«За любое слово тебя могут признать врагом». Как «ОВД-Инфо» спасает незаконно задержанных людей

У нас же просто так не сажают, а в суде-то я докажу. В 2017 году вот эти мальчишки, которые выходили, «Он вам не Димон», раньше судили в одном суде, в Тверском, и вот они все пришли, я говорю, ребята, мы их просто собирали, «Ребята, кому защитник?». «Не нужен защитник! Я сейчас все докажу, я же ничего не делал». Я говорю: «Я никого не останавливаю, иди». И они потом выходили, говорили: «Мы все поняли».

Гриша Охотин, один из первых создателей, идеологов и так далее, говорит, что безопасность — это информация, информация — это безопасность.

Информация защищает.

Информация защищает, да. Вот как это работает?

А хотите пример вчерашний?

Вот, давайте.

Вчерашний пример. Есть «дворцовое дело». Один из парней, которые осуждены в Санкт-Петербурге, это Туганков, и его уже перевели в колонию-поселение, ему дали год. И там ни умывальника, ни книг, ничего. Вчера мы написали — сегодня ФСИН уже все сделал. Вот вам, пожалуйста.

Круто.

Они тоже этого не любят. Вчера пропали нацболы. Они оставили телефоны, чтобы поговорить без них, двое, и пошли на улицу, просто хотели поговорить, чтобы без лишних ушей. И пропали. И вот как только всем понаписали, они сразу обнаружились в ОВД «Тверской».

Понимаете, когда вы пропадаете и не успеете что-то сообщать, то найти вас очень тяжело. Так было первые три-четыре часа, было в 2019 году, когда пропал Константин Котов. Он был задержан, это была акция 10 августа, он был задержан, и у него…

Это протесты против нерегистрации независимых кандидатов в Мосгордуму?

Да-да. Это московские протесты.

Московские протесты, «московское дело» сейчас.

10 августа 2019 года. Его задержали на Китай-городе, Старая площадь, Китай-город. Его задержали и применили, к сожалению, технологии белорусские — телефон отняли сразу. И четыре часа мы не могли его найти. Потом я позвонила, правда, уже, бывает, есть у меня некоторые ресурсы, я позвонила и сказала: «Скажите, где он, и я пойду правовым путем. Я дам ему адвоката, вы будете доказывать там, в чем он виноват, в чем он не виноват, в чем правы вы». И минут через десять они сообщили, в каком он ОВД.

Вот сразу я за это хватаюсь, пошли белорусским путем — телефон отобрали. Пошли тем путем, которым шли силовики во время протестов в Беларуси — отобрали телефон. В принципе, не имеют права отбирать телефон.

В принципе, значит, две вещи. Во-первых, человек должен знать, что у него не имеют права отбирать телефон. А во-вторых, он еще должен эту нехитрую мысль донести до контрагентов. Насколько все-таки вот это знание, вот этот вот разговор «Вы не имеете права сейчас у меня отбирать телефон», «Вы имеете право забрать у меня его, если вы меня сажаете в камеру, но пока я не в камере, телефон должен быть при мне», вот насколько такой разговор помогает? Если они действительно…

Помогает, если он идет, как вам сказать, в нормальном русле, потому что все же на нервах. И с нашей стороны, со стороны активистов, скажем, нашей, это образно, тоже бывает — «Вот, вы не имеете права!». Тут главное — показать, что ты не нервничаешь.

Тут надо четко знать формулировки. Для этого, кстати, у нас хорошие инструкции по многим вещам, почему они хорошие, потому что они жизненные, они не просто, знаете там, открыл КоАП и почитал, там ничего ты не запомнишь. Тут надо просто уметь себя вести уверенно, даже если внутри страшно.

То есть вот это, помогает, конечно, не очень помогает. Давайте исходить из того, что вы не имеете права забирать телефон, но будем исходить из того, что вы не имеете права нас задерживать изначально.

Да, это вот все время вот эта вот вилка, что я как бы пытаюсь отстаивать свои права, но вообще начнем с того, что я здесь не должен был оказаться вообще.

Теория и практика.

Теория и практика. Есть ощущение, что, конечно, со всем, что происходит в юридическом мире, в судебном мире, ну, это цирк, это полная безнадежность, что никаких прав у людей нет. Мы сплошь и рядом видим, как действительно это превращается в шапито какое-то.

Ну вот сидит человек, у него есть адвокат, адвокат вроде подготовился, адвокат пришел с бумагами, адвокат вот так вот на пальцах разложил, почему человек ни в чем не виноват, почему он ничего не нарушал, почему Конституция нарушает его права. После этого ему дают там 10 суток, 15 суток, выписывают штраф. И так сплошь и рядом, этого очень много.

Происходит какое-то на наших глазах не просто нарушение прав применительно к каждому конкретному человеку, а какое-то изнасилование юриспруденции в целом вообще.

Закона. Судебной системы.

Закона, судебной системы. Я правильно понимаю, что «ОВД-Инфо» ставит своей задачей не только конкретных людей вытаскивать из конкретных ситуаций, но и как-то этой системе противостоять: доклады, описания ситуации, есть же это направление вашей деятельности?

Да, конечно. И направление есть, и запросы есть и во все наши инстанции, мы пытаемся судиться против того, чем она нам борются, та же «Крепость», это те же условия содержания, как содержали в Сахарово.

Мы делали и доклады и в принципе большую аналитику еще, наверное, года два назад. Мы начинали с того, что протоколы все одинаковые… Естественно, мы взаимодействуем с омбудсменами, естественно, с Москальковой и в Москве.

Судебная система, к сожалению, она у нас карательная, но она не везде, как в Москве. Совсем недавно на собственном примере, я давно не защищала в судах, я вообще начинала свою деятельность не сразу руководить, а это все шло, как вот Охотин начал, создал это, я создавала вот это, защищая своих друзей, ездила по ОВД, знакомясь со всеми. И я даже защищала в судах. Я не люблю это, у меня есть какое-то внутреннее, знаете, такое, там судья, как-то это все неправильно, ну, ладно.

И тут мы были с адвокатом Михаилом Бирюковым на земском съезде, в Великом Новгороде.

Сейчас вот, это 23 мая было, по-моему?

Да-да, 22-25 мая. И вот 22 всех забрали, защитили, на следующий день были суды, даже через день. И вы знаете, несмотря на то, что, конечно, там было, естественно, обвинительное постановление, естественно, все признаны виновными, но это единственный раз, когда я увидела, что судья сама вызвала начальника ГУВД Великого Новгорода, замначальника ГУВД Новгородской области, все они полковники, это начальники их полиции, и еще одна, которая занимается по связям с общественностью, и она их допрашивала. И кстати, допрашивала она их очень резко, потому что они противоречили.

Естественно, заказ был на Галямину и ей дали сколько-то суток, семь, по-моему, остальных всех оштрафовали. Но все равно, то есть там это выглядело немножко по-другому, там судья хоть пыталась как-то остаться при своем лице, то есть сохранить лицо.

В Москве, если делить большие акции и вот эти судебные процессы, скажу сразу — все, что после больших акций, наказаны будут все. А вот пройдет какое-то время, они даже начинают отменять. Потому что в тот момент, видимо, поступает жесткий приказ, кого сможешь — посадить, кого сможешь — оштрафовать, кого нельзя посадить. А потом судьи уже начинают, понимаете, когда арестовывают курьера, который несет еду клиентам, приходит его работодатель и говорит: ну вот же, это самое… Нет. Потом это получалось, правда, курьер уже отсидел к тому времени, но кого-то сумели доказать.

Вот если действительно о последнем митинге говорить, какая-то была дикая, совершенно неожиданная для нас расстановка, когда все ждали очень жестких задержаний, 21 апреля, и в Москве этих задержаний было не так много, в Питере было очень много, и очень жестко и неприятно, и потом в Москве стали потом, позже, приходить с этой самой формулировкой «система опознавания лиц, вы были на митинге»…

До сих пор ходят.

И дальше началось… Вот такое.

Насчет задержаний, смотрите, в Санкт-Петербурге полтора часа никого не трогали 21 апреля. В Москве были задержания точечные, там штаб «Яблока» собирался где-то, 21 человек из «Яблока», если я не ошибаюсь, может, 23, были задержаны в Москве. И то это непонятная ситуация, задержали — отпустили. Там никого не тронули, значит, они заранее готовились, это было понятно, там было все, по центру города гуляли…

Была одна точка опасная в Москве противостояния, тут все зависело от протестующих, это у «Детского мира», там был момент, когда эти подошли, а ОМОН выстроился уже в боевую стойку там, когда они спина к спине встают, и тут понятно, что если эти пойдут на прорыв — всё. Этого не произошло, люди ушли.

Что произошло в Санкт-Петербурге, не знаю, их тоже не трогали часа полтора, около двух.

Какой-то триггер был, кто-то сорвался? У кого-то нервы сдали?

Вы знаете, если честно, незадерживание больших акций это не первый раз. Я объясню. Это, по всей видимости, кто-то не хочет портить себе праздник. Я боюсь, что в Санкт-Петербурге у кого-то не выдержали нервы, кого-то стало раздражать, ну сколько же можно здесь ходить. А здесь было выступление в Совете Федерации, мы не хотим портить себе, мы не хотим… Это мое личное мнение. Это чисто мое такое, это я просто вижу…

Я понимаю.

Это практика, картинка это показывает, что ну, не хочется, потому что начав забирать в центре Москвы, ты сразу привлекаешь внимание другое. А тут, чего далеко ходить, вот вам демократия, ходят, никого не трогают. Ведь потом это будет тяжелее отслеживать. Это ведь только сейчас все обратили, а ведь не первый год происходит, что точечно хватают после акций.

Сейчас, к сожалению, они систему, конечно, запустили, это страшное дело.

Вот это вот распознавание лиц?

Да.

С юридической точки зрения, это вообще что такое?

Город ввел систему распознавания лиц. Заработала она, я вам скажу, первый раз они ее как бы опробовали, знаете, когда, последний разрешенный марш памяти Бориса Немцова, это значит февраль 2019. Просто никто не заметил, а стояли камеры. В 2020 не было, потому что COVID, а в 2019 было. И они поставили камеры, и те, кто проходит через рамки, их щелкают. Сейчас то же самое в метро, чтобы вы знали.

Это я знаю.

Вы не всё знаете. При входе вас распознают, а при выходе фотографируют всех, чтобы потом вложить это в базу. Я не знаю, применяется ли это в мире, наверное, применяется при определенных условиях, но не при политических преследованиях.

В Китае, я думаю, применяется для разных целей.

Я не про китайский мир и не про Северную Корею. Я про то, что, наверное, это применяется в случае действительно раскрытия каких-то преступлений, а не в случае поиска оппозиционеров, которые были.

Конечно, страшное дело, особенно когда они начали масштабно числа с 25 апреля хватать. Они доходят до чего, они выключают свет, они замазывают «глазки», на одном адресе они, вломившись в дверь, они не имеют права войти, но стучат в дверь и достают, они пустили газ, у меня даже адвокат обжегся об ручку, газовый баллончик.

Ничего себе!

Да-да, перцовый газ они пустили, у меня адвокат приехал. А на одной квартире одного парня-фотографа, отец приехал, а он два дня не выходил, а потом адвокат приехал, он вышел, они сидели и спали на лестнице. Вот велено им, вот делать больше нечего, как отлавливать вот таких вот оппозиционеров.

Мощно. Хорошо, сидели, спали на лестнице, исполняли приказ, это они очень рьяные…

Нет, им не нравилось. Они ругались.

Им не нравится. Газ, вот такие случаи, они вообще как-то, тут хоть кого-то как-то можно привлечь к ответственности? Хоть один такой прецедент за эти десять лет был?

В Москве практически невозможно, в Москве нет. Вообще в Москве все гораздо жестче, даже если посмотреть по приговорам «дворцового дела». Если в городах все-таки дают немножко, условные дают, штрафы дают, там это есть, много вот именно по последним акциям, в Москве нет. В Москве сроки вот прямо реально один за другим, кроме там одного, там совсем… Там Алехину хотели наказать, не удалось, это водитель там…

Нет, в Москве привлечь практически невозможно. Естественно, мы это делаем, но вот насчет газа, это надо доказать же как-то. Они скажут, что это не мы, я прибежал, а я-то тут причем. Это же все надо фотографировать, фиксировать, это же все надо доказательства.

Хотя, я говорю, есть хороший прецедент сейчас, в городах опять же, я не знаю, почему. Есть где мы просто не сообщаем об этом, мы боремся с тем, что полицейские кого-то избили, пока еще рано говорить об этом, и там вроде даже какие-то заявления принимают у нас. Я имею в виду «у нас» как бы это компания, адвокаты, подзащитные.

И сегодня, я знаю, в Вологде, есть такой в Вологде, его зовут Женя Доможиров, он достаточно известный активист там вологодский, все подряд, и в марте месяце, в феврале, по-моему, сразу после акции на него местный генерал самый главный у МВД подал иск о чести и достоинстве, что-то то ли он его оскорбил… Мы сегодня выиграли, против генерала!

Класс! Я вас поздравляю. И его.

Я имею в виду мы, это мы все выиграли. Против генерала выиграть, это можно, наверное, только в Вологде.

Вот такие случаи собираешь прямо по крупицам…

Да, надо радоваться.

В коробку кладешь и в тяжелые минуты так вот откроешь… Все-таки что-то иногда.

Есть победы, да. Пусть даже маленькие. Понимаете, я вообще сторонник того, если там в свое время, в спецприемники помещают, так же, как Навального, 14 человек курят, он не курит, наплевать. Как-то мы сталкивались, помещали парня, а они задыхаются, то есть не все могут. И в принципе я считаю победой даже это, что мы вытаскиваем из системы.

Я иногда задумываюсь над тем, что вот там делаешь, делаешь, делаешь — этого посадили, того посадили, чего я… Эффективность моей работы, она там, если вообще посмотреть… С другой стороны, ты понимаешь, что люди хоть не боятся, они ждут, и адвокат, он поможет правильно заполнить… Понятно, что он не может, но они будут биться до конца, все наши адвокаты.

«ОВД-Инфо» родилось 5 декабря 2011 года. Был первый после долгого перерыва массовый митинг, на Чистых прудах, когда люди были недовольны сфальсифицированными выборами, начались первые задержания, и тогда появилось «ОВД-Инфо».

И был такой короткий, на полгода, чуть меньше, момент, когда это все, кажется, ничего, кроме эйфории, не вызывало. У большинства, во всяком случае. И декабрьские следующие митинги, и январский митинг, и потом «Оккупай Абай», все это было очень радостно и светло…

Радостно и весело. Игра. К сожалению, часто играют.

Да. А шестого мая стало неприятным по-настоящему.

Страшно.

И шестого мая родилось «болотное дело».

Время потеряно. Я объясню. Вот по мне, тактически время потеряно.

То есть?

Успех надо либо развивать, либо не развивать. А когда ты не развиваешь, ты помнишь, что инициатива перехватывается. Если в декабре были не готовы к таким массовым протестам, и январь еще что-то были не готовы, то к маю уже подготовились. И произвели уже провокацию, и всё. А любые посадки они пугают, они охлаждают.

Естественно.

Это каждый раз. Это и в 2017 году было.

Конечно.

И немножко в 2018. В 2019 ведь тоже же вначале власть растерялась, такого выхода никто не ожидал в Москве. Как и 6 мая, все было уже готово. 6 мая, скажем так, для власти, как я говорю, для силовиков, это не было неожиданностью, все было…

Для вас это было неожиданностью?

Наверное, да. Но я тогда этим конкретно не занималась.

Для вас, как для гражданина. Вы же наблюдали за этим?

Да, все-таки такая провокация была неожиданной. Можно было допускать того, что могут быть недовольные, какие-то задержания, но чтобы вот так массово людей начать сажать — да, это было неожиданно.

Это был первый митинг, после которого людей стали сажать.

Да.

Это были уже не задержания, не штрафы, это были посадки. И мы познакомились с этим институтом, заново как бы познакомились.

Конечно, это естественно, всегда. А в 2017 году, я уже работала до этого, правда, в 2017 году это была первая моя большая акция, поэтому она была самой тяжелой.

Это «Он вам не Димон», 26 марта.

Да, 26 марта, «Он вам не Димон», это была первая большая акция, на которой мы попробовали помочь как можно больше, не точечно, а всем, кому вот этой системой… Очень тяжело далось. По тем временам, это были самые массовые задержания, было задержано в Москве 1043 человека. По России 1700, и поэтому как бы в России там, конечно, похватали, но тогда с Россией было совсем тяжело, сейчас лучше. А тогда это было тяжело.

Но для меня не было неожиданностью уголовные дела, нет. Уже в 2019 я просто, честно говоря, смотрела и видела претендентов. Если начать смотреть, вообще я эти ролики не люблю смотреть, я сразу вижу.

Вот ты вот, родной, сейчас, ты вот кандидат… Да?

Да, конечно. То есть это же, поверьте мне, что кейсов у них гораздо больше. Это вопрос технологий, которыми они действуют. Это я не для того, чтобы людей запугать, нет. Это из-за того, что вот камеры, плюс все журналисты, все же это выкладывается в паблик. Они же все это отрабатывают.

Просто надо помнить, что если ты выходишь на большую такую массовую акцию, не надо все-таки вести себя агрессивно к полицейским. Не потому что там… Так, вот это сейчас договаривать не буду. Просто надо помнить, что в данной ситуации ты выходишь мирно, без насилия, и к сожалению, это может тебе аукнуться.

Но и спокойствие вообще на всех стадиях — это такой лейтмотив вашего обращения к пользователю «ОВД-Инфо». Спокойно веди себя на митинге, если ты пошел, спокойно веди себя там…

Ну, покричи. Знаете, это же так хорошо, покричать-то. Я сама когда ходила, покричать чего-нибудь.

Ага, он покричал, а потом ему 20.2, это самое, кричал что-нибудь.

Ну, здесь, значит, надо понимать, что просто так… Я уже объясняла, ну с чего это власть отдаст свою власть? Им же хорошо.

Да вот им не поймешь как уже на самом деле. Но это другое…

Хорошо, хорошо.

Хорошо им, да?

В принципе да, конечно. Они же у власти.

А вот я, знаете, о чем хотела спросить, когда вспомнила про пятое декабря. Значит, пятого декабря сейчас у нас будет десять лет, правильно я считаю?

Да.

Вот задавали вам уже этот вопрос, конечно. Что изменилось за эти десять лет с людьми? Потому что про власть, бог с ней, у меня программа называется «Кто здесь власть», это не про них.

Я надеюсь, да.

Я хочу спросить про людей, что с ними, что с нами произошло за эти десять лет? Страшнее стало, свободнее стало?

Десять лет, они прошли волнами, давайте так все-таки. Но скажу честно, это все, опять же, по мне, это продуманная спецоперация. Давайте возьмем 2000 год, мы выбираем нового президента. Если бы новые, кто приходит, сразу бы начали закручивать, ну просто бы взяли и завернули эти люки, люди бы сразу были недовольны. А там гаечка за гаечкой…

2005-2007, люди никогда так хорошо не жили, никто ничего не меняет, но потихоньку все закручивается. Подходит 2011 год — неожиданность, люди недовольны выборами. Оп, тебе — шестое мая, люди притихли.

2014 год, опять какие-то возмущения — они выдают закон, «дадинская статья», 20.2, часть 8, ужесточение штрафов. В 2012 году штрафы были по 500 рублей, а стали по 20 тысяч они дают. Люди не попадались, они не знают, они продолжают выходить. Выходят в 2017 году — и получают уже и уголовные дела опять, через три года, и получают большие штрафы, опять успокаиваются. Год проходит — опять.

Плюс сейчас полное ужесточение уже по всем параметрам, «иностранные агенты», туда не пиши, ведь сейчас же страшно, вот если реально, не то что там мне страшно, я знаю…

Страшно все и всем, абсолютно.

Всем страшно что-то написать в интернете, любое слово — ты можешь быть признан кем угодно, не знаю, экстремистом, террористом, или каким-нибудь врагом, просто ты враг. Не дай бог, ты недоволен чем-то, ведь сейчас же преследуются и экоактивисты, и ипотетчики, которым деньги не платят, но их преследуют, вот они выходят, там требуют чего-то, заемщики — слова не скажи.

То есть ты все равно, ты недоволен действиями власти — вот, пожалуйста. Ты против прививки — вот, пожалуйста.

До свидания, да.

Власть на самом деле сама плодит себе противостояние, задерживая людей, которые даже вот просто мимо проходили. Их же действительно полно мимо проходило. Я просто кучу ребят знаю, которые в 2017 году проходили мимо, которых задержали, мы не смогли ничем помочь. И что, кончилось тем, что потом они мне уже звонили и говорили — вот, меня задержали, я уже волонтер. Понимаете?

Вот, я же говорю, это же собственный пиар собственного же, хорошо, террора, не террора.

На этом…

Но в общем, люди не знали, что есть спецприемник на Сахарово, он был там, люди жили в этих скотских условиях, но про них никто не знал. Тут довольно большое количество людей туда поместили, они там посидели, офигели, вышли и всем рассказали. Меня задержали на митинге, я просто мимо шел — я теперь знаю, что я живу в таком городе, где не только латте на безлактозном молоке, но я живу в таком городе, где людей дубинками бьют. Это неприятно вообще-то, в таком городе жить, это так себе.

Это очень неприятно. Нет, это просто страшно.

Вот какое у вас ощущение? Действительно, десять лет оно так волнами, но, конечно, нарастает и сгущается, и вот эти все метафоры. А с другой стороны, вы десять лет работаете. С третьей стороны, вырастают люди, это не первый раз, и вы про это говорили, и я не первый раз про это говорю, вырастают люди, которые родились при Путине, и вся жизнь у них при Путине. И они вообще имеют право задать вопрос — почему у всех не так, а у нас так, ну странно как-то.

Вот у вас какое ощущение, за эти десять лет люди стали более запуганными? С другой стороны, поднакопили юридических знаний, теперь имеют в телефоне в контактах телефон «ОВД-Инфо», знают, что такое 51 статья, знают…

Вот что произошло, какая трансформация с нами случилась? Я не требую каких-то обобщений, ощущение ваши…

Трансформация, наверное, люди стали понимать, что они живут в не совсем законном государстве. Многие из них стали понимать, что когда они придут в суд, суд выслушает все их доводы, посмотрит все видео и все равно даст ему 10 суток. Молодые люди стали задумываться, а стоит ли здесь оставаться, есть такие, к сожалению.

Но люди стали более грамотные юридически, они все хотят учиться, очень большой спрос. Люди хотят знаний, они хотят защитить себя, они просто хотят жить в нормальном демократическом обществе, потому что люди выборов хотят, люди хотят просто вот сменяемости власти и честных выборов. Как бы ни говорили, никто не хочет революций. Революции ни к чему хорошему в принципе, очень много там минусов.

У меня полно друзей, которые зная, чем я занимаюсь, говорят — нет, ну ты не понимаешь. Я давно, я как раз всем советую — никого никогда не переубеждайте.

А, вот так вот, не надо?

Нет, не надо. У вас свои взгляды? Хорошо. Веришь? Я рада за тебя, верь.

А как же вот это, диалог там, вот это все, со всеми?

Диалог? А давай о другом поговорим.

О другом? Не надо об этом?

Не надо. Переубеждать не надо.

Переубеждать не надо? А почему, Алла? Это же какая-то такая, вот диалог, основа…

А потому что, к сожалению, менталитет такой, что пока ты сам не столкнешься с этим, ты не поверишь.

То есть только вот когда к тебе пришли и ты своим телом…

У нас же один ответ — невиновных не сажают — говорят те, которые не знают, и меня это не коснется, я же ничего не делаю. И потом, когда куча людей приходят ко мне и говорят: я раньше не верил.

У меня есть потрясающая история, в 2011, 2012, 2013, 2014 годах я занималась правозащитной медициной протестной, я пыталась остановить реорганизацию эту в Москве. Я человек, который собрал самый большой митинг в 2014 году врачей, это я. Я не работала еще в «ОВД-Инфо», я с ними, с ребятами, взаимодействовала это было.

И у меня есть потрясающая история 2012 года. Мне становится плохо, я защищала детскую поликлинику там у себя в районе, кстати, новую построили, Собянин. Тогда еще работал, гайка за гайкой, закон работал, мы ссылались на законы, и это работало. Сейчас — нет. И мне становится плохо, у меня вот появляется там астма на нервной почве, меня кладут в больницу.

И в больнице мне говорят в одной: слушайте, ну что вы боретесь, закрывают только плохие больницы, увольняют плохих врачей. Я говорю: но это не так. Я-то тоже была другой, это я сейчас наученная, спокойная. Я начала доказывать, она говорит: да нет, так не бывает. Это было октябрь 2012 года. В феврале 2013 они ко мне обратились, потому что их закрывали.

Вот, я хотела спросить, когда они к вам пришли? Через…

Через три месяца. Четыре-три месяца.

Ну, класс.

И я иногда бываю счастливой, это 2017 год, и вдруг выходит парень, я вижу, взъерошенный, совершенно уставший, только начало, только следующий день 27 марта. Я говорю: ты чего, у тебя когда суд будет? Он говорит: а у меня уже сейчас решение. А никто про него не знал, еще только началось все, еще не распределились. И я с ним влетаю в это, он читает — 15 суток. Парень на меня смотрит такими глазами… А он приехал из какого-то другого города, ему 19 лет. Он на меня смотрит безумными глазами и говорит: я же ничего не делал. Я ему говорю: пиши быстро доверенность. Я прошу постановление, чтобы мы ему написали, и потом мы присылаем ему адвоката, потому что приходили опера, приходили прессовать.

И я помню, через два года акция по Кемерово, через год, и акция памяти хорошая, когда вот свечи, на Пушкинской площади, очень холодно…

Это вот после пожара в торговом центре «Зимняя вишня», на всякий случай я говорю.

Да-да, в память о погибших детях.

Не столько политическая акция, сколько акция памяти.

Да, акция. И вот я просто приехала туда, мороз сильный, и вдруг ко мне подходит парень, я думаю: где-то я его видела. И он мне говорит: спасибо вам большое за то, что вы тогда сумели вот вбежать, я сразу среагировала. И я понимаю, что люди понимают, что он тогда не остался один, ему передали воды, у него появилась какая-то связь, ему помогли с чем-то, не дали запугать тем, что у матери отнимут сестру младшую.

И таких случаев полно, когда люди благодарны даже за попытку помочь. И вот в этом, как и в «ОВД-Инфо» и во всех этих попытках помочь друг другу, и тем более вот эти Лиза Нестерова, «Передачки», вот это все — это все-таки задатки гражданского общества. Что бы мне ни говорили, там бывает, «У нас нет гражданского общества!», мне там пишут в соцсетях…

Есть, есть.

А я не переубеждаю, ну нет — и не надо. У меня свое общество, значит, у нас с вами разные общества. Я знаю, что людей, что когда мне тут надо было, чтобы через 15 минут там-то было то-то и то-то, это будет, мне есть к кому обратиться. И если вам нужна будет помощь, вы знаете, как я реагирую моментально, как мы реагируем, как сейчас научились.

Как это будет, хорошо или плохо, как получится — это другой вопрос, не все в наших руках. Но все, что в наших — мы делаем, и это как раз счастье.

Алла, знаете, я сейчас задам этот личный вопрос все-таки. Мы с вами сейчас сидим, разговариваем, вы слово «счастье» произнесли несколько раз, в этот момент я была счастлива и так далее.

Вам не бывает от этого тошно от всего?

Тошно? От счастья?

Да не от счастья, от счастья не бывает. А от того, что…

От происходящего?

Да.

Ну, конечно, что вы. Вы знаете, я счастье просто, понятно, что счастье это какое-то большое-большое-большое, это все воспринимают так. Но я…

Я знаю это рабочее счастье, я знаю это гражданское счастье, я его испытывала много раз.

Да, это гражданское, ситуативное. И я для того, чтобы совсем обосновать, хотя я знаю, что это грамматически неправильно, корень в слове счастье — час, щас. Надо радоваться любому достижению, любой победе, пусть промежуточной, потому что любая победа, над собой, над кем-то, над бытовой проблемой, она делает тебя лучше.

Тошнит ли меня от всего? Конечно, тошнит. Просто моментами, вы даже не представляете, что когда вот это вот, я иногда утром просто боюсь включать телефон.

Вот-вот, вот это утро, да.

Я его и не выключаю, но я приглушаю звук. Но когда я утром начинаю это перелистывать…

Я, наверное, научилась немножко. Конечно, я достаточно цинична, меня мало чем можно удивить, хотя тоже можно. Тут меня чем-то удивили, я сейчас просто не вспомню.

Конечно, тяжело. Но здесь сила моя в том, что я там 13 лет назад перенесла очень сильное горе, вот то, что у меня муж пошел на работу, ему стало плохо, ему не оказали помощь, и он умер. Я это пережила, и это меня, наверное, защищает психологически.

Потому что, конечно, молодые выгорают. Выгорают, и психологи им нужны. Я, наверное, выгораю по-другому, я выгораю, наверное, физически, конечно, я хуже себя чувствую. Конечно, я по-другому смотрю на все это.

Ты встаешь с утра, страшно на самом деле взять телефон, потому что ты вот так сделаешь с утра — тут обыск, тут задержали, тут экстремисты, тут нежелательная организация, тут еще что-то. И как бы у тебя день начинается с такого вдоха, когда тебе все это надо, значит, вспомнить, в себя впустить, еще принять какое-то новое количество информации, потом встать и куда-то пойти. Но это стремно, жить с ощущением, что вот…

Конечно.

Вот психологическую помощь вы же тоже на себя какую-то берете?

Для своих сотрудников, конечно.

Для сотрудников?

Для сотрудников, да. Потому что, конечно, жить в таком этом… Я не знаю, честно говоря, меня часто спрашивают: а как ты это все выдерживаешь круглосуточно? А я не могу ответить на этот вопрос.

Конечно, есть у меня одна там, ну, имеется в виду, какие-то свои привычки, я играю в компьютерные игры, если время позволяет. Я играю в стратегии, потому что это помогает отключить мозг, потому что это крутится все время.

Конечно, тяжело жить. Но не знаю, почему, я адаптировалась, и это при том, что если я начинаю помогать, я пропускаю это через себя, иначе не будет. Я поняла одно — если делать технически, я пыталась, мне все говорят: а работай технически, ну что ты душу вкладываешь. Нет, не будет результата.

Я никогда не забуду этот случай, он случайно, не наш, как вы говорите, это 2019 год, вдруг приходит сообщение вечером, звонят и говорят: парня из «Вышки» забрали. Время одиннадцать ночи. Он выходил, его забрали. А в тот момент полиция, скажем, силовики не хватали просто так. И звонит отец, говорит: у меня сына, он выходил на проходной, его забрали. И я поначалу говорю, а так он… На акции не ходил, никуда не ходил, ничем таким…

Вы знаете, я не знаю, почему вдруг в одиннадцать ночи я вписалась. Мы послали адвоката туда, рядом с «Вышкой» в ОВД его нет. Адвокат добился того, что, а у нас, вы знаете, есть такая поразительная вещь, если полиция сама данного ОВД, данного участка или где-то, она сама тут не при делах, они не хотят, чтобы на них это свалили, они начинают помогать. И полиция вдруг этого Басманного с нашим адвокатом поехала в «Вышку», посмотрели камеры, мы увидели, кто забрал.

В два часа ночи мы его нашли в Красногорске, его забрали местные опера, потому что он похож на того, который убил таксиста.

О господи боже.

И мы спасли ему жизнь. Он не успел признаться, они его давили. Если бы он признался — всё, вот как только дойдет до суда, невозможно. Как только туда выехал адвокат, он через 15 минут написал: папа, я на свободе, мне отдали телефон. Отец с адвокатом приезжают, забирают его. И когда отец написал мне: спасибо вам огромное, мы дома — это было счастье.

Я тоже люблю свою работу. Во-первых, я считаю, что я на своем месте. Как бы не всегда я была на своем месте, но сейчас я на своем месте, это у меня получается. Пока, во всяком случае, получается, я считаю, что я должна делать. Я не знаю, оптимизм наше все, и чувство юмора еще, понимаете.

О, да.

Почему я работаю, потому что именно из-за этого минутного «счас»… У людей вообще по жизни очень много горя. Очень много бед, горя, у кого-то трагедии, у кого-то проблемы. Люди много, это вообще по жизни, это не потому, что кто-то виноват… Нет, кто-то, наверное, виноват, обстоятельства, болезни и все остальное.

И если ты можешь в какой-то точке помочь человеку хоть чем-то, это мое мнение, это моя позиция — я считаю, что я должна. Вот правда, перед собой. Не перед кем-то, перед собой. Я всегда говорила, что я хочу, чтобы ребенку было не стыдно за меня. Я хочу, чтобы просто люди так не страдали, и если мы можем этому помочь, то надо помочь. Моя позиция, никого не заставляю.

Оптимизма, ну хочется оптимизма побольше, ну что же мы с вами, все посадки и посадки. У меня целыми днями — аресты, посадки, обыски, допросы, приходите. Ну что же о плохом… Нет, это не плохое, это жизнь, и к сожалению, это реальность. Это наши реалии, о них мы тоже немножко поговорили, я вам пару примеров привела.

Но все-таки, давайте будем надеяться, что мы будем жить в демократическом государстве, со сменяемостью власти, с внутренней свободой, и мы будем властью.