Фон Триер по-русски: можно ли судить Игоря Вострикова за участие в выборах «Единой России»

Это сюжет для Ларса фон Триера, когда кино начинается с одной и той же фамилии, несколько раз повторяющейся в списке погибших, а в финале последний выживший носитель этой фамилии, одетый в пиджак с галстуком, занимает кресло в зале областного парламента, окруженный живыми мертвецами разной степени чудовищности. Критики бы писали, что режиссер слишком жесток к зрителю и к человеку вообще, и что так нельзя, и что должны быть какие-то границы, которые ни в коем случае нельзя пересекать. Собственно, с конкретным Триером и фильмом «Дом, который построил Джек» что-то такое прямо сейчас происходит на Каннском фестивале, критики ругаются, зрители уходят из зала, скандал, споры, обиды, все как полагается.

Российская реальность всегда ставит вопросы чуть острее, чем любое кино. Превращение за неполные два месяца человека из бесспорной жертвы в спорного политика выглядит жутковато даже по нашим меркам, и даже если исходить из того, что пережитая Востриковым трагедия снимает с него все ограничения, какие только могут быть у человека, все равно всему есть пределы, то есть — ну в «Единую Россию»-то зачем?

Собственно, «Единая Россия» и делает невыносимым весь этот сюжет, потому что даже без лозунгов о «партии жуликов и воров» как-то понятно, что путь в партию власти или, точнее, в партию номенклатуры — это путь цинизма, безнравственности и аморальности, которые делаются гораздо масштабнее и страшнее, если ставить их рядом с трагедией «Зимней вишни», которая, как всякая большая беда, ставит человека лицом к лицу с судьбой, делая неважными вообще любые сопутствующие обстоятельства — но только на мгновение, а потом обстоятельства берут реванш и наступают на беду и на судьбу, превращая ее в самую пошлую и абсурдную политическую новость. На этот реванш обстоятельства потратили два месяца, это рекордный срок, очень быстро, действительно как в кино — вот Востриков кричит на тогда еще вице-губернатора Цивилева, фактически вынуждая его встать на колени перед людьми, вот он встречается с Тулеевым и видит за ним, как это принято называть, свою правду, вот он говорит, что митинги не нужны, и вот он уже в полушаге от депутатства, и кто следил за всем сюжетом, тот смотрит на это, разинув рот, и говорит… — а вот непонятно, что тут говорить, потому что любое сформулированное неприятие происходящего будет выглядеть какой-то совсем мерзостью, потому что этически приемлемой формы раздачи советов человеку, потерявшему в огне всю семью, не существует, и сам вопрос, если убрать словесную косметику, нужно ставить таким образом, что вот, наверное, есть какой-то образ осиротевшего погорельца, который вам нравится, и, чтобы вам было приятно, Востриков этому образу должен соответствовать. Попробуйте сказать это вслух и ужаснитесь.

Современный россиянин, если совсем честно, вполне уверенно чувствует себя в серой зоне морали и этики — слишком много ситуаций, в которых нет общепринятых правил поведения, слишком много вопросов, на которые нет универсальных ответов. То же самое можно сказать и о серых зонах в политике — несоответствие между тем, как все должно быть формально и как все происходит на самом деле, уже сформировало пространство заведомого обмана и цинизма. Но когда политическая и человеческая серые зоны накладываются друг на друга, происходит взрыв. И по зоне поражения этаким сталкером бродит Игорь Востриков, который и сам про себя что угодно может думать, и про него кто угодно может думать что угодно — но там нет ни добра, ни зла, и нет ничьей правоты или неправоты. Люди, которые заранее записывают Вострикова в негодяи — ханжи и лицемеры. Люди, которые считают, что он имеет право на все — прекраснодушные идиоты. Кем быть лучше, неизвестно, и здесь действительно нужен режиссер Триер, чтобы это описать, но Триера нет в Кузбассе, и нам остается только следовать стихии этого жутковатого сюжета и не перебивать — пусть все будет как будет, права судить нет ни у кого.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции