Юрий Грымов: «Алсу никогда не говорила спасибо»

Я предлагаю так: 1988 год и основание рекламного агентства «Премьер СВ», легендарное уже агентство, Жечков, Лисовский. Какое впечатление произвели эти люди при знакомстве? Как сложилось начало вашего сотрудничества?

На самом деле это было гораздо раньше, знакомство, как всегда это бывает. И когда мне позвонил Володя Жечков как раз в 1988 году, он говорит: «Слушай, ты что-то такое, по-моему, понимаешь в этом, в этой хреноте, телевидение, какие-то…?». Я ставил спектакли, а познакомились мы с ним, не поверишь, на конкурсе «Мисс Днепродзержинск». Я ставил «Мисс Днепродзержинск».

Я сейчас ловлю себя на желании встать и поклониться. Город Днепродзержинск до сих пор благодарен.

Да, и это было прекрасно.

В качестве режиссера?

Да, режиссер я, Якубович и Таня Веденеева. И у меня был конкурс — 14 девушек, из них семь с именем Инесса.

Смотри, какое бледное было время, ни одной Кристины, ни одной Снежаны?

Нет, Инессы. И позвонил Володя, говорит: «Тут такая история, мы собираемся сделать такое агентство», а у меня тогда был, скажу честно, большой выбор. И что я имею в виду? Я как раз только вернулся из Америки.

Из Лас-Вегаса?

Да, и все уже было печально в тот период. Я имею в виду экономически, и перспективы zero, я не видел, как будет что-то развиваться. Очень хотелось заниматься тем, чем я занимался. Я занимался Fashion Show устраивал, показы мод, какие-то немножко концерты, все по чуть-чуть. Я понял, что это совершенно бесперспективная вещь, развития нет, то есть я достиг того, чего я достиг, я уже поставил тогда везде, и Burda Moden, и Московский дом моделей, и все, все понятно. И я в Лас-Вегасе, меня пригласили, поставил шоу «Лучшая обувь мира», и мне сказали, предложили должность фэшн-директора большой обувной корпорации, не одной обувной, знаешь, когда холдинг, много обувных. Три шоу в год, зарплата — страшно большие деньги, пять тысяч долларов США в месяц.

Вот это да!

Не считая авторских, то есть серьезно.

Было, что терять.

Было, что терять. И я, честно, приехал за чемоданами. Раздумав, приехал за чемоданами. И здесь звонит Жечков и говорит: «Вот мы тут с Лисом решили такое замутить».

Как он это объяснил? Что они хотят замутить? Агентство по производству рекламы или что это? Вот такое.

Ну что-то там такое. Все же знают, как Володя Жечков мог общаться. «Ну мы там что-то это, в общем, телевидение, в общем, ты сам все сделаешь». Очень люблю Жечкова, до сих пор, искренне.

Вообще где он?

Он во Франции, это отдельная большая печальная история, человеческая.

Можно рассказать, в чем?

Ну, ее все знают. Думаю, что все знают.

Я не знаю.

Ну, все знают. Я думаю, что все знают.

Хорошо. Какое впечатление он производил тогда? И какое впечатление произвел Лисовский при первой встрече?

Ну, скажем так, меня пригласил, конечно, Жечков. И это прекрасный человек, креативный, хулиган, эмоциональный. Все, что было связано в девяностых, касается и политики, и всех людей , которые и меня окружали, и тот период времени. Лис, конечно, не герой моего романа, Лисовский.

Почему? Личность-то масштабнейшая, тут этого не отнимешь. Ну, темперамент как бы вообще…

Ну, темперамент разный есть , но есть какие-то вещи, может, на уровне крови, не роман, не мой, не знаю, почему.

То есть куролесить вы начали с Жечковым?

Конечно. Так все замутил Жечков. Ну давайте уже по-честному, это все замутил Жечков. Он придумал эту авантюру, он придумал сделать агентство №1, и он его сделал. Мы были лидерами и так далее. Но потом, любые же империи рушатся когда-то, мы же все знаем, и эта империя, конечно, рухнула. У меня есть своя версия, почему она рухнула. Я даже подумываю написать книгу, а потом экранизировать, про девяностые, очень большая мечта. Но я все прекрасно понимаю, что происходит в кино сейчас. И слава богу, я что-то сейчас снимаю. Я очень хочу сделать, поэтому если кто-то из телезрителей захочет принять в этом участие, я с большим удовольствием, я хочу рассказать, что это было уникальное время, это была совершенная случайность для страны России. Ну, случайно, вот эти десять лет, с 1990 по 2000 год, это случайность, это не какая-то закономерность, потому что верхи не могли, низы не хотели, а эти все пропили все, это не так. Там все было странно и очень интересно, и не так кровожадно, как это иногда рассказывают.

Это как какой-то невидимый Воланд нами овладел. А вот 1991 год, ГКЧП. На чьей стороне были твои симпатии? Как ты отреагировал на это? Что ты делал в эти несколько дней путча?

Как нормальный человек, я сидел перед телевизором, я видел. Потом я пошел к Останкино, я помню даже до сих пор, когда этот грузовик, такой ЗИЛ, врезался в стеклянную витрину Останкино. Я жил недалеко, в районе ВДНХ, понятно, что мне это было очень близко. Я, честно говоря, сейчас не помню свои эти ощущения, какие это ощущения. Потом я помню расстрел Белого дома, безусловно.

1993 год уже.

Да, ощущение какой-то большой массы, какой-то большой гордости, скажу честно, большой гордости, что какое-то есть движение. Я не могу сказать, что я был в этом движении и стоял с флагом, но я очень близко к этому. То есть я не имел там знакомых, но скажем так, если бы у меня в этот момент появился какой-то знакомый, который был бы там, то я был бы там прямо в центре. А учитывая, что я был зритель, телезритель, я был гражданин, москвич, который сидел перед телевизором и переживал за людей, я был, я ходил туда, ходил на Горбатый мост, где касками стучали и так близко, раньше так близко так люди подходили к Дому правительства и сидели, касками стучали, прямо близко. Через них переступали и ходили.

Вот это очень интересное слово ты употребил, ощущение гордости. Было ли ощущение, что Ельцин — это наш президент?

Да, да. Было ощущение у меня такое абсолютно, потом, ты знаешь, я приложил руку к «Голосуй или проиграешь» и «Ельцин — наш президент», этот проект, весь дизайн, ну неважно. И я скажу, что мы искренне работали. Мне позвонил Березовский Борис Абрамович ночью и сказал: «Юра, надо начать работать, потому что есть ощущение, что коммунисты победят».

1996 год.

Да, вот второй срок.

Когда у Ельцина был катастрофический рейтинг.

Да, ужасный. Я помню, что я ночью поехал к нему на дачу, мы общались, обо всем договорились. Наверное, сейчас многие подумают про деньги. Нет, этот вопрос не стоял, потому что оплата труда происходила, но это не какие-то безумные деньги, это не про это, совсем не про это. Поэтому гордость за людей, которые что-то поднимали, была, и была у меня надежда, что все-таки Ельцин способен что-то сделать. Могу сказать, пикантность всего этого предвыборного штаба, то, что ухитрился не то что отстоять, запретить, это самонадеянно, это же не в моей власти было, но я хотя бы один из немногих говорил: «Вы что тут делаете? Вы что придумали?». Мы делали «Голосуй или проиграешь», а там лежал проект — хотели заклеить всю Москву, вот не поверишь, по всей Москве… Какой это год был, вторые выборы?

1996 год.

1996 год, да. Должно было быть написано «ЕБН'96». Я говорю: «Вы что, с ума сошли? Какой ЕБН?». Вот этот ЕБН-то и случился, понимаешь. Ну, ЕБН, клянусь тебе. Мы там что-то ролики, какой-то креатив…

Кто же креативщик был ЕБН?

Не знаю. Вот лежали эти плакаты. Я говорю: «Ребята, какой ЕБН? Ну все, это уже приговор».

Как сказал бы Борис Абрамович, отлично, отлично, зато запомнится, это запомнится.

Да, ну этого не было, слава богу. Было «Голосуй сердцем», ну хоть какие-то такие мягкие вещи, ну неважно. Все равно это было все очень интересно.

Я специально акцентирую внимание часто в разговорах на том, что это был определенный рубеж. Многие из тех людей, кто участвовал в «Голосуй или проиграешь», и который все, как один говорят, что это было их веление сердца и души, а не ящики из-под ксерокса, наполненные купюрами…

Это символ.

Но они говорят, что это и для них стало в определенном смысле крушением надежд впоследствии, после того, как этот не переворот, абсолютно точно переворот численности населения в сторону Бориса Николаевича Ельцина. Все то, что случилось потом, это было их глубокое разочарование.

В Ельцине?

В Ельцине.

И я точно так же.

И сейчас, оглядываясь назад на те времена, если на одну чашу весов поместить его заслуги, а на другую — то, в чем ты его упрекаешь, то какая чаша перевесит?

Сегодня та, за что упрекаю.

Да?

Да, та, за что упрекаю. Если бы он не совершил одну вещь. Я, может быть, не очень грамотен в этом плане, может, это было неизбежно, наверное, кто-то скажет, но я считаю, что это было самое ужасное, когда они подписали Беловежское соглашение о разделе СССР, все стали самостоятельные. И все наши братья, мы их так же называли? Очень быстро повернулись к нам, мягко говоря, спиной. Вот я считаю, что это было преступление, развал вот в этом плане, на юридическом уровне.

Но это же закономерно, что они повернулись спиной. Слава богу, они повернулись спиной без большого кровопролития.

Да, они закономерно, но я считаю, что это большая потеря, потому что только дураки разъединяются, на самом деле умные объединяются. Вот умные объединяются. Почему есть определенная сила, если мы говорим про творческие какие-то альянсы, в Европе или в Америке, эти люди объединяются. У нас в России все дружат против кого-то. У нас в России даже две киноакадемии, это шизофрения. Все против кого-то кто-то дружит. Поэтому вот я это я считаю, что это самое большое преступление.

Давайте посмотрим, чтобы воссоздать дух того времени, некоторые из работ Юрия Грымова в области рекламы.

Последний ролик связан с твоим отказом от курения?

Нет.

В ту пору еще курил?

В ту пору я еще курил. Я понимал, что это все не очень хорошо, и сейчас я не курю лет уже, наверное, двадцать. Но в то время я еще курил. Мало, но еще курил.

Это же в плане приключения было абсолютно безумное время. И ориентироваться, на что делать, а обо что не надо марать руки, можно было только на собственное какое-то внутреннее чутье.

Это в любое время. И сейчас так же.

Просто количество соблазнов, сейчас например их гораздо меньше, чем тогда было. Тогда же эти предложения сыпались самые разные и так далее. Вот как ты выбирал для себя? И что ты для себя поставил с лейблом «никогда и ни при каких обстоятельствах».

Я говорил себе, что я могу рекламировать и работать все, что существует в рамках российской Конституции. Я говорю абсолютно без пафоса, без иронии. Потому что я считаю, что Конституции достаточно, чтобы страна жила адекватно. У нас есть всякие акты, принимаем — здесь матом нельзя, там нельзя. В Конституции написано все, и про свободу слова, и самовыражение, и про фашизм, там же все это есть, не нужно специально ничего. Поэтому я брался практически за любую работу, но при одном условии, что... Вы же, когда приходите к врачу, вы же ему не говорите, что делать, правда? Вы говорите, у нас есть проблема, и я хочу, чтобы вы сделали решение. Так же и я, я выполнял решение, я против коллективного творчества. Но если вы ко мне обратились, все, давайте, и это все работало.

То есть это такой авторитарный способ поведения, выстраивания отношений с заказчиком?

Да, да.

Были случаи, когда просто нашла коса на камень?

Нет, ни разу.

То есть у тебя в закромах, в архивах нет роликов, которые оказались не…

Нет, никогда в жизни. Такого никогда не было.

Это как раз свидетельство умения найти компромисс.

Да. Нет, никогда не было, чтобы кто-то был…

Или это безраздельное доверие со стороны всех?

Доверие, я думаю, что доверие, но я скажу честно, что я уже, наверное, лет пятнадцать вообще этим не занимаюсь, мне неинтересно это, но я вам могу сказать такую вещь, после чего принял решение, что я больше не хочу этим заниматься. Я занимался не только видео, я занимался и дизайном, и фирменным стилем, много чем занимался. И один раз меня пригласила одна компания, страховая, сделать логотип страховой компании. Я принес на бумажке распечатанный логотип. И менеджер, который общался со мной, вот так взял эту бумажку, вот так взял и говорит: «По-моему, здесь криво». Возьми, пожалуйста. Я вот так выхватил и говорю: «Пошел!». И я перестал заниматься рекламой, больше не хочу.

Я понимаю.

Просто этот момент меня, и я сказал, что я не хочу, потому что вот эта самодеятельность, она начала происходить после 2000-х, самодеятельность. Это очень большое решение, это много людей, которые со мной работают. Я не люблю эти фокус-группы, все это разводилово, но с одной стороны есть какие-то исследования, ну есть какие-то желания сделать лучше, отличное от других. И когда самодеятельность начинается, все, без меня. Что такое совет директоров при принятии решения любой рекламной кампании? Это глобальная безответственность. То есть каждый с себя снимает. Поэтому я беру на себя всю ответственность и делаю работу.

А согласовывать это всегда было легче с человеком, который один безраздельно принимает решения, чем с любым советом директоров?

Да, абсолютно.

И что, по-твоему изменилось в этой рекламной индустрии с тех пор?

Мы профукали рынок, Россия профукала рынок. Кстати, Жечков, когда мы начали говорить про «Премьер СВ», наверное, мы единственное агентство, которое серьезно противостояло приходу сюда западных агентств, потому что сегодня нет русских агентств.

Есть только филиалы западных.

Филиалы западных, они диктуют условия. И посмотрите на весь рекламный рынок, вы увидите, даже что обсуждать. И когда я делал рекламу, не только я, многие делали рекламу, и побеждали на разных международных фестивалях, разного толка, у меня гигантское количество наград, не только у меня, у многих. Потому что был русский стиль. Что такое русский стиль? Да, мы можем апеллировать к Станиславскому, Чехову, советскому кинематографу, да, мы можем туда апеллировать. Но мы апеллируем именно к этому. Поэтому был русский креатив, русские идеи. Не матрешка, лубок, то, что делали под нас. Сегодня этого нет, сегодня это копия.

Сегодня, кстати, все-таки последние несколько лет молодые какие-то креативщики, молодые блестящие таланты отмечаются призами.

Может быть, я не вижу, вот по телевизору, я включаю…

Другое дело, вот ты абсолютно прав, что корпоративная западная культура в рекламном бизнесе совершила окончательную …

Там же работают сейчас несчастные люди в рекламе. Представляете, сидит, вот такой стол, даже еще больше, сидят 20-30 человек, и они рассуждают, это достаточно белая чашка, как вы считаете? Я считаю, что достаточно круглая. А вы не считаете, что потребитель в этом увидит белый флаг демократии, выброшенный на рынок? И вот такой хренотой занимаются взрослые дядьки вот с такими бородами.

Часами.

Часами, днями, годами. Удивительная вещь, я думал, они к этому относятся с иронией. Так они потом в курилку идут и продолжают обсуждать эту никому не нужную чашку очень серьезно. И они говорят: «Мы же профессионалы».

А как это происходило в девяностые? Какой-нибудь пример.

Ну, в девяностые… Пример был классный, у меня пример, человек вот так достал визитную карточку, так дал: «Можно, чтобы через месяц меня все знали?». Я говорю: «Да». Он достал чемодан и поставил чемодан.

И как?

Нормально.

Вышло?

Да, мы его знаем и сегодня.

Давайте посмотрим еще один аспект творчества моего сегодняшнего гостя, который затронул, можно сказать, всех и каждого, кто сейчас прильнул к телеэкрану или к компьютеру. Внимание.

Клипы девяностых в творчестве Юрия Грымова, так важная мысль, которую ты сказал по поводу появления актеров, расскажи, пожалуйста.

Да, для меня важно, то, что показали, это малая часть…

Да, малая часть.

Есть вещи, которые я больше люблю, и зрители которые больше знают. Но для меня важно было всегда рассказать историю. У меня не было клипов, как тогда все снимали, белый свитер, микрофон, и крупный — средний, крупный — средний. Я все время пытался рассказать историю. Я тогда уже начинал играть в кино, потому что мой плавный переход в кино был именно с этим связан. То есть ты, когда вырываешься за пределы четырех минут, тебе хочется уже длиннее, ты хочешь больше рассказать. Поэтому меня снимались все время прекрасные артисты, вот только сейчас говорили, и Маковецкий, и Лена Яковлева, с Алсу то, что я делал клип «Зимний сон», и все, ну я не знаю, давайте, ну все артисты. Вот сейчас прошли кадры, там и Ваня Кокорин там начинающий артист, и «Нельзя быть красивой такой» Глушко, он тогда был еще военный, это сейчас он стриптизер, хотя, может, это одно и то же, я не знаю. Но неважно. Короче говоря, мне важны были всегда люди.

Почему такой набор артистов? Для меня все эти артисты были воплощением всего того, что я не мог переносить в музыке. Я же был вообще всегда про…

Артистов, в смысле…

Музыкантов.

Ой, ну это большой…

Катя Лель, Ирина Аллегрова, что это?

Аллегрова, нет. Но, кстати, могу про Моисеева сказать, наверное, нельзя так говорить, но можно «запикать».

Можно, можно, пожалуйста.

Вот там был Боря, вообще на самом деле Боря Моисеев уникальный артист, я могу объяснить, чем. Вот слово «уникальный» — это ключевое слово. Он уникальный артист, он ухитряется собой, понятно, что за музыкальный материал, что он исполняет, давайте мы не будем это обсуждать, но он сам по себе уникален, он собирает залы, и он такой странный. И, как нормальный артист, ленивый. Ему где-нибудь постоять красиво, вот и видеоклип. Со мной такого не происходило. Не показали главной вещи, там была у меня идея в чем, что черный лебедь и белый лебедь, и было как — вот этот лебедь, я заметил в парке, мы знаем, что лебедь окунает голову под воду. Я подумал так, что если у меня лебедь окунает голову, а под водой Боря, лицо Бори в перьях. А потом раз, опять лебедь. Как это делается? Понятно, берется аквариум, туда вставляется лицо Бори Моисеева, и под водой его трепещут. Как это происходило? Был сделан аквариум, Боря, перья, костюм, я ему так в двух словах рассказал историю. Боря так и не понял, что это в принципе будет по-серьезному, а у меня и в кино я стараюсь все-таки доводить это до какого-то оптимального решения, чтобы это все-таки было убедительно. Я говорю: «Боря, ну ныряй». Он говорит: «Как, ныряй?». Я говорю: «Вот прямо под воду ныряй». Он что-то нырнул, воздуха не хватает, и самое важное — он очень далеко от стенки аквариума. А фокус, ну понятно, вода, все еще… И закончилось тем, что я его брал вот так за волосы и туда макал, и на какой-то момент забывал, что это человек, говорил: «Фокус есть? Левее его? Правее? Как? Вот так хорошо?». Боря там под водой. И зная Борю, его юмор, я сейчас без иронии говорю, он человек с большим юмором, одаренный человек. Мы закончили съемки в 4 утра, он выходит и говорит: «Да, меня так еще никто не трахал».

С тех пор у него боязнь воды.

Поэтому это все уникально, для меня важны были артисты, и я скажу такую вещь, что я горжусь тем, что… Да, музыка, я такую музыку не слушаю в машине и нигде ее не слушаю, и будет странно видеть меня, что я слушаю песни Алсу и еду на машине, так еще стучу по дверце машины, ну это крайне странно, это не моя музыка, и мне совершенно это неинтересно, но мне всегда было интересно создание, как Витаса, когда я делал жабры. Мне интересно было создать.

А жабры были придуманы до тебя?

Это я сделал.

А, то есть это ты придумал?

Это подлость одного продюсера его.

Мы даже знаем его.

Да, Пудовкин, потому что, знаете, мне стыдно, я все время на себя все перекладываю, когда ко мне приходит директор какого-то исполнителя и говорит: «Юра, пожалуйста, я умоляю, у нас три копейки, у нас нет денег, делай, как всегда, что хочешь, все, пожалуйста». И кстати, виват в этом отношении Газманову. Когда Газманов ко мне пришел, я сказал: «Олег, я буду снимать клип, если только ты не будешь сам в нем сниматься». Он согласился. Это был клип без Газманова «Родники», про Чечню, я придумал историю, ну неважно. Но когда пришел Пудовкин и у него был артист какой-то странный, из Одессы, Витас, который звенел, как сигнализация, вообще бред. Но неважно. Но он был странный.

Звенел, в смысле тембр голоса?

Вот это все, ультразвук, каким местом он это делал, наверное, каким-то делал. И я говорю: «Хорошо, я сделаю. Только давай договоримся так...». вот я, как всегда беру песню, и даю, я никогда не даю на выбор сценарий, у меня их тысячи вариантов, но даю-то я один, в который я верю. Я не могу дать три. Как, три хороших? Их не бывает. Один хороший. И я ему делаю. Я придумал всю эту историю с красным шарфом, жабры, все. Люди начинают писать: «Правда, у него жабры?». Мы там все снимали, и у меня есть один, подарю, у меня есть хохмы, я несколько лет назад сделал, собрал все свои видеоклипы и смонтировал все свои видеоклипы под музыку, которая мне нравится, Metallica, Rammstein, ACDC, я захреначил это все под другую музыку.

Это я хотел бы посмотреть.

Это очень интересно. Такая антология, не могу выпустить. Я бы с удовольствием выпустил, но права, ну музыка. И я снял этот клип, большой успех, жабры, Витас, все нормально. Господин Пудовкин меня благодарит. Как ему не благодарить? А) успех, б) это три копейки. То есть я снимал. Он говорит: «Юра, будем продолжать». Он становится на колени, и говорит: «Юра, браво!». Я говорю: «Ну ладно, мы профессиональные люди, все нормально». И какое же мое было лицо, когда я в эфире увидел следующий клип, который сняли без меня, и не было уже никаких ни жабр, и не было никакой истории. Это не круто, Миша.

Ничего не предупредил, не позвонил, не извинился, не сказал?

Нет, поэтому вот такое разводилово, оно было присуще девяностым. Но это был единственный случай в моей жизни. Кстати, в этой нарезке есть еще очень хороший клип, который я люблю, «Мишель», снимал клип для Валеры Леонтьева. Снималась там Дробышева, снимали в моем любимом городе Антип, я считаю, что это очень хорошее видео.

Антип, а Средиземноморье?

Да.

Это как раз где у Бориса Абрамовича был замок.

Да, и мы снимали этот клип там, и тоже у меня было одно условие, я говорю: «Валера, можно только я тебя сам одену?».

Это покушение на святое. Что, что, но это Валерий Яковлевич оберегает ревностно.

Да, но он согласился, естественно. И долго я ему выбирал вещи. Ему купили плащ Comme Des Garcons, ему купили какие-то рубашки Yamamoto, то есть те, которые в принципе из ГУЛАГа, внешне. Ничего особенного. И он снялся, согласился, потом, правда, не знал, куда все это деть. Он не знал, куда это все раздарить, ну не носит человек такие вещи. Но Валера Леонтьев из всех артистов, которых я делал, единственный артист, который по-настоящему любил съемочную группу, благодарил. Не в смысле, заплатили нам деньги и нормально. Кстати, Алсу никогда не говорила спасибо, никогда.

О как это неприятно.

Нет, ну это другая история. Это отдельный разговор, когда это все платится, никогда не было спасибо. Я снял четыре видеоклипа первых.

Просто визитную карточку с Маковецким. Но Валерий Яковлевич, закончите.

Да, он артист. Я жалею, что мы с ним не сделали один проект. Я тогда, когда уже снимал клипы, я уже занимался кино и театром. Я говорю «Валера, давай снимем суфийские притчи. Такие короткометражки по десять минут, штук сто снимем».

Почему с ним?

Ну, не знаю. Мне почему-то казалось, что это интересно. Он такой изможденный, и он неплохой артист. Мы музыку сейчас не обсуждаем. Он неплохой артист и прекрасный, образованный, интересный человек. И чтобы закончить тему конфликта моих музыкальных пристрастий и того, что я снимал, это не соединяется. И я скажу честно, что я сейчас до эфира говорил тебе, я снял клип Арбениной, целых два уже, они еще не вышли.

Диане Арбениной?

Диане Арбениной, это алаверды мое было, она написала музыку мне, написала саундтрек для фильма «Интимный дневник Анны Карениной», который выйдет, и я ей алаверды снял видеоклип. Я хочу сказать, что это лучший видеоклип, который я снял. Говорю это честно, объясню, почему. Тут совпало мое понятие и отношение к року, российскому року, женскому вокалу, качество музыки, смысл, энергия артиста. Я как-то по-другому подошел, то есть я подошел…

Так что же раньше-то, что же в девяностые-то этого не было?

А не обращались.

Ну как?

Никогда в жизни. Я бы с большой радостью. Нет, ко мне никогда не обращались. Я бы с большим удовольствием снимал бы. Не было никогда. Я снимал поп-артистам, и не знаю, не было такого.

Говоря о масштабном разводилове, которое встречалось в девяностые сплошь и рядом, хочу узнать историю создания группы «Белый орел». У меня прямо челюсть отвисла от этих песен. «Потому что нельзя» и…

«Как упоительны в России вечера»

«Я куплю тебе новую жизнь». Вот это все.

Володя Жечков искренне все это исполнял, искренне.

Мне ни разу не довелось его увидеть на сцене.

Он искренне исполнял, он пел постоянно в офисе, и все люди разного сословия в офисе вот так сидели. Я когда открывал кабинет, а там Володя с гитарой, «Нельзя быть красивой такой», я говорил: «Сорри, я попозже зайду». Я как бы это просто не люблю, но он пел искренне, и он этим пробил.

Самые искренние ребята, с которыми доводилось мне разговаривать, были ребята из группы «Руки вверх». Они реально были убеждены, что они несут миссию какую-то, что они вот это вот «Ну где же вы девчонки, девчонки, девчонки» — вот это прямо свет для людей. Искренность порой не главный аргумент совсем.

Но это классно, когда люди искренне в это верят, это классно. Я считаю, что артист, который выходит на сцену, он же должен быть на полную катушку. Он может заблуждаться, но заблуждаться на полную катушку. Я не люблю, когда вот «я не такая, я жду трамвая», вот это я не люблю.

А встречалось?

Да, конечно.

И в числе…?

И в числе, и я думаю, что и сейчас есть такие, которые называют себя рокерами, которые такие, между струй. Я считаю, даже когда вот Пугачевой снимал «Женщина у окна», вот, кстати, Лолита такого же размера человек, я люблю людей, которые на своем месте. Вот они любят то, что они делают, это передается людям. А вопрос вкусов, это же большой вопрос. Начинают в передаче «Голос» обсуждать, вот сейчас есть такая передача, «Голос», прекрасный проект, столько лет идет, мировой проект, но мы же понимаем, что это кузница ресторанной музыки.

Или ресторанной, или в никуда.

Ну, или корпоративы. Это кузница для корпоративов. Ведь ценность не того, что, важно, не как, а что он поет, музыкальный материал. Когда начинают, ой, такие октавы. Но ребята, а Джо Кокер, скрипел, как дверь, понимаешь, и все плакали.

Или Том Уэйтс.

Том Уэйтс вообще, слово «поет» вообще нельзя сказать. Но это же все интересно, поэтому я за индивидуальность и за музыкальный материал. И когда мы перечисляли артистов, вот о которых мы говорили, нашей популярной музыки, они все равно личности.

Как же так сложилось, например, что вы не пересеклись ни разу с Филиппом Киркоровым? Потому что на меня он, когда я с ним сталкивался, произвел именно такое впечатление. Он неистовый, он дикий работяга.

Пересекся. Но он мне никогда не заказывал видеоклипы. Я придумал название для его диска, он пошел на то, чтобы сделать промо-диску. Я сделал маленький ролик «Скажи Солнцу: "Да!"», я придумал название диска «Скажи Солнцу: "Да!"». Придумал какой-то полный бред, я считаю, в сочетании еще с Филиппом это был полный бред, потому что… Ну полный бред. Я придумал поверхность земли вот такая, мы искали долго поле, тогда еще не было компьютерной графики, где шла такая красивая женщина…

Грудастая баба, называя вещи своими именами.

Да, и викинги такие, с такой кожаной бахромой, шла с такой палкой на плече. Я подумал, что наверняка есть в земле дырка, куда вставляется этот рычаг.

Ось.

Ось. Туда вставляется, и крутится. И она крутила, потея, эту штуку, земля переворачивалась, и выходило солнце. И на набережной стоял Филя и кричал: «Скажи Солнцу: "Да!"». Это, конечно, треш, понимаешь.

Я помню это клип. Высококачественный трэш.

Но там был один момент, наверное, я тогда уже понял, что это не очень мое, потому что я считаю, что нужно больше заниматься тем, что у тебя внутри, а не снаружи. То есть когда ты долго занимаешься волосами, актер, тут не то, так не то, мы ничего не сделаем. И я горд тем, что я снимал и в клипах, и в фильмах, и вот сейчас заканчиваю съемки «Три сестры», где снимаю великих актеров, столько было проектов с такими людьми. Главное, что здесь, внутри.

Я прочитал в одном из твоих интервью такие очень уважительные и теплые воспоминания о Березовском и о Бадри. Мы даже пересекались по тем годам, когда работали с ними. У меня с ними произошло знакомство в 1998 году, я работал с ними и после эмиграции. Я, в общем, ездил и туда, и туда, и как-то мы подружились. Борис Абрамович очень музыку любил, а я любил Грузию, и ездил к Бадри. И меня, конечно, сейчас очень больно ранит то количество дерьма, которое выливается на их головы, эта демонизация окончательная. Но я нашел у тебя выражение — мощные люди, мощные люди были.

Ну, вот смотрите, я скажу такую вещь. Я же не налоговый инспектор и не бухгалтер. Я десять лет работал с Борисом Абрамовичем, много чем занимался. ЛогоВАЗ, много чего. Понятно, чем я занимался, я изобретал какие-то образы, характеры, и даже работал с Бадри Шалвовичем по поводу ОРТ, и вся эта история после убийства Листьева, и то, что начал работать на ОРТ с самого начала, неважно. Так вот, я скажу такую вещь. Что отличало людей девяностых от людей двухтысячных? Это я говорю прямо авторитетно, и это мнение многих моих знакомых. Если в девяностых годах, если мы говорим про Березовского, мне могли позвонить и сказать: «Юрий, мы начинаем проект», я мог позвонить, допустим, Мише Козыреву, Иванову, Петрову, в эту же ночь, и мы начинали работать. Этого было достаточно.

Этого слова, по телефону?

По телефону. Этого было достаточно, что все случится, мы будем делать, а если будет какой-то форс-мажор, то все равно, все затраты будут закрыты, мы же нормальные люди, мы же друг друга не должны обманывать. То после двухтысячных пришли менеджеры, с которыми нужно не то что договор составить, нужно предоплату получить. Потому что потом мне миллион раз объяснят, мне говорят, Юра, фигачим. Ну, Юра фигачит, берет свои деньги и фигачит. А потом говорят, а я чего-то передумал. Или может, я вчера просто выпил и не то сказал. А договора же нету! Вот это чмо, современное, оно не про меня. Ну если мы договорились, я не буду брать на себя ответственность за тебя, если я эту ответственность не чувствую. Но если мы договорились, что мы делаем, то тема закрыта. Вот это было, поэтому эти люди держали свое слово.

То есть основная маркерная черта нынешнего времени — это безответственность, отсутствие ответственности за слова.

Мне кажется, что главная черта нашего времени — это безответственность, которая базируется на отсутствии страха.

О, сейчас это страшно прозвучало.

На отсутствии страха быть непорядочным человеком. Это страшно, когда про тебя говорят, знаете, он непорядочный человек.

То есть это репутационный ущерб.

Это реноме, прекрасное слово реноме.

Институт реноме отсутствует, как таковой.

Его нельзя купить, реноме, оно у тебя или есть, или у тебя его нету. И когда кто-то начинает говорить, что вот эти люди, вот этот артист с таким сложным характером, с ним так трудно работать. Так это прекрасно, что у него сложный характер, значит, у него он есть, характер. А есть такие добрые, ты не заметил, сейчас появилось новое поколение актрис в сериалах, такие женщины, девушки лет 28-25, они вообще все одинаковые. Они по улице ходят, их не разрывают на части, хотя они каждый день в эфире. Их нету, я их называю «миссис майонез». Им надо майонез рекламировать. Эти актрисы молодые, такие хорошие люди, с ними общаешься, они такие милые, у них нет пороков. Представляешь, сидит актриса, я с ней общаюсь, а она такая хорошая, вообще.

Без изъяна.

Вообще ломовая. Ладная, хорошая, прямо в ней мать такая. Мне страшно, такие люди. В них нету изюма, понимаешь. Поэтому, в девяностых годах у всех это было. Может все-таки, пацан сказал — пацан сделал, эти слова, наверное, относились к людям, которые были, сидели на зоне. Я таких людей знал, но не так много. Я не так много общался с такими людьми, хотя у меня был случай. Я снимал видеоклип одному человеку, это, кстати, было единственный раз в моей жизни, когда человек мне недоплатил. Даже сумму помню. Он мне недоплатил 12 тысяч долларов, когда я снял видеоклип для его девушки, хороший, кстати. И он мне 12 тысяч недоплатил, и говорит, так, сяк, зажевал. Я говорю, подожди, мы же договорились. Он говорит: «А ты не боишься?», он мне говорит, «ты не боишься со мной так разговаривать?». Я говорю: «Нет, мы договорились с тобой». А его через два дня убили. Так совпало. По всей видимости, он недоплачивал и кидал не только меня. Это ужасно, но за слова все-таки мы отвечаем. За поступки мы отвечаем, мы даже за мысли отвечаем. Я так считаю. Поэтому, мы же знаем про грех очень много, согласен? Про грех мы знаем все в совершенстве, а вот про добродетель, тут поговорить-то мало кому придется, о чем, что это такое, как с этим жить. Поэтому, мне кажется, что важный момент, вот как ты себя ощущаешь, можешь ли ты называть себя порядочным человеком. Да, мы все небезгрешны, за это мы каемся. Естественно, мы все знаем грехи других, но мы не знаем, как он за эти грехи кается, человек, как он кается.

Но мы еще должны разобраться в первую очередь сами с собой. Ты неоднократно повторяешь, что тебе не стыдно ни за одну свою работу.

Ни за одну.

И у тебя фактически безгрешная репутация.

Абсолютно.

То есть из недр девяностых никогда не вынырнет человек, который скажет…

Нет, давно бы он нарисовался бы. У меня единственное что висело, и до сих пор висит на компромате, висит, что я типа украл, когда я делал логотип Большого театра, я украл виньетку. Ну, я сделал логотип Большого театра, они немножко забыли то, что я ввел в логотип. Я ввел год, никто раньше не писал год создания театра, я гордился тем, что я нашел эту виньетку, потому что это ампир того периода. Я подумал, не надо, наверное, мне самому, возьму виньетку того периода.

У нее нет автора, она в общем доступе.

Она в стоке, в общем доступе. И мне на компромат пишут, типа я украл. Ну, люди просто не очень понимают разницу. Поэтому я в этом отношении…

Человек безгрешный.

Нет, я человек верующий, и, конечно, я грешу, и за это каюсь. Но я не переступаю того греха, который может называться вот так лихо, грех. Я никогда это не позволял себе. Никогда. Я даже думаю, знаешь, почему я не позволял себе? Я всегда могу отойти. Вот мы сидим, я не будут биться за работу, за что-то там, дружить против кого-то там. Я могу отойти, проходите, можно без меня. Если я вам нужен, я с большой радостью.

Это сразу было заложено, или это мудрость, приобретенная с годами?

Сразу. Бабушкой заложено было сразу, я из такой семьи, из рода Бриллиантовых, московская семья, которая имела шляпный магазин, модный магазин на Тверской. Мне бабушка рассказывала, как они ходили на Пасху в тюрьму, носили подарочки. На что я бабушке говорил: «Вы кормили уголовников?». Я получал подзатыльник, и мне говорили: «Политических». Поэтому для меня это было важно, это, кстати, касалось и этого безумного шоу-бизнеса, и рекламы, и так далее. Я максимально искренне делал то, что я делал. Я всегда работал на себя. Были случаи, я попадал на бабки, потому что если мы договорились с заказчиком за энную сумму делать работу, а я, дурак, что-то не рассчитал. Я и фильмах своих, и в спектаклях, я получаю на выходе, я не получаю на входе. Вот эта кинематографическая история в России, получи бюджет, то есть получил деньги, и тебе уже трава не расти, не моя тема. Я на выходе. Поэтому я считаю, что инвестировать нужно только в себя, в свои знания, в свое развитие, в образование, только в себя. Ну и в своих близких.

И в семью.

Ну да.

Последний вопрос я хотел тебе задать вот какой. Что все-таки тогда началось, мы говорим, как все начиналось, и что с тех пор исчезло?

Адреналин. Это не связано с возрастом, можно же сказать, что вы были молодые, и у вас там было все впереди.

Деревья были большими.

Возможность, она такая и была, я реально работал на заводе АЗЛК, и я не видел другой жизни, кроме как работать в управлении конструкторских работ, я в бюро работал, дизайнеров. И я считал, что другой жизни и не может быть. И мое желание быть fashion, я был манекенщиком у Славы Зайцева, и так далее. Это была возможность заниматься бизнесом, и люди в это верили. Вот когда говорят про американскую мечту, на самом деле она, конечно, придуманная. Я поработал в Америке, не турист, я знаю, как это, но она есть. Ты можешь. Вот ты встаешь, и можешь. Ты можешь написать в интернете любому человеку, как мне Питер Габриэль собирался писать музыку для «Казуса Кукоцкого», когда я делал. Мы не договорились по времени. А кто я такой, я Иван Пуля, или вообще г… Кто я такой? Я написал в интернете, написал проект. Он говорит: «Да, это интересно, пришлите». Я прислал, слово за слово. Возможно все. Поэтому, под лежачий камень вода не течет. Вот в девяностые возможно все. Сегодня люди мечтают быть чиновниками, это вообще трэш какой-то.

Мой мозг недостаточно объемен, чтобы это понять, постичь вообще.

Молодой парень говорит, я хочу быть чиновником, или там в налоговые органы люди, 16 человек на место. Трэш, это сидеть всю жизнь, перекладывать какие-то бумажки, смотреть тоскливо в это окошко, ненавидеть себя. Я хочу надеяться, что там что-то есть интересное, что туда люди идут. Если туда идут ради взяток, потом их всех сажают за это, то это тоже, ребята, опасно, на секундочку. Поэтому люди должны мечтать. Надо любить королеву, нужно хотеть быть космонавтом, художником, артистом, это нормально. Но чиновником! Как можно мечтать быть чиновником? Я вижу этих молодых людей сейчас. Я вижу этих молодых людей, они сидят, у них галстуки такие. Дмитрий Анатольевич ходит в таких же пижонских двубортных пиджаках, премьер-министр. Это тоже интересно. И вот молодежь говорит, мы молодые политики. Что это? В стране, где нет политики, какая политика? Вот как Цой говорил, я знал, что будет плохо…

Но не знал, что так скоро.

Я вот это применяю сейчас знаешь, к чему? К кино, к индустрии кино. Вот сейчас закончил снимать «Три сестры», по Чехову, изменив возраст героинь с 25 до 60 лет, и там есть одна фраза. У Тузенбаха есть одна фраза, он говорит: «Я хотел служить в армии. И я служил, и меня перекидывали из части в часть. Потом засунули в это училище, само слово "служба" потеряло значение». Так вот я считаю, что сегодня потеряло значение «кино». Такими большими буквами. Оно где-то там растусовалось между маркетингом и телевизором. Вот это обидно.