Илья Бачурин: «Когда мы взялись за концерт Майкла Джексона, приехали ребята с автоматами, спрашивали, кто дал нам на это право»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. В эфире программа «Как все начиналось». Меня зовут Миша Козырев. Если вы помните и смотрите ее не в первый раз, мы стараемся восстановить по крупицам истории давно прошедших дней, как-то стараемся выстроить мозаику страны из маленьких частных историй моих друзей и их успехов. Сегодня у меня в студии Илья Бачурин. Здравствуй, Илья.

Миша, добрый день.

Чтобы объяснить тем людям, которые смотрят сейчас телеканал Дождь, кто ты такой, я, наверное, назову одну главную вещь, которая для меня, собственно, во-первых, нас и познакомила, а во-вторых, и для меня остается на веки в истории, это станция «106.8». Этому человеку мы обязаны всплеском танцевальной культуры в девяностые годы, это был главный мой конкурент, я заведовал в ту пору «Радио Максимум». Но об этом подробнее, а начну я совсем с другого. Ты же музыкой занимался в школе музыкальной?

Да, музыка меня сопровождала прямо с детства, и в музыкалку я пошел, потому что очень любил музыку. У меня был абсолютный слух, как потом выяснилось, я играл на скрипочке, и даже закончив музыкалку, еще продолжал это делать.

А откуда ты полюбил музыку? Что в доме звучало?

Брат занимался музыкой, я не уверен, что это было причиной. Знаешь, это, наверное, предрасположенность какая-то генетическая, от мамы, скорее всего, книжки читать и слушать музыку, по-моему, от нее как-то с молоком пришло ко мне.

Помнишь, у тебя виниловый проигрыватель был или кассетный магнитофон?

Да, вот про это надо будет сказать. Это очень важно, как появилась другая музыка, современная. Отец ездил за границу, и появился и виниловый проигрыватель, и двухкассетник, и кассеты, и вот эти вот «винилочки» прекрасные, которые он привозил из заграничных командировок. Он работал инженером по медтехнике, ездил на какие-то квалификационные стажировки. В общем, учился, но всегда что-то, какая-то мелочевка оттуда прилетала. Это меня, конечно, заразило здорово, вот музыка та заразила на всю оставшуюся жизнь.

Вспомни какие-нибудь пластинки или кассеты.

Да все очень просто, большого выбора не было, Polydor тогда просто тоннами штамповал такую масс-культурную музыку. Это Arabesque, АВВА, Boney M., вот такое вот диско прекрасное, еще какие-то большие рок-поп альбомы Pink Floyd, которые какими-то огромными тиражами расходились. В общем, ничего такого сверхтонкого ценительского, наверное, не было, но при этом появлялся огромный просто спектр еще музыки на кассетах, вот там было побольше, потому что кассеты чаще всего были сборниками, топ чего-то, топ чего-то другого.

Italo disco hits.

Italo disco hits были, но не так много, к счастью, на кассетах было много музыки уже значительно более интересной. Но вся музыка, к которой я привязан сегодня по-прежнему, которая является неким музыкальным фундаментом моим, она появилась чуть позже, в школе, это вот то, что я сам где-то притягивал. Это какой-то невероятный панк-рок, это, конечно, все электро, начиная с Depeche Mode, который до сих пор никуда не делся, для меня является большущей группой и очень важной.

Удивительная группа, по-моему, которую, если ее каждый месяц привозить в «Олимпийский», она стабильно будет каждый месяц собирать.

Можно сходить, ничего страшного, и каждый месяц тоже можно было бы, но не привозят почему-то. Так что музыка, в общем, из разных источников приходила, но приходила постоянно, ее было больше, чем видео. Знаешь, мне кажется, тех, кого заразило видео, их потом тянуло больше все время в сторону кино, а меня тянуло всю мою жизнь как-то вот душой в сторону музыки. При том, что кино мне очень близко, я также на видеокассетах его насмотрелся, также для меня это было отдельным каким-то просто культом, но все-таки музыка, в основе всего была музыка.

А вот в конце школы, ты четко как-то определился, кем ты хочешь стать и чем ты хочешь заниматься в жизни? Или нет?

Ты знаешь, это очень серьезный и болезненный для меня вопрос, потому что эта точка выборы, в котором я до сих пор не могу быть уверенным. Наверное, потом не было таких точек выбора, дальше я делал то, в чем практически всегда был уверен в большей или в меньшей степени. Вот здесь я решал, пойти ли учиться на профессионального музыканта, в Гнесинку, в консерваторию, продолжить вот эту линию развития, либо пойти в институт.

И уже было понятно, это еще конец восьмидесятых, было понятно уже, что страна не будет прежней. Еще ничего не произошло, но было точно ясно, что нужно соответствовать дню сегодняшнему, начался разгон вот этой невероятной гонки, которая сейчас очень серьезно влияет на каждого. И я не могу сказать, что она сейчас в апогее, никто не знает, каким будет этот апогей, но он начался тогда, на мой взгляд, в восьмидесятые годы.

Что ты имеешь в виду — гонка?

Время ускоряется, ты должен знать больше, ты должен соответствовать сегодняшнему дню. Вот в середине восьмидесятых примерно это ощущение, по-моему, первый раз появилось у многих людей в нашей стране. Как потом рассказывали те, кто занимается бизнесом, занимался в девяностые бизнесом, от многих я слышал, что у них тоже, наверное, где-то середина восьмидесятых стала переломным моментом, когда они поняли, что жить надо как-то уже по-другому, «совок» прошел.

Прежде чем заняться бизнесом, ты загремел в армию?

Да-да. Я даже не загремел, не поверишь, я ходил в военкомат, просил, чтобы меня взяли послужить, причем чтобы взяли послужить не просто, а в десант, в Афган, что-то серьезное. «Можно такое?», я приходил, спрашивал вот примерно так.

Сам приходил?

Да. Посмотрели на мое плоскостопие и сказали — в десант мы тебя не возьмем, ноги у тебя не оттуда растут. Ну, так, типа в связь пойдешь, потому что был слух музыкальный, и я в итоге азбукой Морзе до сих пор владею, по-моему, неплохо.

Да?

Да, могу отстучать все что угодно, вот любое, я помню хорошо все буковки. Могу их связывать в группы, принимать, передавать, я уверен, что не забыл.

«Я рад тебя видеть, Миша», переконвертируй это в азбуку Морзе, так чтобы п-и-и-п это тире, а п-и-п это точка.

А давай ручечку, надо отстучать, наверное. Нет, не обязательно, так не пойдет стучать. Это не группа, нет, я их просто подряд, к сожалению, разбивать на пять…

То есть ты сейчас отстучал «Я тебя рад видеть, Миша»?

«Я рад тебя видеть, Миша», да-да, но просто разделять на пять знаков, как положено, чтобы принимать было легко, я уже не способен, к сожалению, по-моему. Надо потренироваться.

Слушай, к сожалению, в моем лице ты не встретишь критического судью, который скажет: «Ну, подожди, ты не выдержал пять знаков!».

Я там еще и ошибок понаделал, небось.

А скажи мне, что тобой двигало, когда ты приходил и упрашивал тебя взять в Афганистан?

Юношеский максимализм какой-то. Да, я потом сам задавал несколько раз себе этот вопрос, для чего и почему, но, знаешь, когда где-то что-то очень важное происходит, важное для большого количества людей, которые меня окружают, я в сторонке стоять не могу, у меня вот какое-то такое ощущение, что я должен быть рядом. Не знаю, потом пытался проанализировать, такой ответ нашел.

То есть ты сильно огорченный тем, что тебя из-за плоскостопия не взяли в десантуру…

Нет, честно говоря, нет.

Нет, не сильно?

Но импульс был, как-то его погасили, и все, дальше расстройства особого не было.

Как ты перенес армию? Тяжело это было для тебя или нет?

Нет, тяжело не было. Не было прекрасно, это было опытом хорошим. Я, наверное, не слышал каких-то других оценок от людей, хотя нет, бывает для кого-то действительно тяжело. Я вот видел несколько человек…

У меня была чудовищная армия.

Серьезно?

Я страдал не физически, я от унижения страдал просто.

Я понимаю. Там же все про моральное, потому что физически человек может выдержать практически все.

Да.

Мне повезло, наверное. Вот я опять сейчас пытаюсь вспомнить, почему так произошло. Ну, вот в учебке первый год отсидел, именно потому, что специализация такая, требующая большого объема учебы. Я год…

Учебка, это легче, да.

Конечно. И когда я после года пришел в войска, правда, это были дорожно-строительные, где процентов 70 были люди с судимостями, через год мне было попроще с ними, потому что все-таки, даже если это кавказцы, не говорящие по-русски, они молодняк, а я год отслужил, по мне, так ничего, нормально было разговаривать.

А где это все происходило?

Учебка была в Мурманске, а дороги мы строили в Орле. Привезли в чистое поле, выкинули, разбили палатки. Построили потом эту часть сами, потом дороги какие-то построили, это весело было, на самом деле, хороший экспириенс.

Очень хорошо помню, как я вернулся из армии. Я вернулся и обнаружил на свердловском вокзале надпись «Платный туалет». И там сидела, рядом с ним, какая-то нищая несчастная бабушка, которая плакала, как я понимаю, из-за того, что у нее не было денег, чтобы пойти в этот туалет.

Кошмар.

И я понял, что прямо что-то сильно изменилось в стране. Вот когда ты вернулся из армии, в стране очень многое изменилось, это было как раз время, когда каждый день не был похож на предыдущий. Что тебя поразило, какие перемены?

Я вот на себе почувствовал следующее. Мои друзья, все, которые планировали учиться и строили какие-то приличные для восьмидесятых планы, поменяли их резко, и поделились ровно на две группы, просто вот ровно на две группы: одни мечтали быть коммерсантами, другие бандитами. Причем те, которые мечтали быть бандитами, очень быстро могли реализовать свою мечту, потому что видно как бы было всегда в твоем пространстве жизненном, куда надо податься.

Были какие-то люди конкретные, которые чем-то занимались, достаточно было прийти и сказать, знаете, я тут, типа с вами. Качалки были такими центрами этих бандюганских сборищ. Для меня не было на самом деле все-таки этого вопроса, он существовал, но передо мной не стоял остро, я понимал, что я все-таки скорее головой должен работать, а не чем-то другим.

А прямо вот были ребята, которые вот встретили тебя из армии, вы пересеклись, и они четко и внятно сформулировали, что они собираются податься «в бандиты»?

Слушай, их было очень много, и это были причем хорошие ребята. Это не те, с кем у меня до армии, например, не интересно и не хотелось общаться. Не знаю, вот сын всемирно известного оператора, не буду называть фамилии, по этой дорожке пойдя, жизни лишился очень быстро, и вот это стало тоже для меня примером. Хотя все равно эта дорожка уже была мною не выбрана, но глядя со стороны, я, конечно, в ужасе понимал, что дети творческой интеллигенции, людей, которые могли бы, наверное, дать очень многое в жизни в профессиональном плане, выбрали странные для себя какие-то перспективы.

Ориентиры.

Странные ориентиры, да-да, просто ходить, стрясать с кого-то деньги. Но достаточно быстро тут же появляются какие-то тачки, какие-то квартиры, девушки, легко конвертировались эти усилия бандитские.

Моментально давали…

Мгновенно. Мгновенно фактически. То есть ты сегодня пришел, завтра у тебя бабки в кармане.

Это был очень большой соблазн.

Да, конечно. А если решил что-то делать головой, зарабатывать деньги головой, фактически стать «коммерсом», это означало, что у тебя тяжелая дорога впереди. И под конец этой дороги скорее всего найдутся люди, которые скажут, что все, что ты сделал, это очень хорошо, но им это больше нужно, чем тебе. И у меня это было, кстати. Я в девяностом пришел, пошел учиться сразу, открылась только Московская товарная биржа. Ее открыли американцы, они сделали программу обучения, которая готовила брокеров для этой биржи. Я тут же туда вписался, в эту программу брокеров, поучился…

А где это географически находилось?

Это на ВДНХ, павильон, который сейчас доживает последние дни. Рядом с «Рабочим и колхозницей», справа, я не помню…

Понятно, на ВДНХ.

На ВДНХ, в углу, прямо напротив ВГИКа.

И они учили просто на будущих брокеров?

Да, они учили на будущих брокеров.

У тебя же был английский нормальный, рабочий?

Да, поскольку я учился в спецшколе и работал гидом специально для того, чтобы попрактиковаться. Это еще были времена, когда на Красной площади и на Арбате люди меняли вещи на что-то, на музыку на ту же самую, не знаю. В общем, это те прекрасные времена, когда были «утюги» так называемые, вчера про них в фильме «Биф», так немножечко эта тема промелькнула. Да, то есть английский язык был рабочим вполне.

То есть ты тоже способствовал, переговорщиком при «утюгах» поработал? Или сам пообменивал?

Ты знаешь, я работал гидом в «Интуристе», не вдавался в эти детали коммерческие, потому что мне всегда казалось это как-то не очень правильным. Но на самом деле, как гид, я там с ребятами многими, которые в центре работали, познакомился, то есть я к ним притаскивал группы, а они там дальше занимались своей черной работой.

Отводили и запутывали.

Да-да, у них уже начиналось «барыжество». Нет, никто никого не запутывал, это честный был обмен, причем чаще всего в роли папуасов, которые получили стеклянные бусы, оказывались наши, а не наоборот, потому что со стороны «утюгов» фигурировали часто очень дорогие вещи какие-то, антиквариат и, в общем, много чего.

Хорошо. И с этим знанием и с английским языком ты пустился во все тяжкие, чтобы стать брокером?

Да-да. Прямо вот сразу, как только открылась биржа, мы с партнером открыли брокерскую компанию, которая стала одной из самых успешных. Буквально за год-два взлетели мощно, торговали на всех биржах уже, потому что там открылась после нее Российская товарно-сырьевая Борового и «Алиса», и много еще по стране стало открываться бирж. Просто была полностью уничтожена система распределения, и все, что можно было купить оптом в этой стране, можно было купить только на бирже. Прямо вот с 1990 года начиная вот такая ситуация была, биржи росли, как грибы после дождя.

И ты организовал свою собственную фирму?

Да. В 21 годик, в 20, наверное, с партнером. Партнер непростой, из Владивостока, правильный парень, потому что без правильных парней невозможно было делать бизнес.

Правильный парень. Опытный.

Опытный парень. Стреляный даже, я бы сказал.

Чем вы торговали?

Да просто всем. Это совершенно не для красного словца, это были…

Давай перечисляй.

Самые большие сделки — видеокассеты, телевизоры, ТНПшечки, это всякая мелочевка.

Что такое ТНПшечка?

Товары народного потребления. Там много, целая большая номенклатура. А в общем…

То есть это значит сапоги, ликер «Амаретто»…

Да, спиртное летало через границу туда-сюда, никаких акцизов, никаких ограничений, спирт «Рояль» и ликеры всякие. Вот это прямо были эксклюзивные какие-то отношения причем с поставщиками, в огромных количествах продавались. И поскольку действительно без акцизов все это происходило, норма прибыли колоссально высокая была.

То есть вагонами везли.

Вагонами, да. Фурами, на самом деле фурами.

Где-то ты упомянул, то ты даже самолет б/у умудрился кому-то продать.

Ну да, такие сделки тоже были. Там мы не были единственными продавцами, потому что всегда целая цепочка выстраивалась.

Конгломерат, да?

Да-да, это чаще всего были какие-то советские собственники, потом какие-то вот такие бандитские буквально прослойки, потом те, кто реально что-то продает, это вот мы, брокеры где-то.

Еще один уровень это ребята с мозгами.

Потому что надо как-то договариваться, контракты.

Ребята со стволами, потом ребята с мозгами.

Потом опять ребята со стволами с другой стороны. Это проложено было ребятами со стволами с двух сторон всегда. Так что хороший период, интересный на самом деле, много опыта.

Как я понимаю, вы должны были за пару лет нарубить миллионы?

Да, но вот именно брокерская компания для меня закончилась достаточно быстро, потому что с партнером мы расстались, не буду вдаваться в подробности как, нужно было расставаться с партнерами в начале девяностых.

Сейчас у меня нарисовалась страшная картина в голове, прости.

Где-то что-то какое-то непонятное…

Но тебя не приковывали наручниками к лестнице, к перилам?

Нет. Знаешь, круто, что мы до этого не дошли.

Но у тебя были моменты в этой предпринимательской деятельности, когда тебе реально было страшно за свою жизнь?

Чуть позже было, вот следующая итерация предпринимательской деятельности, она уже была устроена по-другому. Компанию мы сделали с братом, еще с тремя ребятами, которые наши друзья. И в общем, эта компания уже занималась более узкоспециализованной, как раз поставками спиртного, еще всякой мелочевкой. Тоже определенная номенклатура, но просто здорово сузили. Знаешь, уже рынок поменялся, это как раз 1992-1993 год, рынок уже чуть-чуть другой, не такой, как в 1990-1991.

И там были опасные ситуации?

Были прямо сильно опасные ситуации. Самая опасная из них была связана с привозом как раз Майкла Джексона.

Вот мы сейчас вплотную к этому подходим. Но я хочу тебе сказать, что ты же, по-моему, во-первых, человек с очень ровным темпераментом, тебе вот сказать, что кровь прильнула к голове, и ты… Я ни разу не видел тебя в бешенстве, но это, может быть, потому, что я ни разу не видел тебя в каких-то, возможно… А кроме того, ты дипломат.

Миш, я в делах, конечно, не позволяю себе таких экстремумов, но сейчас вот подумал, ты говоришь, в отношениях бывают, наверное, такие моменты исступления, за которые потом стыдно. Но это, собственно, часть личности. В отношениях, да. В бизнесе ни разу, наверное, не было.

Хорошо. Майкл Джексон, главный артист земного шара, на тот момент.

Да, №1.

1993 год. Человек, имя которого… Нет ни одного жителя бывшего Советского Союза или России, которому нужно объяснять, кто такой Майкл Джексон. Абсолютно универсальная величина, обреченная на успех.

Да.

Вы привозите его и прогораете по полной программе? Расскажи, как это произошло.

Очень нехитро было это сделать, к такому результату прийти. Надо опять откатиться к этому ощущению девяностых, для того, чтобы понять, как действовали люди в этой ситуации. Я имею в виду не нас как раз, а тех, кто должен был прийти на концерт. Начало девяностых, еда распределяется по карточкам, одежды не хватает, работа сегодня если есть, то завтра, скорее всего, не будет, потому что все закрывается и как-то перестраивается. И у людей как раз в массе ощущение, что она просто закрывается, и что не перестраивается, что ничего, никакого развития нет. Знаешь, это связано с каждым этапом такой перестройки, вот сейчас, например, это происходит, когда экономика меняется на цифровую какую-то, на свой новый цифровой вид, у огромного количества людей возникает ощущение — ой, всерухнуло. На самом деле, уже просто по-другому, он не то чтобы рухнуло, оно просто перетекает совершенно в другие формы.

В девяностых было ощущение, что всё просто рушится. И в конце восьмидесятых, когда очень тяжелые были годы, и в начале девяностых, никто не ходил по концертам, не было просто это принято, не было этой привычки. Не было этих концертов, самый близкий по времени привоз к 1993 году, к нашему Майклу Джексону, привоз западных артистов, происходил в 1987 году, это был Бон Джови, фестиваль молодежи и студентов в Москве. Вот тогда бесплатно, на фестивале, в рамках этого государственного серьезно организованного мероприятия люди видели западного артиста живьем.

Ну, я еще поправлю тебя, это был 1991 год, Тушино и «Монстры рока» Стаса Намина.

«Монстры рока», да-да.

Который тоже был бесплатным, и поэтому там было полмиллиона людей, все тушинское поле было заполнено.

И бутылками забито.

И там с точки зрения секьюрити ни один человек никогда в жизни во вменяемом состоянии не решился бы провести такое, потому что это было адское месиво абсолютно.

Если бы понимали, как это будет выглядеть в итоге.

Да. Ну, вот это вот. И дальше 1993 год, Майкл Джексон, Лужники.

В городе, в стране ситуация была крайне неподходящая для того, чтобы устраивать большой праздник, который являлся, собственно, привоз Джексона. Мы не могли сделать бесплатным вход, потому что расходы на гонорар и на привоз, на дополнительные какие-то опции, они превышали космические по тем временам 4 миллиона долларов. И сделать бесплатным вход было невозможно. Мы как раз таки спланировали все и посчитали экономику концерта в Лужниках.

Большая спортивная арена.

БСА, да, которая вмещала тогда 80 тысяч зрителей.

И вы из какой заполняемости рассчитывали? Вы думали, 75%?

Да, примерно под 80% заполняемость и 7,5 долларов средняя цена билета, средняя. При этом по факту выяснилось, что продаются дорогие билеты прямо влет, была категория где-то 100-200 долларов, они были все проданы, причем достаточно быстро, ложи. А потом мы уперлись в то, что…

Партер встал.

Абсолютно. Партер и средняя ценовая категория билетов, просто не уходили. Ну, продали мы примерно половину, этого не хватало для окупаемости. И основная часть денег была наша, мы вложили свои с партнерами, и мы их потеряли.

То есть все, что назарабатывали за эти несколько лет коммерческой фирмы…

Да.

Вы вбухали в Майкла Джексона в надежде на то, что это выйдет, а это не вышло?

Да, в 100% причем. Мы не резервировали, не пытались подстраховаться, вот здесь кубышечку отложим на черный день, так не было. Когда под конец проекта мы посчитали и поняли, что есть «минуса», которые нужно в любом случае закрывать, у нас уже не было денег, чтобы их закрывать. Не поверишь, физически отрабатывали эти «минуса», остались какое-то количество месяцев в таком цивилизованном рабстве, отрабатывая деньги, которые не смогли закрыть.

Перед кем отрабатывали? У кого?

Ну, тут зачем, собственно, пальцем показывать, хорошие все люди. Ну вот отрабатывали, было дело. Нормально, пошли, поработали. Это была интересная причем работа, мы получали зарплаты, но…

Нет, объясни мне, пожалуйста, это… Я не прошу от тебя никаких имен, я прошу от тебя картинку, что значит «отрабатывали»? Ты сидел планировщиком или ты клал асфальт?

Нет, ни в коем случае не физически. Мы делали очень такую хорошо понятную и интересную для нас работу, мы занимались развитием большого объекта, мы придумывали концепцию и отвечали за ее запуск. И она впоследствии была реализована, и было очень приятно наблюдать за тем, что вот эти идеи наши, они все-таки…

То есть то, что вы накреативили в рабстве, оно в результате вдруг приобрело физическое воплощение.

Да. Ну, мы просто не могли в этот момент уйти, заняться какими-то другими делами.

Как вас не убили за эти долги?

Ну, вот каждый раз, и таких моментов было несколько, какое-то провидение нас спасало, потому что в общем, могли, и даже, наверное, должны были в некоторых ситуациях. Когда мы заявили только о том, что мы делаем концерт, приехали ребята на нескольких машинах, с автоматами, их было достаточно много, поговорить на тему, почему мы вообще взялись за не свой бизнес, и кто нам дал такое право.

С нашей стороны тоже были ребята, но вот в этот момент совершенно неочевидно было, чьи ребята «ребятистее», и чем вся эта заваруха кончится. Я помню эти терки, наверное, я тогда начал седеть, но как бы так, весело было. Несколько раз прямо, несколько точек, когда все должно было закончиться. Ходили там с охраной, перед концертом был момент даже, просто не могли позволить себе из офиса до дома добраться без охраны, всегда с «братвой», все время. Как положено, в общем.

Расскажи, как ты пообщался. Общался ли ты с самим, с самой звездой?

Да, мне повезло, я его встретил в аэропорту и, в общем, достаточно много времени провел с ним.

Мы сейчас покажем зрителям фотографию, на которой стоят двенадцать людей в кожаных куртках.

Да.

Майкл Джексон и ты в приличном костюме на корточках.

На летном поле.

На летном поле, да-да.

Я помню эту фоточку, она, наверно, чуть ли не единственная осталась. Это сейчас привычка фиксировать все, что с тобой происходит.

Все, да.

Она стала всеобъемлющей, всеобщей.

Да, а тогда как-то об этом даже не задумывались.

А тогда этого не было.

И расскажи, как ты с ним пообщался.

Притом что времени рядом было проведено достаточно много, я могу сказать, что общения особого не было, причем ни с кем. Он максимально был закрыт все дни, притом что вся программа, все его присутствие в России для него сложилось очень позитивно, у него остались очень хорошие ощущения. Прямо с первого дня у него все шло хорошо, он был в хорошем настроении. И то, что он очень мало общался с окружающими людьми, не было следствием того, что что-то не так, напряг какой-то.

Нет, он просто интроверт, конечно, максимально закрытый в себе, очень скромный. Не знаю, ему показываешь какие-то невероятные палаты Кремля с какими-то несметными богатствами, он ходит с какой-то космической улыбкой, ты понимаешь, что просто он не здесь, совершенно очевидно. То есть для него это все что-то другое из себя представляет, это не исторические ценности, не материальные ценности, он как-то по-другому все это видит.

Максимально странный парень, правда, максимально странный. И вот эта его первая позиция действительно привела к полнейшей изоляции. Сейчас ни один артист не может так жить, как жил Майкл Джексон. Он почему-то устранился от всего, от всего и вся просто был отрезан. Сейчас у каждого инстаграм, не говоря уж о том, что светская хроника не даст тебе дня прожить.

Где он остановился, где вы его поселили?

В «Метрополе».

Где питался?

В «Метрополе».

Тоже в «Метрополе».

Да-да, там все заранее было согласовано, рацион. Но питался он территориально там, но еду готовили его повара и продукты были тоже привезены с ним. В общей сложности порядка 250 фур приехало с оборудованием, с…

250 фур?

Да, да. Притом надо понимать, что тур был организован таким челночным принципом.

Да.

Второй комплект такой же всего: оборудования, так сказать, еды, людей ― ехал в какой-то другой город в этот момент.

В Варшаву.

Да, именно так.

Сегодня в Москве, а дальше этот в Прагу, а варшавский едет в Милан, вот так.

Наш концерт случился только потому, что там возникла дырочка. Там была отмена, так сказать, сейчас не берусь вспомнить, какого города, по финансовым, по-моему, причинам они отменились. И вот как раз наш партнер, который продавал нам спиртное, сказал: «А вы не хотели бы?». И почесав голову нашу дурную, как-то вот мы решили, что это надо. Почему?

А он же в этот приезд снял клип.

Да.

Stranger in Moscow, да?

Да, да. Он ездил в Таманскую дивизию, мы его возили. Он ходил по Красной площади практически без охраны, с минимальной какой-то охраной. Это все было здорово. Это тоже, так сказать, такая ситуация, которая была возможна только в те годы.

Сейчас я представляю себе количество ФСБ, ФСО, значит, милиции вокруг, которые должны, так сказать, не допустить. А тогда ходил и ходил, притом что напряженность была очень серьезной, просто не осознавали еще все риски. Знаешь, пока не наступишь на все грабли, пока у тебя пару домов не взорвется, ты не понимаешь, что такое террористы. Пока не возникают какие-то покушения серьезные, люди ходят по улице свободно.

Ты успел хотя бы краем глаза увидеть кусочек самого шоу? Обычно организаторы не видят, что на сцене.

Краем глаза, да. Просто в день концерта шел дождь.

Да.

Притом что прогноз говорил о том, что сорок лет не было дождя и не будет никакого дождя.

В этот день.

Он, конечно, в этот день пошел, стало холодно. Это сентябрь месяц, 17 число, и это вот как раз те денечки, где заканчивается бабье лето. Или не заканчивается. В принципе, по статистике нет, но в нашем случае да.

Закончилось.

Закончилось. И идет дождь, сцена битком просто забита электрикой, сложнейшим оборудованием, самым сложным на тот момент, и тур-менеджеры говорят: «Знаете, скорее всего, так выступать будет просто невозможно. Он, скорее всего, просто не будет выступать». Начинаем разбираться, понимаем, что как-то все-таки можно попробовать, и для того, чтобы попробовать, требуется огромное количество… Надо вытирать это все.

Уборщицы.

Нет, с другой стороны, нет возможности никого выпустить на сцену. В итоге тур-менеджер его, человек максимально высокооплачиваемый, это главный человек во всей этой банде, которая привезла 250 грузовиков и сама по себе состояла из нескольких сотен человек, значит, главный человек ползал по сцене, вытирал ее белыми полотенчиками, привезенными из гостиницы «Украина» в огромном количестве. Это, конечно, фантастически было.

Вышел он минут через двадцать, притом что реально…

Разогрев был какой-то или нет?

Нет, разогрева не было.

Только он.

Да. У него по контракту было полное право не выходить, конечно. Вот он сидел в гримерке, мы сидели, так сказать, на площадке. Кто-то рядом…

Медленно седея.

Медленно седея, понимая, что он сейчас, скорее всего, не выйдет, потому что льет же. Косой дождь заливает на сцену, его просто убьет, и все.

И вы войдете в историю.

Все могло случиться.

Да-да.

Но, видишь, он на самом деле поступил как-то мужественно. Наверно, ему хотелось выступить в Москве. Стадион был полон, притом что мы плохо продали билеты. Мы раздали, так сказать, все свободные, все, которые не смогли продать, поэтому чашка была полной. Это было видно, и, конечно, ему, как Артисту с большой буквы…

Стадион ждет.

Не встретить своих поклонников, просто не выйти к ним, наверно, было невозможно.

Ты знаешь, поправь меня, если я ошибаюсь, но, насколько я знаю, в общей сложности в истории Большой спортивной арены там выступало шесть, по-моему, звезд, и один-единственный раз был честный аншлаг ― это на последнем выступлении группы «Кино», на празднике «Московского комсомольца». Ни Мадонна, ни Metallica, ни Red Hot Chili Peppers, ни Майкл Джексон не собирали по билетам полную чашу стадиона.

Если считать аншлагом превышение необходимого количества, то да.

75%, да.

Да, да. Это так, конечно, это так.

Хорошо.

Rolling Stones, нет?

Rolling Stones тоже нет. Слушай, история с концертом Rolling Stones просто копия твоей истории.

Да, я помню.

Потому что Миша Капник мечтал всю жизнь пригласить Rolling Stones, поставил все на карту.

Да.

И разразился кризис 1998 года! В результате он остался должен миллион, и надо сказать, что он честно этот миллион отрабатывал и отдал все до копейки.

Ух!

Просто. И это, к сожалению, обрубило ему ведущую позицию вообще во всей концертной деятельности, да.

Я помню хорошо Мишку и помню этот концерт, да-да.

Да. Давай перейдем к «Станции». «Райс-Мьюзик», середина девяностых. Неожиданный флагман концертной, звукозаписывающей, букинг-артистической конторы. Значит, два афериста, Вова Месхи и Леня Ланда, которые появились у меня с аргументом, что они проводили гастроли Гребенщикова в Израиле.

Да, было дело.

Это был их основной козырь.

Абсолютно, в какой-то момент времени единственный даже.

Да. И это вдруг неожиданно сводит их с тобой, и появляется еще и частота, на которой вещало радио «Панорама». Каким образом, как вдруг произошло, что ты стал руководителем этой станции?

Я начал с Леней и Володой работать чуть раньше как исполнительный директор «Райс-Мьюзик». И там был еще очень важный человек, Павел Николаевич Кадушин, который эту историю финансировал.

На чьи деньги, собственно говоря, все и…

Да, да, на чьи деньги случился праздник.

Чей бюджет все осваивали.

Не то чтобы бюджет осваивали, ты знаешь, он участвовал. Это вот редкий тип инвестора, редкий человек вообще, который, давая деньги, искренне болел за дело, не за деньги, которые он должен был бы получить в результате дела, вот этого совершенного бизнеса, а за то, чтобы оно все получилось, готов был тратить на это время и силы.

В общем, собрались настоящие маньяки в хорошем смысле. У Кадушина образовалась частота как раз, это было радио «Панорама», до нас совершенно не успешное, которое проедало, и проедало, и проедало ежемесячно несколько десятков тысяч долларов. Надо признать, что это Володя Месхи. Давай так, вот по-честному, без Володи Месхи не случилась бы «Станция», ничего бы не началось. Володька, обладая большой силой убеждения, которую ты сейчас вспомнил как раз, сумел и Кадушину объяснить, и всем остальным, что можно рискнуть вообще. А моя работа была значительно проще ― уже делать…

Воплощать.

Да, вот это направление запустить, реализовать. Это было круто, это было здорово.

Но тут же нужно было еще и интуитивно ощутить, что этот формат может покатить. Это же нужно было знать клубную сцену.

Да.

Нужно было видеть, как выступают диджеи.

Знать, любить, верить в это, да.

Да. У нас к этому моменту вообще вся эта музыка была представлена на радио «Максимум» одной передачей.

Абсолютно.

Это был Володя Фонарев.

Володька Фонарев.

С «Танцевальной академией Капитана Фанни» и потом с «Фанни Хаусом».

Да.

И, собственно, вот эту передачу взять и вырастить из нее просто полноценный формат, который теперь охватывает еще и вообще все возможные жанры. Как ты программировал «Станцию»? Вот назови мне стили танцевальной музыки, в какое время суток они должны звучать?

Это уникальное было с точки зрения программирования радио, такого больше не было точно. Что-то мне подсказывает, что, наверно, и не будет. Потому что, собственно, главным редактором на каждом отдельном сегменте эфира являлся тот диджей, который его вел. Он отвечал, собственно, за наполнение, не согласовывался плейлист.

Ни с кем вообще?

Нет, ни с кем вообще. Это был принцип, они были авторами. Ты понимаешь, не было радио, которое сделали продюсеры, вот как сейчас выглядит любая радиостанция: какие-то умные люди определили формат и собирают правильно эфир, они авторы. Автором эфира «Станции» был каждый отдельный диджей.

Все звезды практически всех стилей, которые на тот момент были популярны, были приглашены, и это дало, конечно, какой-то просто ураганный эффект с точки зрения взрыва интереса к этому проекту, взрыва аудиторного. В какой-то момент времени мы поняли, что «Станцию» как минимум если не слушают, то знают про нее все. Ты же понимаешь, что очень часто человек говорит, что слушает, не знаю, продвинутую какую-то электронную музыку, а сам в машине включает Киркорова. Со «Станцией» этот эффект был очень силен, но, по крайней мере, вся молодежь точно была лояльна к этому бренду и говорила: «Да, мы любим, мы слушаем, мы знаем».

Какие стили? Да просто все, слушай, начиная с расшибания мозга, значит, gaber, Ромкой Диггером, Or-Beat с более легким хардкором, еще кто-то играл happy, сегмент хардкора. Сегмент ломаного ритма ― Леня Bell, кто еще играл?

Грув тоже играл.

Грув всегда играл ломаный ритм.

Да.

Их «Шторм» с Дэном, конечно, был совершенно башнесрывательной программой, которая до сих пор, по-моему, до недавнего времени шла в эфире «Мегаполиса» и, по-моему, уже не идет, к сожалению. Неважно, в общем, Женька верен ломаному ритму, он играет очень жесткий ломаный ритм, у него там не jungle, у него всегда все очень основательно, чуть-чуть потяжелее.

Техно во всех видах и проявлениях, и Ванька Салмаксов в эфире «Станции» поиграл. Практически все, кто сейчас представляет техно-музыку в клубном пространстве.

Хочу отдельно напомнить, может быть, кто-то из нашей аудитории помнит, как визуально выглядело детище моего сегодняшнего гостя. Вот логотип «Станции». Это было время, когда, собственно, свобода была во всем, и поэтому Степе Плотникову, дизайнеру…

Это все про Степку Плотникова.

Вообще был дан карт-бланш как угодно обыгрывать вообще все возможные варианты начертания логотипа «Станции».

Да-да.

И даже сейчас можно в сети много найти самых разных вариантов.

Каждый месяц он делал вот такую новую полосу, потому что мы по бартеру размещали ее в большом количестве журналов.

В «ОМе», в «Птюче», да.

Да, да, ты знаешь, не только. Про Степку два слова буквально. Невероятно талантливый человек, который, к сожалению, сейчас не занимается дизайном. Он сын Мухиной, которая «Рабочего с колхозницей» создала и не только. В общем, он просто невероятный человек. Он оставил след в «Станции». Вот если мы вспомнили Конисевича, Месхи, Грува, Володьку Фонарева, мы не можем не вспомнить Степу Плотникова. Он часть «Станции».

Слушай, я помню, когда я первый раз… Хотя нет, первый раз я появился у вас на территории, когда еще «Станция»… А нет, она уже запустилась. Это было, конечно, что-то с чем-то. Это были психоделически раскрашенные стены.

Это Андрей Кильдеев.

Это Кильдеев все сделал, да.

Да-да, это DJ Incognito.

Значит, дальше. Люди все были, как будто они, в общем, как будто какая-то все-таки тарелка, пролетая над Москвой, какую-то каплю волшебного эликсира выпустила, и она растеклась в отдельном здании, в отдельном офисе на Казакова, 16, да, по-моему?

Да, Казакова, 16.

И ты, по-моему, сам одевался…

Примерно так, да.

В какие-то безумные психоделические цвета.

Абсолютно.

В самые какие-то авангардные. Как можно было вообще обеспечить функционирование предприятия вот с такой разношерстной публикой и в такой атмосфере?

Непросто, с другой стороны, не так и сложно. Смотри, все были очень молодые, амбициозные, все очень любили то, что делали. Этот проект был для всех принципиально важен. Если кто-то вдруг выругался матом в эфире, а такое случалось, и по тем временам ровно те же самые три предупреждения грозили, причем тогда это работало прямо железобетонно. Человек прямо вот искренне потом раскаивался, говорил: «Господи, зачем я это сделал, почему так?».

То есть все без исключения работали на благо этого проекта, старались сделать его круче. Ты знаешь, ощущение вот этой инопланетности, конечно, было связано с неким революционным духом и на «Станции» не было связано с наркотиками. Я должен это сказать, это очень важно, потому что многие вспоминают про «Станцию», когда я начинаю что-то говорить, или просто люди меня спрашивают: «Это же время наркотиков, ты же понимаешь».

Я понимаю, в общем, да, что продавали их много и тогда, и сейчас больше. Давай так, есть злая штука статистика, она говорит, что сейчас продается значительно больше. В клубах ― да, действительно, с дилерами справлялись в основном своими силами, то есть те площадки, которые не хотели их видеть, умудрялись как-то их высадить, хотя это тоже было кроваво, причем в прямом смысле.

То, что касается радио, у нас так, вот на чистяке ― это прямо главное было условие, правило. В общем, тоже никто не подставлял никогда, не было.

Тебе приходилось это жестоко обрубать, если ты сталкивался с этим, или все были такие сознательные, что просто на территории этого никогда не происходило?

Я помню, что не было долгих нудных разговоров на эту тему, так сказать, где-то точечно проговаривали, но сознательность дальше работала, люди сами уже понимали, что не надо подставлять просто. Никогда ничего не происходило. Ты знаешь, все-таки для меня эта музыка чистая, и огромное количество людей, которые работали тогда, я сейчас с ними пересекаюсь, для них она так же осталась не связанной ни с каким дурманом.

Я тебе честно скажу, что ты всегда излучал бодрость, яркость, оптимизм и вообще был абсолютно хрустально чист в своем сознании, но когда я пришел на встречу с руководителем вашего побочного проекта «Субстанция» Андреем Макаровым…

О, это серьезная история. Так, это серьезная история.

Я вот готов руку на отсечение дать, что он провел со мной переговоры, находясь в другой вселенной вообще.

Он умел не спать пару недель, например.

Да, он производил впечатление серого сгустка материи, на котором периодически мерцали какие-то вот такие полуоткрытые глаза. В общем, я был сильно впечатлен.

Они с Ванькой Салмаксовым это делали. «Субстанция», конечно, еще более нишевый проект, но он был прекрасен по музыке. Там играли такие направления техно, которые и сейчас звучат прекрасно, на самом деле. Музыка электронная, кстати, не стареет. Удивительно, но очень малое число направлений действительно подвержены вот этому эффекту старения, когда ты слушаешь и понимаешь: «Ой, нет-нет-нет». Техно вообще практически не стареет, мне кажется. Это как классическая музыка.

У тебя есть какое-то свое собственное объяснение того, что случилось с Иваном Салмаксовым?

Да, я думаю, что клубная жизнь, так сказать, как-то его догнала в реальной жизни. Он общался с людьми очень высокого круга, с людьми, обладающими огромными деньгами, с их детьми, и в эти времена жесткие решались вопросы крайне жестко, то есть люди были разменной монетой, по сути. «Нет человека ― нет проблемы» ― это не только сталинский принцип, девяностые годы под этим лозунгом прошли, по-моему. Из моих друзей огромное количество где-то не здесь, не с нами по самым разным причинам.

Вот такие времена, такие… Не то что нравы, такие вот законы в обществе царили. Не законы государства. О законах государства стали говорить и понимать, что они вообще существуют, значительно позже. Тогда государство как бы и не фигурировало вообще, все решалось вот так, очень жестко. И Ванька, конечно, попал под каток.

Вспомни какой-нибудь самый яркий рейв, который проводила «Станция». Что это было?

«InСтанция» наша. Это самые крутые мероприятия. Но последнее, которое прошло на Водном стадионе, где двенадцать площадок с разными стилями, с привозами великолепными, со всеми российскими диджеями ― на это мероприятие пришло 250 тысяч по билетам. Это до сих пор по билетам самое большое мероприятие.

То, что делала Лена Зименко в парке Горького, рок-фестиваль 1991 года «Мостры рока» ― это все бесплатные мероприятия. И на бесплатные, конечно, ходит очень много народу, особенно в День города. Ты открываешь двери, говоришь: «Здесь мероприятие» ― и народ так: опс! Они все уже вышли на улицу, им надо куда-то идти, они туда так аккуратно свинчивают. А притащить спецом на Водный стадион, куда доехать не так просто, 250 тысяч, чтобы они купили билетики, ― это такая сложная история.

«InСтанция», да. Это мощнейшая такая, причем мультинаправленная по музыке история. Были еще «Орбиты», которые мы с Мамедовым делали, очень крутые трансовые…

Мамедов где-то затерялся в Юго-Восточной Азии.

Ты не поверишь! Он нигде не затерялся, я его видел две недели примерно назад на Гоа. Он там живет прекрасно.

Король рейва!

Ты знаешь, хозяин рейва.

Хозяин рейва.

Он по-прежнему XP Voodoo, он по-прежнему крут. Ты не представляешь, как его уважают все израильские, все… Там разная публика музыкальная, значит, и Тимурчик сверху, он на вершине этой пирамиды.

Пищевой цепочки.

По-прежнему. Ничего не меняется. Харизматичен, крут, играет жесткую очень музыку. Был на его мероприятии Russian Xmas Fest, впечатляюще, хотя это было дневное мероприятие, не поверишь. Транс днем ― так специфично.

То есть ты до сих пор танцуешь!

Да, я в душе не прекращаю и думаю, что никогда не прекращу. Для меня, во-первых, эта музыка в кайф всегда, эти люди для меня родные, потому что это кусок меня уже. Я не могу как-то… Как я могу к Мамедову относиться, или забыть про него, или что-то там? Это кусочек меня, я не могу про себя забывать. Так же и про ребят со «Станции» про всех помню. Мы редко очень собираемся, к сожалению, но искренне друг друга любим, уважаем.

Нет, еще, конечно, доставляет удовольствие видеть, в какой прекрасной форме и до сих пор насколько огромной популярностью пользуются и Грув, и Фонарь.

Да.

Только Ник проделал странную трансформацию, вдруг стал бизнесменом. Дай бог ему удачи.

Слушай, он визуально так изменился, я поверить не мог. Коля, который ржал все время диким сатанинским хохотом, вдруг становится приличным парнем таким. Как такое может быть вообще? Удивительно.

Скажи мне, пожалуйста, сегодня… Мы, конечно, не успеем поговорить ни про твои последующие карьерные достижения, ни про «Фабрику звезд», ни про «Первый канал», ни про MTV, ни про «Главкино», но все-таки, подводя итог сегодня, слушая диапазон, радиодиапазон, сравнивая его с тем временем, когда «Станция» под твоим управлением пользовалась такой популярностью, к каким выводам ты приходишь? В чем отличие нынешних времен от тех?

У меня ощущение, что радио перестало быть флагманом музыкальной индустрии. Оно стало таким сервильным приспособлением для фоновой озвучки перемещений в машине и, может быть, каким-то фоном в офисе. Никто, мне кажется, не может сейчас слушать радио, фокусируясь, вот прямо чтобы дождаться какого-то, не знаю, какой-то программы, какого-то трека. Это уже сейчас невозможно, просто другая дистрибуция музыки привела к тому, что радио поменяло свою функцию, к сожалению.

Но при этом при всем я уверен, что если бы в диапазоне ФМовском появились какие-то предложения, появились какие-то радиостанции, которые играли бы больший спектр, аудитория приходила бы туда, потому что молодежь слушает самую разнообразную музыку. Для молодежи практически нет предложения.

Сегодня.

На мой взгляд, да. Попса удовлетворяет какую-то часть молодежи, не очень сильно интересующуюся музыкой, а тех, кто сильно интересуется музыкой, удовлетворяют iTunes и все остальные способы получения через цифру музыки.

То есть ты веришь, что ниша молодежного радио до сих пор существует.

Да конечно, да, потому что даже фоном молодая аудитория слушала бы свои радиостанции, те, где играет музыка, им понятная, сегодняшняя. Сегодняшней музыки… Вот давай так: я стараюсь, не то что я стараюсь, мне это интересно. Я мониторю музыкальную поляну, по крайней мере, по определенному набору направлений. Я точно понимаю, что из той новой музыки, которую вижу я ежедневно, в эфир не попадает практически ничего. То есть просто целые направления, пласты, которые отсутствуют физически. Если они появлялись бы…

Я также знаю, что есть какое-то небольшое количество людей, которые такую музыку слушают. Я думаю, что если бы ее вещало радио, то таких людей было бы больше. Когда мы запускали «Станцию», этих, в общем, миллионов слушателей не было физически. Они собрались чуть попозже. Это некий эффект снежного кома, и любое молодежное СМИ может только таким образом, мне кажется, появиться, стать успешным. За последние долгие годы, к сожалению, ни в телике не было таких прецедентов, как MTV, например, ни в радио таких прекрасных историй, как «Станция».

Последний вопрос хочу тебе задать традиционный, всем гостям задаю. Вот программа называется «Как все начиналось», мы говорили с тобой про безумное время девяностых. Что тогда, по-твоему, начиналось и что с тех пор закончилось?

Начиналось свободомыслие, я точно помню, что музыка была в девяностых важным способом выражения своей социальной позиции. Танцевальная музыка, вот если конкретно про нее говорить, показывала некую отстраненность молодежи от того, что происходило в эти годы в государстве, от этого безумия, потому что говорить на эти темы могли только более жесткие пацаны в косухах, рокеры. Они говорили, они были востребованы, это было их время.

Чего лишились с тех пор? Лишились идеологии лидерства, мне кажется, и стало меньше ярких персон, ярких артистов. Не только потому, что так происходит в музыкальной дистрибуции, теперь больше никогда не будет king of pop. Еще, знаешь, массовое сознание мутировало в сторону усреднения, и усредненным быть сейчас модно, выгодно, отличаясь, ты тут же огребаешь просто все, что можешь огрести с точки зрения негатива. И мне кажется, это большая потеря.

То есть что-то в таких социальных процессах идет, что-то делает существование человека более комфортным, но что-то делает его менее индивидуальным, к сожалению. Вот такие ощущения.

Спасибо большое тебе за разговор.

Спасибо тебе.

Уважаемые зрители, у меня в гостях был Илья Бачурин. Спасибо за то, что смотрите Дождь! Пока!