«Самозванец — это нормальное состояние». Режиссер Алексей Красовский о фильме «Праздник», давлении силовиков и будущем сериале «Революция»

Красовский: Так это же все то же самое. Я о том, что не надо думать, что я какая-то отдельная единица, я существую вне этой системы. Я существую в ней, и если американскому фильму за несколько дней до проката отменяют, не дают прокатное удостоверение, если «Паддингтона» выкидывают из сетки, и также бедные прокатчики ничего не могут сделать с Министерством культуры, которое это, в том числе, вытворяет, какого черта я должен мириться. Они пусть мирятся, я не хочу. Я хочу показать, что это системная фатальная ошибка для кинобизнеса.

Желнов: Но это другой вопрос.

Красовский: Это для меня то же самое.

Желнов: Но вы признали, что вы не стали в этой игре, вы называете ее цензурой….

Красовский: Участвовать.

Желнов: Вы сами не стали в ней участвовать, просто чтобы зрителю тоже было понятно, предпочли опубликовать фильм в сети.

Красовский: Да.

Катаев: Вы изначально, когда снимали фильм, все это планировали сделать?

Красовский: Нет.

Катаев: Или, когда снимали, все-таки планировали пойти в Министерство культуры?

Красовский: Смотрите, когда вы снимаете независимое кино, вы конечно же готовы ко всяким подлостям, гадостям со стороны, так скажем, оппонентов, и у вас разумеется, есть план «А», план «В» и план «С» иногда. Вот для меня план «В» это были стриминговые платформы, это был, возможно, телеканал Дождь…

Желнов: Так. Онлайн-кинотеатр?

Красовский: Онлайн-кинотеатр, да. И только последний вариант это был ютьюб, это были, извините, торренты, пираты и все, кто угодно.

Катаев: Есть еще вариант фестивальный.

Сурганова: Да, вопрос возникает, почему вы от этого отказались?

Красовский: Я сейчас объясню, почему я отказался от фестивалей. Потому что это я знал, что это будет первая претензия, которую предъявляли и Звягинцеву — вы здесь снимаете кино, потом вы едете за границу и начинаете нас позорить. Еще раз, я хотел показать, это не про бизнес, это не про меня лично, эта история, повторяю, про несвободу. Поэтому мне не нужны были фестивальные призы, я готов был и выставлял эти награды на аукцион, чтобы люди, выкупив эти призы, помогли снимать кино дальше.

Желнов: История про несвободу, все-таки давайте, чтобы зрителям тоже было понятно, несвободу, что вы имеете в виду в данном случае?

Красовский: Самовыражение художников. Есть список тем, которые вам разрешают снимать. Если вы за милитаризм, за то, что хорошо умирать ради страны, окей, вот вам сто миллионов рублей, и еще двести миллионов на рекламу, и потом мы еще придем в вашу школу и уговорим вашего ребенка тоже сходить в кино. Если вы пытаетесь сказать о том, что есть какие-то привилегии и льготы, есть «Закон Димы Яковлева», это еще один из сценариев, который у меня давно валяется и нескоро будет осуществлен, словом, все эти темы — нет, не получится. Вам все время будут чинить препятствия. Нам их чинят до сих пор.

Желнов: Расскажите про препятствия, именно вот как происходило, я имею в виду давление силовых органов на вас, потому что, как я понимаю, с ваших слов, когда мы общались с вами до эфира, оно было, именно силовых органов, различные запросы прокуратуры. Можете рассказать именно об этом, как оказывалось на вас давление в связи с ожиданием выхода этой картины «Праздник»?

Красовский: Как не хотелось об этом говорить, если честно. Потому что мы все время, мне кажется, прошлый раз еще об этом тоже говорили. Я все время ужасно расстраиваюсь из-за того, что я не хочу нагнетать эту истерию в обществе, а мы все равно, вот сейчас я что-то скажу, и вынесем в заголовок вот этот ужас.

Желнов: Нет, тут нет никакой истерии. Ну, если есть давление, значит, оно есть, давайте о нем.

Красовский: Просто когда мы о нем говорим, вы потом почему-то это выносите в заголовки, как будто нет других тем. На самом деле мы справились, мы победили это безобразие.

Желнов: Кто давил?

Красовский: Ну, хорошо, попытаюсь по порядку. Началось все, я в хронологическом виде попытаюсь это изобразить, когда мы уже сняли картину, и началась вот эта ахинея с блогерами, с телефонными звонками, с сообщениями. Это переживается очень легко, вы просто перестаете отвечать на звонки, входящие от незнакомых номеров, это не бог весть какая проблема. Потом у вас приходит блокировка счета, суммы вашей. Я ИПшник, как многие кинематографисты, индивидуальный предприниматель, у вас приходит штраф за 2008 год, хотя по закону, по-моему, три года там истребований. Моя бухгалтер не понимает, потому что нет документа, который подтверждал бы наличие этого штрафа и что с ним происходит, то есть часть суммы у меня заморожено, и я не могу ею распоряжаться, чтобы, вы понимаете, оплачивать счета коллег, сотрудников и так далее. А у нас процесс, мы сняли, но я должен расплачиваться с людьми.

Желнов: Естественно.

Красовский: Окей, мы эту проблему тоже худо-бедно решаем, изворачиваемся. Дальше у нас появляются два сотрудника следствия, один занимается экстремизм-терроризм, и он звонит мне, он звонит моему исполнительному продюсеру. Эти люди не понимают, что исполнительный продюсер — это директор, который подчиняется мне, (Юля, привет!), и они думают, что мы действуем, как обычно, то есть мы получаем деньги от кого-то, сверху, от государства, и дальше эти деньги как-то распихиваем по карманам.

Желнов: Они вас приглашали на какой-то допрос?

Красовский: Да, они приглашали на допрос.

Желнов: Ну, не на допрос, видимо, как у них называется, не знаю.

Красовский: Ну, «помогите нам возбудить против вас уголовное дело» это называется. Параллельно возбудился следователь по борьбе с экономическими преступлениями и коррупцией, это тоже мы, оказывается, украли всю нефть и прочие радости. И эти люди начали давить на тех, в свою очередь, людей корпорации и компании, который нам действительно помогали. Киностудия, которую я не могу назвать, которая предоставляла мебель, реквизит, костюмы, это часть съемочной группы, которых в титрах нет, поэтому мне пришлось поблагодарить очень многих коллег в титрах, чтобы хоть как-то удлинить их немножечко, потому что в противном случае это был бы очень короткий барабан.

И все эти люди начали мне звонить и говорить, пожалуйста, не упоминай, не благодари больше, ничего, нам очень нравится то, в чем мы принимали участие, но, пожалуйста, нас больше не надо. Это меня бесило, вам честно скажу, потому что я уважаю этих людей, очень многих я люблю и ценю их вклад в картину, и мне неприятно, что я не могу гордиться этими людьми, а они, в свою очередь, вынуждены стыдиться того, что они здесь были. Это, конечно, не скажу, знаете, какое-то страшное давление, или потери, травмы, или предательство, нет, и это мы переживем.

Сурганова: Вы выяснили, кто все-таки был инициатором этой всей кампании? Вы собирались проводить некоторое расследование, узнать, с чего все началось. Потому что о фильме-то было известно давно, и о том, что вы собираете на него деньги, тоже было известно давно. Почему вдруг это вспыхнуло?

Красовский: У меня, к сожалению, нет таких рычагов влияния, чтобы, знаете, разоблачить и это тоже преступление. Когда-нибудь с помощью людей мы выясним и это тоже. Как мне рассказали, что запустила все это фабрика Пригожина, вот самые первые посты. По иронии судьбы…

Желнов: «Фабрика троллей» так называемая.

Красовский: «Фабрика троллей», да. Возможно, это не так, я не знаю, я прочитал сам об этом…

Катаев: Она сама по себе тоже не работает.

Красовский: Я прочитал об этом в «Медузе», в скобках это было указано, им я доверяю, я сам не проводил этого расследования. Я повторяю, у меня нет таких ресурсов, за мной, кроме съемочной группы, никого не стоит, поэтому…

Гликин: Я хотел уточнить, Мединский, который сделал известное заявление по поводу вашего фильма, он не был все-таки первым инициатором этой кампании?

Красовский: Я не знаю. Он мне не говорил и не признавался в том, что «Это не я, Алексей! Отстаньте, перестаньте нас троллить и мучить!». Я не знаю.

Гликин: Но он был позже, чем это все началось.

Красовский: Он подхватил, да?

Гликин: Его высказывания по поводу вашего фильма, он подхватил эту кампанию.

Красовский: По-моему, да.

Катаев: А сейчас давление, как я понимаю, тоже продолжается? Вот вы новые сериал снимать собираетесь, как я правильно понимаю, площадки вам тоже сейчас отказывают, да?

Красовский: Нам начинают снова пытаться выкручивать руки, но я даже не знаю, что мне можно рассказывать, что нет, потому что каждое следующее слово после слова «революция» приведет к новой серии интересных антагонистов.

Катаев: Чувствуете ли вы себя таким Навальным от кино, в таком случае? Посмотрите, вот все, как практически с Навальным, он хочет где-то выступить — ему запрещают, вы хотите где-то снять — ему запрещают, проверки, счета перекрываются. Вот чувствуете ли вы себя таким Навальным-кинематографистом?

Красовский: Я чувствую себя тоже Алексеем, как и он.

Архангельский: Я позволю себе некоторое превью сделать. Я знаю вас, я знаю, что вы по профессии, по первой специальности не кинематографист. Я в связи с этим позволил себе сделать такое предположение: вы, собственно говоря, хотя и добились большого успеха с фильмом «Коллектор», он был обласкан критикой, но тем не менее, вы не стали своим человеком в кинотусовке, в киноиндустрии. Вот это мое предположение, вы можете подтвердить это или опровергнуть.

И в связи с этим у меня, так сказать, второй вопрос или предположение — именно то, что вы не стали своим, до конца своим человеком вот в этой кинотусовке, это и дало вам сил, уверенности для того, чтобы избрать собственную стратегию, что в общем-то, для современного российского кинематографиста, для 99% этих людей, является чем-то абсолютно невозможным, для них это равносильно тому, что их выбросили на дорогу. А вы все-таки эту стратегию самостоятельного существования, самостоятельного делания, продвижения и промоутирования кино, выбрали. Вот можно на эту тему высказаться?

Красовский: По первому пункту — да, я не чувствую себя своим в этой стае друзей.

Архангельский: Но тем не менее, у вас там масса друзей, у вас Константин Хабенский, так сказать, ваш актер, если можно так сказать. Неужели это даже не сделало вас своим человеком?

Красовский: Я сейчас расскажу смешную историю, как родилось название фильма, слово «Праздник». До этого, как обычно случается в кино, у фильма есть рабочее название, но было плохое, сразу скажу, мне не нравилось, что-то надо было с ним делать. На церемонии «Ника», когда вам вручают кинонаграды, я выступил в защиту тех людей, которых задержали до этого на митинге.

Сурганова: 26 марта.

Красовский: 26 марта, да. Потому что и количество людей было сумасшедшим, и невозможно было молчать. И когда я спустился вниз с наградой, когда нас повели, собственно, пить вино и радоваться победам, один очень известный народный артист, очень хороший, подошел ко мне и сказал: «Алексей, зачем же вы испортили людям праздник?». И я понял — отличное название для картины. Не потому, что мне очень хотелось испортить праздник, хотя его следующая речь была о том, что у вас для этого есть сценарий, фильм, вы можете о том, что вас беспокоит, снимать кино, зачем вы вот приходите и сейчас, мы же здесь по другому поводу собрались. И в тот момент я действительно очень почувствовал, что эта награда, может быть, конечно, важна и приятна, но не стоит ничего, извините, дорогие лауреаты и академики. Потому что она не позволяет вам дальше двигаться.

Архангельский: От вот этой мощной государственной платформы, от этой лодки, это очень сложно же, оттолкнуться и поплыть, так сказать, своим путем, самостоятельно? Но зачем? Это глупое и нелогичное действие. Как вы себя уговорили пуститься вот в это самостоятельное плавание?

Красовский: Я не уговаривал.

Архангельский: Так случилось?

Красовский: Да. Мы, опять приходится рассказывать эту известную уже теперь байку, мы снимали совершенно другое кино, «Элефант» называется, где познакомились с оператором Сергеем Астаховым. Я несколько лет, четыре попытки у меня было, запустить картину «Праздник». Он меня попросил прислать сценарий, я ему прислал, он сказал: «Зачем ты ищешь, мы снимем все сами». И поскольку он и его ребята разворачиваются очень быстро на съемках, я больше получаса никогда никого не ждал, я понял, что мы действительно можем это осуществить сами, своими силами, и все.

Сурганова: А вот четыре попытки, про которые вы рассказали, то есть у вас проблемы на самом деле были с фильмом еще и до этого?

Красовский: Да.

Сурганова: И осенью, до этой кампании развернувшейся?

Красовский: Да.

Сурганова: Почему они происходили? Люди отказывались от сценария? Что это были за попытки?

Красовский: Нет, я писал сценарий, и как часто это бывало, не знаю, аналогию можно провести, скажем, с девушкой. Вот вам она нравится, вы начинаете за ней ухаживать, а потом вы понимаете — она слишком хороша, я не потяну эти рестораны и так далее. И здесь происходило то же самое, люди увлекались сценарием, потом начинали понимать, какие это принесет проблемы. Кто-то понимал это сразу и сворачивал, кто-то просил паузу на шесть-восемь месяцев, каждый раз говоря, что мы что-нибудь придумаем, мы обязательно что-нибудь сделаем, и я тоже в это верил, уговаривал всех подождать. Самый крутой был момент, когда мы уже собирались, я провел кастинги, у нас оставался месяц до съемок, и эти люди сказали: «Мы не будем все-таки снимать это кино», и мы тоже расставались. Каждый раз причины были разные.

Катаев: Это же не вопрос, нравится-не нравится — спи, моя красавица, это же вопрос все-таки темы скорее всего, блокады, которая у нас до сих пор табуирована.

Красовский: Три попытки, безусловно, были на предмет блокады, на предмет темы, предлагали перенести это в другое место, избавиться от Ленинграда, избавиться от входящих каких-то условий. А четвертая была попытка, просто я обнаружил, что люди хотят, как обычно в кино, заработать на производстве. То есть вы берете смету и видите там бухгалтера, которого вы зачем-то должны оплачивать полгода, вы видите офис, который вы тоже должны зачем-то оплачивать все это время. Вы понимаете, что нет, я не хочу с такими людьми работать, и они это тоже понимают. Вот.

Архангельский: Вот какой вопрос, мы знаем, есть такая проблема в российском кино, вот этот поток, почему мы видим эти фильмы однообразные, в которых играют одни и те же, кажется, актеры. Кажется вообще, что один актер. Почему они так однообразны, скучны? Потому что все актеры делают одно и то же в этих фильмах: стреляют из пулемета или сидят в танке, или что-нибудь еще, делают зверское лицо. Вот у меня к вам какой вопрос, люди, которые все-таки согласились играть в вашем кино, скажите, они чувствовали себя несколько в другой роли? Вот они были окрылены этой творческой свободой, тем, что называется творческой свободой, тем, что от них не требуют того, чего требуют в большинстве сегодняшних российских фильмов? Вот вы видели, что они играли как-то по-другому или реагировали как-то по-другому?

Желнов: Что это не продюсерское кино, можно еще и так сказать.

Архангельский: Что они раскрепощены, что они оказались в другой ситуации?

Красовский: Мне кажется, в этом дело не сколько в сценарии, сколько в атмосфере. И она у нас, я думаю, вся моя любимая съемочная группа сейчас это подтвердит и кивнет, у нас была атмосфера пионерского лагеря, когда комфортно, уютно и страшно обидно, что съемочных дней всего семь, потому что вы привыкли друг к другу, вам не хочется расставаться. Было очень весело, драйвово. Мы на тот момент никто не понимали, потому что, повторяю, я открыто обратился на краудфандинге, мы собрали очень мало денег, до нас никому не было дела, мы были уверены, что, наверное, прошло все, миновало, зря все боялись. Я публично заявил о том, что мы снимаем кино, нам никто не вставлял серьезных каких-то препонов на тот момент, поэтому мы были предоставлены сами себе. Какой-то особенной, может быть, там свободы, я не думаю, что они ощущали, просто был приятный такой в общем тандем.

Гликин: Алексей, вот вы сказали, что тема блокады блокировала этот процесс, скажем так. А вы не думали, что, может быть, стоит изменить подход, отказаться именно от этого сюжета, в смысле, именно от этой блокады как таковой, ведь тему борьбы с привилегиями, тему привилегий, неравенства социального, ее же можно раскрыть и через какие-то любые другие эпизоды в нашей истории.

Желнов: Почему блокада?

Гликин: Это какая-то идея фикс, вот именно с блокадой.

Красовский: Спасибо. Сейчас расскажу. До того, как у меня появился «Праздник», у меня появилась, была совершенно другая история абсолютно, она касалась посольства, российского посольства, которое находится в африканской стране, я ее выдумал. И эти люди, это уже третье поколение людей, которые живут и себя чувствуют белыми господами, у них все хорошо, они ни о чем не обеспокоены совершенно, такие белые люди среди несчастного, в общем-то, достаточно бедного населения. И они узнают, что потребность в посольстве в этой стране отпала, дипломатических связей никаких там уже больше давно нет, и пора им уезжать в Россию. Они конечно же смотрят телевизор и понимают, что ехать они туда не хотят ни при каких обстоятельствах.

Архангельский: По аналогии с американским представительством, консульством где-то.

Красовский: И эти люди решают устроить здесь переворот, в этой стране. Они говорят, что нас взяли в заложники, они берут музейного директора, который единственный помнит о последних днях революции, которая была там 85 лет назад. В общем, я много написал. И как-то я, это было ровно то же, что и с «Коллектором», я поставил точку и понял, что зачем я делаю эти условности, когда все это же самое, весь этот дисбаланс, вся эта разница между сытыми и несчастными людьми, она была вот прямо здесь, недавно и очень остро чувствовалась во время блокады, потому что эти истории я конечно же тоже слышал. На тот момент я еще не читал «Блокадную этику», с которой познакомился уже потом.

Гликин: Гранина?

Красовский: Нет, не Гранина.

Гликин: Там еще и Гранин писал тоже на этот счет.

Красовский: Гранина я читал до, а «Блокадная этика» гораздо интереснее в этом смысле, которая про мораль, которая менялась в это время. Потому что мораль на войне одна, мораль во время голода и войны, она другая, и психика меняется. Словом, я заставил себя написанный, веселый, и как вы говорите, не имеющий, абсолютно как бы дистиллированный продукт, я заставил себя переписать и перенести в блокаду, понимая прекрасно все тяготы и невзгоды, которые лягут на меня, на всех и так далее.

Желнов: Почему все-таки блокаду? Потому что социальное расслоение, о котором вы говорили, привилегированный класс, не привилегированный, уж в нашей стране материала на эту тему очень много и без блокадного сюжета, и без войны.

Катаев: Тем более, вы помните, что было с нашим телеканалом после вопроса знаменитого.

Красовский: Помню. Но так уж вышло, что я этот сценарий написал давно, еще по-моему даже не начали давить продукты у всех на глазах, вместе с птенцами и другими животными. Мне сейчас неловко признаваться, что я предсказал часть событий, потому что мы оказались действительно изолированными от общества, мы тоже в блокаде сейчас оказываемся. Но так вот вышло, что на тот момент мне казалось, что это будет очень острое кино, оно будет ровно про то, куда мы попали. И так и вышло, я жалею, что я не снял этого раньше.

Катаев: Не было в этом немножко такого — вот я надавлю на больную мозоль, чтобы вот такое немножко фрондерство, «бунтовщик без причины», что называется. Не было такого? Пойду против всех, вот телеканал Дождь чуть ли не закрывают после вопроса про блокаду, до сих пор ветераны очень болезненно все это воспринимают, но я все равно.

Архангельский: «Иду на вы», подсказываю.

Катаев: Да.

Красовский: Большая часть моих сценариев такие, я не могу сказать, что вот сейчас я пойду и буду фрондером, а вот в следующий раз пойду пересижу. Как-то не знаю, я уж выбрал такую линию, мне хочется рассказывать о том, что меня, и как выясняется, большое количество людей беспокоит. Ну, значит, кто-то должен об этом говорить.

Желнов: То есть вам важна в любом случае история такой внутренней провокации, вызова, брошенной перчатки, то есть вы сознательно в этом участвуете, это не просто художественная…

Красовский: Я не могу сказать, что я дурак и не понимаю, что я делаю. Конечно, я понимаю.

Гликин: Я хотел уточнить. Вы сказали такую вещь, мы оказались в блокаде.

Красовский: Да.

Гликин: Мы, это кто?

Красовский: И вы в том числе, и ваш телеканал. Он не чувствует себя в блокаде? Вы не изолированы от других телеканалов? Ну вот так вот.

Гликин: Ну, мы это в целом кто? Как назвать нас, оказавшихся в блокаде, на ваш взгляд?

Красовский: Это постоянные, смотрите, группы можно бесконечно называть. Например, телеканал Дождь, который отключен от других телеканалов, который существует по своим правилам и законам. Независимое кино, которое тоже изолировано, люди, можно перекинуть сюда, которые живут на Рублевке и чувствуют себя тоже изолированно от всех остальных и делают вид, что у них недостаточно высокие зарплаты, или премии, которые они бесконечно обсуждают в Государственной Думе.

Все эти люди, на мой взгляд, тоже несколько, они блокируют, они не хотят замечать, я сейчас термин блокады имею в виду и медицинский, когда вы блокируете боль и блокируете анестетиками это чувство, вы не хотите всю жизнь испытывать эту боль, волнение другого человека, и вы блокируете. Для меня блокада и в этом смысле тоже. Я не хочу об этом думать, я не хочу это обсуждать, пожалуйста, давайте наденем фильтр какой-то и уйдем в другую сторону.

Архангельский: Можно об эстетических корнях вашей картины, поговорим немного про художественные…

Желнов: Все-таки да, вы режиссер в первую голову, а не политик.

Архангельский: Все-таки интересно и про искусство поговорить. Я лично опять же, я воспринял это кино как сплошную тотальную пародию и на современное российское патриотическое кино, даже отчасти на какие-то советские стандарты. Например, в частности, вас критиковали за некоторую междусобойность, такую как бы провинциальность, это не звучит оскорбительно, скорее, камерность происходящего.

И я подумал, что с этим как раз нет проблем, потому что, если вы вспомните, был такой феномен Ленинградское телевидение конца семидесятых-начала восьмидесятых, и они эту атмосферу, такую камерную атмосферу, воспроизводили сознательно, в силу имеющихся у них возможностей. И в этом смысле ваше кино, мне показалось, оно наследует в какой-то степени вот эти традиции камерного телевизионного спектакля.

А вопрос мой заключается вот в чем. Сознательно были ли заложены вот эти точки, пунктиры, пародирующие какие-то культурные продукты, и современные, и предыдущие? Или вы, как обычно режиссеры в таких случаях отвечают — нет, я птичка певчая, я вообще не думаю, когда снимаю, все только по наитию. То есть каков был момент анализа и сознательного пародирования каких-то фильмов?

Красовский: Сейчас я режиссера несколько выведу в сторону и отвечу как сценарист, потому что все-таки в первую очередь сначала появился сценарий, а уж поскольку я его написал, конечно же, я делал это сознательно. И камерность, и, не побоюсь этого слова, ситкомность этой истории была заложена там.

Случилось это, именно вот эта форма, когда я пересматривал старые телеспектакли, особенно Басова, и мне бросилось в глаза вот это счастье в глазах артистов советских, советской школы, которые приходят разыгрывать совершенно дикие английские пьесы про какого-то премьер-министра, его проблемы, потому что в парламенте его не выслушали. «Сколько у тебя голосов?» ― «Двадцать шесть!». И они три, четыре, шесть серий. Я понимал, какое счастье у этих людей, что они сегодня едут на работу, они снимаются в Англии.

Архангельский: Не про совхоз, короче говоря.

Красовский: Да, они не думают, что там есть проблемы. Вот сейчас они выйдут из-за кулис, приедут, а там дома кран-то опять течет, понимаешь! Кто должен вызывать слесаря? А тут они английские господа, они входят. И это было… Я не понимал, кто осуществлял заказ, кто, почему они доставали эти пьесы, стряхивали с них моль, в общем, их ставили. Им было так комфортно, так приятно находиться…

В общем, меня это все ужасно забавляло, та серьезность, та пафосность, поэтому ужасно хотелось, конечно, извините, надругаться над этой манерой, на мой взгляд. На тот момент я вырос на телевидении, я обожал это, как и все советские граждане, я сидел перед ним очень долго и как бы я впитал его с этими телеволнами. Сейчас ― да, хотелось немножко ответить. Повторяю, слово «надругательство» грубое, конечно, Life.ru, я думаю, его с удовольствием потом заберет.

Желнов: А что вы так думаете про реакции? Пора уже расслабиться и не думать.

Красовский: Теперь приходится каждый раз, не могу.

Желнов: Картина выпущена, все нормально. Мы сидим в студии Дождя.

Красовский: В общем, это действительно…

Желнов: И даже реклама есть на канале, который в блокаде, как вы выразились.

Сурганова: Я хотела бы вернуться к теме про этику, блокадную этику и мораль. Вот когда еще я не посмотрела фильм и читала только ваши заявления, интервью, вы говорили, что фильм строится вокруг конфликта, да, привилегированного какого-то слоя общества и бедных людей, точнее, людей, у которых просто не было никаких партийных, не знаю, званий, не было никаких ученых знатных в семье.

И казалось, что это будет фильм про столкновение хорошего и плохого, но, когда я его посмотрела, я была несколько удивлена тем, что даже люди, которым, казалось бы, мы должны сопереживать: девочка, которая приходит в гости, вот этот герой Тимофея Трибунцева, ― в конце концов (сейчас будет небольшой спойлер) оказываются, в общем, циничными, неприятными, подлыми людьми.

Почему вы решили вообще лишить ваш фильм положительных героев ― на мой взгляд, по крайней мере, в нем нет положительных героев ― и так обойтись даже с людьми, которым, казалось бы, очень тяжело, и мы должны испытывать какую-то жалость, сочувствие к ним?

Красовский: Вам придется поверить мне на слово, но я всех этих персонажей очень люблю.

Сурганова: Так всегда говорят режиссеры.

Красовский: Нет, нет, просто можно действительно выводить какого-то мерзавца, негодяя, маньяка, педофила и так далее и, ненавидя его, делать какие-то другие цели, но для меня они все действительно любимы, потому что я и с «Коллектором» то же самое делал. Сейчас чуть-чуть отбегу, потому что до «Коллектора» я, как и в случае с «Праздником», написал другую историю про сапера, который был такой классный парень, но он был в трудной ситуации. Но только из-за того, что он был очень хороший парень, ему так легко посочувствовать, я отказался от этой истории, хотя я ее написал.

Собственно, и здесь то же. Мне бы не хотелось делить историю просто. Приходит девочка, она очень простая, она очень душевная, она голодает, давайте ей поможем. С тем же успехом я просто мог выйти и сделать, не знаю, длинный пост на пять тысяч знаков, разразиться недовольством. Так интереснее, так вы следите за поворотами, они вас, наверно, я думаю, удивляют и не дают, надеюсь, заскучать.

Желнов: Но если зритель вам, вот реакция. То, что вы любите героев, понятно абсолютно, любой режиссер любит и отрицательных, и положительных, и нейтральных в равной степени. Но вот если все равно зритель, который смотрит ваш продукт, не чувствует вот этого самого конфликта привилегированной, в данном случае профессорской, интеллигентской, не номенклатурной семьи и простой девочки, которая в этот дом благодаря влюбленности попадает. Все в одинаковой степени ведут себя на самом деле равно, независимо от денег.

То есть ситуации конфликта не происходит, вот это и мое зрительское впечатление. Как? Это просчет или это сознательно вы хотели этот конфликт между богатыми, бедными, привилегированными, которые могут себе позволить и в блокаду есть, создать? Или вы такой конфликт хотели, наоборот, опустить?

Красовский: Нет. Мне, наоборот, хотелось его заострить. Хорошо, придется еще, что называется, один какой-то раскрыть свой секрет, который я провернул впервые на сериале «Откровения», лишив сериал первых двух актов. Я не люблю длинные завязки, развитие и так далее, я бросаю сразу в действие, в третий акт, когда вы мало что…

Вы вроде бы знакомитесь с героями, но понимаете, что завязка конфликта с Максимом, которого не любили родители, прошла там, и здесь вы сталкиваетесь уже с развязкой этого конфликта. Встреча с новым женихом Виталием тоже произошла где-то за кулисами, она там набрала оборотов, девушка пришла не очень трезвой и так далее. То есть все это произошло до того как.

Соответственно, я здесь старался эти конфликты уже разрешить в этом, собственно, третьем акте, внутри этого находясь, создать еще дополнительные какие-то точки напряжения, которые, как вы считаете, не удались. Может быть.

Катаев: В комментариях на ютьюбе многие восприняли это кино, в частности, как такую типичную, да, левацкую риторику художников про то, как вот одни зажрались, а есть вот бедные, несчастные. То, что мы наблюдаем сейчас на улицах Парижа в контексте «желтых жилетов», например.

Вот вы эту риторику, да, о том, что сейчас даже, да, если в современность перенести, что многие у нас приближенные к Кремлю люди, можно сказать, жируют, а другие люди страдают и выживают в экономическом кризисе; то, что увидели зрители, опять же, я повторяю, читая в комментариях, ― вот вы эту риторику не закладывали?

Красовский: Закладывал.

Катаев: То есть вы согласны с ней абсолютно.

Красовский: Да.

Катаев: То есть надо отнять и поделить, чтобы было все равно?

Красовский: Нет, еще раз: я обозначаю проблему. Как ее решать, физически, моральным давлением на этих людей ― это мой метод. Мой метод ― моральный. Я не призываю людей подходить, бить, поднимать булыжники и так далее. Я предлагаю все равно воздействовать на них психологически, хотя бы как минимум…

Катаев: Психологическое оружие.

Красовский: Да, разумеется. Я хочу хотя бы пробудить у них стыд, который у моих героев есть. Вот чем отличаются эти персонажи, которые вещают с телевизоров и нагло врут, и мои герои, которые, да, признаются, что врут. Сейчас я буду цитировать сам себя, это ужасно.

Архангельский: Это, собственно говоря, не новость, что в современных сериалах, современных хороших кинофильмах попросту нет хороших и плохих героев, все несколько нехороши, да, а в чем-то и хороши. И вот это, конечно, и удивляет в вашем фильме на фоне, так сказать, патриотического стандарта, потому что, когда ты смотришь эти фильмы, в отличие от вашего, там сразу понятно, что девочка будет хорошая, то есть сразу понятно, что враг ― это вот этот, потому что он так ведет себя. Видно сразу, что нехороший человек. И хорошего человека тоже видно заранее. То есть это вот такой олдскул.

Но вопрос мой заключается вот в чем. Он, собственно, продолжает предыдущий вопрос. Есть и такая версия об этом, и Антон Долин написал первым, что на самом деле это вы вовсе и не про войну снимаете, не про военную даже ситуацию вот эту, даже пускай и отстраненную, а вы вообще рассказываете нам про современную историю. Это вообще история про современность, про нас. Вот это было заложено?

Красовский: Тут мне придется произнести трюизм, потому что любое кино снимается для живых людей, живущих сейчас, и наивно рассказывать им, даже если это «Страсти Христовы», просто каноническую легенду с тем, чтобы никак не задеть их. Мы все равно стараемся задеть, пробудить в них какие-то чувства.

Поэтому это кино снимается о живых и для живых людей. Поэтому тут, да, Антон Долин прав, но, повторяю, так действуют все режиссеры. Когда кино снимается, «300 спартанцев», оно не предлагает людям стать спартанцами и начать играть в ролевые игры, одеваясь в эти костюмы, хотя, безусловно, на «Комик-коне» занимаются и этим тоже. Но все-таки это попытка психологического влияния на зрителя.

Архангельский: Вы все равно не хотите ответить. А я вот поставлю вопрос.

Красовский: Ребром.

Архангельский: Очень просто поставлю вопрос. Вот вы своих актеров, когда вы, естественно, вы, как режиссер, говорили им: «Играй вот это, играй вот это», или я не знаю, как там у вас это все. Кого вы просили играть ваших актеров?

Красовский: Мы играли современную историю.

Катаев: Конечно.

Архангельский: И вот что вы им говорили, чтобы добиться от них?

Красовский: Каждому разное.

Архангельский: Играй что?

Красовский: Каждому разное.

Гликин: Жителя Рублевки, например.

Катаев: Там вот девочка похожа на хипстершу.

Архангельский: Мальчик тоже.

Красовский: Хотите, чтобы я и этот секрет раскрыл?

Архангельский: Да.

Красовский: Хорошо, я расскажу. Алене Бабенко, когда она спросила: «Какое я животное?», я сказал, что она белка, и она перестала опускать руки ниже линии, находя себе все время какое-то приспособление.

Архангельский: А сцена с вот этой песней про колхозное поле?

Красовский: Да.

Архангельский: Это что?

Красовский: Это привет вот тем…

Архангельский: Привет «Старым песням о главном»?

Красовский: Конечно же. Не только им, вообще вот этому… Этой попытке, знаете, вот когда у вас все разваливается, как-то нам надо, наш с вами конфликт, допустим, он бы здесь был, надо как-то примирить. Мы берем вино или песню, в конце концов, у нас есть какие-то стереотипы тоже наши национальные, когда мы устанем. Либо мы игру какую-то вспоминаем, либо какой-то случай, как вы в прошлом году облажались, в общем, и все помнят, и мы наконец об этом посмеемся. Либо кто-то берет гитару и поет наши любимые, всем уже знакомые песни.

Гликин: Вот вы сказали: «Пробудить стыд». Может быть, действительно Рублевка посмотрит, хотя я сомневаюсь. Но вопрос в другом.

Красовский: Это был хороший вопрос. Отложите его.

Катаев: Посмотрят, может.

Гликин: Да-да. Вопрос еще другой: а сможете ли вы вновь следующей работой что-то пробудить такое доброе? Потому что ведь есть такое подозрение, что многие актеры в следующий раз побоятся сниматься, а многие киностудии побоятся предоставить свои павильоны и так далее. Что вообще путь к следующей работе может быть…

Катаев: Что и происходит же, да, вот мы сейчас…

Гликин: Да, может быть, в следующий раз что-то пробудить будет совсем сложно уже.

Архангельский: И вот все сталинские сериалы тоже, там как режиссер попадает в опалу, его все обходят так.

Гликин: Да, понятно, да.

Архангельский: «О, кто ты?».

Красовский: Я все-таки, хотя это не звучало как вопрос, отвечу, потому что зрителям наверняка интересно знать. По поводу того, посмотрели или не посмотрели на Рублевке. Судя по тем переводам денежным, которые поступают, они либо не посмотрели, либо как бы решили не поддерживать такое кино, потому что большинство переводов очень скромные.

Катаев: Либо они не смотрят ютьюб просто.

Гликин: Так что я угадал.

Красовский: Вы угадали. Сейчас-сейчас, я отвечу на второй хороший вопрос, потому что была вот буквально свежая легенда. Как жаль, что нельзя назвать этого замечательного артиста, который написал мне длинное, большое письмо, сказал, как он хочет сниматься в моих картинах. И когда я ему предложил сценарий следующей картины, как раз смелый и так далее, он пропал, в общем.

Я думаю, его примеру, наверно, последуют многие сейчас, и я их тоже понимаю. Кто-то испугается, и это нормально. Кто-то, как те шестеро артистов, которые работали со мной, скажет: «А нам наплевать! Мы хотим, мы хотим интересные истории». Они же все изголодавшиеся по пению, по смеху, по возможности побыть белочкой. Они все это очень хотят, правда.

Желнов: И по деньгам тоже изголодавшиеся, понятно.

Красовский: Вот вы все испортили!

Катаев: Вот я хотел про деньги.

Желнов: У Дениса вопрос про бизнес, а кино ― это все-таки и бизнес тоже.

Катаев: Да, и бизнес тоже. Вы в начале программы сказали, очень акцентируя несколько раз, что вы не хотели заработать денег, эта цель у вас не стояла. Но тем не менее сейчас мы наблюдаем, что практически кино отбилось уже по ютьюбу, все-таки почти 4 миллиона собрано и наверняка еще соберут, то есть вы будете в плюсе в итоге.

Вы собирали деньги еще до съемок, и вообще это какой-то получается прецедент, что вы собрали и до съемок, и после съемок деньги, какая-то новая экономическая модель, о которой сейчас все больше говорят. Можете вы себя назвать уже таким вот инноватором, что называется, в кинобизнесе и теперь на этой выработанной экономической модели будете и дальше работать?

Красовский: Я бы хотел работать на этой модели, но, предвосхищая, точнее, с опозданием отвечая на первую часть того вопроса, можете ли и так далее ― скорее дадут ли, потому что эти люди, конечно же, будут придумывать еще, и я сам могу придумать огромное количество препятствий, как меня не впустить, как закрыть оборудование, как не дать то, не дать это. Это даже не только актеров касается. Проблемы можно чинить бесконечно.

Катаев: Да, а про деньги?

Красовский: Это не только денег касается, поймите, пожалуйста. Вы можете заключить договор со студией, а она за три дня до съемок передумает вас туда впускать, и вы со своими замечательными смелыми актерами вынуждены будете перейти в какое-то другое пространство. Это не вопрос денег, это вопрос свободы и несвободы, только этого.

Катаев: Хорошо. Вы будете все равно дальше использовать модель и до, и после получения денег, до съемок и после съемок?

Желнов: Давайте зрителям проясним, что это модель краудфандинга, сбор денег со стороны зрителя, да.

Катаев: Краудфандинг, да.

Красовский: Попытаюсь, конечно.

Желнов: Чтобы зритель сам скидывался на фильм, жертвовал, переводил деньги на некий счет, и вот сумма. И был докраудфандинг, до создания фильма, и посткраудфандинг, да.

Катаев: И посткраудфандинг.

Красовский: Да.

Катаев: Я дополню тоже вопрос Максима. Чтобы был новый краудфандинг, наверняка зрителю, особенно который любит ваши фильмы, такие острые, актуальные и злободневные, нужно будет предлагать именно эти злободневные темы. Можно ли сказать, что вы становитесь заложником именно таких злободневных тем, а вот какое-то поэтическое кино снять уже не получится в таком случае?

Красовский: Ох! Поэтическое тоже хочется, но оно стоит дороже.

Катаев: Вот!

Красовский: И об этом вам расскажет другой режиссер, увенчанный наградами всевозможных фестивалей и так далее.

Архангельский: А вы про социальное неравенство.

Красовский: Я с удовольствием снял бы и про то, и про это.

Архангельский: Да.

Катаев: Вот я и спрашиваю, заложником вы стали этой темы?

Красовский: Нет, почему заложником? Слушайте, я честный в этом смысле режиссер, который готов вывернуть карманы перед зрителями и сказать: «Сначала, чтобы построить с вами большой дом, мы должны научиться строить маленькие дома». И то же самое я делаю по отношению к съемочной группе. Мы сначала строим маленькие дома, они становятся востребованными, в них хотят жить, потом приходящих людей становится больше, мы строим для них другой дом. И по этому пути я иду, в общем, шаг за шагом.

Катаев: Заработать.

Красовский: Да, заработать. Я не рассчитываю на тех олигархов с Рублевки, которые посмотрят сейчас, скажут: «Окей, давай». Нет, надежд нет.

Желнов: Да, Алексей, возвращаясь к вопросу Дениса, вот эта модель повторится в этом новом сериале, который вы сегодня анонсировали? Правильно ли я понимаю?

Катаев: Это «Революция».

Красовский: Я попытаюсь это сделать.

Желнов: Попытаетесь.

Катаев: А «Революция» ― скажете нам, какая революция?

Красовский: Я могу пока только сказать, что действие происходит в наши дни, в чем меня обвиняли. Это не семнадцатый год, это не история про бабушку, как шутят мои замечательные комментаторы на ютьюбе. Это скорее про правнуков той бабушки, современных людей. Ох… Правда, мне не хочется и вас тоже подставлять в этом смысле.

Гликин: То есть революция уже началась? Судя по…

Катаев: 2017 года, видимо.

Сурганова: Вам кажется, что ― возвращаясь все-таки к деньгам и к бизнес-модели ― она жизнеспособна? Потому что, как вы сами говорили, да, когда вы собирали на фильм во время съемок и постпродакшена, вот этого всего шума вокруг него не было, денег было очень мало. И, как кажется, очень много людей жертвовали деньги на фильм, переводили вам деньги, уже узнав о скандале, просто в попытке поддержать вас.

Красовский: Да, это я понимаю.

Сурганова: Как, например, недавно спасали журнал The New Times всем миром. И у меня есть подозрение, честно говоря, что она не сработает уже второй и третий раз, если не будет такого скандала каждый раз вокруг фильма. Правда вы думаете, что можно на деньги людей снимать кино?

Красовский: Рассказываю мою бизнес-модель, как я работаю. Когда я пишу сценарий, даже если это сценарий на одного актера, у меня всегда, как я уже сказал, есть план А, план В и план С. Дальше я прихожу к продюсеру, который заведует обычно деньгами. Сейчас пока отодвинем историю со мной, ставшим продюсером.

Но до этой модели, когда я приходил к этим людям, я спрашивал: «Сколько у вас есть денег? Потому что история вот такая». Если находилась сумма в один миллион, мы думали, как снять кино за один миллион, то есть мы себе в чем-то отказывали. Если бы я не нашел один миллион, я бы поставил камеру и снял себя в этом случае, но я кино бы все равно снял. Оно стоило бы мне почти ничего, да, но я бы его реализовал.

Соответственно, и здесь ― если люди не пришлют денег достаточно, чтобы снять целый сезон, значит, мы снимем либо не целый сезон, либо мы сделаем так, я в данном случае представляю режиссера, сценариста и продюсера, мы придумаем, как сделать так, чтобы он все равно был цельным произведением. Мы в чем-то ужмемся, мы не пригласим дорогого артиста. Пригласим хорошего артиста. Мы что-нибудь придумаем в этом случае. Я стараюсь удивить людей малыми средствами.

Архангельский: У вас достаточно дорогие актеры снялись в «Празднике».

Сурганова: Видимо, за небольшие гонорары, я так понимаю.

Красовский: Да.

Желнов: Алена Бабенко, Павел Табаков.

Красовский: Как я уже сказал, это не вопрос, что я умею уговаривать. Это все-таки, я надеюсь, если бы они здесь были вот так же вшестером, они бы тоже сказали, что им хочется все равно играть.

Желнов: То есть вы им не рыночную цену их гонораров платили, правильно я понимаю?

Красовский: Нет, правильно понимаете.

Желнов: Потому что, учитывая бюджет, мы говорим, конечно, о рублях, говоря о миллионах, надо тоже поправиться, потому что кто-то может подумать, что вы в долларах. В кино все-таки принято считать в долларах.

Красовский: На канале Дождь, да, они подумают такое? Ага.

Желнов: Вы напрасно снижаете социальный уровень аудитории телеканала Дождь.

Катаев: Олигархи с Рублевки смотрят!

Архангельский: Посматривают.

Гликин: Я хотел уточнить все-таки, Алексей, а в чем разница? Почему им хочется играть у вас? Вы как-то это уже проговаривали, все-таки я хочу понять.

Желнов: Мотивация.

Гликин: Да, в чем мотивация.

Желнов: В чем та самая свобода, о которой вы говорите, да?

Гликин: Мало ли, что ли, каких-то умных режиссеров и гениальных сценаристов в России?

Желнов: И что, Павел Табаков в такой несвободе колоссальной находится, что вот он прямо чувствует давление на себя?

Гликин: Да, в чем, как говорится, цимес здесь, вот в этом?

Красовский: Я никого не уговариваю. Я присылаю сценарий. Если он нравится, устраивает актера и он хочет работать со мной, он соглашается, дальше мы движемся. Ни Константина Хабенского я не уговаривал, ни этих шестерых.

Гликин: Но вы объясняете для себя, почему это привлекательно? В чем отличие от мейнстрима, я не знаю?

Красовский: Я не хочу ругать мейнстрим. Пусть он живет по своим законам и правилам. Я, как бывший врач, научился деонтологии, которую я время от времени проговариваю. Это этика отношений с коллегами. Если им нравится ругать всех вокруг, это их право. Я не хотел бы этим заниматься, мне это не интересно.

Мы делаем кино в том числе не только для зрителей, но и для того, чтобы мои коллеги, чему-то научившись, смогли сделать в том числе и мейнстрим, в том числе, извините, и кино милитаристическое, которое мне не нравится. Но все равно, если этот человек не научится делать спецэффекты про танки, да, я в следующий раз, когда мне понадобятся спецэффекты, не смогу воспользоваться его услугами. Поэтому я должен был в этом смысле дарить и такое кино, потому что этот человек достиг какого-то уровня в том числе. Что поделать.

Архангельский: Это такой урок актерского мастерства. Вот они получили возможность сыграть как бы по-настоящему, в полную силу.

Красовский: Поймите, пожалуйста, я сейчас говорю не только об актерах, я сейчас говорю обо всех, потому что помимо актеров, которые в кадре, есть еще большое количество людей за кадром. И я переживаю за этих людей тоже. Я хочу, чтобы у них тоже повышался уровень, повышалась квалификация, чтобы им тоже было интересно работать.

Желнов: Да. У нас остается совсем мало времени до конца. Я хотел в конце спросить у вас то, с чего Андрей Архангельский начал, говоря о некой вашей чужести в этом цеху, которая только для меня лично, может, и для коллег, подтвердилась во время этого эфира.

Вот как все-таки так получилось, что вы, да, вы не профессиональный режиссер, вы врач по профессии, и не беда, много ли мы знаем ВГИКовских только лишь профессионалов? Да нет. Но тем не менее у вас был нашумевший фильм, коммерческий, вы получили «Нику» как открытие года ― была картина «Коллектор» с суперзвездным уже на тот момент Константином Хабенским. Да, вас показывали в федеральном эфире, вы говорили свою речь в защиту задержанных на Болотной, она тоже памятна.

Сейчас такое впечатление, что вы, как бы сказать, маргинализовались и в неком другом статусе пребываете, внутреннем ощущении. Вот все-таки я тоже хотел бы задаться вопросом и понять, откуда вот этот слом этого положения, слом статуса появился. То вы на «Нике», то у вас, значит, премии, призы и Константин Хабенский, кассовый успех, то фильм за 4 миллиона рублей, и дальше, я так понимаю, вы будете медленно, но верно двигаться этим путем, а не гнаться за какими-нибудь бюджетами, пробивать продюсеров.

Откуда слом вот этого настроения, состояния появился? Этой особенности какой-то и чужести.

Красовский: Сейчас я чувствую себя на приеме у психиатра, который мне говорит, что я должен почувствовать, а я почему-то этого не чувствую.

Архангельский: Когда это началось?

Катаев: Из детства все!

Гликин: У меня, кстати, в продолжение темы пример Галича, да. Галич, который обласканный.

Архангельский: Абсолютно обласканный, да, советской властью. Попевал песенки, да, а потом раз ― и все.

Гликин: Раз ― и все. Вот Галич, да.

Красовский: Вы хотите меня убедить, что был слом? Слушайте…

Архангельский: Зачем от синекуры вот отказываетесь? Это ведь принципиальное такое решение. Вы же понимаете, что вернуться будет сложно?

Красовский: Смотрите, до «Коллектора» ровно было то же самое. Мне тоже говорили, что я связался с коллекторами, сейчас, когда вся страна их ненавидит, как вы смеете? Было ровно то же самое. Вот можно было говорить об этом. «Зачем вы перешли на эту темную сторону?». Фильм тоже не видели, говорили примерно то же самое.

Желнов: Окей, я могу проще спросить тогда. Я могу спросить просто, кто ваши друзья в киномире. Продюсеры, актеры, теленачальники. Кто ваш круг общения в референтной своей среде?

Красовский: То есть сказать «семья» недостаточно, да?

Желнов: Нет, именно профессиональный круг общения, конечно.

Красовский: Есть ли союзники среди коллег? Да наверно, нет.

Желнов: Хорошо, с кем выпиваете?

Красовский: Ой, мне опять честно придется сказать. На меня не действует алкоголь совершенно, в общем, поэтому мне приходится находить удовольствие в других сферах.

Желнов: Хорошо, с кем чай пьете?

Красовский: В основном, повторяю, с людьми, с которыми я делаю кино. С моим любимым оператором-постановщиком, с моим вторым оператором, с моим исполнительным продюсером. Я этих людей люблю, ценю, поверьте, гораздо сильнее коллег, которые побоялись даже набрать телефон и сказать «Чувак, держись, все будет хорошо!» и так далее.

Катаев: То есть не поздравили с «Праздником»?

Красовский: Да и не похоронили поэтому, и слава богу. В общем, самозванец ― нормальное состояние, ничего страшного.

Желнов: Спасибо. Алексей, поздравляем вас с премьерой. Нашумевшей ― я посмотрел сегодня, около миллиона просмотров было уже на ютьюбе вашем, на вашем аккаунте.

Красовский: Спасибо.

P. S.

Красовский: Здравствуйте еще раз! Я, Алексей Красовский, автор сценария и режиссер фильмов «Праздник» и «Коллектор», побывал с замечательными людьми, которых сейчас нет в кадре, но я должен почему-то сделать вид, что их не существует, побывал в программе Hard Day's Night.

Я счастлив, что здесь оказался и что встретил такую теплую, дружескую поддержку, как я очень надеюсь, не только меня лично, а все-таки независимого кино в моих глазах и за моей спиной. И надеюсь, что эта же поддержка следующих, кто придет за нами, кто осмелится снимать самостоятельно кино, не клянча, не просясь, не унижаясь, будет встречена так же тепло и вами. Спасибо.