Найк Борзов: «Серьезно думал о смене пола, но армия меня спасла»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. Меня зовут Михаил Козырев, в эфире очередная программа из моего эпического цикла «Как все начиналось». Мы вспоминаем девяностые с героями того времени, с людьми, которые успешно пережили то необычное, бурное десятилетие, дожили до сегодняшнего дня, живы-здоровы и полны вдохновения.

Сегодня у меня в гостях музыкант, с которым мы познакомились как раз в ядре, в эпицентре девяностых годов, и с тех пор дружим и поддерживаем отношения. Дамы и господа, с удовольствием представляю, сегодня у меня в студии Найк Борзов. Привет.

Привет, Миша.

Давай начнем за такт, что называется. Восьмидесятые годы, я прочитал у тебя в одном из интервью, что ты хорошо помнишь, как генеральные секретари умирали один за другим. Какое это производило на тебя впечатление?

Да я тогда в школе учился еще, и поэтому для меня это был больше праздник все-таки, потому что тогда школы отпускали по домам. Ну вот умер наш любимый, дорогой, горячо, так сказать, всеми уважаемый, кто там первый был? Брежнев?

Первым был Леонид Ильич, потом Черненко, потом Андропов.

Брежнев, потом Черненко и Андропов. Вот их три было, прямо раз в год такой…

Уже ритуал фактически.

Ну, мы дети, нам-то все равно, о смерти никто не думает, это начало жизни, можно сказать. А люди эти, они у меня и раньше не вызывали какой-то симпатии, вот эти, так называемые, «говорящие головы» в орденах, и сейчас в принципе то же самое примерно я ощущаю по отношению к ним, поэтому это было, скорее, больше весело, чем грустно, для нас, нас отпускали со школы, и это было мило.

Скажи, а конец восьмидесятых каким образом чувствовался в твоем родном месте под названием Видное? Как он ощущался? Я помню, что там же даже сменялся набор продуктов в магазинах, телевизор вызывал вдруг пристальное внимание, начались какие-то явные процессы… Вот как ты ощущал, что вдруг проходит рубеж? Понятно, что представить себе, что страна, в которой мы с тобой родились, рухнет вот так вот быстро, и взамен возникнет другая, и вообще время сильный поворот даст, невозможно же было.

Ну да.

Вспомни, по каким приметам ты ощущал, что что-то меняется.

На самом деле Видное, это такая была как некая консервная банка, ничего не происходило, то есть абсолютно ровное такое восприятие. Единственное, что я помню, что в Москве, когда пропали все продукты из магазинов, в Видном, наоборот, этого было всего… Ничего не изменилось, все было очень хорошо, постоянно устраивались какие-то, как они называются, ярмарки, где перекрывалась какая-то центральная улица и приезжали колхозы, совхозы, которые вокруг находятся, и продавали всякие продукты. Там никогда не было с этим проблем, и я помню, что Москва хотела даже как-то это присоединить, Ленинский район, или как оно там называется, Московская область, чтобы вот как раз хотя бы как-то обеспечивать себя, но тем не менее это разные какие-то вещи были, разные, как они называются…

Юрисдикции, районы разные.

Да-да, штаты, так сказать. И люди, вот я помню, и наши родители, ходили на всякие эти, подписывать что-то такое, как бы все были против. И единственное, когда я ощутил какие-то перемены, это когда начались конкретно девяностые, и вся страна вообще изменилась. Вместе со всеми, наверное, и в Видное пришли перемены эти, но тем не менее, город оставался очень милым, то есть там было приятно находиться. Сейчас это уже другая совершенно история, это такой, как бы сказать, спальный район московский, уже очень много вот этих новостроек, очень много людей, пробки бесконечные. А тогда ты просто гуляешь и наслаждаешься таким вот…

Такой был национальный парк «Видное».

Загород, да, такой, очень милый, приятный, где люди живут и воспитывают детей.

Еще я потрясен был твоим описанием твоих родителей. Они у тебя прямо были вот хиппи-хиппи такие? Потому что ты говоришь, что это была такая формация, влюбленность в Индию, дауншифтинг какой-то такой, и то, что они закрывали глаза на то, что, ты говорил, ты в 13 лет начал курить, и такое количество мата, которое у тебя, в лирике твоей родной группы «Инфекция»… Что только один-единственный раз мама сказала, что можно как-то с этим чуть-чуть поменьше.

Она сказала, песни у вас очень красивые, ребята, но вот материться бы классно бы было поменьше, немножко хотя бы. Ну, мы такие — мама, ты ничего не понимаешь, все. А мы писали у меня прямо в квартире это все дело, два катушечных магнитофона, у друга записывали барабаны в пятиэтажке, прямо вот в обычной квартире.

Родителям повезло, что барабаны вы писали не в твоей квартире.

Нет, у меня стоял огромный, вот такого размера, комбик, вот с такими динамиками, и я играл на гитаре. Это было слышно, не знаю, на пару кварталов точно. Но соседи у меня, они все были в курсе, что происходит, то есть я с утра вставал, в одних трусах, надевал гитару и начинал играть вот эти ACDC какой-нибудь. Это было забавно, но у нас был такой, дружный, скажем так, дом. Это была тоже такая некая закрытая история, и управдом у нас такой ходил дедушка, дядя Костя его все звали, царство ему небесное, такой классный был мужик, такой в очочках, в шляпе такой, в плаще, как обычный номенклатурщик, условно, выглядел.

Но тем не менее, вот как-то, у него сестра жила, вот прямо моя квартира, дверь и ее, дверь его сестры квартира, а он жил на третьем этаже. На третьем же этаже этого подъезда жил Леха Медведев, который был гитаристом у меня на первом альбоме, «Погружение», «Забей» там играл, первую гитару я у него купил. Короче, он сейчас живет в Новой Зеландии, давно переехал. А на восьмом этаже этого же подъезда жил Карабас, автор музыки всей для группы «ХЗ» как раз.

Забавно.

Да. В первом подъезде жил Себастьян Грей, мой гитарист «Инфекции», а через дорогу жили Репа и Бегемот. Вот у нас такая вот была такая тусовка, где каждый участвовал в проекте друг друга, «Карм 93», вот эти все … 9,00, коммуна некая такая, это было забавно. И вот как-то он ко мне подходит, этот дядя Костя, и говорит: «Слушай, ты музыкой серьезно увлекаешься, заходи ко мне в гости как-нибудь». Я говорю: «Да? Круто, отлично». Ну и захожу к нему домой, представляешь, такая обычная двухкомнатная квартира, стоит вот эта вот стенка, где обычно всякие хрусталики там разные, если открыть.

Сервант.

Да, сервант, там всякое белье какое-то должно быть. И вот он открывает верхние ящички, и там все заставлено винилом. Я такой присел, вместо вот этих всяких хрустальных штук, катушки стоят, и нижние — такая же история. Вот так вот заходишь за угол, а там стоят катушечные магнитофоны, всякие Grundig, усилители какие-то, колонки какие-то. Я такой, не понимаю, у меня деструктивный какой-то вообще, конструктивный диссонанс происходит. И я у него поселился, не вылезал неделями, записывал, у него такой огромный был каталог западной музыки, и вот такой российской. И я вот там постоянно с катушками, с кассетами к нему…

То есть он был такой, маргинальный управдом? Маргинальный в лучшем смысле этого слова.

В том то и дело, что он организовал таким образом пространство, что мы сами сажали деревья, мелкие ребята. Он говорил, вот когда меня не будет уже, вспомните меня добрым словом. У нас такая дорожка была, как раз от моего второго подъезда, к остановке, где-то полкилометра там, такая тропинка. Заложили ее асфальтом, он говорит, давайте, надо посадить деревья вдоль этой дорожки, а потом вы будете прямо в арке ходить к этой остановке и вспоминать меня добрым словом.

И я вот недавно там был, недавно мы как раз с Лехой Певчим ходили по этому Видному и вспоминали все эти истории тоже, и вот я заехал в этот двор, и там действительно офигенная арка из этих деревьев, очень красивая. И я вот дядю Костю вспоминаю теперь частенько.

А насчет родителей, ну конечно же шифровались они, у меня мама работала на секретном заводе, она там химик-физик, у нее там научные дела, а отец у меня очень долгое время работал, так сказать, в органах. У него даже какие-то медали есть, он преступников каких-то там арестовывал крутых очень, на тот момент, в семидесятых там, восьмидесятых. И все вот эти длинные волосы, этого ничего особо не было, но тем не менее, всегда была очень клевая музыка дома, все время были какие-то тусовки. Сигареты я первый раз, понятное дело, у отца какие-то попробовал.

Я помню, вот даже у меня было увлечение футболом, и я играл за какую-то там юношескую, полудетскую команду футбольную, и уже играл музыку, и у меня был один момент, я не мог определиться, чем бы мне заняться, у меня и то, и то хорошо получается, и футбол и музыка. И вот, в какой-то момент я прихожу домой из школы, а до этого мы днем раньше играли с какой-то командой, где, я помню, здоровые такие лбы, крупнее, чем я, бежит на меня нападающий, я бегу с мячом, и он прямо вытягивает ногу, и вот эти вот бутсы, с шипами, представляешь, и летит мне реально в пах…

Это же сразу желтая, если не красная просто карточка?

Понимаешь, это меня уже мало волновало, чего ему будет потом, красная, желтая, это все условности. Ну, посидит парень на скамье запасных пару игр, и все, но тем не менее, ты останешься инвалидом, если вдруг. И я, короче, бросаю этот мяч, перепрыгиваю через него, как, знаешь, каскадер через машину, которая на тебя несется, и просто ухожу с поля. И вот у меня дилемма, что мне делать? Тренер звонит, ты что, что происходит, а я не могу, у меня как бы поменялось восприятие немножко.

И я прихожу домой из школы, залезаю к отцу в шкафчик и смотрю, у него сигареты «Ява 100», тогда только вот появились, такие длинные-длинные сигареты, которые, не знаю, пару раз можно курить. Я говорю, вот, надо попробовать. А я тогда не курил года три уже, какое-то время не курил, и вот такой, закуриваю сигарету и понимаю, что не хочу я заниматься никаким футболом. То есть рок-н-ролл определился в тот момент как раз, вот «Ява 100» была запускающим моментом.

То есть этой сигарете мы обязаны… Слушай, ты же еще два года в армии оттрубил?

Да, было такое, в начале девяностых как раз. Тоже был такой забавный экспириенс, я бы так сказал, даже не то, что это армия была, я даже как какой-то монастырь воспринимаю, то есть я уехал на полтора года, вообще из социума выпал совершенно. То есть это была совершенно другая концепция, совершенно другое восприятие, я там написал кучу песен новых, разных, в том числе и «Лошадку» как раз. Так что в армию я сходил…

Где это было? Где ты служил?

Мне очень повезло, меня не отправили далеко, хотя тогда была такая концепция, что те, кто живет, например, в Подмосковье, их отправляют куда-нибудь подальше, и наоборот. Но я должен был… я же весной родился, поэтому должен был весной уйти, но получилось так, что я вообще ушел в 20 лет в армию, в принципе. Я пару лет, там такая история в Видном была, что ДОСААФ, такая есть организация, вот ребята, которые хотят в армии служить водителями, они идут в этот ДОСААФ, и там несколько лет, пару лет, занимаются на этих грузовых тягачах, и вот они обязательно потом в армию идут служить водителями.

И вот этих ребят заставляют разносить повестки тем, кто в военкомат должен прийти. И вот ко мне приходят, не каждое утро, но пару раз в неделю ко мне приходили эти будущие водители армейские и приносили повестки. Я вот с утра открываю такой, он говорит, повестка, такой-то, такой-то. Я говорю, это не мне, это моему брату-близнецу, его сейчас дома нет, приходи через пару дней. И вот так вот пару лет…

И так эта версия два года нормально тебя вытягивала?

Пару лет нормально абсолютно. Я помню, таким же образом приходили вот эти все свидетели Иеговы, приносили всякие классные книжки мне читать, и я вот помню даже, в глазок смотрю, о, они, отлично. Кофеек себе завариваю, надеваю футболку какую-то, штаны, выхожу, и вот на лестничной клетке, как гопничек, так же и сажусь с кофейком и сигареткой, и вот, ну, давайте, рассказывайте.

И вот они мне все время втирали эту историю, и в какой-то момент, один мужик приходил, и он все время брал с собой в компанию разных, которые все больше и больше, видимо, опыт какой-то имели по убеждению. И дарили мне книжки, у них такая классная полиграфия, очень красочные нарисованные картинки, не фотографии. И я в какой-то момент говорю, ребята, а можно, у вас в одной из книжек фотография зародыша в утробе, а можно, я ее в оформлении пластинки использую? С этого момента больше они перестали приходить…

Этот аргумент их отвадил. А в армии ты кем служил?

В армию я как попал, да ладно, это тоже смешная история.

Расскажи, конечно.

Тогда был на Пушкинской площади, вот «Макдональдс», его еще не было, по-моему, тогда, и мы там играли с друзьями на гитарах, я помню, выучил несколько песен «Браво», «Ах эта девчонка семнадцати лет…» и «На темный ряд домов…», там одни и те же аккорды, только одна быстрая, другая медленная, несложно было. И вот мы эти пару песен, «ХЗ» репертуар, «Инфекцию», и вот мы играли прямо на Пушкинской этой площади, где сейчас «Макдональдс», и зарабатывали какие-то деньги даже.

То есть с той стороны, противоположной от «Максимума», «Максимум» был в «Московских новостях», рядом с памятником Пушкину, а вы там, где «Макдональдс», по диагонали.

На другой, да. И в то время как раз лоточники были, распространена была такая история, то есть на лотке можно было купить все, от алкоголя до оружия, от сигарет до домино, сувениры, матрешки, шапки, как на Арбате было недавно. И вот в какой-то из дней у одного из вот этих лоточников, который имел несколько лотков, так сказать, крупный предприниматель, у него был день рождения, там играл какой-то оркестр. И вот этот скверик, где фонтанчики какие-то, скверик между деревьями, там прямо поставили столы и отмечали день рождения. Я столько алкоголя в принципе никогда в жизни не видел, разного, и я его попробовал в тот день весь.

По чуть-чуть, но весь, вот все, что было на столе, я попробовал, и в принципе, следующий мой кадр, это я просыпаюсь в районе Маяковской, на лавке, в одной рубашке, в штанах и с рублем в кармане, хотя помню, что днем раньше у меня были полные карманы денег, реально очень клево нам кидали деньги тогда. Вся рубашка в крови, я такой, не знаю, вроде ничего на мне нет, никаких ссадин, все нормально, непонятно, откуда кровь.

И я такой, смотрю, думаю, что же делать, а у меня даже ботинки сняли. Я вот реально в одних штанах и в рубашке, причем рубашка белая. И я смотрю, кришнаиты идут, прямо такие, в оранжевом, и я прямо к ним вписался, и в метро вместе с ними, носки снял, босиком такой, и доехал до приятельницы своей.

«Харе Кришна, Харе Рама»…

Да. Вот как раз по пути доехал до приятельницы, там у нее в душ сходил. За мной заехал друг на машине, забрал меня. И вот я приезжаю домой, и мне мама такая говорит: «Слушай, сынок, тебя в армию забирают». Я такой: «Когда?». — «Завтра утром».

А это прошло как раз, это был конец июля, 27-28 июля, то есть я уже опоздал в армию к своим, кто уже в мае должен был или в апреле, когда их там отправляют. Я говорю: «Ну, ладно». У меня тогда еще такое состояние было, не самое радужное, внутреннее. Я даже хотел себе сделать операцию по перемене пола, у меня были реально глобальные идеи, накопил даже часть денег на эту историю…

Так, сейчас, подожди, пожалуйста. С этой новостью мне нужно как-то прожить, какое-то время. Что ты хотел себе сделать? Ты хотел попробовать ощутить себя женщиной?

Ну да, были такие мысли, и я серьезно даже об этом думал.

Ух, ты. Так вот, уважаемые зрители, теперь нам вместе с вами с этим жить.

Теперь вы слышали все, да.

По сути дела, армия спасла от того, что…

Армия спасла, да. Вставила мне мозги прямо на место, я начал воспринимать мир иначе, очень много думал. С оружием ходил, но не стрелял ни разу. Умею разбирать автомат Калашникова, полностью, прямо до винтиков, и собирать его обратно. Азбуку Морзе даже там выучил, но ни разу не пригодилось. Единственное, я стучу в дверь, когда захожу «та-та та-та-та», это цифра семь. Московский «Спартак» — это цифра семь, например.

То есть кричалка «Спартака» основная. А у меня это три точки, три тире, три точки, это SOS. То есть, в общем, остались у тебя какие-то такие, позитивные ощущения?

От армии?

Или это память убирает весь негатив, какой был, и оставляет только светлые страницы?

Да нет, как я говорил, мне же повезло, я попал… То есть мы приехали в часть, за нами… То есть там какая история была, приехали прямо домой офицеры из этой части, как сектанты, условно, и обработали маму, она все подписала за меня, сказали ей, что все будет круто, никакой у нас дедовщины, ничего нет, он будет служить здесь, недалеко, в Подмосковье. Я служил в войсках связи, мы обслуживали Генеральный штаб армии, и у меня было подразделение «Космос», мы следили за космическими спутниками. Я ходил каждый день практически в стационар, в лес, это такая большая машина, с огромной «тарелкой», и вот ты сидишь и показания всякие там фиксируешь.

И вот как раз в этом лесу, я там очень много гулял, дышал воздухом, писал песни опять же, у меня там гитарка. Когда я уже стал не «духом», а вот следующий этап, у меня стоял в тумбочке аккумулятор от машины, от которого у меня питался плеер, чтобы я слушал музыку. И «духи» мои, они мне его все время заряжали, чтобы, не дай бог, у меня не кончалось настроение. А когда мы приехали, мы были, по-моему, вдвоем как раз с парнем, из одного призывного, распределительного пункта, не помню, как это сейчас называется. И вот мы такие приезжаем в часть, нам выдали эту форму, и вот вечером, такая курилка, нас вызывают, идите, вас там зовут на собеседование. И вот мы приходим, сидят вот эти чуваки…

«Деды»?

Да, уже дембеля, «деды» такие, самые грозные, видимо, ребята из этой части. Ну, и у парня спрашивают — ты кто? Он такой, я вот бабушке помогал. Я думаю, ну все, чувак, тебе конец, прямо сразу. И его, короче…

Опустили.

С ним плохо обращались, да. Он очень много бегал, за ним устраивались погони. И так он по дурке потом все-таки из армии закосил, в общем-то, ушел. А я говорю, да я музыкант. Они говорят, ну, проверим. И вот я стою там через пару дней, как раз пятница или суббота, стою «на тумбочке» в своей казарме, в наряде.

Дневальный.

Да, и подходит ко мне сержант: «Иди!». Я говорю: «Куда?». — «В соседнюю казарму». А там, как было, то есть казарма-учебка и следующая казарма это действующие войска, так сказать. Там был ад! Потому что вот эту казарму, где действующая, боялись даже те же, как сказать, ровные по рангу дембеля, «деды», боялись даже меньших по службе, по времени, тех, кто там служил, потому что там жесть вот реально. И я вот такой. Ну и меня, мне же все рассказали, настроили меня, я там, блин, ну все, мне конец.

Я прихожу туда, и реально, поднимаюсь, там дым коромыслом, курят прямо в казарме, сидит «в мясо» дневальный, вот так, прямо в слюни вообще, на этой тумбочке. «Ты кто?». Я говорю: «Да вот, позвонили, сказали». — «А, ну иди туда». И я захожу в спальню, там полная спальня шлюх, там дембеля эти все, идет какая-то адовая пьянка, и они: «О, иди сюда!», и гитару мне такие, раз, и я прямо эту гитару…

Музыкант? Сюда!

Да, и я такой, бринь, а она не играет. Ну, я там вбил что-то между грифом, как-то ее настроил. Когда я ее уже настроил, и она дала первый правильный аккорд, они уже прослезились, прямо в первый момент, понимаешь, то есть там публика была совершенно не избалованная. Я там играл песню, особенно им нравилась песня «В будущем луны», вот я ее записал на альбом «Супермен»: Пролетая над полями…

То есть ты их баловал не каверами группы «Браво», а прямо своими…

Нет, они мне в какой-то момент сказали, чувак, свое, это круто вообще. И я там, что напишу сегодня днем, и вечерком как бы устраиваю концерт, и там реально пляски были, аж люди из-за забора, с гражданки заглядывали и смотрели, как…

То есть это был, собственно, такой испытательный период на первой аудитории, в общем, да? Такой был, своеобразная аудитория.

Ну нет, я… Своеобразная аудитория.

Конечно, Пушкинская площадь — это тоже было, там же нужно удержать людей, чтобы они еще успели…

Я еще до этого выступал в принципе.

Уже было, да?

У меня были какие-то такие концерты, с моими, даже еще до «Инфекции», у меня есть записанные концерты, где я играю свои вот эти пространственные композиции.

Психоделические.

Как Нестеров называл это, трансовой балладой, так сказать.

Слушай, я выписал специально, «Двуречье», «Платоническая проституция»…

Кстати, «Платоническая проституция», этот человек, с которым мы ее делали тогда, в начале девяностых, он сейчас в политике, серьезный предприниматель.

«Умер». Проект, просто «Умер».

«Умер», к сожалению, лидер и автор песен этой группы, он умер.

«Бууфеет».

Да, была.

«Специальные медсестры», «Норман Бейтс фан-клуб». Вообще создается впечатление, что проекты менялись быстрее…, то есть ты написал новую песню, ты ее в новый проект, таким образом. Ты во всех них принимал участие как человек, который пишет песни или просто играл в некоторых группах?

Ну, «Двуречье», это группа Наташи Марковой. Может, помнишь такую? «Сокол удалой…»

Да, я помню...

Я там играл на бас-гитаре.

С фольклорным сильным таким началом. Это была, кстати, очень хорошая песня.

Да, и очень хороший альбом «Светозар» у нее был как раз в девяностых. И мы там с Лешей Заевым, лидером группы «Умер» и тоже жителем Видного. А Наташа Маркова, она была подругой Бегемота, и в общем-то, мы там все одна вот эта тусовка. «Норман Бейтс фан-клуб» это мы чисто собрались, был такой клуб «Крейсер», и там устраивались дни рождения. Джорджа Харрисона, я помню, был день рождения, и мы что-то собрались просто с чуваками, тот же Леха Заев, еще кто-то. Ну и, давайте Харрисона поиграем. Вот и назвались «Норман Бейтс фан-клуб» и играли Джорджа Харрисона вот на этом концерте. Был единственный концерт, и даже запись сохранилась.

«Платоническая проституция», это мы тоже с друзьями, это называется родители на даче. В пятницу родители уезжают на дачу после работы, и вот мы, созвон, и собираемся, и начинаем все выходные, мы начинаем играть музыку. И вот у нас был период, мы днем записывали в студии, а по ночам писали новые песни. Вот где-то за несколько дней мы записали пару альбомов, один акустический, один электрический, вот с этой группой. Тоже как бы имеет место быть, она вроде нигде не выпускалась, но в сети валяются эти альбомы, так что…

Мы сейчас подошли к твоей собственной группе, группе «Инфекция» и к взлету, к успеху, за которым я наблюдал достаточно пристально. Первым твоим прорывом стала песня «Лошадка», я думаю, что не было такой композиции, по поводу которой столько споров происходило и столько копий ломалось.

Я помню, для меня было непростым решением ее поставить в эфир, но мы все равно все-таки это сделали, и как выяснилось, поступили абсолютно правильно. Расскажи просто, как ты переживал это, и что с тобой происходило. Ощутил ли ты в какой-то момент, вышел из дома, и — о, слава! Вот она.

Ну, в девяностых не было такого ощущения. Это, скорее, произошло уже в нулевых, когда «Лошадка» была перезаписана со «Снегирями», это уже была третья версия «Лошадки», потому что первая была в 1996 году на альбоме «Инфекции», как раз она вышла, на юбилейном, и я ее вставил туда, потому что она просто лежала в столе, и мне показалось, ну а где ее еще, в «Инфекцию» вставлю в общем. Ну как-то так она начала крутиться и в Питере на радиостанциях каких-то, и в Москве, я помню, что-то ее, и Бегемот, и друзья мои все, ну и я ее переписал как раз в альбом «Головоломка», который тоже смешно записал, например, тоже была забавная история.

У меня друзья занимались пиратством тогда, в середине девяностых, писали всякие там, одни писали от «Гражданской обороны» до Dead Kennedys, прочих разных резидентов, такой андеграунд, пост-панк, авангардную музыку, кто-то занимался тяжелой музыкой, кто-то попсой, и вот я в какой-то момент, у меня друзья записали одному чуваку, который отсидел в тюрьме долгое время, написал там кучу песен и решил их записать. И вот у меня друзья записали ему альбом, сыграли там, и типа — хочешь заработать? Я говорю: «Ну, а что нет». — «Кассеты хочет парень напечатать и CD». — «А, ну отлично».

Я напечатал ему, не знаю, тысячу дисков, я думаю, они у него до сих пор лежат дома, большая часть, и кассет, не знаю, тысяч десять, наверное, потому что сказал, что меньше не печатают. Он говорит, ну окей. И вот ко мне чувак приезжал на «девятке», я помню, и привозил просто деньги все время, раз в неделю. Я говорю: «Что-то подорожало там все». А там все время все скакало. И я вот на эти деньги записал альбом «Головоломка» как раз, купил себе классную гитару, которая до сих пор у меня, белая, живет, и на ней много чего сыграл в «Головоломке». И помню, Кирилл Кальян на «101» начал ставить эту песню. И вот мне понравился момент, не то чтобы я прямо почувствовал себя дико знаменитым, но я врубился, что эта песня нравится людям, и она не такая уж плохая, собственно говоря, и когда пришла к нему в гости «Машина времени», у него программа была «Соки и воды», по-моему, называлась.

Да.

И вот пришла «Машина времени», и он спрашивает: «Ну что вам, ребята, поставить? Что вы хотите услышать?». Женя Маргулис говорит: «Слушай, а поставь-ка нам такого чувака, Борзова, с его "Лошадкой"». И он прямо прифигел, потому что у него на кассете еще эта «Лошадка» была. Мы с ним дружим давно.

С Кириллом?

Да.

А Маргулис откуда узнал про эту песню? Просто услышал где-то?

Видимо, да.

И?

И это был очень приятный момент. И вот тогда я понял, что «Лошадка», она непростая, скажем так. До этого у меня было к ней такое, поверхностное все-таки отношение, как бы там и наркотики, и это все, и грустная жизнь вот эта вся за плечами, вот это все надоело и прочее. Но учитывая, что я хотел себе сделать операцию, у меня вообще мысли были не самые веселые. Да они, в общем-то, и сейчас такие же, но только операцию я делать больше не хочу.

Знаешь, я никого не хочу обидеть, но это радует. Скажи мне, пожалуйста, когда, в какой момент ты ощутил, что песни идут на радио, и концерты появились, то есть стало возможным зарабатывать на музыке?

Ну, это конец девяностых, наверное, 1998-1999 год. Но в 2000 году я уже врубился, что, да, я суперизвестный, во всех журналах меня на обложку поместили.

Это было, когда в эфире звучали «Три слова» уже, «Верхом на звезде».

Уже звучало давно, да, «Верхом на звезде», «Последняя песня», «Лошадка», «Ссора» уже вышла в фильме «Даун Хауз», по-моему. Я в принципе понимал, что это случится рано или поздно, вот эта вся известность.

То есть это внутреннее ощущение было всегда?

В принципе был к этому готов, как бы не было такого — о, круто! И понеслась! Хотя я помню, мне было дико приятно слушать песни на радио «Максимум», когда они звучали, я помню, у меня там «Верхом на звезде» соревновалась с какой-то очень иностранной уважаемой мною группой, и я победил. Это было приятно, что люди отдали голос моей песне. И в принципе я просто радовался этому, то есть я не был в шоке в каком-то, что вот, как бы проснулся знаменитым, я в принципе и был знаменитым в своей голове уже давным-давно.

Как изменилось качество жизни в этот момент? Купил ли ты себе автомобиль? Новый инструмент?

Постоянно, да, вообще, я трачу деньги на всякие вещи, которые мне помогают развиваться.

Мог ли ты себе просто позволить другой уровень жизни по сравнению с тем, как ты жил основную часть времени до этого?

Ну, конечно, да. Я в принципе стал зарабатывать на том, что я люблю делать, и продолжаю это делать до сих пор, и в принципе не вижу смысла прекращать. То есть когда все это соединилось, это прекрасно, потому что мне все-таки жалко талантливых людей, которым приходится еще работать, чтобы, так сказать, штаны поддержать.

Но вот смотри, с приходом популярности, как правило, существуют последовательные огонь, вода и медные трубы, через которые всем приходится проходить. Это, как правило, в первую очередь, испытание самой славой, то есть люди вдруг меняются, и эти перемены прямо даже близким друзьям заметны. Потом испытание деньгами, потом испытание соблазнами дьявольскими всякими, то есть алкоголем, наркотиками и всем этим.

Ну, в разных последовательностях, но тем не менее.

Да, то есть это не обязательно, не в этом порядке, но, бывает, как правило, все обрушивается. Как ты с этим справлялся? И какое для тебя испытание стало самым тяжелым?

Справлялся, в принципе, нормально. То, что я не изменился, даже все мои друзья отметили, то есть каким был, таким и остался, без этого пафоса какого-то, понятное дело. В принципе он некий такой… Самолюбие, оно всегда было, себя любить не будешь, кто ж тебя еще полюбит? Поэтому оно как-то, может быть, там немножечко где-то в какие-то моменты начало становиться более утрированным, но тем не менее это никого не обламывало.

Но истерики по поводу того, что тебе не то шампанское принесли в гримерку, не устраивал?

Нет, никаких дикий райдеров или еще чего-то, нет, такого у меня никогда не было. Единственное, что мы делали, это для того, чтобы проверить людей, читают ли они этот райдер. В основном это было в технических моментах, чтобы сцена была хорошо подготовлена для концерта, потому что все-таки это самое главное. Если ты получаешь удовольствие на сцене, все остальное, оно уже менее имеет значение, потому что тебя прет еще долгое время после концерта, и ты питаешься этими ощущениями от того, как все круто прошло, как все сыграли, вот это соединение с людьми, ну и все это живет как бы и тебя еще подпитывает долгое время.

И в принципе не важно, где ты потом ужинаешь или спишь, конечно, это клево, спать в прикольном номере, в хорошей чистой постели, кушать нормальную нежирную еду или еще что-то, которая тебе нравится. А самое, наверное, сложное — это соблазны и прочие ништяки, которые даются со всем этим, с приходом популярности, это я проходил не очень просто, все это было, даже пришлось сделать такую небольшую паузу на несколько лет, чтобы чисто разобраться в себе, помедитировать и понять вообще, к чему все это идет, и куда двигаться дальше.

Что тебе помогло?

В первую очередь, рождение дочери. Это был очень серьезный крючок, который меня выдернул. Я уже не мог оставаться прежним. Игра в спектакле Юрия Грымова мне очень помогла, потому что в тот момент, когда я переживал образ Кобейна, у меня происходили примерно те же самые вещи в моей жизни, очень много было прямо пересечений, очень много было прямо таких параллельных моментов.

Расскажи несколько слов еще про «Нирвану». Сюрприз ли для тебя был, когда Грымов тебе предложил играть эту роль? Вообще рискнуть играть на сцене — это серьезный тоже поступок. Вообще же другое совершенно, я имею в виду это даже для музыканта, который привык к сцене, здесь же совсем… А кроме того, спектакль был безумным достаточно.

С одной стороны, что это примерно то же самое. Ты работаешь для большого количества людей, это не кино, где человек воспринимает индивидуальную историю, здесь все-таки массовое, и ты должен держать. Здесь единственное что, приемы, ты не на гитаре играешь, а у тебя вот эти, как бы, ты «подворовываешь» 38,41 и прочее, вот эта история, чтобы это слышали на дальних рядах. Но тем не менее я был, я не профессионал все-таки, и мы там использовали какие-то технические средства, микрофончики, подзвучки какие-то.

А спектакль был действительно очень интересный, он сюррной, во-первых, такой, очень глючный. Весь второй акт мы играли в пене, пена была и детьми, мы с ней как бы взаимодействовали, и это и смотрелось очень красиво, и мне это нравилось, и я с удовольствием это делал. Это был прямо такой нереальный опыт, то есть на сцене было немного людей, то есть все вот такие, очень классные актеры, и Астахов, и Воронкова, и Андреев Вадим, и еще Света там была, забываю фамилию все время. Извини меня, Света.

В общем, они мне все время помогали, меня поддерживали как-то, то есть мы репетировали целый год. Репетировали в ДК Зуева, это тоже такой памятник конструктивизма, и этот памятник, этот ДК Зуева, он рулил спектаклем, то есть Юра менял сценарий в процессе работы над ним. В какой-то момент он говорит, все, круто, я придумал — мы на сцене поставим ряды и посадим туда, не знаю, двадцать человек, а вы будете играть в зале. То есть у него вот такие идеи рождались.

Потом он просто взял и Театр Советской армии, в котором мы играли, Маяковского который, он взял и прямо сделал зеркальное отражение, зал, он его воссоздал на сцене. Там так же закреплялись кресла, я по ним бегал, меня поднимали на распятии, то есть чего только не было, все было на таком, очень классном символизме построено.

Театральная история у него очень такая прямо действительно крутая, он и кино классное снимает, но вот театр меня прямо покорил, вот в этом смысле. Я вообще не был фанатом никогда, до этого, театра, то есть мне нравилось с мамой ездить, она меня на оперы возила, на всякие оркестры музыкальные, оперетта мне очень нравилась, где люди играют и поют одновременно. А театр как-то, ну, скучновато мне было.

А тебе в спектакле приходилось играть на гитаре или петь?

Ну, совсем чуть-чуть.

Немножко.

Да, там в основном были уже записанные вещи, я записал в студии какие-то свои видения человека, который продал мир, вот эту песню.

The Man Who Sold the World. Ну это, ты понимаешь, это Боуи.

Я понимаю, да. Многие считаю, что это…

Большинство уверены, что это нирвановская пеня, да. Скажи, пожалуйста, если ты вспомнишь, в какие самые невероятные гастроли, в какие залы или в какие места тебя забрасывала твоя судьба? Не только в девяностые, но и во время вот этого безумного периода твоей музыкальной карьеры, когда все обрушилось на тебя одновременно. Но вот в какой-то момент ты просыпался где-то, или, например, стоял на сцене и хотелось себя ущипнуть и думать, где я вообще нахожусь?

Да, были такие, прямо реально как будто ты глюк какой-то выхватил. Как раз мы ездили с туром альбома «Заноза», такой в принципе мрачный альбом.

Невеселый.

Невеселый, да. Веселых песен ни одной. И вот мы приезжаем в город… какой-то северный небольшой городок, и я оказываюсь на сцене и понимаю, что у меня над головой голова убитого животного, в зале люди очень такого, серьезного возраста почему-то, и женщины такие, в таких красных платьях, с какими-то вот этими брюликами, и я играю, начинаю: «Некорректная конкретность…»

Они такие попытались сначала двигаться, а потом они присели, там что-то такое, и вот начинается напряжение, потом Kingsize песня пошла, напряжение становится еще более заметным, потом следующая «Было, есть и будет» песня, и просто я понимаю, что мужчины начинают краснеть, злиться, я такой — хорош, ладно, все, давай: «Верхом на звезде…» Ну и как-то так смягчилась ситуация. То есть приходилось даже менять программу, но это были, конечно, концерты такие. Я вот после этого в этот город больше не ездил. Я не буду его называть.

Перед какой самой большой аудиторией тебе доводилось выступать?

Самая большая, это, наверное, фестивали «Максидром», «Нашествие», это вот самая большая аудитория.

Ну а какие-нибудь городские праздники, в отдаленных …

А, ну городские праздники, да, согласен. Да, День города, День молодежи, это святое.

Нефтяники, шахтеры, машиностроители?

Тоже, да. Ну, как правило, в основном, это День города, когда да, весь город выходит, и огромная либо площадь, либо набережная, она вот реально, насколько видно, насколько глаз хватает, все это людьми забито. Я помню, в Волгограде тоже был такой концерт. Нет, много таких концертов было, в основном это массовая такая…

А какая самая маленькая аудитория? Сколько человек было в зале?

Ну, самая маленькая это, наверное, человек пятнадцать.

Это где и когда? То есть при каких обстоятельствах?

Ну это где-то 1995-1996 год в клубе «Табула Раса» на Бережковской набережной.

То есть ты их всех знал? Это все были твои друзья, наверное?

Возможно, кстати. Нет, ну парочка новых, по-любому, зашла, незнакомых людей. Я помню, мы познакомились, мы дружим очень до сих пор, причем так дружим, один из моих лучших друзей, Вадим Сташкевич, художник, мы с ним познакомились, вот реально в зале было, не знаю, тоже человек десять, и вот мы играем концерт, а посередине зала колбасится единственный человек, его так прет, он и так, и так, хотя человек даже не выпивает вообще, то есть как бы ну, от музыки его просто выворачивало наизнанку. Вот мы с ним познакомились, оказался очень крутой художник, и он мне даже оформлял альбом «Заноза», еще что-то.

С бандитами не довелось сталкиваться? Ну, там же заказные были какие-то, наверное, концерты, организаторы гастролей, вот такие люди.

Ну, таких у меня историй, как бы меня в принципе, знаешь, как-то так, видимо, не очень любят такие, совсем уж маргинальные персонажи, то есть все-таки у меня есть какая-то такая черевоточинка, которая им не совсем ясна, которая вызывает в них, возможно, что-то такое, странные, подсознательные ощущения. Ну вот, например, вот этот парень, на чьи деньги я записал альбом «Голомоломка» в девяностых.

С бандитами сталкивался, но не очень как-то так, не соединился. То есть у меня была такая история, что, как я уже говорил, записал на деньги одного бывшего преступника альбом. Потом такая история возникла, у меня как раз друзья, о которых я говорил, которые занимались пиратством, вот на них в девяностых начали наезжать, дань с них собирать, вот как раз эти ребята. И в какой-то момент, у меня уже тогда вышла «Головоломка», то есть я начал уже концерты играть, причем так, обо мне начали писать в каких-то книгах, типа «Сто магнитоальбомов…».

Русского рока.

Да, еще что-то такое там. И в какой-то момент ко мне подходит чувак и говорит: «Слушай, тут тобой интересовались вот эти ребята. То есть что там у него с баблом, может, ему охрана нужна какая-то». Я такой, блин, ничего себе. И я из Видного свалил тогда, переехал в Москву, начал снимать там квартиру, жить с девушками и так далее, с друзьями какими-то, то есть начались вот эти коммуны опять…

Сквоты.

Музыкальные, да. И как-то так в Видном я уже появлялся, наверное, только к маме заезжал, с друзьями повидаться и на студию, у меня там студия была долгое время, на которой я записывал. И «Изнутри» записал там, и «Везде и нигде» там записывал, и «Молекула» даже, которая в прошлом-позапрошлом году два альбома вышло, тоже в этом ДК записал. Но сейчас там этой студии больше нет, и делать мне там больше нечего.

Я хотел один вопрос с тобой выяснить, потому что моя память меня уже подводит. Помнишь, на одном из «Нашествий» в Раменском, по-моему, еще когда у нас был такой вынос длинный в центр поля этого, мы хотели дать тебе ослика или лошадку-пони, которая должна была во время этой песни вот так ходить. Так мы ее все-таки достали или нет? Там была эта лошадка или нет?

Нет, по-моему, так и не достали. Но мне показалось, что это было… Лошадка бы стреманулась, то есть она могла бы начать себя вести неадекватно. Но я помню этот концерт, он лег в основу потом клипа моего про «Лошадку», то есть я выступал там в этой кепке, которую потом нарисовали в клипе, с этого «Нашествия» как раз.

Ну, хорошо хоть…

Лошадка, она по-любому, да…

Расскажи, пожалуйста, как я понимаю, ты пишешь новый альбом сейчас. Когда он должен выйти, и что это будет?

Сейчас, в январе, выйдет новая песня, клип. Песня называется «Кислота». Кислотно-щелочная среда немножечко предстоит нам всем. Альбом надеюсь выпустить в 2018 году, сейчас работаю уже еще над несколькими песнями. Не могу сказать, что альбом будет такой, какой-то светлый.

Это мы не ожидаем. Это да, этим ты нас не удивишь. Скажи, подводя итоги вот этого ощущения, которое было в девяностые годы, если сравнить его с сегодняшним днем, то что тогда начиналось, и что с тех пор закончилось?

В принципе вообще? Или у меня?

Да, а это интересно и так, и так. По твоему ощущению и вообще в мире окружающем, и у тебя внутри.

Началась такая, мне казалось, что нет какого-то такого дикого мрачняка. Да, конечно, убивали каждый день людей в подъездах, каких-то предпринимателей, я помню, это прямо было нормально вообще, нашли труп такого-то, еще что-то такое, но у меня было ощущение какой-то такой дикой свободы, такой, как в Америке в шестидесятых годах, только немного более по-русски, скажем так. Конечно же сейчас такого больше нет и вряд ли будет. Я думаю, дальше будет все больше и больше закручиваться эта история, сейчас уже трудно встретить человека, который ездит на машине не пристегнутым, например, то есть в таких мелочах, оно, конечно, все это заметно.

Тогда ты мог выйти из дома и просто пропасть, не знаю, на месяц, и в принципе ты все время находился в среде каких-то людей, которые не причиняли тебе никакого абсолютно вреда, наоборот, то есть что-то создавалось, что-то делалось, что-то игралось, рисовалось. Сейчас для того, чтобы с кем-то что-то замутить, нужно найти кучу денег, заплатить сразу надо или еще что-то, нет такого уже желания творить у людей просто так. Я понимаю, все изменилось, и, конечно, деньги это очень важно, но вот этого мне немножко не хватает. Но я до сих пор нахожу таких людей, которые ради идеи готовы, как говорится, бросаться на амбразуру дота и совершенно бесплатно. Это прекрасно, я считаю.

Спасибо тебе большое за то, что сегодня пришел в программу.

Как говорится, извини, хорошо там, где мы есть.

Да, я даже с годами к этому же выводу прихожу.

Спасибо тебе, что позвал, было очень приятно все это вспомнить.

Да, есть что вспомнить. «Как все начиналось». Спасибо за то, что смотрите Дождь. До следующих выпусков.