«Мне не нравится идея лавирования. Но мы все это делаем». Демьян Кудрявцев извиняется за «Ведомости» и рассказывает об ожиданиях перемен в России

Резник: А вы много потеряли денег, кстати? Упущенная выгода.

Кудрявцев: Я их не считаю, я не работаю в предприятии. Есть такой человек, сегодня у него было большое интервью, его зовут Глеб Прозоров, задайте ему этот вопрос. Собственно говоря, мы ее тогда уже потеряли, она с тех пор не вернулась. Что вообще нам в этом смысле грозит? Нам, в смысле, им. Если нам, то я надеюсь, про вас я не знаком, а вот с Антоном мы знакомы давно, он читает мой фейсбук, я надеюсь, до сих пор.

Желнов: Стихи люблю.

Кудрявцев: Это как раз не важно в данном случае. И бывает иногда на моих каких-то общественных действиях и выступлениях. Понятно, по сравнению с тем, что я говорю о нынешних порядках и героях, в том числе упомянутых или не упомянутых в этом расследовании, и моя аудитория немножко побольше, чем у газеты «Ведомости», вы уж меня простите, возможно, больше чем ваша тоже, поэтому как бы тоже странно как-то, делая это каждый день… Есть, к сожалению, или к счастью, и другие, осмысленные иногда, это не значит, что оправдываю, а иногда, как сказать, ситуативные причины, по которым вот такая лажа случается.

Чуракова: Но вот в случае с Навальным каждый раз такие скандалы с «Ведомостями», они провоцируют его наезды, то есть это уже не первый случай, были и до этого такие же падения между стульями, как вы это называете. Мне кажется, что странно не иметь какой-то четкой стратегии на случай его, именно его конкретных…

Кудрявцев: У меня она есть. Я ее вам излагаю.

Чуракова: А у редакции?

Кудрявцев: А у редакции, спросите редакцию.

Чуракова: То есть вы не разговаривали после публикации Навального ни с кем из «Ведомостей»?

Кудрявцев: Вы работаете в исследовательском, расследовательском проекте, который, прямо скажем, я ценю невысоко. Но вы же, наверное, наоборот, соответственно, у вас должны быть коллеги, источники. Там работает двести человек, они вам вполне расскажут, в каких я с ними нахожусь взаимоотношениях, спрашиваю ли я у них про их решения, обсуждаю ли я с ними заметки конкретные, навязываю ли я им ту или иную стратегию, или вообще кто либо. Понимаете, там есть двести ваших коллег, которых вы либо презираете, либо вы им доверяете. Почему вы меня об этом спрашиваете?

Резник: Потому что вы источник.

Чуракова: Можем спросить как акционера, вот как вы считаете.

Кудрявцев: Нет, не можете. Вы меня можете спросить, как читателя. Потому что как акционеру мне законом о СМИ, прочитайте перед сном, запрещено иметь мнение на эту тему. А как читателю, я вам уже ответил.

Туманов: Я скорее про саму историю хотел спросить, вот с читательской точки зрения. Мы же знаем, что все-таки речь идет о бывших сотрудниках «Коммерсанта» отчасти…

Кудрявцев: И «Ведомостей».

Туманов: Да, и «Ведомостей», в том числе. Как читатель и как частное лицо…

Желнов: Наиля Аскер-Заде работала в «Коммерсанте» и в «Ведомостях».

Кудрявцев: В «Коммерсанте» она даже работала при мне, в «Ведомостях» не при мне.

Туманов: Учитывая, что «Коммерсант» это такая вечная история.

Кудрявцев: Смотрите, я не хочу обсуждать эту историю с точки зрения ее как бы лирической части. Это меня совершенно не волнует. Ну, или волнует, или забавит, но я не собираюсь делиться этим с сотнями тысяч ваших зрителей. Что же касается коммерческой как бы, или там коррупционной стороны вопроса, я безусловно считаю, что вокруг этого очень много спорных, вероятно, незаконных, или, скажем, нарушений каких-то и так далее, которые должны быть предметом не общественного, а институционально-государственного расследования. И безусловно, будут, и некоторые претензии будут сняты, а некоторые будут возведены в ранг официальных. Это безусловно наступит, и будет, как собственно говоря, и миллион других случаев, с которыми мы имеем дело. Что же касается конкретно этого расследования, то я вам могу сказать, вот если бы я был редактором. Хочется сказать, не воспринимайте это всерьез, я не собираюсь быть редактором ничего. Тут, понимаете, какая сложность, дело в том, что в этом расследовании, если сейчас серьезно о нем говорить, но только чисто редакционно, действительно есть вещи, которые не новость.

Туманов: Это правда.

Кудрявцев: И во многом, я думаю, что для каких-то новостных ребят, для составляющих в редакции, у нас или в других местах, они подумали, ну это он суммировал, скомпилировал, так сказать, неглубоко ребята заглянули. «Проект» писал о многом, и так далее. На самом деле это не так, там есть действительно новые части, но я просто говорю о том, что есть части не новые, как-то странно на них мне реагировать. Мы все давно живем и давно знаем, как устроена эта пара в городе Москве, как она существует и как ее обсуждают. Это одна история. Вторая история, это то, что там действительно новое. Оно, на мой взгляд, по стандартам «Ведомостей» и раннего «Коммерсанта» не доказано, и нуждается, даже если доказано, в дублировании этого доказательства хорошей редакцией. И тут возникает вторая история, вот все эти яхты, которых было пять тысяч, потом две тысячи, потом восемь, потом один, по большому счету, по стандартам, не важно, FT, кого угодно, должны быть перепроверены, вот все эти списки должны быть сделаны. Это занимает ужасно много времени. Я не знаю, делается это или нет, вот честно, и так далее. И в любом случае поэтому, мне кажется, что подход, не опровергающий догму, лежит здесь в другой области, именно в той, в которой нужно обсуждать не саму историю. Вот вы меня спросили про историю, а я говорю, что историю нельзя обсуждать сейчас, в смысле можно по-светски, а я имею в виду журналистски, потому что что-то в ней было старое, а то, что новое, они обязаны проверять. Поэтому что, мне кажется, должно было быть предметом сообщений и предметом новости — ведущий оппозиционный политик Навальный наехал на главу крупнейшего банка, обвинив его в коррупции, связанной с… И так далее. Вот это новость. Не предмет, что у девушки крупного банкира нашли это и это, потому что это прямо вот, в «Коммерсанте» там есть другие правила, в «Ведомостях» подобные, просто нельзя это сказать, потому что надо с равным скептицизмом относиться к заявлениям всех сторон, бла-бла-бла. С моей точки зрения, и догма устарела давно. Другой вопрос, кто я, чтобы ее менять. Понимаете, у этого много есть фактов.

Желнов: Понятно, да.

Кудрявцев: Но при этом можно было найти форму, с моей точки зрения.

Горяшко: «Ведомости» были первой газетой, собственно, об этом уже сказали, которая написала о блокировке контента, связанного с Наилей Аскер-Заде и Костиным.

Кудрявцев: Поэтому подозревать нас в цензуре во всем этом, это смешно и глупо. И надо понимать, что вот это выяснение отношений с Навальным, оно лежит на самом деле в другой плоскости, не в плоскости напечатали-не напечатали, сейчас не будем разбирать, в какой, у этого много предысторий разных, с редакцией, со мной и так далее. Но просто мы же сейчас говорим не об Алексее Анатольевиче, а о факте и о его непубликации, что важно для людей. Меня волнует только аудитория, меня не волнует сейчас редакция, жила без меня, без меня и проживет, не Навальный, а вот только аудитория, которая нас читает и смотрит, вот ей и надо объяснить, почему так. И для нее этот скандал, он не важен, он носит как бы наши персональные аспекты, важно то, что не напечатали. И это плохо, я прошу прощения, хотя я не должен его просить и не имею возможности это никак исправить.

Горяшко: Хорошо. Вопрос. Не все у нас госбанкиры или чиновники знают о том, что акционер не вмешивается в редакционную политику СМИ.

Кудрявцев: Никто не знает, и не только чиновники и госбанкиры. И вы в это не верите, я привык.

Горяшко: Ну, звонят и просят. Соответственно, в апреле 2019 года, когда выходил материал Ксении Болецкой, звонили ли вам? Точнее, вам звонили люди из ВТБ, известно, что они препятствовали выходу этой заметки…

Кудрявцев: Они не препятствовали выходу этой заметки. Они звонили, это другое.

Горяшко: Они звонили.

Кудрявцев: Мне, да.

Горяшко: Вам звонил лично Костин?

Кудрявцев: Я не буду отвечать на этот вопрос. Мне звонило много разных людей, и я время от времени разговариваю с Андреем Леонидовичем. И то, и другое правда. Связано ли это было между собой в апреле 2019 года, я, честно говоря, не очень помню, и комментировать не очень хочу. Но дело в том, что это не важно, потому что я вам, ему и всем на свете говорю одно и то же, собственно, это тоже очень легко проверяемо. Люди по инерции звонят владельцам, всем.

Горяшко: Вам часто звонят, кроме…

Кудрявцев: Вот тут есть пара владельцев одного СМИ, рядом сидит где-то, и у них можно спросить. Всегда звонят, даже те, кто знают ответ, звонят, потому что, знаете, раз проходит, раз не проходит. Ну, как бы за спрос же денег не берут, можно же спросить.

Желнов: Раз проходило, да?

Горяшко: Раз проходит, это у вас проходит, или у кого-то другого проходит?

Кудрявцев: Нет, смотрите, это у кого-то другого проходит. Я имею в виду, они звонят пяти разным, так сказать, спросить-то не сложно. Но на самом деле же эта история не только про то, что я такой крутой. Хотя я крутой. Это история еще про то, что так устроены «Ведомости». Вот как я приду, вот что я скажу? Вот я приду и скажу: «Не печатай!» Вот посмотрите на нее, вот я скажу Боре Сафронову: «Боря, не печатай вот это, потому что…» Не знаю, что, как оно дальше будет?

Резник: С Борей, наверное, это сложно проходит.

Кудрявцев: Ну, я не знаю, а с Симаковым хорошо? С кем? Кто на выпуске, вот вы сейчас кого подозреваете?

Резник: Нет, я никого не подозреваю.

Чуракова: Никто никого не подозревает, мне кажется.

Кудрявцев: Понимаете, принцип. Поэтому, предположим даже, я не крутой, мне очень хочется это как-то изменить, хочется, чтобы заметка хвалебного или какого-то вышла, а не хвалебная не вышла. Нет способа это сделать, не остановив печатание газеты к чертовой матери. Там так это устроено, понимаете. Там нет одного канала публикации или не публикации чего-то.

Туманов: Окей, но мы живем в России, и понятно, что эти чудесные люди, которые считают возможным звонить в газеты, и вероятно, вы им проговариваете ровно то же самое относительно разделения редакции…

Кудрявцев: На самом деле вы зря думаете, что они только в России существуют.

Туманов: Нет, я сейчас не об этом. Мы пока конкретно об этом куске суши.

Кудрявцев: Они существуют везде.

Туманов: Но ведь, мне кажется, многие из них могут даже не задумываться и не слушать это, а сразу устраивать какие-то проблемы акционеру.

Резник: Шантажировать.

Туманов: Или шантажировать. Я не знаю, вот история с паспортом, были же версии о том, что это связано было с сыном Колокольцева, с расследованием о Колокольцеве, вот является ли это продолжением…

Желнов: История с паспортом это ты имеешь в виду с паспортом Демьяна?

Кудрявцев: Хочется, чтобы вы задали вопрос, чтобы в конце был некий вопросительный знак, и я мог на него ответить.

Туманов: Прекрасно. Тогда вопрос такой. История с паспортом является ли следствием…

Резник: Давления.

Туманов: Работы газеты «Ведомости» и неразборчивости чиновников и должностных лиц относительно вашей позиции по…

Кудрявцев: У меня нет никаких доказательств, достаточных для того, чтобы в эфире телеканала или в частной беседе с не близкими людьми показать в кого-то пальцем и сказать, что вот конкретно эта публикация или конкретно эти люди это сделали. Я убежден, что все, что со мной происходит, является тем или иным следствием моих публичных позиций или публичных позиций газеты, и это вещи между собой не связанные, но некоторым все равно. Убежден.

Желнов: Демьян, вы уже делали заявление про «кампанию», как вы ее назвали, которая была в Telegram-каналах в отношении вас, самые разные версии приплетали к вам, самые разные интриги вбрасывались, как вы утверждали в своем заявлении. Вы понимаете, что это была за кампания, кем организована и с какой целью? Вот то, что происходило в Telegram-каналах несколько недель тому назад.

Кудрявцев: Вы как-то, как будто междусобойчик у вас. У вас есть тут зрители, сто тысяч человек, они не знают ни о какой кампании в Telegram-каналах, по крайней мере, я так надеюсь. У меня нет мании величия, что они прямо так отслеживают про это, все про меня.

Резник: Те, кто смотрит программу, наверняка в курсе.

Чуракова: У вас же аудитория больше, чем у «Ведомостей». Вы же сказали.

Кудрявцев: Да, безусловно. Но у этих Telegram-каналов, я все-таки надеюсь, что поменьше. И другая.

Чуракова: Преданные читатели.

Кудрявцев: Еще раз, какая разница, Антон? Какие-то люди все время выливают на меня, на других, как сказать, общественно-активных либеральных деятелей ушаты всякого дерьма, с поводом, без повода, и так далее. Это часть, я не могу сказать, моей работы, потому что к работе это не имеет никакого отношения, да я и не работаю нигде, а это часть нашей жизни, мы к ней, так сказать, давно привыкли. Я тут чего-то прокомментировал, потому что мне показалось, что это может перейти какую-то грань, с Telegram-каналов куда-нибудь в физическую область. Ну и чтобы это как-то остановить, я всегда делаю только одно, как сказать, говорю вслух. Ну и мне кажется, что кстати, волна спала, не знаю, вследствие этого или нет, но в общем в последнюю неделю было потише.

Резник: А у вас возникало за это время желание продать газету?

Кудрявцев: У меня никогда не пропадало желание продать газету.

Резник: А потенциальные покупатели есть на горизонте? Вот про Сечина говорили, про того же Костина, про Чемезова.

Кудрявцев: Да все, пожалуйста, приходите, все предлагайте, поговорим.

Резник: А кто-то предлагал конкретное что-то?

Чуракова: ВТБ, может быть, приходил?

Кудрявцев: Смотрите, давайте так. За пять лет, конечно, разные предложения были. Никаких конкретных я назвать не могу, но и никаких интересных вам, таких вот, я же знаю, как устроены медиа, каких-то «горяченьких», тоже не было. Это всегда были либо какие-то люди как бы «второго уровня», или фонды, но они могли представлять кого угодно и так далее. Это ничего такого, чтобы вам было значимо.

Резник: А почему вы хотите ее продать? Разочаровались, или геморрой, или что?

Кудрявцев: А я был когда-то очарован? Я произвожу такое впечатление?

Резник: Да. Может быть, я не так это поняла.  

Кудрявцев: Я никогда не был очарован. Потому что это бизнес. Это вещь, в которую были вложены деньги, это подробно разбиралось, меня и моих друзей, эти деньги можно потратить по-разному. Можно воспитывать детей, можно отдыхать на Канарах, и они были вложены с целью сделать их больше.

Резник: А эта инвестиция оправдала себя, вы сделали их больше?

Кудрявцев: Кто это знает…

Резник: Как?

Кудрявцев: Только по exit. Когда будет продажа, мы поймем, оправдала она себя или нет.

Резник: А сейчас вы не можете сказать стоимость?

Чуракова: А оценка какая-то есть, она подорожала, подешевела?

Кудрявцев: Я могу вам сказать, на самом деле. Моя оценка такая. В связи с тем, что это было убыточное издание, а теперь прибыльное…

Чуракова: В ноль, правильно?

Кудрявцев: Прибыльное чуть-чуть. То наверняка, оценка выросла, с одной стороны. С другой стороны, оценка такого актива, она лежит не только в области того, что у него внутри происходит, но и в области, так сказать, страновых рисков и общего состояния экономики. И оно за это время значительно ухудшилось. Поэтому, может, так на так, я не знаю. Цена, это предмет согласия сторон, будут стороны, поймем.

Желнов: А как вы сейчас издание оцениваете, если вы раскрываете эту сумму?

Кудрявцев: Что значит, раскрываю? Будто это какая-то сумма, она где-то написана, и я ее должен раскрыть.

Желнов: Ну, мало ли. Торгуетесь в каком диапазоне, Демьян?

Кудрявцев: Я не торгуюсь в прямом эфире, Антон.

Желнов: Ну, хорошо, как оцениваете, во сколько оцениваете?

Горяшко: На каких условиях вы готовы продать газету?

Желнов: Во сколько этот актив сейчас, по вашему мнению, вы оцениваете?

Кудрявцев: Это десятки миллионов долларов.

Желнов: Десятки.

Резник: Но меньше ста? Сколько десятков?

Кудрявцев: Вы торгуетесь?

Резник: По крайней мере, интересуюсь.

Чуракова: В одном интервью Осетинской вы говорили про пять, по-моему, в оценке.

Кудрявцев: Плохо читали интервью, раз. И вопрос другой, не вопрос, сколько мы потратили, а вопрос, во сколько сейчас оцениваю.

Горяшко: При каких условиях вы «Ведомости» готовы продать?

Резник: При любых, я так понимаю, хороших?

Кудрявцев: Я не понимаю, какие бывают условия?

Горяшко: Не знаю.

Кудрявцев: Я не возьму оплату сушеными бананами. Я бы хотел деньгами. Я не продам, не знаю, организациям под санкциями, потому что у меня с этим будут проблемы, как у иностранного гражданина.

Резник: Тогда некому продавать в России, получается. Кто не под санкциями?

Кудрявцев: Это вы плохо думаете о нашей стране. Может, некому будет, а это другой вопрос. Все могут попасть, все мы под санкциями ходим. Но я нет.

Туманов: У меня был вопрос по поводу «Ведомости.Ланч», это как раз очень необычная история.

Кудрявцев: А вы что, ничего не едите? Зачем мне «Ведомости.Ланч»? Есть.

Желнов: Это новый сервис, который запустила газета «Ведомости» по доставке еды.

Кудрявцев: Нет, на самом деле нет. Смотрите, это просто партнерство между компанией, которая производит еду для доставки и «Ведомостями». У «Ведомостей» есть готовая лояльная аудитория, она клерковая, в смысле она работает в офисах. В офисы иногда нужно доставлять еду, нам доверяют, что мы вряд ли свяжемся совсем с дерьмом. Не в смысле, нам доверяют, что мы умеем готовить, а в смысле что мы, наверное, бережем свой бренд и так далее. У нас есть данные про людей, наши подписчики. Мы можем им что-то рассылать, компаниям, которые что-то продают, эти данные нужны. Это ко-бренд, и посмотрим, как он работает. Ну, а что вы хотите, газетам надо зарабатывать всеми способами, кроме как продажей заметок на сторону. Пытаются заработать.

Чуракова: Вот как раз прочитали сегодня Глеба интервью, и он там говорил, что печально все с финансовой точки зрения, что не получается, видимо, зарабатывать. У вас есть какое-то объяснение, почему? То есть «Ланч», видимо, попытка заработать.

Кудрявцев: Во-первых, он говорит не это. Опять же, вот давайте…

Чуракова: Я могу вам зачитать цитаты.

Кудрявцев: Зачитайте, если вы не верите мне, что я читал.

Чуракова: «Сейчас мы занимаемся бюджетированием на следующий год, и у меня проблема в том, чтобы реалистично свести концы с концами». Ну что это означает? Это означает…

Кудрявцев: Это означает, что каждый год у каждой компании, которая занимается бюджетированием в этой стране, проблема реалистично свести концы с концами. Проблема в том, то есть не проблема, а радость, в том, что он их сведет. И это будет третий год, когда он их сводит, а до этого он их не сводил. Я считаю, что это хорошо, а не плохо. Теперь что касается «Ведомости.Ланч». Ребята, это смешной проект, маленький. Есть избыток некоторых рекламных мощностей днем, когда есть трафик, иначе устроенный, его можно реализовать, можно предложить своим читателям что-то. Кроме того, люди, когда идут в кафе в Москве, они чаще всего берут там газету, у нас есть на эту тему разные исследования, сидят в «Кофемании» и берут газету. А если он заказывает еду и не пошел в этот раз в кафе, а сидит у себя дома или в офисе, он не получит газету, потому что выписывать ее вот так институционально, домой в восемь утра, многие перестали. Поэтому у нас есть еще задача всунуть ему газету. И «Ведомости.Ланч» ему бесплатно, кроме еды, приносят красиво запечатанную в полиэтиленовом пакете газету, чтобы ланч на нее не пролился, и он заодно как бы видит бумажную газету. Это нормальный бизнес, он много где есть. Есть другие бизнесы, когда газета доставляет вино, или Financial Times продает туры в разные… Что мы лезем в операционку, правда?

Туманов: Как раз просто интересно, как вы видите дальнейшую диверсификацию.

Кудрявцев: Хотелось бы выжить всякими способами.

Желнов: Демьян, а вот если касаться России, то насколько вообще вы верите в еще существование по инерции таких традиционных СМИ, как «Ведомости», например? Учитывая огромный рынок, который вполне монетизируемый, Telegram-каналов, где сейчас большинство, в том числе, и ваших подписчиков и читателей получают информацию первыми. Насколько вообще такие формы большие журналистские, как газета «Ведомости» или телеканал, даже если говорить про нас, с вашей точки зрения, сегодня могут зарабатывать, хоть как-то?

Кудрявцев: Я вам рассказывал, что мои консультации стоят денег?

Желнов: Ну вот дайте мне ее, бесплатно.

Кудрявцев: Поэтому я не буду говорить про телеканал Дождь, там другая проблема, и не одна, отличная от этих, так сказать, текстуальных жанров. Во-первых, это не газета, надо понимать. Это некоторые издания, издательский дом, там есть несколько изданий. И конечно, прежде всего они уже существуют цифрово, и это уже 12 миллионов уникальных пользователей в месяц, это три-четыре миллиона живых людей, которые зачем-то туда ходят и что-то делают. Это вам ответ. Хватит ли этого для монетизации, в смысле, для жизни, для выживания, не знаю, как бы это другой совершенно фактор. Я точно знаю, что четыре миллиона живых людей и двенадцать миллионов уников в некоторых странах хватило бы на прекрасную жизнь. Да, это же свойство еще и рынка, на каком рынке мы находимся. Не медийном, а рекламном, коммерческом и так далее, и этот рынок сейчас в плохих рамках, в плохих обстоятельствах, может быть, когда-нибудь будет в хороших, и все-таки как-то выживает. У меня есть еще какие-то издания, они тоже как-то живут, ничего дотировать сейчас не приходится, к счастью. Другой вопрос, конечно, развиваться так очень трудно. И еще труднее развиваться, потому что ты не можешь привлекать деньги, потому что есть политический фактор, тебе боятся их давать. Кроме того, этим законом, об иностранцах, убита ликвидность, некому продавать, соответственно, оценка падает, соответственно, ты не можешь заложить в банке акции, чтобы взять кредиты и развиваться. А развиваться сейчас очень надо, потому что технологический гэп, его надо как-то перепрыгнуть, нужно инвестировать в развитие. Это сложнейший бизнес. Не то чтобы кто-то этого не знал, когда начинал, все понимали. Я понимал.

Резник: Вот медиарынок, это вот как, пациент скорее жив или пациент скорее мертв?

Кудрявцев: Что вы как Навальный, вам бы все упростить, какое-то либо черное, либо белое. Медиарынок и издания на нем, это не в полной мере только и only коммерческий актив. Медиа, как и театр, как и кино, совмещает в себе бизнес-параметры и большую социальную функцию. И в каком-то смысле я бы даже сказал, чем хуже дела с бизнес-параметрами, не у конкретного издания, а на ранке в целом, тем важнее та социальная функция, которая рано или поздно на рынок эти бизнес-параметры вернет. Если вы думаете, что более выгодных вложений я не мог себе позволить или сделать, мог. Это как бы пациент сложно живет, он не то что мертв или жив, у него астма, у него хромая нога и так далее, но он же вам нужен как бы. А с другой стороны, вы платить за него не готовы.

Резник: То есть вы купили из милосердия.

Кудрявцев: Нет.

Резник: Из интереса?

Туманов: А почему им интересно заниматься до сих пор, этим пациентом, конкретно вам?

Кудрявцев: Странно, вы тут сидите впятером, и все в нем работаете, а спрашиваете меня. Я, к счастью, не занимаюсь.

Резник: Может, мы получаем удовольствие. А вы же хотите продать, значит, вы хотите выйти с этого рынка. Вы же не будете опять инвестировать в медиа?

Кудрявцев: Почему? Кто вам сказал? Мне кажется, что я… Каждый человек должен инвестировать в то, в чем он лучше понимает. Это первое условие. Второе условие, он должен инвестировать в возможность заработка. Возможность заработка это не только upside, но это и то, почем ты вошел. Я никогда не скрывал, мы очень дешево вошли, потому что такая была ситуация, и это ужасная, плохая ситуация была, и по рынку, и по санкциям, и по всему, медиа была…

Желнов: Несколько миллионов вы вошли, да?

Кудрявцев: Не будем обсуждать. Sanoma бежала в ужасе как бы, да, и вот оно лежит. Ну, очень трудно было пройти мимо, если честно, потому что красивая же вещь, хорошая.

Горяшко: Демьян, вы уже говорили о тех людях, часть аудитории, получающих газету «Ведомости» в кафе «Кофемания», например. Мы помним, как летом из всех кафе смели все три главные газеты с первой полосой «Я/Мы Голунов». Расскажите, пожалуйста, как вы договаривались с коллегами о выходе этих одинаковых первых полос, и какова была роль первого замглавы администрации Алексея Громова в этой договоренности.

Кудрявцев: Антон, расскажите Сереже, он меня не слышит, и как-то жалко тратить на это время.

Желнов: Я не знаю, как договаривались.

Горяшко: Вы ни с кем не договаривались?

Кудрявцев: Повторяю еще раз, уже немножко сердясь. Я ни с кем не договаривался, я не знаю, что выйдет в завтрашней газете, меня никто не ставит об этом в известность, со мной никто этого не обсуждает. И пока я на этом месте, и обсуждать не будет. Не знаю ни роли Алексея Алексеевича Громова, знакомство с которым совершенно никак не скрываю, не знаю, кто как договаривался с газетой, не знаю, кто был инициатором этого выхода. Знаю, что бывшие сотрудники РБК нарисовали логотип. Не знаю их имен.

Желнов: А знакомство, вы сказали, с Алексеем Громовым, первым замглавы администрации, не скрываете, вы обсуждаете с ним все равно какие-то медийные темы, связанные с газетой, как со стороны акционера?

Кудрявцев: Нет. Я сказал, что не скрываю знакомство с ним, я не то что с ним общаюсь, не то, что мы встречаемся и что-нибудь сидим, обсуждаем. Бывают какие-то пересечения на каких-то, как говорит в этих случаях Венедиктов, днях рождений, на самом деле обычно приемах каких-нибудь, и безусловно, когда ты столько лет в медиа, а еще до этого на операционных должностях, понятно, что в разные годы обсуждали разное и так далее, но заметки в газете, или там чего-то, безусловно не обсуждаем, не говоря уже о том, что я очень хреновый собеседник на эту тему, как-то я… Проблема в том, вы понимаете, я-то свою позицию люблю, но выглядеть идиотом тоже как-то смешно, когда все тебе смотрят в глаза и говорят: «Ну, чего у вас там? Как?». Я говорю: «Я не знаю». Один раз сказал, что ты не знаешь, второй раз сказал, тебе все равно не верят, но в данном случае хочется перестать это обсуждать как бы и не подставляться под ситуации, вроде этой, при которой тебе надо говорить, чего и как устроено в газете. Потому что сказал русским языком, но вы все равно спрашиваете, как сверялись обложки. Не знаю. Совершенно уверен, в отличие от вчера, когда главного редактора, кажется, не было в офисе, совершенно уверен, что обложка с Голуновым решалась между главными редакторами изданий, и Илья Булавинов принимал в этом участие. Я с ним это не обсуждал. В смысле, я был за границей, наутро она вышла. Что обсуждать-то? «Как тяжело вам было напечатать эту обложку! Вы мучились, вы страдали? Вы отбивались, вы стояли с кольями вокруг типографии и защищали, а злобная администрация президента останавливала станки?» Вы вообще где живете?

Туманов: А давайте про страдания как раз поговорим. Я вот буквально сегодня увидел анонс в вашем фейсбуке, пятого декабря, «Гоголь-центр», «Депрессия», кажется, проект Екатерины Гордеевой.

Кудрявцев: А у вас можно рекламу, да?

Туманов: Да-да.

Кудрявцев: И рекламу, все можно, да.

Туманов: Я пытаюсь выторговать консультацию со скидкой.

Кудрявцев: Приходите, Гриша, вам поможет.

Туманов: Конечно, естественно. Почему вы включились в проект о депрессии? Что вам о ней известно?

Кудрявцев: Ничего я не знаю про депрессию. Неправда.

Туманов: Как это?

Кудрявцев: Много я знаю про депрессию, но ничего, в смысле, сам, к счастью, клинической депрессией не болел. И меня не в этом качестве туда позвали. Там один из вопросов состоит влияние депрессии на творчество, помогает ли тоска и русский сплин, так сказать, российскому литератору. Мне кажется, что это вопрос пятидесятый, но я очень люблю «Гоголь-центр» и дружу с его руководством. Я очень люблю Катю Гордееву и высоко ценю ее как автора и журналиста. В этом сочетании я готов согласиться отвечать на любой вопрос, вот в частности, помогает ли депрессия литератору.

Туманов: И как вы на него отвечаете, как русский литератор?

Кудрявцев: То есть они там платят деньги за то, чтобы узнать об этом в четверг, а я сейчас вам и всей аудитории скажу за бесплатно? Нет, Катя мне такого не простила бы.

Туманов: А тогда первый вопрос для русского литератора какой же, по-вашему? Если депрессия…

Кудрявцев: Нет, вопрос пятидесятый я имею в виду для борьбы с депрессией, вообще для депрессии. Депрессия, которая в советском обществе, в котором мы продолжаем жить на сегодня, считается какой-то ерундой, слабостью, хандрой и так далее, люди не понимают, что это тяжелейшее клиническое заболевание, которое на биохимическом уровне меняет человека, и в общем вполне спокойно может довести его до смерти. Среди моих друзей эти случаи, к сожалению, были. Обсуждать, насколько депрессия помогает творчеству, и не надо ли себя в нее немножечко так вгонять и так далее, это вопрос пятидесятый, вот это мне кажется. А для русского литератора любой вопрос окей.

Резник: Я хотела про закон, который подписал Путин, о том, что физлиц можно сейчас признавать иногентами. Насколько это повышает риск для журналистов? Насколько это будет мешать им эффективно работать, на ваш взгляд? Насколько это вообще вредно для российской журналистики?

Кудрявцев: Очень вредно. Вас короткий ответ устроит? Очень вредно. Очень плохо, это ужасно грустный закон. Очень тяжелый, стыдный, невероятно гадкий закон, который, конечно, не будет исполняться вообще. Пару раз показательно, в качестве избирательного шоу его исполнят, и я не завидую тем, на кого он упадет. Но главная проблема не в этом, даже если он не будет исполнен ни разу, это унизительный закон. Существовать во время, в котором такой закон действует, в котором он принят, очень унизительно.

Желнов: А логика его принятия, тем более, если он не будет работать, я думаю, и Путин это понимает, в чем тогда, как вам кажется? Зачем тогда подписывать этот закон, если он априори не будет работать?

Кудрявцев: Хочется сказать — следующий вопрос, иначе у нас не хватит времени. Не хочу разбираться, правда. Не хочу. Есть формальные ответы, чтобы все боялись, есть формальные ответы, как бы для того, чтобы привести в некоторое такое консистентное состояние законодательную базу, а то типа вот юрлицам так, а физлицам так, а вот блогер как бы непонятная составляющая, давайте… Проблема в том, что он еще очень тяжел и беспомощен юридически. Никакой настоящий юрист не будет участвовать в написании такого закона, потому что оно не работает, потому что оно будет определяться миллионом подзаконных актов и так далее. Этот закон интенция, это политическое высказывание, оно может не работать, и как бы логика его только исключительно в этом. Я безусловно считаю, что он будет отменен.

Чуракова: При Путине?

Кудрявцев: Избавьте. Не знаю.

Чуракова: Летом было «московское дело», сейчас этот закон об иноагентах, новый какой-то виток репрессивных мер. Вот вы можете со стороны оценить, о чем это говорит, о каком состоянии власти это говорит. В каком состоянии сейчас политическая система, по-вашему?

Кудрявцев: А со стороны почему именно?

Чуракова: Потому что вы умный человек.

Кудрявцев: Нет, почему я — со стороны? Я тут с вами не по одним улицам хожу?

Чуракова: А у вас гражданство, между прочим, другое, так что…

Кудрявцев: Да, у меня другое гражданство. Вот так выясняется, что хорошо, нет худа без добра, не могу стать иноагентом. Смотрите, я много раз об этом говорил, и это непопулярные слова, но у меня нет других. Я считаю, что нет никакой власти. Есть много разных властей, много разных групп влияния, каждая из которых борется за что-то ситуативное. В своей этой борьбе они инициируют разные вещи, цель которых не всегда та, которая явлена. При этом, знаете, как бывает, сумма спорадических действий, при этом как бы вектор силы, все равно, они бьют по всем стенкам, но вот в эту как-то попадают чаще, он силовой, консервативный и изоляционистский. Но он рожден разными исходными, и разбираться в них… В каком-то смысле можно не разбираться. Знаете, это как черный ящик. Вот мы знаем, что сюда кладешь, а на входе получаешь вот это. Вот сюда кладешь свободное мнение, а на выходе получаешь — всем построится. И эту систему надо поломать целиком, не надо пытаться найти в ней логику и по отношению к этой логике как-то подстроиться или взаимодействовать. Под «поломать» я не имею в виду выйти с дубинками на улицу, как известно, я не сторонник этого пути. Я имею в виду, что ее надо как бы не разбирать на части, потому что она вся «не строит», понимаете. Она вся «не строит», общество должно захотеть стать другим, вообще другим, по всем понятиям. Не только по отношению к иноагентам, или там к частной собственности, очень важно, к свободе слова, ко всему, к закону. Оно ко всему должно захотеть стать другим, и оно постепенно хочет, просто очень медленно.

Желнов: Ну пока отчасти интеллигенция, пока мы видим это на примере.

Кудрявцев: Нет-нет. Часть интеллигенции это то, с чем мы с вами общаемся, поэтому мы видим.

Желнов: Но мы же не видим рабочих, которые хотят.

Кудрявцев: Очень хотят, вы чего. Они формулируют иначе, и не могут так сформулировать, потому что никто не занят их просвещением. Хотя я не занимаю патерналистскую позицию, они в каком-то смысле еще попросвещеннее нас будут, но просто их волнуют конкретно сегодня другие вещи. Вы думаете, они не видят, что в предприятие не вкладывается денег, что оно не модернизируется? Что они поехали в Турцию на отдых, а там станок, который они случайно увидели, или продукция, совсем другая. В Турции в сраной, простите меня, товарищи турки.

Желнов: Эрдогана уже оскорблял Макрон, так что осторожнее.

Кудрявцев: Абсолютно. Я скорее перед Дмитрием Сергеевичем Песковым, он у нас за Турцию отвечает. Поэтому, понимаете, все всё видят. А почему они не вкладываются, деньги? Он приходит к своему начальнику, спрашивает, почему не вкладываются? Тот говорит, ну как я тебе вложу, когда кредитов нет, когда банки не работают, их разворовали все. И их тоже можно понять, этих банкиров, к сожалению, ну правда, потому что ничего не работает, как строить длинную стратегию. Банк же должен работать с очень маленькой маржи, для этого он должен прогнозировать свою жизнь на пятнадцать лет вперед, чтобы с этой маленькой маржи иметь операции на большом объеме. Он не может этого сделать, тут послезавтра никто не знает, что произойдет. Все банки сейчас попадали. Понятно, что у многих из них были плохие управленцы. Но на самом деле большинство из них попадало почему, потому что внутри портфеля было огромное количество акций разных предприятий, в том числе некоторых государственных, про которые намекали, что их надо покупать, и они хорошие, они ликвидные, и вообще, в любой стране государственное, оно как бы, как сказать, устойчивое такое, мало приносит, но очень устойчивое. И вот оно все это было, а потом произошел Крым, все упало, переоценило, и сам регулятор переоценил все эти активы, и выяснилось, что они пусты, хотя они никак не пусты, они точно такие же, какие были вчера. Я утрирую, но не сильно, вот есть экономические специалисты среди нас. Как можно в этой ситуации строить банки, как можно в этой ситуации финансировать предприятия? Если в этой ситуации не финансировать предприятия, как можно повышать зарплату рабочим. Чем рабочий доволен, по-вашему? Вы когда видели рабочего последний раз?

Резник: А вы ждете каких-нибудь резких телодвижений от тех же рабочих, людей на улицах, бунты, что-то такое?

Кудрявцев: Я очень надеюсь, что меня пронесет. И вас тоже.

Чуракова: А что вас здесь держит вообще, в этой стране?

Кудрявцев: Хороший вопрос, почему ты до сих пор… Чемодан, вокзал, Израиль! Я подумаю над вашим предложением.

Резник: Нет, а серьезно?

Туманов: Вы с большим азартом рассуждаете о том, что здесь происходит, и с большим интересом, очевидно, наблюдаете за всем этим.

Кудрявцев: Нет, это все неправильные слова.

Туманов: А какие же правильные в таком случае?

Кудрявцев: Я очень люблю Россию, мне совершенно не плевать, это не азарт и не интерес, это боль и вовлеченность, обеспокоенность и заинтересованность.

Горяшко: А где вы сейчас в процентном соотношении больше времени проводите, в России, в Англии, в США?

Кудрявцев: Я провожу приблизительно одинаковое количество времени в России и не в России, но все остальные страны попадают в ту половину, и поэтому в каждой из них я провожу меньше времени. А в России больше, чем в отдельно взятой любой другой стране, надеюсь, что смогу так делать и дальше.

Резник: Вот если предположить, вы вот сейчас удачно продаете «Ведомости», получаете хорошую сумму денег. Вы ее готовы вложить в Россию? Уж я не спрашиваю, куда вы хотите инвестировать, но вот в Россию?

Кудрявцев: Боюсь, что частично я вынужден буду, потому что вкладывать же надо в то, во что ты понимаешь. Я лучше понимаю в России, как мне кажется. И как бизнесмен, я должен понимать, что заработок бывает не только при стабильности и прогнозируемости, но иногда и наоборот, при кризисе и волатильности можно что-нибудь урвать и заработать. Задача, мне кажется, чтобы от этого никому не становилось сиюминутно хуже, вот карму в этом смысле надо беречь, но безусловно, я умею зарабатывать в России лучше, чем я умею не в России. Поэтому, наверное, любые деньги, не важно, пришедшие они с «Ведомостей» или заработаю я их другими разными способами, я еще чего-то делаю в жизни, надо поделить, и одни, так сказать, в более надежной и длинной перспективе, а другие в России. Кроме того, если совсем не вкладывать в Россию, если все будут не вкладывать в Россию, то совсем же все упадет. Кто-то же должен, кроме банка ВТБ.

Желнов: А какой вид бизнеса вам интереснее всего сейчас? Понятно, что не медиа очевидно.

Кудрявцев: Почему, медиа очень интересно.

Желнов: До сих пор?

Кудрявцев: Конечно. Просто я не вижу уже давно границы, медиа, не медиа. Вот вспомните, все очень молодые, но мы с вами, Антон, да…

Желнов: Пожили.

Кудрявцев: Вспомните «СитиЛайн». Вот это что, это телекоммуникационный оператор или это медиа? Да нет уже разницы. Нормальное медиа сегодня составляющая чего угодно, вон Гуччи издает свой журнал, и это тоже как бы медиа, хотя казалось бы, галантерейщик и обувщик. Понимаете, нет, это не так все работает. Мне сейчас и всегда интересна параллельно очень какая-нибудь прикладная вещь, я люблю прикладное, куклы делать, ланчи готовить, обувь продавать, вот это, и масштабные вещи, какие-то по-настоящему большие масштабные вещи какие-то, не знаю. Интернет в России поднять, запустить в свое время было очень интересно, телеканал «Коммерсант» был очень интересной вещью с технологической точки зрения, там надо было всю платформу написать. Так никто и не увидел, как она работает на самом деле, но вообще платформа это очень интересно, когда ты делаешь штуку, которая тянет не только себя, но может повторяться и тянуть еще кого-нибудь. Не знаю, чем я займусь, давайте подождем, что вы меня хороните раньше времени.

Чуракова: А вот в Telegram-канал вы могли бы вложиться, например? Как в медиа или как в какой-то актив, не знаю.

Кудрявцев: Нет.

Чуракова: Почему? Не видите будущего в этом?

Кудрявцев: У этого есть три причины. Во-первых, вообще никто не вкладывается ни в какие каналы, вкладываются в то, что этими каналами наполняется, то есть в контент, а еще больше в команду, которая что-то делает. И в этом смысле есть пара команд на свете, и в России, которые были бы интересны для вложений, мне, по крайней мере.

Чуракова: А кто, не скажете?

Кудрявцев: Не хочу. Но как бы сегодня они в Telegram, вчера они были не в Telegram, послезавтра какую-нибудь изобретут вещалку напрямую в голову. Это первое. Второе, я не люблю взаимодействовать с каналами, которые очень сильно зависят от одного человека. А такой человек есть, его зовут Павел Валерьевич Дуров, как бы это среда, которая принадлежит одному человеку, в отличие от, не знаю, Тимоти Лири, который отдал…World Wide Web не принадлежит как бы никому, при всем влиянии разных государств на него сейчас и так далее. Поэтому как есть много бизнесов, которые оперируют внутри фейсбука, например, вытаскивая данные из фейсбука и что-нибудь из них делая и так далее. И некоторые мои друзья инвестировали в такие компании, но я вот всегда пас, потому что Цукерберг изменит протокол или вообще захочет сам залезть в эту деятельность, и тебя больше нет. Я люблю устойчивые, а это означает диверсифицированные как бы истории. Хватит с нас зависимости от одного человека, вот мне точно.

Чуракова: Вы рассуждаете, как государство по отношению к «Яндексу», им владеет Волож, и как бы лучше что-нибудь с ним сделать, чтобы вот…

Кудрявцев: Правильно. Кроме одного. Государство, с моей точки зрения, это несуществующая институция, это сумма наших с вами, в идеале, пожеланий и явлений. Государство это институт, а не инвестор конкретный. Я бы государству вообще запретил что-либо где-либо инвестировать, я тяжелый, недопустимый, отвратительный либертарианец, по сравнению со мной Чичваркин ходит строем и каждое утро в церкви бьет поклоны. Так вот, государство не может что-то хотеть от частного бизнеса. Оно может создавать ему условия, оно его обслуживает, там должны быть другие отношения. И в этом смысле, а вот если я частный инвестор, я действительно буду недоволен «Яндексом», но менее, чем Telegram, потому что, например, Telegram я ужасно доволен как пользователь, кстати. Просто денег я не готов вложить, потому что сегодня так, а завтра как-то иначе, завтра Дуров с кем-нибудь поругается, или еще что-нибудь произойдет. Не хочу. «Яндекс», к которому у меня тоже есть много претензий, все-таки чуть более институционален. А когда он будет совсем институционален, то есть не будет, как мы теперь знаем, но в идеале, если у него все 100% акций на бирже и как бы все правление принимает решения исключительно через делегирование и так, как нужно компании, а не так, как нужно ее акционеру конкретному, а собственность диверсифицирована, то конечно, я буду лучше относиться к «Яндексу».

Желнов: Демьян, а то, что с «Яндексом» произошло, вот создание в Калининграде этого фонда, «Общественная инициатива», вы это как трактуете? Я понял, что плохо для компании, но можете объяснить, почему это плохо.

Кудрявцев: Нет, для компании это хорошо. Плохо для меня, если бы я хотел в нее инвестировать. Но я не хочу. В смысле, на самом деле, что значит не хочу, у меня есть там какое-то количество процентов «Яндекса».

Чуракова: Один бесплатный бизнес-совет мы получили.

Кудрявцев: Не процентов, а акций «Яндекса» какое-то количество есть. Упали, кстати, сегодня на 2%. Так вот, что вы хотите, мы покупаем или продаем? Мы сейчас за кого?

Желнов: Мы сейчас про фонд, в данном случае.

Кудрявцев: Нет, мы за кого? Вы говорите, фонд, это хорошо или плохо? Для кого?

Желнов: Для инвестора, для того, кто хочет купить акции «Яндекса», если это иностранный, тем более, гражданин.

Кудрявцев: Вот смотрите, тактически, чего тут обсуждать, это очень хорошо. Некий период неопределенности закончился, и как мы знаем, акции «Яндекса» взлетели больше чем на 10%, по-моему, в момент, когда этот фонд был объявлен. Всем инвесторам, которые уже были внутри, прямо прекрасно и хорошо. Стратегически это показывает, что «Яндекс» не может существовать уж совсем как свободная компания в России, он вынужден был найти вот такое сложное решение, потому что иначе он бы вряд ли выжил. Значит, стратегически это говорит о рынке, на котором работает «Яндекс», или по крайней мере, его головная самая большая часть, в принципе не очень хорошо. С другой стороны, акционеры «Яндекса» и люди, в нем работающие, надеются, что он переживет этот период и просуществует дальше, чем эти условия. И как он, знаете, тут отдал акции «Сбербанку», а потом ситуация изменилась, забрал акции у «Сбербанка». Аркадий Волож в каком-то смысле просто совсем другой, нежели тот человек, которого я помню, нежели я, все люди разные. Он в каком-то смысле же удивительно прекрасный менеджер, не операционное, а корпоративное управление. Он лавирует гораздо умнее, гораздо быстрее, гораздо хитрее, чем многие другие, гораздо лучше, чем я. Я даже не могу сказать, что мне просто не нравится сама идея лавирования, потому что и я лавирую тоже, и все мы это делаем. Но он это делает замечательно. Там было, вот только эти хотели забрать, он «Сбербанку» одну акцию. Потом «Сбербанк» подрос, набрал мяса немножко, говорит, что-то я тоже тут хочу вместе с вами что-то делать. «Яндекс» страшно засопротивлялся и сделал как бы другую конструкцию, потому что «Яндекс» защищает не компанию от влияния государства, а операционную ее деятельность от влияния государства. Ему важно как бы принимать операционные решения самому, так сказать, оставив в каком-то смысле вопросы владения и вопросы стоимости в вынужденную зону, где он с государством находит компромисс. Сегодня так. Если он выстоит, он доживет до того момента, когда завтра будет иначе.

Туманов: Вы говорили про прикладные вещи и не прикладные. Вот мне очень интересно, из числа не прикладных вещей, которые возможно сейчас развиваются и как-то нас окружают, какие вдохновляют вас или завораживают больше всего? Такой относительно риторический вопрос, но тем не менее.

Кудрявцев: Есть три гигантских больших истории, которые интересны, но о них нельзя говорить в терминах инвестирования, потому что каждая раскладывается на миллион противоречащих друг другу вещей там и так далее. Но грубо говоря, это то, что мы делаем и можем делать с нашим телом, это и мед, и биотех, и все вот это, которое вообще не зависит от каких-то инвестиционных историй. Вот сначала был перегретый рынок, восемь лет назад, потом он упал, сейчас он вроде поднимается, потом его опять обрушили на пол. Это все не важно. Есть антологическая вещь — мы хотим быть здоровыми, мы хотим жить долго. Эта штука всегда будет работать. И сегодня мы накопили для нее большой объем и способ передачи друг другу данных, который уже как бы укладывается внутри одной человеческой жизни, поэтому может быть, можно, если вложиться в это по-настоящему, а не заниматься ерундой, всем, я имею в виду, мировому капиталу, может быть, можно увидеть результат при нашей жизни какой-то, что-нибудь победим рак, например.

Туманов: Вторая.

Кудрявцев: Вторая история, это энергетика, конечно, энергетика в ее большом настоящем понимании. Потому что если научиться превращать энергию во что-то, в разное, во все приблизительно, вы же понимаете, что такое коммунизм, когда всем по потребностям. Все на свете, все развитие было построено на нехватке ресурса: то не хватало еды, то земли, чтобы эту еду вытащить, то войск, чтобы эту землю защищать. Представляете себе ситуацию, когда пусть всем всего даром? Глобальное изменение энергетического подхода, будь то солнце, будь то термоядерный синтез, оно же решает на самом деле эту проблему. Что будет, если у нас бесконечная энергия, каким видом мы станем, если мы перестанем драться наконец за все? Вот у нас будет бесконечная энергия, мы из нее будем делать бесконечную еду или станем, благодаря первому пункту, киберштуками и будем питаться электричеством напрямую. Мы чем займемся? Это самое интересное, что есть в мире.

Резник: Компьютерными играми.

Туманов: Или стихи писать.

Кудрявцев: Вот, видите, а вы…

Чуракова: Готовы ли вы сейчас заняться политикой? Или в ближайшее какое-то время, год-два? Участвовать самому, помогать кому-то, консультировать.

Кудрявцев: Я всегда готов помогать кому-то.

Чуракова: Есть люди, за которых вы пойдете, впишетесь, поможете деньгами, советами?

Кудрявцев: Я не вписываюсь, это вот тоже наша большая проблема с Алексеем Анатольевичем, я не вписываюсь за людей. Я вписываюсь за слова и идеи, за действия. И иногда слова, идеи, действия это одно и вместе, а иногда врозь.

Желнов: Есть такой политик, чьи слова и действия резонируют с вами и вы бы могли его консультировать?

Кудрявцев: Частями.

Желнов: Кто?

Кудрявцев: Нет, сегодня нет в России. Мы про Россию сейчас говорим?

Желнов: Про Россию.

Кудрявцев: Черт, жалко. Что-то вы меня все время ограничиваете? Смотрите, мне очень, невероятно импонирует Дмитрий Гудков. Но не все, что он делает, мне импонирует. И более того, так сказать, я не верю в возможность его реализации в том виде, в котором он существует. Но ведь вписываться это не значит верить в это самое, люди не должны ходить обязательно за победой, это только так кажется. Александр Стальевич Волошин всегда говорил: «Задача партии выиграть выборы». Нет, мы поэтому все это и имеем сегодня. Нет такой задачи у партии. Задача у партии, не важно, у политической организации, представлять интересы тех, кто ее поддерживает, чьи интересы она представляет, некоторой части аудитории. Если для того, чтобы выиграть выборы, нужно предать эти интересы, то такая партия не нужна. Вообще идея вписываться за потенциального победителя мне всегда не нравилась, поэтому я бы вписался за людей, которые хотят, чтобы эта страна была свободна, которые для этого что-то делают или хотя бы говорят. Потому что я считаю, что вообще слово важнее другого, и просвещение важнее. Иногда важнее, чтобы человек вышел на какой-нибудь телеканал и сказал кусочек правды, а не то чтобы он там за это, не знаю что, стоял в пикете в Тьму-Таракани, где этого никто не увидит, хотя это тоже невероятно достойно. А лучше, чтобы он делал, конечно, и то, и другое, но я таких не знаю, если честно.

Туманов: А если собирать, окей, мы поняли про Дмитрия Гудкова, давайте представим, что мы можем собрать из российских политиков своего рода такого…

Кудрявцев: А если к носу Ивана Ивановича…

Туманов: Да, идеального монстра Франкенштейна. Давайте Дмитрия Гудкова пришьем еще к кому-нибудь, чьи слова, действия, полуправда… Давайте попробуем.

Кудрявцев: При таких фантазиях что нам мешает оживить Гавела?

Туманов: Кого, например?

Кудрявцев: Вацлав Гавел.

Туманов: Прекрасно. А из российских?

Кудрявцев: Давайте оживим Вацлава Гавела, меня целиком и полностью устроит.

Туманов: Мы все же очень хотим привязать вас к родине, поэтому давайте из ныне действующих российских.

Кудрявцев: Не надо было отнимать тогда израильский паспорт.

Туманов: Но это не я делал, извините.

Кудрявцев: Я бы не смог уехать. У очень многих людей, безусловно, упертость, смелость и последовательность в каком-то смысле Алексея Навального, завидная, невероятная, вызывающая огромное уважение, качества, которые должны быть у любого, у российского, к сожалению, особенно, политика.

Желнов: Спасибо.

Кудрявцев: О, на таком месте! Это очень приятно, такая мысль.

Желнов: Да, ею начали, ей и закончили. Демьян Кудрявцев, медиаменеджер и член совета директоров газеты «Ведомости», был в студии Дождя в эфире Hard Day’s Night. Спасибо вам, друзья и коллеги. Демьян, в конце от вас постскриптум о впечатлениях от эфира. Я с вами на этом прощаюсь до следующего вторника. Оставайтесь с нами, пока.

P. S.

Я Демьян Кудрявцев, был в программе Hard Day’s Night. Как всегда, быть на Дожде большая радость и честь, а на безрыбье, прямо даже я бы сказал, единственная радость. Я бы хотел, чтобы поводы для этих встреч были другими, я уверен обязательно, что они будут другими. Я бы хотел, чтобы мои собеседники были более готовы ко встрече со мной и главное, еще ко встрече с другими людьми, но я совершенно так же не готов, не идеален, прибежал, застрял в пробках. Мы все тут друг друга стоим. Спасибо вам большое, что были с нами.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.