Как заслужить уважение криминальных авторитетов

Я могу так начать так, у нас много молодых зрителей, это архитектор творческих судеб группы «Неприкасаемые» Гарика Сукачева, группы «Чайф», группы «ПилОт», группы «ГильZы» сейчас, и мой коллега и ближайший соратник по придумыванию нескольких достаточно хорошо известных фестивалей, таких как Maxidrom, «Нашествие», «Наши в городе», в общем, много всего сделано вместе. И я вчера, когда готовился к программе…

«Чартова дюжина», «Неголубой огонек».

«Чартова дюжина», да, «Неголубой огонек». Я думал, как разговаривать-то с Гройсманом.

И так все знаю.

И так все знаем друг о друге. Но с другой стороны, я убежден, что у тебя память лучше, чем у меня. Давай, в качестве стартовой точки, вернемся. Как ты вошел в девяностые? Чем ты занимался в этот момент? Что у тебя происходило в жизни? И вот как стартовый пункт, хотел, чтобы ты с этого начал.

Я с удовольствием начну. Единственное, если Гарик Сукачев будет смотреть передачу, я ему скажу: «Гарик, к «Неприкасаемым» я не имел отношения». Группа «Бригада С», на всякий случай.

Хорошо.

«Неприкасаемые» позже. Да, наверное, как у всех. Слушай, мальчик из Воркуты приехал в Москву, поступил в институт, стал жить в общаге, не лихими, но залихвацкими временами. И в общем-то, так как я был из интеллигентной семьи, врачей и учителей, как тогда было принято, я был уверен на сто процентов, что я пять лет отучусь в институте и вернусь в Воркуту, ничего другого. Мне там было хорошо, и это было то, что называется у нормального человека родиной, то есть двор знакомый, друзья, одноклассники, и так далее. Но я понимал, что пять лет я учусь в столице нашей родины.

И нужно прожить их так, чтобы не было мучительно больно за это время.

Да, что здесь есть, чего нет в Воркуте? То есть библиотеки были одинаковые, кинотеатры, ну может быть, разница в неделю, премьеры шли точно так же, но не было выставок, не было концертов, не было театров, и этого, конечно… То есть был Воркутинский драматический, и кто-то иногда приезжал, конечно, на гастроли, но это за Полярный круг, и в общем-то будем говорить так, зальчик был совсем маленький, и у администраторов был весь город знакомых, поэтому попасть туда было крайне сложно. И я понимал, что вот это, наверное…

Вот что мне может предложить столица.

Да, что интересно, более того, это были последние года учебы в школе, это 1978, 1979, 1980 год, тогда вышли виниловые пластинки: одна — «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», а вторая — «Юнона и Авось», и это было из отечественных такой прямо взрыв.

Крутняк!

Ну да, то есть ты слушал, в это время мы слушали Led Zeppelin, на бобинах, и тогда у кого были пласты, так называемые, это виниловые пластинки, это было круто, это можно было целую вечеринку собрать. У меня ест пласт, пойдемте слушать. Знаешь, даже никто, можно сказать, и за алкоголем-то не бежал, все шли слушать. И это был 8, 9 класс. И вдруг вышла отечественная пластинка, и я узнал театр Ленком, и что есть такой спектакль, и ты слушаешь, это практически такая рок-опера, но как радио-спектакль, ты прислушиваешься к словам, заучиваешь наизусть, ты представляешь себе этих персонажей, и так далее. Но ты же этого никогда не видел. И конечно, первое, что… Ты хочешь в театр? Да, хочу. Куда? Я хочу на «Юнону и Авось» и «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты». Ну это ты, парень перегнул палку. Этого нет, просто этого нет.

То есть билетов на них просто никогда не бывает, потому что они раскупаются до поступления в продажу.

Мне кажется, что табличка «Мест нет», или «Свободных билетов нет», или «Лишнего билета нет», она вместе с постройкой здания прикручивалась уже монументально. То есть это априори, вот просто их нет. Билеты нельзя купить, их можно только достать. Для того, чтобы достать, ты должен быть, у тебя должно быть то, что нужно им.

Им!

Ты мне, я тебе.

И что ты? Я понимаю, что может предложить директор продуктового магазина.

Ничего мы не могли предложить, абсолютно, и казалось бы… То есть денег у нас не было, чтобы пойти, например такие были МДТЗК — кассы, где были кассиры, и можно было с какой-нибудь наценкой, и так далее, или у спекулянтов около театра можно было, ничего этого не было, и лишних денег не было, и понятно, что ничего не могли. И вдруг приходит ко мне один раз приятель и говорит: «Ты хочешь в театр?». Я говорю: «Да». — «Куда?». — «Хочу в Ленком на "Юнона и Авось"». Он говорит: «Возможно, но не сразу». А я говорю: «А что делать-то надо?». Он говорит: «Да делать ничего не надо, надо постоять в очереди в ночь с пятницы на субботу и купить билеты, но вот очередь, которая это самое…». — «Подожди, а в субботу же у нас учеба». Он говорит: «Ну если ты не можешь пропустить, тогда ты… Дело в том, что если ты достоишь до покупки билетов, то ты получишь четыре билета в руки. Если ты хочешь один ходить на спектакль, ты можешь купить на четыре разных спектакля. Если ты хочешь вдвоем, значит, ты можешь купить две пары на два спектакля. Если ты хочешь на один спектакль вчетвером, то… В общем, четыре билета в руки, в любой вариации. Если ты не можешь достоять, ты уедешь, ну вместо тебя поставят человека, который выкупит билеты, тебе останется только два». — «И что?». — «Ну если будешь часто ходить, тогда у тебя там будет такая бальная система, дадут билеты на Ленком. Но это надо поработать, годик».

Годик, чтобы попасть на «Юнону и Авось».

Ну как минимум. То есть гарантий никаких нет, ты же понимаешь, что это все вообще... «А где надо постоять?». — «Театр Маяковского». Думаю, тоже хорошо, а что плохо-то? Джигарханяна увижу. Пойдем. И мы пошли. Единственное, меня насторожило, когда он сказал: «Оденься похуже, но потеплее». — «А что значит похуже?». — «Ну, мало ли там, в подъезде где-то спать, чтобы было не жалко». Ну ладно. Ну взял что-то там, свитер какой-то натянул, не знаю, кто-то мне бушлат дал, мы поехали. А более того, это был парень москвич, это очень редкий случай, потому что, в основном, кого ночью отпускали? Людей общежитских, у кого родители… А это был москвич. Такой Мишка Александровский. И у него был «Москвич-401», это было тоже круто. Поэтому приехали мы на этом «Москвиче», у нас было чем укрыться, если вдруг спать, у нас был термос с чаем, кофе, и так далее, что-то мы еще взяли такое, для сугрева, долго же стоять, как-то надо проводить время. В общем, выяснилось то, что все это очень организовано, есть какой-то лидер продажи, к которому мы пришли и сказали: «Здрасьте, а вот мы из МАМИ». — «А, из МАМИ. Забирай этих двоих». И нас кто-то забирает, говорит: «Так, вот здесь будете стоять». Хорошо.

А там живая очередь?

Стоит живая очередь. Ну ты представляешь, что продажа завтра начинается. То есть оказывается, в театре есть предварительная продажа билетов, оказывается, что все-таки можно купить билет, но их дают очень крайне мало. И более того, сколько бы ты ни стоял в ночь, с утра придут ветераны Великой Отечественной войны, Герои Соцтруда, и так далее, со своими детьми или со своими семьями, вернее так, дети-то будут стоять там, но они без очереди. Ну как в советское время в общем-то имели право привилегий.

То есть никакой гарантии того, что вам что-нибудь достанется, нет?

Ну нет, все понимали то, что их вот такой-то процент, и так далее. В общем, парни были те, которые до меня уже лет десять эту очередь держат, и более того, ее и придумали, эту систему. Оказалось, что это на всех театрах Москвы. Есть студенческие системы, где есть лидеры, у которых есть, я не знаю, начальник…

Сеть, иерархия.

Кто полком командует, кто — ротами, кто — взводами, кто — отделениями.

Армия такая. Скажи мне, пожалуйста, одну вещь я хочу уточнить, эти люди, что ими двигало? Они эти билеты покупали на продажу? Чтобы заработать, как спекулянты, или?..

Нет, те, которые спекулянты и так далее, они доставали, самое простое, через московскую дирекцию театрально-зрелищных касс, через обычных кассиров. То есть у меня мама кассир, я маме говорю: «Мама, есть варианты...», это неважно, сестра, родственник, знакомая, то есть это вот эти люди, и так далее.

А это отдельная система?

А это реально были люди, которые хотели ходить в театр. Ты не представляешь, когда после вот этой всей безумной ночи, о которой я даже сейчас не рассказал тебе, но я тебе могу сказать, это можно описывать отдельным фильмом «Война и мир», абсолютно точно. То, когда ты вдруг приходил на спектакль, уже в костюме, с подругой или с женой, и вдруг тебе говорили: «Привет, Громов». И ты так смотришь... Он говорит: «Да нет, это я в цивильном». И ты вдруг понимаешь, да это парень с тобой всю ночь простоял, только он был небритый, он был в телаге, у него была вот такая шапка, и он больше всех махал руками.

А махал руками в связи с тем, что там что, драки были?

Это были не драки, это называлось «лом». То есть все, что не драка, бокс не драка, потому что там есть правила, вот «лом» это не драка, там есть правила. И исходя из того, что театров в Москве было гораздо меньше чем вузов, понимаешь, то значит, снова был дефицит. Бригады создавались практически в каждом институте, но кто первый пришел, то есть, грубо говоря, кто первый пришел, в кассу встал, тот занял. Когда приехали вторые, организованные, там уже занято. Угу. А ситуация такая — в каждом театре было написано, какие спектакли продаются через 10 дней, и сколько билетов в продаже. Поэтому ты понимал, вот такое количество билетов, вот столько-то это на Героев Соцтруда и на ветеранов войны, осталось вот столько-то, значит тебе нужно вывести, да по четыре билета в руки, эту цифру. Ну там, грубо говоря, 200 билетов выдали, по 4 разделить, значит, 50, тебе нужно занять 50. Понимаешь?

Мест в очереди? А как это «лом»?

А «лом» это так. Ты стоишь в очереди, и так далее, все чинно и в порядке, есть милиция, которая проверяет. Как только закрывается метро, людей перестает быть, транспорт в то время, ты знаешь, он тоже заканчивал, ну какой-то там… Даже общественный транспорт ходил до часу ночи. Потом все, редкое такси какое-то проезжало. Из подворотен, из-за всех появлялся, то есть это было так, это было по команде, это долго рассказывать. Но чтобы картинку зрителю, который ничего не знает, он вдруг поздно возвращается домой и идет мимо театра, там стоит вот такая очередь, люди в телогрейках, более того, у них такие легкие барьеры, которые в метро, мы их тоже там за какие-то денежки покупали у милиционеров, они связаны между собой. Все вот так вот к стене, вот так держат их, и вот так все друг за другом вот так стоят.

И дальше?

В этот момент вдруг бегут из арок из всех, и так далее, твои люди, которые бегут и говорят: «Идут! Идут!». Тогда все группируются, становятся вот в такой косяк, и все эти борты становятся углом, «Держать!», и всех выбегает человек двести, и бегут, бегут, бегут. Потом те, которые самые опытные, они бегут и, знаешь, играют в слона: ты встаешь на одно колено, следующий встает на два колена, третий, который бежит, на одну наступает, как на ступеньку, на одну, второму — на плечо, и прыгает в эту самую толпу. Понятно, что любой человек так голову-то отодвинет, и ты туда…

Это значит, ты попадаешь…

Нет, ты попал, ты начинаешь утрясаться, потом ты начинаешь вот так вот двигаться, и там вот так, так, и люди, которые снаружи, они вот эти борты оттягивают. И все, что нужно, это засадить туда, вот там 200 человек очередь, тебе нужно засадить туда хотя бы 10-15 своих человек. Потому что в тот момент, а это же крики, это ор, тут же люди, которые разбужены, звонят в милицию, приезжает, то есть у тебя есть 3-4 минуты. Приезжает эти самые, к этому моменту милиционерам все равно, кто прав, кто неправ, им нужно восстановить порядок, поэтому всех, кто не успел, нафиг! А здесь все, очередь, снова. «По одному, я сказал, по одному», — и снова все стоят по одному, но там есть твои.

Как это все коррелирует с любовью к высокому искусству?

Достать билет! А потом ты в костюме, в галстуке идешь. Я ходил в театр, я тебе могу сказать, минимум, два раза в неделю, минимум, то есть восемь раз в месяц. У меня в кармане лежали билеты на любой спектакль города Москвы, кроме тех, которые мне не нужны, и Большого театра. Большой театр это было отдельное, это такая прямо валютная история была, там можно было жизнью поплатиться.

Потрясающая история. И когда ты таким образом заработал, отвоевал свой билет, то ты на Джигарханяна смотришь совсем другими глазами.

С любовью.

С такой!

Даже если он сегодня нездоров, ты на него смотришь с любовью.

Не очень хорошо играет.

Ну, вот я тебе могу сказать, что «Юнона и Авось» я смотрел, наверное, два или три раза. И в общем, моя мечта на тот момент сбылась, надо было идти дальше, но мне как-то повезло, что я как-то с этого бойца, бойца, бойца, дорос до лидера.

В этот момент как раз сработали твои организаторские способности.

Они, наверное, только начали зарождаться. То есть я еще не знал, что это организаторские способности.

А как с Табаковым-то произошло все?

Наступил 1985 год, я заканчивал институт, и как-то я решил, что не хватает мне собственного театра, я имею в виду в этой системе театральной, собственного театра. Как-то я уже устал делить со всеми, то есть мы были, на Таганке была своя система, театральная система, и там было старшее поколение, старики и молодые. То есть старики — это те, кому 30, а молодые — это те, кому 20. И я прочитал в газете о том, что в театре Ермоловой, который никому не был нужен, вообще никому, то есть там люди из ГУМа, достав, отстояв очередь 3 часа, и достав вот эту стиральную машину «Малютка», ждали электрички в Подмосковье или в ближайшие города, Тулу, они пережидали, чтобы было не холодно. Потому что они за 80 копеек покупали билет, он был всегда, вот это, пожалуйста, заходите кто хотите, и выпивали там. Согреться, потому что они стояли там. Он никому не нужен, и вдруг написано было, что уволили предыдущего…

Администратора?

Нет, главного художественного руководителя, и назначили туда Фокина. Более того, Фокин, а он молодой тогда был, «Двое на качелях» он тогда поставил в «Современнике», то есть о нем как-то театральная Москва прямо гудела. И было написано, что Фокин туда переходит, более того, пригласил туда молодых и успешных — Татьяну Догилеву, Меньшикова Олега, Балуева Сашу, кого-то еще. И первый спектакль, который он ставит по Эдварду Радзинскому, на тот момент это был самый модный драматург, просто это было стопроцентное попадание, «Спортивные сцены 1981 года», и будут играть Виктор Павлов и Доронина. И я что-то так читаю и думаю: а кому это принадлежит, театр Ермоловой? Вроде как никому. Кто тут последний на короля? Никого нет. Буду королем! И я приехал в театр, зашел через служебный вход, спросил: «Как бы мне повидаться с главным администратором?». Меня спросили: «С Фальковичем что ли?». Я сказал: «Точно! С ним». — «А он вас ждет?». Я сказал: «Да».

Отлично.

«Ну вы проходите», — и мне показали, куда пройти. Я пошел, прошел, дошел. Захожу, сидит, как мне тогда казалось, взрослый человек, но это тоже разница, я тебе говорю, мне было 21, а ему 34. Я сказал: «Здрасьте». — «Здрасьте». — «Меня зовут Дима Гройсман». Он говорит: «Очень приятно». — «Вы знаете, я представляю театральную систему». На что человек, абсолютно, то есть вот я бы ему сказал: «Я представляю галахыдуха». Он говорит: «Что?». Я говорю: «Театральную систему. Вы не в курсе?». Он говорит: «Извините, ради бога, что-то я пропустил в этой жизни». Я ему говорю: «Ну вот, это...».

Ты ему описываешь все то, что происходит.

Ну да. Дело в том, что я говорю: «А как вы с этим не сталкивались? Вы, администратор театра». Оказывается, он в этом ермоловском театре, он закончил МХАТ, постановочное отделение, пришел туда и никогда в жизни к этому театру… А он еще из той старой гвардии, то есть никого, администрацию, никого не меняли. И он говорит: «А это что, правда, такое есть? Ну а нам-то это зачем?». Я говорю: «Ну как? У вас вот премьера, и так далее. Вы понимаете?». Он говорит: «Нет, не понимаю». Я говорю: «Ну хорошо. Ну может, потом как-то подружимся». И я зашел к нему за 2 дня до продажи, а в театре Ермоловой, если ты помнишь, там арка, красивые ажурные ворота, тогда это была улица Горького, и рядом стоял «Интурист».

Гостиница. Непростая.

Гостиница. Да, ну это как Ritz сегодня, тогда «Интурист» был такой же. Я ему сказал: «Вы ворота не закрывайте». Он говорит: «Зачем?». Я говорю: «Да сломают». Он говорит: «Как их сломают?». Я говорю: «Ну я просто предупредил, ну не закрывайте». И он сказал: «Ну спасибо». И он на меня точно посмотрел, как на дебила какого-то. И вечером я вывез конкретно человек 250, кого я мог только собрать. То есть я всех знакомых бригадиров обзвонил и сказал, что есть новая тема, верьте мне, будет круто. Я вывез всех, кого только можно. Но я не один умный был, другой разговор, что я как-то заранее туда ходил, просто что меня в лицо знали. Но в принципе все на равных. Ровно в половину второго ночи из всех щелей, которые были на Тверской улице… Значит, в отличие от других театров, менты около этого театра точно не понимали, о чем идет речь. У них были здесь свои проблемы, у них были здесь проститутки валютные, у них были таксисты, менялы, валютчики, и так далее, все, что угодно, только вот этих им не хватало. И они совсем были не в курсе, вот совсем. Поэтому они нам не мешали, то есть они не понимали, что с нами делать.

Делайте что хотите, только не добавляйте проблем .…

Нет, нет, они просто не понимали. Ну ты понимаешь, что дежурных это машина, в ней четыре человека, ну две машины, ну восемь. Но здесь просто 400 человек, 500, в телогрейках, которые машут руками, орут, и так далее. То есть они не понимали, ни как нас разнимать, ни как держать, ни с кем… То есть они не понимали, кто старший, кого нужно тюкнуть, чтобы это остановилось. Понимаешь, вообще не понимали.

Да, ну ворота снести.

Нет, когда шел Фалькович с утра... Я, кстати, сдюжил…

Ты отстоял.

Ну эта арка, она дала себя, надо было туда забить битком, оттуда выковырять практически невозможно. Поэтому мы это сдюжили. И когда он шел, он вдруг первый раз в жизни увидел толпу около театра, стоящую в очереди, притом в этих телагах, и так далее. А его ворота, я, чтобы не сломать, аккуратно их снял с петель, замочек не повредили, но я положил их прямо посередине Тверской улицы, в смысле, Горького это тогда называлось, чтобы замочек был на разделительной. И так как я уже был лидером, то понятное дело, что я стоял в таком, у меня было длинное кашемировое пальто, ну или не кашемировое, но так, чтобы было красиво.

И посреди этого месива воплощал…

Я стоял в стороне, смотрел, и так далее. Был ведущий продажи, были списки, это передачи точно не хватит рассказать, но это интересно. Но он, проходя мимо меня, он остановился, это тоже было так, разговор двух евреев, один взрослый, другой …, и оба не понимают, зачем они нужны друг другу, один точно не понимает, я-то понимаю, но один точно не понимает, и он говорит: «Твои?». Я, не поворачивая головы: «Мои». — «Ну заходи». Я говорю: «Не могу». Он говорит: «Почему?». Я говорю: «Сейчас ваша продажа закончится, мне в «Сад Аквариум» билеты ваши разменивать. А потом, спать очень хочется, я со вчерашнего». Он говорит: «А когда можешь?». — «Ну в понедельник могу вечером, после работы, часов в семь». «Буду ждать», — сказал он. И вот так я познакомился. И спустя несколько лет Анатолий Ильич Фалькович, человек, который, наверное, скажем так, кардинально изменил мою жизнь, набрал телефон, я был в это время молодым специалистом в научно-исследовательском институте, и спросил, не надоело ли мне 8 часов своей жизни каждый божий день выкидывать коту под хвост. На что я ответил как настоящий еврей, вопросом на вопрос: «Какие есть предложения?».

Все то, что ты рассказываешь, для меня это просто абсолютное откровение, потому что я в ту пору единственным способом доставал билеты, когда я стоял, например, если в театр Маяковского, я стоял в самом начале бульваров, когда шел поток людей туда в театр, и клянчил лишний билетик. Вот это единственное, что я мог.

Ты знаешь, Миша, ты так как…

Потому что я приезжал только на каникулы из Екатеринбурга.

Единственное, чем ты не пользовался, ты очень много бы получал в стране, если бы ты, как только вступал на московскую землю, переходил бы быстро на английский язык. Так как он у тебя был практически первоклассным, то ты бы пользовался, тебе бы двери открывались «Метрополя», чего угодно. Другой разговор — чем платить? Это была проблема. Но если бы ты разговаривал на английском, то точно бы тебя… Я думаю, что заглянуть в окошко к администратору и сказать: «Sorry. Help me please», и дальше тебе давали бы контрамарку, на всякий случай, чтобы иностранец не сказал, что в совке что-то плохо.

Отлично.

Поэтому ты просто не воспользовался.

Слушай, давай перейдем к гастролям.

Ты все-таки, наверное, тем, которые слушали до рекламы, им нужно все-таки сказать, как Табаков оказался в моей жизни.

Давай, закончим эту историю.

В общем, Толя Фалькович сказал о том, что в «Табакерке» нужен администратор.

Есть что предложить.

Да, я пришел туда, и директор театр сказал, что рекомендация у меня прекрасная, но он хотел бы, чтобы я что-то сумел сделать, чтобы я показал, какие мои организаторские способности. И попросил меня достать 10 спортивных матов. К тому времени я знал…

Десять спортивных…?

Матов. Для спектакля «Прищучил», и более того, я спросил: «Когда нужно их достать?», потому что я ошарашен был. Я знал, что я могу достать любой дефицит, от кроссовок до…

До виниловых пластинок.

До виниловых пластинок, до черной икры, до билетов в любой…

Это просто за те билеты, которые у тебя были в руках.

Ну просто это связи, связи. Я мог достать все. Но спортивные маты до этого времени никому не были нужны. И поэтому я как-то очень сильно растерялся.

Спортивные маты, это имеется в виду то, что в спортивных залах, на чем физкультурой занимаются.

Да, да. Просто это декорация для спектакля «Прищучил», должны были лежать 10 спортивных матов, все происходило в школьном спортзале. Саша Марин в главной роли. Не буду тебе рассказывать, как я достал спортивные маты, но когда я все это сделал, он был ярко поражен, что я за 4 или 5 часов достал все, что ему надо. И он сказал: «Приходите завтра с трудовой книжкой». Я сказал: «Вы знаете, у меня есть одна проблема, я молодой специалист, и мне еще год никто не может ни уволить, и я не могу уволиться. Даже если я туда перестану ходить». Он говорит: «А что же ты мне сегодня весь день мозги полоскаешь?». Я говорю: «Ну как? Если бы я вам сразу сказал, вы бы меня не пробовали». И он говорит: «Ладно, пойдем». И он меня заводит в кабинет Табакова. Сидит Олег Павлович Табаков. 1987 год, ну наверное, большая звезда — это, я не знаю, кто еще, еще, и Алла Пугачева сверху. Вот он был, как миллион вот таких, Шелленберг какой-то, кот Матроскин, и так далее. И он встает и выходит из-за стола… И он ему говорит текст о том, что Олег Павлович, он нам очень нужен, и так далее, я вот уже кого только не пробовал, вот этот парень точно нам подходит, но у него вот проблема, то-то, то-то, то-то. Табаков выходит из-за стола, подходит ко мне, протягивает руку и говорит: «Олег». Я пожимаю руку и говорю: «Узнал». Потом думаю, что я несу! Он мне говорит: «Ну раз ты такой...».

Шустрый.

Нет. «Раз ты такой незаменимый, такой ценный, и так далее, завтра к 9 утра найди мне телефон человека, который теоретически мог бы тебя освободить». Я недолго лукавя, пошел прямо в кабинет генерального директора научно-исследовательского института, и у секретарши из справочника списал номер телефона секретаря министра сельского хозяйства, в подчинении которого мы были. Заодно записал, как зовут министра, и как зовут секретаря. Такие были в научно-исследовательских институтах справочники, там иерархия. Поэтому с чисто выполненной, пошел домой, утром, в 8 утра принес ему. Он набрал телефон при мне. А чтобы все понимали, нельзя уволить человека, молодого специалиста, ни по какому желанию, ни его, ни по обоюдному, даже если ты взорвал полздания, нельзя тебя уволить, ты обязан три года отдать жизни государству, и уволить тебя нельзя, даже если дебил, ну вот нельзя. Он позвонил и сказал, вот то, примерно, я запомнил на всю жизнь, он сказал: «Здравствуйте, а можно поговорить, имя-отчество министра?». — «А кто его спрашивает?». Он говорит: «Олег Табаков. Да, тот самый. Именно тот самый. Здравствуйте, Семен Владимирович», и так далее. «Здравствуйте, вы знаете, в вашей системе работает человек, который точно вам не понадобится. Но мне, судя по всему, он может очень сильно пригодиться. У него есть проблема, он молодой специалист. Не могли бы вы мне помочь?». Через три дня я уже работал в театре-студии под руководством Олега Павловича Табакова, будучи перераспределен с должности инженера-конструктора в научно-исследовательском тракторном институте на должность старшего администратора театра-студии под руководством Олега Павловича Табакова.

Господи, храни кота Матроскина, он открывает любые двери.

Больше того, я хочу воспользоваться и сказать, что недавно позвонили, и 15 сентября у них будет открытие нового здания, наконец-то им выделили. И ваш покорный слуга, и группа «Чайф» приглашены праздновать вместе с театром.

Слушай, ты знаешь, как никто другой, что означало возить группу на гастроли в девяностые годы. Я представляю себе, что это было испытание не из самых легких.

И не из самых приятных.

Не из самых приятных. Расскажи, пожалуйста, чем отличалась эта гастрольная деятельность от нынешних времен. Самые невероятные истории, в которые вы могли попадать?

Ну, я тебе могу сказать, чем отличаются сегодняшние гастроли. Тем, что они комфортабельные, что есть гостиница, и конечно, нет открытого криминала. Тогда это было, вся страна разговаривала «по фене». То есть, все знали, что такое «забить стрелу», что такое «по фене ботать». То есть вся страна так разговаривала.

То есть до такой степени и этот бизнес тоже был криминализирован?

Из самых ярких, мне запомнившихся, по-моему, это был 1992 год. Это была зима, у нас был тур, Петропавловск-Камчатский, и так далее, и Магадан.

Это с кем?

С «Бригадой С». Я, будучи тогда директором группы, длинный был тур, везде холодно, и Игорь Иванович иногда позволял себе согреться. И вот мы приезжаем в Магадан, у нас выходной. То есть день приезда, и на следующий день еще выходной, а потом четыре дня подряд по два концерта в день. Это еще те времена, когда можно было шарашить по два концерта в день. Артист собирал, я имею в виду, любой артист, неважно было, поп-музыка, рок-музыка, то есть народ еще был очень голодный до чего-то нового. Тогда же и поп-музыки не было, была эстрада. А вот рок-музыка и поп-музыка, это было то, что… И мы приехали в Магадан, и я попросил организатора, тогда надо было прийти, заполнить бумажку, подать паспорт, это был долгий процесс. И я не хотел, чтобы Гарика в холле гостиницы видели «не в себе», и поэтому я попросил организатора, сказал: «Возьми, пожалуйста, у администратора гостиницы ключ от «люкса» Гарика, отдай мне его сразу, я поднимусь, его отведу в номер, потом спущусь, и все сам заполню, за него и за себя». — «Хорошо». И мы быстро прошли, мне дали ключ, и мы вдвоем с ним идем по коридорчику. Восемь утра, 8.30. Навстречу идет человек, с двумя, наверное, самыми прекрасными леди города Магадана, возвращается уже, утро у него наступило. И у него золотые абсолютно зубы, вот просто золотая челюсть. Он улыбается, ему хорошо, судя по всему, у него была хорошая ночь. И мы уже проходим, но понятное дело, что они узнают Гарика, у Гарика немножко чуб так, набок, и мы так бочком-бочком, по краю. Я здороваюсь, они так начинают нас провожать, в это время вдруг Гарик поднимает голову, говорит: «Стой». Поворачивается к нему и говорит: «Чувак, у тебя такая ослепительная улыбка». Полез в карман и говорит: «Хочешь ириску?». Человек стоит с двумя девушками, он понимает, что его вроде бы кто-то как-то неуважительно, фамильярно… На что он говорит: «Хочешь, у тебя сейчас будет такая же улыбка?». Я говорю: «Парень, извини, мы виноваты, прими наши извинения, не воспринимай близко к сердцу». И я Гарика увел. Я был уверен, что инцидент исчерпан. В два часа дня поднимается ко мне один из музыкантов и говорит о том, что он спустился вниз, хотел поесть в ресторане, а его затащило несколько человек на кухню, там чан какой-то с водой кипящей. Его начали нагибать и говорить, на кого, суки, работаете? Типа, кто за вами, и кто старший. В общем, извини, я пришел тебе сказать, я сказал, что ты. Потом Рыбко зашел и сказал, что к нему там подошли и начали что-то выяснять, и сказали, что ты. В общем, я как-то понимаю, что…

Может, гостиницу сменить?

Слушай, гостиниц нету. Есть город Магадан, где есть гостиница «Магадан». Другой город, есть Ижевск, в нем есть гостиница «Ижевск». Я жил в городе Воркута, там была гостиница «Воркута». Все, на этом закончили.

Все пути ведут к тебе. Что дальше?

Более того, я понимаю, что вот сейчас поскрываться-поскрываться, а завтра улететь не получается, мы здесь пять дней живем. А то, что они проходят в эту гостиницу, и никакие швейцары им ничего не могут сказать, это 100%. Ну вот, я жду, когда ко мне зайдут, настроение не очень, но я не скрываюсь, выхожу, захожу. Наступает время на саундчек ехать, мы едем на саундчек. У нас все хорошо, все 4 дня проданы, восемь концертов аншлаговых, все нормально. Второй концерт идет, и парень такой молодой, лет 23-24 аппарат нам выставляет, тогда еще в филармониях не было своего аппарата. И он мне как-то панибратски, да что вы, Дмитрий Ильич, смотрите, как здорово, что вы такой грустный. Я ему говорю, что я не грустный, я озабоченный. Он мне, какие заботы, что? Ну, я ему рассказываю историю. Он говорит, да ладно, я здесь 25 лет живу, я знаю всех, я просто знаю всех. Кто на вас? Сегодня у нас что, пятница? О, так сегодня же все собираются, сегодня весь город будет, вы в «Магадане» живете? Там в ресторане будет весь город. Вообще не парься, покажешь кто, мы все разберемся, будет все отлично. Ну хорошо, думаю, мало ли. Я в Воркуте жил, тоже, наверное, мог сказать, что я всех знаю. Другой разговор, я не был уверен, что я все разрулю. Но может быть, он такой авторитетный, знаешь, как человек, который ставит аппарат, всех может куда-то провести, со всеми в хороших отношениях. В общем, как-то он так уверенно это говорил, что я решил, что ладно. И мы приезжаем, возвращаемся обратно, я прошу группу не спускаться в ресторан, пока я не разберусь. И мы с ним вдвоем заходим. Чтобы ты понимал, я приехал из Москвы, у меня гостиница-машина-площадка, площадка-машина-гостиница. То есть по мне видно, что я не местный. Потому что на мне кожаная куртка, на мне нет шапки, все остальные в тулупах, дубленках.

Значит ли это, что когда ты появляешься, все вдруг замолкают и поворачиваются?

Нет, но понимают, что ты не местный. И мы заходим в этот ресторан, это в те времена ансамбль играет «Мы желаем счастья вам» или что-нибудь из Антонова. Это люди, которые сидят с алюминиевыми вилками и ножами, это мужчины в шапках, мне кажется, что в Свердловске ты это тоже должен был как-то видеть, оно достаточно похоже, такие советские времена. И он так останавливается посередине… Мы так вдвоем с ним заходим…

Вот с этим звуковиком, аппаратчиком?

Да. Мы так останавливаемся, и он так спрашивает: «КТО?». Он так сказал, что мне кажется, оркестр перестал играть, вилки перестали… И я так осматриваюсь, и я вижу, человек, наверное, шестнадцать сидит вдоль витринных окон, самое козырное место, сидят, и они тоже так головы повернули. Я говорю, вон те, которые справа, около окна, длинный стол. Он так: «Слушай, ну ты попал». И вышел. А я остался стоять. Притом по мне видно, я понимаю, что если я сейчас выйду, я точно не доживу, потому что этот, с зубами, он там, и он на меня смотрит.

И он тебя помнит.

Ну, это было 15 часов назад, или 20. И я решил, раз он орал «кто?», значит, будем дальше. Притом, это мне сейчас кажется, что я так решил. Я тогда ничего не решал, я интуитивно. Тут человек приподнялся, какую-то сосиску достать, я из-под него просто стул взял и пошел с этим стулом, не обращая внимания на то, как тот обратно садится. Иду, про себя думаю, вот выйти отсюда, либо выйду либо нет. Я подошел, посмотрел, и вижу, что человек в торце стола сидит, лет, наверное, 35, татуировки вот отсюда начинаются и вот здесь заканчиваются, синие.

Не хипстер.

Нет. Конкретные парни. Магадан, как потом оказалось, зона же. Как и Воркута зона, только это было самое такое, самое передаточное, общак через него шел, деньги приходили, чтобы кого-то вынимать, выручать. И вот эти вот ребята конкретно сидят. И я подхожу и говорю: «Здрасьте. Меня Дима Гройсман зовут. Я директор «Бригады С». У меня вышло с одним из ваших товарищей недопонимание, я хотел бы на эту тему поговорить». На меня, знаешь, так смотрят, и вдруг вот этот вот зубастый вскакивает и говорит: «Да они вообще...». Ему говорят: «Да помолчи ты, просто ко мне давно так никто не обращался, ну присаживайся». Я со своим стулом, ставлю, сажусь и говорю: «Знаете, я из города Воркута, он практически не отличается от Магадана. Первый выстрел свой слышал, когда четвертый класс закончил, в 11 лет. Нам нужно было доказать, что мы пацаны, поэтому я таким, как вы, чай таскал и на финки менял. Я первое слово по фене услышал от отца моего одноклассника, который таких, как вы, пионерами называл, потому что он был начальником колонии. Меня много что связывает, и я одной вещи не понимаю. Что, правило — не трогать проституток и музыкантов все уже, для братвы не имеет смысла? Не авторитет?». Он говорит: «Может, ты и по фене ботаешь?» Я говорю: «Нет, конечно, не ботаю. Но понимаю». И как-то этот опять, зубастый: «Да он охренел...». Ему: «Да заткнись ты». Чувствую, как-то на моей стороне человек.

Колесо судьбы начало склоняться.

Но понимаю, что лишнего говорить не могу. И тут вдруг этот вскакивает и говорит: «Не, если ты такой крутой, если ты все знаешь, давай сыграем в игру. Руки мылишь, мне член дрочишь, если я кончу, то ты выиграл». И я понимаю, что это какая-то, абсолютно точно, приблуда, притом приблуда…

В которой выиграть нельзя.

Нельзя не то, что выиграть, на нее можно либо знать ответ, либо нет. То есть остроумный ответ не принимается. Надо знать ответ. Это чисто зековские дела, и так далее. Я на него смотрю, страшно, по спине вот так вот пот течет, прямо чувствую, как трусы намокают. И вот так на него смотрю, смотрю… А в голове крутится только одна мысль: взял паузу — держи. И подпись — Станиславский. Не знаю, почему. Взял паузу — держи. И я вот так смотрю, смотрю, мне казалось, что вечность. Но вдруг вот этот вот сказал, не поднимая головы к нему: «Знаешь, сейчас мы сыграем в другую игру. Удар — полтинник, падение — стольник. Ты меня понял?». Ух, подумал я, это они уже между собой. Я пригласил на концерт, мне сказали, что теперь у нас будет все хорошо, чтобы я ни о чем не беспокоился, спасибо за приглашение на концерт, если у них будет возможность, то они найдут способ сообщить. Сказали, раз ты из Воркуты, чтобы мы совсем убедились, и мне такой граненый стакан налили, и вот точно, как в фильме «Место встречи», стакан налили, надо выпить. Помню из детства, кто-то рассказывал, что, чтобы выпить, надо выдохнуть весь-весь воздух из легких, и не вздумай вдохнуть, пока не закончишь. Потому что захлебнешься, горечь ударит. Вот теоретически я это знал, я выдохнул, махнул. Ты знаешь, наверное, с перепугу получилось, поставил. Он сказал: «Иди с богом».

Брат мой воркутинский.

Не помню, чтобы он меня братом называл, но когда я вышел и дошел до третьего этажа, а в холле сидела вся группа, на третьем этаже, и все ждали меня, чтобы я вышел оттуда живой и здоровый. Знаешь, у меня было ощущение, что не было ресторана, я же к нему спиной сидел, было ощущение, что я на «малине», что нету никаких свидетелей.

Ну это, конечно, абсолютная сцена из «Места встречи изменить нельзя», вот ровно.

Но я хочу сказать, что когда я поднялся, я помню только одну вещь. Гарик говорит: «Ну что?» Абсолютно трезвый притом, то есть все, там сухой закон. И я говорю: «Дай какой-нибудь бутерброд». Он говорит: «У нас нет ни хлеба, ни масла». Я говорю: «Тогда дай какой-нибудь бутерброд без хлеба и масла. Потому что я сейчас упаду». Это я очень хорошо запомнил, про бутерброд без хлеба и масла. На следующий день, когда мы вышли, вместо наших ПАЗиков стояли два Ниссана, в каждом из них сидели по человеку, которые с нами не разговаривали. Они просто сопровождали. Ты не представляешь, что такое в 1992 году ездить на двух микроавтобусах «Ниссан». Это был подгон, как извинение с той стороны.

Послушай, уникальность нашей с тобой ситуации заключается в том, что мы проговорили в течение всего хронометража передачи, и при этом ты умудрился вместить две истории, такого еще не было вообще. С Агутиным у нас, по-моему, получилось четыре.

Но короткие.

Но короткие. А у тебя две. Давай сделаем так, это была первая серия из цикла передач «Девяностые с Дмитрием Гройсманом».

Если зрители проголосуют.

Да. Я считаю, что тебе нужно уже приготовиться к двум-трем эфирам, по крайней мере. Спасибо тебе большое. Это невозможно, я понимаю, что если я задам тебе еще один вопрос, то мы…

Я могу очень быстро отвечать: да-нет.

Да, это был Дмитрий Гройсман. Эта передача будет иметь продолжение, она называется «Как все начиналось». Давай один, последний вопрос я тебе общефилософский задам, который я обычно всем в конце передачи задаю. Что тогда начиналось и началось? И что с тех пор исчезло? В чем перемены? По чему ты дико тоскуешь и наоборот, почему ты с удовольствием вспоминаешь те годы?

Я могу сказать так, что начиная с моей театральной системы, это было 1985 год, перестройка, вдруг разрешили… То есть было интересно, потому что все время было что-то новое, чего в застое не было. Раньше ты знал, ты закончишь институт, ты попадешь по распределению, потом, если повезет, ты куда-то там двинешься на более оплачиваемую работу. Об интересе даже нельзя было говорить. И ты такой, у тебя вся жизнь расписана, ты такой, в стойле, в стойле, в стойле, и когда-нибудь ты умер. А тут вдруг 1985 год, перестройка, по телевизору говорят то, чего никогда в жизни не говорили, вдруг оказывается, что мир нам друзья, и все рады нас видеть. И 1987 год, у меня театр, снова закулисье, актеры все молодые, Леша Серебряков, Андрюха Смоляков…

Шкаликов.

Шкаликов, и так далее. Тут Гарик Сукачев, тут мы на концерт «Бригады С». Никаких ночных клубов не было, а мы ночью в театре вот так вот зажигаем, «капустники». А вот тут мы приехали в Центр Стаса Намина, а вот сам Стас пришел, ни фига себе. «А вот этого чувака ты знаешь?» — меня спрашивает Гарик. Я говорю: «Нет». — «Ты что, это этот самый...». Слушай, у меня вылетело из башки! Фрэнк Заппа! Я говорю: «А кто такой Френк Заппа?» — «Ты что, охренел, ты знаешь, кто такой Джаггер?». — «Да!». — «Да он не хуже! Он такой же крутой, как Мик Джаггер!». — «Да?». А он вот так вот сидит и наигрывает за столом. А здесь Стас, все по-английски разговаривают, и вот это вот все ночью. Это было неожиданно. Потом гастроли, потом театр, и все тебе больше разрешают. Потом мы можем сделать свое юридическое лицо, теперь мы самостоятельные. А вот здесь мы заграницу поехали, вау! А вот это, а тут, оказывается, люди тоже музыку слушают, по-русски поем, это был шквал каких-то событий, ты все время жил. А тут еще параллельно у тебя дети рождаются, тут куда-то ты ездишь, попадаешь в какие-то переделки, еще что-то. Это можно рассказывать… И это все время шло, шло, шло, это, наверное, была молодость… Были страшные какие-то вещи, было страшно где-то жить, но ты молодой, и тебе терять-то практически нечего. Почему на войну берут молодых солдат, молодежь? Потому что они мало что знают, и мало чего боятся. Чего не хватает сейчас? Перспективы. Движения вперед. Не собственной, а в смысле, когда нам еще такое интересное предоставят? Вот этого не хватает.