Певец Сергей Аморалов побывал в гостях у Михаила Козырева и рассказал о том, как создавалась группа «Отпетые мошенники» и в какие переделки она влипала. Например, как милиционеры с наручниками наготове ждали окончания их концерта, а во время другого началась давка, и в итоге после трех треков их попросили закончить выступление.
У меня в гостях лидер группы «Отпетые мошенники» Сергей Аморалов.
Да, такое слово ― даже не лидер, фронтмен, такое какое-то дурацкое слово.
Фронтмен!
Фронтмен, да. Но так получилось, да. Огромное спасибо за приглашение, рад здесь побывать, спасибо большое.
Давай отмотаем время и начнем… В каком-то своем интервью ты дал такое определение: «Это было гетто у метро „Пионерская“».
Да.
Что это?
Мы называли, мы из Санкт-Петербурга, у нас были две станции, где мы тусовались всё время. Это «Пионерская» и «Проспект просвещения». Мы называли это так: «Пиво мерзкое» и «Аспект освещения», да.
Отлично.
Вот как раз где «Пиво мерзкое» всё это начиналось. У нас принято в стране было говорить: «Да, у нас нет гетто, у нас всё продвинуто, всё хорошо». Нет, гетто есть. Спальные, рабочие районы. И вот как раз «Пиво мерзкое» ― это тому просто наглядное подтверждение.
Вот именно там всё начиналось. Мы жили на старой «Пионерской», потом появилась новая «Пионерская», мы ходили драться двор на двор, с дубинами, я не знаю, с какими-то… Ну, девяностые.
Серьезно всё было.
Серьезные ребята, да, абсолютно серьезные ребята. И ещё это такое было, наверно, многие такое говорят, но из моих друзей, вот тех друзей, которые дворовые, половина друзей умерли, а половина сторчалась, сидит. Вот так вот, вот и делайте выводы сами, как хотите, как вы это видите. Вот такие были времена, девяностые.
Умерло либо в разборках, либо от наркотиков.
Да, да, именно так.
Ты во всем этом уличном месиве ― в данном случае как тебя воспринимали? Ты был мальчиком из интеллигентной семьи или наоборот, уличным бойцом отвязным?
Нет, у меня такая абсолютно среднестатистическая семья. Папа инженер, работал, делали ракеты, я даже их видел, да. Рассказывать не буду, может быть, это военная тайна до сих пор, не знаю.
Папа работал в «ящике», на закрытом заводе.
Да.
Нет, послушай, после того, как Илон Маск отправил «Теслу» в космос, всё, уже не имеет смысла хранить секрет папиных ракет.
У нас на «Пиво-мерзкой» есть такие ракеты, что мы Илона Маска подобьем там легко вообще!
А мама?
Так как папа зарабатывал хорошо, мама не работала, она была типичная домохозяйка. Вот, и вот в таких условиях я рос. Но знаете, у меня такая фишка, что я занимался спортом. Я сначала попал в гимнастику, спортивная гимнастика. Потом я попал в КШВСМ. Между прочим, я не знаю, запрещено, не запрещено у вас…
А что такое КШВСМ?
КШВСМ ― это комплексная школа высшего спортивного мастерства. Это, между прочим, где занимался Путин. Я не знаю, можно…
Совпадение?
Не думаю!
Да.
Как раз там я занимался. И потом, к сожалению, травма достаточно серьезная.
Спину, со спиной, да, случилось?
Нет.
Мениск?
Мениск, да.
Мениск.
Да, мениск, крестообразные связки вылетели, вот.
А самбо ― это был твой выбор в связи с тем, что обстановка была вокруг такая, да?
Девяностые годы. Я походил, даже не знаю, зачем пошел, я и в плавание ходил, и на гандбол. Но это мне просто так хотелось. А потом меня мама позвала и говорит: «Сережа, иди-ка сюда». Я говорю: «Что такое?». Она говорит: «Сядь, присядь». Я говорю: «Ну?». Она говорит: «Слушай, такое время неспокойное. Может, тебе чем-то заняться, чтобы мало ли, если на тебя кто-то на улице… Тем более у нас такой райончик. На улице нападет, чтобы ты мог дать отпор?». Я такой: «Да, да, это абсолютно здравая мысль». И всё. После этого пошел.
Но драки-то во дворе были в основном… То есть до самбо-то там не должно было дойти, там речь шла в первую очередь…
Дубины.
Да.
Вы знаете, у нас такой смешной был чувак. Я не знаю, вы можете представить. Вот, грубо говоря, короче, ситуация такая. Чувак: «Блин, нашу девчонку на той стороне обидели».
А «та сторона» ― это что?
Это новая «Пионерская». Старая «Пионерская» и новая «Пионерская».
Вот так вы ходили.
Их разделял проспект.
Ага.
Значит, там что-то обидели, надо ехать разбираться. Ну, надо ехать и разбираться. Действительно, там кого-то обидели, я даже знать не знаю ни эту девчонку, ни этого чувака, без понятия. Но надо идти.
Это можно реальный фильм снимать. Короче, это вот такая история. Подъезд, квартира, и, естественно, идет лестница вот такая, обычная. И люди так выстраиваются сверху. И был такой, ― опять же не знаю, насколько это политкорректно, ― у него кличка была Фюрер. Я не знаю, почему. Вот он был Фюрер. И вот приходили так сверху, вниз спускались, и он выдавал: «На, тебе монтировку, тебе цепь, тебе ещё что-то».
То есть у него на чердаке был склад оружия, и он выдавал всем.
Да. И вот мы, вооружившись, шли с этой петрушкой биться. Не знаю, нас там человек, наверно, сто, двести. И оттуда человек сто-двести. И вот мы шли район на район, просто бабахаться конкретно, просто мясо такое. И заканчивалось всё это очень просто. Кто-то кричал: «У него пушка, у него пушка!». И всё.
Все убегали.
И все убегали, да.
Ни разу не доставалось так, чтобы скорую помощь нужно было вызывать, да?
Нет, слава богу, я всё время был в задних рядах: «Давайте-давайте!».
«Ну-ка!».
«Вперед, вперед! Давайте! Ты здоровее, давай туда иди!».
Хорошо. Потом у тебя была попытка поучиться в институте.
Да, это СПбГАСУ, архитектурно-строительный университет. Я отучился там, причем, между прочим, первый год я сдал, у меня даже была повышенная стипендия, потому что я без троек, на четыре и пять сдал сессию, вот.
А потом начались уже гастроли потихонечку. Я начал краситься, естественно, это не мой цвет, это понятное дело. Я начал краситься, и мне стали занижать оценки. Мне приходилось, то есть чтобы сдать историю, я специально перекрашивался в обычный цвет и приходил к преподавателю. Он: «Ну, теперь ты нормальный чувак, теперь тебе можно поставить пятерку».
То есть была дискриминация по цвету волос.
Стопроцентно, да. Для того времени крашеные волосы ― это казалось: «О, что это он делает?».
Хорошо, а что в этот момент, до создания группы «Отпетые мошенники», звучало у тебя в плеере?
Ой.
Пройдемся по музыкальным пристрастиям.
Великолепно, я с удовольствием скажу. Это Kris Kross. Кстати, я не знаю, опять же, политкорректно это или акорпоративно. Сделаю «гешафт». У меня всё время звучало радио «Максимум», да, да.
Очень приятно слышать.
Да.
Но наша история ещё пересечется, мы об этом расскажем, наша история с твоей группой.
Да. И поэтому у нас на Апрашке у меня был специально заряженный чел, который привозил кассеты, польские на тот момент. И вот как раз я сидел на Prodigy, Kris Kross, Ice MC. Всё новое, что выходило, я на этой всей музыке и сидел. Так как я был более-менее продвинутым.
Я даже в школе ходил, у меня были перевернутые штаны, как у Kris Kross, и я ходил всё время в шапке. А так как я учился хорошо, там же нужно было, чтобы успеваемость была хорошая, и меня не могли за это наказать. И потом меня, так как я слушал много музыки, назначили диск-жокеем.
То есть всё ясно.
Я вёл школьные вечеринки. И после того, как я провел вечеринку, ко мне подошли и сказали: «Нет, этот парень больше вечеринки не будет вести».
Почему?
Не знаю, «Младший лейтенант…».
Вот это им нужно.
Вот им нужное было, да. А я пришел: Prodigy, Naughty by Nature. Я там врубил такое сразу, мощь такую.
Я представляю себе.
И всё, после этого мне сказали: «Нет, вот этот парень в шапке пускай слушает свою музыку в ушах», да.
Но до микрофона его допускать нельзя.
Нельзя, ни в коем случае.
И в какой момент вдруг появилась идея выйти на сцену самим? Хотя бы записаться самим?
Короче, грубо говоря, мы с Гариком на одной лестничной площадке жили. И вот это, знаете, как происходит? Ко мне приходит чувак, говорит: «Слушай, Серега, пойдем покурим». Я говорю: «Ну пойдем покурим». Я рано начал курить, говорю: «Пойдем покурим». Он говорит: «Слушай, а давай сделаем группу». ― «А давай». Вот так.
Вот, в общем, и всё.
Вот да.
Не больше и не меньше.
Он говорит: «Ну, давай». Я говорю: «Слушай, я пошел писать текст». Тут же, не докурив, выбросил. Я пошел, за полтора часа написал текст. А первые тексты у нас ― мы гангста-рэп такой, с матом, со всеми делами. И я записал, дальше нужно было это как-то записать это всё. Всё, есть текст, есть как бы приблизительно музыка, надо писать. Ну всё, пошли на студию.
На студию! Подожди секундочку.
Да.
Вот в этих районах-кварталах у тебя?
Нет, это студия, где писались в то время Мистер Малой. Не знаю, знаете вы или не знаете, «Два птеродактиля».
Нет, Малого знаю, «Птеродактилей» не знаю.
Это чисто питерская тусовка, такая модная. И мы пошли туда на студию, пришли просто. Что нужно? Нужна музыка. Давайте. И вот там чувак сидел, что-то наигрывал, мы говорили: «Это нам нравится, это не нравится».
У нас не хватало денег, я работал тогда грузчиком. Это лето было. Так как школы нет, я работал грузчиком, я разгружал, знаете, ларьки. И вот я носил пиво, туда-сюда, чтобы заработать себе на кроссовки, на джинсы.
То есть это обслуживание ларьков, это не то что разгружать вагоны, что приходилось в армии делать.
Нет.
Это полегче чуть-чуть.
Да.
Всё-таки пиво, да, не бревна, не уголь.
Да. И вот, чтобы заработать себе, чтобы первого сентября в школу прийти в новых джинсах и новых кроссовках, мне приходилось разгружать, вот этой всей историей заниматься.
И вот мы сидим, а нам нужно было, сейчас скажу, там песня стоила по тем временам большие деньги, двести долларов. И я думаю: «Блин, купить кроссовки или записать песню?».
Серьезно? Это жизненный вопрос для многих молодых людей, которые нас сейчас смотрят.
Да.
Кроссовки или песню записать.
Или песню записать. В результате решили записать песню.
Вы же, по легенде, ещё какой-то диджейский пульт продали.
Да. Да, у нас был ещё диджейский пульт, тоже тогда было модно всё это, диджейство. Вот как раз продали пульт.
А так как тебе сказали в школе, что вот этого человека к диджейскому пульту не подпускать, ты решил: не в этом счастье.
Да. И мы продали этот пульт, я ещё добавил денег, и вот, записали первые три трека. Ну такие они, странные были. Я сейчас их слушаю, конечно, смешно.
Можешь вспомнить какой-нибудь текст из них?
Там, образно говоря, «Шузы разбивают знойные тетки, они перебрали, перепили-пили водки! Нужный продукт они используют в деле!». Это мне было пятнадцать лет.
Всё понятно, что нас волнует в пятнадцать лет, да?
Да. Вот такой вот был.
Так, и дальше нужно же как-то этот трек донести до слушателей.
Да, нужно его донести до слушателя. Что делать? Нужно… Тогда были фестивали. Ну, не фестивали, я даже не знаю, как это называется. «Евро-шлягер», на то время это называлось «Евро-шлягер». Мы заплатили триста долларов за то, что нас снимут на VHS и потом нам её отдадут. Нам, кстати, так её и не отдали. По тем временам триста долларов ― для нас это очень серьезная сумма. Триста долларов заплатили, поехали выступить с этим своим суперматериалом.
Три песни у вас было в репертуаре.
Да. Заняли, естественно, последнее место, вот, но там познакомились как раз со Славиком Зинуровым, он работал тогда в «Неоновом мальчике», не знаю, вы это вряд ли знаете.
«Неонового мальчика» я даже отголосок какой-то слышал, название, да.
Вот, да. И понеслось.
Это Том-Хаос.
Том-Хаос, да.
Он же диджействовал.
Да. И мы стали с ним писать музыку. Вот опять же, ой, сейчас, знаете, так всё просто. Мне искренне так завидно даже, когда я смотрю на людей. Что, пошел, компьютер включил. А мы специально ехали в другой район города, ночью приехали, у человека появился какой-то первый, не знаю, что там, который мог музыку писать.
Это синтезатор?
Да, да. И всё это, и мы вот это всё писали. Это очень было всё сложно, но интересно, тогда это было в новинку всё.
А звуки, звуки же? Было же важно, чтобы были правильные звуки.
Звуки мы семплировали.
Сами? Дергали из каких-то фирменных вещей.
Да. Мы ездили, покупали CD-пластинки и потом сидели. Сидишь, грубо говоря, ставишь трек. И с ноль-двадцатой, 0 минут 20 секунд ― 0 минут 44 секунды, вот мне кусок понравился, 24 секунды, я записываю. У меня такая тетрадочка, я записываю: вот это мне нравится. Потом мы едем, каждый семпл ― двадцать долларов.
Это кому?
Людям. Хотя это бесплатно было, нас просто развели, по большому счету.
Прекрасные люди! Делали деньги из воздуха вообще.
Да. Просто за то, чтобы засемплировать. Мы просто влетали.
С вас драли по двадцатке из-за десяти секунд.
Да, за семпл. Тебе нравится какой-то кусманчик.
Тут не пожируешь, тут надо прямо каждый семпл тщательно взвешивать.
Да, сидишь, обсуждаешь, это нужно нам или не нужно. Двадцать долларов ― серьезные деньги.
А потом начали уже выступать, и я до сих пор помню, что первое выступление нашей группы стоило пятьдесят долларов. Пятьдесят баксов, да. Это были школьные дискотеки, мы ездили. И всё это ― заработали, тут же девчонки, в кабак, и все пятьдесят долларов ― их нет, всё.
Нет.
Хорошая жизнь такая, веселая.
С хорошим настроением, но с пустыми карманами.
Да.
Это вы были уже «Отпетые мошенники»?
Да, это уже были «Отпетые мошенники». А до этого наша группа, когда мы только организовались, называлась Backdraft. Тогда модно было английское всё.
Ага.
А backdraft ― это встречная тяга. Типа «встречная тяга, мы тут это, Backdraft».
Да, все дела. «Идите нам навстречу, мы „Встречная тяга“».
Вот! Это именно так и было. А потом «Отпетые мошенники». А это вообще… Сейчас я, конечно, так бы группу не назвал, это 100%. Много было с этим всяких нюансов дурацких. Нас не брали туда-сюда. Ну как, «Отпетые мошенники». Не знаю: «„Газпром“ представляет: „Отпетые мошенники“!». Как?
Хорошее сочетание.
Ну! Отличное, да. И у нас с этим было много проблем.
А тогда это было как? Мы сидели. Нужно придумать название группы. Я не знаю, «Конвой», ещё что-то, кучи всяких названий. И стоит напротив, вот прямо в натуре, видеодвойка, вот какая она была. И вот тут стоят видеокассеты. И там «Отпетые мошенники» фильм. Я не знаю, помните или не помните, очень хороший фильм. Если будет время для хорошего настроения, посмотрите.
Что это за кино?
Американское кино такое, где чуваки как бы безобразничают, но по-доброму. И нам это как-то так близко было тогда, что мы позитив такой, да. И такие: «А может, назовемся „Отпетые мошенники“?». Славик говорит: «Может, „Отпетые мошенники“ назовемся?». Я говорю: «А давай». Вот, всё.
Вот так это и было.
Вот так оно и было, просто. Сейчас бы я так группу не назвал.
А дальше… «На специальном празднике партии „Единая Россия“ ― „Отпетые мошенники“!». Не очень благозвучно звучит.
Да, не очень. У нас с этим было очень много дурацких ситуаций.
Но вы всё-таки выдержали это напряжение и не переменили название, надо отдать должное.
Ну да, но куда уже?
А в какой момент ваши пути пересеклись с Женей Орловым?
А это как раз тогда, на «Евро-шлягере». Он был там членом жюри. И он нам поставил двойки!
То есть самую низкую оценку.
Самую низкую. Там по пятибалльной, десятибалльной, я уж не помню. Он нам поставил двойки, и все, типа что это за левак? А потом мы познакомились со Славиком, а они были в одном коллективе. И мы стали делать этот продукт, и он: «А, ребята-то горят». И потом послушал материал: «А, ну да, в этом что-то есть». И уже присоединился.
Сейчас мы с ним не сотрудничаем, но всё равно ему надо отдать должное, да.
А в чем состояла его роль? Ведь слово «продюсер», с одной стороны, объясняет что-то, с другой стороны, ничего не объясняет. Бывают самые разные продюсеры. Бывают продюсеры, например, которые занимаются административно-директорско-организационной деятельностью, то есть просто букируют гастроли и договариваются с заказчиками.
Да, да.
А бывают продюсеры, которые сидят в студии, выстраивают звук.
Нет-нет, что касается музла, это всё чисто наша история, это мы сами писали. Он только… Вы знаете, продюсер ― это, я бы так сказал, вам по-любому нужен человек со стороны. То есть с каким-то, может быть, другим взглядом на жизнь, потому что то, что мы пишем, нам кажется круто, пипец. Мы сидим на студии, колбасимся, а он приходит и говорит: «Нет, это не то».
То есть сторонний взгляд.
Сторонний взгляд. И потом, вряд ли я бы поехал… Мне было на тот момент… Это какой у нас там, 1998 год? Сколько мне там, 18 лет? Вряд ли бы я поехал в Москву и сказал: «Здравствуйте, я такой супер-парень из Санкт-Петербурга, с „Пиво-мерзкой“. У меня тут есть это, давайте-ка вы в меня вложите денег». Нет, такого не было.
Он этим занимался, и в плане того, что «Отпетые мошенники» появились вообще на эстраде как явление, его роль в этом плане большая. Опять же, смотрите, мы записали, мы стрельнули с трека… У нас сначала был «Бросай курить, вставай на лыжи», вот это всё.
Да.
А по большому счету, мы пульнули с трека «Всяко-разно ― это не заразно».
«Всяко-разно».
А мы считали это говном. Говном! Мы его записали и считали это такой попсой дешевой, мы же модные, Санкт-Петербург, окно в Европу. Мы же там слушаем всё, на серьезном музле сидим, на этом всем, «Ой, ты слышал новую пластиночку этого диджея», Deep Dish, фигиш. А он говорит: «Нет, это попрет». Мы говорим: «Да нет, Жень, ну харэ. Где мы и где вот эта ваша музыка дешевая!».
А в результате так и получилось. Он привез её в Москву, все зацепились. С этого мы и пульнули. Я текст переделывал, наверно, раз пять или шесть, разные тексты писал под этот трек, вот.
Я до сих пор не могу разобрать, что там.
«Чё почём, хоккей с мячом»?
Да, Том-Хаос говорит там, вообще не могу. Прямо специально. Я помню, что я двадцать лет назад пытался вслушаться. Вчера смотрел, то же самое, не могу!
В этом и прикол.
«Чё почём», что-то, что там…
В этом и прикол, да.
Но у меня такое ощущение, что мы прямо поставили сначала «Бросай курить».
«Бросай курить», да.
А потом «Всяко-разно».
Да.
Тут надо сказать, что это был свежий ветер с Невы прямо просто. В этот момент вообще я начал экспериментировать с тем, чтобы ставить танцевальную, чисто танцевальную музыку в формат «Максимума». Мне в этом, конечно, помогал ещё и Фонарь [►Смотрите также интервью с Владимиром Фонаревым].
О, Володька ― это конечно.
У Володи была своя программа. Володя всегда был про серьезную танцевальную музыку.
Да, да.
Это всякие Deep House, Funny House.
Fuuny House, конечно. Это я всё записывал, у меня на кассетах это записано.
Да, и Грув одновременно ещё.
Да, Женька тоже, да.
С этими своими сольными треками. И я помню, что мы пригласили вас, по-моему, на «Максиденс».
Да, на «Максиденс».
Это, по-моему, если я не ошибаюсь, было в МДМ, во Дворце молодежи.
Нет, это было в «Олимпийском».
В «Олимпийском», да?
Это было в «Олимпийском». И причем так как мы «Максимум» слушали, понятное дело, когда нас выпустили… Кстати, там были «Руки вверх!», «Малыш». Когда нас выпустили, у меня, наверно, даже пластинка сохранилась. Для нас это было такое признание.
«Максиденс», да, с синей такой обложкой.
Для нас было это такое признание. Мы там чуть ли не: «А, пожалуйста, вот».
«Есть вопросы? Сюда, пожалуйста».
«Вот сюда». И мы прямо так кайфанули, это классно. Это было для нас такое… Очень. Вообще такое всё время, ой, другое совсем.
Сейчас мы об этом подробно поговорим. Чем то время отличалось? Что было в нем такого особенного?
Да потому что всё не так было просто. Не то чтобы… Не на поверхности. Это всё было такое в новинку. Опять же, я говорю, сейчас всё очень просто. пошел, открыл компьютер, открыл Life и вот сиди. Куча семплов, куча всего, и ты можешь любую музыку сделать очень просто.
Более того, ты можешь дальше включить айфон, снять себе в спальне клип.
Да!
И на следующий день выложить его в ютуб, и всё.
И да, и заработать бабла на этом.
Нет, тут вот важно, тут вот есть вопрос. Если это талантливо, то да. А даже если это талантливо, то сейчас такое количество всего, что очень сложно в этом определиться.
Вот! Разные медиапространства. Тогда был не то чтобы вакуум, было очень мало всего, и поэтому… Мне даже сложно сказать, сейчас проще или тогда проще. Тогда, может быть, из-за того, что нет конкуренции, было проще. А сейчас из-за того, что проще. Вот я не знаю.
То есть, с одной стороны, расстояние до твоего потенциального фаната или зрителя сократилось.
Сократилось, да.
Казалось бы, ведь столько времени мы все стонали из-за лейблов.
Да.
Вот эти лейблы, которые доят нас, которые зарабатывают на нас и так далее.
Да.
Все, хорошо, нет лейблов.
Да.
Пожалуйста, делай сам, do it yourself, снимай себя, делай, монтируй клип, выкладывай, всё. Нет, оказывается, тоже другое. Оказывается, не так это всё просто.
Но, с другой стороны, есть такое понятие как живучесть песни, да? Раньше ты написал хит… Я вообще такие слова не люблю, «хит», «популярность», «звездность». Это не про нас всё. Но ты написал трек. Если он хороший, то он крутится, я не знаю, год, два. А сейчас что?
Фьють.
Ну, послушал: «Ой, отлично, поздравляю. Следующий. Ой, а тут уже новый вышел!». Да, поэтому чуть-чуть всё по-другому.
Забавно, что и это хорошо, если песню до конца дослушают.
Да!
Потому что средний вот этот промежуток внимания сократился вообще. Куплет, припев ― понятно, вжух. Куплет, припев ― понятно, вжух.
Да. Не знаю, хорошо это или не хорошо. Мне по барабану, мы катаемся, у нас всё в порядке в плане гастролей. Но так не знаю, потому что то, что я сейчас вижу, во-первых, пускай в меня через камеру бросают помидорами, я российскую музыку вообще не слушаю, как и российское кино. Ну вот я гад.
Спасибо, это было признание от Сергея! Мы сейчас уходим из эфира! До свидания!
Почему ты гад?
Не знаю, просто я не смотрю российское всё, не знаю. Вот как-то… Мы сейчас были во Вьетнаме, отдыхали, и чуваки, мы там сидели с ними, познакомились, вьетнамцы, на гитарке сидели, играли, пели песни. И он говорит: «Вы единственные русские, которые улыбаются. Остальные все, да».
С мрачным выражением лица.
Вот поэтому я и не смотрю ничего русского.
Скажи, пожалуйста, а из каких этапов у вас состоял процесс творчества? Кто писал тексты, кто писал музыку?
Тексты писал я, музыку мы писали… Славик писал. Это всё происходило вот так вот: приехали на студию, там синтезаторы, всё, он сидит, наигрывает. Мы говорим: «Это нам нравится, это нам не нравится». Это была студия института киноинженеров. Наверху была крыша, и пока Славик там музыку делает, мы ходили, в нарды играли. Наверху на крыше, так кайфово. Питер, крыша, мы там сидим в нарды, а я там пока текст придумываю.
Вот это всё такой процесс. Это не то чтобы «Ребята, супер». Нет, это всё… Нам просто нравилось этим заниматься. Грубо говоря, музыка вообще меня спасла, потому что когда я спортом занимался и получил травму, слава богу, что появилась музыка, что я не пошел на улицу, не знаю, наркота или ещё что-то, … этой не стал заниматься. А вот появилась музыка, и она меня полностью…
Вытянула.
Вытянула, вытянула из этих районов. Поэтому у меня в инстаграм-аккаунте написано, что, слава богу, это моё любимое дело, и я рад, что у меня это существует, да.
Music is my life.
Да, да.
Хорошо, а вот историю создания песни «Люби меня, люби» я бы хотел услышать.
Вообще этот трек написал Саша Козлов.
Я поэтому и спрашиваю, да.
Да, «Агата Кристи».
Светлая память.
Очень хороший человек, прямо просто очень хороший.
Я объясню зрителям. Если вы изучите творчество группы «Агата Кристи» (я уверен, что многим из вас оно хорошо знакомо), то все самые светлые и самые запоминающиеся мелодичные песни написал Саша Козлов.
Да.
Который был преподавателем в мединституте, в котором я учился.
А, да ладно?
В Свердловске, конечно.
Да ладно!
Мы там с ним впервые пересеклись. И потом вдруг он решил оставить преподавательскую деятельность ради группы.
Да ладно, офигеть!
Да. В общем, это был светлейший, талантливейший человек, который, к сожалению, очень рано ушел из жизни. Я даже его похороны помню воочию.
Да, мы первый раз когда приехали в Москву, никого не знали вот вообще. Это была «Партийная Зона» или что-то, мы там приезжали, 1996 год, по-моему. И вот как раз Саша Козлов нас встретил, проводил, показал Москву. На меня это очень большое впечатление произвело.
А он с вами каким образом познакомился? Ему просто творчество понравилось?
Нет, он до этого сотрудничал как раз с Женей. Не то чтобы с Женей, с «Неоновым мальчиком», что-то им писал. И вот как раз трек «Люби меня, люби» он написал. А вообще, это по большому счету The Miracle of Love.
Да, конечно, Eurythmics. Это оно. Я думал сам задать этот вопрос.
Да. И он писал и часто у Жени останавливался. У них была такая вот тусовка. Все считают, что он такой «Агата Кристи», рок, а он на самом деле такой…
Он очень хороший мелодист.
У него очень большая коллекция была CD-дисков, он такой меломан, прямо в правильном смысле этого слова, прямо меломан-меломан. И всё время так интересно, не помнишь, он играл, а у него такие руки, как колбаски такие.
Да, очень маленькие пальчики были, да.
Маленькие пальчики, и он так всё время странно играл на фоно, да.
Да-да.
И вот он писал очень много музыки, помимо того, что для «Агаты» что-то делал, он писал очень много. У него стиль такой, Alphaville, вот из этой серии.
Электро-поп.
Да. Во-во, всё правильно. Вот, и как раз писал эти треки, показывал, видимо, Жене, что-то они там сотрудничали. И я как-то услышал, где-то я услышал «Люби меня, люби» трек. Услышал, я тут же поехал к Жене, говорю: «Женя, надо этот трек».
Как-то не выпускать далеко.
«Этот трек нужно забирать». И потом мы узнали как раз. А он был в таком странном варианте, а-ля какая-то демка, рыба какая-то. И всё, узнали, что это Козлов написал. И всё, дальше разрулили, перезаписали.
Причем сначала первый вариант был вообще такой странный, участвовал Юра Усачев, «Гости из будущего». Это вся наша тусовка такая.
Это ещё было, наверно, не «Гости из будущего», а «Чугунный скороход»!
Нет, уже тогда были «Гости из будущего».
Уже, да?
А Ева же из «А-2». Ну это вся наша питерская тусовка.
Да, да. Юра сидел здесь на твоем месте, да.
А, да?
Да. Антона Ньюмарка не могу ещё выцепить. Это удивительная была компания. Ева, конечно, тоже была в гостях. Так вот, как я понимаю, ты текст быстро набросал.
Да.
Вот я хочу спросить тебя как маститого автора. С того момента, как я в первый раз услышал эту песню, и до сих пор я не могу расшифровать для себя, что означают строчки «Скоро любовь, скоро тепло, скоро много нам воды натекло».
Да.
Расскажи, куда эта вода натекла и откуда?
Кстати, тогда на «Максимуме» не поставили этот трек, а мы спросили: «Почему? Странно». И как раз нам сказали, что именно из-за этой строчки.
Так я тебе честно раскрываю карты.
А, вот корень!
Да, я шучу, конечно, мы песню-то всё равно играли.
Да.
Но, конечно, стихотворное откровение просто.
Вот так вот.
Натекло.
И натекло.
Да.
И пускай течет.
Скажи, это был фундаментальный шаг по увеличению аудитории?
Конечно.
Как я понимаю, все девочки ещё и просто расплакались одновременно в стране.
Конечно, да. Секс-символ, из этой серии.
Вот оно откуда потекло-то.
Да, вот и натекло, да. Нет, конечно.
Был у тебя момент, когда ты, например, остерегался выйти на улицу?
Ой, у меня было две банды девочек, караулили под окнами. Одна была плохая, которая всё разрисовывала, а вторая хорошая, которая всё стирала. Я не мог подъехать к дому. У меня тогда, на тот момент, первая машина была девяносто девятая, я её купил. И у моего друга была точно такая же девяносто девятая. И он подъезжал, девочки к нему, он начинал уезжать, они все за ним. И в этот момент подъезжал я.
Потом я ходил через крышу домой, потому что ну нереально.
То есть ты заходил в соседний подъезд, выходил на крышу.
Выходил на крышу, проходил и потом спускался, смотрю, никого нет. Звоню маме, говорю: «Мама, открывай дверь». И быстренько проскочить домой. Это в хорошем смысле безумие такое. Я к этому относился всё время…
Ну подожди, всё-таки это вносит в существование определенный сюрреализм вообще.
Это прикол, реальный прикол.
Да. Многие артисты, я не знаю, от Рыжего прекрасного до Лёни Агутина [►Интервью с Леонидом Агутиным] сидели на этом месте и рассказывали о том, что значит вот такой внезапный удар славы. Но ты же даже в булочную не можешь выйти!
Вообще. Это постоянные кепки, очки.
Да, то есть всячески скрыть себя.
Всегда. В принципе, когда у нас появились московские продюсеры, вот за что они не то чтобы нас ругали, а говорили, что «Ну как? Нужно светиться». А это от меня очень далеко. Когда меня не узнают, мне очень хорошо, я прямо себя чувствую комфортно. Я не люблю, когда «О! Ты же этот! Давай!». Вообще не моя история.
Другие люди как-то наоборот, «Это я». Вообще не моя петрушка. Я вот люблю…
Как мама реагировала? То есть ей же должно было быть, с одной стороны, вроде бы быть приятно, с другой стороны, это же ужас абсолютный.
Они не знали вообще, чем я занимаюсь. Они узнали, только когда увидели меня по телевизору. Я был предоставлен сам себе, я вообще такой самостоятельный чувак. И они не знали, чем я занимаюсь. Они понимали, что я куда-то езжу ночью, что-то пишу, не знаю.
И когда они меня увидели по телевизору, это ещё питерский канал, увидели меня, какой-то клип или выступление наше. Ко мне подошел папа, говорит: «Сергей». Я говорю: «Что такое?».
Нам надо поговорить.
Вот! «У меня к тебе разговор». Я говорю: «Так, что такое? Что опять случилось?». ― «Ты, чего, занимаешься, что ли? Поёшь, что ли?». Я говорю: «Пою». ― «Молодец».
Всё не с цепями от нациста ходит по району.
Да.
И то ладно.
«Ну нормально, молодец, одобряю». Я говорю: «Ну слава богу».
Наступил какой-то момент, когда ты мог деньги в дом приносить.
Да, настало время.
Помнишь, что ты купил папе и маме с первых гонораров?
Ничего, я им платил… Ну, не платил, по 100 или 200 долларов в месяц я им просто давал, как зарплату за то, что они воспитали такого чувака. Я им просто платил, приходил и платил.
А им ничего не надо, они такие простые люди. У меня родители очень хорошие люди, прямо хорошие. К сожалению, их вот эта ситуация девяностых очень сломала жестко. Они не приспособлены были. А я всё время их не понимал, мне из-за этого очень тяжело теперь и обидно. Я всё время говорю: «Папа, ну как? Надо же как-то крутиться, вертеться». А он не такой. Он чисто советский человек такой, который привык ходить, собирать свои ракеты или что-то там, приходить.
Мне всё время было это, с одной стороны, непонятно, мне даже так сейчас перед собой неудобно чуть-чуть, что я на них в то время наезжал. А как, это же такое время, когда нужно всё хватать, что-то делать! А сейчас я уже, конечно, понимаю, что они не готовы были к этому. Вот вообще другого склада люди. К сожалению, тогда, не знаю, наверно, полстраны подкосило вот так. Люди не были готовы к этому. Одно дело ― мы, молодые рвачи, готовы.
Вспомни, пожалуйста, гастроли того времени. Куда вас заносила судьба?
У нас первый был большой концерт ― это город Череповец. Мы там играли. Потом, если из таких забавных случаев, перед выступлением мы подрались с официантом, да. Он что-то нахамил, я не помню, или с нами девушка какая-то сидела, он ей нахамил. Короче, мы ему втащили, естественно. Потасовка, нас забрали в ментовку, а у нас площадь.
Выход на площадь.
Двадцать тысяч человек ждут, стоят. Прибегает Женя Орлов: «Ребята, выпустите, это же артисты, ну что вы?». В результате нас вывозят чуть ли не через площадь на «козелке» этом, в наручниках, и всё, мы выходим, с нас снимают наручники. Мы играем треки, а стоят люди, милиционеры, стоят с наручниками и ждут, когда мы отыграем. И всё, как только мы закончили, на нас опять надели наручники.
И уже потом, когда мы ехали в отделение, сказали: «Ну ладно, ребят». Они увидели, что у нас просто целая площадь, мы рвём площади. И они такие: «Ну ладно, всё, идите. Мы сейчас типа отвернемся, а вы типа уходите». Мы говорим: «Ну всё, мы пошли тогда».
Это в каком городе всё было, не помнишь?
Это Череповец тоже, или где-то, я уже не помню.
Прекрасно.
Какой там, 1996, 1997.
То есть вас выпустили на сцену, расцепив наручники, и потом обратно.
Да, прямо мы вышли, отыграли, вот прямо милиционеры стояли. Вот если сцены, прямо вот здесь, где выход, они стояли так вот, с наручниками. Мы там играли немного, не знаю, минут двадцать пять, наверно, сколько треков, шесть, наверно. Вот они стояли, ждали нас. Как только мы закончили, раз, чпок ― надели и увезли. «Отпетые мошенники».
Да, а что. Вам, собственно говоря, судьба такая.
Да.
Какая самая большая аудитория, перед которой вы выступали?
Это порядка, я не знаю, где-то тысяч 250–300, наверно.
День города какой-то?
Да, это типа День города. Не Пермь… Вот я сейчас могу наврать. Я много чего видел, но на меня это произвело впечатление. Это река, прямо нескончаемая. И вот мы выходим, а нам перед этим организаторы говорят, мы закрываем концерт, нам говорят: «Ребята, только не качайте их, они уже все». А как мы можем? У нас треки такие, что мы можем сделать?
Сменить скорость?
Да.
«Лю-би ме-ня, лю-би».
Да, «А у ре-ки, а у ре-ки». Они говорят: «Только не раскачивайте их». Ну а как? Мы выходим, и всё, и начинается. Во-первых, я такое почувствовал, вы знаете, когда триста тысяч человек, когда они выдыхают. Приходишь там, «Привет!», и всё это: «Привет!». Это смесь алкоголя, дешевых духов, перегара на тебя. Ты прямо даже: «Ой».
Это до сцены долетает?
Да, прямо вот так шандарахнуло. И всё, и началось. Как только мы начали играть, всё, я вижу, уже скорые подъезжают, уже людей выносят. Давить начали. Весь народ пошел сюда, да, и начали давить. И к нам на третьем треке подходят, говорят: «Ребята, уходите, потому что всё, уже нереально». А я только смотрю: скорая одна за одной, и уже людей передают по рукам. Просто давка началась такая.
Да, это страшно.
Да. С одной стороны, классно посмотреть на всё это. С другой стороны, это не есть хорошо.
Противоположности: какая самая маленькая аудитория?
Работали, я не знаю, для двоих молодоженов, влюбленных.
На свадьбе?
Да, закрытый зал. И сидят двое чуваков, чел и его супруга или, не знаю, невеста.
Когда ты сказал «чуваков», мне подумалось: «Вы играли на первой гей-свадьбе в стране!».
Нет, это не наша тема. Да, и вот отыграли.
То есть на сцене больше людей, чем в зале, в общем. Вы втроем, а там…
Да. Опять же, мне вот вообще по барабану, один человек в зале или сто тысяч. Вообще по барабану. Я всё время такой. Нужно быть честным перед собой. Я, по большому счету, выступаю, понятное дело, для людей, но в основном для себя. Вот мой мир. Сцена ― это где я как рыба в воде, это моя заводь, где я себя чувствую очень хорошо. И поэтому для меня главное вот это. А что там? Классно. Много ― супер. Мало ― да и ничего страшного.
Были какие-нибудь опасные ситуации, помимо той ситуации с наручниками? Вот такое, прямо как будто из фильмов какого-нибудь Тарантино или Гая Ричи, связанные с заказчиками, или с бандитами, или с какими-нибудь разборками?
Да было, конечно.
В девяностые много всего происходило.
Конечно.
Вспомни какую-нибудь.
Ой, и дрались. И с организаторами дрались, и уезжали, не знаю, на каких-то машинах. Очень много всего было. Мне просто прямо какой-то яркий случай из этого очень сложно вспомнить, потому что очень много всего было. Ну прямо девяностые.
Представляете, вы летите, вы даже не знаете… Хотя да, уже мобильные, когда мы уже летали, уже мобильные, в принципе, были.
Но первые, вот такого размера.
Да. Вы даже летите, вы даже не знаете, к кому, чего, почему. И не было билетов на самолет. И вообще девяностые такие…
В клубах каких выступали? Из известных клубов в Питере и Москве.
Во всех.
Во всех. «Титаник»?
Конечно.
Да, «Пентхаус». Горобия. «Манхеттен Экспресс».
«Манхеттен», конечно. Потом… везде абсолютно, во всех клубах. Мы же, по большому счету, такая команда, не то чтобы не стадионная, мы по большому счету изначально создавались как клубный проект.
Клубный проект, да.
И поэтому, естественно, все клубы, абсолютно все проездили. И в Москве всё абсолютно отъездили.
Вчера, по-моему, я узнал, что группа «Руки вверх!» продала «Олимпийский». В чем секрет? Сергей Жуков сейчас соберет «Олимпийский». Старт-то у вас был в одной точке примерно по времени.
Секрет в том, что мы сейчас вместе с ним ездим!
Да? Вот оно что! Вот в чем тайный секрет его популярности.
Да, мы сейчас катаемся вместе с ним как приглашенные гости. Поэтому классно.
Как по-разному сложились судьбы у людей, которые начинали вот эту музыку, этот электронный техно-хаус или как его назвать, который возник в конце девяностых годов. Например, «Чугунный скороход» ― провокаторы абсолютные, у них что ни трек, то была адская какая-то провокация.
Да.
Ну, в общем, нет его практически, да. И путь Юры Усачева ― он выбрал, в общем, гораздо более попсовый вариант жизни, это «Гости из будущего», да. Есть люди, которые канули в Лету, их вообще не слышно, они не добрались до этого времени.
Да.
Как вы умудрились всё это время каким-то образом на плаву остаться?
Честность. Вообще в этом бизнесе самое главное ― честность, «чеснок». Опять же к вопросу о Сереге Жукове ― потому что честно, он в это верит, он верит в то, что он делает. Он не гонит залипуху просто, «ой, сейчас модно это». Нет, он честно себя подает. Так же и мы. Главное ― честность. Не надо шарахаться из стороны в сторону. Если вы попали в струю, вам повезло. Если нет ― ну извините тогда. А что касается других артистов, началось шарахание, началось.
И потом вы не забывайте такой фактор, как звездная болезнь. Я как раз помню, когда как раз Антон, «Чугунный скороход»: «Да мы там это…». А мы с ним только познакомились. «А, вы это. А мы это, сейчас тусовали, „Иванушки“, „шестисотые“ мерседесы, туда-сюда». Зачем мне это знать?
Да.
Смысл мне?
Предмет для обсуждения.
Да.
Это совершенно подсносит крышу вначале всем практически.
Да, у меня было жестко. У нас так получилось, что мы уехали сразу же из дома на гастроли. Это 1998 год, в Казахстан. Как раз когда Игорюха Сорин разбился. Мы как раз с «Блестяшками» поехали. И мы поехали сразу же на три, на четыре месяца без заезда домой. Это жесть. Представьте.
И по одному концерту в день или еще по паре?
Один концерт в день, но это всё Дворцы спорта. Переезд, концерт, переезд. Вот целое это, представляете.
Ага.
Мне 18 лет, мне это чудовищный удар по психике нанесло. То есть всё, я начал уже… Ну представьте, вы выходите, а тут девчонки рвут одежду, ну просто такое. Я не готов к этому, что такое? Тяжело было.
И должен, опять же, возвращаясь к человеку со стороны. В этот момент должен быть человек со стороны, который подойдет и скажет: «Серега, ну-ка иди сюда. Что-то ты безобразничаешь. Харэ, успокойся». И всё, один разговор, второй, третий, и раз ― ты успокаиваешься, и всё.
У меня была два-три месяца вот эта звездная болезнь. Переболел. Да, было, каюсь. Было такое.
А не было никаких прямо таких серьезных депрессий за эти прошедшие двадцать лет? Такие, которые загоняли тебя в какой-нибудь…
Нет, мне всё время очень забавно смотреть… Ну как забавно? Это тоже неправильное слово. На людей, которые сидят и говорят: «Вот, у меня депрессия, я не знал, что делать». Да ну, хватит! Это всё чепуха, да чепуха! Ну какая депрессия? Занимайтесь тем, что вам нравится. Вон, у меня есть сайд-проект, я там пишу своё музло, всё.
У тебя же даже в какой-то момент попытка собственного бизнеса была?
Да, он существует.
Существует? Процветает?
У меня всё в порядке, всё нормально.
Это сфера «производство упаковки» называется.
Типа того, да.
Что это значит?
Стрейч-пленка.
Стрейч-пленка.
Да.
То есть ты производитель стрейч-пленки.
Ну как, опять же у меня друзья мои…
Ты просто зашел к ним.
Да. Просто зашел в бизнес.
Да.
Естественно, я этим не занимаюсь.
То есть ты не проводишь инспекцию, правильно ли растягивают твой стрейч.
Да. И не собираю собрания, не сижу в центре стола и не говорю: «Ты плохо работаешь, тебя нужно уволить». Нет, конечно. Такого близко даже нет, естественно.
Но это дает уверенность в завтрашнем дне.
Нормально, да.
Скажи, пожалуйста, если бы ты сейчас себя встретил, например, в самом начале, когда, условно говоря, ты первый раз разошелся с Гариком на той лестничной площадке, на которой вы решили, и вдруг так замерло время, и ты стоишь с самим собой на лестничной площадке.
Ух, я бы себе много чего наговорил!
Что бы ты наговорил? Вот что бы ты сказал?
Просто там столько ошибок было сделано! Ой, начиная с контракта. Представляете, мне 18 лет, меня вывезли в хорошем смысле этого слова. Мы поехали, приехали люди из Москвы, поехали на Финский залив, посидеть. Меня напоили текилочкой, я подписал идиотский контракт, который не нужно было подписывать, на 50 лет. Слава богу, сейчас с этим разрулили всё, уже давно, но разрулили. Но это была жесть, просто развели, по большому счету.
И вот таких моментов очень много. Очень много ошибок было сделано. Я бы очень много чего изменил. Вот сказал бы: «Слышь, Серега, пограмотнее».
Не торопись.
Ну почитай, ну посиди. Да, именно не торопись. Просто посиди, подумай, пообщайся с людьми. Ну не надо вот это. А там же был контракт, э, всё, весь мир по колено, да я вас сейчас здесь всех накручу-наверчу, просто эгегей! Вот такое было состояние. Нужно было чуть-чуть всё слоули, слоули.
«Малыш, не пей текилу на Финском заливе».
Да.
Ну и последний вопрос, который я всегда задаю под занавес программы. Программа называется «Как всё начиналось». Девяностые. Что тогда начиналось и что с тех пор закончилось?
Девяностые остались девяностыми. Девяностые ― это время… Ну как? Лично для меня это революция. «Культурная революция» ― слова такие дурацкие. Просто такая атмосферная, просто воздух. Раз, у вас появился воздух такой, джинсы новые, музыка новая, всё новое. Компьютеры, компьютерные игрушки. Всё новое, всё вот такое.
Сейчас такого уже не будет никогда. Девяностые остались в девяностых. Сейчас всё лучше, хуже, не знаю. Но девяностые ― это вот останется таким… Я не знаю, как, наверно, какие там, шестидесятые, да? Дети цветов, хиппи, вот это всё.
Да.
ЛСД. Это в хорошем смысле этого слова. Вот девяностые ― у них это было в шестидесятых, у нас это было в девяностых.
