Александр Войтинский: «Сломать такой проект, как t.A.T.u., — это тоже красиво»

Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь. Меня зовут Миша Козырев, в эфире очередной выпуск моей программы «Как все начиналось». Мы в основном, по крайней мере, стартуем с девяностых годов с моими гостями, и я очень надеюсь, что они помнят про девяностые больше, чем я, а кроме того, еще и сами были участниками тех событий. С удовольствием представляю вам сегодняшнего моего гостя, режиссер, продюсер, композитор, творческих амплуа у него несть числа, Александр Войтинский. Здравствуй, Саша.

Привет.

Я хотел бы, чтобы ты стартовал с истории о том, как вы, как три одноклассника пришли к банкиру. Девяностый год, да?

К банкиру, да, в свою очередь, к нашему однокласснику, причем.

Тоже?

Да. Нет, это было, наверное, раньше, это был какой-нибудь 1988 год, например. Недавно был издан закон о кооперации, сейчас, наверное, уже никто не помнит, в 1985 году, и очень сильно все изменилось, всех освободили, как бы отмена крепостного права. И народ рванул кто куда, и вот у нас был один друг банкир. А Тимур Бекмамбетов, мы с ним были знакомы, он уехал учиться в Ташкент, в Узбекистан, в театральный институт, а тут вернулся. Вернулся, и и мы все дружили, (я, Сережа Трофимов, Дима Юрков, еще тоже был наш на самом деле четвертый друг), и однажды он рассказал, что есть такое слово «реклама», и реклама — это маленькое кино. Мы не знали, мы даже лезли, помню, смотреть в словаре, что такое реклама. Потому что в принципе, сейчас трудно поверить, но это было что-то новое. Это висели картинки каких-то консервов, да, помнишь, когда-то?

Я очень хорошо помню, как на телевидении впервые появилась реклама кроссовок Adidas Torsion, это были какие-то первые ролики, которые вдруг попадали на советское телевидение.

Да, в межпрограммном пространстве они мелькали. Но мы не знали, и мы все хотели снимать кино, вообще это самое главное. Вообще в рекламе работают те, кто хотят снимать кино, это вот такой секрет. Не знаю, он Полишинеля, или кто-то, может, его еще не знает. Доступа к кино нет, это сложно, дорого, это непонятно как, а тут реклама, она маленькая, короткая, можно как-то исхитриться ее снять. И он нам показал какой-то журнал, с какими-то картинками, потому что видео тоже не было так вот в ходу, это же было когда…

Тимур показал?

Тимур, да. И говорит, давайте, снимайте, это будет маленькое кино.Он в этом время уже снял какой-то фильм на Одесской киностудии. И мы решили это сделать, но нужны деньги. Я стал вспоминать, кто из моих одноклассников, у нас школа-то вообще была лихая, у нас там Саша Мамут, Саша Лебедев, это все из нашей школы. И был еще один парень, наверное, их много, который был банкиром, я вот к нему пошел, собственно. И он долго меня слушал, понял, что одноклассник «разводит», но решил небольшой суммой от меня просто отделаться, говорит, ладно, вот тебе столько, по-моему, это было 12 тысяч долларов. «Хватит?». Я говорю: «Да, за глаза». — «Ну, все, хорошо. Снимайте». Я говорю: «Но у нас еще помещения нет. Можно, мы у тебя, в твоем банке это сделаем?». Он говорит: «Ладно, хорошо, ночью приходите и снимайте».

А задача была сделать рекламу банка?

Просто рекламу, ничего. Никто не заказывал же ее. Это просто как маленькое кино, давайте снимем.

Так, а чего рекламировать-то?

Ему я объяснил, что это будет реклама его банка. Ну, мы-то, наверное, так искренне считали, что это станет рекламой банка. Но это был бессмысленные ролик абсолютно, то есть какой-то идет мужчина, смотрит в открытую дверь, потом еще кого-то встречает, пожимает руку, и дальше в окно светит солнышко. Что-то там было про то, что солнце восходит, не помню, какая-то бессмыслица.

Банк бла-бла-бла.

Да. Банк «Кредит Москва», я помню. Его сейчас уже нет, так что можно его рекламировать. Он посмотрел на это, ну что, школьный друг, в общем, деньги не попросил назад. И мы про это забыли, потому что это был очень интересный опыт, я там музыкой занимался, у меня там компания была моя, какой-то кооператив,занимались какими-то принтерами-ксероксами в то время, какая-то ерунда. Сережа Трофимов в это время учился, он работал в «Спокойной ночи, малыши», стоял за камерой, и он соответственно был оператором. То есть мы как-то распределили обязанности, я там писал музыку и все.

Забыли и дальше у всех жизнь пошла как-то по-своему. Тимур вообще уехал в Казахстан, стал заниматься какими-то документальными фильмами для немецкой компании, в общем, как-то… Если ты помнишь, какое было время, ты мог идти по улице и услышать, как где-то в телефонном автомате кто-то продает баржу нефти, то есть все искали какие-то, и непонятно, это все было правдой или неправдой. Но вдруг мне позвонили, мне позвонил человек из рекламного агентства «Аврора», это то ли первое, то ли одно из первых агентств российских, и сказал, что увидели вот этот вот ролик «Кредит Москва», реклама всех потрясла, и очень хотят нам предложить работу, то есть заказы. Я в принципе с этой конструкцией даже не встречался — нам предлагают работу, заказ, вот это все было внове для советского человека.

Как я понимаю, звонок же этот на стационарный телефон?

Конечно.

Никаких мобильных не было?

Нет.

Так, прозвучал голос — мы хотим предложить вам работу.

Да, мы хотим, чтобы вы сняли для нас, у нас есть несколько заказов. Не помню, я, наверное, уже современной терминологией все это называю, но как-то он говорил. Я помню, что в то время шли дискуссии, агентство через «т» писать или нет, настолько это все было впервые и вновь, как поется в песне.Сняли опять же такую же историю, Тимур сказал: «Нет, это какая-то чушь», он дажене стал приезжать.

И мы с Серегой Трофимовым вдвоем начали что-то выдумывать, и помню, сняли мы такой клип, ролик рекламный, он назывался «Минутная глупость», я помню прямо эту статью, это была какая-то корпорация «Инкорас». Но тоже бессмыслица, мы не понимали, что мы делаем вообще. То есть там едет машина, Серега оператор, он побежал искать красивые locations, нашел там где-то под Москвой какие-то очень красивые дороги, вот вечером, в это время суток, здесь проедет машина, здесь пробежит собака, какой-то мужчина обернется, и мы скажем слоган в этот момент. Ну, бессмыслица короче, действительно бессмыслица, но очень красивая. Но дело пошло после этого, потому что мы стали снимать дальше и дальше.

То есть этот заказчик тоже остался доволен?

Да! Почему-то… Потом уже Тимур видит, я ему еще раз звоню: «Тимур, здесь очень круто! Давай приезжай, я уже всем рассказал, что ты режиссер того ролика, где вот мужчина идет и смотрит в дверь». Я его убедил-уломал, он приехал. Потом спрашивал, что ты им рассказал про меня. Я как тот Кот в сапогах, потому что мы его очень любили всегда, и действительно был таким авторитетом для нас, тем более было обидно, что он не участвует в продолжении. А дальше пошло-пошло, и дошло до каких-то там побед, в каких-то фестивалях. Тоже со смешным, я помню, был ролик про телефон как раз сотовый, мы там победили на каком-то фестивале. Там было дело в том, что он когда на проводе, ты бежишь и не можешь с ним дальше разговаривать, как-то это было шутливо обыграно.

А тут беспроводная телефония.

Да. Такая огромная, такая беспроводная…

Я помню эти первые трубки. Я еще помню, что на встречах нужно было обязательно выкладывать на стол, а выглядела она,в общем, не очень привлекательно, потому что там же был блок питания, на который крепился телефон. Даже не помню эту марку, но проходя в кафе, ты обращал внимание на тех людей, которые с этой штукой сидят, и ты понимал — о, это крутые люди.

Серьезные, да, ребята. Ericsson, наверное, какой-нибудь был это, скорее всего.

Это даже еще не Ericsson, по-моему, какой-то был. У меня Sony Ericsson был, вот такая маленькая коробочка с откидывающимся вот таким вот стерженьком-динамиком, и он мне очень нравился, Z какой-то там. Вспомни, пожалуйста, еще каких-то первых рекламодателей. Что это был за тип людей? Как они выглядели, как они разговаривали? Щедро ли они платили?

Ну, да, это же клондайк такой. Ощущение, что что-то открылось бесконечное, с огромными деньгами, возможностями, какой-то необъятный мир возможностей. Реклама — это хитрость, никто не знает, а я знаю, слушайте, давайте мы сейчас это сделаем, мы сейчас сделаем рекламу, и начнутся продажи. Все относились с огромной надеждой. Но для нас на самом деле это было… Банк «Империал», вот что самое такое было столкновение самое интересное.

Да, вот я и хотел, об этом чтобы ты рассказал.

Вот это, да, это был как раз Сергей Родионов, он очень интересный. Ему очень все это нравилось, но мне кажется, что ему не нужна была реклама, потому что многие снимали, заказчики, из тех же соображений, что и мы, это, кстати, очень важно понять, — им просто хотелось маленькое кино, вообще не важно, что будет с бизнесом, вообще он не от этого зависит. Было и такое, и наверное, очень много. Но там вообще история фантастическая, потому что после вот этой рекламы, которая где-то там выиграла, как-то устанавливались приоритеты, какие-то веса, кто лучше, кто круче. Это самое первое время, все ориентировались, надо же быстрее понять, кто где, где новая звезда. Ну, это сейчас звезда, тогда просто кто что может делатьи где что.

И вот наша команда оказалась как бы на виду, ее заметил Лесин Миша. И он, потом как выяснилось, у него была многоходовая комбинация, с Сергеем Родионовым и с банком «Империал» договорился, что он снимет, что на целый год сделает с ними рекламную кампанию. Видимо, логика в том, что взял деньги на эфиры этой рекламной кампании и на саму, в обмен сказал, что у тебя будут очень крутые ребята, вообще лучшие, кто только есть. Потом пошел к нам и договорился с нами. Говорит: «Ребята, мне вы нужны на эксклюзив, вы больше нигде не работаете и работаете со мной». Очень интересные были условия. Мы, конечно, с этим столкнулись, понятно, впервые в жизни, но это было нечто. И он со всеми провел один на один переговоры, я до сих пор не знаю, о чем говорили ребятам.

То есть ты знаешь только то, что Лесин сказал тебе, но не знаешь, что он сказал Тимуру?

Да. Я не знаю, он нас развел. Я вот сейчас думаю, а мы-то почему не стали это обсуждать? Я порывался это со всеми обсудить, но Тимур, он человек восточный, он предпочитает не это самое, Серега тоже почему-то не все мне рассказал. Я могу рассказать, о чем я с ним договорился.

Да.

Я договорился, а я же музыкой увлекался и вообще ее очень любил, и впоследствии мне это дико помогло, я попросил, чтобы он мне купил студию. Он сказал — я не знаю, что такое студия. Я говорю, ничего, я тебе дам список, ты мне все это, пожалуйста, купи. Он говорит: «Хорошо, я тебе куплю все, что ты мне принесешь». И произошло просто счастье музыканта, вот этого ребенка, который пришел, я помню, была компания Ититрейд, не знаю, есть она сейчас или нет…

Я хорошо ее помню, да.

Я пришел и понял, что это все мое. Это была сказка, конечно. Я там вот такие вот списки написал, пульт, который только мог пролезть в нашу несчастную подвальную студию, в общем все, я укомплектовал такую, конечно, не профессиональную студию, но такая, что я понимал тогда об этом, это все было у меня, все это стояло. И позже я на этом всем, мы писали сначала тесты с «Тату» с будущей.

Сейчас мы к этому перейдем, хочу чтобы зрители посмотрели на несколько роликов того самого банка «Империал», который просто, надо сказать, произвел, по-моему, эффект ядерного взрыва. Это был один из первых примеров того, что реклама вовсе не обязательно должна продвигать какой-то конкретный продукт, который должен появляться в кадре. Это был цикл роликов, основанный на великих исторических деятелях, который просто каждый ролик заканчивался «Всемирная история. Банк "Империал"». Твоя роль в этих роликах заключалась в композиторском участии?

Нет, конечно. Мы все придумывали всегда вместе.

То есть идеи все вы набрасывали мозговым штурмом?

Да, мы их мозговым штурмом. По-моему, даже еще не было тогда такого термина, но это был штурм, конечно, всегда. Это способ нашего общения вообще всегда, мы так общаемся, мы сочиняем, фантазируем, загораются глаза, и мы начинаем подкидывать, смеяться, Тимур бросается рисовать какие-то эскизы. Это всегда было так. Но в конце, в момент производства, мы уже разбегались по функциям. То есть я, сначала я организационно еще, потому что всегда на мне была компания, юридические лица, потом это ушло, и музыка, в конце я на все на это пишу музыку. Серега за камеру, а Тимур на режиссерское кресло.

Какой эффект, ты помнишь, произвели эти ролики?

И монтаж еще, я забыл, мы всегда монтировали вместе. Бывало, что по очереди спали, то есть отползает, следующий идет, просыпается, монтирует, и вот так вот по кругу, потому что монтаж, это же чудо, до сих пор меня это восхищает, как склейка меняет смысл. И мы в этом во всем варились, купались, это было наслаждение.

А где вы сидели в этот момент?

Везде, мы где-то арендовали. Но Банк «Империал» это уже было в АПН тогда называлось, сейчас это «РИА Новости».

Агентство печати «Новости», в этом здании на Садовом кольце.

Да. И потом позже там была компания «Империал фильм», которую мы учредили, и там дальше снимали рекламу уже.

И вы на самом деле, выполнив условия, в течение всего производства этих роликов больше ничем не занимались, только этим?

Нет. Но это была потрясающая работа для меня, потому что, например, музыку там, 60 секунд я писал в течение месяца-двух-трех, например. За это время потом я сто, наверное, писал роликов, а это было…Это было так: сюжет про Нерона, сначала, два века до нашей эры, где взять музыку? Я шел, сидел в библиотеках, в библиотеке Ленина находил нотный отдел, там выкапывал, какие были, что мог петь Нерон, какие это были мелодии. Выяснялось, что тогда не было нотной записи, потому что ее Бах фактически только устаканил, но какие-то прочтения есть, то есть я вот таким занимался очень интересным каким-то исследовательским делом. И потом находили актера, он пел вот в этой моей студии, которая уже была сформирована. Это была очень интересная работа.

Что отозвалось ярче всего? «До первой звезды нельзя», это когда есть какая-то фразочка, за которую цепляются, когда кино оставляет какие-то афоризмы, вот там какие-то были. У Нерона тоже что-то было, «Случилось страшное», это как раз из арии, которую я нашел. Это ария действительно Нерона, потому что «Случилось страшное, матери кровь пролил сын обезумевший», это Нерон сделал, он убил свою мать. Вот «Случилось страшное», «До первой звезды нельзя», какие-то еще, я не помню.

У тебя был такой период, когда ты спокойно с кем угодно, с заказчиком, с партнером, мог спокойно сказать «Банк "Империал"» это я?

Лучше того, я входил, «Империал» шло впереди меня уже. То есть уже было понятно, это человек, который…

Тот самый?

Тот самый.

Скажи, как, в какой момент на твоем горизонте появилась группа «Тату»?

Сначала на моем горизонте появился Ваня Шаповалов, который приехал… Я это все начал соединять, оказывается, это все действительно цепляется одно за другое, мне не приходило это в голову. Он, сидя в Саратове, детский психолог, который заинтересовался рекламой, увидел ролики банка «Империал», и сказал себе… Он прочитал разные книги об успехе, которые американцы, знаешь, пишут всякие там, семь признаков успешных людей и так далее, что надо быть с теми, которые наверху, не надо быть с теми, которые внизу, такие хитрые.

Я даже этой страницы не знал его биографии, что он так теоретически подготовился в Саратове.

Да. Это абсолютно вот такая голова, это очень умный человек. Он сказал — мне нужны эти люди. Он нашел какой-то заказ у себя в Саратове, рекламировать что-то, я даже уже не помню что, какой-то пенсионный фонд, приехал, стал нас искать, нашел нас и стал с нами работать. Тимур его на дух не принял, у них как-то, он что-то почувствовал. Это, может быть, какая-то, в общем, он ревниво относился к слишком талантливым людям, у которых есть свои проекты и свои, главное, планы. Потому что Ваня такой был непростой человек, он не все говорил, и вообще он производит впечатление легкомысленного такого шутника, на самом деле это не так. А я с ним подружился. Я с ним подружился, мы стали много чем заниматься, в смысле проводили время вместе. И вот он как раз предложил, что надо делать музыкальный проект. Какой, мы не знали, и мы стали думать.

А какие параметры он…

Не знали мы.

Вообще?

Я тебе сейчас расскажу, как это было, потому что это было нечто новое. Мы жили так же, как примерно с Нероном с этим, то есть мы встречались по вечерам. Он в рекламном агентстве работал, я тоже в рекламе, мы встречались за бильярдом,с салатом греческим. Мы обсуждали, а что вот такую вот музыку поют вот эти ребята, вот такая есть группа или такая, вот «Иванушки», еще какая-то. А почему, а что интересно? И мы долго-долго, мы просто все анализировали, потому чтопочему, это самое главное, потому что мы были два рекламиста. Рекламист понимает, что происходит, в отличие от художника. Художник думает, что он творит мир, что он самовыражается или чем-то делится. На самом деле все не так. Происходит то, что аудитория запрашивает нечто, запрашивает и находит там, где находит. А уж художнику либо повезло оказаться на этом пути, либо не повезло, либо он может себя подстроить под это. То есть мы это понимали как рекламисты.

Поэтому я просто пропустил большой кусок, что в рекламу потом пришли американские сетевые компании, а это очень-очень умные ребята. И они нам рассказали, что на самом деле такое реклама, что она не имеет никакого отношения к кино, и что она коммуницирует очень внятные смыслы, конкретные. Там были, знаешь, такие разборы, что вот каждый кадр, а их, предположим, 15-30 может быть в рекламном ролике, он о чем, мы что здесь рассказываем? Качество, хорошо. Здесь что? Семья, хорошо. Здесь что? Просто красиво, убрали. Здесь что? И они учат, что и коммуникация идет по какому-то смыслу, то есть для какого-то смысла, это все очень содержательно, и так далее. И мы это очень понимали с Ваней.

То есть этих вот ваших прекрасных девственных попыток просто снять что-нибудь красивое за 30 секунд, они как бы подробно вам объяснили, что так это обычно не делается.

Нет. Продается продукт с конкретными качествами, и этим качествами должно быть посвящено время, конкретное время. Вот это семейные ценности, это новый продукт, это он хорошо отмывает. Вот эти все в такой-то пропорции должны быть, потому что мы платим гигантские деньги за каждую секунду этого, и поэтому она должна быть для чего-то. Все это очень строгая дисциплинированная вещь. И вот эта дисциплина была внутри нас. К тому же он детский психолог, который занимается НЛП и прочим, понимает, что все не просто так, и мы очень много перебирали.

Мы поняли, что главное в музыке в этой — это сам исполнитель, он срабатывает. Ну, там много разных принципов, они потом все помогли. У нас была мысль, что это должно быть…. Ваня однажды пришел в студию, и мне говорит: «Я все понял, я был на порносайте и выяснил, что самые посещаемый раздел это Лолиты. Нам нужна девочка в возрасте 13-14 лет, и это будет самое популярное». Так это началось, на самом деле.

Кошмар. Кошмар! Какой ужас!

Да. Самое удивительное, что это туда же и вернулось, откуда пришло, но дело не в этом. Ну, нужна и нужна, хорошо, мы относились очень рационально к этому. Я вообще тоже очень рациональный.Хорошо, мы провели довольно такой долгий кастинг, нашли очень хорошо поющих тринадцатилетних девочек. В шорт-листе было десять человек, прослушали, победитель была Лена Катина, и мы стали с ней работать. Мы не знали, что она будет петь, то есть мы пробовали какие-то разные песни. В этот момент была идея, что это будет Пеппи Длинный чулок, потом еще что-то, то есть не было совершенно никаких идей. Потом это все прервалось, закончилось. Потом был 1998 год, кризис, помните. И потом началась в 1999 вот эта югославская война, а я тогда был патриотом, кстати.

Ах вот оно что, кстати?

Да. И это очень сильно помогло.

Это значит, песня «Югославия», соответственно, продиктована твоими патриотическими убеждениями.

Абсолютно. Я видел, что маленький народ, который говорит «Русские, не бойтесь, мы вас спасем», когда их расстреливают, и это меня так потрясло, меня так это тронуло, что я реально порывался идти на этот фронт.

Ехать туда сражаться?

Да. Мне просто было страшно, на самом деле было страшно. Я зассал просто. Здесь можно говорить такие слова?

Да.

Но что-то делать я должен был, сказать, слушай, я в конце концов музой своей должен…

Жечь сердца людей.

Да. И я написал эту песню. Я сказал: «Ваня, мы должны написать эту песню». Он это тоже поддержал, к его чести надо сказать, он принял это. Он видел в этом способ продвинуться, как-то продвинуть музыкантов, не знаю, но он это поддержал, и я ему очень благодарен. Я написал эту песню, мы слова долго сочиняли, у нас там была автор, Журавлева была такая, он писал, я писал, то есть мы вместе написали слова.

И я это видел как детский хор, знаешь, был такой жанр, когда мальчик стоял, детский хор пел, советский жанр. И вот в этом стиле я написал песню, там про Дунай было что-то такое, такие темы, где чей подарок, помнишь, там была песня, что Дунай объединяет братские народы. Я как бы немножко в ответ, оммаж это называют, как-тов ответ что-то такое. Стали искать мальчика. Я приводил мальчиков к себе в студию, в хорошем смысле, и никто не поет так. И потом мы вспоминаем — была же какая-то девочка, здорово пела. Пела она действительно, и поет, прекрасно. Пускай, хрен с ней, с моей идеей, пускай будет девочка, споет, она красиво поет. Она спела эту песню.

Эта вот девочка и была…

Лена Катина. И песня эта до сих пор, как мне вот приезжают люди, Тимур вот позвонил недавно, «Слушай, там в Югославии все поют эту песню. Они считают ее народной, ты представляешь?».

Потрясающе.

И я говорю, все, Вань, давай, а он еще, Ваня работал помощником депутата в то время, он вообще просто красавчик.

Как сыр в масле катался.

Да! И он говорит: «Все, я сейчас все сделаю, давай мне, значит, запись, пленочку, и все». И эта пленочка ушла, больше никогда я ее не переделывал, ничего, она так, в этом виде она и до Сербии, до Югославии дошла, вот эта пленочка, с которой он тогда вышел из студии, чтобы показать кому-то.

В итоге все отказали, никто не поставил это ни на какое радио, ничего. Но какой-то его приятель, бизнесмен, с которым он работал по рекламе как раз, заинтересовался. Он сказал: «Слушай, как красиво поет девочка. Давай-ка я вам помогу сделать проект с ней». И вот так начался проект «Тату» фактически.

А как все-таки на горизонте появилась еще Юля Волкова?

Вот сейчас тебе расскажу, все ходы записаны. Я же тебе говорю, я не все помню эпизоды, но логика у меня вся простроена в голове. Во-первых, да, она появилась оттого, что, анализируя поведение проектов на рынке, мы заметили, что у многих есть коллективные исполнители, и поняли, что это способ бороться продюсеру против исполнителя, потому что продюсер оказывается незащищен.

Когда у него один-единственный солист, который может его кинуть в любой момент.

Да, как та Мадонна, о которой ты рассказывал до начала передачи, да, которая сказала: «Нет, ребята, дальше я пойду сама». То есть ей помогли, а дальше она сказала: «До свидания». Так делали многие, и продюсеры очень этого боялись. И, как мы поняли, нигде же нет учебников, где это все написано, я не понимаю, когда они появятся. Мы поняли, что они просто делали… «Иванушки Интернешнл» ― можно поменять там абсолютно всех Иванушек, это останутся «Иванушки Интернешнл». Почти. С «ВИА Грой» там так и происходило.

Да, квинтэссенцией девяностых годов, конечно, была группа «Стрелки», у которой существовало, по-моему, шесть разных составов, которые одновременно колбасили в разных городах и весях.

Да, кстати, это еще второй плюс большой.

Диверсификация.

Диверсификация бизнеса, да. И мы подумали: «Да, черт, нам надо сделать то же самое». Тогда мы решили, посмотрели, кто там следующий просто в этой десятке нашей. И следующей была Юля Волкова. Потому что мы всех оценивали, потом составили некий рейтинг.

Ее пригласили. Она пришла, смеялась, она вообще очень веселая была девушка. И выяснилось, что они хорошо знакомы с Юлей, они вместе из этого…

«Непоседы».

Из «Непосед», да. И они сказали, что да, здорово, и мы начали что-то придумывать. Потом случайно какая-то подруга Вани, которая на самом деле известный продюсер какой-то, Лена Кипер, по-моему, да?

Да.

Она ему предложила такую строчку: «Я сошла с ума, мне нужна она». Уж не знаю, почему она ее предложила, может быть, ее саму интересовала почему-то эта тема, но это была ее строчка. И дальше от этой строчки продолжалось вот такое медленное вырастание в «Тату» всего проекта. То есть началось с «Югославии», через вот эту строчку, потом Ваня очень был фанатом такого фильма европейского, «Покажи мне любовь», кажется, он назывался.

Не смотрел.

Да. Я смотрел. Он такой очень артхаусный, но очень актуальный фильм про подростка, который… Там такая очень красивая была сцена, где девочка хочет себе порезать вены, вдруг заходит папа. Она с ним разговаривает, он говорит: «Ну что, дочка, как ты?». «Да нет, пап, все нормально». Она с ним разговаривает, он спокойно уходит, она продолжать резать себе вены. Да, о том, как родители не понимают и не видят.

И там как-то случайно так получилось, что две девочки, у них была какая-то конкуренция, они случайно оказались заперты в туалете. И тут все подошли, и получалось, что они заперты в туалете, их начнут подозревать, и они решили этому подыграть, вышли, открыв ногой дверь, держась за руки, как раз в таких юбочках. То есть вот этот образ.

То есть он спонтанно родился, собственно, сами девочки его и придумали, закрывшись в туалете?

Это было в фильме.

А, это в фильме было! Я думал, что это они.

Нет.

Так, понятно, это все было в фильме.

Это фильм «Покажи мне любовь». Какой-то он шведский, что ли.

И как, кому пришла в голову мысль объединить их протестом против неприятия нетрадиционных отношений?

Ване. Естественно, он понимает.

Детскую психологию.

Он идет на этот скандал, да. Он говорит: «Это будет скандал, мы их попросим целоваться, пусть они будут изображать, что они лесбиянки».

Якобы лесбиянки.

Да. Это будет круто, это будет весело.

Подожди, с родителями же надо было встретиться.

Да нет, Ваня не стал бы ни с какими родителями встречаться. Потом бы он их как-то уговорил. И он их уговорил! То есть потом они уже согласятся. То есть он был такой настоящий скандальный продюсер.

Анархист, революционер.

Да, такой революционер. Я здесь уже ушел. Я сказал: «Пас, я не понимаю, потому что это все неправда и вообще мне это как-то все не нравится». Сейчас я бы поддержал, потому что сейчас, когда все отвернулись от нетрадиционных отношений, я, конечно, за них. Тогда это казалось какой-то, в общем…

И ты говорил в одном из интервью, что тебе стала неприятна вся эта лесбийская тема.

Да, была неприятна.

А сейчас бы наоборот.

Да, я и патриотом же был. Я тебе говорю, да, я совершенно искренне просто изменился.

Скажи…

На самом деле, извини, там просто очень важный аспект был. Дело было не в сексе, не в педалировании вот этих откровенных каких-то сцен, а в сути, в любви. Любовь как таковая. Любовь может быть любого человека к любому человеку. Это сейчас мне близко, в общем, я дорос до этого. Там все-таки больше было на скандале построено.

С каким чувством ты наблюдал за тем, как Шаповалов берет весь мир с этим проектом? Ведь ты, как сказал в одном интервью, я смотрел, это, по-моему, было на канале Алексея Навального, ты сказал, что, в общем, собственно, ничего после этого не было по такому масштабу успеха.

Да, конечно.

А я тебе могу сказать, что я оказался в Европе на машине в ту пору, когда каждые 15 минут группа «Тату» была на радио. То есть ты переключал станции, и она была абсолютно везде. И конечно, когда ты любому иностранному человеку произносишь: «Русская музыка», они в ряду Рахманинова и Чайковского добавляют «Тату», всё.

Правильно делают, да.

Как ты смотрел на это все? Ты же соскочил ровно в тот момент, когда это все начиналось.

Да. Вообще я носитель, наверно, самой большой драмы, да? Потому что Ваня вообще ничего не понимал, у него просто снесло крышу, он меня звал чем-то все время заниматься, пробовать какие-то новые интересные вещества. И вообще ему абсолютно снесло, да, он даже потом заболел, я не знаю, связано это или нет, потом ездил на коляске. Слава богу, сейчас…

Жив-здоров, выводил его в эфир пару недель назад.

Да-да, он восстановился.

Все нормально, он занимается очень интересными вещами.

Да-да.

Фольклор, этника, вот этот его PODNEBESES, да.

Да, для меня был, конечно, шок, потому что я не понимал, что происходит. У меня самая большая проблема, что мои ценности все просто съехали, я не понимал, как это может быть. Я был уверен, какой я красавчик, какой молодец, я сказал «нет» в тот момент, когда любой честный человек должен был сказать «нет», я это сделал. И теперь что? Теперь как? Подождите, стоп, стоп! Что происходит? Почему вы там, почему вы все хлопаете, почему вы так рады? Это неправильно! То есть я был, конечно, потрясен, у меня все в голове сломалось.

Почему Ваня умудрился так быстро все разрушить? Это же было просто абсолютное саморазрушение. Особенно все эти истории с бесконечными провокациями, с попыткой пронести оружие на какую-то премию, с выступлением с надписью «Хер войне» на американском шоу, с этим токийским приключением, когда они свалили… Он просто стремительно, в несколько месяцев разрушил все, что он создал.

Я думаю, что тут две стороны есть у Вани. Есть сторона рационалиста, умного человека, очень точного, волевого. Он дико был дисциплинированный, он никогда не разговаривал ни на какие темы. В моей жизни несколько всего таких человек встречалось. Он ни на какие темы вообще не разговаривал, кроме наших проектов.

Он не курил, он не пил, он вставал рано утром, то есть он был такой настоящий провинциал, который приехал покорять Москву. У него не было времени, у него не было права отвлекаться ни на что. И то, во что он превратился буквально через, наверно, месяц после этого взрыва, ― это был шок для меня, я его просто не узнал. Он вставал вечером, он нюхал, курил и так далее, звал меня. Он абсолютно потерял адекват. Я думаю, что ему снесло крышу.

Но та сторона Вани, в которой было стремление к разрушение, к эффекту, к самоутверждению, к взрыву, сработала. И на самом деле я не вижу так уж, что это плохо, потому что сломать этот проект ― это тоже красиво. В конце концов, это тоже был эффект. Мало кто на это решился, может быть, даже никто. То есть в каком-то смысле очень сильный и самодостаточный человек мог бы так распорядиться щедро вот этим богатством.

Но если бы он оставался тем, каким он приехал в Москву, конечно, он бы сейчас был совершенно на другой позиции, он бы просто управлял шоу-индустрией, например, планетарной. В нем были такие ресурсы.

В какой момент в поле твоего зрения попал Рома и группа «Звери»? Как это произошло?

Произошло… Как раз дальше все сцеплено, то есть все колесики сцеплены, потому что, пока я еще работал с Ваней и Леной, появился Валера Полиенко, который впоследствии стал, наверно, очень важным элементом «Тату», потому что он написал, наверно, там практически все самое лучшее, а я с ним подружился, очень сильно подружился. И когда уже отгремели «Тату» или в процессе, это был, по-моему, 2000 год, что там было с «Тату»? Я не знаю, они уже?..

Нет, еще все было нормально.

Как раз все было нормально, да. Он однажды мне сказал, что у него есть знакомый парень, он сам из Таганрога, Валера Полиенко. Хотел бы меня познакомить с ним. Вот он меня с ним познакомил.

Какое впечатление Рома производил?

Рома пришел все в ту же студию, очень такой ― как это сказать? ― ершистый, такой… Какие-то у меня слова вылетели. Вот он с недоверием относился ко всему, молчал. Такой провинциальный, не понимающий, что происходит, парень, такой очень ощетинившийся. С недоверием смотрел, слушал. Он на самом деле приехал завоевывать Москву тоже, просто у него ничего не вышло, он не знал, что делать дальше. Он устроился, он писал в своих книгах, он же две книги издал, что он там где-то подрабатывал.

И я попросил его спеть. Он знал очень много песен, потому что он в Таганроге дружил с Валерой Полиенко и с Витей Бондаревым, это два человека, которые на самом деле его учителя поэтические. Они писали ему очень странные песни, очень странные, я вообще ничего не понимал. Такой артхаус, тебе бы понравилось, кстати. Тебе надо эти записи поставить, это очень интересный Рома.

Так.

Про какого-то фрица, про бриллиантовый волос и так далее, в общем, какие-то странные. И он пропел их очень яростно.

Сел в студии с гитарой и пропел.

Да. Пропел, да, я все записал, они у меня все есть. У меня есть файл, называется «Великое», и там есть эти десять-пятнадцать песен. Я сейчас ехал в такси, их слушал, конечно, это потрясающе. Я думаю, ему надо их издать просто, это совершенно другой Рома. И я был потрясен, да, потому что я слышал такую личность в этом, и голос, и все, и столько в этом было энергии, жажды и голода, что меня это потрясло.

Надо же было каким-то образом убедить его в том, что нужно писать гораздо проще, понятнее, доступнее.

Да, он сказал: «Окей, давайте делать то, что вы считаете, я готов». Видимо, какие-то неудачи, которые он испытал, его уже научили, что надо искать какие-то компромиссы. И потом, мы с Валерой были уверены, что надо делать. Естественно, я напишу сейчас музыку, а Валера, конечно, напишет тексты, что закачаешься, и все будет просто конфетка!

Мы полгода этим занимались и решили расходиться, разъезжаться, потому что просто ничего не получилось вообще. Это было тяжело. Я помню последнюю ночь, когда мы всю ночь писали, наутро приняли решение расходиться.

Это вы вдвоем с Валерой?

Валера, я и Рома.

И Рома.

Да, да. Мы поняли, что полгода мы уже занимаемся, какие-то песни…

Ничего не выходит.

Ничего не выходит, все, да. Он даже не знает, как петь их. То есть это было настолько… Сейчас смешно на это смотреть, но мы не знали, как он должен петь. Я сейчас не понимаю, откуда эта проблема. Может быть, мы абсолютные лохи просто были? Но мы не могли найти того, что находится рядом.

И все, и мы уже, я помню, открывается дверь в студию, мы уже выходим, собираем там ключи, я проверяю, а Рома сидит почему-то. Я говорю: «Рома, пошли». Он говорит: «Я песню написал». А он такой всегда был немножко… Прятался. И достает листок такой, начинает петь. Это была песня «Мы встретимся с тобою у первого подъезда». В общем, мы офигели с Валерой.

И всё.

Да. Я ему говорю: «Рома, давай ты сейчас будешь писать просто все, что ты пишешь, и это будет круто, все будет нормально, мне очень нравится, Валере очень нравится. Мы все пасуем, все, давай, тебе карты в руки, ты вперед». Он говорит: «Да кому это интересно?». Я говорю: «Это то, что нужно». «А о чем писать? Я не знаю». ― «О том, что с тобой происходит». А у него были романы постоянные, потому что здесь жил один и искал каких-то…

В общем, ему очень нравится быть в компании девушек на самом деле, он всегда ищет отношений. Был такой раньше. У него смешно, даже в его книге, он учился в училище, где в его группе были все только девушки, он был единственный парень, и так далее. У него такая звезда, у него две дочки, например, или в семье только одни женщины, то есть жена, мама жены.

Он привлекает, он такая звезда, вокруг которой собираются девушки. И он с ними, много у него… Я видел, просто он у меня на глазах знакомился с девушкой, я не знаю, можем говорить? Он был тогда холостой, да. С официанткой. И вечером он с ней где-то уже в парке катался по траве. То есть это его вообще был… Я офигевал от этого, потому что я думал, что это же тоже какой-то талант.

Да.

Он притягателен, он attractive. Я говорю: «Слушай, то, что с тобой происходит, просто пиши своими словами, и больше ничего не надо». И он стал писать очень трудолюбиво, он исписывал такие тетради прямо от руки, которые сначала тонкие, а потом, когда они исписанные, становятся широкими такими. И он писал, писал, писал и ничего больше не делал. И так все эти годы.

А как у тебя рождались идеи клипов? Потому что ты же все клипы «Зверям» снимал с самого начала.

А мы с тобой долго спорили об этом. У меня же подход такой, что надо идти за песней, а ты считаешь, что нет. Я это помню, у меня это отложилось в голове, что Миша считает, что надо так, а я считаю, что так, и я прав.

Ничего не помню, ничего.

Я иду все время за историей и нахожу ей какое-то воплощение, которое было бы понятно.

Какой клип был прорывным?

«Все, что тебя касается».

Да.

Да, это просто прямо проснулись знаменитыми, что называется. Причем он третий. Нам всегда говорили: «А, группа „Звери“, я и первый клип ваш помню до сих пор, „Все, что тебя касается“».

Да-да.

А мы очень серьезно к этому относились.

Слушай, я достал из архивов «Афиши» одно твое интервью, в котором ты прямо наговорил. Тут просто, знаешь, если бы я был Владимиром Владимировичем Познером, я бы всю передачу задавал тебе: «Вот один раз вы сказали»…

«„Звери“ ― для того, чтобы объединять людей». Значит, дальше ты говоришь репортерше: «Да вы просто в заблуждении пребываете. Если я смогу, я вас из него выведу, хотя это вряд ли получится, вы же женщина». Очень хороший тезис, особенно во времена #MeToo.

Виноват.

«The Beatles с точки зрения музыки ничтожны. Про них же писали: „Они дебилы, у них слова глупые в песнях“».

Да.

Это все твои цитаты. «Так же была встречена поэзия Пушкина». Она тебе задает вопрос: «Значит, Рома Зверь ― это Пушкин сегодня?». Ты говоришь: «Да, так и есть». ― «Рома Зверь ― это еще и Моцарт?» ― «Да, конечно. Не знаю, что будет через триста лет со „Зверями“. Я знаю лишь, что люди, говорящие с народом на одном языке, остаются в его памяти».

Сейчас немножко я бы поправил, потому что нет задачи, во-первых, оставаться в памяти, во-вторых, конечно, все правильно, но просто The Beatles примитивны, и это хорошо. Тут вот какой смысл. То есть они великие, потому что они простые. И не может быть ничего сложного великим. Великое только то, что очень понятно всем и объединяет всех.

Категорически я не согласен с этим твоим тезисом, который ты неоднократно повторяешь и тщательно обосновываешь.

Да-да-да.

Ты говоришь, что вообще артхаус, все, что непонятно, ― это лишнее.

Да!

Почему? Как же? Одно дело ― ты объяснял бы механизмы массовой культуры. Массовая культура основывается на вещах простых, понятных, сказанных понятным народу языком.

Да.

Но мы же говорим про движение, про развитие культуры, про расширение горизонтов. То, что сегодня считается андеграундом и артхаусом, завтра входит в мейнстрим и раздвигает его рамки, становится гораздо более доступным гораздо большему количеству людей и делает жизнь лучше.

Вот моя история, почему я хотел всегда включать и на «Нашем радио», и на «Максимуме», и на Дожде как можно больше альтернативных, непохожих, ломающих границы жанров, сложных групп. Всегда, как правило, они проваливались. Но мейнстрим питается артхаусом. То, что сегодня мы не принимаем, завтра мы примем. А как иначе развиваться-то?

Слушай, я сейчас начну тебя переубеждать, у тебя жизнь испортится просто. Ты так это эмоционально защищаешь!

Я с тобой всю ночь спорил.

Да?

Да. Когда я готовился, я все время спорил с тобой. Накопилось, да.

Смотри, мне кажется, я думаю, что искусство питается жизнью, а не особым видом искусства. Жизнь питает, жизнь меняет, и за жизнью идет искусство и меняет, в свою очередь, опять жизнь. Все правильно, конечно, смысл искусства в том, что оно дает нам образ будущего, будущего человека, будущих отношений, будущих достижений. И мы идем за искусством, поскольку оно есть, постольку мы развиваемся.

Вообще это самое главное, это недооценено абсолютно никем. И «Слуга народа», кстати, это подтвердил, что когда ты даешь человеку мечту, то он за ней идет. Люди идут не за хлебом, они идут за мечтой. Зеленский показал мечту, и они пошли за мечтой. Так работает вообще искусство всегда, оно дает этот образ, просто здесь это настолько явно и зримо произошло, что я снимаю шляпу перед ним. Я сам бы мечтал, и надо делать в России точно такие же проекты. Здесь проблема, что их просто не пустят в эфир, уже сам сериал. Это другой вопрос. Но вообще это путь.

Кстати, извини, я очень хотел бы, чтобы ты продолжал, просто для меня до сих пор загадка, знали ли они, запуская сериал.

Я думаю, нет.

Скорее всего, так.

Я думаю, нет, не знали.

Эта идея пришла по дороге.

Да. Они были потрясены. Они сказали: «Слушайте, давайте мы поделимся своей мечтой. Вот такой мы хотим видеть Украину». Потом их противники говорили: «Да что это такое? Там даже нет ни войны, ни России». Я им говорю: «Ребята, это и есть мечта Украины ― мир, в котором нет ни войны, ни России». Это и есть мечта, это она буквально, и поэтому это так все люди и разделили с такой радостью. И надо здесь так делать.

Давай вернемся к тезису о том, что народ не идет за хлебом, народ идет за мечтой.

Да.

И что ты можешь мне возразить по поводу того, что мейнстрим неизбежно питается из сложных вещей и нельзя отбрасывать сложное? Нужно делать вещи, нужно делать искусство про сложные вещи, тогда эти сложные вещи станут понятнее. Как ты один раз приводил хороший пример, что Тимур Бекмамбетов говорит о том, что артхаус ― это не три части, а без финала просто.

Две, да.

Две части обрезаны, и остается многоточие.

Я понял, я знаю ответ. Просто нужно показывать артхаус специальной аудитории, вот и все. Он просто не для людей, он не нужен людям, он не меняет жизнь. Он дает инструментарий художнику, специалисту. Это специальная литература, это специальное кино. Фактически рынок так и разделяет, потому что люди просто не идут на него.

Но, наверно, вот это надо понимать. Просто мы, подчиняя, авторитет отдавая артхаусу, неправильно направляем наших новых художников, новых сценаристов, режиссеров, продюсеров. Им кажется, что вот правильное, а вот неправильное, они брезгливо смотрят на массовое искусство. Это ошибка, потому что это цель ― массовое искусство. Это цель, и оно на самом деле меняет людей, как «Слуга народа» меняет людей, а не артхаусный фильм. Артхаусный фильм не изменил бы Украину, а популярный сериал изменит.

Но инструментарий, да, я соглашусь, что нужен инструментарий, который вырабатывает сложное, интересное, новое кино. Просто оно не зрительское. Надо это понимать, вот и все.

Еще очень любопытно было прочитать про твое желание развивать кинематограф в направлении того, что мы можем конкурировать с Голливудом на равных в области блокбастеров. Не имеет смысла с ним конкурировать на уровне артхаусных или каких-то национальных историй кинематографа, нужно прямо выходить и делать тоже супергероев, такое вот.

Да.

Насколько ты веришь, насколько это утопия, просто декларированная тобой, или это реально, на твой взгляд, после твоего опыта с фильмом «Елки», твоего опыта с фильмом «Черная молния»? Это реально осуществимая задача?

Это почти неосуществимо, но это не значит, что надо опускать руки. Мы не принимаем себя в роли героев, это и есть проблема нашей ментальности. Это буквально ровно она и есть. Мы не герои, так думает каждый из нас. Я не герой. И когда ты мне показываешь, что мы герои, я смеюсь. Чего ты выдумал? Надень трико еще. Ты клоун, шут, что ты? Мы алкоголики в яме, это мы, вот это прикольно, давай на это посмотрим.

Я хочу сказать: ребята, зачем на это смотреть? Давайте все-таки мы герои? «Нет, не выдумывай», ― вот как относится зритель. Это надо переломать, и это надо делать. Это сложно, но это можно, потому что нам сказал знаменитый президент: «Возможно все». И это тоже возможно, просто нужно, чтобы у него нашлись, что важно, единомышленники.

В заключение разговора об Украине спрошу, как ты отреагировал на этот закон о языке.

Я сейчас перед тем, как ехать, прямо сидел, не мог оторваться. Я со всеми спорю, причем я там совсем в меньшинстве уже, потому что и украинцы все тоже за него. Это очень сложно. Проблема в том, что отряд не заметил потери бойца, да. Нельзя не замечать потери бойца, нельзя не замечать, это очень важная вещь. Каждого человека нужно учесть, надо понять, как ему перейти на этот язык и нужно ли. Я думаю, не нужно переходить.

Вспоминают Бен-Гуриона, как он говорил в одном из своих первых выступлений, стал говорить на… Какой язык? Иврит?

Нет, есть идиш, а есть иврит.

Он на каком говорил?

Иврит ― это древний язык, идиш ― это созданный для Израиля.

На идише. И никто не понимал в аудитории, все вышли, были недовольны, а он продолжал говорить. Да, но там не было просто общего языка в Израиле, это было вновь построенное государство. Здесь-то есть.

Я в ответ говорю: ребята, смотрите. Есть революция в XVIII веке в Америке и война за независимость с Англией у молодой Америки. Помешал им общий с Англией язык победить? Не помешал, это не проблема, не надо видеть проблему там, где ее нет. То есть в этом есть какая-то истеричность, знаешь, в замене языка.

Аллергическая реакция, конечно.

Какая-то нездоровая.

Я понимаю, что никакие наши аргументы не могут перебить аргумент того, что им нужен стержень и освобождение от языка, который они считают носителем империи.

Согласен. Это что-то иррациональное.

А у меня-то все внутри сжимается от досады, потому что любой язык ― это ключ к открытию огромного культурного богатства, и уж русский язык, если ты им владеешь, открывает тебе просто фантастический мир культурных достижений, которые ты можешь постигать на языке оригинала.

Абсолютно.

Начиная от классической литературы, заканчивая фильмами всеми. Это история моих многих друзей, эмигрировавших в Америку, когда дети попадают, конечно, тут же в культурный англоязычный контекст и родители принимают решение дома разговаривать с ними только по-русски, потому что они не хотят, чтобы русский язык в этом поколении был утерян. И они каким-то образом сохраняют в них эту двуязычность. И, конечно, у меня все внутри болит от того, что сейчас пласт людей просто обрежет эту пуповину и новое поколение не будет говорить по-русски, увы.

Конечно. Согласен абсолютно. У меня есть даже меркантильное одно сожаление такое. Я бы очень хотел, чтобы люди с украинской ментальностью, новой, да, очень красивой, свободолюбивой, гордой, говорили бы на русском языке, потому что таких людей тогда не будет, которые…

Это здорово ― иметь рядом такое государство, таких людей, которые по-русски внятно мне говорят простые вещи, новые для нас. Это было бы здорово. То есть у России, у нашей России, вот таких людей передовых появился бы союзник. А так он станет какой-нибудь Финляндией, Бельгией. Да, хорошие страны, но они нам уже не помогут. То есть нам нужна помощь, вот о чем я говорю.

Да. Последний вопрос всем задаю. Программа называется «Как все начиналось». Что тогда начиналось и что с тех пор закончилось?

Начиналась свобода. И она и закончилась.

Александр Войтинский сегодня был в гостях у программы «Как все начиналось». Я с вами прощаюсь. Спасибо тебе большое за то, что нашел время прийти, и вам за то, что смотрите Дождь.

Спасибо.

Пока!