«Возрождается политический сыск». Когда и почему Лубянка вернулась к советской практике «слежки за всем»

Действительно, давайте мы сейчас архивную тему прервем, и давайте я задам большой некоторый вопрос. Мы видели, что в сферу интересов КГБ входило примерно все, называя вещи своими именами.

Солдатов: Абсолютно верно.

Не было такой области жизни, на которую бы КГБ не смотрело, и не считало бы, что это их дело. Тот период, который вы называете цирком с конями, пожалуй, несколько отличался. И вот сейчас мы видим, что действительно ФСБ заинтересовано делом Серебренникова, это театр, финансовыми делами, экономическими делами, шпионажем. Можем ли мы опять сказать, что в сфере интересов ФСБ сейчас все, как и раньше? Правильна ли эта постановка вопроса?

Солдатов: По большому счету, да. Другое дело, что это началось не сейчас. К сожалению, период, окно возможностей, на самом деле это был 1991-1995 год. В 1995 году, я думаю, окно возможностей закрылось, когда ФСК, Федеральная служба контрразведки, была переименована в ФСБ, и конечно, слово безопасность подразумевает под собой намного более широкое толкование, чем контрразведка. И с этого момента, собственно, ФСБ стала получать все больше и больше полномочий, то есть они получили обратно тюрьмы, обратно право на ведение следствия, в 1998 году возрождается политический сыск, практически «Пятерка» возрождается, как Управление защиты конституционного строя, и так далее. ФСБ начинает поглощать другие ведомства, у ФСБ появляется внешняя разведка, о чем сейчас мало говорят. На самом деле, мы существуем в интересной реальности, вот в Советском Союзе было две разведки: военная разведка и КГБ. Сейчас у нас есть три: у нас есть военная разведка, служба внешней разведки, есть разведка ФСБ, органы внешней разведки ФСБ.

Михайлов: Здесь очень важный элемент. Очень важный элемент, если мы уж затронули эту тему. Разведка с территории всегда была, когда был КГБ, когда стала СВР, появилась. Но ни одну операцию без СВР разведка с территории осуществлять не может. Все согласуется, главным оперативным начальником является служба внешней разведки, это раз.

И второй момент, я хотел бы вернуться к теме, вот ФСК, ФСБ. Вы знаете, я прошел все как бы эти этапы, в первом круге, вот все аттестации, вот эти все реформы и так далее. Я вам должен сказать, что все вот эти вот заморочки, которые принимал Борис Николаевич Ельцин, они носили абсолютно, с одной стороны, эмоциональный характер, его личное восприятие ведомства, он не очень нас любил, с другой стороны, это было подзуживание этого человека другими конкурирующими специальными службами, в данном случае я имею в виду службу безопасности президента. Очень хотелось поглотить ведомство.

Но я теперь хочу заметить по поводу федеральной службы контрразведки, федеральной службы безопасности. Вот когда однажды Борис Николаевич, 21 декабря, проснулся в плохом настроении, он подписал указ о ликвидации Министерства безопасности Российской Федерации. И он написал, что служба ЧК, НКВД, ГПУ, КГБ не реформируема. Дальше пошел набор слов, связанный с тем, что какая-то угроза, а дальше было написано — ликвидировать Министерство безопасности, создать Федеральную службу контрразведки. Те же яйца, только в профиль.

И когда мы получили эту бумагу, потому что 7 января должны были доложить структуру нового ведомства, наши руководители, в лице Галушко, министра тогда госбезопасности, он был назначен начальником службы контрразведки, и его первый зам Сергей Вадимович Степашин, сидели и чесали репу. Потому что было ясно, что все останется то же самое, все управления остались в том же составе персональном, даже остались те же руководители, которые возглавляли эти управления, но все был переименовано под слово «контрразведка». Управление контрразведовательных операций, Управление контрразведки по защите стратегических операций, все то же самое.

И тогда 7 числа, когда к Борису Николаевичу пришли Галушко и Сергей Вадимович Степашин, он посмотрел и говорит: «А в чем тут разница?». А ему говорят, разница в наших предложениях только одна: у Галушко не было следствия и не было изолятора. У него была своя корысть, потому что в это время сидели ребята, арестованные 3-4 октября, ему этот геморрой был вот так вот, он понимал, что из этой ситуации не выйти, это чисто политическое дело. И у Степашина была со следствием. И Борис Николаевич говорит, ну и что будем делать. Галушко говорит, ну, давайте, это самое, без следствия. И тут же у нас ушло следствие, это единственное отличие от Министерства безопасности и Комитета госбезопасности.

Так вот я хотела бы понять… Андрей Алексеевич, вы согласны с этой трактовкой? Или у вас есть какие-то…

Солдатов: На самом деле ситуация еще хуже. В свое время я пытался понять, не на уровне наименований подразделений, я пытался понять, все-таки есть какие глобальные отличия между тем, с чем мы имеем дело сейчас, и тем, что происходило в КГБ. Я пытался найти какой-то ключ, как к этому подойти, как вот понять, это все про портрет Дзержинского или это про реальность. И в конце концов, в том числе и бывшие сотрудники мне подсказали, что надо смотреть на то, как оформлена процедура. Потому что ФСБ, как и КГБ до того, это бюрократия, каждое действие оформлялось какими-то бумагами, приказами, решениями, не знаю, и так далее, куча бумаг писалось. И под это была разработана своя терминология, как называть какие виды операций.

И к моему ужасу выяснилось, что очень многие вещи, очень многие термины, которые были придуманы в шестидесятые, когда был такой большой, в конце пятидесятых, скажем так, когда менялись сталинские методы на методы КГБ, они живы до сих пор. Например, то, как мы называем, точнее, ФСБ называет, операции по прослушке и слежке, это терминология шестидесятых. Название некоторых вещей, например, просто подумайте, до какого маразма мы дошли, у нас есть контрразведывательное обеспечение театров, контрразведывательное обеспечение кредитно-финансовой сферы. И слово контрразведка предполагает, что там ищут шпионов, правильно?

Но мы точно знаем, что за все это время, за 25 лет существования наших новых российских спецслужб, ни одного шпиона, по большому счету, американского, британского, еще какого-нибудь, не нашли. А эти подразделения делали что? Они собирали компромат, они собирали какие-то материалы, которые потом могли пускаться в дело, по ним возбуждаться какие-то действия, как в отношении Серебренникова. То есть это к контрразведке не имело никакого отношения, но называется до сих пор контрразведывательное обеспечение. А почему? Причина была очень простая, бюрократическая.

Дело в том, что внутри спецслужбы, а спецслужба это не только следствие, это не только, это в общем, две вещи вместе. С одной стороны, это правоохранительный орган, который занимается тем, что расследует преступления, отправляет людей в тюрьму. Но это еще и спецслужба, и если вы сидите в ФСБ, вы, например, хотите расследовать уголовное преступление, то рамки для вас намного жестче, чем когда вы ведете борьбу со шпионами, потому что предполагается, что со шпионами вы играете в долгую, игра может длиться годы. И поэтому, например, вы можете следить за человеком, прослушивать его телефон, если вы ведете контрразведывательную деятельность, дольше, чем когда вы зажаты рамками уголовного дела, когда вы должны человека арестовать в какие-то определенные сроки, предъявить ему обвинение.

Отчитаться.

Солдатов:Отчитаться, в суде, в конце концов, отчитаться, показать материалы, что у вас был судебный ордер на прослушку и так далее. А когда вы контрразведывательное обеспечение осуществляете, рамки другие, вы же типа со шпионами боретесь.

Такая бюрократическая лазейка, по сути дела?

Солдатов: Абсолютно верно. И мы в этом существуем сколько, 27 лет.

Михайлов: Не хочу, чтобы дальше развивал, потому что он говорит не то, что есть на самом деле. Дело в том, что все технические мероприятия, которые проводятся, будь то по уголовному делу, будь то в рамках разработки, имеют очень жесткие временные рамки.

Солдатов: Но разные.

Михайлов: Нет.

Солдатов: Разные, количество месяцев разное, Александр Георгиевич.

Михайлов: Нет. Нет.

Солдатов: Ну как нет?

Михайлов: Ну так, нет.

Фото: Петр Кассин/Коммерсантъ