то делаешь, создаешь, это всегда кайф, понимаешь. Там какие-то номера мы брали, Фреда Астера и Джуди Гарленд, мы снимали зал репетиционный, и я Игоря заставляла танцевать и отрабатывать какие-то танцевальные, я в этом немножко лучше была, чем он, в танце, все-таки балетная школа давала о себе знать. И прямо я его, давай еще, еще, то есть когда вот это вместе все сочинялось, это был безумно интересно, это кайф был. И такие партнеры изумительные, Слава Гришечкин и Миша Церишенко, ну просто это каждый раз такие расколы невероятные на съемках, ну просто…

Это нужно объяснить зрителям, что такое «раскол».

Раскол…

Я знаю, но зрители, в основном, не знают, это чисто театральный термин.

Раскол — это когда кто-то из артистов решил пошутить над всеми остальными, и каждый раз, в каждом дубле придумывает что-то новенькое.

И соответственно, все остальные начинают давиться…

Естественно, все «колятся». У нас был такой сериал «Семья доктора Адама», и там Слава Гришечкин, который играл адвоката, он появлялся только в конце сцены, он должен был появляться из туалета. И вот в каждом дубле он из туалета появлялся с чем-то в руках.

По-разному?

По-разному. То с цветком в горшке, то с рулоном туалетной бумаги, то с какой-нибудь газеткой, журналом измятым. Каждый раз ну невозможно было, мы не могли доиграть до конца, потому что вот он решил над нами вот так издеваться.

Ну вот «Оба-на!» для тебя ведь не стал тем моментом, когда ты выходила на улицу, и люди тебя начали узнавать? Или уже это происходило?

Нет. Там все время я была в разных образах.

Скетчи.

Там все время и парики, и грим был, как узнавать. Нет-нет, что ты, это все гораздо позже. Скорее вот, вот там…

Да, мы к этому понемножку подходим. Пересечение с «Квартетом», как у вас переплелись судьбы? С учетом того, что вы все детство провели в одном и том же городе.

И ни разу не встретились. Мы учились в разных школах, мы ходили по разным улицам, ни разу мы не были знакомы. Мы познакомились с Барацем в поезде «Москва-Одесса», потому что ехали на каникулы домой, и стали выпендиваться друг перед другом. Он: «А я в ГИТИСе учусь вообще-то» — «А я вообще-то в «Щуке». Кто круче? Вот мы познакомились в поезде, потом он познакомил меня с остальными ребятами, мы подружились. Параллельно доучились, и потом вот ребята создали театр, пригласили меня, но меня взяли в театр Вахтангова, и я им сказала: «Спасибо, друзья, но я пойду в Вахтанговский». Они обиделись, но потом, когда стали придумывать, задумывать «День радио», они пригласили меня во второй раз, и мне настолько понравилось, что я сказала: «Да».

Понравился материал, пьеса?

Да. Я почувствовала, что это просто бомба, и я не могу в этом не участвовать, поэтому я отбегу от театра Вахтангова, чтобы здесь тоже поработать.

Я вчера раскопал, к своему удовольствию, ролик «Нашего радио», и просто прямо меня проперло в очередной раз, как это было легко, весело. Так вот ролик, я просто одно не могу вспомнить, ролик мы сняли до появления «Дня радио» или уже после? У меня такое ощущение, что сначала был ролик, а потом появился спектакль.

Ты знаешь, а я уже тоже сейчас не помню. Я только помню, что ребята тебе, у тебя был кастинг, там какое-то огромное количество моделей ты отсматривал, они ничего не могли сделать.

Я даже уже не помню.

И ребята тебе сказали, так вот Гришаеву попробуй, и я пришла, все быстро сделала.

Сразу.

Да. И ты меня утвердил.

Все, вспомнил. Я помню, что это были бессмысленные попытки найти просто… Почему-то мне казалось, что если это будет красивое личико, то оно сможет все это сделать, а там этого одного не было достаточно, это точно. Но ролик-то выстрелил вообще!

Выстрелил не то слово, причем с точностью до наоборот. В основном, если артист снимается в рекламе, его перестают снимать вообще где бы то ни было, такое сразу отношение. У меня наоборот случилось, благодаря этому ролику меня утвердили в две картины без проб. Причем одна из картин, на твою маму вышла режиссер, потому что это была екатеринбургская студия, это фильм «Тайная сила», про Хозяйку Медной горы, и режиссер звонила твоей маме, чтобы она узнала у тебя, что же это за артистка, потому что мы хотим ее на главную роль.

Я очень хорошо помню тот момент, когда стало понятно, что ты стала всенародно популярной артисткой. Дело в том, что ты же появляешься в «Дне радио» не с начала, но появляешься, распахнув дверь в студию, где сидят Леша и Слава. И в какой-то момент каждый раз, когда ты появлялась, люди начинали взрываться аплодисментами. Причем это было, по-моему, не на первый, не на второй, это, по-моему, сопряжено было еще с «Мадемуазель Нитуш», вот в этот момент.

Нет, позже.

Хотя, может быть, так как я телевизор-то не смотрел.

Позже, позже гораздо.

Позже, да? Я четко помню, что раньше вообще такого не было, а тут каждый раз, когда ты появлялась, просто можно было держать паузу столько, сколько захочешь.

Я тебе скажу, когда это случилось. Просто когда я родила второго ребенка, Илюшу, в моей жизни, на меня свалилось три очень мощных проекта одновременно. Это уже было после «Дня выборов», кино. Вот я беременная Илюшей снялась в «Дне выборов», это уже была первая такая ласточка. И после этого, родив Илюшу, меня позвали в «Папины дочки», в «Большую разницу», и в программу «Две звезды» на Первом канале, где мы победили с Марком Тишманом. И поскольку это одновременно все случилось, и охватило огромную аудиторию людей, вот оно и произошло, вот тогда и стали аплодировать.

«Большая разница», в которой ну просто несколько твоих пародий — это абсолютная история телевидения, в общем на века, я думаю, что люди будут их через много лет пересматривать с удовольствием. Почему ты ушла оттуда?

Потому что я перфекционист, и когда я вижу, что качество материала становится очень низким, я не могу в этом принимать участие.

Оно прямо на глазах стало хуже?

Да, люди перестали затрачиваться, запариваться, перестали. Все пошло по нисходящей. А я не могу, мне же на экране быть с этим. Я сказала, что я не могу, сделайте с этим что-то. Ничего не произошло, и я ушла. И вскорости программа закрылась.

Ты подчеркиваешь, что театр для тебя все-таки остается главной любовью, в воплощении сфер: театр, телевидение, кино, твое сердце все равно в театре.

Номер один — театр.

Нет ощущения того, что кино и телевидение сослужило тебе не совсем справедливую службу тем, что эксплуатировало только комедийный образ устоявшийся?

Конечно. Поэтому для меня театр — это единственная возможность показать людям, которые приходят на меня посмотреть, как на «пультового» персонажа, есть такое выражение. Ну-ка, а что вживую, потому что театр это такая проверочка для любого артиста. В кино тебя могут смонтировать как угодно, и даже очень средний артист можно сказать — ой, какой гениальный. В театре никто тебя не смонтирует, вот ты — вот зритель, и зритель все видит и понимает про тебя.

Как эта замечательная фраза, по-моему, принадлежит Дастину Хоффману, могу спутать, о том, что театр, это всегда ты идешь по натянутой проволоке, а в кино эта проволока лежит на земле.

Конечно. Гениально. Понимаешь, и вот то, что у меня из театра, и вот то, что я могу делать то, что я хочу, а не то, что от меня хотят продюсеры, это огромное счастье. Потому что приходят люди увидеть Гришаеву, и они видят, оказывается, вы вот какая, и то, что люди после мне спектаклей пишут, вот я понимаю, что ради этого я живу, «оказывается, вы и трагикомическая актриса, вы драматическая, оказывается, вы еще это можете, мы даже не представляли», вот это для меня самое ценное.

Сейчас ты еще и художественный руководитель.

Да.

Это на самом деле очень серьезный и не всегда приводящий к успеху шаг, потому что, как правило, есть такая четкая установка, что хорошие творцы не всегда хорошие администраторы, мягко говоря.

Ну, поскольку я гиперответственный человек и перфекционист...

И тут где-то мама возникает здесь.

Да-да. Если я берусь за что-то, я либо делаю очень хорошо, либо я не делаю никак и не берусь. Скажи, вот когда я еще и в каком театре могла бы дождаться роли Аркадиной в «Чайке» чеховской? Ну вот когда и где? Только в нашем МОГТЮЗе, понимаешь.

Я сейчас покажу зрителям. Это Московский областной государственный театр юного зрителя, которым сейчас руководит Нонна Гришаева. Премьера одной знакомой вам пьесы.

Последняя премьера, состоялась в ноябре. Понимаешь, ну когда я еще и где я могла бы? Я в театре Вахтангова много лет бы сидела и ждала. И так и не дождалась, понимаешь. Надо брать и делать. У нас, слава богу, есть поддержка.

Но ты же не ставишь, ты приглашаешь?

Нет, боже упаси, я не режиссер. Я художественный руководитель, я решаю, что будет ставиться, я решаю, кто будет ставить, я приглашаю на постановки режиссеров. И я решаю, кто из артистов, помогаю в распределении, поскольку не всегда приходит режиссер, который знает всю мою труппу, а я советую, какого артиста на какую роль взять. Понимаешь, я, конечно, пользуюсь своим положением, своими связями, я могу позвонить Паше Сафонову, своему однокурснику, потрясающему режиссеру, который ставит во всех театрах Москвы и не только, и сказать: «Паш, я очень хочу, чтобы ты поставил «Пять вечеров». Я хочу Тамару сыграть, пожалуйста, приходи ко мне в театр». Потому что Паша однокурсник!

Я могу позвонить Леше Франдетти, золотомасочному режиссеру, и сказать: «Леш, давай «Питер Пэна» рванем? Потому что это вот с детства моя любимая, я хочу, чтобы у нас в театре». А у Леши наколка на руке Питер Пэн, для него это тоже очень дорого, и Леша не может отказать. У нас вот следующая премьера, в следующем сезоне, «Питер Пэн», музыкальный спектакль.

Время у нас почти закончилось. Хочу последний…

Ай, много не успела.

Ну, это всегда, господи. Если треть хотя бы успеваешь запланированного, это уже хорошо. О чем бы ты сейчас мечтала в профессии? Что бы тебе хотелось, что тебе сейчас хочется больше всего осуществить?

Больше всего мне хочется фильмов, достойных хороших картин. Потому что, ознакомившись с творчеством Людмилы Марковны Гурченко и сыграв ее, хочется таких картин.

Кстати, это тоже только что, да?

Да, это тоже одна из последних премьер. Хочется вот картин уровня «Механика Гаврилова», «Вокзала для двоих», вот такого кино хочется. А продюсеры все продолжают видеть во мне только комическую артистку. Ну, не все режиссеры, как Герман, который пригласил Людмилу Марковну и Юрия Никулина на драматические роли в картине «Двадцать дней без войны», понимаешь. К сожалению, пока так.

Я надеюсь, что нас сейчас смотрят, когда бы это ни происходило, режиссеры, которые могут просмотреть Нонну вот в таких ролях. Последний вопрос у меня вот какой. Если бы сейчас отмотать время на начало девяностых, на самые вот первые месяцы той декады, и сюда зашла бы маленькая Нонна Гришаева, а ты здесь сидишь такая и видишь ее. Что бы ты ей сказала? Может быть, дала бы какой-нибудь совет или предостерегла от чего-нибудь?

Дорогая Нонночка, поменьше влюбляйся, это мешает, правда. Больше занимайся профессией, вот сюда больше направляй свои силы и энергию.

Нонна Гришаева сегодня была моей гостьей. Я надеюсь, что вы получили такое же удовольствие, как и я. Спасибо за то, что смотрите мою передачу. Пока.