Женская сила: как клуб GirlPower ломает шаблоны в российском футболе, почему его поддерживают Adidas, Nike, европейские клубы, а еще Варвара Шмыкова

Володя, сначала немножко истории, потому что я что-то запуталась, потому что даже на сайте TagSport написано: восемь лет назад, я запуталась, в моем сознании…

В годах?

В годах, да.

Я тоже все время путаюсь в годах, потому что, действительно, вместо того, чтобы хоть раз написать «в таком-то году», все время пишется «столько-то лет назад», и я все время пытаюсь понять, когда ты это писал. Кажется, что в 2013 году появился TagSport, а в 2014 году появился GirlPower, если я не ошибаюсь.

Скажи, пожалуйста, у тебя есть какое-то представление сейчас, когда обе школы существуют уже довольно долго, что поменялось в обществе за это время? Вот просто по тому, как люди к вам приходят, и по тому, как люди реагируют на вашу идею, что мы сейчас вам устроим футбол, только без насилия, без унижения, без каких-то тягот, а оставим от него только вот красоту и кайф.

Кажется, что произошла некая нормализация отношения к этому. Если действительно, когда мы запускали TagSport, мы были, условно, первыми, первой такой футбольной школой, то сейчас школ, которые это декларируют хотя бы, уже немало. Дальше сложно этому соответствовать, но это всегда сложно. И в целом их немало и не только в Москве.

Идея того, что спорт это всегда достижения, всегда через боль, всегда через сопротивление, в том числе тренера, она постепенно уходит. И уходит она даже, что приятно, пока только на словах, но все-таки и даже в профессиональных школах, типа в академиях профессиональных клубов и так далее, там уже тренеры тоже начинают на семинарах и конференциях говорить, что, кажется, все-таки на детей не обязательно кричать, чтобы они, и кажется, классно, если им интересно то, что они делают.

Примерно то же самое произошло с GirlPower, то есть опять же, когда мы запускались, мы были, условно, первыми, сейчас в Москве много, ну окей, несколько десятков футбольных команд, в которые человек, девушка может прийти, не имея никакого футбольного опыта. И в целом, если ты завтра скажешь, что ты типа решила пойти на тренировку, никого ты этим не удивишь, большинство даже не среагирует, ну да, норм, а что.

Уже нету вот этого — что ты делаешь?

Да. Это Москва. В других городах, конечно, все сильно сложнее. Вот мы в этом году запустили, собственно говоря, в пяти новых городах, и там, конечно, отношение пока, оно там, условно, трех-четырехлетней давности Москвы, где это вызывает вопросы, вызывает сомнения и так далее. В первую очередь касается девочек маленьких, страхи родителей и все прочее.

А скажи, в каких городах, все-таки это важно, в каких городах вы сейчас есть.

Мы сейчас есть в Москве и Петербурге уже давно, а запустились мы в Волгограде, Екатеринбурге, в Казани, Нижнем Новгороде и Ростове-на-Дону.

Очень круто. Но там все-таки пока еще вот это вот…

Ну, это действительно сложно, потому что сознание конечно же другое, понимание, зачем это нужно, почему вообще девушка может играть в футбол, почему это нормально, почему это не протест против общества. А это совершенно не всегда протест, то есть у кого-то протест, у кого-то это просто желание поиграть, ну то есть почему это не должно требовать никаких объяснений. Это, конечно, пока не везде так.

Хотя тоже в разных местах по-разному. Например, в Казани, где в целом достаточно традиционное общество, Татарстан и все прочее, 250 девушек зарегистрировалось на пробную тренировку, то есть там очень-очень высокий интерес к этому. Является ли это, наоборот, тем, что мы запустили что-то, чего общество давно там ждало, или наоборот, так совпало, или потому, что Казань в целом очень современный город, непонятно.

Есть амбассадоры GirlPower, например, наши общие приятельницы, и понятно, что я передаю привет Нине Назаровой, Лизе Сургановой, Кате Кронгауз, Ане Ривиной, которая сидела в этом кресле вот за час до тебя.

У тебя есть ощущение, что пробивается этот вот пузырь каких-то вот близких друзей, которые разделяют наши ценности, которым в общем не надо объяснять, зачем это нужно, а что происходит какой-то прорыв другого качества?

Я бы сказал, что он произошел два или три года назад. Собственно говоря, рывок был во время Чемпионата мира, потому что конечно же, общий ажиотаж, общий интерес к футболу, в том числе, среди совсем не футбольной, а женская аудитория, конечно же она абсолютно традиционно не футбольная, она не следит.

Традиционно, да.

Но тот ажиотаж, который был, он вызвал очень высокий интерес, у нас был безумный поток новых девушек. И вот в этот момент я вообще перестал знать людей, которые приходят на тренировки, то есть это просто девушки, которые вот пришли. Причем потом выясняется, что кто-то из них конечно же работает на Дожде, а кто-то не на Дожде, но это происходит не потому, что там Лиза позвала и так далее, нет, просто девчонка где-то прочитала, что-то увидела, куда-то кликнула, и вот она про это узнала. Вот примерно вот так, то есть в Москве это вообще не наша уже как бы аудитория.

А в городах произошла вообще штука такая, мы амбициозно немножко думали, что мы типа GirlPower, про нас все знают. Никто про нас ничего не знает, но и девчонки, которые пришли в Петербурге и в других городах, это просто девчонки, которые хотят играть в футбол, хотят попробовать, а дальше, когда они пробуют, им нравится, они остаются.

Есть большая боль с девчачьим футболом, связанная с тем, что родители конечно же безумно боятся, в среднем в целом того, что девочка вырастет большой, страшной, некрасивой…

Накачанной.

Накачанные ноги. Накачанные ноги ладно, в этом еще есть хотя бы хоть какая-то логика, а «моя девочка пойдет на футбол, и после этого она вырастет огромной накачанной дылдой, уродиной». И ты думаешь, ну как бы, а какой спорт… А вот если пойдет на гимнастику, вот там она будет миниатюрная, стройная и так далее. И у людей действительно есть эти страхи.

Есть, конечно же, страх травматизма, того, что футбол про травмы, там вот столкновения и так далее. Детский спорт в целом не очень травматичен, потому что дети, просто у них очень, если мы говорим про детей до 12 лет, у них очень мягкие костные ткани, они в целом очень мало травмируются.

И наконец, конечно же, есть страх того, что она вырастет дурой, и еще конечно же, есть страх ЛГБТ. Вот этот страх не очень на самом деле понятен…

Начнет играть в футбол — станет гомосексуалом. Беда.

Да, начнет играть в футбол — все, значит, сразу же ее это самое… Не очень понятно, откуда этот страх берется. Впрочем, и остальные тоже. Это какой-то просто набор таких шаблонов, с которыми люди живут. И мы все эти шаблоны постепенно, постепенно разбираем по кусочкам.

Было смешно, потому что когда мы как раз вот летом, благодаря поддержке РФС, запускали бесплатные тренировки для девочек в этих пяти городах, в том числе, на первой тренировке я разговаривал, как раз в Казани, с папой, который минут сорок рассказывал мне, что типа он вообще не понимает, зачем, то есть девчонка захотела, мама поддержала, а он… И у него был весь набор страхов.

А дальше произошла смешная штука, я снова приехал в Казань спустя месяц, и придя на тренировку, встретился с этим папой, который следующие сорок минут рассказывал мне, как они влюблены в спорт и в футбол, как он все выяснил про футбол, что в России сейчас денег не заработать, но в Европе уже нормально, как попасть в европейский клуб, что надо ехать в Америку по спортивной стипендии и так далее. Он уже знал про женский футбол не сильно меньше меня, и это такой как бы просто рывок.

Но это на самом деле реально то, что происходит со всеми, кто так или иначе сталкивается с девчачьим или женским футболом, не просто вот посмотрел и ушел, а именно чуть-чуть зацепился. Это происходит с профессиональными клубами, которые запускают женские команды, это происходит с академиями, которые запускают девчачьи секции: сначала это все через боль, силу и сопротивление, но дальше, когда ты видишь ту вовлеченность девчонок, ту самоотдачу, ту эмоциональную отдачу…

Потому что в целом футбол для девочек и футбол для мальчиков никакой разницы нет, а разница появляется в тот момент, когда выясняется, что мальчики до спортшколы, секции, не важно чего, играя до профессионального клуба, они играли в футбол во дворе, где-то там-сям, пятое-десятое, они знают, что это такое.

Девочки не играли, поэтому они, это как если взять человека, который никогда не летал на самолете, ты его сажаешь в самолет, у него будет «Вау!». Вот это то, что происходит с ними, и уровень эмоциональной самоотдачи очень высокий. И когда ты это видишь, ты уже все, ты вот это увидел, почувствовал, и после этого это уже невозможно совершенно никуда выкинуть и отмотать назад.

Если я не ошибаюсь, тут мне надо у тебя уточнить, правильно ли я понимаю, что за это время еще там в «Зените» открылась какая-то женская, как это правильно сказать, это женская секция, женское отделение или женский клуб. Как правильно про это сказать?

Есть клуб «Зенит», у него есть мужская команда, теперь есть женская, уже два года, есть юниорская, то есть, есть много разных команд. Появилась женская команда, у женской команды есть основа, есть молодежка, есть там дубль и так далее.

Все-таки появление женской команды в таком классическом российском футбольном клубе, это ты сделал?

Нет, вообще никакого отношения не имею ни к чему профессиональному.

Я имею в виду не то, что ты пришел к руководству «Зенита» и сказал: пацаны, ну как бы обратите внимание, но вот эту вот общественную настройку, это ты меняешь, это вы меняете.

Ну, мы меняем общественный настрой, но если говорить про профессиональный спорт, то здесь все лавры у РФС. И ту систему, то как они переформатировали чемпионат, там действительно в РФС полностью сменилась команда, уже два или три года назад, и пришли как бы очень борзые в хорошем смысле ребята, девушки, которые просто взяли и стали из того, где находился женский футбол профессиональный, а он находился в очень сложной ситуации, они стали делать из этого классный коммерческий продукт.

Еще самое начало пути, но то, что уже получается, то есть сейчас есть то, что называется суперлига, это высший дивизион, в котором играет, кажется, десять женских клубов, десять женских команд, из которых шесть — это команды женские больших клубов.

И это на самом деле, правда, очень важно, потому что как бы ты болельщица «Спартака», ну не «Спартака», у «Спартака» нет женской команды, но ЦСКА, «Локомотива», «Зенита», «Краснодара» и так далее, ты знаешь, что у тебя есть, ты привыкла болеть за мужскую команду, и тут ты видишь, что есть женская. И ты начинаешь за этим следить.

А дальше происходит смешная вещь, потому что как бы женские команды выступают сами по себе, то есть они не зависят от успеха мужских команд. И выясняется, что например, женские команды больших футбольных клубов зачастую выступают успешнее, чем мужские. Например, футбольный клуб ЦСКА не выигрывал Чемпионат России достаточно давно, а женская команда — действующий чемпион. Футбольный клуб «Локомотив» тоже давно…

Да, давно.

А сейчас они идут на первом месте, и кажется, идут достаточно уверенно, женская команда. И это позволяет тебе как бы получить положительных эмоций…

Там, где ты их давно не получала.

Там, где ты их давно, да. И в Европе то же самое происходит. Соответственно, футбольный клуб «Арсенал», мужская команда, находится в очень сложном состоянии, а женская команда сейчас на первой строчке турнирной таблицы. Как бы это кайф.

Слушай, я слежу, понятно, что я слежу за тем, что появляется в медийном пространстве, поэтому я вижу сотрудничество с Adidas, сотрудничество с Nike, сотрудничества там разные-разные-разные. Расскажи, пожалуйста, как это происходит, и что это вам дает.

Опять же, ты про это уже рассказывал, но пусть в конце концов это прозвучит еще раз, вот как это осуществляется.

Я постараюсь в двух разных предложениях описать это сотрудничество, потому что нельзя в одном. Есть GirlPower — это женская и девчачья школа, плюс клуб, у него стратегический партнер Adidas, они нас поддерживают, кажется, шесть лет. Мы вместе делаем форму женскую, причем это одна из немногих женских футбольных форм, это была первая клубная женская футбольная форма, которая появилась в России, и одна из немногих, которая есть до сих пор. Собственно говоря, их поддержка дает нам очень большие возможности, то есть благодаря поддержке Adidas мы получаем форму, инвентарь и так далее, это очень большие затраты. Плюс они поддерживают, например, проект «Мы в игре», бесплатных тренировок, это дико дорогой проект, и его бы не было, если бы не было поддержки РФС и Adidas.

Соответственно, есть футбольная школа TagSport, это в основном мальчики, там стратегический партнер Nike, это социальная поддержка различных социальных направлений, таких как школа тренеров, тренировки и турниры для малоимущих, и вот такие социальные направления. И это дает нам возможность жить.

Это я понимаю, это дает возможность жить. Как ты это организовывал? Как? Где я и где Nike.

И где они, да.

А ты с ними как бы, ты приходишь и говоришь — ребята, у нас тут, вообще в нашей довольно своеобразной стране есть клевый проект, давайте работать.

На самом деле история, как мне кажется, достаточно простая, потому что у Adidas есть задача, которую они формулируют на глобальном уровне, это поддержка женского и девчачьего спорта, потому что они видят в этом и социальную, и коммерческую миссию, и для них это важно во всех смыслах, проектов, которые там действительно не позволяют себе сексизма.

Потому что когда ты, вот первое, ну вот мы с тобой сделали женскую футбольную команду и хотим, чтобы про нее рассказали СМИ, первое, что приходит в голову, это как бы их раздеть просто и сфотографировать, нормальная идея. Но это идея, от которой ты тут же отказываешься, потому что понимаешь, что это просто противоречит тому, что ты делаешь. Да, фотографию везде напечатают, но это не то…

Да, это прямо вот прямое противоречие концепции.

Но вот понимание и разделение этих ценностей, это и есть то, что мы делаем. То есть мы приходим к Adidas и говорим: смотрите, мы вот делаем вот это, вот это и вот это, кажется, это решает ваши вот эти и вот эти задачи. Они говорят: да, супер, и еще у нас есть вот это и вот это.

Это было шесть лет назад, тогда мы были дико маленькие, и для Adidas, конечно же, это был эксперимент, есть маленькие клевые ребята, про них все пишут, давайте их поддержим, посмотрим, что из этого выйдет. Сейчас это сотрудничество действительно вполне себе на глобальном уровне.

Офигенно совершенно, как бы вам только иноагентство под это дело не обеспечили как-то, не знаю.

Нет, постараемся без этого обойтись.

ManCity, тоже это давняя история, но понимаешь, я так поднимаю все, что… ManCity, вот сотрудничество, какое-то знакомство с какими-то крутыми английскими клубами, там еще, насколько я понимаю, «Бавария», кто у нас еще был, «Атлетико»…

«Бавария», «Атлетико», с Roma мы хороший контакт… Это на самом деле история про то, что как бы это использование европейского менталитета и их как бы культурных традиций. Они, если ты им пишешь письмо, не могут тебе на него не ответить. Это правда.

Вот это вот поразительно, вот эти вот европейцы, это я знаю эту их манеру, это поразительно, они отвечают на письма, да.

Они действительно отвечают на письма, и на этом ты их, конечно…

Тут-то ты их и поймал.

Тут-то карта и пошла. Потому что ты просто пишешь, типа смотрите, мы вот делаем вот такую штуку, типа, давайте вместе. Они такие… В большинстве случаев они тебе пишут: большое спасибо, вы очень классные, удачи вам. Но иногда…

Очень смешно было как раз с «Баварией», которые получили от нас письмо, а дальше спустя неделю мы получили от них ответ, но по случайному стечению обстоятельств, мы написали им на английском, они нам ответили на английском, а между этим сохранилась переписка на немецком.

Ну, Google Translate доступен всем, и там дико смешная переписка между отделами там, десятком человек, один другому пишет типа: «Шварц, дорогой друг, нам тут написали какие-то странные русские, что с ними делать?». «Слушай, я не знаю, давай отправим это там Георгу», и так они пересылают друг другу, пытаясь понять вообще, что с нами делать, и это очень-очень трогательно.

Но из этого, это становится началом хорошей дружбы при этом.

Это становится началом хорошей дружбы.

Разговор про то, как ты находишь тренера, и как ты находишь тренера, который разделяет твою идеологию, твои ценности? Как часто к вам приходят люди не изнутри спортивной среды, как они приходят? Вот это, кстати, тот вопрос, которые ведет к вопросу о франшизе. Насколько это масштабируемо все?

Слушай, это все масштабируемо. С одной стороны, это все масштабируемо, потому что как раз вот для этого проекта «Мы в игре», мы за два месяца нашли и отстажировали тренеров, которые в пяти городах, это десять тренеров.

Пять городов, это тренеры, с которыми у нас как бы была ежедневная связь, зумы, потом супервизия физическая и так далее, но тем не менее, ни один из этих тренеров, окей, один только был ошибкой, все остальные это суперточное попадание. Это был такой большой вызов для нас, потому что не было уверенности, что так получится.

С другой стороны, этих десятерых тренеров мы отобрали среди 120. И это очень дорого и сложно, потому что там этапы отбора следующие. Сначала это анкетирование, на нем уходит процентов 30 людей, про которых ты понимаешь, что либо они совсем не про тебя, то есть вообще не про тебя, либо это люди, которые не тренеры и не будут тренерами, то есть это человек, который просто заинтересовался, услышал, как-то видит, что это что-то модное…

Футбол любит, да.

Футбол любит и так далее. Ему интересненько, но ты понимаешь, что он не будет тренером или она. Значит, на этом этапе отходит 30%.

Потом это зум с каждым тренером индивидуальный, по полчаса, сорок минут. У нас их было там, условно, сто. Соответственно, это сложный процесс, когда мы пытаемся вытянуть из человека ответы на сложные вопросы, потому что если тебя спросить, можно ли наказывать ребенка, ты скорее всего скажешь, что нет.

Вот. А что надо спросить, чтобы…

Вот дальше есть нюансы, потому что, с одной стороны, конечно, мы понимаем, что нет, а с другой стороны, ну вот ты ему пять раз объяснила, а он все равно не делает, или делает не то, или балуется и так далее.

Так, и что мы сделаем с тем, который балуется?

И возникает вопрос, что мы… И дальше мы вытягиваем из человека, мы вытягиваем две вещи. Первое, это какие-то установки, которые в нем заложены уже, и второе — готовность эти установки обсуждать. Потому что, то есть что мы считаем наказанием? Понятное дело, например, мы точно считаем, знаем, мы считаем, что, например, физические наказания, не в смысле бить, это всем понятно, а например, заставлять ребенка сто отжиманий делать в качестве наказания.

Армейские такие.

Да, армейские наказания, они с нашей точки зрения не работают совсем. Но можем ли мы как-то показать ребенку, что стиль поведения, который отличается от того, который мы хотим, он невыгоден, есть ли у нас для этого инструменты? Они у нас могут быть, то есть какие и так далее, и начинаем мы это обсуждать.

И в этом смысле для нас важно, чтобы у человека не было зашито жестко каких-то очень четких представлений о тренировках, которые противоречат нашим, с одной стороны. С другой стороны, готовность быть открытым и меняться, потому что для нас очень важно, что мы все время обсуждаем и ищем какие-то подходы, пути и так далее.

Ну и типа из 120 у вас осталось сколько, десять?

Десять.

Десять человек, 10%. Да, трудно это масштабировать-то, конечно, так.

Ну, если задать, у нас нет задачи завтра открыть тысячу отделений по всей России. И если такая задача придет, я ее не возьмусь решать, это как бы нерешаемо. Но если мне скажут, типа открой еще пять регионов там вот через полгода, окей, я знаю, как это делать, это я могу сделать.

Про систему монстров и не монстров расскажи еще.

Это система, от которой мы в целом скорее уже отошли. Была, то есть изначально мы брали всех, и в какой-то момент мы поняли, что среди детей, которые к нам приходят, есть те, кто хочет тренироваться больше, интенсивнее и так далее, и есть те, кто хочет ходить раз, два раза в неделю, то есть в таком свободном режиме, раз в две недели, просто приходить, получать удовольствие.

Мы их разделили, и как бы у нас появилась, сначала мы это называли Love и Like, а потом, на следующим возрастном этапе, мы стали их называть монстр и не монстр. Моя, не скажу за всех остальных, моя точка зрения заключалась в том, что спортивная селекция это то, что убивает в детях интерес.

И мы, собственно говоря, я пробую сделать так, у меня сейчас моя команда маленьких девочек восьми-девяти лет, там одновременно тренируются девчонки, которые тренируются уже три года со мной, и у них один уровень технического мастерства, к нам присоединились девчонки, которые тренируются год всего до этого и с другими тренерами, у них другой уровень мастерства, и пришли еще новые девчонки, и все это вместе.

И вот для нас эксперимент такой, но я считаю, что правильный, это что будет, если их тренировать всех вместе с одинаковой интенсивностью, но с индивидуальным подходом.

Небезызвестный скандал с Симоной Байлз, с гимнасткой, этический кейс, который обсуждался везде. Значит, там гимнастка, олимпийская чемпионка, все дела, которая в разгар всего снимается с соревнований и говорит, что у нее проблемы с психическим здоровьем, извините, сейчас не могу.

Я вспомнил, да.

И дальше происходит некоторый взрыв футбольного мира, это я наблюдала даже на своих друзьях, которые вроде бы стоят со мной абсолютно на одних и тех же позициях, но тем не менее, конечно, тут случается некоторый клинч, потому что все, за что мы любим спорт — ответственность, сила, достоинство и невозможность подвести команду, и ответственность твоя за всех остальных людей, вот тут она вот так довольно просто это сдает и говорит: ну, ребята, все, у меня сломалось, у меня депрессия, сложности, последствия глубокой травматизации, мне сейчас нужен перерыв и поэтому все, давайте это оставим.

Я хотела у тебя спросить, как ты смотришь на эту историю, она для тебя что?

Вообще-то как раз я тоже видел все эти дискуссии, меня они очень удивляли, потому что в футболе такое происходит каждый день. Значит, есть такой великий футболист, и никто никогда не скажет о нем ничего плохого, а теперь он еще и великий тренер, Зидан, всеми обожаемый. Так, на секундочку, однажды, не сдержав своих эмоций, Зидан лишил свою сборную чемпионства то ли мира, то ли Европы, я не помню, чего, когда они играли с Италией, и он боднул Матерацци.

2006 год.

Значит, он бодает Матерацци. Что с ним происходит? У него происходит в этот момент нервный срыв, потому что если бы его спросили, до или после, что произойдет следующим шагом, он бы сказал: мне дадут красную карточку, очевидно. У него происходит нервный срыв, он в моменте не справляется с эмоциями. Да, окей, ему сказали что-то и так далее, ему на каждом матче что-то говорят.

Что-то говорят, да.

Просто здесь он психанул.

А тебе на это скажут, что это игровой момент. Это игровой момент, а тут человек в холодном рассудке, не в игровой ситуации. Ну, там игровой ситуации, собственно, и нет.

Это индивидуальный вид спорта.

Индивидуальный вид спорта. Он говорит просто: а я сейчас снимаюсь, до свидания, и сдает всех. Тут как бы…

Это индивидуальный вид спорта, там вообще другой психологический накал. Здесь ты выходишь в команде, здесь ты можешь чувствовать себя неуверенно, чувствовать мандраж, чувствовать себя плохо, как угодно, ты все равно часть команды. Часть команды, часть корабля, значит, ты выходишь. И в этом смысле тебе сильно проще, ты можешь пойти к тренеру, сказать ему, он тебя заменит в определенном матче, можешь симулировать травму.

Здесь только ты. Ты сегодня должна выйти и показать свое выступление, завтра должна выйти. Вообще такое происходило много раз, просто обычно снимались до соревнования, а она снялась прямо посередине. Это некоторый шаг в осознанности, потому что то, что произошло бы с ней, если бы она не снялась, скорее всего, она бы просто разгромно проиграла на каком-то из этапов и уехала бы домой молча.

Да, она какую-то катастрофу предотвращала, которую она знала, очевидно.

Да, она просто почувствовала. Как бы это круто с точки зрения того, что это нормализует как бы отношение к себе, как к человеку, и как бы то, что я делаю, это не все, что я есть. Я не только спортсмен, я еще человек, у меня в какой-то момент закончится карьера, я все равно буду существовать и так далее. Это выступление, да, это Олимпиада, да, я к ней готовилась. Сорян.

Скажи, пожалуйста, мы все-таки живем в стране, в которой насилие в разных его формах, в государственном, в домашнем, в таком, в сяком, в пятом, в десятом довольно сильно распространено, и с этим очень мало что можно сделать. Вот программа моя про людей, которые пытаются с этим что-то сделать в разных формах, так или иначе, они где-то преуспевают, где-то терпят неудачи.

Ты и твоя команда, вы берете и убираете насилие из такой институции, которая на протяжении долгих лет, причем не только в России на самом деле, это как раз не специфически российская проблема, на этом насилии только на одном и строилась.

У тебя есть ощущение, что что-то получается? Вот не на уровне «мы классно работаем, у нас там несколько филиалов, у нас классные ребята, нам удается набирать», и люди постепенно как-то начинают привыкать, что детей не обязательно убивать на тренировках, а что вы как-то участвуете вот в этом большом процессе развенчания насилия?

Мы очень хотим так думать. Насколько это там получается, не получается, не знаю, но я в этом смысле дурацкий оптимист, я верю в то, что как бы все будет хорошо. Все так или иначе…

Я не знаю, находимся ли мы сейчас на том дне относительно насилия и других каких-то историй в России, которые происходят, и дальше будет подъем, или мы еще спускаемся, этого я не знаю. Но то, что подъем будет, и все будет в этом смысле исторически хорошо, может быть, не для нас, а для наших детей, может быть, даже для внуков, но будет.

И в этом смысле кажется, что от того, насколько Ривина, ты, мы, все остальные будем делать вот эти вот маленькие по сути истории, на очень небольшое количество людей в рамках стомиллионной страны, тем не менее людям в какой-то момент будет хотеться про это что-то узнать, что-то заметить и так далее. То есть как бы это все равно так работает, и чем лучше мы работаем, тем быстрее вот это хорошее будущее, оно придет. Вот я в это верю.