Гарик Сукачев: генерал Золотов унизил мое достоинство. За кого нас держат?

Как бы я ни относился к ситуации, которая сложилась вокруг организации по борьбе с коррупцией, с Фондом по борьбе с коррупцией, как бы я ни относился, какие бы у меня вопросы ни возникали в этом смысле, но мне кажется, что это как-то ужасно, это за какими-то пределами. То, что я увидел, по крайней мере, я увидел. Я же тебе позвонил, я приехал совершенно расслабленный, из благополучной Германии, из Мюнхена, где улыбаются, вокруг это пиво там, туристы со всего мира, и русских туристов очень много, чудная погода. Приезжаешь, и что же я вижу, первое в интернете, ну я был совершенно сметен.

Теперь мне уже сказать нечего, если мы меня попросите, у меня вот не хватает слов. Вот когда я звонил тебе по телефону, у меня слов было много, очень много, я тебе изложил. Я, к сожалению, не умею воспроизводить во второй раз то, что я сказал однажды. Вот что бы я сейчас ни сказал, это будет какая-то очевидная глупость, но то, что это просто какое-то хамство ужасающее, это просто какая-то недостойная вещь. Такого быть не должно.

Левкович: Вот вы сейчас говорите об этом, как о чем-то нечто новеньком таком. Для вас, по крайней мере.

Сукачев: Я не говорю о нечто новеньком. Мы же каждый день так или иначе сталкиваемся с хамством. Ну, или через день, в том или ином виде. Но это касается нашей бытовой жизни, обыкновенной человеческой жизни. Какая-то нянечка все что угодно может сказать, еще кто-то, какие-то пьяные чуваки на улице и так далее. Я говорю как раз о тех людях, которые представляют власть, защищают власть…

Левкович: Я хочу вопрос закончить. То есть когда семь лет назад пресс-секретарь президента говорил, что он размажет печень по асфальту, протестующих…

Роменский: Когда-то Владимир Путин говорил, мочить в сортирах.

Левкович: Или когда глава Следственного комитета говорил, что я тебя там вывезу в лес и закопаю, и тебя там никто не будет искать.

Сукачев: Я не слышал.

Левкович: Вы просто не слышали. То есть, вы этого не замечали.

Сукачев: Я этого не слышал.

Левкович: Это было очень публично, очень громко. Это цитата.

Сукачев: Я вам верю. Вы говорите это ответственно, я вам верю.

Козырев: Это цитата Пескова после событий на Болотной, когда было это противостояние. То, что он выдал вдруг в публичное пространство, что печень этих людей надо размазать по асфальту…

Сукачев: Ну это кошмар какой-то.

Козырев: То вот сегодняшний Золотов, он как раз цитирует Пескова тогдашнего.

Левкович: Ничего нового.

Сукачев: Я не говорю, новое или не новое. Если это происходит семь лет, и вы наблюдаете за этим семь лет, а если я с этим столкнулся, и меня это ужаснуло точно так же, как и вас, это говорит об опасной совершенно тенденции, которая существует на самом верху, понимаете, вот и все. В этом случае между вами, кто это услышал впервые семь лет назад, и между мной, как человеком, который это услышал через семь лет, вообще-то знак равенства. И к вопросу о «мочить в сортире», это совсем другая история. Это было связано с чеченской войной, это было связано с терроризмом, это было связано с неприятием, не только Путиным, Путин озвучивает.

Роменский: Это вопрос риторики, того, как люди разговаривают.

Сукачев: Риторика заключалась тогда, много лет назад, в следующем: возможно ли договариваться с террористами? Или невозможно договариваться с террористами? Это контекст слов.

Роменский: Вы просто не объяснили ничего о том, что вас так зацепило в обращении Золотова к Навальному, кроме того, что вам были неприятны слова, которые такой человек, уровня офицера, произносить, ну, не должен.

Сукачев: Это меня и зацепило, это меня и зацепило, прежде всего. Это унизило мое человеческое достоинство, мое лично. Это обращение было ко мне лично, как к человеку, это обращение было некорректным. Это обращение было как в девяностые годы, как будто это какая-то бандитская группировка.

Роменский: А то, что у него сок дороже, чем в «Пятерочке», вас это не зацепило?

Сукачев: Меня это никак не зацепило, потому что я не тот человек, который знает, как происходит…

Роменский: Золотова зацепило, поэтому он позвал Навального на дуэль.

Сукачев: Это вы так предполагаете. Я имею право предполагать как-то по-другому, вот и все, на то и свобода. Я не знаю, честное слово. Я не знаю, как делаются закупки, каким образом делаются закупки и так далее. Является ли доказательством «Пятерочка»? Конечно, безусловно она является доказательством, вот прямо прямым доказательством, это правда. Но на каждую правду есть своя правда. Я это не обсуждаю, я обсуждаю то, как человек говорит и то, как он относится к своему оппоненту.

Роменский: Мы говорим о сути, и суть…

Сукачев: Суть — самое главное. Мы неподсудны, мы с тобой сделаем все что угодно, любые твои слова. Мы будем поступать не с точки зрения закона, а с точки зрения понятий. Вот и все, вы понимаете, в чем дело? А дальше идут частности, я не готов разбирать частности. Я говорю о главных, о вещах основополагающих, для меня лично, я не говорю о вас. Вы меня спросили, я вот вам пытаюсь, нелепо, может быть, как-то, это ответить.

Забалуев: Послушайте, мы немножко, может быть, ушли, мне кажется.

Сукачев: Простите пожалуйста.

Забалуев: Смотрите, вы говорите про опасную тенденцию в высших эшелонах власти.

Сукачев: Совершенно точно.

Забалуев: Можете ее сформулировать, какова она, и чем она опасна, на ваш взгляд? Если вы говорите, что это не просто частный случай, а он говорит о чем-то большем. О чем он говорит?

Сукачев: Знаете, ну вот смотрите, если люди, облеченные властью, позволяют себе, семь лет назад, так говорить о людях, которые граждане их страны, во-первых. Во-вторых, конечно же спикера Путина мы с вами не выбирали, но он, тем не менее, является человеком, который ретранслирует мнение главы государства, огромного государства, одной части шестой Земли. Это катастрофа, что он таким языком общается с этим народом. Нас почти 150 миллионов людей, и это обращение к людям своей страны. Мы выбирали президента, мы каждый. Ну, вы можете сказать — я его не выбирал, я его не выбирал, каждый из нас может так сказать. Кто-то за кого-то голосовал, и мы имеем это полное право. Но мы имеем власть, которую как бы имеем. Да, на эти четыре года, на следующие 44, понятия совершенно не имею.

Забалуев: На шесть лет.

Сукачев: Предположим, на шесть, да, простите. И это тон, который обращен к нам лично. За что, за кого нас в таком случае держат? Как к нам обращаются? Это ретранслируется, еще раз повторяю, это к нам, это не к нему, это вот к нам.

Забалуев: А почему вы это приняли на свой счет?

Сукачев: Там же «вы», когда говорят «вы», это некий такой собирательный образ «вы». Я не готов спрашивать, кого поименно имеет в виду человек, я имею право понимать, что «вы» — это я, вот и все. И если Навальный занимается своим делом, безусловно, у него организация и огромное количество людей, которые его поддерживают, я понимаю, что у этих людей есть своя мотивация для того, чтобы поддерживать Навального. Но, наверное, такое обращение к Навальному не может просто быть, если Навальный это показывает власти, значит, власть, наверное, каким-то образом должна этим интересоваться точно так же, как Навальный, показывать свою точку зрения, а не говорить, что она сделает с нами.

Забалуев: Смотрите, Золотов совершенно очевидным образом обращался к Навальному и к его сторонникам, к которым вы явно не относитесь.

Сукачев: Совершенно верно.

Забалуев: Почему вы это приняли на свой счет?

Сукачев: Да потому что это ужас просто. Какая разница, отношусь ли я к сторонникам Навального или я к ним не отношусь? Это оскорбление человеческого достоинства.

Роменский: Путин называет тех людей, которые выходят за честные выборы, «бандерлогами». Вы почему-то тогда это на свой счет не восприняли.

Козырев: А ленту белую он называл презервативом.

Сукачев: Путин?

Козырев: Да. … всякие презервативы.

Левкович: Правда, вот лично меня немножко поразило, что вы только сейчас обратили на это внимание. Интересно понять, с чем это связано. То есть вы раньше не интересовались этими новостями?

Сукачев: Видите ли, у каждого ведь своя мотивация. Вы надеваете белую ленточку, я имею право не надевать ее, и относиться каким-то образом к тому, что вы надеваете.

Левкович: Нет, я к риторике. Она была всегда, у этой власти она была всегда. Вы сказали…

Сукачев: У любой власти есть та или иная риторика.

Левкович: Нет, она всегда была такой, как вот сейчас…

Сукачев: Это риторика, которая ниже плинтуса.

Левкович: Она всегда была такой.

Сукачев: Никакая власть не имеет права на такого рода риторику просто, понимаете.

Козырев: Ты старше нас всех здесь, ты видел гораздо больше, чем мы.

Сукачев: Я только что сказал…

Козырев: Ни для одного человека, который здесь присутствует, эта риторика в устах генерала Золотова не была сюрпризом. Эту риторику задал лидер национальный еще много лет, 18 лет назад. И он принял такую форму общения со своим народом, которую все остальные точно так же копируют.

Сукачев: Ну, ребята, вы так к этому относитесь. Я отношусь к этому иначе. Тот пример…

Забалуев: А как вы к этому относитесь?

Сукачев: Я изложил свою точку зрения.

Левкович: Значит, до этого было все на уровне?

Сукачев: Никогда ничего не было хорошо. Никто на белых крылышках не летал, ни черта хорошего не было никогда. Я огорчу вас, и не будет. Понимаете, никогда. Но, вообще, как же это сказать-то… Просто это низко, понимаете?

Роменский: А про лодку «Курск», что она утонула, когда его спросили, что с ней случилось?

Сукачев: Да я помню. Я помню это, это было на моих глазах. Меня это оскорбило. Да, меня это оскорбило, ну что, да, человек, он не держал себя в руках, меня это оскорбило. Но меня точно так же оскорбляло, когда Ельцин ссал на колесо самолета и дирижировал пьяный оркестром.

Забалуев: Это сравнимые вещи, да?

Сукачев: Сравнимые, абсолютно.

Быков: Не уверен.

Сукачев: Ну, для каждого же свои сравнения. У каждого своя какая-то шкала, ваша внутренняя, того, что дозволено вам, предположим, или не дозволено вам. С точки зрения вас.

Быков: Извините, можно вас спросить?

Сукачев: И вы меня заранее извините, если я нелепо выражаюсь.

Быков: Нет-нет, это все очень интересно, что вы говорите. И особенно это интересно, для вас открытие, что вот Золотов использует такую риторику.

Сукачев: Да не открытие это никакое. Мне 60 лет скоро, какое для меня открытие, что вы говорите.

Быков: А для меня открытие, что у вас столько мнений по поводу риторики, по поводу политической сферы, по поводу общественной сферы. Как, кстати, упомянутый «Курск», с тех пор, как вышла песня «Гибель Курска», у вас, кажется, не было настолько яркой в общественном смысле песни. Вы вот сейчас свою риторику в основном излагаете очень интересно в разговорах, в интервью различных. Но вот в творчество она почему-то никак не воплощается.

Сукачев: С чего вы взяли?

Быков: Ну, опровергните меня.

Сукачев: Я не хочу вас опровергать.

Быков: Я не слышу. Вот как говорят люди я так же не слышу, как вы облекаете свою риторику в творчество. Вот точно так же абсолютно.

Сукачев: Я никогда не занимался тем, что сегодня «Утром в газете, вечером в куплете», вот и все. Что касается «Курска» и этой песни, меня пронзило это, и все. Меня пронзило, откуда это, никто же не знает, как это все рождается.

Быков: С тех по не было ничего, что бы вас пронзило настолько сильно?

Сукачев: А потом меня пронзила какая-то другая штука. Поэтому, в любом случае, то, что вы слышите или видите, каким-то образом меня пронзило. Все остальное, все, что меня не пронзило, я выкидываю, и вы это никогда не услышите.

Быков: То есть в общественной сфере с тех пор не появлялось ни одной темы, которая вас бы пронзила настолько сильно, как гибель «Курска» тогда? Все остальное… Просто такое ощущение, что ваше творчество приняло более лирический поворот.

Сукачев: Наверное, я просто стал старше, может быть. Я не могу ответить на эти вопросы, ну никак, понимаете.

Быков: Интересно, есть различие между тем, как вы говорите, и что вы исполняете, то есть между артистом и между гражданином все-таки есть большой зазор.

Сукачев: Ничего себе подобного, это один и тот же человек, ну что вы.

Быков: Они говорят на разные темы почему-то.

Сукачев: Почему? Вы говорите странные вещи. В вас довольно много, как и во мне, всего разнообразного. И вы, предположим, это пишете, и тот человек, который заинтересуется тем, что вы пишете, он найдет довольно много разнообразных аллюзий в вашей личности.

Быков: Да. Я просто искал, искал об артисте Сукачеве… Вы могли бы сейчас сказать, назвать, может быть, какую-то песню, которая была бы, хотя бы завуалированно, приближена к тем темам, о которых мы сейчас говорим, о которых вы говорите в последних интервью.

Сукачев: Нет, конечно.

Быков: Нет такой песни, да?

Сукачев: Нет-нет. Это же ну, вы поймите, это не бывает намеренно никогда. Вот ну не бывает этого намеренно. И все песни, когда мы были, уж Миша-то знает прекрасно, когда мы были молодыми ребятами, мы были… Сто раз, довольно бледная иллюстрация, я об этом говорил много раз, но мы были молодыми, мы были частью вот той самой революции, колоссального перелома, который проходил в стране. И никто себя не заставлял, мы просто были этой частью, и поэтому была такого рода поэзия. Потом ты становишься старше, наверное, что-то… Я не знаю, мне трудно анализировать это.

Быков: Вот судя по тому, что вы говорите, вас это действительно волнует. И почему это может быть намерено, это волнует, это вполне естественно, если вдруг как-то переплавится в какое-то творчество, не переплавляется почему-то.

Сукачев: Не знаю, у меня нет ответа, давайте скобки открытыми оставим.

Козырев: Я всегда придерживаюсь того, что артист вообще никому ничего не должен.

Быков: Конечно, никому ничего.

Сукачев: Но это правда, потому что…

Козырев: Но я при этом хочу сказать, что я слышу твоих соратников, и я слышу, как звенит вот здесь и у БГ, и у Шевчука, и у Макара. Я слышу, что они резонируют с тем, что происходит, и на это реагируют, как такие…

Быков: Это только с этой стороны. А у Александра Ф. Скляра что, не резонирует? Только с другой стороны резонирует.

Роменский: У Чичериной резонирует.

Быков: У Чичериной резонирует, уж они заставляют себя. А у кого-то свербит.

Сукачев: Я не знаю, что у меня резонирует, что не резонирует, для меня это не является… Ну вот, что значит резонирует?

Роменский: Ну вот здесь-то зацепило.

Сукачев: Да это разные вещи. Поэзия, написание музыки.

Роменский: Окей. А вы смотрите все расследования Навального?

Сукачев: И то, что ты живой человек, который живет в обществе так или иначе, хотя хотелось бы стать тараканом, уползти куда-нибудь. Но не удается, значит, будешь, старик, раз тебе так отмечено, здесь быть, значит, будешь. Вот и все. И все мы, знаете ли, хотели бы быть толстокожими, но не всегда получается.

Роменский: Расследования Навального вы смотрите?

Сукачев: Да, смотрю. Не все, но смотрю, да.

Роменский: Как он должен ответить Золотову?

Сукачев: Понятия не имею. Я довольно критически отношусь к Навальному.

Роменский: А вы знаете, что он не может ответить Золотову сейчас?

Сукачев: Знаю.

Роменский: Что один тридцатидневный срок его продлили…

Сукачев: Знаю. И что?

Козырев: Поясни причину своего отношения к Навальному, то есть сформулируй, как ты к нему относишься.

Сукачев: Почему? Он мне напоминает Гапона.

Козырев: Попа Гапона?

Сукачев: Да. Вот и все, он мне напоминает. Потому что я тоже был молодым парнем и верил в идеалы, и все мы и так далее, люди вообще прекрасны тем, что они склонны верить в идеалы и идти под каким-то знаменем. Ясно, что когда были несанкционированные митинги, ясно, что произойдет, и произойдет прежде всего с молодежью. Это было мне, по крайней мере, как немолодому человеку, понятно, ясно, что так оно и будет. Сейчас нет никакой революционной ситуации, о которой писал Владимир Ильич Ленин. Но то, что он развивает революционную ситуацию, для меня несомненно совершенно.

Козырев: И это тебе не нравится?

Сукачев: Не нравится. Не нравится, потому что люди все равно придут на штыки. А я их видел в своей жизни, и знаю, чем они заканчиваются. Просто видел своими глазами, я там был просто. И обо что разбиваются идеалы.

Забалуев: Если бы вы со своим нынешним опытом оказались в 1991 году, вы бы по-другому себя повели?

Сукачев: Никогда. Думаю, нет. Думаю, что в 1991 году я повел себя так, но там же не думаешь о жизни. Что тебя ведет туда?

Забалуев: Нет, если бы вот сейчас… Вы человек активный, но при этом имеющий опыт.

Сукачев: Я человек пассивный.

Быков: По поводу молодежи я как раз хотел спросить. Мне было…

Сукачев: Нет-нет, ребята, давайте я закончу. Знаете, вот что я рассказывал пару раз, я сейчас повторю. Я знаю, что там идет у вас уже эта лента про колорада и ватника, и с удовольствием повторю вот эту вот историю финала августовских событий 1991 года. Раннее утро, все кончилось. Мы сидим на ступеньках Белого дома. И вдруг начинают бегать какие-то люди. Они начинают бегать, мы их не видели, этих людей. Потихоньку народ разъезжается, ты просто видишь, как все, кто-то куда-то расходится, но еще очень раннее утро. Кто-то куда-то расходится, и вдруг появляются какие-то странные бодрые люди, которые явно не отсюда. И дальше начинает появляться массовка, дальше тебе говорят — а ты что здесь делаешь, давай-ка отсюда уходи, и так далее. И ты смотришь, что там, впереди, вот ты сидишь на ступеньках, а там впереди у Белого дома становится все больше и больше людей, все больше и больше людей, все больше и больше людей.

И такая кинематографическая массовка начинается, и ты понимаешь, что вот теперь начинается оперетта. Из всего, что сейчас происходило, просто теперь оперетта, теперь начинают все пользоваться. Я это видел своими глазами. Я уж не буду говорить, что я сказал своему товарищу, кого я там увидел и спросил — а что ты тут делаешь вообще. Они появились, эти люди, прекрасные люди, замечательные. И я пошел, нашел такси и поехал домой. Уходили бронетранспортеры по Волоколамскому шоссе, я тогда жил на Комсомолке. На самом последнем, честное слово, как в кино, на самом последнем бронетранспортере сидели уставшие ребята-десантники, а за ними ехало такси. В этом такси сидел я, потому что я ехал на Комсомолку, и они уходили. И когда я приехал домой, моя жена меня спросила, не было никаких мобильных телефонов, она жутко переживала за меня. И я сразу лег спать, и где-то часов 16 я проспал.

А вот когда я проснулся, она спросила: «А что теперь вообще будет? Вообще как там все было?». Я говорю, ужас, во что превратился, я не знаю. Она говорит: «И что теперь там будет?». И я говорю: «А вот теперь, мне кажется, все мы кровью умоемся». Странное впечатление было после баррикад 1991 года. Но это были самые прекрасные люди, и я боролся среди этих самых прекрасных людей. Впрочем, как и самые прекрасные люди были у Бранденбургских ворот, и я был среди них, когда ломали Берлинскую стену. Мне, знаете ли, очень в жизни повезло, я был не то чтобы участником, но прямо свидетелем.

Козырев: Меня эта картина будет до конца жизни — цепь бронетранспортеров и одинокое такси с Игорем Ивановичем Сукачевым.

Сукачев: Да, семнадцатого таксопарка.

Левкович: Да, я хотел развить тему вовлечения молодежи в опасную деятельность. Когда мне было 14 лет, я был на концерте группы «Бригада С» в Театре эстрады. И «Бригада С» была, тут ничего не скажешь, наверное, единственной в стране группой, которая играла прямо настоящий рок-н-ролл, громко. Для меня, кстати, я говорю про себя. И в общем, всегда вокруг концертов группы «Бригада С» была обстановка крайне тревожная — приезжали крепкие люди из Подмосковья, били.

Сукачев: Это правда.

Левкович: И, собственно, это был первый концерт, когда меня очень здорово побили. И все, что вы тогда пели, «Звезда микрорайона», «Эксгибиционист», это очень такие, прямо мощняцкие рок-н-ролльные боевики, а потом я попал…

Козырев: Вот это тебя били! Под эти песни.

Левкович: Там было два дня, я на этот концерт из-за этого просто не попал. То есть меня побили так, что я просто не попал на концерт. А вы выступали тогда, соответственно, у вас пацифик висел, в общем, как-то казалось бы да, скрыт за свитерком. А раньше висел наружу.

Сукачев: Он и висит, навеки, меня в нем похоронят.

Левкович: Соответственно, мне казалось, что мы как-то с вами на одной абсолютно волне, по крайней мере, по каким-то фундаментальным мировоззренческим вещам, мне так казалось, молодому. Это тоже был протест, так что вы, в общем-то, как Навальный меня туда на концерт зазывали, я там получал, и ничего, и шел еще раз.

Сукачев: Клево! Отлично!

Левкович: Да. А потом следующий концерт, на который я попал к вам, уже был, когда вы уже выступали отдельно. Это был какой-то московский, тут я уже не скажу, какой, это был какой-то кабак, бар такой, причем очень-очень вполне себе. И сильно позже. Я вот увидел, что аудитория, в общем, этих концертов, вы пели военные песни. Военные песни!

Сукачев: Ну да. Но не в кабаке точно.

Левкович: Это я так называю.

Сукачев: Ну да.

Козырев: В чем вопрос, Женя?

Левкович: Вопрос, в общем, в том, что я до сих пор, честно, это я искренне спрашиваю, не издеваюсь. Вот я дурак был тогда в 14 лет или с вами что-то изменилось? Изменилось с вами что-то?

Сукачев: Да нет, вы чудный мальчик были. Да нет, вы были прекрасным мальчишкой.

Козырев: То есть ты в аудитории увидел этих людей, которые тебя били, что ли?

Левкович: Да и в Сукачеве я увидел совершенно другого человека, который поет военные песни с пацификом на плече.

Сукачев: Ну и что?

Левкович: Ничего, это вопрос. Вопрос в том вот… Как вы думаете, вы изменились с того времени, с 92 года?

Сукачев: Я никак не изменился.

Левкович: Никак.

Сукачев: Уверяю вас, для того, чтобы мы изменились… С нами должны произойти какие-то колоссальные, катастрофические события для того, чтобы мы изменились. Мы вряд ли меняемся, понимаете?

Левкович: То есть вы просто многогранный.

Сукачев: Я разнообразен.

Левкович: Разнообразен. То есть военные песни с пацификом у вас уживаются вполне.

Сукачев: Я не знаю. Может быть, вам немножко старше всё-таки стать, чуть-чуть подождать?

Левкович: Например? Это аргумент.

Сукачев: Знаете, всё же очень просто, для меня по крайней мере. Пока мы юные, молодые ребята или девчонки, мы, конечно же, новые, мы новое поколение и так далее, и так далее. И мы можем довольно эгоистично относиться к папам и к мамам, когда они сидят за столом и поют там какие-то песни, «Ой, мороз, мороз, не морозь меня», или «По Дону гуляет казак молодой», или «Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет».

Мы идем нервно курить, обнимать своих девушек и говорить, что мы такими уродами не будем никогда. Потом проходят годы, мы становимся старше, и очень многие из нас поют те же самые песни, потому что это часть, в общем-то, нашей даже не истории, а часть нашей какой-то вот этой ментальности и нашей души.

Козырев: Кода.

Сукачев: И если говорить о песнях военных, для меня-то это всё просто. Для меня-то совсем просто. Я родился ― я это сто раз говорил ― всего-навсего через четырнадцать лет после того, как закончилась гигантская война. Эти песни окружали меня всё мое детство. Я пел эти песни, я любил эти песни. Я ребенком жалел, что войны не было, потому что мне хотелось убежать на фронт. Правда, правда.

Левкович: Понимаю.

Сукачев: И для меня-то огромное счастье, что я их запомнил, эти песни, а потом пришло время, когда я перестал думать о том, что является формой и что не является формой. Это же здорово. И не то, что я могу эти песни петь, я вот хочу эти песни петь, я их пою, и огромное количество людей с удовольствием это слушает, потому что они тоже любят эти песни.

Левкович: И это безусловно.

Сукачев: Вот и всё. Поэтому он у вас исчезнет, этот вопрос, уверяю вас. Вы станете старше, и вот эти штуки, которые есть в вас…

Левкович: Я, кстати, не такой молодой, если что.

Сукачев: Честное слово. Нет, старше. Предположим, значительно старше.

Левкович: Мне за сорок.

Сукачев: Ваши виски будут седые и так далее. Видите, мы с вами молодо выглядим, мы красавчики.

Левкович: Да. Но не хотел бы я всё-таки…

Сукачев: Но тем не менее так или иначе в вас это пробудится, вот хотите вы этого или не хотите. Это прекрасно, потому что это вот те самые стволовые клетки вашей, не только вашей судьбы, а вот этой вот судьбы…

Левкович: Да, стволовые клетки чего? Понимаете, хотелось бы понять.

Сукачев: Вас, ваших предков, ваших пап, мам, дедушек, прадедушек, прапрадедушек. Вы ― то самое дерево, которое растет.

Левкович: Вот я вам честно скажу. Мой дедушка, который воевал, он никогда… Когда с ним пытались, я пытался разговаривать о войне…

Сукачев: Конечно.

Левкович: Он отворачивался, он спрятал…

Сукачев: Совершенно верно, мой отец тоже ничего не рассказывал о войне.

Левкович: Потому что для них это ужасно больно!

Сукачев: Моя мама ничего не рассказывала о войне.

Левкович: А мы так легко как бы, вот это «можем повторить», «кто-то с горочки спустился».

Сукачев: Что?

Левкович: Мы как-то, понимаете, да? То есть вы сейчас сами отсылаете к поколению наших родителей, да?

Сукачев: Да.

Левкович: Которые на самом деле, я не знаю, у меня дедушка военные песни вот не пел. Он был ранен на войне, на Великой Отечественной.

Сукачев: А Петр Ефимович Тодоровский, наш великий кинорежиссер, пел, любил, и мы с ним это делали вместе. А он фронтовик.

Левкович: Нет, я про вас спрашиваю. Он же не пел «Эксгибиционист» и «Звезда микрорайона», понимаете? Я-то спрашиваю у вас.

Сукачев: Наверно, я пытаюсь ответить вам. Как-то, наверно, не очень у меня понятно.

Козырев: Нет-нет, давайте перейдем к следующему вопросу.

Сукачев: Да, простите, да.

Быков: Дмитрий Быков, журнал «Я молодой».

Сукачев: А я не очень!

Быков: Это приложение, это приложение к журналу.

Забалуев: Приложение «Я пожилой».

Быков: Да-да-да. Я на самом деле хотел продолжить тему молодежи, раз уж мы ее затронули. Вот ваш приятель Сергей Шнуров похлеще-то Навального, в общем-то, всё время как-то к себе пытается, в свою зону действия завлечь молодежь, да. Он всё время флиртует как-то с нами в хорошем смысле, да?

Сукачев: Ну да.

Быков: Он всё время придумывает, какие-то коллаборации, он носит какую-то одежду такую. Вот он зачем-то это делает. Он притом, конечно, по-моему, младше вас, но тоже не юный человек, да.

Сукачев: Да, он младше. Да, это правда.

Быков: И зачем-то он это делает. Почему вот вы не хайпите, Игорь Иванович? Почему вам это не интересно?

Сукачев: Вы знаете, прекрасно иметь примеры перед собою. Вот почему… Я к Сережке отношусь прямо со любовью. И вот еще почему, вот к вашему вопросу. Он пробуждает во мне мысли определенного толка: какой же мой путь? Вот какой он? Вот что я должен делать как человек, который вот делает это?

Мне нужна точка опоры. Один в поле, да, не воин, есть поговорка. Сергей меня будит именно к таким довольно глубоким моим собственным размышлениям.  И я говорю, что нет, это совсем не мой путь. Пожалуйста, это всё весело.

Быков: То есть он показывает вам, как жить не надо?

Сукачев: Нет-нет, он показывает мне самое главное, он дает мне позволение, не позволение, а, знаете, такой маячок посмотреть на самого себя и сделать какие-то довольно глубокие собственные переживания о том, чем я занимаюсь и чем я всё-таки, безусловно, буду заниматься.

Быков: Можно чуть конкретнее? Потому что сейчас чуть-чуть похоже на Пауло Коэльо. Смотрите.

Сукачев: Нет, это к вопросу. Вы же озвучили…

Быков: Да-да-да.

Сукачев: Вы озвучили довольно широкий аспект.

Быков: У меня вопрос, я конкретизирую.

Сукачев: Мой путь очень узок относительно этого широкого аспекта.

Быков: Я понял. А молодежь-то вас вообще никак не интересует в смысле аудитории?

Сукачев: Нет, нет.

Быков: Вы немножечко, я вот сейчас спросил немножко лукаво, почему вы не хайпите.

Сукачев: Нет, нет. Не интересует.

Быков: Но вы чуть-чуть хайпите. Вы завели себе инстаграм, в конце концов.

Сукачев: Да, конечно.

Быков: Вы туда регулярно что-то выкладываете. Это уже чуть-чуть. Вы за лайками следите наверняка.

Сукачев: Вы уверены, что… Это же довольно странно, да.

Быков: Нормально.

Сукачев: Новые технологии охватывают не только молодежь. Я не молодой человек. Вот и всё.

То, о чем вы говорите, меня совсем не интересует. Меня интересует вот то, как мы с вами сейчас говорим, довольно живое общение людей друг с другом. Мне очень интересны вы. Я обожаю человеческую жизнь. Вы, как и я, вы все разнообразны. Так или иначе я могу с вами соглашаться, не соглашаться, но мне прямо интересен мир людей, ну прямо вот интересен, именно тем, что вы, как и я, все очень загадочные, очень загадочные, очень интересные.

Быков: Интересен.

Сукачев: Вот это, понимаете? И если вернуться к пространству интернета, меня это там интересует, потому что среди того, о чем вы сказали, каких-то вещей, связанных с рекламой, с какими-то яркими вещами, с количеством просмотров или не просмотров… Меня это совсем не интересует. Меня интересуют какие-то очень интересные, очень талантливые, очень необычные решения.

Роменский: А про посадки за репост вы слышали?

Сукачев: Да, конечно, слышал, да. Да, конечно, слышал.

Роменский: Просто я не понимаю, где та грань, где у вас начали открываться глаза.

Сукачев: Слушайте, я как только родился на свет, они у меня и открылись, уверяю вас.

Роменский: Это да. Но сейчас вы услышали Золотова…

Сукачев: Закроются они у меня, когда я ласты склею.

Роменский: И так прифигели. А то, что…

Сукачев: Да не прифигел я! Ну не прифигел я, это странно, честное слово.

Козырев: Давайте дальше. Я хотел один важный для себя вопрос уточнить. Несколько лет назад ты сказал, что у тебя есть твердая уверенность в том, что ДНР и ЛНР станут неизбежно частью России.

Сукачев: Да, конечно.

Козырев: Сохраняется это чувство до сих пор или нет?

Сукачев: Да, конечно. Я в этом не сомневаюсь совершенно. Да, я в этом не сомневаюсь.

Козырев: Что дает такую твердую неколебимую в этом уверенность?

Сукачев: Логика.

Козырев: Логика?

Сукачев: Логика, да. Логика, к сожалению.

Роменский: А вы как человек с пацификом на плече…

Сукачев: Ну да.

Роменский: Не считаете ли, что Российская Федерация, наше государство тоже несет ответственность некую за ту войну, которая сейчас идет на территориях, которые принадлежали Украине или принадлежат?

Сукачев: Что вы имеете в виду?

Роменский: Я имею в виду псковских десантников, чьи могилы я видел, которые погибли в ДНР. Вот они месяц назад были в части, потом взяли отпуск и погибли в ДНР. И он не один, их не двое. Их десятки.

Сукачев: И что, Россия, то есть огромная страна несет за это ответственность?

Роменский: Я считаю, что власть несет за это ответственность.

Сукачев: Я считаю, что нет, потому что революция началась на Украине и шла она довольно долго.

Роменский: Да.

Сукачев: Это не первая революция была. По крайней мере, на второй я тоже был, на Оранжевой революции. Я просто там оказался. И был, вот все эти оранжевые флаги видел и так далее. И всё же не однозначно. Всё не однозначно абсолютно. И военные, наверно, всё-таки это их профессия, они выполняют свою задачу, ту или иную.

Роменский: Но им дает приказ генерал.

Сукачев: Совершенно верно.

Роменский: А то и верховный главнокомандующий.

Сукачев: Ну, наверно, да. И что?

Козырев: То есть твоя позиция заключается в том, что к вооруженному конфликту на территории Украины Россия не имеет никакого отношения.

Сукачев: Нет, я думаю, имеет, конечно, отношение, как любая страна, которая должна защищать и обязана защищать свои геополитические интересы. Я не думаю, что Россия в этом смысле отличается от какого-либо другого сильного государства, вот и всё.

Левкович: Скажите, пожалуйста, вот там можно долго спорить, не спорить по поводу Крыма, наш, не наш.

Сукачев: Ну да.

Левкович: Сейчас не об этом. А Дамаск наш?

Сукачев: Это, я думаю, нужно всё-таки спрашивать у политиков. Я думаю…

Левкович: Ну, вы же говорите.

Сукачев: Я просто человек, я музыкант, вы поймите.

Левкович: Я понимаю. Но что-то же вас подвигает с уверенностью говорить…

Сукачев: Нет, такого рода сентенций я не испытываю. Если бы я знал этот предмет, если бы я мог на эту тему говорить предметно, если бы я в этом разбирался, я бы с вами говорил. Простите, я совершенно… У меня другое предназначение в жизни.

Левкович: Вы не знаете, что войска России в Сирии воюют? Вы знаете это, что российские войска в Сирии воюют.

Сукачев: Безусловно, да.

Левкович: Как вы к этому относитесь? Что они там делают, на ваш взгляд?

Сукачев: Я к этому отношусь как к данности, вот и всё. Значит, геополитическое столкновение. Там не только Россия воюет.

Левкович: Естественно. Там все воюют, да.

Сукачев: Там воюет НАТО, там воюют Соединенные Штаты Америки, Израиль и так далее.

Левкович: Да, но мы-то с вами живем здесь.

Сукачев: Значит, это точка мировая, да. Значит, эта точка мировая имеет колоссальное геополитическое значение для всех политических основных мировых систем, вот и всё. Я к этому отношусь как к данности.

Левкович: Безусловно. Вы говорите: «Дважды два ― четыре».

Сукачев: Ну и что?

Левкович: То есть у вас это не вызывает никакого…

Сукачев: Не вызывает.

Левкович: Опять же как у человека с пацификом на плече, в котором похоронят.

Сукачев: Не вызывает. Что я с этим могу сделать?

Левкович: Я только спрашиваю. Ваше отношение. Ничего, и я ничего не могу. Просто ваше отношение спрашиваю, а вы как-то очень…

Сукачев: Нет, я пытаюсь вам ответить. Вы думаете, что я от вас увиливаю. Я вам отвечаю, что у меня не вызывает это никакого удивления.

Левкович: Не вызывает.

Сукачев: Мир вызывает, всегда были такого рода столкновения, вот и всё.

Левкович: Хорошо.

Сукачев: Вы, что, думаете, война в Африке первый год идет, что ли?

Левкович: Нет, конечно.

Сукачев: Больше трехсот лет это продолжается.

Роменский: Естественно. Просто пацифист ― это тот человек, который за мир, не за войну.

Сукачев: Совершенно верно, я за мир.

Роменский: А вы говорите: «Ну, есть война и есть, что я с ней сделаю?». Вы можете быть за эту войну или против нее, и пацифисты вообще против войны, мне так казалось.

Сукачев: Я против войны. Но как это отменяет то, что происходит в мире? В мире всегда война, всегда. Та или иная, большая или маленькая.

Роменский: Но когда мое государство так или иначе отправляет людей на войну, я, как пацифист, расстраиваюсь. А вы говорите: «Ну, данность. Ну, Донбасс. Ну, Сирия».

Сукачев: Да нет. Мне трудно с вами разговаривать. Это не так, конечно.

Быков: Я понимаю, что у вас, кроме пацифика, на плече вытатуирован российский флаг? С другой стороны.

Сукачев: Да, российский. Русский и Аризоны, да.

Быков: А вы могли бы рассказать, при каких обстоятельствах, когда и зачем вы это сделали?

Сукачев: Здесь написано «Дорога 66», я проехал.

Козырев: Road 66?

Быков: Ах вот оно что. Вот оно что.

Сукачев: На мотоцикле. Вот это флаг Аризоны, где я это накалывал, а это флаг России. А это знак дороги 66 в Америке, матери всех дорог Соединенных Штатов Америки.

Быков: Всё, всё.

Козырев: Тогда можно я коротенькое в связи с этим? Как взаимоотношения с Хирургом, с Залдостановым?

Сукачев: Никак. Никак, никак.

Козырев: Но были же. То есть с «Волками».

Сукачев: Когда-то мы были в очень приятельских отношениях.

Козырев: Так, а что изменилось и в какой момент?

Сукачев: Для меня самое главное. Я думаю, что как бы мне хотелось бы, да, но так не происходит, но тем не менее. Я думаю, что люди, которые любят мотоциклы и говорят о свободе, должны постараться быть свободными. Вот и всё. Да, да. Вот и всё.

Забалуев: Давайте чуть-чуть к музыке вернемся. Вот мы сейчас говорим про то, про это, про Сирию.

Сукачев: Да, давайте.

Забалуев: Но я хотел…

Сукачев: Одну секунду.

Забалуев: Да, конечно.

Сукачев: Я попытаюсь вам ответить. Вы мне не поверите никогда, вот не поверите никогда. Но я говорю ответственно. К вопросу о пацифизме.

Роменский: Почему не поверю?

Сукачев: К вопросу о пацифизме. Чего никогда, к сожалению, не произойдет. Но я из тех ребят, который готов встать к стенке, чтобы его расстреляли, и это была бы последняя смерть на земле. Вот что такое пацифизм. Я очень хочу жить, я очень люблю свою семью, очень. Но если бы потребовалось, я бы постарался не испугаться. Вот что такое пацифизм, понимаете, да? Я дорожу вашими жизнями и жизнями людей.

Роменский: Я тоже думаю, что очень классно было бы, как Христос, правда, я тоже так думаю.

Сукачев: Понимаете?

Роменский: Вот от всей души.

Сукачев: Да, вот он первым хиппарем был, всё правильно.

Роменский: Вот сойти на крест, да.

Сукачев: У него хаер был.

Роменский: Только нам дана другая миссия, задача, возможность.

Сукачев: К сожалению. К сожалению.

Роменский: Так, может, как-то надо действовать, чтобы не было войны, чтобы больше не погибали люди?

Сукачев: Действуйте! Ваше время пришло, действуйте! Действуйте.

Козырев: У нас просто мало времени остается.

Сукачев: Я к вам присоединюсь.

Роменский: Но вы говорите, вы не готовы выходить на баррикады. Вот выходят люди за честные выборы, выходят против пенсионной реформы.

Сукачев: Когда вас будут убивать, я приду, не волнуйтесь.

Роменский: Это тоже в некотором смысле такое не самое приятное для народа решение.

Сукачев: Это совсем не приятное для народа решение.

Роменский: Да, и люди молодые, школьники выходят.

Сукачев: Это я вам говорю как человек, у которого жена пенсионерка вообще-то, вот, что это такое, да. Я понимаю, о чем идет речь, я понимаю, вот и всё. Но между провокацией и…

Ее введут, к сожалению. Сколько бы ни было демонстраций, сколько бы ни было провокаций, ее введут. И почему ее введут ― это отдельный разговор, уже не со мной, а с теми людьми, которые занимаются пенсионной реформой, которые знают о стабилизационных фондах, о том, сколько денег в стране, как, что, для чего и так далее. Тут я вам ничего не отвечу. Я, как и вы, могу быть против этой реформы, как и я, как и против реформы образования.

Вы знаете, моей дочери младшей 14 лет, и мне категорически не нравится образование, которое сейчас есть в школе. А ее старшему брату 34 года, и он учился в такой же спецшколе. В другой, простите, но тоже в Москве. И это было советское образование, которое просто, знаете, как земля и воздух отличались друг от друга. Это было советское образование, оно было фундаментальным абсолютно образованием, это я вам говорю ответственно, потому что у меня вырос замечательный, удивительный, образованный сын. И то образование, которое сейчас есть даже в спецшколах. Оно ужасно.

Вот это я могу сказать ответственно. Я с этим могу что-то сделать? К сожалению, не могу. К сожалению, не могу. Но вы молодежь, вы учитесь в университетах, для вас это. Для меня это, знаете, как для папы и мамы. Самые активные ― это всегда молодежь. Ваше время протеста, вот и всё.

Я не говорю, что я ушел от этого протеста. Если протест будет общий,  конечно, это будет обязанность моя как человека, как гражданина к вам присоединиться просто из-за того, чтобы вас не постреляли, понимаете? Вот и всё, потому что по нам стреляли. Мы знаем, что это такое. Вот и всё. Это общие какие-то слова, простите, пожалуйста.

Роменский: А нас сажают.

Сукачев: Ну, конечно. И нас сажали. После вас ваших детей будут сажать.

Забалуев: Вова, тебя выпустят, выпустят, всё будет хорошо. Послушайте, у меня, собственно, как раз был вопрос, под каким флагом… То есть вы довольно активно высказываетесь по самым разным вопросам, мы сейчас всё это слышим.

Сукачев: Да не активно я высказываюсь, к счастью, не активно.

Забалуев: Секунду.

Сукачев: К счастью, не активно.

Забалуев: Под каким флагом вы готовы были бы выйти на улицу? Вас же наверняка звали.

Сукачев: Под красным.

Забалуев: Под красным?

Сукачев: Да. Я социалист.

Забалуев: А, вот оно что.

Сукачев: Да, да. Свобода, равенство, братство. Всё. Красный флаг Французской революции.

Забалуев: Вы же боролись с красным флагом в 1991 году.

Сукачев: Я не боролся с красным флагом никогда. Я боролся с тоталитаризмом, вот и всё. А с красным флагом я не боролся.

Козырев: А коммунизм автоматически разве не ведет к тоталитаризму?

Сукачев: Вот всё, да, он приобрел определенные свои черты, то, с чего начиналось, да. Дальше мы пойдем, окунемся в начало XIX века, возникновение…

Козырев: Я просто хочу на земном шаре найти какой-то положительный пример.

Сукачев: Окончание самой первой мировой войны, то есть интервенции Наполеона, да, это самая первая мировая война. Чаяния об отмене крепостного права, которые так и не были произведены, возникновение «Земли и воли», «Черного передела» и так далее.

Ну зачем мы об этом будем говорить? Как была работа Ленина, кто такие друзья народа и как они борются против социал-демократов. Я, в общем, неплохо это всё знаю, просто не хочу никому это транслировать. Всё идет довольно далеко, и социалистическая идея, конечно же, не была воплощена так, как хотелось бы всем нам, безусловно.

Забалуев: Нигде.

Сукачев: Нигде, нигде в мире, конечно же.

Забалуев: А это вообще возможно, на ваш взгляд?

Сукачев: Безусловно. Я думаю, что вообще, если не произойдет, да, какого-то катастрофического… Последней войны, самой катастрофической. Или же не прилетит к нам очередной какой-нибудь метеорит, да.

Быков: Уж сколько их прилетело.

Сукачев: Их довольно много было. Земля переживала четыре, в общем, этапа, да, становления. То так или иначе человечество придет к социализму. Правда, ему мешают сейчас новые технологии, да, потому что отмирают рабочие профессии, их всё меньше, и меньше, и меньше. Но тем не менее социалистическое какое-то, знаете ли…

Потому что капитализм тоже себя не оправдывает никак. Но социализм… О равенстве ― это же Французская революция провозгласила, да, королю за это голову отрубали.

Забалуев: Игорь Иванович, хоть один -изм разве себя оправдал когда-нибудь на вашей памяти?

Сукачев: Это же поиск. Человечество всегда в поиске, конечно же. В любом случае на смену одному социальному устройству, социально-политическому устройство приходит новое социально-политическое устройство. Оно всегда контактирует с реальными историческими условиями, которые сейчас происходят и в этой стране, и в мире в целом. Вот и всё.

То есть это же не наш с вами выбор, это огромные предпосылки, которые идут не из сегодняшнего дня, а которые идут очень издалека-издалека.

Козырев: Последний вопрос.

Сукачев: Да, простите. Чего-то мы…

Козырев: Ты хочешь еще добить?

Быков: Да, я хотел немножко.

Козырев: У нас прямо совсем мало времени. Давай короткий вопрос.

Сукачев: Вы вырежьте всё про Ленина, вырежьте! Я хочу быть этим… Колорадом я хочу быть.

Забалуев: Как раз про Ленина интересно.

Сукачев: Нет, пусть все думают, что я алкоголик и…

Козырев: Придурок.

Сукачев: И придурок, да-да-да. Вот пожалуйста, это просьба.

Быков: Рок ― это музыка так или иначе протеста. В современных группах российских, которые так или иначе можно отнести к року, как-то вы чувствуете какой-то протест? Есть где-то у кого-то там протест? Или рок закончился, протест закончился?

Сукачев: Я не знаю. Сейчас…

Быков: Вы кого-нибудь слушаете, кстати, из современных?

Сукачев: Нет. Пожалуй, нет. То, чтобы какие-то… Если говорить о музыке рок, она довольно сильно изменилась у молодых, у молодых ребят.

Быков: Слава богу.

Сукачев: Да. И меня так ничто как-то не бодрит, да, скажем так. Конечно же, всё ушло сейчас в рэп.

Быков: В рэпчик.

Сукачев: Да. Real african poetry, да. В реальную африканскую поэзию.

Быков: Как мы называем, да.

Сукачев: Это так и называлось, да, изначально.

Быков: В нашем журнале «Я молодой».

Сукачев: Да-да. И там, конечно, есть.

Быков: А кто вам нравится?

Сукачев: Кто мне нравится?

Быков: Да.

Сукачев: Я ничего нового не скажу. Безусловно, Oxxxymiron, безусловно. Это выдающийся поэт, выдающийся поэт. Для меня это удивительный совершенно поэт. И, как ни странно, я люблю старых ребят, вот.

Козырев: Децла?

Сукачев: Нет. Я люблю «Кровосток» очень сильно, особенно ранний прежде всего, потому что я послушал последнюю пластинку в интернете, она меня не вдохновила. Но ранний «Кровосток» ― это что-то потрясающее для меня.

Козырев: «25/17»?

Сукачев: «25/17», безусловно.

Быков: Не подсказывайте, Михаил!

Козырев: Коллаборация была.

Сукачев: Мне очень интересен Хаски, не могу сказать, что всё, но он мне прямо интересен.

Козырев: Face?

Сукачев: О нет, ну что вы. Как это можно серьезно обсуждать?

Быков: А он сейчас выпустил альбом общественно-резонансный очень как раз.

Сукачев: Кто?

Быков: Face. Он обнажает там какие-то…

Сукачев: Да пускай обнажает, дай бог.

Быков: Обнажает.

Сукачев: Пускай обнажает, что нет-то.

Быков: Побрился налысо.

Сукачев: Да, пускай. Клёво.

Козырев: Монеточку не пробовал слушать?

Быков: Вот! Этот вопрос прозвучал!

Сукачев: Да, слушал. Конечно, слушал. И что?

Козырев: Мне кажется, что тексты очень, очень серьезные, взрослые. Мне очень нравится.

Сукачев: Чудная талантливая девчонка.

Козырев: Да. И потом, я за Урал, как ты понимаешь, всегда.

Сукачев: Ну, конечно, да. Но это ненадолго, к сожалению. Но я думаю, что она найдет себя каким-то образом, предположим, в поэзии и так далее. Сейчас это пока что возрастная, травести такая, да, даже ее голос ― да, это немножко травести. И это хорошо, это чудно и так далее. А дальше титр, как говорили, давайте на эту тему через двадцать лет поговорим серьезно.

Козырев: Прошли годы.

Сукачев: Это клёво, нет, мне нравится, очень много талантливых и ребят, и девчонок. Я с удовольствием это слушаю. Я могу сказать и о Pharaoh, когда он появился вот с этим своим первым клипом, он мне понравился именно тем, что я услышал эту музыку вот здесь, да. Просто у меня сын, да, хорошо в этом разбирается, как скейтбордист еще тех годов и так далее, как те ребята, которые первыми стали слушать, зная язык. Он там еще в девяностые годы…

Забалуев: А вы чувствуете в этом энергию, которая была в роке раньше?

Сукачев: Он мне понравился, вот этот трэп, хотя он был не нов, да, не нов на Западе. У нас это новое. Это мне напомнило московскую группу «Центр» Васи Шумова, когда они появились в 1982 году.

Быков: Pharaoh?

Сукачев: Эта новая волна не была здесь, она была там, и он принес эту новую волну. Это было очень новаторски.

Быков: А где протест в Pharaoh, в чем он? Он против чего протестует? Нет его?

Сукачев: Нет, я говорю о музыкальной форме.

Быков: Вы сказали, что в рэп перешел протест. И вот Pharaoh…

Сукачев: Вы меня спросили: «Что вам нравится?». Я сказал, что я могу отметить, это нравится или не нравится. Я не ответил, да, на ваш вопрос.

Козырев: Давайте… Просто время совсем уже поджимает.

Быков: Блиц.

Козырев: Благодарю тебя.

Сукачев: Простите, ребята, но я, блин… Миша, спасибо тебе огромное!

Козырев: Да. Но я надеюсь, что… Никто не уйдет обиженным.

Сукачев: Потому что вот я действительно был вот в этой ярости у телефона и, как всегда, я пришел нелепым человеком. Я правда не очень люблю вот разговаривать. Я вот разговариваю с товарищами, потом попросил Мишу: «Миша, позови меня, позови!». Он меня позвал, а мне сказать-то и нечего!

Быков: Да всё вы сказали хорошо, что вы.

Сукачев: Сказать-то мне и нечего, ребят. Вот и всё.

P. S.

Сукачев: Здрасьте! Меня зовут Гарик Сукачев. Я был сегодня в программе Hard Day's Night. Было симпатично, но я, как всегда, был неубедителен, однобок и корыстен. Вот так вот. Спасибо, мне было очень приятно провести с вами время.