В гостях у Михаила Козырева — продюсер, визионер Александр Шульгин. Он рассказал о своей работе с такими артистами, как Земфира и Валерия, и группами, как «Мумий Тролль» и «Мечтать», а также поделился историями о том, как встречался с Горбачевым, кто покушался на него четыре раза, какие его предсказания сбылись и какие тренды он видит сейчас.
Мое почтение, драгоценные зрители телеканала Дождь! Очередной выпуск моей программы «Как все начиналось». Я снимаю этот сериал, в центре находятся девяностые годы, но в целом я разговариваю вообще о жизни с теми людьми, с которыми мне интересно поговорить.
Дамы и господа, сегодня у меня в гостях продюсер, инвестор, визионер, в общем, фактически пророк, Александр Шульгин! Привет.
Привет.
Визионер ― это просто слово, с которым мне еще как-то не очень комфортно, да.
Михаил, да, здрасьте.
Давай начнем знаешь с чего …
Сейчас будет комфортнее к концу.
Да, я надеюсь.
Ты привыкнешь, да.
Я надеюсь. Очень много непонятных терминов в твоих интервью я обнаружил, особенно последнего времени.
Сибирский характер. Вот чем люди из твоих родных мест фундаментально отличаются от остальных жителей нашей бескрайней страны и как вы друг друга узнаете, по каким чертам характера?
Да, есть сибирский характер.
Да.
И это очень важно. Допустим, я всегда и везде в своей биографии пишу, если нужно написать, что я сибирский композитор. Я не…
Не российский.
Не исландский никакой. Сибирский, да, композитор. Сибирский характер ― это очень важно. Нужно понять, что в Сибири никогда не было крепостного права. Всегда была вольница. Кто тут был, в общем-то, поселенцем, да, в Сибири совершенно недавно? Это были казаки, совершенная вольница, да. Это были ссыльные, декабристы, да, известная история, которая дала, скажем, этому краю какой-то впрыск серьезный культурологический и дала центр. Я вот из Иркутска. Это некий центр Сибири, и в свое время Иркутск был центром вообще наших азиатских, он даже был в губернии, куда входил, в частности, Сахалин, Дальний Восток. То есть иркутский губернатор тогда разговаривал с японцами, да, об этой меже, которая существует уже триста лет, да, вот этих споров о границе. Она же не вновь возникла.
Это вольница, это казаки, это мужики, это избушка ― и пятьсот километров никого нет рядом, да, только вот волки и медведи. Это все друг друга знают. Если ты что-то сделал не так, то, собственно, это сразу видно, ты сразу в ответе за это. То есть у тебя не может быть «барин приедет, барин рассудит». Барин, если мы говорим о государе, был шесть месяцев скаку от…
От столицы.
Да, скажем, от столицы до острога. И шесть месяцев назад. То есть, в общем, это была полная такая самодисциплина. В общем, не указ было и до сих пор не указ то, что там происходит где-то, да, к этому относятся характерно вот именно так.
Анархия, может быть?
Знаете, если мы говорим об анархии, у нас в данном случае анархию воспринимают…
Деструктивно.
Деструктивно. Анархия, наоборот, достаточно… «Анархия ― мать порядка». Только если мы смотрим на это не так, как идеологически, скажем, в тридцатые или сороковые годы подавали пришедшие тогда, в общем-то, к власти…
Большевики.
Институты, да, и идеология. Анархия ― почему нет? В чем-то она имеет смысл. Но это так… Достаточно было на удаленных территориях, да. Так же развивалась в чем-то и Новая Зеландия, и Австралия, и частично Америка в том числе.
Тоже с большим количеством криминального элемента в основе.
Да, там были ссыльные как раз криминальные.
Да.
У нас были ссыльные, допустим, вот у меня была бабушка ссыльная с границы Польши и Украины, значит, известные места. Кто-то ссыльный по политическим соображениям, кто-то по другим соображениям, да, ссылался. Но немного было. То есть тюрьмы там стали строиться уже позже гораздо, да.
Конечно, сейчас сибирские тюрьмы… тогда, когда пошло освоение, скажем, индустриальное, да. Тогда понадобился большой человеческий потенциал, физический, да, до роботизации для того, чтобы освоить эти территории. Но при этом тюремные все эти, знаете, и воровские законы ― это все равно некая вольница какая-то, да, это очень отличается. Отличается от тех мест, где было на многие столетия крепостное право, очень сильно отличается. Поэтому мы не найдем в коридорах Кремля выходцев из этих мест.
Хорошо. Пропускаем момент переезда в Москву. Меня очень интересует период работы с «Круизом» и особенно вот это вот знакомство с тем, как работает музыкальная индустрия в Германии. Как это было?
Ой.
Это восемьдесят…
Это восемьдесят пятый год, да.
Восемьдесят пятый.
Конец восемьдесят пятого, восемьдесят шестой, восемьдесят седьмой, восемьдесят восьмой. Так как мы пропускаем вот этот переезд в Москву, потому что действительно достаточно быстро позвонили, пригласили, освободилась вакансия.
Мне резко предложили, там это достаточно, девять месяцев я там, условно, пробыл на должности музыканта, они быстро предложили, изменения пошли в 1985 году существенные, да. Перестройка, сначала был запрет полный, и я попал именно в запрет, когда работы не было. Мы вели студийную работу. Но быстро это произошло.
«Круиз», это все «Круиз».
Да. Быстро все это произошло. Сначала я приехал, в «Круиз» я попал через два месяца после приезда. Неважно. Быстро пошли трансформации, быстро пошли изменения, да, и мы оказались первым коллективом, с которым подписал мейджор тогда, это был Warner.
Warner.
Да. А до этого мы начали активно ездить по линии сообщества дружбы, союз молодежи какой-то и такие прочие. Первая у нас была капстрана, и нам быстро дали визы, паспорта, и я удостоился в то время ― нужно не забывать, 1985 год ― 15 минут встречи с Горбачевым.
Ух ты!
Да. Где сказали: «Не подведешь», да, значит… То есть я ничего не говорил, я сказал: «Не подведу».
Так, очень интересно.
Потому что это был серьезный контракт. Мы-то думали, что это музыка, а это была, собственно, попытка открытия дверей, открытия культурологических каналов каких-то, да, показа…
Выход в свет.
Это было на самом деле движение. Поэтому «Круиз» подписали Warner на Европу, Гребенщикова CBS на Англию, да, а PolyGram подписал «Парк Горького» на Америку. То есть три мейджора как бы разделили некую, скажем, территориальную, назначили показывать это на протяжении двух, трех, четырех последующих лет, пока надобность в этом не отпала, да.
Соответственно, в случае, скажем, нашем это была договоренность между нашим ЦК, в то время серьезным и представляющимся на то внешторгорганизациями, и немецкой социально-демократической партией. На уровне вот этого всего было. Поэтому я оказался. А в этот момент мне группа сказала: «Будь менеджером». Это сейчас громко говорят «продюсер» на людей, которые устраивают концерты своим подопечным, а тогда это был менеджер, да.
Про встречу с Горбачевым-то.
А ничего, слушайте. Я же в этот момент… Это сейчас я, может быть, бы сказал: «О, сейчас будет встреча с Трампом, я должен подготовиться». А тогда ты ничего не понимаешь, когда тебе девятнадцать или двадцать лет, да, встретился и встретился.
Что говорил Михаил Сергеевич?
Говорил много.
Благословлял в путь?
Пятнадцать минут не получилось, минут семь было. Все шесть минут с половиной он говорил, а я сказал только: «Не подведу». Ну, и не подвел.
Так, и дальше Мюнхен.
Дальше Мюнхен, да.
Что это?
Штаб-квартира Warner находилась в Гамбурге, а в Мюнхене находился менеджмент. Нужно понимать, что везде в мире менеджмент для артиста ― это самый важный. Вот то, что у нас продюсером называется, это везде менеджмент. То, что везде продюсером называется, продюсер альбома, вот он сидит в студии и, скажем, сотворяет этот продукт, да, какой-то продукт. А всем остальным занимается менеджмент, везде во главе всего стоит менеджмент, за исключением работы в студии, да, где сидит продюсер и сотворяет продукт интеллектуальной собственности. Все остальное ― это менеджмент.
И, соответственно, менеджмент немецкий, да, жил в Мюнхене. Поэтому там у нас сделали большой дом с бассейном и студией, главное ― там была студия, да. С менеджментом я до сих пор дружу, когда в Мюнхене, я с ним встречаюсь всегда обязательно, общаемся очень хорошо. То есть у нас нет точек соприкосновения сейчас, он занимается совсем другим бизнесом, да, но я считаю, что твоя история, тебе нужно как-то…
Но вы-то в этот момент заинтересовались именно процессами, которые происходят в звукозаписывающей студии. То есть это не просто был менеджмент.
Это был менеджмент, мы как раз на двоих разделили этот менеджмент в ситуации, мы хорошо так вдвоем срабатывались, да, потому что нужна была некая адаптация между, скажем, российскими участниками, западными, между кучей каких-то в то время до сих пор существовавших еще взаимоотношений между Госконцертами, паспорта новые, получение виз и все прочее, и между немецкой стороной.
Но в то же время, конечно, когда тебе двадцать лет, ты находишься в доме, где есть студия, да, и у тебя куча тестостерона…
Его же надо куда-то.
Надо куда-то деть, да. И ты, конечно, обучался. И потом, когда группа уже распалась, я, да, в Кельне уже чуть-чуть продолжил смотреть, обучаться. Это пошло, собственно, на пользу. Поэтому потом последующие несколько лет я просидел в студиях.
Музыку-то в какой момент начали писать?
О, момент. Музыку начал писать еще в школе, да, но в какой-то момент, когда ты попал в коллектив… То есть я никогда не предлагал ничего своего, да, и в тот момент, когда мне группа предложила стать менеджером группы, да, то есть заниматься делами, я пришел, посмотрел на свою гитару и посмотрел на портфель, потому что тогда портфель, какие-то документы, нужно было ходить куда-то. Не было же электронных каких-то клаудов, да.
И я понял, что я за двумя зайцами не смогу побежать. Я продал гитару. Следующую гитару свою я купил в двадцать семь лет уже, потому что я понял… Миша, я купил ее тогда, когда я понял, что это уже не будет мешать мне, что я могу.
Это же непростое решение.
Это непростое решение было, тем более в то время, когда гитар не было, когда купить гитару или струны было проблематично, конечно. А следующую гитару я купил себе в двадцать семь лет, когда я понял, что это уже не будет мешать, что я могу обоими полушариями, собственно, гармонично.
В портфеле был порядок к этому времени. Можно было уже взять игрушку.
Структурировано, да, структурировано.
Хорошо. Возвращение в Россию. Во-первых, это было бурное время очень тяжелых и странных перемен в стране, одна страна уходила, как сказал Кормильцев, погибала, как древний ящер, с новым вирусом в венах, взамен возникала…
Да.
Как, блажен, кто мир сей посетил в его минуты роковые, или нет?
В какой-то степени это была даже не трансформация, а метаморфоза, когда у тебя превращается гусеница в бабочку, да, или лед в воду. Происходил какой-то процесс метаморфоз определенных. Это было время, опять-таки, ты не замечаешь, ты можешь постфактум что-то посмотреть, а так ты не видел, что происходит, ты видел массу энергии, да.
По возвращении все было достаточно просто. В этот момент пошло частное движение, у меня мой кооператив, тогда не было еще ООО никаких, да, у меня был кооператив зарегистрирован в первых 100 кооперативов в России.
Чем он занимался?
Ой, там было все прописано, чем можно заниматься. И в то время уже у меня там была прописана некая звукозапись, было много записано альбомов в то время, было много сделано каких-то обложек для альбомов, да, каких-то постеров, что в то время спрашивалось. Но важно, что мы тогда еще сделали, внешнеэкономическую деятельность прописали. Мы были вообще один из десяти, наверно, по внешнеэкономической деятельности. Начали делать уже в партнерстве с парой коллег экспортно-импортную компанию, которая начала…
Сначала мы были легальными, первыми легальными импортерами всех компакт-дисков, и, будучи совладельцем или владельцем ряда ритейлов, ряда магазинов в Москве, то есть мы приватизировали «Фотокинотовары», там же был «Юпитер» на Новом Арбате, да, это были «Фотокинотовары» на Тверской, 25, на Соколе, на Ленинском. Мы были основным партнером в «Мелодии» на Арбате опять-таки. Мы занимались поставкой, значит, всех, от PolyGram, от BMG, от всех…
Там еще есть момент поставки бытовой техники.
А потом, после этого, пошла… Потому что мы стали уже поставщиками и Sоny, и всего прочего, и сказали: «А можно ли там?». А почему? Потому что когда я прожил три с половиной года в Германии, то очень быстро мы начали общаться со всеми и «Сонями», и «Бертельсманами», и «Сименсами», потому что очень много было каких-то мероприятий совместных, где-то они выступали партнерами, где-то еще что-то.
И тогда, в общем, русский человек, советский, да, он тогда был «вау!», воспринимался достаточно в диковинку, да. И поэтому ты был востребован, то есть я был востребован с точки зрения…
Все карты в руках, да.
У тебя была музыка, группа, но еще тебя приглашали куда-то еще как менеджера группы. Поэтому, да, было много контактов, и в результате мы построили хорошую еще дистрибутивную сеть.
А вот первые деньги свои, когда вернулся, я заработал с космосом вместе. То есть я принес идею, которую реализовал тогда Внешторг с НПО «Энергия» и с Центром управления полетов, реализовали простую вещь в тот момент. Ее многие помнят даже в мире. Когда в корабль положили тысячу конвертов с негашеной маркой и подписали все космонавты, советские и американские, это был полет совместный, да. И потом это стало большой редкостью, скупили это все за большие деньги. Я получил свои первые роялти, это классные роялти были, очень хорошие. То есть это были первые 80 тысяч долларов роялти в то время.
Ух ты!
Это было ух ты. Поэтому мы дальше пошли работать и построили очень успешную компанию по дистрибуции, да.
Я хочу уточнить историю покушений. Сколько их было и кто их делал? Кто их предпринимал? Я думаю, что за давностью лет можно…
Как всегда, близкие люди.
Близкие?
Да.
Интересно.
Конечно, мы нашли. У меня было четыре, два было покушения физических, четыре было… Плюс два еще другой сложности, да. Все были близкие люди, всех нашли, возмездие состоялось.
Вот так вот.
Да.
Страшно ни в какой момент не становилось?
Постфактум больше.
Да.
То есть когда тебе… Нет, знаешь.
Взрывали, стреляли или взламывали?..
Стреляли.
Стреляли?
Стреляли, да, стреляли. Слушайте, это уже прошло. Экстрим. Я не знаю, близкие у меня знают, я вот сейчас не занимаюсь спортом еще, потому что я занимался очень много экстримом, экстремальным спортом. У меня сломаны колени, да, я откуда только, куда только ни взбирался, ни прыгал и все. Так что… Не страшно. В Сибири родишься ― не страшно ничего.
В Сибири родился, вы меня вздумали экстримом пугать?
Страшен только гнев Господень, а все остальное…
Страшно за жизнь близких, за родных и близких всегда страшно.
Это ответственность. Когда страх, страх сковывает. Вызов нужно… Переживать можно, а страх…
Бояться нельзя.
Страх сковывает, да.
Чем привлекла певица Валерия в тот момент, когда она попала в поле зрения?
С артистами когда ты работаешь, и у меня сейчас такой оффтопик может быть, даже будет, да, чуть-чуть. Любую группу я всегда рассматривал как инвестиционные проекты. Я четко совершенно разделяю инвестиционную составляющую, культурологическую составляющую и, конечно, какую-то личную составляющую, да. Вот это нужно точно находить моменты.
Соответственно, на любого артиста или любую группу, которую я встречал, слышал, смотрел, я сначала смотрел на инвестиционную…
Портфель инвестиционный!
На инвестиционную, да, или культурологическую составляющую, потому что, скажем, у меня были какие-то инвестиции или вложения, да, где я сознательно понимал, что это не будет никогда, но я это делал, я реставрировал какие-то записи определенные.
Это никогда мне не заработает денег, но я зато…
Это составляет культурологическую ценность, конечно, да.
Твой вклад в мировое состояние культуры сделан.
Конечно, да, конечно.
Так как распределялся этот баланс в случае с Валерией?
Все очень просто, потому что тогда делался такой для того времени мегапроект, который я задумал, да, это большой альбом, симфония с рок-музыкой.
The Taiga Symphony.
Мы задумывали его как инструментальный альбом, что это было как симфония, да, но партнеры зарубежные настояли на том, чтобы там все-таки был голос, потому что продвигать это гораздо легче, если у тебя есть некий голос, некая песенная форма, некие радиоплеи.
Конечно, да.
И все прочее. Собственно, появились некие плюс-минус наработки текста, да, которые Ричард Найлс делал, и, в общем, отсматривались…
То есть это был кастинг.
Кастинг начинался, да. И в тот момент, когда в очередной раз приехал продюсер в Москву для того, чтобы… в этот момент мы писали оркестр, да, как раз. Московский государственный симфонический оркестр в студии ГДРЗ, сидели там месяц, двадцать два дня сидели и писали. И в этот момент мы зашли в бар и увидели, как в баре работала барная группа, да. Продюсер говорит: «О, класс! Надо попробовать». И, соответственно…
То есть девушка, которая поет, стоит на сцене, она понравилась.
Там сцены не было, да. Но да, на полу, да.
Удачно зашли.
Слушайте, да, наверно.
На «Тайге», я обратил внимание, на обложке там написано перечисление какого-то невероятного количества западных музыкантов, в их числе музыканты, которые работали с Pink Floyd, с Dire Straits, с Pet Shop Boys.
Поэтому это и была задача культурологически соединить восток…
East meets West.
East meets West, да, и не только так, но еще и стилистически, да. И в связи с тем, что появились некие рок-музыканты и академические музыканты российские, вопрос был, кто будет все-таки тогда, если настаивается на том, что должен быть вокалист, кто будет, собственно, вокалистом. Будет ли нейтив западный, да, потому что английский язык должен быть, или будет российский. Решили взять молодую тогда девочку, да.
Несколько слов хотел бы услышать о метаморфозах, о музыкальных и альбомных метаморфозах, которые проделала Валерия, потому что после такой мощной заявки, в общем, дальше была поп-музыка. Поп-музыка. В некоторых случаях я вообще это не мог слушать, это для меня было слишком попсово, а в некоторых случаях, особенно тот альбом, на котором «Самолет», «Таблетка», вот это все, это была прямо очень высокого качества поп-музыка.
Почему такой поворот был сделан, от такой мощной заявки симфонической вселенского масштаба уход в поп-музыку? Это как раз когда культурология отступила на задний план, а на первый инвестиционное портфолио вышло?
Нет, потому что если один продукт сделан, ты же не можешь развивать, потому что это же был проект, это не был альбом исполнителя, да, это в большой степени некий проект. Масса существует таких альбомов как проектов, да, где, скорее всего, все являются не столько солистами, чтобы сказать: «Это мой альбом», сколько все являются участниками или сессионными участниками.
Соответственно, все остальное пошло уже просто как сольная работа. Я думаю, я выбираю репертуар, да, я работаю в данном случае уже как креативный… Детище-то мое, собственно, поэтому я за этот момент ответственный. Поэтому хорошо, что спрашиваешь меня, да, почему пошло так. Потому что в тот момент было, если посмотреть нишу, то вот эта ниша была, во-первых, пустой совершенно.
Слияние и рок-музыкантов, у нас же там и рок-музыканты участвовали, дали свою краску, да, и, в общем-то, поп, но не оголтелой поп-музыки, а умной какой-то, сейчас можно было сказать «смарт-поп», да. Конечно, это было. Это в этой нише двигалось, да.
Помимо Валерии, я прочитал список артистов, с которыми приходилось работать в то время, просто невозможно даже вспомнить ни одной поп-фамилии, которые оказались бы вне радара. То есть песни для всех просто, кого угодно. Иные имена сейчас даже не очень ловко вспомнить. Такое ощущение, что в ту пору вы пустились во все тяжкие, вот прямо нравилось писать, нравилось сочинять мелодии и вот просто этими мелодиями одарять весь наш поп-бомонд. Так или нет?
Да нет, наверно.
То есть все-таки был тщательный фильтр, с кем можно, а с кем лучше не надо.
У меня четко вся жизнь делится на две части, да, одна на правое полушарие, а другая на левое.
Так.
У меня всегда колоссальная загрузка идет по, скажем, работе организационной, назовем ее так, будь то инвестиции, построение инфраструктуры, да. Это организационная работа. Писать музыку я могу в то время, когда у меня…
Которое остается.
Которое остается, я оставляю, да. Соответственно, я не могу принять. Было много предложений, да, «напиши мне, напиши мне», но у меня недостаточно времени, чтобы писать было достаточно. Поэтому где-то что-то принималось, где-то что-то не принималось, да.
Стремительный взлет и не менее стремительное падение группы «Мечтать». Чем они привлекли и что с ними в результате произошло? Потому что одни из немногих, которые вообще канули просто.
Человеческий фактор, да. Очень много… Я всегда сравниваю вот все инвестиции, которые идут сейчас в стартапы технологические, да, и инвестиции в стартапы музыкальные того времени, скажем. Сейчас я не слежу за этим, потому что рынок маленький, мелкий, неинтересно, да. А вот того времени.
То есть две проблемы, да, есть. Первое ― инвестиции технологические почти никогда не срывают крышу у трех-четырех, у группы, которая в гараже сделала какой-то восхитительный продукт. Но часто, зачастую срывает крышу у трех-четырех людей, которые в гараже сделали восхитительный продукт, который назывался песней или серией песен в альбомах. Это первое.
Второе ― это всегда то, что технологические стартапы и работающие люди всегда переходят от одного ко второму. Смотрите, Google переходит в Alphabet. То есть человек развивается до сих пор. Стартапы музыкальные, как правило, остаются, может, переходят из группы в группу, но фактически не развиваются, не учатся. Это самая большая проблематика. Поэтому ты не можешь вкладываться в будущее, только достаточно узкое будущее: следующий альбом, следующий альбом, следующий тур, следующий тур, да.
Но остается вторая проблема, да, вернее, первая, о которой я сказал.
Срывание башни.
Срывание крыши, еще что-то, влияние очень многого вокруг. Не все могут сразу же приспособиться к изменению своего круга, когда вокруг тебя очень много приспешников, присмешников, да, очень тяжело совершенно. То есть, соответственно, мне кажется, с ребятами произошла такая история.
Но я ведь не менеджер ребятам, да, я вложился в продукт, я рассчитывал выпустить несколько альбомов, чтобы окупить свои вложения, да. К сожалению, не произошло это. Точно так же, как и в технологических ситуациях, да, стартапах, но я сейчас умнее уже, у меня практически не бывает срывов, да. Но у людей бывает, конечно. Он вложился в стартап, а он не полетел, да. Человек вложил миллион долларов, да, а он не взлетел, все.
Не поднялся.
Не поднялся, да. И все, бывает так. Где он, этот стартап сейчас?
Диверсификация ― вот в чем ключ!
Вот в чем проблема, да. Но в чем интерес этих стартапов ― те ребята могут прийти к этому же инвестору и предложить другой продукт, так же как раньше, в общем, к фирмам грамзаписи приходили и говорили: «Этот хит не полетел, не стал хитом, а этот сейчас полетит и станет».
Как впервые произошла встреча с Бурлаковым и с Лагутенко?
Ой, вечер, я сижу в офисе своей компании.
«Бекар».
«Бекар Рекордз», да. Многим известна как «Рек-рекордз», да. И вечером, когда заканчиваются какие-то встречи, у меня всегда есть стопка того, что я должен прослушать, что там занесли. Я всегда честно отслушивал все, так же как я сейчас отвечаю на все письма, просматриваю все предложения, что бы там ни было. Лечу я в самолете или где, но я обязательно это делаю. Так же я прослушивал все эти.
И было это уже, наверно, часов десять вечера, достаточно поздно. Я вставил и на третьей-четвертой песне сказал ассистенту, чтобы позвонили и, значит, человека пригласили. Соответственно, через час или меньше часа мне сказали, что кто-то сидит, ожидает, да. У меня в этот момент, не знаю, был кто-то. Я сказал: «Пусть подождет, сейчас мы закончим». Подождал, где-то около полуночи, наверно, зашел некто Бурлаков, я не знал, скромный, тихий. Я сказал, что у меня есть предложение, я готов произвести вот такую-то инвестицию, да.
Надо, скажем, заметить, что в те времена я единственный, кто подписывал инвестиционные договоры. Это не были договоры рекорд-компании, потому что тогда законодательство не позволяло заключить на будущее. Поэтому это был инвестиционный договор с людьми, инвестиционный договор, где все это прописывалось. Эти инвестиционные договоры до сих пор стоят у меня, да, в файле. Исторические, по годам, у меня есть это все.
Да, это был инвестиционный договор, достаточно серьезный, где прописывалось, сколько средств, сколько мы снимем клипов, сколько мы альбомов запишем, как будет делиться…
Прибыль.
Прибыль ― это когда она возникает, да.
Если возникает, да.
Конечно, как будут возникающие денежные потоки, которые возвращаются, закрывать какие итоги, как будут на развитие пускаться, да, каким образом. И мы четыре года… Четыре, наверно, четыре с половиной, да, отработали, и в результате по этому договору была создана и «Морская»…
«Икра».
И «Икра», и «Шамора», да. А потом мы создали совместное предприятие, которое называлось «Утекай Звукозапись», да.
А это разве не было? По-моему, «Икра» издавалась на «Утекай», нет? Потом была?
Да.
И потом возникли, вы подписали «Deadушки», «Туманный стон»…
«Туманный стон», Земфира.
Меня интересует… Вот на этой записи, которая попала вам в руки, это была уже студийная запись или это просто то демо, с которым Бурлаков приехал?
У меня это демо было, да, и было что-то там, три или четыре, пять, не все, было что-то студийное, в этот момент как раз шла работа в студии.
Я помню, что в какой-то момент мы разговаривали тогда по поводу того, с какой песни начинать.
Мы просидели до пяти утра, Миша, в «Лукоморье».
Значит, моя точка зрения была, что, конечно, нужно запускать «Утекай».
Ошибаешься, Миш, ошибаешься. Ты вообще не хотел брать эту группу.
Как это не хотел?
Не хотел брать эту группу.
Я не хотел брать «Кот кота», я хотел брать «Утекай».
Я тебя уговорил, «Кот кота» пошел в ротацию, еще «Утекай» не было, его не слышал никто еще, «Утекай». «Кот кота» вышел в ротацию 15 марта.
Да.
А «Утекай» мы поставили через два месяца после этого. Поэтому мы делали специально, это был специальный ход.
А почему нужно было с «Кот кота» начинать? Вот я до сих пор…
Потому что она привлекла внимание. Когда она привлекла внимание, это эффект, когда идет толпа, Миш, и мы это сделали дважды из тех, кого ты знаешь. Идет толпа, и тебе вот так сделать, она оглянулась…
Да, с Земфирой.
И ты потом сделаешь это. Нет, мы в этот момент сделали дублем еще «Иванушек» так. Мы начали со «Вселенной», запустили ее…
Но тут-то как раз более-менее объяснимо.
В мае, да.
Начинать с кавера ― значит обезопасить.
А в сентябре…
А в сентябре пошли «Тучи».
Дело в том, что мало кто знал, что это кавер, особенно маленькие девочки, которые были целевой аудиторией, им было по 13–14 лет, да. Кто же знал какую-то там «Вселенную». А 5 сентября, да, мы выпустили, когда вышли люди из отпусков, да, дети пошли в школы, 5 сентября мы дали «Тучи», да.
Лагутенко четко знал, чего хотел? С ним с точки зрения ведения дел и построения бизнеса хорошо было работать, комфортно или нет?
Он был понятен, он был менее многословен, менее, может быть, детален.
Не был пустозвоном, да?
Нет, он был: «Да, окей, нормально». Мы с ним увиделись буквально через несколько дней, потому что я сказал, что на подписании должен быть артист, приехать. Или я сначала сказал, что все-таки я хочу с артистом познакомиться, это я сейчас не помню, да. И мы достаточно легко нашли общий язык и все сделали. Но Леня хотел рулить всем, поэтому дорулился.
Неизбежно разошлись. Но Леня, надо сказать, оба раза, когда мы плотно с ним сотрудничали, я ему верил, он оба раза успешно меня кидал. Периодически просил за это прощения. В общем, люди делятся на две категории: одним нужны деньги, а другие сидят на трубах, как говорит Цой.
Земфира. Кто принес? Лагутенко принес запись Земфиры, или Бурлаков, или как-то она напрямую попала?
Вот этот момент я не помню, да. Я помню, что мы встречали Земфиру, я посылал своего водителя и спрашивал потом водителя: «Ну, как девушка?». Он говорит: «Да нормальная». Водитель, да, слушайте. Это я помню. А вот как запись, кто именно принес запись… Да, это точно не помню.
Хорошо, впечатление от встречи какое было?
Да хорошо все, все нормально. Работа.
Вот я почему привел пример, как правильно запускать песню, которая резко привлечет к себе внимание, это со «СПИДом». То есть там же первый альбом был просто нафарширован хитами. «СПИД» не хит, но «СПИД» ― это песня, которая…
Привлекает внимание.
Да.
Да, когда ты привлек внимание, ты человеку уже можешь сказать все, что ты хочешь. А иногда человек, когда он бежит и не замечает в толпе, когда ты ему что-то доносишь, ему может быть не до этого. Нужно привлечь внимание, нужно порой хлопнуть в ладоши, или что-то, не знаю, вскрикнуть, или как-то привлечь внимание, протрубить на трубе.
А в ваши договоренности с артистами входила концертная деятельность или это были только права и издание?
Я старался поступать корректно и лояльно, да. Если у артиста был свой менеджмент, если был тот, кто занимается, и все прочее, то мы только права брали по…
Носителям.
По интеллектуальной собственности, да, то есть по носителям, по всему прочему. В зависимости от того, какая доля артиста, то есть просто исполнитель или вклад, потому что он же еще и пишет, и автор, да. По-разному. Но если у него было чего-то, то мы могли оказывать услуги, у нас была менеджмент-компания в этом случае.
Насколько прибыльными были проекты «Мумий Тролль» и Земфира? Очень хорошо, хорошо, нормально, концы с концами или не очень.
«Мумий Тролль», условно, стал в конце прибыльным проектом. Но когда он начал приносить и генерировать уже деньги, да, то они меня кинули, конечно. То есть в этот момент. Потому что все равно два-три года ты только вкладываешь, вкладываешь, вкладываешь, ты должен вкладывать. Тебе приходит что-то, ты дальше вкладываешь, вкладываешь, вкладываешь, дальше вкладываешь. Это нормально, это естественно, скажем, да, инвестиционный продукт, проект.
А потом еще появилась «Утекай Звукозапись», да. Почему у меня было 80%, а у Ильи с Бурлаковым 20%? Потому что у меня должно было быть 80% вложений, только это, да. И поэтому там, конечно, нужно было брать и вкладывать и в Земфиру, все инвестировать, да, это требовало вложений. Так что до сих пор, я не знаю, скорее всего, может быть, и не отбилось ничего, потому что, к сожалению, расчеты… Артисты не умудряются прийти и сказать: «Мы расстаемся, давай мы посчитаем тебе, что, чего». Они просто пропадают, понимаете, и все.
Обычно это происходит внезапно, да. Исчезновение.
Да. Не бегать же за ними потом с сачком.
Да-да. У меня такой общефилософский вопрос, на который ответ, конечно, неизвестен, но меня интересует твоя точка зрения. Почему наши артисты за всю историю, например, последних тридцати лет не выстрелили за рубежом, кроме одного-единственного исключения ― это группа «Тату»? В чем секрет неудач?
Это да. Не неудач. Понимаете, в чем дело? Допустим, если мы возьмем Англию, да, Англия ― это 14% всей мировой музыки, экспорта, то есть она экспортирует музыку, она не импортирует ее, да. Это примерно как бананы пытаться продать в Гватемалу. Невозможно, понимаете? Или уголь в Монголию, понимаете?
Есть страны, которые в международном разделении труда занимаются вот этим, а другие страны выращивают помидоры, как Болгария. Есть еще какие-то моменты. Это можно изменить, конечно, как у нас меняют классические… Вот Евгений Кисин переехал в Лондон, и он уже английский пианист. И тогда у тебя раздвигается, потому что ты… Так же, как у нас кто-то может переехать, стать резидентом, да, налогоплательщиком. Или технологические стартапы в Силиконовую долину.
То есть ты понимаешь, тогда государство уже и вся машина работает вместе с тобой. А так они же тебе не могут помогать, устроить, открыть тебе все двери рынка для того, чтобы ты спокойно стал, все равно являлся налогоплательщиком и материальные и не материальные, скажем, плюсы приносил не той стране, которая открывает тебе рынки и двери, да.
У меня есть свое собственное объяснение, которое мне кажется… Уж точно не без этого. Мы не сумели построить нормальную индустрию музыкальную.
Да.
Мы были в полушаге, в девяностые мы были близки к этому. Но все развалилось. Сейчас любой музыкальный успех в мире ― это успех не только креативного таланта, творчества, это успех индустрии. Невозможно без…
В чем-то ты прав, но я тебе могу сказать: вот так же, как я, совершенно, скажем, благодарен тому, что артисты… Кто тут? Если мы сказали, что ряд артистов кинули, ну и ради бога, как-то потом разберемся, да. Потому что я мчался совершенно, да, я мчался куда-то.
Очертя голову.
Перепрыгивая в какие-то другие уже этапы, да. Соответственно, потом разберемся.
Поэтому и мы, если не построили эту индустрию, да, может быть, это и хорошо, потому что если бы мы ее построили, любую индустрию строить ― это тоже серьезные вложения и ожидания, она должна работать. А как мы ее можем строить, вложить туда? Скажем, у меня в «Бекаре», да, в «Рек-рекордз» работала почти тысяча человек сотрудников, восемьсот с лишним, да. Это были и склады, и дистрибуция, и производство, и все прочее. Это много людей. Так оно же исчезло. Я-то хорошо, что заранее вышел, да, продал это все, вышел, продал, ушел.
То есть ты не можешь, потому что нет смысла, сейчас нет смысла для развивающихся стран, к примеру говоря, строить индустрию 4G, им лучше сейчас сразу строить 5G, да, а может быть, даже 6G смотреть, строить.
Мы вплотную подошли…
Мы проскочили, поэтому сейчас эта вся индустрия никому не нужна, потому что она идет уже в другой цифровой среде, да. Построил магазины «Союз».
Да-да. Я объясню нашим зрителям, что сегодня Александр Шульгин занимается совсем другим, то есть музыка остается его хобби, но это инвестиции…
Часть жизни.
Это тренды, предугадывание того, что будет, каким будет наше будущее. У него даже есть своя собственная концепция того, как будущее будет распределяться, в каких геоцентрических зонах и так далее. Я очень много всего прочитал.
Значит, вопрос первый: какие тренды тебе удалось правильно вычислить и предугадать?
Цифровую среду ― это первое. Второе ― это, конечно, децентрализованная технология, которая сейчас называется блокчейн и криптовалюта. У меня всем известные посты 2008 года, где я уже писал о том, что будут электронные деньги, которые будут заменять. Названия «биткоин» еще не существовало тогда, да.
И поэтому эти тренды, разумеется. Когда я начал участвовать в Hyperloop, люди вообще не знали, что это такое, когда узнавали, говорили, что это сказки, не будет этого, да. А сейчас люди спрашивают: «Когда, когда мы уже поедем?». Когда уже произошла презентация физическая, да, когда сейчас начали уже первые линии. Конечно, это тренды большие, разумеется. Смешанная реальность.
Исчезнут деньги? Криптовалюта?
Конечно, исчезнут.
Криптовалюта вытеснит обычные денежные операции?
Я думаю, что в любом случае то, что мы понимаем под криптовалютой, мы понимаем какие-то деньги, только называем их «криптоденьги». Деньги как таковые исчезнут, потому что деньги являются одним из основных посредником между людьми, да. Децентрализованная технология по своей природе будет убирать любые посредничества, да, будет убирать банки, деньги будет убирать, государство, будет убирать любые посреднические структуры, потому что они не нужны в нормальном человеческом общении, разумеется. Для чего?
Для чего вот между мной, и тобой, и чем-то нужны деньги? Деньги ― это некий третий, история, где написано, что я тебе передал, ты передал, банк мне выдал, а я что-то должен. Это некая такая запись учета, да, некая физическая.
Да.
Так она будет технологически происходить в децентрализованном реестре, тебе ничего не надо будет.
История Средневековья, деревня, в которой я тебе дал яйца, а ты мне прибил каблук.
Все правильно. Маршалл Маклюэн и сказал это еще в семидесятые годы, что будущее будет такой большой деревней, да. Если мы придем к большому кибуцу, то это совершенно естественная для человека история. Это естественно. Все люди… Не к Средневековью, а, скажем, к некоему… Спираль же, мы же возвращаемся, циклы. Мы возвращаемся к этому, но на другом уровне, уже более мудром, да. И технологии всегда нам позволяют, вернувшись на ту же спираль, уже опять пойти дальше, только легче гораздо.
Хорошо. Еще один вопрос, который возник у меня, когда я читал твои интервью…
Смотрите, деньги ― это память. Вот это сказал не я, это сказал один из председателей, сопредседателей World Bank, Международного банка. Деньги ― это память. Я добавляю сюда еще, позволяю себе добавлять, что деньги ― это еще и энергия. То есть это энергопамять. Она равна не «золотому стандарту», как это было до 1971 года, да, до Бреттон-Вудского соглашения, или иным стандартам, когда в свое время разные были стандарты. Когда-то была и еще соль, поэтому слово salary, да, от «соль», римские солдаты соль получали, да, стандартами.
То есть сейчас вот эта энергопамять может занимать…
Кофе! Я только что из Мексики.
Да? Конечно.
Индейцы кофе пользовались.
Конечно, конечно.
Зерна кофе они отсчитывали.
Тебе нужны были какие-то стандарты.
Какой-то медиум.
На сегодняшний день технология позволяет тебе избежать вот этого посредничества какого-то стандарта, потому что она будет эту память, энергопамять будет фиксировать автоматически. Это так хорошо!
Роботы.
Да.
В ближайшие десятилетия какие функции человека будут полностью взяты на себя роботами? Откуда роботы вытеснят людей?
Миша, существует три класса рабочий: рабочий класс, обслуживающий класс и креативный класс. Нет больше третьего класса пока. Соответственно, рабочий класс будет легко-легко автоматизирован, точно так же, как в свое время автоматизированы были токари, слесари или плотники.
Фабрики и заводы.
То есть рабочий класс будет автоматизирован. Будет автоматизирован процентов на 70, да, обслуживающий класс. Останется в обслуживающем классе нечто, что нельзя заменить, human touch так называемое, человеческое присутствие. Допустим, доктор, да. Это не только тебе кто-то пропишет таблетку или пришлют ее где-то. Тебе нужно еще некое человеческое соучастие, чтобы…
Многие будут выбирать еще именно человеческое. Массаж, допустим, лечебный. Тебе тоже нужно некое человеческое участие, к примеру говоря. То есть вот такое будет незаменимо, 30% сервиса. Все остальное, такое как люди на границах, которые проверяют паспорт, да, или ГИБДДшники, останавливающие жезлом ― это все будет заменимо легко. Вопрос только, куда их трудоустроить. То есть становится вопрос как раз useless people.
И креативный класс, который будет расти, но это будет вопрос самозанятости. То есть ты должен настолько креативить и вертеться, чтобы быть самозанятым. Вот смогут ли гаишники стать самозанятыми или не смогут? Это большая проблема именно социалистическая. То есть, в общем-то, достаточно готовы технологии уже для таких, скажем, смелых решений, но социальная нагрузка очень большая. Поэтому тестирование universal income, обязательной зарплаты, которая выдается человеку для того, чтобы он просто имел какую-то…
Было чем заняться.
Типа пенсии, да. Конечно, тестируется. И в Канаде, и в Финляндии, и в Италии тестируется, да. Но еще не все психологически готовы к этому идти. Поэтому вопрос, мне кажется, двух поколений пока. То есть двух малых поколений, по семь лет, то есть 14 лет. Большие тектонические сдвиги мы увидим, 20–35, да.
В промежутке.
Плюс 15 лет, да.
Последний вопрос, который я задаю. Мне дико интересно все, чем ты сейчас занимаешься, просто это предмет прямо отдельной передачи, которую надо запланировать.
Я занимаюсь тем, чего не существует.
Да, полгода я тебя вылавливал для этой, не знаю, сколько… Но в течение ближайших 15 лет обещай, что мы об этом поговорим.
Да.
Дай бог, будем живы. Последний вопрос у меня вот какой. Александр Шульгин на рубеже восьмидесятых и девяностых, вот он вернулся фактически в новую страну, вот сейчас зашел сюда, и ты тут такой сидишь, и ты его увидел. Что бы ты ему сказал вот с высоты прожитых лет, какой-нибудь совет, может быть, дал бы ему или предостерег бы от чего-то?
А, тот, который… Хороший вопрос. Я сейчас еще не в состоянии, наверно, давать какие-то советы и предостерегать кого-то, потому что я сам еще учусь и нахожусь еще в середине пути, несмотря на ряд трансформаций, которые у меня были с того времени по сегодняшнее, происходили, да, я еще нахожусь в этом моменте.
Может быть, когда-нибудь я достигну той точки, когда я еще раз перетрансформируюсь, да, вот у меня по плану в 2020 трансформация следующая должна быть. Когда я трансформируюсь и скажу: «Все, теперь я уже могу начать давать советы и быть учителем», тогда, может быть, я дал бы этому пацану. А сейчас я бы пока сказал: «Дерзай». И сказал бы нечто такое похожее на ту фразу, да, «Думай по-своему», think different. Это очень важно.
Спасибо тебе большое. Александр Шульгин. Я надеюсь, что вам было так же интересно, как и мне. Спасибо за то, что смотрите Дождь и мою передачу. Пока!
Спасибо, Миша.
